Незнакомцы у алтаря Кэй Маргерит

Strangers at the Altar

Copyright © 2014 by Marguerite Kaye

«Незнакомцы у алтаря»

© «Центрполиграф», 2017

© Перевод и издание на русском языке, «Центрполиграф», 2017

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2017

Глава 1

«Дорогая мадам Гера!

Позавчера, когда я прогуливалась в окрестностях Каугейта, ко мне подошел молодой человек, который помог мне раскрыть зонтик. Поскольку он был вежлив и очень хорошо одет, а дождь лил как из ведра, мне показалось, что будет неучтиво не предложить ему разделить мое убежище. Он с готовностью согласился. Но оттого, что зонтик у меня маленький, мы оказались в несколько компрометирующей близости, чем этот джентльмен не замедлил воспользоваться. Он сорвал с моих губ поцелуй и сделал это еще несколько раз, пока мы прятались от ливня вблизи какого-то дома. К тому времени, как дождь кончился, мы с ним, если можно так выразиться, познакомились куда ближе, чем следовало.

Мы расстались, а я так и не узнала, как его зовут. Увы, этот молодой человек не только покусился на мою добродетель, он унес и зонтик, который мне подарил другой джентльмен. Он непременно начнет допрашивать меня с пристрастием, когда обнаружит потерю. Боюсь, он не поймет, почему так странно действует на женскую силу воли сочетание дождя, симпатичного молодого человека и очень маленького зонтика. Что мне делать?»

– Мне очень жаль, миссис Макбрейн, но ничего не поделаешь. И в завещании вашего отца, и в законе все указано совершенно недвусмысленно. Здесь не может быть никаких сомнений, хотя, если вы непременно желаете выслушать чье-нибудь еще мнение… похоже, мой компаньон только что освободился.

– Мистер Томсон, вы и есть «еще чье-нибудь мнение», – презрительно ответила женщина. – Я не стану тратить деньги, которых у меня нет, благодаря транжире-мужу и отцу, передавшему деньги в доверительную собственность или траст… Уверена, что от вашего компаньона я не услышу ничего нового. Законы пишут мужчины для мужчин, и распоряжаются всем тоже мужчины. И вот что я вам скажу, мистер Томсон: будь прокляты ваши законы! Они вынуждают меня зарабатывать на жизнь любым способом. Боюсь, мне придется заняться древнейшей профессией в трущобах Каугейта! Всего доброго!

– Миссис Макбрейн! Мадам, вынужден просить вас… – с ошеломленным видом начал Томсон.

Его клиентка тряхнула головой и стремительно покинула кабинет. В приемной Иннес Драммонд, только что завершивший столь же неудовлетворительную беседу с компаньоном Томсона, с восхищением наблюдал за эффектным выходом дамы. Она хлопнула дверью с такой силой, что стеклянная панель, на которой были выгравированы фамилии «Томсон и Баллард», жалобно задребезжала. Затем Иннес услышал, как ее каблучки застучали по ступеням крыльца, выходившего на Парламент-сквер.

Ей так же, как и ему, не терпелось покинуть контору. Захлопнув дверь с не меньшей силой, чем его предшественница, Иннес вдруг подумал: похоже, он и эта дама стали жертвами одних и тех же обстоятельств. Очень странно!

Спустившись по лестнице, он распахнул тяжелую деревянную входную дверь и чуть не сбил с ног ту, о ком только что подумал.

– О, простите! – воскликнул он.

– Нет-нет, это я виновата.

Она шагнула в сторону, и Иннес заметил, что на ее ресницах блестят слезы. Задетая тем, что он это заметил, незнакомка смахнула слезы рукой в перчатке и, отвернувшись, прошла мимо него.

– Погодите! – Сразу сообразив, что ждать она не станет, Иннес схватил ее за руку. – Мадам, вы расстроены.

Вырываясь, она наградила его испепеляющим взглядом:

– Я не расстроена. Хотя это вас совершенно не касается, я абсолютно не расстроена. Я…

– Вы в ярости, – с кривой улыбкой закончил за нее Иннес. – Прекрасно понимаю, что вы сейчас чувствуете.

– Сомневаюсь!

Глаза у нее были светло-карие, широко расставленные, окаймленные очень длинными ресницами. Пожалуй, ее нельзя было назвать хорошенькой и она явно не относилась к тем мягким, податливым особам женского пола с губками, похожими на бутон розы, и кротким взглядом, но его сразу потянуло к ней.

Она скептически хмыкнула и сдвинула брови, отчего на лбу появилась складка. Иннес отметил, что миссис Макбрейн не юная барышня – на вид ей можно было дать лет двадцать восемь. Ее глаза выдавали живой ум и некоторый цинизм. А губы… ее губы были пухлыми, нежными и чувственными. Иннес сам себе удивился, когда вдруг понял, что внимательно разглядывает стройную фигуру женщины в элегантном серо-оливковом пальто. Он еще больше удивился, сообразив, что ему хочется узнать, как она выглядит без одежды.

– Иннес Драммонд, – представился он. Во-первых, молчать дольше было неприлично, а во-вторых, ему не хотелось, чтобы она просто ушла. Его собеседница надменно подняла брови, отчего-то сразу став моложе. – Я, так же как и вы, жертва закона, родного отца и трастового фонда, – продолжал он. – Правда, в отличие от вас, я не обременен женой-транжирой, ни какой-либо другой…

– Вы подслушивали мой разговор с мистером Томсоном!

– Я должен был притвориться, будто ничего не слышал? Вы говорили так громко, что это было довольно затруднительно.

Она только хмыкнула:

– Не сомневаюсь, мистеру Томсону мои слова совсем не понравились и тон тоже! Дьявол бы побрал этих юристов вместе с их законами! Как видите, я умею не только кричать, но и ругаться, хотя уверяю вас, обычно не делаю ни того ни другого.

Иннес рассмеялся:

– А знаете, я в самом деле понимаю, что вы сейчас чувствуете.

Она криво улыбнулась:

– Мистер Драммонд, вы мужчина, поэтому не можете меня понять. А теперь… вы позволите мне пройти?

– Куда вы? – спросил он, не успев подумать. Ему хотелось лишь одного – удержать ее.

Женщина снова подняла брови, на сей раз еще более возмущенно.

– Я лишь хотел предложить, если у вас нет срочных дел… Но вас, наверное, ждет муж?

– Мой муж умер, мистер Драммонд, и хотя после похорон у меня почти ничего не осталось, я все равно не слишком горюю.

– А вы всегда говорите прямо, без обиняков, миссис Макбрейн?

Иннес старался не показывать, насколько потрясла его ее черствость. Его собеседница, впрочем, не обиделась и не улыбнулась, а лишь слегка побледнела.

– Я говорю то, что думаю. И пусть мое мнение кому-то неприятно, по крайней мере, я не притворяюсь, делая вид, что у меня вовсе нет никакого мнения.

Несомненно, подумал Иннес, за ее словами кроется горький опыт… Его любопытство разгоралось.

– Если вы не спешите, приглашаю вас выпить по стаканчику. Разумеется, я ни в коей мере не имею в виду ничего неприличного, – поспешил добавить он. – Мне только показалось, что неплохо будет, так сказать, расслабиться… выпустить пар в обществе родственной души… – Заметив ее ошеломленное лицо, он покачал головой. – Нет так нет! Простите, у меня был ужасный день, вернее, ужасные несколько недель, но мне все равно не следовало обращаться к вам с таким предложением.

Он дотронулся до шляпы, но она снова удивила его, на сей раз едва заметно улыбнувшись.

– Что там недели, у меня было несколько ужасных месяцев… Нет, лучше сказать – лет. Единственная причина, по которой я еще не запила, заключается в том, что, как я подозреваю, у меня есть все задатки горькой пьяницы…

– Миссис Макбрейн, подозреваю, у вас прекрасные задатки во всем, за что бы вы ни взялись. Вы производите впечатление весьма решительной особы.

– В самом деле? Сейчас – да, наверное, хотя какая разница? Как бы мне ни хотелось выбраться из переплета, в который я попала, решения не вижу.

– Кроме того, чтобы зарабатывать себе на хлеб на панели? Очень надеюсь, что до этого все же не дойдет.

Она смерила его взглядом, который можно было назвать только вызывающим:

– А что? По-вашему, я не сумею заработать себе на пропитание?

– Скажите на милость, что вам вообще известно о таких источниках заработка? – спросил Иннес, с трудом удерживаясь от улыбки.

– О, у меня имеются свои источники. Кроме того, у меня есть зонтик, – добавила она, вызвав его замешательство. Хотя говорила она с чопорным видом, в глазах у нее плясали чертики, а ее улыбка затронула самые потаенные струны его души.

– Вы поразительная женщина, миссис Макбрейн, – сказал Иннес. – Вы мне не верите?

– Понятия не имею, стоит верить вам или нет, хотя сейчас мне, откровенно говоря, все равно. Вы меня рассмешили; после того, что наговорил мне Томсон, я не думала, что еще могу смеяться. – Ее улыбка стала мягкой, сочувственной. – Похоже, в деньгах нуждаюсь не только я… Почему бы и нет? Дома меня никто не ждет, кроме кредиторов и, скорее всего, судебных приставов. Угостите меня, мистер Драммонд, и мы пожалуемся друг другу на свои невзгоды, хотя предупреждаю заранее: мои беды намного перевешивают ваши.

Эйнзли Макбрейн не могла понять, что на нее нашло. Пока они шли от Парламент-сквер по Северному мосту, у нее было достаточно времени, чтобы подумать и ответить отказом на приглашение едва знакомого мужчины, но она этого не сделала. И вот Эйнзли сидит в уединенном уголке кофейни отеля «Ватерлоо» и слушает, как ее новый знакомый уговаривает официанта принести им что-нибудь покрепче чая.

Пальто и шляпку она оставила в гардеробе; ее верхняя одежда промокла от мелкого дождя, точнее, даже не дождя, а мороси, типичной для Эдинбурга. Волосы, которые ей всегда с трудом удавалось уложить, сегодня она небрежно скрутила в пучок на затылке; скорее всего, из него выбились пряди. В хорошие дни Эйнзли внушала себе, что волосы у нее каштановые, но сейчас ее волосы можно было назвать темно-русыми или даже мышиными, тусклыми, как ее настроение.

Хорошо, что она надела одно из лучших своих платьев. Темно-синее, в серебристо-серый цветочек, с длинной юбкой и узким лифом, длинными, узкими рукавами и шалевым воротником. Узкий пояс подчеркивал ее стройную талию; перекрестная плиссировка на шее образовывала довольно низкий вырез, открывающий грудь. Такое платье следовало носить с белой блузкой, но сегодня Эйнзли не хотелось выглядеть скромно. Правда, она не собиралась снимать пальто. Теперь она смущенно придерживала ворот, чтобы не выглядеть вызывающе.

Выбегая из конторы поверенных, она злилась, хотя, по правде говоря, какой смысл злиться? Просто она надеялась до последнего момента, и, как выяснилось, зря. Она страшно злилась на себя. Вот откуда эти слезы. Глупые слезы! Если бы мистер Иннес Драммонд не увидел ее слез, он бы, скорее всего, пошел своей дорогой, и она бы здесь не сидела. И была бы дома. Одна. Или в обществе очередного судебного пристава. Кстати, и дом останется ее домом совсем недолго. Так что… не все ли равно?

Она совсем не знает мистера Драммонда, который предложил угостить ее спиртным – совсем как одну из тех падших женщин, ряды которых она, по ее словам, собиралась пополнить.

Впрочем, учитывая ее положение, такая перспектива тоже не казалась чем-то невероятным. Правда, Эйнзли нисколько не сомневалась в том, что к такого рода ремеслу у нее нет таланта. Более того, если судить по покойному мужу, она не умеет даже заинтересовать мужчину и заставить его платить…

Эйнзли вздохнула. Она терпеть не могла жалеть себя.

Еще раз дернув платье за ворот, она заставила себя успокоиться. Мистер Драммонд по-прежнему беседовал с официантом, и она воспользовалась случаем, чтобы получше рассмотреть его. Его блестящие черные волосы были подстрижены очень коротко, вопреки моде. Несомненно, красивый мужчина. Гладко выбрит, без бакенбардов, которые так любят джентльмены. Высокий лоб свидетельствовал об уме, а лучики в углах глаз и складки у рта говорили об опыте. На вид ему лет тридцать пять, значит, он лет на пять старше ее. Уверен в себе и хорошо одет – темное пальто, брюки, безупречно белая рубашка. Судя по внешнему виду, он человек обеспеченный… Хотя, глядя на Джона, тоже можно было подумать, что деньги у него водятся. Правда, ее мужа никогда не волновали деньги, точнее, их отсутствие. Нет, не так. Его мрачное молчание было куда красноречивее слов. А в последнее время, когда она предъявляла ему претензии, он приобрел привычку бесследно исчезать.

Эйнзли снова вздохнула, злясь на себя. Сколько можно вспоминать Джона! Закончив разговор с официантом, Иннес Драммонд поднял голову и улыбнулся ей. Глядя в его синие глаза под темными густыми бровями, Эйнзли вдруг почувствовала зов основного инстинкта. Влечение. У нее все задрожало внутри, сердце забилось чаще, во рту пересохло. Он так улыбался и так заговорщически смотрел на нее, как будто они – давние приятели. Его взгляд и улыбка заставили ее забыть о своих бедах. Неожиданно Эйнзли подумала, что она не только вдова без гроша с такими огромными долгами, что и подсчитать их не в состоянии, но еще и женщина, которую уже давно не обнимал мужчина… Когда Иннес Драммонд подошел к столику и сел напротив, ей пришло в голову, что такой, как он, наверняка знает, как нужно обнимать женщину.

– Ну, вы первая!

Эйнзли удивленно посмотрела на него. Неужели по ней все так заметно?

– Что, прошу прощения?

– Рассказывайте о ваших бедах, миссис Макбрейн. Вы расскажете мне о ваших неприятностях, я расскажу вам о моих. А потом мы решим, кому из нас хуже, – заявил он и вытянул свои длинные ноги до самой перегородки, разделявшей стол на две половины. Стройные ноги и сильные, судя по всему. И очень широкие плечи. «Хорошо сложен»… да, наверное, так говорят про таких, как он. У него фигура атлета. И еще… его лицо и руки покрыты загаром, как будто он много времени проводит на свежем воздухе.

– Чем вы занимаетесь? – спросила она. – То есть… вы живете здесь, в Эдинбурге? Выговор у вас довольно забавный, только я не могу понять какой.

Не обидевшись и не указав ей, что она уклоняется от темы, Драммонд пожал плечами:

– Я родом с Шотландского нагорья, из Аргайла на западном побережье, хотя на протяжении почти всей взрослой жизни жил в Англии. А по профессии я инженер-строитель, миссис Макбрейн.

– Вы практик.

– Значит, одобряете? – улыбнулся он.

– Да. Хотя какое мне дело… да, одобряю. – Она улыбнулась в ответ. – И что же вы строите?

– Железнодорожные пути. Туннели. Каналы. Мосты и акведуки. Благодаря паровозам на все эти конструкции сейчас большой спрос. Правда, сам я их не строю, я их создаю. И все-таки… Заниматься практическим делом очень интересно, миссис Макбрейн. Под моим началом работает много людей; они занимаются физическим трудом, а я сейчас почти все время провожу на заседаниях совета директоров, хотя мне по-прежнему нравится считать себя инженером.

– И, судя по всему, весьма преуспевающим. Вот не подумала бы, что деньги для вас такая проблема.

Иннес смерил ее загадочным взглядом, а затем налил им обоим виски из графина, принесенного официантом.

– Ваше здоровье! – Он чокнулся с ней.

– Ваше здоровье! – Эйнзли отпила глоток. Янтарная жидкость с ароматом торфа и дыма приятно согревала. Она отпила еще.

– Судя по вашим словам, для вас деньги – проблема, – сказал Иннес Драммонд.

Эйнзли кивнула. Он ждал, наблюдая за ней и вертя бокал в руке. В браке она научилась многому, и, среди прочего, держать при себе свои мысли. И свои тайны. Ей стало стыдно при мысли о том, сколько она совершила ошибок из-за своего доверчивого, робкого характера. Она никому не рассказывала подробностей, даже Фелисити, а ведь Фелисити ее лучшая подруга. Но что страшного, если она доверится незнакомцу? Что бы ни привело его в Эдинбург, вряд ли он задержится здесь надолго. Если же он все-таки ее осудит, ей не будет так уж больно. В конце концов, она его совсем не знает. А может быть, если она вслух расскажет о своих бедах, ей станет легче и она поймет, как найти выход.

Взгляд Эйнзли упал на обручальное кольцо. Она поспешно спрятала левую руку в складках платья.

– Да, деньги, – начала она, – все сводится к деньгам, и хотя я твержу себе, что жизнь обошлась со мной несправедливо, ведь я сама не транжира, но в глубине души понимаю, что виновата не меньше, чем он. – Она отпила еще глоток. – Храбрость во хмелю! – Допив виски до конца, она поставила бокал на стол и глубоко вздохнула.

Иннес гадал, что сейчас последует. Может, лучше прервать поток ее излияний? Нет, он сразу же отверг эту мысль. Она набирается храбрости – значит, ей нужно выговориться. Она заинтересовала его; кроме того, неплохо сосредоточиться на чужих бедах вместо того, чтобы постоянно думать о своих. Он осторожно отпил виски и стал ждать.

– Мне придется вернуться немного назад, – продолжала Эйнзли. – Вы точно хотите послушать?

Он кивнул, и она улыбнулась с видом: «Ну что ж, сами напросились».

– Итак… Когда я встретила моего будущего мужа, Джона Макбрейна, мне было двадцать. Мы познакомились почти десять лет назад. Он выглядел совершенным джентльменом: почтенный, красивый, представительный, общительный. – Она загибала пальцы, перечисляя свойства мужа. – А еще он обладал тем, что называют обаянием, и совершенно меня очаровал. Мы с ним встретились на приеме в «Эссембли Румз». Он был знакомым знакомого. Производил впечатление состоятельного человека. Через полгода он сделал мне предложение, и я очень обрадовалась. Я влюбилась в него и была на седьмом небе от счастья… – Снова улыбка, только на сей раз горькая. – Джон отправился к отцу просить моей руки. Отец спросил, уверена ли я в своих чувствах. Он сказал, что никакой спешки нет, а если я вдруг передумаю… но я не могла передумать! Мне казалось, что папа, как всегда, осторожничает, только и всего. И позже он был с Джоном вежливым, ни разу не сказал мне ни одного дурного слова о нем, и… но я забегаю вперед.

– Хотите еще? – спросил Иннес, придвигая к себе графин. Миссис Макбрейн покачала головой, и он с трудом удержался, чтобы не налить себе еще. – Продолжайте.

– Мы были счастливы. Сейчас трудно представить, но год или около того мы были счастливы. Потом начали приходить счета. Когда я показывала их Джону, он просил меня не беспокоиться. И все же я беспокоилась, а когда наконец занялась подсчетами, оказалось, что мы должны чудовищную сумму. Узнав, что мне все известно, муж пришел в ярость; он уверял меня, что долги – временное затруднение… ах, чего он только мне не говорил! Сначала я верила ему, потому что хотела верить. До тех пор я ни разу не поинтересовалась источниками его дохода, мне казалось, что отец… вот видите, я опять пытаюсь переложить вину на других, хотя виновата во всем сама. Надо было обо всем расспросить его с самого начала. Надо было сразу озаботиться долгами, но к тому времени, как я взяла дело в свои руки, было уже поздно.

– Хотите сказать, что к тому времени долги вашего мужа стали огромными?

– Нет. К тому времени уже поздно было убеждать мужа в том, что его долги касаются не только его, но и меня, – сухо ответила миссис Макбрейн. – Наверное, я выпью еще, если вы не возражаете.

Несмотря на виски, она была бледна, губы сжаты, глаза смотрели куда-то внутрь себя. Заметив, что у нее дрожат руки, она поставила бокал на стол. Хотя ее историю нельзя было назвать оригинальной, она трогала Иннеса до глубины души. Он сам не понимал, в чем тут дело.

– Так и знала, что вы не поймете, – вдруг заметила его собеседница. Ее слова застали его врасплох: она как будто прочитала его мысли. Он не стал ничего отрицать.

– Тогда объясните, – попросил он.

– Представьте, что бы чувствовали вы, если бы вашей компанией стал заправлять кто-то другой. Как бы вы отнеслись к тому, что захватчики принимают решения помимо вас, не советуясь с вами. Заметьте, последствия их решений имели для вас большое значение, но вас лишили права голоса! А теперь представьте, что сначала вы вообще не понимали, что происходит. А когда поняли и обвинили во всем захватчиков, вам ответили: они делают только то, что от них ожидалось. Потом они перешли в наступление и объявили, что вы вообще не имели права их обвинять. И замкнулись в себе. Вы как деловой человек способны защитить себя. Вы можете, например, подать в суд на захватчиков, которые вас обманывали. Я же была всего лишь женой обманщика… – Миссис Макбрейн развела руками и снова горько улыбнулась. – Жене остается только одно: с трудом сводить концы с концами, страдать, устраивать скандалы… или замолчать и смириться. Как его жена я не в состоянии была ничего изменить.

Иннесу стало не по себе. Он много лет назад решил не жениться и никогда не размышлял о несправедливости закона в отношении брачных обязательств. История миссис Макбрейн была ужасна, а еще ужаснее – холодность, почти безмятежность, с какой она рассказывала о своей жизни. Почти безмятежность – потому что он готов был биться об заклад, что рука, спрятанная в складках платья, сжата в кулак, а в светло-карих глазах таится не только гнев, но и боль. Ему стало обидно за нее, хотя он понимал, что с точки зрения общества ее муж не совершил ничего предосудительного. Более того, общество склонно вставать на сторону таких, как Джон Макбрейн. Принято, чтобы всеми делами занимался муж, а жене положено, как выразилась миссис Макбрейн, «молчать и мириться» со своим положением.

Иннес поставил бокал на стол и взволнованно провел рукой по волосам.

– Вы правы, окажись я в таком положении… я бы не вытерпел!

– А я терпела, – с горечью ответила его новая знакомая. – А вот теперь спрашиваю себя, могло ли все сложиться иначе, если бы я не стала терпеть! Я думала о том, чтобы уйти от него, но у меня не было собственных средств, а обращаться к отцу за помощью не хотела. Эдинбург, возможно, и считается большим городом, но по сути это – настоящая деревня. Мой уход от мужа вызвал бы скандал. И потом, я… мне было стыдно. – Она бросила на него беглый взгляд. – Мне казалось, если бы я вела себя по-другому, может, сумела бы изменить мужа… Не сразу мне стало ясно: Джон и не думал меняться, меняться должна была я.

Под конец на ее губах заиграла едва заметная довольная улыбка, и Иннес невольно задумался, как же она изменилась и какое действие перемены в ней оказали на ее транжиру-мужа, но, прежде чем он успел спросить, ее улыбка увяла. Она отпила еще виски. Ее рука уже не дрожала.

– Я не ушла от мужа, но наши отношения безнадежно испортились. Джон пускался во всевозможные аферы, в результате которых терял деньги, а я… у меня появились свои интересы. Новое дело отвлекало меня, и я чувствовала себя не такой бесполезной. Правда, теперь я понимаю, что тогда просто прятала голову в песок. А потом умер отец, и его завещание нанесло смертельный удар по нашей семейной жизни.

– Трастовый фонд?

Она кивнула:

– Позже я узнала, что Джон уже просил у моего отца денег. Ни один из них не счел нужным поставить меня в известность об их разговоре. – Глаза у нее гневно сверкнули. – И даже родной отец! Я думала, он мне доверял. Я думала… Но я ошибалась. Очевидно, он тоже считал, что деньгами должен распоряжаться глава семьи… – Пламя в ее глазах погасло так же быстро, как загорелось. – Короче говоря, отец изменил завещание; все мое наследство находится в доверительной собственности в пользу моего первенца. Спасибо отцу хотя бы за то, что он не оговорил пол ребенка, хотя какая разница, ведь детей у меня нет. Когда Джон все узнал, он… – Голос ее дрогнул, но она быстро взяла себя в руки. – Он пришел в ярость. Хотел забрать деньги из фонда… Он требовал, чтобы я придумала, как изъять деньги, воспользовалась какой-нибудь лазейкой в законе и пошла против воли отца. Согласитесь, такие требования не слишком способствуют супружеской гармонии. Правда, к тому времени от нее и так почти ничего не осталось. Наконец он понял, что я не пойду ему навстречу. Мне терять было уже нечего; мое приданое он растратил. К счастью, отец обо всем позаботился. Деньги, которые находятся в доверительном управлении, невозможно пустить на уплату долгов. А потом мой муж умер, – мрачно продолжала она. Судя по всему, любовь, которую она испытывала к человеку, за которого выходила замуж, давно прошла.

– Отчего он умер? – спросил Иннес, которому в голову вдруг пришла ужасная мысль: уж не собирается ли его новая знакомая признаться в том, что убила его? В каком-то смысле он бы ее понял.

– От плеврита, – ответила она. – Его нашли в Каугейте; он валялся в луже мертвецки пьяный и простудился. Одному Богу известно, сколько он там пролежал и где был до того. Дома он не показывался три дня.

Может быть, именно это она имела в виду, намекнув, что ей известно больше, чем можно было ожидать от порядочной женщины, о тех, кто занимается древнейшим ремеслом в трущобах? Очень хотелось спросить, но он боялся ее отвлекать. Несмотря на печальный рассказ, держалась она уверенно, и он невольно восхищался ею.

– Насколько я понимаю, муж оставил вас без гроша? – спросил Иннес.

– Он не оставил мне ничего, кроме долгов. Я даже так называемой «вдовьей доли» не получила; он все вложил в акции, которые сейчас ничего не стоят. Наш дом заложен; срок выплаты через месяц, прошел год после его смерти, а отец все так хорошо продумал, что, как сегодня подтвердил мистер Томсон, я не смогу забрать наследство, даже если меня признают банкротом. Но, знаете, меня волнуют не только деньги. Больше всего я возмущена тем, что меня держали в неведении – не только муж, но и отец. Точнее, я позволяла держать себя в неведении! – Большим и указательным пальцами миссис Макбрейн показала расстояние примерно в дюйм. – Вот сколько права голоса мне оставили в собственной жизни!

– Ваш отец наверняка заботился о вас, хотел оградить вас от трудностей…

– Потому что я всего лишь слабая женщина, не способная думать головой? – отрезала она. – Невольно задумаешься, сколько еще сотен и тысяч нас, бедняжек, вот так и живут с повязкой на глазах.

– По-вашему, существует настоящий заговор.

– Да, потому что все именно так и выглядит, и даже мадам Ге…

– Какая мадам Ге?

– Не важно. – Миссис Макбрейн тряхнула головой, повертела в руке бокал и поставила на место, не пригубив. – Прошу прощения. Не собиралась так бурно реагировать. Как говорится, где постелила, там и спи. Хотя нет, кровать мне тоже придется продать. – Она принужденно улыбнулась. – Как и во всех сказках с плохим концом, в моей – есть мораль, вернее, вывод. Что бы ни случилось, я больше не позволю никому ничего за меня решать. Как бы там ни было, а я стану хозяйкой своей судьбы. Ну что ж, по-моему, хватит. Теперь ваша очередь.

У него в голове теснились сотни вопросов, но она скрестила руки на груди и плотно сжала губы, изобразив, что внимательно слушает. Иннеса, однако, она не обманула. Глаза у нее слишком ярко блестели, пальцы были слишком крепко сжаты. Она была сильно измучена. Женщина более слабая сейчас заплакала бы или отдалась на милость какому-нибудь мужчине. Он не мог себе представить, чтобы так поступила миссис Макбрейн. Ему захотелось подбодрить ее. Конечно, можно предложить ей денег, но он понимал, что для нее это будет унизительно. Кроме того, она оскорбится, решив, что разжалобила его своей историей. Не хватало еще, чтобы она чувствовала себя обязанной ему. Ведь она хотела свободы. То, что с ней произошло, поражало своей несправедливостью, но он не столько жалел ее, сколько… чувствовал в ней родственную душу.

– Мои слова вас так позабавили? Почему вы улыбаетесь?

– Ваше положение, миссис Макбрейн, затронуло во мне много струн.

– Не понимаю почему. Я вас не знаю, но вы признались, что всего в жизни добились сами. Мужчины вроде вас ни за что не потерпят вмешательства в их жизнь.

– К сожалению, дело обстоит не совсем так. Я прекрасно знаю, что чувствует человек, которого заставляют жить по чужим правилам, которым управляют и лишают права голоса.

Он обрадовался, увидев, что вызвал ее интерес.

– Что вы имеете в виду? – спросила она.

– Разве я не сказал в самом начале, что мы оба стали жертвами отцов и трастовых фондов? – ответил Иннес. – Странное совпадение, но, пока вы консультировались с Томсоном относительно некоторых щекотливых пунктов в завещании вашего отца, я консультировался с Баллардом о том же самом. Я тоже стал жертвой трастового фонда, только мой отец хотел не оградить меня от трудностей, а призвать «к ноге». Кроме того, в отличие от вас, я все же могу получить наследство, хотя и на весьма специфических условиях.

– На каких условиях, мистер Драммонд?

Иннес едва заметно улыбнулся:

– Наследство, миссис Макбрейн, я получу лишь в том случае, если женюсь. А к браку, смею вас заверить, я питаю не меньшее отвращение, чем вы.

Глава 2

Эйнзли ошеломленно смотрела на него.

– По завещанию вашего отца наследство переходит к вам только в том случае, если вы женитесь?

– Мой отец специально отдал фамильные земли в доверительное управление. Они не перейдут ко мне до тех пор, пока я не женюсь, – ответил Иннес.

– Фамильные земли?! – Ей с трудом удалось не ахнуть от изумления. – То есть… недвижимое имущество? Загородная усадьба?

– Не только. Точно не знаю, какова площадь имения, но на нашей земле около двадцати ферм. Кроме того, есть замок и парк…

– Боже правый, мистер Драммонд… замок! И… около двадцати ферм! Может быть, у вас и титул имеется?

Он покачал головой:

– Моего отца называли лэрдом[1] Строун-Бридж, но он был нетитулованным землевладельцем.

Слово «лэрд» вызвало в воображении Эйнзли образ необузданного горца-патриарха. Она во все глаза смотрела на безупречно одетого джентльмена, сидевшего напротив, и вдруг легко представила его в килте, с палашом. Хотя и без традиционной бороды. Ей не нравились бороды.

– Говорите, ваши владения в Аргайле?

Он кивнул, и Эйнзли озадаченно нахмурилась.

– Простите, мистер Драммонд, но разве вы не говорили, что провели почти всю жизнь в Англии? Неужели вы, наследник такого солидного имущества… учтите, я в таких вещах совершенно не разбираюсь… просто мне казалось, что наследникам полагается жить на своих землях?

– Я не был наследником, – сурово ответил Иннес.

– Вот как?

Эйнзли ждала; ей не хотелось торопить его, потому что вид у него сделался довольно угрожающим. Иннес Драммонд отпил виски и поморщился.

– Храбрость во хмелю, – с мрачной улыбкой заметил он, повторив ее слова. – У меня был брат Малколм. Наследником считался он. Все как вы сказали, он жил на своих землях. Точнее, не просто жил – он дышал своей землей, потому что любил родной край. Строун-Бридж для него был дороже всего на свете… – Он опустил голову. Эйнзли заметила, как углубились складки в углах его рта.

– Для него – но не для вас? – тихо спросила она.

– На меня никто не рассчитывал. Я был всего лишь вторым сыном, так сказать, запасным игроком. При жизни Малколма отец меня почти не замечал, миссис Макбрейн. – Он снова опустил голову. Лицо у него стало таким безрадостным, что она невольно подалась вперед и сжала его руку:

– Зовите меня Эйнзли.

– Ни разу не встречал женщину, которую бы так звали.

– Старое семейное имя.

Он улыбнулся; их пальцы сплелись.

– Тогда и вы зовите меня Инне с, – сказал он. – Оно также старое и семейное, хотя наследникам его обычно не давали. Кое от чего я все же был избавлен. В завещании отец не потребовал, чтобы я изменил имя на Малколм. Наверное, даже он понимал, что это слишком. Правда, возможно, он просто считал, что я так же недостоин имени, как и земель. – От злых ноток в его голосе Эйнзли поежилась.

– Вы говорите так, словно ненавидите его.

– У нас, скорее, все было наоборот, – процедил он.

Эйнзли невольно вздрогнула. Сколько боли таится за его словами! Иннес быстро взял себя в руки, очевидно пожалев о том, что выдал себя.

– Мы с ним не ладили, – более сдержанно продолжал он. – Я не желал мириться с отведенной мне ролью. Когда я наконец решил идти своей дорогой, мы поссорились.

Эйнзли без труда представила себе разрыв отца с сыном. Иннес производил впечатление человека с сильной волей, современного и независимого. В новом индустриальном мире он был обречен на процветание. Интересно, какие именно причины привели к их разрыву. Но, как бы ей ни было любопытно, она не хотела еще больше его распалять.

– Расскажите о завещании вашего отца, – попросила Эйнзли. – Почему вы должны жениться и что будет, если вы останетесь холостяком?

Иннес посмотрел на ее руку; Эйнзли быстро отдернула ее. Его глаза были еще темными от боли.

– Почему? По-моему, все очевидно. Усадьба Строун-Бридж передается по прямой линии с тех пор, как ведутся письменные записи, а я – последний в роду. Отец хотел наследника.

– Зачем же вам непременно жениться? По-моему, желание вашего отца… как бы помягче выразиться… довольно странное.

– Мы, Драммонды, на протяжении многих поколений славимся своей плодовитостью. Несомненно, отец имел в виду, что даже такой нежеланный сын, как я, в основной задаче не подкачает, – хмыкнул Иннес.

– Вы не хотите иметь детей?

– Я не хочу жениться, а по моим представлениям, первое должно обязательно предшествовать второму.

На сей раз любопытство победило осторожность Эйнзли.

– Почему вы так настроены против брака? – спросила Эйнзли. – Вы не кажетесь мне женоненавистником.

– Вы тоже не производите впечатления мужененавистницы, однако не хотите повторно выйти замуж.

– Как говорится, обжегшись на молоке…

– Ну а я не собираюсь обжигаться на молоке, – парировал Иннес, – мне в жизни, кроме меня, никто не нужен. И меньше всего мне хочется полагаться на другую особу и надеяться, что она составит мое счастье.

Говорил он пылко и убежденно. Видимо, за его словами скрывался горький опыт. Как и за ее собственными.

– Значит, завещание вашего отца поставило вас в невозможное положение, – заключила Эйнзли.

– Как и вас – вашего, – сухо ответил Иннес. – Что случится с вашим наследством, если у вас не будет детей?

– Я смогу получить его, когда мне исполнится сорок лет, и я, скорее всего, постригусь в монахини. – Эйнзли не скрывала горечи. Отца она любила, но ей трудно было смириться с его бездумным приговором. – Но чтобы дожить до этого счастливого дня, ближайшие десять лет мне придется избегать кредиторов мужа. Надо подумать, как выжить без крыши над головой и без куска хлеба, потому что выходить еще раз замуж я не собираюсь.

– И насколько я понимаю, рожать внебрачных детей? Не нужно так на меня смотреть, – продолжал Иннес, – я пошутил.

– Неудачная шутка.

– Извините.

– Знаете, на самом деле я не собираюсь идти на панель в Каугейте, – с вымученной улыбкой призналась Эйнзли.

Иннес накрыл ее руку своей:

– У вас действительно так много долгов?

– Если получу наследство и начну их раздавать, наследства не хватит, – ответила она.

– Хотелось бы мне чем-нибудь вам помочь, – сказал он, крепче сжимая ее руку.

– Вы мне уже помогли – тем, что выслушали. – Эйнзли приятно было его сочувствие. Она ни от кого не ждала ничего хорошего. Решила, что сочувствия она недостойна. – Как говорится, разделенная беда – уже полбеды и так далее… – Она улыбнулась.

– Положение не из лучших.

Вблизи он показался ей гораздо крупнее. Было что-то невероятно утешительное в его широких плечах, в том, как он взял ее за руку, как смотрел на нее – без жалости, но с пониманием. И глаза у него темно-синие… Еще ни у кого она не видела таких глаз.

Сообразив, что ее мысли снова потекли по совершенно нежелательному руслу, Эйнзли опустила голову.

– Если бы отец не поместил мои деньги в доверительное управление, сейчас их бы уже растратил мой муженек, и мне не на что было бы рассчитывать в старости. Несомненно, отец по-своему позаботился обо мне. Мое наследство, может, и отсрочило бы кончину мужа, но всего на несколько лет… А я, откровенно говоря, не вынесла бы еще нескольких лет замужества!

– Не скрою, был миг, когда мне показалось: вот-вот вы признаетесь, что сами убили его, – сказал Иннес.

Эйнзли рассмеялась:

– Возможно, я уже не та робкая серая мышка, на которой он женился, но не думаю, что за годы брака я превратилась в чудовище.

– По-моему, вы – настоящее чудо!

Изумленная, она вскинула голову. Ее поразила теплота в его голосе, и сердце у нее снова часто забилось, когда он поднес ее руку к губам и поцеловал. Его порыв не был вызван простой вежливостью. Теплые губы не спешили отрываться от нее. Несколько бесконечно долгих мгновений он пристально смотрел ей в глаза, а потом сказал:

– Эйнзли Макбрейн, вы самая замечательная женщина на свете!

– Спасибо, я… Спасибо.

– Поверьте, мне очень хочется чем-нибудь вам помочь, но, насколько я понимаю, деньги вам лучше не предлагать.

– Меня так и подмывает их принять, но… вы и сами понимаете, что я не могу, так что тут больше нечего обсуждать. Кстати, мы гораздо больше говорим обо мне, чем о вас. Я так и не поняла, что случится с вашими землями, если вы не женитесь. Что представляет собой доверительное управление?

Ей самой понравился собственный тон. Дрожь не выдавала желания, которое пробудили в ней его губы; она надеялась, что жар, охвативший ее, не отражается на лице.

Что бы ни чувствовал Иннес Драммонд, а ей ужасно хотелось это знать, намек он понял.

– Управляющего назначает поверенный, Баллард, а прибыль, получаемая от управления, переводится в банк. Я не имею права потратить ни пенни, если не женюсь, – ответил он. – И даже если женюсь, есть еще одно условие. Я должен буду прожить в Строун-Бридж год.

– Денег так много?

Иннес покачал головой:

– Понятия не имею, ведь я не имею права даже мельком взглянуть на счета, но не деньги главное. У меня и своих много. Я понятия не имею, в каком состоянии находится имение. Возможно, оно процветает, а может, пришло в упадок.

– Значит, ссора между вами и вашим отцом…