Тайные хроники герцога Э Абалова Татьяна
«Однако брат у меня симпатичный. Возмужал, а губы остались пухлыми. И глаза большие, как у олененка».
– Я дал тебе время выучить язык и «вспомнить» хоть что–то о нашем мире.
– Нет, все–таки. Почему сегодня, а не месяц назад?
– Месяц назад я еще не знал, выиграл я конкурс на лучшего хрониста или нет. Если бы проиграл, не было бы повода покинуть монастырь, и меня через неделю заставили бы принять монашеский сан. А вместе с ним я навсегда потерял бы право на корону. У нас священники на троне не сидят.
– А что им мешало сделать тебя монахом до конкурса?
– Мне еще не исполнилось восемнадцать. Таковы правила ордена.
Я покраснела. Конд ходил по лезвию ножа, рискуя всем, а я тут беру с него клятвы верности.
Следующие слова меня добили:
– А потом я не забывал о тебе. Не хочу, чтобы ты вышла замуж за одного из Корви–Дуг. Ты знаешь, что наш дядюшка вдовец? И если бы у тебя не сладилось с его сыном, то вполне могла бы стать ему мачехой. Я понятно объясняю?
– Фу, – я поморщилась, вспомнив влажные лапки дядюшки Джовира и его жабью фигуру. И поспешила заверить. – Я всегда знала, что мой брат умнейший человек.
– И заботливый, – Конд застегнул сумку и отнес ее к двери. Потом, потянувшись и расправив затекшие плечи, взялся за завязку штанов. – Но что–то мы отвлеклись.
– Ты чего задумал?!
Брат поднял на меня глаза.
– А ты чего застыла? Тоже раздевайся. Будем меняться одеждой. Я до полуночи должен уйти.
– Погоди! Ты еще не рассказал, что я должна делать вместо тебя.
– Ничего особенного. Ты хронист, приставленный к герцогу для того, чтобы записывать его славные деяния. Приказ императора, желающего, чтобы народ знал, какую пользу приносит его армия. Он хочет обелить имя убийц.
– А о том, что твари появились из–за самого императора, он не хочет рассказать?
– Даже не заикайся. Голову снесут.
– Но я не знаю, о чем писать. Меня не обучали работе хрониста, не говоря уже о ратном деле. Да я даже не слышала, как называется ваше оружие!
– Не надо ничего писать. Рисуй цветочки, просто черкай. Делай вид, что работаешь. Никому не интересно, что выводит на бумаге монах. Большинство из тех воинов, кого ты встретила, вообще безграмотные.
– А герцог? – я тоже принялась раздеваться. Начала с пуговиц платья, что шли плотным рядом от ворота до талии. Пальцы отчего–то не слушались, и мне трудно было нащупать петлю.
– Вот уж кто точно не сунет нос в твои бумаги. Их Светлости наша писанина против души. Ему навязали хрониста. Конечно, будет подозрительно, если ты за целый день так и не вытащишь перо с чернильницей, но даже здесь можно сослаться, что запишешь подвиги армии позже, например, во время привала.
– Как я тебя найду после того, как меня съест тварь?
– Отправишь весточку в монастырь. Тебе ответят. Кошель всегда держи при себе: неизвестно, когда выдастся момент сбежать. С деньгами не пропадешь. Можно купить одежду и еду. Тебе достаточно дали?
Я только вздохнула.
– На, в крайнем случае продашь, – он перестал бороться с затянувшимся узлом на поясе и снял с себя еще одну цепочку, на которой помимо нескольких замысловатых кулонов болтался красивый перстень. – Он принадлежал моей матери. Никого не удивит, если его заметят на тебе. У нас принято носить кольца, особенно, если они чем–то памятны.
– Нет уж, на палец не надену. Так недолго догадаться, что я женщина, – я любовалась, как ладно село кольцо на отнюдь не мужскую руку. Насладившись красотой, вновь сняла с себя веревочку с оберегами. – Не жалко?
– Кольцо хоть и дорого мне, но вещь. Сейчас твоя жизнь важнее. Ты не забыла, что я не хочу возиться в желудке какой–то твари? Побереги себя. Ну и Тигул с кольцом заодно.
– Подожди, – я решительно сняла полумесяц с веревочки. – Я тебе верю и не хочу создавать трудности. Вдруг тебе загонят в тупик, а ты не сможешь открыть портал?
– Аня…
– Я верю, что ты меня не бросишь.
Конд не стал спорить. После того как вернул полумесяц к солнцу, вновь занялся завязкой на штанах.
– Поможешь? Этот узел нужно подцепить зубами.
Я выразительно посмотрела на брата.
– Мы не настолько с тобой близки…
– Все, хватит болтать, женщина, раздевайся. Время уходит.
Вздохнув, я стянула с себя платье и две нижние юбки.
– Можно я оставлю монастырскую рубашку? – я стояла на ледяном полу в одних чулках и тянула подол короткой рубашечки вниз, чтобы хоть как–то прикрыть ноги. – Она простая, без вышивки.
За три года я не только отвыкла от земной одежды, но и начала стесняться голых ног. Местная мода не позволяла поддевать под платье ничего, кроме нижних юбок, рубашки и чулок. Причем последние были со швами сзади и завязывались под коленом. И если бы не две, а то и три юбки, положенные зимой, средневековые дамы вовсе вымерзли бы. Панталоны – моя личная прихоть, и я так и не вытащила их из узелка, чему тихо радовалась.
– Нет. Ходить и спать будешь в моем, я приготовил, – брат достал из стоящего в углу обшарпанного сундука чистую одежду и бросил на убогую лежанку. Местный интерьер не отличался изысканностью. – Не бери с собой ничего из того, что могло бы выдать в тебе женщину. Волосы крепко скрути. Даже если ветер сдует капюшон, никто не обратит внимания. У многих тут длинные волосы.
– А почему ты потребовал, чтобы я убрала челку? Мама осудила бы – это же простая отмазка?
– Ты с ней странно выглядела. У нас так стригутся только мужчины. Чтобы волосы из–под шлема не лезли в глаза. Смотри, скручивай пряди так, – Конд повернулся ко мне спиной, и только тогда я заметила на его затылке тугую дулю, которую он тут же распустил. Тряхнув головой, он явил мне копну роскошных, слегка вьющихся волос.
– Я специально отращивал, чтобы тебе не пришлось отрезать свои. Мы с тобой не должны попасться на мелочах.
– Спасибо за заботу, друг. А ничего, что у меня есть грудь? – не без ехидства поинтересовалась я.
– Где? – на полном серьезе переспросил Конд. Осталось только зашипеть и густо покрыться краской. Брат умеет ткнуть в больное место.
Но и я отыгралась, когда он, наконец, справился с узлом и скинул штаны, оставшись в широких трусах длиной до колен.
– О, боксеры! – засмеялась я и обошла брата по кругу, любуясь местным прототипом нижнего белья, сильно смахивающим на семейные трусы на простой резинке. Такие, помнится, носили дедушки. Приплясывающий от холода Конд смотрелся в них ужасно смешно. Настал мой звездный час. – Снимай их! Иначе выдашь себя. У вас женщины такого не носят.
– Зато я знаю, что носят женщины в вашем мире. Твою похабщину я припрятал на память.
– Ты о моем бюстгальтере и трусиках? – мое возмущение было искренним, но недолгим.
Конд, нисколько не стесняясь, скинул «боксеры». Переступил через них и смело посмотрел мне в глаза.
Я не подумала отворачиваться, хотя была шокирована.
– Боже, я видела принца голым, – прошептала я. – Кому скажу, не поверят.
– А кому ты собираешься говорить? – пока я хлопала глазами, он бесцеремонно сдернул с меня рубашку и напялил тепленькую на себя.
Я, светя ягодицами, метнулась к кровати, торопясь расправить белье, выданное мне Кондом.
– М–да, тоже так себе, – произнес он, явно оценивая мою фигуру.
– Я не говорила, что у тебя так себе, – стуча зубами и злясь, что никак не могу попасть в рукав, прошипела я.
– Я о своей красоте уже наслышан. А у тебя не только грудь так себе, но и то, что находится ниже.
– Гад. Нормально у меня все, – не кидаться же в объяснения, что каноны красоты в наших мирах разные? Тут в цене женщины с пышными бедрами, чтобы рожали больше и чаще, а у меня фигура спортивная. Спасибо хорошим генам. – Ты еще маленький, не понимаешь.
– Я маленький?!
Вспомнив, что я видела, сочла не лишним заткнуться.
Когда мы, наконец, переоделись и стояли друг против друга, поправляя такие мелочи, как неправильно застегнутая пуговица на платье или слишком туго завязанная тесемка на «боксерах», удержаться от смеха не сумели. Сначала просто фыркали, потом разошлись так, что повалились на кровать.
Закончилось наше валяние дурака тем, что Конд меня поцеловал.
Я от неожиданности застыла. Он, осмелев, поцеловал еще раз, уже глубже.
– Ты чего? – прошептала я, когда ощутила его ладонь на своей груди.
– Я три года был заперт в монастыре.
– И что? – я боялась дышать: начну вырываться и разбужу охотничий инстинкт, тогда мне девочкой отсюда не уйти.
– Хочу тебя, – его рука поползла вниз и, добравшись до зада, крепче притиснула меня к жесткому мужскому телу.
– Ты забыл? У меня все никакое. И грудь, и попа, – не удержалась напомнить я. – Или тебе все равно с кем?
– Не все равно. Иначе давно сорвался бы. Знаешь ли, здесь и монаха совратят. Армия. Тебе будет проще отбиться.
– От кого? – помня свою принадлежность к слабому полу, брякнула единственное верное: – От рыцарей?
– От распутниц. За армией всегда тянется обоз с доступными женщинами. Кстати, они поспорили, кто быстрее совратит монаха.
– Спасибо, что предупредил, брат.
– Пожалуйста… – прошептал он в мои губы. Шепот, близость мужского тела, поглаживание ягодиц рукой будили во мне ответное желание. Я тоже провела три года в монастыре и из пятнадцатилетнего подростка превратилась в девушку, которой не чуждо познание неизведанного. Конд красивый парень, и получить первый опыт с ним было бы приятно. На сохранении девственности для неизвестно кого я не заморачивалась.
– У тебя уже был кто–то? – «брат» подмял меня под себя и выцеловывал дорожку на шее.
– Нет. Когда? – я, млея, закрыла глаза. Кто знает, как сложится жизнь? Смерть подкарауливает нас на каждом шагу. Я не фаталист, но обидно было бы погибнуть, не изведав любви, пусть и такой скоропалительной. – А у тебя?
Он, хмыкнув, приподнялся на локтях, чтобы заглянуть в глаза.
– С четырнадцати лет. Регулярно. Можешь представить, как трудно было отказаться от женщин на три года. Мне специально подкладывали любовниц. Я второй после отца претендент на престол. Хотели заранее подсуетиться. Бастард тоже приносит деньги.
– Какой бастард?
– Мой. Если родится.
И тут меня словно кипятком облили. Что я творю? А если на самом деле бастард случится?
– Ты чего напряглась? Я же говорю, я опытный. Успею…
Я только открыла рот, чтобы заставить Конда слезть с меня, как в дверь постучали. Грозно, кулаком. Мой любовник сам скатился с кровати и принялся суетливо одергивать платье. Сделал страшные глаза, чтобы я не лежала, а тоже поднялась и оправила монашескую рясу, которая оказалась задрана чуть ли не до пупа.
– Капюшон, капюшон надвинь на лицо, – прошипел Конд, накидывая на себя мой палантин.
– Да? – просипел, подходя к двери. Вот как у него получается? Только что говорил нормальным голосом. А я и не заметила, когда он перестал хрипеть. – Кто–то хочет беседовать о боге?
Я напрягла горло, пытаясь выдавить из себя такой же скрипучий звук. Потренироваться, прежде чем откроется дверь, не помешало бы.
– Выходи, Дон! – грохнули кулаком еще раз. – Герцог к себе зовет.
– Дон? – шепотом переспросила я.
– Ну не Конд же, – отмахнулся от меня брат и приник к двери. – Дайте только одеться! Кары на вас нет. Ночь–полночь… больного человека…
Но за дверью уже не слушали – тяжелые шаги стихли за поворотом.
– Все, пора прощаться! – Конд притянул меня к себе. – Жаль, что нет времени. Пора и мне, и тебе.
Глава 7
Я вырвалась из объятий и метнулась к столу. Схватила краску, оставленную для черно–белой маски, но бросила ее – как, не видя себя, накраситься ровно? Кинулась к своему узелку, куда сунула зеркальце, но вспомнив, что брат может заметить панталоны, бросила. Застонала, не понимая, что творю и за что браться. Конд остановил меня.
– Ну чего ты?
– Я еще не готова прощаться! Лицо краской не намазано! Да и что говорить герцогу? А главное, как? Он сразу догадается, что я не мужчина. Я не смогу сипеть как ты!
– Успокойся, я все продумал, – Конд взял с подоконника фигурку Святой девы и перевернул ее. В основании оказалось отверстие, заткнутое пробкой. Вытянув ее, брат приказал: – Вдыхай!
Я вдохнула. Горло обожгло горечью.
– Что это? – спросила я тем–самым хриплым голосом.
– Носи с собой. На первое время хватит. В крайнем случае примешь обет молчания. В обители это поощряется. Как наказание за чужие грехи.
Я со слезами на глазах смотрела на Конда, надевающего лямку приготовленной сумы на плечо.
– Давай прощаться? – он посмотрел на меня ласково. Даже с сожалением, что приходится расставаться. Я кивнула и прижалась лбом к его груди.
– Мне страшно, – я уже не обращала внимание на свой странный голос.
– Держись ближе к герцогу. Он в обиду не даст.
Я опять кивнула, погладила ладонями плечи, плотно обтянутые моим платьем. Мелькнула мысль, что настоятельница подобрала одежду так, чтобы она пришлась принцу впору.
– Ну чего ты совсем раскисла? – брат, прикоснувшись к моему подбородку, заставил посмотреть на него. – Хочешь на все наплюем и…
Я ожидала, что он скажет «убежим вместе», отчего просияла раньше времени, но он имел ввиду совсем иное.
– …закончим то, что начали? – его ладонь многообещающе сжала мою грудь. Я дернулась и убрала его руку. Опьянение, вызывающее желание, прошло. – Ну хоть поцелуй меня на прощание.
Поцелуя жалко не было.
– До встречи, Аня.
– До встречи, Ваше Высочество.
Темнота поглотила опального принца, а я, наскоро мазанув краской по лицу, шипя там, где задевала неприятные на ощупь пятна, оставшиеся от волдырей, натянула капюшон и поплелась к главному входу. Все внутри меня замирало.
Веселье в «Хромой утке» было в самом разгаре. Если до того во дворе толклись лишь воины, то теперь тут и там слышались женские голоса. Старясь глядеть вниз, я с трудом пробиралась между разгоряченными выпивкой мужчинами и откровенно кокетничающими красотками. Никто из них не думал сделать хотя бы шаг в сторону, чтобы пропустить меня. С таким пренебрежением к монахам я сталкивалась впервые. Если служители «Святой девы» появлялись в деревне или на ярмарке, то им всегда оказывали уважение. А тут меня пихнули так, что я налетела на страстно целующуюся парочку, и едва не опрокинула ее. Женщина взвизгнула, а воздыхатель схватился за висящий на поясе нож, но увидев тщедушного монаха, руку от оружия убрал.
Я выдохнула с облегчением и, хотя не была виновата, сочла за лучшее извиниться. Но вежливость не помогла: меня развернули и пнули под зад коленом, словно нашкодившую дворняжку, чем вызвали грубый хохот окружающих. Я едва не упала на колени. И сделала неутешительный вывод: Конд как священник совсем не ценился. Он позволял над собой глумиться. Вспомнить хотя бы издевки конюхов, недавний грубый окрик и стук в дверь или этот вот пинок.
Я нашла единственное оправдание, почему принц крови пасовал перед хамами: Конд старался быть тем, кого не кинутся спасать, и по кому не примутся печалиться. Неудачников не жалко, они могут исчезнуть, и все только посмеются над очередной их неудачей. Если моя догадка верна, то стоит поаплодировать до мелочей продуманным действиям братца.
Протолкнувшись, наконец, к входу в здание, я беспомощно огляделась. Куда идти? Налево через зал, где за длинными столами горланили пьянчуги, или направо, где народ предавался азартным играм. Щелкали кости, смачно шлепались на стол карты, кто–то ликовал, а кто–то, проиграв, изрыгал ругательства.
Меня просто оглушил шум, издаваемый любителями бражки и азартных игр, и я никак не могла сообразить, в какой стороне находится спасительный берег. Кто укажет дорогу к ждущему меня герцогу? Спросить – значит, подтвердить, что у монаха с головой не все в порядке. Конд же, как пить дать, бывал в гостях у «великого полководца».
Слава местному богу, расспрашивать не пришлось. Меня выдернули из людского водоворота. За шкирку. Буквально. Рявкнув, кто–то большой и грозный вцепился лапищей в мой капюшон и поволок за поворот, где, как оказалось, находилась лестница, ведущая на второй этаж. Протащив по ней – я едва успевала перебирать ногами, меня зашвырнули в огромную комнату.
– Вот, Ваша Светлость, нашел, – медведь, приволокший меня, не говорил, ревел. – Пялился на игроков.
– Ну что же ты так, Дон? – приятный голос, контрастный тому, что только что представил меня, заставил поискать хозяина глазами.
Покои герцога оказались ужасно захламленными. Мебель не в пример лучше, чем у меня внизу, но какая–то вся раскуроченная, стоящая кое–как, точно ее двигали, намереваясь сменить обстановку, но так и бросили. Дверцы пузатого гардероба распахнуты, огромная кровать в алькове расправлена, подушки навалены горой, и часть из них сползла на пол. Рядом лежали сваленные в кучу доспехи, в стену уткнулись острыми носами пики, а на кресле, завешанным верхней одеждой, покоился красавец–арбалет.
Искусная работа оружейника и совершенная форма арбалета служили упреком хаосу, но тому было глубоко наплевать на изящество конструкции оружия. Хаос буйствовал и ликовал изломанными линиями тканей, обрывками скомканной бумаги и винными пятнами на ковре. За столом, загруженным книгами и рулонами карт, с изящным письменным прибором, которому впору находиться в сокровищнице, а не среди пустых тарелок с объедками и опрокинутыми кубками, восседал герой войны.
Небрежно распахнутая рубаха, открывающая крепкую грудь, короткие, но взлохмаченные волосы, небольшая растительность на нижней части лица, о которой явно заботились, и на удивление трезвый взгляд. Я изучала мужчину, мужчина изучал меня.
Я пыталась сделаться как можно меньше, всей душой желая спрятаться под чертовом капюшоном целиком.
Не удалось. Грохот падающей на пол посуды заставил поднять голову. Их Светлость смахнул тарелки, расчищая место на столе. Старательно, даже как–то скрупулезно, разгладил документы – некоторые из них были сильно смяты, будто кто–то в гневе рвал и метал, и разложил их на столешнице. Герцог полюбовался на свою работу и пальцем подозвал меня.
– Читай.
Черт. Передо мной лежали исписанные рукой Конда «хроники».
«А кто–то, не далее, чем час назад, уверял меня, что герцог не интересуется нашей писаниной. Вот тебе и цветочки».
Я взяла в руки одну из страниц. Пальцы дрожали, но не это смущало меня: трясучку можно списать на раболепие, что вполне в духе образа, созданного моим братцем. Меня удивило содержание, приведшее в плохое настроение командующего армией – написанный высокопарным стилем текст восхвалял «лучезарного и непобедимого» герцога Э. Двух строк хватило, чтобы у меня от патоки слиплись зубы.
Ну и, конечно, сильно удивила суперкороткая фамилия Их Светлости. Так и хотелось переспросить: «Правда, что ли, Э?» Жаль, что не удосужилась узнать у Конда о «боссе» поподробнее. «Дурочка, потратила время на поцелуи и игры в любовников, нет чтобы заняться делом, которое приблизит дом».
– Я не понимаю, что вам не нравится, – промямлила я, беря в руки еще один перл.
Хриплый голос, о котором я сама успела забыть, заставил герцога поморщиться. Ему все во мне не нравилось, я чувствовала это кожей: и согнутая в раболепии спина, и трясущиеся руки, и желание угодить, воспевая его храбрость. Знал бы он, что перед ним девица, опасающаяся обнаружить себя, а потому все больше и больше зарывающаяся под капюшон. А руки трясутся вовсе не от страха – ну, в конце концов, не убьют же меня прямо здесь, а от волнения, что ненароком подведу Конда.
– Ты идеализируешь меня. Напыщенными словами лепишь безупречного героя, каковым я не являюсь, – он недовольно смахнул листы со стола. Те спланировали к остаткам еды и грязным тарелкам, еще больше добавляя беспорядка. – Оглянись вокруг. Что ты видишь?
Я в волнении кусала губы. Ответить прямо, что вижу свинарник? Или в стиле хрониста заявить, что вокруг меня всего лишь деловой беспорядок, обеспечивающий комфорт величайшему из полководцев?
– Ну? Говори.
– Хаос, – прошептала я.
– А у безупречного героя, которого ты описываешь, все лежит по полочкам. Я живой, Дон. Слышишь, живой. И если уж меня заставили терпеть хрониста, то я требую, чтобы ты писал обо мне как о человеке, а не полубоге.
Герцог поднялся и, подойдя к кровати, откинул край одеяла. Под ним обнаружилась чья–то розовая пятка. Определенно женская. Я сглотнула и перевела взгляд на Их Светлость. Он, дождавшись реакции, вернулся ко мне. Взял за плечи и заставил смотреть в глаза.
– Если уж писать о деяниях полководца, то со всеми его промахами и слабостями. Уверяю тебя, историки сами наврут о нашем времени, а я хочу, чтобы остался хоть один источник, из которого узнают, каким я был на самом деле. Понял?
– Да.
– Что–то ты совсем плохо выглядишь, – произнес герцог, вглядываясь в мое лицо. Его открыл съехавший капюшон: полководец был высокого роста, и мне пришлось задрать голову. Я порадовалась, что не послушалась Конда и все–таки намазалась белилами.
– Болею, – сердце от страха, что меня раскусят, стучало как сумасшедшее.
– Иди. Отдыхай. И писульки свои унеси.
Я торопливо собрала шедевры летописи, оставшиеся на столе, и те, что валялись на полу. Не оглядываясь, вылетела наружу. Ух!
Только на лестнице сообразила, что не попрощалась. Наверное, надо было пожелать доброй ночи. Как–нибудь витиевато, в духе монаха Дона. Но вспомнилась розовая пятка, и желание сыпать словами моментально прошло. Герцог и без моих напутствий приятно проведет ночь.
А моя ушла на то, чтобы разобрать записи Конда. Теперь, зная, что Их Светлость все–таки интересуется писаниной хрониста, я старалась заучить характерные особенности почерка брата и то, как НЕ следует писать.
Радовало одно – ни герцог, ни его медведеподобные подручные не раскусили, что произошла подмена. И я вовсе не присваивала успех, мня из себя хорошую актрису, так как все время оставалась сама собой. Я восхищалась Кондом, который, изучив меня по письмам, заранее подготовил зрителей к рокировке.
Утро принесло новые заботы. Раздался рев горна, который явно служил сигналом к чему–то важному. Я заполошно вскочила с лежака, высунула нос за дверь и увидела, как из стойла выводят лошадей.
– Дон, поторопись. Уходим! – окликнул меня кто–то, и я кинулась собирать то немногое, что осталось от Конда. Еще с вечера обнаружила под кроватью ящик, который в случае необходимости легко превращался в походное бюро. Его глубины явили чернильницу, перо, приличную стопку бумаги и мешочек с засушенной кожурой черных орехов. Хорошо, что мне приходилось готовить чернила в монастыре, иначе я опять попала бы впросак. Правда, в крайнем случае я применила бы сажу. Помнится, Басилия разводила ее водой, когда обнаружилось, что в обители закончились запасы приличных чернил.
Двойная седельная сумка, оставленная Кондом, уместила и ящик, и прочие личные вещи. Статуэтку святой девы я сунула в карман, не забыв предварительно нюхнуть «отравляющее вещество», чтобы вернуть себе скрипучий голос. Мои наблюдения показали, что средство действовало недолго, поэтому его необходимо было держать под рукой. Как–то не хотелось объявлять обет молчания, пока не разберусь, что происходит в армии.
Умывшись, я подправила вчерашний макияж. Сегодня рука не тряслась, и границы черного и белого цветов удалось провести четче, да и кожа уже не так сильно зудела. Я начала привыкать к маске. Удовлетворившись отражением в зеркальце, сложила его и склянки с краской в небольшую наплечную суму, предназначающуюся для кошеля и всякой мелочи (Конд и здесь позаботился о сестре), скрутила на затылке дулю и натянула плащ. Глубокий капюшон надежно спрятал лицо от накрапывающего дождя.
Взвалив на плечо свою поклажу, я отправилась к конюшням искать принадлежащую мне лошадь. Рассуждала так: раз у меня имеется седельная сумка, которую, как я знаю, навешивают на ездовую скотину, значит, и боевой конь у меня тоже должен быть.
Делая вид, что чищу сапоги (брат, подлец, поленился), сильно злилась на Конда, который и словом не обмолвился, как зовут лошадку, или хотя бы где та стоит. А вдруг она страдает от голода и жажды, и я покажу себя никчемным хозяином?
– Ты не пошел есть? – меня окликнул вчерашний конюх–нахал. Он дожевывал что–то пахнущее чесноком. – Неужели тоже перепил вчера?
– Я не пью, – пробурчала я. Хотелось добавить «я только ем», но спросить, где кормят, не решилась. Немного подумав, сообразила, что могу убить сразу двух зайцев. – Друг, не кинешь сумку на моего зверя, а я пойду перекушу. Совсем хворь замучила.
Для наглядности несколько раз покашляла. «Друг» скривился, но пожалел убогого монаха и седельную сумку забрал. Ура! Теперь я узнаю своего коня по багажу.
А я поплелась к главному входу постоялого двора: там видела столы, там пахло едой, значит, туда и дорога.
Хмурые воины плотной стеной шли мне навстречу. Никто не собирался уступать дорогу, и вскоре я была оттеснена к стене и, шаркая по ней спиной, упорно пробивалась к желанной еде.
«Столовая» оказалась полупустой. Кухарка и ее подручные собирали посуду, слышался скрип мочала по пустому котлу, а желудок отчаянно сигналил, что я, дура, пропустила завтрак, и теперь мы умрем от голода. То немногое, что дали в монастыре, я умяла еще ночью, когда изучала хроники.
– Скажите, пожалуйста, а еда осталась? – получилось так жалобно, что я возненавидела себя. Кухарка, видимо, тоже. Потому что обернулась и глянула так, будто перед ней стояла нищенка с протянутой рукой, а не больной монах. – У меня есть деньги. Я заплачу.
Последнее женщине понравилось, и улыбка осветила вспотевшее от усердной работы лицо. Опустив стопку грязной посуды на стол, она вытерла руки о фартук и поспешила на кухню. Вскоре передо мной высилась горка свежих оладий. Чуть позже появились крынка молока и плошка с медом.
На требовательно выставленную ладонь легла серебрушка, что вновь вызвало улыбку кухарки. Ну и мою тоже. Я понятия не имела, сколько следует отвалить. Жаль, что в монастыре не приучали к самостоятельной жизни. Я смело могла назвать цену оберега или статуэтки Святой девы, но никак не жаренного пирожка. Кухарка же, получив достойную плату, расщедрилась и добавила краюху горячего хлеба и горшочек сметаны.
И только я полила нежные оладьи струйкой прозрачного меда и сглотнула вызванную запахами слюну, как напротив меня кто–то брякнулся на скамью.
– Ваша Светлость? – мне пришлось подняться, чтобы поклоном приветствовать герцога. Он хоть и выглядел свежим – буйная ночь не оставила на нем следа, взгляд имел недобрый.
– Почему не по уставу?
Я вжала голову в плечи.
– Бойцу полагается с утра каша, – напомнил он, заглядывая в кувшин.
– Так я не боец, – не зная, что еще сказать, развела руками.
– Я, видимо, тоже, – вдруг согласился он и единым махом выпил молоко, за которое заплатила я. Переживая, что подобная участь постигнет и оладьи, я села и придвинула тарелку ближе к себе. Но властная рука нашла равноудаленную от обоих едоков границу – центр стола. Я никогда не ела так быстро.
– Счет двенадцать–восемь, – весело объявил Их Светлость, и совсем не по–герцогски облизал испачканный в меду палец. А он ничего. В смысле дюк Э. Привлекательный. Особенно, если не сводит брови к переносице. Мед тоже оказался вкусным. Правда, сметану попробовать не удалось. Ее весьма лихо употребил полководец. Краюху хлеба он милостиво разделил на две части, и я быстро убрала свою в наплечную суму.
К конюшне мы шли плечом к плечу. Это выражение такое. На самом деле мы шли плечом к подмышке.
– Дон, не отставай, – широкий шаг герцога заставлял семенить.
Конюшня шокировала. Там стояли всего две животины: конь, укрытой попоной с красными львами, и… осел. Чтобы я случайно не ошиблась, последний был помечен моей седельной сумкой. Ну да, а чего я ждала? Ахалтекинского жеребца?
Глава 8
Армия или только ее часть, судить не берусь, уже двинулась строем. За околицей суетился у телег и повозок сопровождающий армию служебный отряд, еще дальше, почти на границе видимости, готовились к отправлению гражданские – вчерашние ночные бабочки. А я, вспомнив розовую пятку, показавшуюся из–под одеяла, призадумалась: неужели и герцог ест из одного котла с остальными? Или ему подают отдельное блюдо в виде какой–то постоянной любовницы?
Пока я забиралась на осла, предмет моих дум взлетел на коня и умчался вдаль, нисколько не переживая, поспеет ли за ним хронист. А я так и тащилась, всего лишь на шаг опережая хозяйственный обоз. Ослик не дергался, не пытался пробиться вперед, а кучер походной кухни как–то уж слишком привычно завел со мной нудную беседу о боге. И я с досадой усвоила, что хронист никогда не ехал рядом с герцогом. Его место здесь. Под хвостом у последнего боевого коня армии. И сегодняшний завтрак с Их Светлостью, породивший иллюзию некой близости, всего лишь маленькая прихоть «дюка Э».
Ну и ничего, ну и правильно. Мне и здесь хорошо. Рядом с кухней сытнее и безопаснее.
Через полдня пути без намека на отдых, когда интерес глазеть на унылую панораму проплывающих мимо полей иссяк, а отбитая задница ныла, я уже радовалась, что хронист едет не во главе армии. Я тихо перебралась на облучок походной кухни, и только поглядывала, не отвязался ли ослик, переживая больше за свои пожитки, чем за него. Капюшон давно болтался на плечах, духота после дождя заставляла забыть о мерах предосторожности, благо, никто не воскликнул «Караул, подмена!».
– Расскажите мне о герцоге. Какой он? И почему у него такое странное имя?
Ферд – пожилой кучер, оказавшийся истопником, ответственным за горячую воду и отопление походного шатра, если герцог вдруг прикажет разбить лагерь, с готовностью откликнулся.
– Ну вот, отмер! А то все три дня бычился, разговаривать с нами брезговал, – истопник с довольным выражением лица огладил пышные усы.
Бычился? Что это? Гонор принца, не желающего опуститься до общения с чернью, или желание оставить невспаханное поле исследований для меня? Немного поразмыслив, утвердилась в последнем. Странное поведение хрониста определенно вызвало бы недоумение, если бы тот принялся задавать одни и те же вопросы по второму кругу. Ай да Конд!
– Я не брезговал. Плохо мне было. В горле словно колючки засели, – просипела я, старательно следя за окончаниями глаголов. Боялась выдать, что я девчонка. – Ни говорить, ни сглатывать.
– А все от того, что плащ у тебя худой, – откликнулась одна из кухарок. Дородная, краснощекая, отличающаяся яркой, но слегка переспевшей красотой. – Плохо вас в ордене одевают. А еще под дождь на переходе попали. Предлагала же одежку у огня развесить. Но как же! Гордые! Хоть и нищие. Прошли мимо меня, точно я невидимый призрак.
– Разве к тебе обращались, Волюшка? – кучер развернулся всем телом. Уж очень ему хотелось поговорить, а тут слова не давали вставить. – Нет? Вот и молчи. Дай мужикам пообщаться.
– Ой, мужики! – хохотнула девица, присоединившаяся к кухаркам из «гражданского» обоза. – Один – мальчишка неопытный, второй – забывший, когда в последний раз бабу по–настоящему тискал.
– Гоната, уймись! Рот бы тебе поганый зашить, – кучер сплюнул, а я обернулась посмотреть на девушку – возможно одну из тех, о ком говорил Конд. Он же предупреждал о споре по соблазнению монаха?
– Рот зашить? Без работы меня оставить хочешь? – Гоната с вызовем вздернула аккуратный носик. Симпатичная, если бы не слой косметики, которую не смыла с вечера. – Приди еще ко мне со своим «давай по быстрому».
– Не слушай ее, – кучер пихнул меня плечом, – мы с тобой лучше о герцоге поговорим. А бабы пошумят и успокоятся.
Я придвинулась ближе к Ферду, чтобы не пропустить ни слова. «Бабы» же разошлись не на шутку, уже по сотому разу обыгрывая ехидные слова Гонаты и обсмеивая сексуальные пристрастия чуть ли ни каждого воина славной армии герцога Э. Какие времена, такие и нравы. Да.
– Значит так, герцог у нас человек неплохой, – истопник придал своим словам вес, в очередной раз огладив усы. Делал он это основательно, неторопливо, поводя большим и указательным пальцами от носа до самого подбородка, что лишь на мгновение успокаивало буйную поросль. Но усы никак не хотели подчиняться и вновь топорщились, из–за чего истопник делался похожим на моржа. – Можно даже сказать, хозяин у нас хороший. Пусть он из рода узурпатора, отнявшего власть у нашего короля, но правильный. Кто из рыцарей безропотно пошел бы биться с тварями, от войны с которыми нет никакой выгоды, кроме боли и смерти? Герцогу бы уехать на Восток, где несметные богатства сами в руки текут – князьки сдают свои дворцы без боя, но он упорно выполняет грязную работу здесь. Брат велел защищать Рогуверд от всякой мерзопакостной дряни, вот Их Светлость и защищает.
– А кто брат нашего герцога? – о тварях расспрашивать не решилась, хотя было интересно узнать, как они выглядят и чем опасны. Но вдруг за те три дня, что Конд числился хронистом, с монстрами уже бились?
– Как кто? Сам император. По всем законам к нашему герцогу следовало бы обращаться «Ваше Высочество», поскольку он королевских кровей, но герцог не важничает. Сказал: «Светлость я» и на этом все.
– Понятно, – кивнула я, усваивая новую информацию: Конд засунул меня в самую гущу врага. Кто поручится, что вчера меня пнул под зад не убийца прежнего короля?
– И не вздумай ничего плохого об императоре сказать. Вмиг головы лишишься. Из местных здесь только мы, да вот еще блудницы, – кучер кивнул на веселящуюся с товарками Гонату, – остальные сплошь чужаки. Они и с тобой обращаются как с вошью только потому, что все мы для них низшие. А они, стало быть, высшие.
Кучер опять сплюнул.
– Теперь понятно, кого нужно держаться.
Читать бесплатно другие книги:
