Сидни Шелдон. После полуночи Бэгшоу Тилли
Выражаю искреннюю признательность семье Шелдон за доверие ко мне, поддержку и великодушие. Спасибо моим редакторам: Мэй Чен, Уэйну Бруксу, Саре Ритердон – и всем, кто так усердно работал над этой книгой. Моим агентам: Морту Джанклоу, Тифу Ленису – и всем в «Джанклоу энд Несбит». Вы – лучшие. А также моей семье, особенно дорогим детям, Сефи, Заку и Тео, и моему мужу Робину, которые поддерживают меня во всех моих начинаниях. Я вас люблю.
Т.Б., 2010 г.
Посвящается Керстин и Луису Спаррам
С любовью
Жадность, за отсутствием более подходящего эпитета, – это хорошо.
Жадность – это правильно.
Жадность срабатывает.
Жадность проясняет, выявляет и определяет сущность эволюционного духа.
Жадность во всех ее формах: жадность к жизни, к деньгам, любви, знаниям – стала движущей силой прогресса.
Гордон Гекко. Уолл-стрит. 1987 г.
Пролог
Нью-Йорк, 15 декабря 2009 г.
Срок расплаты настал.
Боги потребовали жертвы. Человеческой жертвы. В Древнем Риме захваченные в плен вражеские вожди подвергались ритуальной казни – удушению на поле боя перед статуей Марса, бога войны. Собравшиеся приветствовали казнь одобрительными криками, требуя не справедливости, но мести. Крови.
Здесь не Древний Рим.
Это современный Нью-Йорк, вечно бьющееся сердце цивилизованной Америки.
И все же он походит на Рим.
Потому что постоянно находится в состоянии войны.
Город страдающих озлобленных людей, которым необходимо винить кого-то в своих страданиях. В своей боли.
Сегодня человеческая жертва будет принесена в холодно-равнодушных, клинически-опрятных стенах манхэттенского уголовного суда.
От этого жертвоприношение не будет менее кровавым. Обычно бригады телевизионщиков и орды упивающихся чужим горем зевак слетались сюда только на те процессы, где судили убийц. Сегодняшний ответчик Грейс Брукштайн никого не убила. Во всяком случае, лично. И все же немало жителей Нью-Йорка порадовались бы, если бы миссис Грейс Брукштайн угодила на электрический стул. Этот сукин сын, ее муженек, надул их. Обвел вокруг пальца. Он умудрился обмануть даже правосудие. Ленни Брукштайн – гори он в аду – имел наглость посмеяться в лицо богам. Что же, теперь боги будут ублаготворены.
И человек, ответственный за это дело, – окружной прокурор Анджело Микеле, представитель народа, смотрел на противоположный конец зала суда, на будущую жертву. Женщина со спокойно сложенными на коленях руками, сидевшая на скамье подсудимых, ничуть не напоминала преступницу. Стройная привлекательная блондинка лет двадцати двух, Грейс Брукштайн была наделена ангельскими чертами милого ребенка. Подростком она занималась гимнастикой, и, став взрослой, держалась с грацией танцовщицы: идеально прямая спина, размеренные плавные жесты, грациозные движения.
Грейс Брукштайн выглядела хрупкой. Деликатной. Прекрасной.
Она была из тех женщин, которые неизменно пробуждают в мужчине инстинкт защитника. Вернее, могла бы быть таковой, если бы не украла семьдесят пять миллиардов: речь шла о самой крупной, самой скандальной афере в истории США.
Крах «Кворума», страхового фонда Ленни Брукштайна (молодая жена являлась совладелицей), нанес смертельный удар и без того искалеченной американской экономике. Тандем Брукштайнов погубил немало семей, обескровил целые отрасли промышленности и поставил на колени некогда великий финансовый центр Нью-Йорка. Они украли больше, чем Мэдофф[1], но не это было самым подлым. В отличие от Мэдоффа Брукштайны обирали не богатых, а бедных. Их жертвами стали обычные люди: пенсионеры, семьи рабочих, и без того едва сводившие концы с концами. Какой-то молодой отец семейства, разоренный Брукштайнами, застрелился, не в силах вынести позора, когда его детей выбросили из дома, за который он больше не смог выплачивать кредит. И за все это время Грейс Брукштайн не выказала и тени раскаяния.
Конечно, были и те, кто утверждал, что Грейс невиновна в преступлениях, приведших ее на скамью подсудимых; что Ленни Брукштайн, но не его жена, стоит за аферой с «Кворумом».
Окружной прокурор Анджело Микеле презирал подобных типов.
Слюнявые либералы! Можно подумать, жена и совладелица не знала, что творится. Все знала! Все! Ей попросту было плевать! Она растратила чужие пенсионные фонды, сбережения, накопленные честным трудом за всю жизнь, деньги на обучение ребятишек… Только взгляните на нее! Разве так одевается женщина, которой небезразлично, что из-за нее кто-то потерял свой дом?
В течение всего процесса пресса уделяла много внимания нарядам Грейс. Сегодня, на вынесение приговора, подсудимая выбрала белое платье от Шанель (7600 долларов), буклированный жакет в тон (5200 долларов), лодочки от Луи Вюитона (1200 долларов), сумочку (18 600 долларов), а также изысканное норковое манто, сшитое в Париже, специально для нее: подарок мужа на годовщину свадьбы.
Утренний выпуск «Нью-Йорк пост» уже продавался на лотках.
Над крупным снимком входящей в здание суда Грейс Брукштайн бросался в глаза кричащий заголовок:
ПУСТЬ ЕДЯТ ПИРОЖНЫЕ![2]
Окружной прокурор намеревался сделать все, чтобы на оставшуюся часть жизни Грейс Брукштайн забыла вкус пирожных. «Красуйтесь в своих мехах, леди. Сегодня вы надели их в последний раз…»
Анджело Микеле был высоким худощавым мужчиной лет сорока пяти, одетым в простой костюм от «Брук бразерс». Густые черные волосы, зализанные назад, напоминали блестящий шлем. Микеле слыл амбициозным профессионалом и строгим боссом: все помощники прокурора трепетали перед ним. В то же время он был хорошим сыном: что есть, то есть, этого не отнимешь.
Родители Анджело были владельцами пиццерии в Бруклине. Именно были, до того момента как Ленни Брукштайн «потерял» их сбережения и довел до банкротства. Слава Богу, Анджело неплохо зарабатывал. Без его помощи родители просто оказались бы на улице, разоренные и обездоленные, как многие трудящиеся американцы. По мнению Анджело Микеле, тюрьма была слишком легким наказанием для Грейс Брукштайн. Но это только начало. И он – тот, кто надолго посадит ее под замок.
На скамье подсудимых рядом с Грейс сидел человек, чьей обязанностью было сдерживать Микеле. Френсис Хэммонд III, или Большой Фрэнк, как его прозвали в кругу нью-йоркской адвокатуры, был самым низкорослым в зале. Ростом пять футов четыре дюйма[3], он был чуть выше своей миниатюрной клиентки. Этот коротышка обладал мощнейшим интеллектом, до которого оппонентам было очень и очень далеко. Блестящий защитник с умом шахматного гроссмейстера и моралью подзаборного громилы, Фрэнк Хэммонд был Великой Белой Надеждой Грейс Брукштайн[4].
Коньком адвоката были игры с присяжными, обличение и выявление страхов, желаний и предрассудков, о которых сами люди даже не подозревали, а также обращение всех эмоций в пользу подзащитных. Только за последние два года благодаря Фрэнку Хэммонду на свободе оказались двое подозреваемых в убийствах крестных отцов мафии и актер-педофил. Фрэнк брался только за сложные дела, и в числе его клиентов числились самые высокопоставленные особы, которым в начале процесса обычно грозили самые суровые приговоры.
В начале процесса Грейс Брукштайн представлял другой адвокат, но ее друг и доверенное лицо Джон Мерривейл настоял, чтобы она уволила его и обратилась к Большому Фрэнку.
– Ты невиновна, Грейс, – твердил Джон. – Мы это знаем. В отличие от остального мира. П-п-папарацци хотят, чтобы тебя повесили, колесовали и четвертовали, и все сразу. Фрэнк Хэммонд – единственный, кто сможет заткнуть им рты. Он гений.
Никто не понимал, почему Большой Фрэнк позволял Грейс Брукштайн каждый день являться в суд в таких вызывающих нарядах. Туалеты, казалось, были сшиты специально, чтобы раздражать представителей прессы, не говоря уже о присяжных. Гигантская ошибка!
Но Фрэнк Хэммонд ошибок не допускал. И Анджело Микеле знал это лучше кого бы то ни было.
В его безумии была своя метода. Ее просто не могло не быть. Хотелось бы только понять, в чем ее суть…
Все же это не так уж и важно, думал прокурор. Сегодня день вынесения приговора, и выстроенная им линия обвинения безупречна. Грейс Брукштайн ждет крах. Для начала – тюрьма. Потом – ад.
Этим утром Грейс проснулась в гостевой спальне Мерривейлов с чувством глубочайшего покоя. Ей снился Ленни. Они находились в нантакетском поместье, самом ее любимом из всех дорогих, обошедшихся в миллионы долларов домов. Они гуляли в розарии. Ленни держал ее руку. Грейс ощущала тепло его кожи, знакомую шероховатость ладони.
– Все будет хорошо, дорогая. Верь, Грейси. Все будет хорошо.
Входя в зал суда рука об руку с адвокатом, Грейс едва не ежилась от ненависти толпы. Сотни взглядов буквально сверлили ее со всех сторон. Со всех сторон неслись свистки и оскорбления:
– Стерва!
– Лгунья!
– Воровка!
Но она цеплялась за то состояние покоя, в котором проснулась сегодня утром. В ушах продолжал звучать голос Ленни: «Верь, Грейси. Все будет хорошо».
Прошлой ночью Джон Мерривейл твердил то же самое по телефону. Благодарение Господу, у нее есть Джон! Не будь его, Грейс попросту пропала бы! Все покинули ее в трудный час: друзья и даже родные сестры.
Крысы побежали с тонущего корабля.
Именно Джон Мерривейл едва не силой заставил Грейс обратиться к Фрэнку Хэммонду.
В данный момент адвокат произносил заключительную речь перед присяжными. Неукротимый маленький человечек гордо расхаживал взад-вперед перед присяжными подобно петуху на скотном дворе. Из его разглагольствований Грейс были понятны только отрывки. Суть прений сторон оставалась для нее недоступной. Но она точно знала – защитник добьется оправдания. Тогда, и только тогда, начнется ее настоящая работа.
Выйти из суда свободной? Это только начало. Предстоит еще обелить свое имя. И имя Ленни. Как же она тоскует по мужу! Почему Господь захотел отнять его у нее? Почему всему этому суждено было случиться?
Фрэнк Хэммонд закончил говорить.
Настала очередь Анджело Микеле.
– Господа присяжные заседатели! За последние пять дней вы услышали немало сложных юридических споров. Достаточно веские аргументы приводились как мной, так и мистером Хэммондом. К сожалению, избежать этого было невозможно. Масштаб мошенничества в «Кворуме» – 75 миллиардов…
Анджело помедлил, чтобы до каждого из присутствующих дошла вся невероятная величина этой суммы. Даже после постоянных повторений размер аферы не переставал поражать.
– …означает, что дело весьма запутанное. И тот факт, что эти деньги девались неизвестно куда, не облегчает положения. Ленни Брукштайн – мошенник. Однако глупцом его не назовешь. Как и его супругу, Грейс Брукштайн. Содержание документов, найденных в «Кворуме», настолько запутанно и неясно, что, говоря по правде, деньги могут вообще не найтись. Даже то, что от них осталось.
Микеле с неприкрытым презрением уставился на Грейс. Две дамы из присяжных последовали его примеру.
– Но позвольте объяснить вам, что самое простое в этом деле – мотив. Алчность.
Пауза.
– Высокомерие.
Еще одна.
– Ленни и Грейс Брукштайн считали себя выше закона. Как многие, им подобные, богатые банкиры с Уолл-стрит, которые насиловали и грабили нашу великую страну, крали деньги налогоплательщиков, ваши деньги, и с бесстыдной расточительностью выбрасывали их на ветер, Брукштайны не верили, что правила, обязательные для маленьких людей, относятся и к ним. Хорошенько посмотрите на миссис Брукштайн, леди и джентльмены. Видите ли вы перед собой женщину, сознающую, как страдают простые граждане этой страны? Видите ли вы женщину, которой есть до этого дело?
Лично я – нет.
Я вижу женщину, рожденную в богатстве и роскоши, вышедшую замуж за богатство и роскошь, женщину, которая считает богатство – непристойное богатство – правом, данным ей Господом.
Наверху, на галерее для зрителей, Джон Мерривейл прошептал жене:
– Эт-то не речь прокурора. Эт-то охота на ведьм.
– Грейс Брукштайн была партнером в «Кворуме», – продолжал Микеле. – Равным партнером. Она ответственна за дела фонда не только по закону, но и с точки зрения морали. Не стоит заблуждаться: миссис Брукштайн знала обо всех действиях мужа. Поддерживала и ободряла его.
Не позволяйте внешней сложности этого дела одурачить вас, леди и джентльмены. Если отбросить юридический жаргон, бумажную волокиту и все офшорные банковские счета, а также манипуляции с ними, случившееся имеет весьма простое объяснение. Грейс Брукштайн воровала. Воровала из жадности. Воровала, полагая, будто ей все сойдет с рук.
Он в последний раз взглянул на Грейс.
– Она и сейчас так считает. Ваша обязанность доказать, что эта дама ошибается.
Анджело Микеле сел.
Что же, его выступление было блестящим, куда более ярким и красноречивым, чем речь Фрэнка Хэммонда. Судя по виду, присяжные были готовы разразиться аплодисментами.
«Если бы он не пытался уничтожить меня, я бы его пожалела. Бедняга. Он так старался! Возможно, повстречайся мы при других обстоятельствах, могли бы стать друзьями».
В ложе для прессы все были уверены в том, что присяжные попросят день на обсуждение. Гора доказательств по делу была такой гигантской, что они просто не смогут управиться быстрее.
Но к всеобщему удивлению, меньше чем через час присяжные вышли из совещательной комнаты.
Как и предсказывал Фрэнк Хэммонд.
– Вы вынесли вердикт? – осведомился судья.
Председатель, афроамериканец лет пятидесяти, кивнул:
– Да, ваша честь.
– Итак, виновна ответчица? Либо невиновна?
Председатель в упор уставился на Грейс Брукштайн.
И улыбнулся.
Книга I
Глава 1
– Что думаешь, Грейси? Черный или синий?
Ленни Брукштайн поднял повыше оба костюма. Стояла ночь накануне благотворительного бала в «Кворуме», самого статусного ежегодного мероприятия в Нью-Йорке, и супруги решили пораньше лечь спать.
– Черный, – обронила Грейс, не поднимая глаз. – Классический стиль.
Она сидела за бесценным туалетным столиком орехового дерева в стиле Людовика XVI, расчесывая длинные светлые волосы. Палевый шелк пеньюара от Ла Перла, купленный Ленни на прошлой неделе, льнул к идеальному телу гимнастки, подчеркивая каждый изгиб.
«Счастливчик я», – подумал Ленни и рассмеялся.
Не то слово!
Ленни Брукштайн считался некоронованным королем Уолл-стрит. Родился он отнюдь не в королевской семье.
Зато теперь каждому американцу был знаком этот тяжеловесный пятидесятивосьмилетний мужчина: жесткие седые волосы, нос, сломанный в детской драке, но так и не выправленный (К чему? Он же победил!), умные янтарные глаза. Он был почти также известен, как дядя Сэм, или Роналд Макдоналд. Собственно говоря, Ленни Брукштайн во многом и воплощал собой Америку. Амбициозную. Трудолюбивую. Великодушную. Добросердечную. Но нигде его не любили больше, чем в родном Нью-Йорке.
Правда, так было не всегда.
Урожденный Леонард Алин Брукштайн, пятый ребенок и второй сын Джейкоба и Рейчел Брукштайн, Ленни не мог забыть своего полного лишений детства. Когда Ленни стал взрослым, его приводили в бешенство книги и фильмы, в которых романтизировалась бедность.
«Мемуары отверженных» – вот как называлось это направление.
Интересно, откуда взялись эти типы?!
Ленни Брукштайн вырос в бедности. Разрушающей душу, беспощадной. Бедности, в которой не было ничего романтического или благородного. Где тут романтика – в том, что отец являлся домой мертвецки пьяным и избивал до полусмерти мать в присутствии отпрысков? Или в том, что вечером любимая старшая сестра Роза бросилась под поезд метро, потому что трое парней из их убогого квартала изнасиловали ее по очереди и скопом по пути домой из школы? Что благородного в том, что Ленни и его братьев избили в школе за «вонючую жидовскую жратву, которую они тащат в класс»? Или в том, что мать Ленни умерла в тридцать четыре года от рака шейки матки, потому что работала с утра до вечера и не смогла найти времени, чтобы пойти к врачу и пожаловаться на боли в животе? Бедность не сплотила семью Ленни Брукштайна. Скорее, развела в разные стороны и ожесточила. А потом и погубила. Всех, кроме Ленни.
Он бросил школу в шестнадцать и в том же году ушел из дому. И ни разу не оглянулся. Нашел работу у ростовщика в Куинсе, где еще раз убедился в том, что бедные не способны «сплотиться» в беде. Наоборот, готовы перегрызть друг другу глотки.
Тяжко было наблюдать, как старуха отдает в заклад вещи, бесценные для нее одной: часы усопшего мужа, крестильную серебряную ложечку любимой дочери – в обмен на несколько засаленных банкнот. Ростовщик мистер Грейди перенес операцию по шунтированию сосудов за год до появления у него Ленни. Очевидно, хирург заодно ампутировал у него и способность сострадать.
– Цена не то, чего стоит вещь, парень, – твердил он Ленни. – Это сказки. Цена – то, что готов заплатить покупатель. Или то, что уже заплатил.
Ленни Брукштайн не питал почтения к мистеру Грейди, ни как к личности, ни как к бизнесмену, но признавал справедливость его слов. И запомнил их на всю жизнь.
Позже, гораздо позже, они легли в основу состояния Ленни Брукштайна и сенсационного успеха «Кворума». Брукштайн твердо знал то, что обычные, бедные люди были готовы принять на веру: понятие о цене у одного человека может не совпадать с понятием другого. А у рынка на этот счет может быть третье мнение.
И он был благодарен старому ублюдку за урок.
История восхождения Ленни Брукштайна от помощника старого ростовщика к положению знаменитого миллиардера стала американской легендой. Частью американского фольклора. Джордж Вашингтон не мог солгать. Ленни Брукштайн не мог сделать неудачное вложение.
После ряда выигрышей на скачках в юности (Джейкоб Брукштайн, отец семейства, был неудачливым игроком) Ленни решил попытать удачи на биржевом рынке. В Саратоге и Монтичелло Ленни усвоил важность разработки определенной системы и необходимости ее придерживаться. На Уолл-стрит это называли моделью, но разницы не было никакой.
В отличие от своего отца у Ленни хватало воли подсчитать проигрыш и прекратить игру, прежде чем потери станут необратимыми. Герой кинофильма «Уолл-стрит» Гордон Гекко в исполнении Майкла Дугласа произносит свою знаменитую фразу: «Жадность – это хорошо».
Ленни Брукштайн решительно был с этим не согласен. В жадности нет ничего хорошего. Напротив, она стала причиной падения почти всех неудачливых инвесторов. Дисциплина и самоконтроль – вот основы успеха! Найти верную модель и придерживаться, несмотря ни на что. Вот оно – главное!
Ленни Брукштайн уже был мультимиллионером, когда познакомился с Джоном Мерривейлом. Вряд ли на свете можно было найти менее похожих людей. Ленни был человеком, который сделал себя сам, настоящим сгустком энергии и жажды жизни. Он никогда не говорил о прошлом, потому что не думал о нем. Блестящие янтарные глаза были неизменно устремлены в будущее. В новое предприятие. В новые возможности.
Джон Мерривейл, принадлежавший к высшему классу, был рассудочным, подверженным депрессиям интеллектуалом. Тощий рыжеволосый молодой человек получил прозвище Спичка в Гарвардской школе бизнеса, которую окончил первым на курсе, как его отец и дед. Все, включая его самого, ожидали, что Джон поступит на работу в одну из самых престижных фирм на Уолл-стрит, «Голдман» или «Морган», и начнет медленную, но вполне предсказуемую карьеру. Но тут в жизнь Джона метеором ворвался Ленни. И все изменилось.
– Я открываю страховой фонд, – заявил Ленни на вечеринке у общего знакомого, – и сам решаю, куда вложить деньги. Мне нужен партнер с безупречным происхождением, из хорошей семьи, чтобы помочь привлечь сторонний капитал. Кто-то вроде вас.
Джон Мерривейл был польщен. До той минуты никто не говорил, что верит в него.
– Спасибо. Но я не маркетолог. П-поверьте, я теоретик, не продавец, – выдавил он и тут же вспыхнул. Проклятое заикание! Какого черта никак не удается его преодолеть?!
Ленни улыбнулся про себя. Он еще и заика? Парень просто находка! Ни прибавить ни убавить!
– Послушайте, – объяснил он Джону, – продавцы у нас – по тринадцать на дюжину. Мне нужен человек, достойный доверия и умеющий держаться в тени. Тот, кто может уговорить восьмидесятипятилетнего швейцарского банкира расстаться с деньгами своей матушки. Я для этого не гожусь. Слишком…
Он поискал нужное слово.
– Слишком бросаюсь в глаза. Мне нужно, чтобы менеджер по предотвращению рисков в пенсионном фонде подумал: «Знаете что? Это честный парень. И он знает свое дело. Мне он нравится больше, чем этот нахальный тип из “Морган Стэнли”». Говорю, Джон, это вы и есть!
Беседа состоялась пятнадцать лет назад. «Кворум» стал самым прибыльным страховым фондом за всю историю Америки. Его щупальца проникли всюду: недвижимость, ипотека, промышленность, сфера обслуживания, технологии. Каждый из шести жителей Нью-Йорка, повторяем, один из шести, работал в компании, балансовые отчеты которой зависели от деятельности «Кворума». А деятельность «Кворума» не вызывала ничего, кроме восхищения. Фонд считался самым надежным в Америке. Даже сейчас, во время худшего с тридцатых годов экономического кризиса, когда гиганты вроде инвестиционных банков «Леман бразерс» и «Беа Стёрнс» валились как подкошенные, а правительство старалось спасти от банкротства такие ранее незыблемые компании, как «Эй-ай-джи»[5], потерявшие миллиарды, «Кворум» продолжал приносить скромный, но стабильный доход. Мир был охвачен паникой, Уолл-стрит – поставлена на колени. Ленни Брукштайн продолжал придерживаться своей системы, как обычно, на протяжении многих лет. И хорошие времена не кончались.
Много лет Ленни был уверен, что достиг всего. Он покупал себе дома по всему миру, но редко покидал Америку и делил время между особняком на Палм-Бич, квартирой на Пятой авеню и идиллическим поместьем на острове Нантакет. Он устраивал приемы, на которые стремились попасть все. Вкладывал в любимые поместья миллионы долларов. Купил яхту длиной триста футов, интерьер которой делал знаменитый дизайнер Теренс Дисдейл, и четырехтурбинный реактивный лайнер – аэробус «А-340», на котором летал всего дважды. Иногда он спал с одной из моделек, которые вились вокруг… если вдруг обнаруживал, что в настроении заняться сексом. Но он никогда не заводил постоянных подружек. Окруженный десятками людей, ко многим он относился весьма дружелюбно. Но у него не было друзей в обычном смысле слова. Ленни Брукштайна обожали все, кто его знал. Но он ни с кем не был близок. И всем это было известно.
И тут он встретил Грейс Ноулз.
Разница в возрасте между ними была более чем тридцать лет.
Грейс была младшей из знаменитых сестер Ноулз, дочерей покойного нью-йоркского тусовщика и светского льва Купера Ноулза. Купер Ноулз занимался торговлей недвижимостью и сколотил состояние в пару сотен миллионов. Хотя по масштабам ему было далеко до «того Доналда», любили его гораздо больше. Даже конкуренты неизменно отзывались о нем как о «джентльмене», «обаятельном человеке», «старой гвардии». Подобно старшим сестрам, Констанс и Онор, Грейс обожала отца. Ей было одиннадцать лет, когда Купер скончался. Его смерть оставила ничем не заполнимую пустоту в ее душе.
Мать Грейс снова вышла замуж, три раза подряд, и наконец окончательно переехала в Ист-Хэмптон, где жизнь девочек продолжалась обычным порядком: школа, шопинг, вечеринки, каникулы, снова шопинг. Конни и Онор, обе очень хорошенькие, имели большой успех в обществе. Но все поклонники дружно признавали, что самой красивой из сестер была Грейс. Когда в тринадцать лет она стала выступать в соревнованиях по гимнастике, в попытке немного отвлечься от постоянной скорби по отцу, старшие сестры облегченно вздохнули. Гимнастика означала тренировки и постоянные поездки за пределы штата. Конечно, как только они благополучно выйдут замуж, можно будет снова брать Грейс на вечеринки.
Ну а пока что Конни и Онор вполне искренне поощряли роман младшей сестры с гимнастическими брусьями.
К восемнадцати годам Грейс прекратила выступления, поскольку считалась слишком старой для этого вида спорта. К тому времени Конни уже успела выскочить за картинно-красивого инвестиционного банкира по имени Майкл Грей, делавшего успешную карьеру в «Леман бразерс». Онор сорвала брачный джек-пот, заарканив Джека Уорнера, конгрессмена от партии республиканцев в двадцатом избирательном округе Нью-Йорка. Джек считался перспективным кандидатом в сенат, а возможно, в один прекрасный день – и на президентский пост.
Свадьба Уорнеров широко освещалась в прессе, фотографии медового месяца появились в десятках национальных таблоидов. В качестве новой Кэролайн Кеннеди Онор могла позволить себе быть великодушной к младшей сестре. Именно она пригласила Грейс на прием в саду, где та впервые встретила Ленни Брукштайна.
В последующие годы Ленни и Грейс сравнивали ту встречу с ударом грома. Грейс было восемнадцать. Совсем ребенок, не имевший ни малейшего представления о жизни за пределами замкнутого ист-хэмптонского мирка, где ее баловали и всячески ублажали. Даже ее друзья по гимнастической секции были богаты. И все же было в ней нечто восхитительно естественное, не присущее избалованным деткам обеспеченных людей.
Ленни Брукштайн привык видеть вокруг себя женщин, которых его мать назвала бы «особами легкого поведения». Каждая девица, с которой он спал, непременно чего-то от него хотела. Драгоценности, деньги, меха, машины… словом, их интересовало нечто материальное.
Всех, кроме Грейс. У нее было качество, которого Ленни никогда не имел, но которое страстно желал заполучить. Нечто столь бесценное и неуловимое, что он почти изверился в том, что оно существует. Невинность.
Ленни Брукштайн жаждал завладеть Грейс Ноулз. Держать невинность в ладонях. Стать ее хозяином.
Причина влечения Грейс объяснялась еще проще. Девушка нуждалась в отце. В человеке, который защищал бы ее и любил такой, какая она есть. Как в детстве любил дочку Купер Ноулз. Правда заключалась в том, что Грейс мечтала снова вернуться в детство, к тому времени, когда она была абсолютно, безоглядно счастлива. Ленни Брукштайн предложил ей эту возможность. Грейс ухватилась за нее обеими руками.
Шесть недель спустя они поженились в Нантакете, в присутствии шестисот ближайших друзей Ленни. Шафером был Джон Мерривейл. Подружками – его жена Кэролайн и сестры Грейс.
Как-то вечером, во время медового месяца на острове Мюстик, Ленни нервно спросил:
– Как насчет детей? Мы никогда это не обсуждали. Полагаю, ты рано или поздно захочешь стать матерью.
Грейс долго, задумчиво смотрела на океан, на поверхности которого плясали отблески мягкого лунного света, прежде чем ответить.
– Не слишком. Конечно, если ты хочешь детей, я с радостью рожу их тебе. Но я вполне счастлива тем, что есть. Мне больше нечего желать. Понимаешь, о чем я?
Ленни прекрасно понимал.
Это был один из самых счастливых моментов его жизни.
– Ты уже решила, что наденешь?
Прежде чем лечь, Ленни нацепил на нос очки для чтения и вынул из дипломата какие-то документы.
– Решила. Но это секрет. Я хочу тебя удивить.
Днем Грейс вместе со старшей сестрой Онор провела несколько беззаботных часов в бутике «Валентино». У Онор был безупречный вкус, и сестры любили делать покупки вместе. Управляющий закрыл магазин, чтобы дамы смогли спокойно выбрать платья.
– Я чувствую себя авантюристкой! – хихикнула Грейс. – Откладывать столь важную покупку до последней минуты!
– Знаю! Мы нарушаем все традиции, Грейси.
Бал в «Кворуме» действительно считался главным светским мероприятием сезона. Празднуемый в первых числах июня, он открывал летний сезон для привилегированной элиты Манхэттена. Спустя неделю начинался массовый исход в Ист-Хэмптон. Большинство женщин, получивших приглашение на завтрашнюю ночь в «Плазе», обдумывали свои туалеты, как генералы, планирующие военную кампанию. За несколько месяцев. Заказывали шелка из Парижа и бриллианты из Израиля. Неделями голодали, чтобы живот стал как можно более плоским.
Конечно, в этом году придется затянуть пояса. Все только и говорили о плачевном состоянии экономики. Утверждали, что жители Детройта вышли на улицы. В Калифорнии тысячи безработных поставили палатки вдоль берегов Американ-Ривер. Заголовки газет вопили, предвещая беду. Но для Грейс Брукштайн и ее приятельниц ничто не могло сравниться с тем шоком, который они испытали, услышав о банкротстве «Леман бразерс». Катастрофа казалась пулей, пролетевшей в опасной близости. Майкл Грей, зять Грейс, за одну ночь стал нищим. Это был настоящий кошмар!
– В этом году бал нужно проводить в иной тональности, – сказал Ленни жене. – Люди больше, чем когда бы то ни было, нуждаются в деньгах, которые мы сумеем собрать.
– Разумеется, дорогой.
– Но при этом не стоит пускать пыль в глаза. Сочувствие. Сочувствие и сдержанность. Вот наши ключевые слова.
Грейс с помощью Онор выбрала ОЧЕНЬ сдержанное черное шелковое платье «Валентино». А ее лодочки от Лабутен?! Сама простота! Ей не терпелось показаться во всем этом Ленни.
Скользнув в постель рядом с мужем, Грейс выключила лампу на тумбочке.
– Секунду, милая.
Ленни перегнулся через нее и снова нажал на кнопку выключателя.
– Мне нужно, чтобы ты кое-что подписала. Где это…
Он порылся в бумагах, разбросанных на его стороне кровати.
– А, вот оно!
И протянул Грейс документ. Та взяла ручку и уже собиралась поставить росчерк, когда Ленни покачал головой и рассмеялся.
– Вот это да! Даже не прочтешь?
– Нет. Зачем мне?
– Ты даже не знаешь, что подписываешь, Грейси! Разве отец никогда не советовал тебе не ставить подписи неизвестно на чем?
Грейс подалась к мужу и поцеловала.
– Конечно, советовал. Но, дорогой, ведь ты все прочитал, верно? Я доверила бы тебе свою жизнь, Ленни. И ты это знаешь.
Ленни улыбнулся. Грейс говорила праву. Он знал. И каждый день благодарил за это Бога.
На углу Пятой авеню, перед культовым фасадом «Плазы» в стиле бо-арт, собралась целая армия представителей прессы. Ленни Брукштайн давал бал сезона, на который собрались самые яркие звезды. Миллиардеры и принцы, супермодели и политики, актеры, певцы, филантропы. И причиной такого рвения вовсе не было горячее желание помочь бедным. У приглашенных имелось нечто общее. Все они были победителями.
Одними из первых прибыли сенатор Джек Уорнер и его супруга Онор.
– Еще раз обогните квартал! – рявкнул сенатор водителю. – Какого черта вы приехали так рано?
Водитель неслышно вздохнул. «Десять минут назад ты из себя выходил, требуя прибавить скорость, – подумал он. – Пора бы уже решить, чего ты хочешь, задница немытая!»
– Да, сенатор Уорнер. Прошу прощения, сенатор Уорнер, – пробормотал он вслух.
Онор украдкой изучала разгневанное лицо мужа. Он весь день рвет и мечет. С тех пор как вернулся после встречи с Ленни. Хоть бы не испортил сегодняшний вечер!
Онор пыталась быть понимающей женой. Она знала, что политика – тяжелая профессия и стрессов не избежать. Достаточно сложно ей приходилось, когда Джек был конгрессменом. Но с тех пор как его избрали в сенат (в поразительно молодом возрасте: всего тридцать шесть!), дела пошли еще хуже. Весь мир считал Джека Уорнера республиканским мессией, вторым пришествием Джека Кеннеди нового тысячелетия. Высокий блондин с точеными чертами лица, мужественным подбородком и пристальным взглядом синих глаз, сенатор Уорнер был предметом обожания электората. Особенно женской части. Политик провозглашал незыблемость порядочности, морали, старомодных семейных ценностей, горой стоял за сильную, гордую Америку, которая, что тревожило многих избирателей, рушилась под ногами.
Достаточно было увидеть в выпуске новостей сенатора рука об руку с прелестной женой и двумя светловолосыми дочерьми, чтобы у зрителей вновь возродилась вера в Американскую Мечту.
Ах если бы они только знали!
Миссис Уорнер едва заметно качнула головой.
Но откуда им знать? Никому и в голову не придет…
– Тебе нравится мое платье, Джек? – робко спросила она.
Сенатор повернул голову, пытаясь вспомнить, когда в последний раз испытывал желание к жене. Странно, ведь в ней нет ничего непривлекательного. Довольно хорошенькая. Не жирная. И фигурка вполне…
На самом деле Онор была более чем хорошенькая: широко поставленные зеленые глаза, белокурые локоны, высокие скулы, – недаром в обществе она слыла красавицей. Не такой, как ее сестра Грейс, но тем не менее…
Сегодня она была затянута в узкое платье без бретелей от Валентино, цвета морской волны, в тон глазам. Мужчины сойдут с ума, увидев ее в таком наряде. На взгляд любого стороннего наблюдателя, Онор Уорнер выглядела чертовски сексуально.
– Неплохо, – резко бросил Джек. – Сколько стоило?
Онор прикусила губу.
Она не должна плакать! Иначе потечет тушь!
– Платье взято напрокат. Как и изумруды. Грейс нажала на соответствующие кнопки.
– Как великодушно с ее стороны! – горько усмехнулся сенатор.
– Пожалуйста, Джек!
Жена осторожно коснулась его колена, пытаясь успокоить, но он отбросил ее руку, постучал в стеклянную перегородку и велел водителю:
– Поезжайте к «Плазе». Раньше начнешь, раньше закончишь.
К девяти часам в большом бальном зале «Плазы» яблоку негде было упасть. По обеим сторонам, под идеально реставрированными арками, стояли столы, сверкавшие ярко начищенным серебром.
Свет люстр играл на бриллиантах дам, восхищавшихся туалетами от-кутюр друг друга и обменивавшихся кошмарными новостями насчет последних финансовых проблем несчастных мужей.
– В этом году мы ни в коем случае не сможем позволить себе Сен-Тропез! Не получится.
– Гарри собирается продать яхту. Можете поверить? Он так ее любил. Наверняка сначала продал бы детей, если бы кому-то вздумалось их купить!
– Слышали о Джонасах? Только что выставили на продажу городской дом. Люси хочет за него двадцать три миллиона, но при теперешнем рынке?! Карл считает, что им очень повезет, если удастся получить половину!
Ужин подали ровно в девять тридцать. Все взгляды устремились к главному столу, где среди преданного круга придворных «Кворума» во всем королевском великолепии восседали Ленни и Грейс, обмениваясь нежными взглядами.
Другие хозяева, пониже рангом, возможно, предпочли бы усадить за свой стол самых гламурных, самых знаменитых гостей. Здесь присутствовали князь Монако Альберт, Брэд Питт и Анджелина Джоли, Боно с женой Али. Но Брукштайны предпочли иметь соседями родственников и близких друзей: вице-президента и вторую леди «Кворума» Джона и Кэролайн Мерривейл, еще одного топ-менеджера Эндрю Престона и его пышногрудую жену, сенатора Уорнера с женой Онор и старшую из сестер Ноулз Констанс с мужем Майклом.
Ленни произнес тост:
– За «Кворум». И всех, кто с нами в одной лодке!
– За «Кворум»!
Эндрю Престон, красивый, хорошо сложенный мужчина средних лет, с добрыми глазами и мягкой улыбкой, наблюдал за женой, стоявшей с бокалом шампанского в руке.
Опять новое платье! И как он будет за него платить?
Не то чтобы оно ей не шло.
Читать бесплатно другие книги:
