Наш грешный мир Володарская Ольга

Маняша

Мария Корчагина, задрав рукав серой в мелкий горошек блузки, обеспокоенно посмотрела на зудящее запястье. Сыпь! Еще утром кожа была гладкой. Но чему удивляться, если у тебя аллергия на кучу продуктов и низкая стрессоустойчивость. Стоило Маше понервничать, как начиналась почесуха. Сегодняшний день прошел неспокойно, и, чтобы себя хоть чем-то порадовать, девушка слопала упаковку кексов с разноцветной глазурью. Орехов, от которых ее лицо на глазах раздувалось как воздушный шарик, в них не было, но радужные шапочки не внушали доверия. Маша избегала подобных лакомств, покупала обычное печенье или сама пекла, но не всегда могла себе отказать в удовольствии… сожрать какую-нибудь дрянь! Иногда эти «пиры» проходили без последствий. Но не в этот раз…

Достав из сумки упаковку таблеток от аллергии, Маша приняла лекарство. Пока не началось действие препарата, она решила отвлечься чтением, чтобы ненароком не расчесать сыпь до крови. Присев на лавку в сквере, раскрыла книгу. Сегодня при ней была «Всепоглощающая страсть». Пошлейшему названию соответствовало и содержание. Но Маша читала любовные романы с удовольствием. Похожие один на другой, они ничему не учили, не заставляли думать, не откладывались в памяти, но отвлекали и расслабляли. Погружаясь в мир чужих страстей, Маша теряла чувство реальности. Она не отожествляла себя с героинями, а наблюдала за этими счастливыми дурочками, как за резвящимися котятами или плавающими в аквариуме золотыми рыбками. Поглощение любовных романов стало основным инструментом борьбы со стрессом. И чем глупее оказывалось чтиво, тем лучше помогало.

Сегодняшняя книга Машу не разочаровала. Прочитав двадцать страниц, она почувствовала умиротворение. Зуд прекратился. Оголив запястье, Маша глянула на кожу. Пятна есть, но они уже не вздуты. К ночи вовсе пройдут.

Марии Корчагиной неделю назад исполнилось тридцать два. Но выглядела она от силы на двадцать пять. Другая бы радовалась, а ей было все равно.

С самого детства, куда чаще, чем Марией или Машей, ее звали Маняшей. Даже случайные знакомые быстро находили этот нежный, детский вариант ее имени.

Маняша всегда считала, что внешность – не главное. В том числе… или особенно… собственная. Она никак себя не приукрашивала: не тонировала русые волосы, не пользовалась косметикой, разве что блеском для губ, не делала маникюр, не наряжалась. За фигурой тоже особо не следила. Никакого спорта, диет. Но, если поправлялась, чувствовала дискомфорт и отказывалась от сладкого, чтобы вернуться в привычную форму. К счастью, для этого не требовалось много времени: Маше повезло и с конституцией, и с метаболизмом. При росте сто шестьдесят пять она весила пятьдесят пять кило, была стройной, но не худой. Однако ее ладной фигуры все равно никто не видел, поскольку она старательно прятала ее под объемной одеждой. Маняша не имела никаких комплексов, просто любила просторные вещи – в них комфортнее существовать. Как и в обуви без каблуков. И от природы волнистые волосы распрямлять незачем, пусть вьются как хотят, а если в лицо лезут, так их можно в хвост собрать.

Одни знакомые считали Маняшу «синим чулком», другие «серой мышкой», но и те, и другие пытались убедить в том, что нужно менять имидж. Она же только мысленно фыркала. Зачем? Чтобы привлекать мужчин телом, улыбкой, волосами? И что это даст? Они клюнут на яркую внешность, да. На обертку. Но, развернув ее, обнаружат настоящую Маняшу. Заумную, нервную, замороченную. Макияж и бюстгальтер «пуш-ап» неспособны исправить дело, потому что проблемы ее никак не связаны с внешностью…

Мария Корчагина слишком сложна для понимания!

Не только мужского. Женщины тоже воспринимают ее как какую-нибудь инопланетянку. Даже близкие: мама, двоюродная сестра, приятельницы, коллеги. И они уговаривают Маняшу сменить имидж больше ради себя самих, нежели ради ее блага. Им кажется, что так она станет более предсказуемой и… понятной. С Маняшей, которая такая, как все, им будет проще.

А ей с ними и так хорошо. Хоть и беспокойно. Маше никогда не хотелось, чтобы близкие оставили ее в покое. Пусть лезут в ее жизнь, пытаются что-то в ней поменять, ведь таким образом они показывают свое неравнодушие.

Маняшу же интересовала только наука. Радиоинженерия увлекала ее так, что все остальное уходило даже не на второй – на десятый план. Кандидатскую она уже защитила, работала над докторской. Мечтала о своей собственной лаборатории, но вынуждена была трудиться под началом старого маразматика доктора Елисеева, который, как ученый, устарел еще в «нулевых», но благодаря своим регалиям оставался у власти.

Не то чтобы Маша не хотела семью. Хотела. Мужа и двух деток. Но пока у нее не было на личную жизнь времени. Все над ней хохотали. Кто открыто, кто за спиной. «Нет времени? Ах-ха-ха! Может, просто желающих не нашлось на такой товар?..» Но Маняша почему-то была уверена в том, что как только она будет готова, он найдется. Тот самый купец, готовый взять весьма специфичный товар – заумную и нервную Марию Корчагину. Доктора наук.

Все, в том числе подруги, считали, что она девственница… Мхом поросшая. Но у Маняши на протяжении нескольких лет были интимные отношения с женатым коллегой. Он был значительно ее старше, умнее, опытнее и… Красивее! Всегда «одет с иголочки», подтянутый, чисто выбритый, седовласый. Предмет обожания всего женского коллектива. Но выбрал он Маняшу, хотя флиртовал со всеми. И это, безусловно, льстило.

Их тайный роман длился семь лет. Маняша обожала своего любовника, но не ждала, что он разведется ради нее. Даже если бы он решился, она отговорила бы. У него заботливая супруга, двое детей, внучка, налаженный быт, не говоря уже о совместно нажитом имуществе. А что даст ему она? Заботу, внимание? Точно нет. Борщей тоже от нее не дождешься: некогда, да и незачем, борщ и в столовой отлично готовят, а поужинать можно бутербродами или макаронами с сыром. Да и не всегда Маняша к ужину домой является, частенько на работе засиживается дотемна, а то и ночует в кабинете. Не забывала без пяти минут доктор Корчагина подумать и о своих интересах. Ее мужчине за пятьдесят. Уже появляются болячки: скачет давление, болят суставы. А что будет через десять лет? Инсульт, подагра? Не факт, конечно, но вероятность велика. У молодого же мужчины таких проблем нет. А секс?! Его уже меньше, чем в начале отношений. Бывают дни, когда они совсем ничем таким не занимаются. И вовсе не потому, что Маняша против. Любовник разбудил в ней страстную женщину, которая задушевным разговорам предпочла бы жаркий секс. Но навязываться она считала дурным тоном, как и искать приключений на стороне.

…Маняша дочитала книгу до середины и вздохнула. Нужно оставить на завтра. В ее столе лежало еще три покетбука, но их хватит только на неделю. Открыв для себя антистрессовую терапию любовными романами, Мария испытала настоящий восторг. Проглатывала по несколько книг в сутки, не думая о том, что рог изобилия может иссякнуть. Ей казалось, этой макулатуры такое количество, что не перечитаешь во веки веков. Но довольно быстро выяснилось, что она ошибалась. Одни и те же книги просто переиздавались в другом оформлении, а новинки появлялись крайне редко. Сложность еще была в том, что она не читала отечественных авторов – реалии мешали полностью оторваться от действительности, и избегала глубоких, трогающих за душу произведений. Хватило с нее «Унесенных ветром». Так прониклась, что все дурацкие сиквелы и приквелы, написанные уже не Маргарет Митчелл, прочла и долго еще переживала за судьбу героев.

Маняша поднялась с лавки и замерла, раздумывая, куда повернуть. Если налево, то попадет сразу домой, а направо – выйдет к палатке, где продают фрукты. Маше захотелось дыни, но она не была уверена, что та не напичкана какими-нибудь химикатами, вызывающими аллергию.

– Замрите, прошу! – услышала она, но, естественно, не послушалась, а сделала наоборот – резко обернулась. Шагах в пяти от нее стоял мужчина в белоснежном костюме. Он был высок, строен, черноволос. Пожалуй, красив, но как-то уж слишком картинно. Как будто сошел с обложки любовного романа.

– Вы это мне? – поинтересовалась Маняша.

– У вас такой дивный профиль, – проговорил незнакомец с искренним или умело сыгранным восхищением. – Но теперь я вижу, что вы прекрасны, с какой стороны на вас ни посмотри.

Маша не сдержала смешка. С такой откровенной лестью ей еще не приходилось сталкиваться. Дивный профиль? Да не смешите… У нее нос острый, как у старухи Шапокляк. Да и анфас она на красавицу не тянет.

– Спасибо и всего хорошего, – сказала Маняшка и зашагала к дому. Обойдется без дыни!

– Я напугал вас? – Незнакомец бросился следом.

– Нет.

– Насторожил?

– Немного.

– Вы не подумайте, я не ловелас, ищущий новый объект для соблазнения.

– Да что вы? – Маша окинула мужчину красноречивым взглядом. Белоснежный костюм, уложенные гелем черные волосы, холеная бородка… Типичный соблазнитель.

– Я артист, по профессии. На данный момент работаю конферансье. Через полтора часа мне выходить на сцену, вот я и нарядился.

– Дело ваше. Зачем вы оправдываетесь?

– Не хочу, чтобы у вас обо мне сложилось неверное представление.

– Вам не все равно, что я о вас думаю?

– Нет.

– Потому что влюбились в меня с первого взгляда?

Маняша развеселилась. Ее ни разу не клеили на улице, и это было забавно.

– Вы очень мне понравились, но не более того.

– Эх, черт… – делано расстроилась она. – А я уже размечталась о том, как мой дивный профиль сведет вас с ума.

– Издеваетесь надо мной?

– Подшучиваю, – миролюбиво сказала Маша. – Не обижайтесь. Как и на мой совет: желая познакомиться с женщиной, не сбивайте ее с ног откровенной лестью. Это, как вы правильно заметили, настораживает. Всего вам доброго!

И прибавила шагу, но незнакомец легко забежал вперед и преградил ей дорогу.

– Я сейчас позову полицию, – предупредила Маша.

– Позвольте объясниться?

Было светло, в сквере гуляли люди, и Маняша кивнула.

– Я не подкатывал к вам, хотя познакомиться пытался. Дело в том, что вы удивительно похожи на княжну Анненкову с портрета живописца Кон-Невского.

– Не слышала о таком.

– Как и многие. Жаль, что этого талантливого художника почти никто не знает. Но его работы! Они просто потрясающие! Кон-Невский – это псевдоним, а звали его Адриан Сомович Коневский. Он ленинградец, пережил блокаду. Никогда не выслуживался перед властью, не состоял в партии и имел весьма сомнительные знакомства с диссидентами. Поэтому его не приняли в Союз художников. А без членства в Союзе в СССР нельзя было ни выставку организовать, ни приличный заказ получить. Адриан Сомович жил в нищете, свои картины продавал за копейки на Невском проспекте или раздаривал друзьям.

– Откуда же вы знаете об этом художнике? – заинтересовалась Маша. Если история и выдуманная, то весьма любопытная.

– Он после смерти приобрел некоторую известность. А все благодаря портретам. Писал своих приятелей-диссидентов и просто талантливых шалопаев, многие из которых стали со временем известны. Кто-то уехал на Запад, сумев вывезти картины Адриана. Сейчас картины Кон-Невского хранятся не только в частных коллекциях, но и в художественных музеях. Я видел две в парижском Музее современного искусства. А портрет княжны Анненковой только в журнале с репродукциями.

Маняша подняла указательный палец, призывая собеседника к тишине, и достала телефон. Вышла в Интернет, в поисковике набрала имя художника. К ее удивлению, художника Кон-Невского незнакомец не придумал. Все рассказанное оказалось правдой. Бегло ознакомившись с биографией живописца, Маняша принялась изучать картины.

– Что-то я не могу найти портрет княжны Анненковой, – проговорила она, листая страницы.

– Зайдите на сайт издательского дома «Лира». Они издали альбом с репродукциями.

Она так и сделала. Искомый портрет обнаружился. Маняша увеличила его и стала изучать.

– Мы совсем не похожи, – констатировала она. – У княжны глаза и волосы светлые, лицо полное.

– Здесь она в положении, вот и округлилась. Но вы посмотрите на нос, лоб, ямочку на подбородке. Все, как у вас.

– Даже не знаю, – с сомнением протянула Маняша. – Нос точно не мой.

– Да вы гляньте на отражение, – и указал на деталь, которую она не заметила. Княжна позировала в интерьере скудно обставленной комнаты. На одной стене – квадратное зеркало без рамы, в котором отражается профиль княжны. – Где же не ваш нос?

– Вы правы… Мы похожи.

– Я бы сказал, одно лицо. Когда я заметил вас, то пораженно замер. Нечасто удается увидеть ожившие портреты.

– Да, но случается. Я как-то стояла в очереди на кассу супермаркета с врубелевским демоном. Он был в рыжей жилетке и покупал «Доширак». – Маша еще раз глянула на картину. – А почему княжна в столь убогой обстановке запечатлена?

– Это художественный прием. Кон-Невский писал портрет не с натуры, а по фото. Княжна с родителями в семнадцатом году уехала из России во Францию. Там им тяжко пришлось. Жили в меблированных комнатках, сами себя обслуживали, зарабатывали кто как мог. Юная княжна, к примеру, чинила одежду богатым француженкам, поскольку была обучена рукоделию. На фотографии, с которой писался портрет, она стояла у красивого зеркала в особняке одной из клиенток. Но Адриан поместил ее в трущобный интерьер, чтобы показать истинное положение русской аристократии в эмиграции.

– Картина, судя по подписи, написана в сорок шестом году. А фото сделано?..

– В двадцатом. Княжна отправила несколько фотографических карточек подругам, оставшимся в России, и троюродной сестре, тоже Анненковой. Ее сын принес снимок Адриану и попросил сделать портрет.

– Княжна одета не по моде двадцатых, – приметила еще одну деталь Маша. – Тоже художественный прием?

– Насчет этого ничего сказать не могу. Я поделился всеми знаниями о картине.

– Из альбома подчерпнули?

– Да. Там к репродукциям есть пояснения.

– Надо приобрести. Вы заинтересовали меня…

– Вынужден разочаровать вас, его уже не купить. Я пытался заказать через Интернет, чтобы подарить одному своему другу. Но, увы, все экземпляры распроданы.

– Жаль. С экрана телефона или компьютера рассматривать картины не так приятно.

– Могу дать полистать свой альбом.

– Я была бы признательна.

– Только, чур, вернуть, – сделав строгое лицо, погрозил он пальцем, но глаза при этом улыбались. Маша решила, что мужчина ей нравится. – Меня, кстати, зовут Михаилом. А вас как?

– Мария, – представилась Корчагина.

– Очень приятно.

– Мне тоже, – а про себя добавила: «Как ни странно».

– Вы, случайно, не имеете отношения к роду Анненковых? Такое сходство с княжной не может быть случайным.

– Нет, я из рабоче-крестьянской семьи.

– В советское время многие скрывали свое аристократическое происхождение. Даже меняли фамилии. Быть может, ваши предки сделали так же?

– Если и так, мне они об этом не сообщили.

– Я бы на вашем месте порасспросил бабушек, дедушек.

– Кстати, у меня еще прабабка жива. В девичестве Крестовоздвиженская. Фамилия далеко не простецкая, не так ли?

– Шикарная.

– Но не благородная. Прабабушкин отец был подкидышем. В церковный праздник Воздвижения Честно`го Креста Господня младенца оставили на ступенях храма. А когда крестили, дали такую фамилию.

– Это не мешало ему быть внуком кого-то из Анненковых. Какая-то дворовая девка, например, забеременела от князя, но тот не пожелал признавать ребенка…

– Вам бы романы писать, Михаил. Любовные.

– Я подумаю над этим, – улыбнулся он. – Оставите телефон?

– Он мне еще пригодится, – отшутилась Маняша.

– Тогда только номер. Договоримся, когда и где я передам вам альбом.

– Давайте завтра. Здесь же, в то же время.

– На том же месте, в тот же час?

– Точно.

– Хорошо, договорились.

– Тогда до завтра.

Маняша ни разу не обернулась, а потому и не увидела, как хмурится и кусает губы Михаил. Все пошло не так, как было задумано, и это его злило.

Ева

Красота изменчива…

Большинство женщин утрачивает ее со временем.

Есть те, которые с годами становятся лучше. Их сравнивают с дорогим вином.

Ева Шаховская не относилась ни к тем, ни к другим. Она была хороша и девочкой, и девушкой, и став зрелой женщиной, по праву гордилась своей красотой. В этом Ева пошла в бабушку, княжну Шаховскую. Та до семидесяти лет оставалась невероятно привлекательной и кружила головы мужчинам, годящимся ей в сыновья…

Еве в этом году исполнился сорок один год. Возраст не критичный, а все же… пятый десяток. Да, времена Бальзака прошли, и в двадцать первом веке сорокалетняя женщина считается еще довольно молодой. Однако все Евины приятельницы-одногодки скрывали свой возраст и прочно сидели на «уколах красоты». Выглядели они изумительно, на тридцать пять максимум, но все как-то одинаково. Шаховская, глядя на их гладкие лица со странно растянутыми в застывших улыбках ртами, радовалась тому, что не поддалась стадному чувству и осталась верной обычным кремам от морщин. Бабка ее, покойница, считала лучшим средством для поддержания кожи в тонусе простоквашу. Ева ею нет-нет да тоже пользовалась. А еще ходила на массаж. Вот и все. А неглубоких мимических морщинок не стыдилась. Как и возраста. Когда спрашивали, сколько ей, честно отвечала: «Сорок один». Приятельницы ахали и закатывали глаза.

Сегодня Ева выглядела не лучшим образом. А все из-за недосыпа. Времена, когда она после бурных ночей оставалась свежей, как майская роза, прошли. Теперь Ева щадила свой организм, опасаясь того, что он отомстит ей синяками под глазами и отечностью. Даже крепкие напитки практически перестала употреблять. Хотя раньше любила выпить, особенно настоящей перцовки. Она и сейчас иногда позволяла себе излишества. Но только если знала, что следующий день сможет провести дома, не показываясь на люди с помятой физиономией. Причиной сегодняшнего недовольства собой была, впрочем, совсем не перцовка. А двенадцатичасовой перелет из Америки. Бедная Ева вынуждена была сидеть в «экономе» и не смогла сомкнуть глаз. Билетов в бизнес-класс не оказалось, а в Москву нужно было попасть срочно. Пришлось соглашаться на «эконом» и сидеть в ужасном кресле, да еще между двумя не самыми приятными людьми. Ева пыталась поменяться местами с кем-нибудь из бизнеса-класса, козырнув своим именем, но никто не согласился. А один дядя еще и обидел вопросом: «Ева Шаховская? Не знаю такой!»

Не сказать, что это был сильный удар по самолюбию, но приятного мало. Еще три года назад ее имя гремело, песни звучали, как говорится, из каждого утюга, а сейчас есть те, кто уже и не помнит Еву Шаховскую. Слава так же легко ускользает, как и красота, и если последняя осталась верна ей, то первая…

Увы, нет!

Успокаивало одно: из шоу-бизнеса Ева Шаховская ушла сама. Спустилась с музыкального Олимпа по доброй воле, а не была скинута вниз, как многие, в том числе ее брат Денис. Он же Дусик для своих и Дэнис для публики. Как певец брат был востребован только до тех пор, пока спал с продюсером. Тот вкладывал деньги в своего любовника, и оба были довольны. Но наигравшись с Дусиком, покровитель потерял к нему интерес. Без мощных финансовых вливаний безголосый и откровенно гомосексуальный Дэнис был никому не интересен. И пусть до самой вершины он так и не добрался, но падал стремительно и драматично. Отбил себе все мозги, из-за чего пошел на преступление. Желая озолотиться, Дусик чуть не убил человека. И, ожидаемо, сел в тюрьму. Выйдя, снова ввязался в криминальную историю, и снова ради денег, способных вернуть его в шоу-бизнес. Но в этот раз все закончилось плачевнее – его убили. Это было семь лет назад. И о певце Дэнисе за это время никто не вспомнил. Будто и не было его.

А сколько еще таких «однодневок», канувших в Лету… Сотни, если не тысячи.

…Ева в очередной раз вспомнила кошмарный перелет и нахмурилась. Если верно говорят, будто радость жизнь продлевает, а негатив укорачивает, то она потеряла как минимум неделю. Добравшись до дома, она немного поспала. Потом приняла контрастный душ, выпила кофе. Если бы не одно очень важное мероприятие, она провела бы остаток дня иначе. Заказав из ближайшего ресторана русской кухни разносолов, уселась бы перед телевизором с графином ледяной водочки. В пижаме, маске для волос и со слоем жирного крема на физиономии. Затем, сытая и чуть пьяная, повалялась бы в ванной. А потом допила бы водочку и улеглась в кровать с берушами в ушах и неуложенными волосами.

Но Ева прилетела в Москву специально для того, чтобы попасть на торжественный вечер в Дворянском собрании. Давно, еще в конце девяностых, Ева по праву заняла место среди его членов. Тогда это было модно, и многие нувориши запросто скупали грамоты, подтверждающие их якобы благородное происхождение. Зачастую эти новоявленные «дворяне» были просто-напросто братками, прадедушки которых жгли и разоряли помещичьи усадьбы. Истинные дворяне таких презирали, забывая о том, что сами аристократы едва ли наполовину. И это в лучшем случае. Тот же основатель Собрания, граф Бестужев, был рожден простолюдинкой из глухого села. Пусть и хорошо образованной, благодаря тому, что в СССР крестьянским детям везде была дорога. В Еве же «голубая кровь» разбавилась сильнее. Истинной аристократкой была лишь бабка. Но зато с какой родословной! По матери Анненкова, по отцу Шаховская. Два именитых рода объединились, чтобы на свет появилась Элеонора. Если бы не революция, бабка могла стать чуть ли не самой завидной невестой Российской империи. И титул, и богатство. Все при ней. А если прибавить к этому ее невероятную красоту… А потом приплюсовать шарм, обаяние и хитрость…

Да бабка могла бы императрицей стать, если б захотела!

Ева унаследовала бабкину красоту и фамильные черты Шаховских. И даже имя бабка ей сменила: с простецкой Ефросиньи на изысканную Еву. Элеонора родила сына Эдуарда от Петра Новицкого, выходца из поповской семьи, тот тоже женился на самой обычной девушке, и на свет появились Фрося с Дениской. А потом Ева поменяла и фамилию, гордясь наследием предков. А о ближайших родственниках – простолюдинах просто не упоминала.

Но сегодня на вечере в Дворянском собрании она будет представлять не Шаховских, а Анненковых. Из Парижа в Москву прилетел князь Евгений, прямой потомок декабриста Ивана Александровича. Его прадед в семнадцатом году прошлого века эмигрировал во Францию и воссоздал там Дворянское собрание по образцу петербургского. Его дело продолжили сыновья, а потом внук и правнук. Евгений на исторической родине бывал, но ребенком. И вот решил посетить Россию в сознательном возрасте. Еву, как представительницу рода Анненковых, очень просили присутствовать при встрече дорогого гостя. И она не отказала. Даже согласилась на перелет в «экономе» – не столько, чтобы уважить предводителя дворянства, графа Бестужева, сколько желая познакомиться с дальним родственником…

С близкими у Евы отношения как-то не складывались.

До начала приема оставался час. Немного, но этого времени должно хватить на сборы и дорогу. Благо Собрание располагалось в километре, и Ева намеревалась пойти пешком, так быстрее будет. Обычно она опаздывала, когда на пять минут, а, бывало, и на час. Но на этот раз решила явиться вовремя, вспомнив о том, что точность – вежливость королей.

Стоя у зеркала, Ева приводила в порядок волосы и радовалась тому, что ей идут строгие прически. На сложную укладку времени не оставалось, и она сделала высокий пучок. Но чтоб прическа не смотрелась скучно, украсила волосы старинным серебряным гребнем. Купила Ева его на блошином рынке Мадрида, наметанным глазом определив ценную вещь. Уж в чем в чем, а в антиквариате и украшениях она разбиралась как никто. Даже подумывала открыть шоу-рум со старинными вещицами, но пока руки не доходили.

Собравшись за рекордное для роскошной женщины время, Ева прошествовала в прихожую. Перед тем как покинуть квартиру, бросила взгляд в большое овальное зеркало. В него еще бабка смотрелась, когда жила в этой квартире. А внучка наблюдала за ней и восхищалась. Элеоноре тогда было гораздо больше, чем Еве сейчас, но выглядела она лучше многих сорокалетних. В школе родительницы поначалу принимали ее за мать маленькой Фроси. А одноклассники девочки в разговорах называли бабку леди Лина. Голубоглазая блондинка, стройная, элегантная, всегда с иголочки одетая Элеонора на самом деле выглядела как истинная леди. Еве хотелось надеяться, что и она от бабки не отстает. Вот только отражение в зеркале не спешило с ней соглашаться. Нет, внешне она была копией бабки: голубоглазая, белокурая, стройная. Одета «с иголочки» и с некоторых пор весьма элегантно, хотя раньше предпочитала откровенные наряды с неизменным декольте. Вот только на леди никак не тянет…

«Ты как щенок из помета уличной шавки, на которую взобрался породистый пес по недосмотру хозяина, – как-то выплюнула Еве в лицо бабка. – И пусть экстерьер взяла от родителя с родословной, но нутро-то не спрячешь! Как есть дворняжка!» Это было обидно. Особенно потому, что Элеонора много лет твердила Еве-Ефросинье о том, что именно в ней сосредоточились все фамильные черты Шаховских и Анненковых. Но когда бабка с внучкой разругались, Ева в одночасье превратилась в «дворняжку» и «потомство уличной шавки».

А все потому, что Элеоноре никогда не нравилась жена сына Эдика. Она называла ее деревенской дудоней. И не разрешила бы разлюбезному чаду на дудоне жениться, если бы не разочаровалась в нем самом. Дело в том, что дворянский внук и сын весьма достойного отца трижды оказывался в тюрьме. «Откинувшись» после первой трехлетней отсидки, он и женился. Элеонора понимала, что шансов заполучить достойную, по ее мнению, жену у сыночка нет. Потому дала добро на брак. Но когда сын получил второй срок, прокляла его. А его детей после кончины «деревенской дудони» забрала себе.

…Воспоминания о бабке разбередили душу. Ева глянула на себя еще раз. Может и хорошо, что она не точная копия Элеоноры? В самой-то бабке никакого внутреннего благородства не было. Властная, непримиримая, жесткая, она походя разбивала мужские сердца, рушила браки и отнимала жизни. На старости лет вообще сбрендила, втянув ближайших родственников в дикую игру по поиску фамильных сокровищ[2]. А в результате погибли люди, в том числе ее внук Дусик. Благородство от происхождения не зависит, тут людская натура правит. А у Евы она не хуже Элеонориной. Да, она не святая. Грешила и грешить будет, но ангелочком прикидываться, как бабка, не собирается.

– В аду вместе гореть будем, – процедила Ева и, отогнав прочь воспоминания о старой ведьме Элеоноре, покинула квартиру.

Не опоздать не получилось. А все из-за приставал. Сначала к ней прицепился попрошайка, потом усатый джигит, в кепке-аэродроме и усыпанных бриллиантами часах «Ролекс» (прибыл в Москву прямиком из девяностых, не иначе), а в довершение тучная бабенка в цветастом трикотаже, желающая получить автограф. Именно она сильно задержала Еву. Сначала долго искала листочек и ручку, потом рассказывала, как тяжело ей живется в поселке под Калугой, восхищалась обновленной Москвой, в которой не была пятнадцать лет, потом радовалась встрече с Евой Шаховской. Та отмахнулась бы от тетки, но живы были воспоминания о мужике из бизнес-класса, и захотелось почувствовать себя звездой. Потому и проявила внимание и чудеса терпения. Расписавшись на надорванном билете в Третьяковку, Ева поспешила расстаться с теткой. Странно, своих фанатов она представляла несколько иначе. Ее обожали мужчины всех возрастов и юные девушки, видевшие в ней предмет для подражания.

«Неужто все позабыли? – ужаснулась Ева. – Мужчины вожделеют других, а девочки их же копируют? А Ева Шаховская теперь интересна только замотанным бытом провинциалкам?»

– Наконец-то! – услышала она визгливый голос и встряхнулась. – Ева, дорогая, вы опаздываете!

– Всего на десять минут, – глянув на циферблат усыпанных бриллиантами часов, заметила она.

– Но точность…

– Да, да, помню. Только я княжна, а не королева.

– А выглядите точно как она, – польстил Еве председатель Дворянского собрания граф Бестужев, встречавший гостей у парадного входа. – Но вы и сами знаете. Поэтому водрузили на голову корону…

«Это гребень, – мысленно ответила ему Ева. – Танцовщицы фламенко украшают такими волосы. Мой, наверное, принадлежал любовнице важного синьора, но никак не королеве». А вслух произнесла:

– Дорогой гость, как я понимаю, уже прибыл?

– Вот именно! – всплеснул тоненькими ручками граф. Он был невероятно худ и бледен. Носил исключительно костюмы или фраки, а крашенную в черный цвет редкую шевелюру укладывал гелем волосок к волоску. Еве он напоминал Дракулу из мультфильма «Монстры на каникулах». – Пойдемте скорее, мне не терпится вас друг другу представить.

– Мне нужно припудрить носик, – с милой улыбкой сообщила Ева и направилась в дамскую комнату.

Пробыла она там минут пять. Тянула время из вредности. Ей не понравилось, как вел себя Бестужев. Суетился так, будто сам царь-император воскрес и явился на их прием. Подумаешь, князь из Парижа! Правда, по слухам, действительно чистокровный князь. Белоэмигранты первой волны соблюдали чистоту крови и старались заключать браки только в своем кругу, с отпрысками дворянских фамилий. По крайней мере, в семье Анненковых это было принято. Так что Евгений, в отличие от Евы, не дворняжка, а настоящий породистый кобель. Но тем приятнее будет с ним поиграть.

«Соблазню его и брошу, – решила вдруг Ева. – К черту кровные узы. Не дружила с родственничками половину жизни, нечего и начинать…»

Бестужев чуть ли не танцевал джигу от нетерпения. Увидев выходящую из уборной княжну Шаховскую, кинулся навстречу и схватил под руку.

– Почему вы так нервничаете, граф? Не первый заграничный дворянин у нас в гостях, – спросила Ева.

– Евгений особенный.

– Чем же он необыкновенен? – заинтересовалась она.

– Он наследник огромного состояния.

– Серьезно? – Ева остановилась. Графу тоже пришлось притормозить. – И откуда дровишки? Аристократы первой волны если и вывезли фамильные сокровища из России, то все разбазарили в первые годы эмиграции. Заработать капитал на Западе удалось единицам, и Анненковых среди этих богатеев нет.

– А Бернштейны есть.

– Евреи? Не сомневаюсь. Только какое отношение к ним имеет Евгений?

– Арам Бернштейн его отец.

– Тю! Та шо ж ви мне за чистоту крови чесали? – с нарочитым еврейским акцентом пропела Ева.

– Приемный, – терпеливо разъяснил граф. – Бернштейн взял маму Евгения с малым ребенком и воспитывал его как своего. Других детей не народили. Арам умер в прошлом году. Завещал все сыну, но состояние тот получит лишь после женитьбы и появления на свет наследника, не важно какого пола.

– Так он за невестой сюда приехал?

– Именно. Матушка настаивает на том, чтоб Евгений выбирал из своих. Нужна русская девушка благородных кровей. На другую она не согласна, а брак может быть заключен только с ее одобрения.

– Он с мамой приперся? – выпалила Ева и тут же прикусила язык. В благородном обществе грубоватые словечки приравнивались к нецензурной брани.

– Нет, княжна осталась в Париже, – ответил Бестужев, не сдержав недовольной гримасы. – Слаба здоровьем. Но она прислала мне электронное письмо, в котором просила рекомендовать сыну достойных барышень. И если с одной из них у Евгения что-то получится, обещала сделать крупное пожертвование в наш фонд. Сумму оглашать не буду, но поверьте, она более чем впечатляющая.

– Граф, вы что же?.. Хотите свести меня с Евгением?

– Вас? – пораженно переспросил тот. – Нет, что вы. Жениху еще и тридцати нет, а вам… – он помялся, – уже за…

– И что? – напряглась Ева.

– Нет, вы сногсшибательно выглядите! И я, уверен, сохраните моложавость до преклонных лет, – затараторил граф. – Я же знавал вашу бабушку, а вы ее копия… Но, Ева, милая, вы уже зрелая женщина! А князю Анненкову нужна если не дебютантка, то барышня юная, невинная.

– Это вы так решили или его мама?

– Она, – скис Бестужев. – Но я с нею солидарен. Им же детей рожать. А вы, как я понимаю, их не хотите…

Ладно, не сказал «не можете иметь», поморщилась Ева. Все считали, что княжна Шаховская не рожает не потому, что не хочет, а из-за бесплодия.

– Тогда что же вам от меня нужно?

– Содействия. Вы, как родственница, могли бы взять шефство над Евгением. Вы старше, мудрее, можете дать ему дельный совет.

«В морду бы тебе дать, старый хрыч! – разозлилась Ева. – Ты за кого меня держишь, Дракула ты недоделанный? За вышедшую в тираж тетку, которой больше ничего не остается, как пристраивать дебютанток? Я Ева Шаховская, вечная королева вашего скучного бала…»

Закончить гневную тираду она не успела, так как граф наконец подобрался к сути интриги:

– Вы ведь знаете мою внучку Аллочку? Чудесная девушка, не правда ли? И мила, и образованна, и скромна.

«Так вот где собака порылась! – хохотнула Ева мысленно. – Решил пристроить свою внучку! Засидевшуюся «в девках» тетеху, которую даже милой язык не поворачивается назвать. Дурнушка с юношескими прыщами на двадцатипятилетней физиономии».

– Мне и Аллочку под опеку взять? – насмешливо спросила Ева.

– О, это было бы чудесно! – не уловил ее настроения граф. – В вас столько шарма, а Аллочка, что уж греха таить, подать себя совсем не умеет… Да и перед мужчинами робеет. Но если бы за нее взялась такая женщина, как вы…

– Двое подопечных, это как-то слишком. Вам не кажется?

– Отнюдь. Вы возьмете под одно крыло Аллу, под второе Женю…

– И подтолкну их друг к другу?

– Какая же вы умница, Ева! – чуть не захлебнулся восторгом Бестужев. – Я бы даже сказал, уникум. Вы словно мои мысли прочитали… – Граф так крепко ухватил Еву за локоть, что она поморщилась. – Так что, вы согласны?

– Я подумаю… – ответила она туманно и поспешила высвободиться из цепких, похожих на птичьи, лапок предводителя дворянства. – А теперь пойдемте знакомиться с моим родственником. Теперь уже мне не терпится.

Лакей, в подобающем случаю камзоле, распахнул перед Евой двери в зал. Парадную залу Дворянского собрания украшали гирлянды из флажков. На миниатюрных кусочках ткани множился герб рода Анненковых. Щит из четырех частей, верхняя левая – красная, на ней пробитое копьем сердце. Редкий символ, именно по этой детали Ева и узнала герб своих предков. Остальная символика: звезды, кресты, птицы, попадалась и на многих других гербах.

Вообще-то Ева ветвью Анненковых интересовалась мало. Шаховские были ей ближе. Однако перед приемом освежила скудные знания посредством Интернета. Вспомнила, что декабрист Анненков был отправлен в Сибирь в кандалах. Три года провел в остроге, потом отправился на поселение, пока ему, по ходатайству матери, не разрешили поступить на гражданскую службу. В Сибири Иван Александрович провел тридцать лет. Но в Петербург так и не вернулся – власти не пустили. Как и в Москву. Семья осела в N-ске, где Анненков был выбран уездным предводителем дворянства. В N-ске же Иван Александрович умер и был похоронен.

– Ева, приготовьтесь, – услышала она нервный шепот Бестужева. – Перед вами Евгений, и мы направляемся к нему.

Княжна Шаховская тут же собралась. Будто супергероиня перед атакой, активизировала свои сверхспособности. Как-то: шарм, сексуальность, кошачью грацию, магнетический взгляд… Один из ее бывших любовников говорил, что, включая режим атаки на мужчин, она даже несколько иной запах источает, более призывный и дурманящий.

– Дорогой Евгений, разрешите познакомить вас… – застрекотал предводитель, кидаясь к Анненкову.

Ева осталась на месте, чтобы на расстоянии рассмотреть парижского гостя.

Довольно высокий, крепко сбитый, но не толстый. Белокожий и румяный. Большие карие глаза и каштановые кудри, спускающиеся на лоб. На аккуратном носике редкие веснушки. Хорошенький, отметила Ева. Но совсем не в ее вкусе. Похож на плюшевого медвежонка. И выглядит года на двадцать три. У Евы были любовники и такого возраста, но в них была мачистость. А Евгений – это одна сплошная мимимишность. Такого не в койку тащить хочется, а щекотать, гладить по пузику и умиляться.

И все же Ева не была разочарована. Такого увальня легче будет очаровать, а именно это она и намеревалась сделать. Не Аллочке же прыщавой его отдавать!

Бестужев познакомил родственников. Евгений поцеловал Еве руку. Она одарила его многообещающим взглядом. Он зарделся.

– Не выпить ли нам шампанского? – проворковала Ева.

– С удовольствием, – ответил Евгений с мягким акцентом.

И они, позабыв о предводителе, направились к бару.

Аня

Она пыталась не плакать, провожая детей до машины. Но глаза все равно были на мокром месте. Свекровь это заметила и ободряюще похлопала по руке.

– Все будет хорошо, дорогая, – ласково проговорила она. – Не переживай.

– Я не… – голос сорвался. Аня прижала руку ко рту, чтобы заглушить всхлип.

– Переживаешь, я же вижу.

– Нет, тут другое, – справившись с собой, возразила Аня. – Я уже скучаю по ним, а ведь Лина с Лешей еще от дома не отъехали.

– Понимаю тебя. Когда я первый раз отправила сына в загородный лагерь на три недели, уже на следующий день приехала, чтобы забрать его оттуда. Но Петр не поехал, сказал, пора мне привыкать к самостоятельности.

– Вам? – переспросила она.

– Именно, – рассмеялась Надежда Григорьевна. – После того как папа Пети скончался, он стал считать себя главой семьи. Тогда ему было шесть. Как и твоим деткам.

Лина и Леша, добежав до машины, остановились и обернулись. На мордашках ни следа грусти, только нетерпение. Близнецам хотелось поскорее попасть в аэропорт, сесть в самолет и улететь на солнечный берег Турции. В поездку их сопровождала бабушка. Она же выбирала отель, учитывая все пожелания внуков. Лине требовалась первая линия, бар с молочными коктейлями и мороженым на пляже, а также мини-зоопарк на территории. Леше аквапарк и тот же зоопарк, но чтобы обязательно были лошади. В найденном отеле из лошадей имелись только пони, однако мальчик согласился и на них. Он, в отличие от сестры, готов был к компромиссам. Элеонора же стояла на своем до конца. Однажды ей пришлось остаться дома с няней, тогда как вся семья отправилась на новогоднее представление в цирк. А все потому, что юная капризуля наотрез отказалась надевать шапку, опасаясь испортить высокую прическу, увенчанную диадемой. И даже шаль ее не устроила. Равно как и стеганое пальто с капюшоном, не гармонирующее с нарядом принцессы.

– Я не расставалась с ними дольше чем на день. Не представляю, как проживу в разлуке две недели.

– Привыкай к самостоятельности, Анечка.

– Еще и Петр в Париже, – шмыгнула та носом.

Все-то ее бросают, несчастную: и муж, и дети.

– Ты же знаешь, он никак не мог перенести командировку, – строго заметила свекровь.

– Я все понимаю. Клиент попал в беду, и ему потребовалась помощь адвоката… – Анин супруг, Петр Моисеев, возглавлял крупную юридическую фирму, в которой был не только боссом, но и главной звездой. – Но я надеялась, что Петр не задержится во Франции надолго. А он даже не знает, когда вернется.

– А ты посмотри на ситуацию с другой стороны.

– Как это? – растерянно спросила Аня.

– Тебе выпала возможность заняться собой, и только собой. Отоспись, походи по салонам, магазинам. Именно походи, а не просто пробегись. Побалуй себя, любимую.

Но Аня так не умела. Да, она следила за собой: стриглась у модного стилиста, посещала косметолога, спортивный зал, отбеливала зубы, но все это делала не в удовольствие, а по необходимости. Анин муж был не только образован, успешен, богат, но и собою хорош, и элегантен, и харизматичен, а она… была самой обычной. И это только в последние десять лет, до этого же… Рвань из коммуналки, необразованная, закомплексованная дурнушка в шмотье из секонд-хенда. Она на внимание обычных-то мужчин не рассчитывала, а уж о полубоге Петре Моисееве и мечтать не могла. Но свершилось чудо, и он полюбил Анну. Не сразу, конечно. Сначала пожалел ее, потом начал проникаться симпатией, а потом симпатия переросла в восхищение. Петр восторгался человеческими качествами Ани, ее порядочностью, чистотой, добротой, но не видел в ней женщину. Пришлось постараться, чтобы это исправить. И начала Аня, как все представительницы прекрасного пола, со смены прически: подстриглась, покрасилась. Дальше больше: она сменила гардероб, записалась в спортзал и солярий. Преобразившись внешне, занялась саморазвитием: поступила сразу в два института, записалась на курсы вождения и этикета. Благо деньги на весь этот «тюнинг» буквально свалились с неба.