Однажды я станцую для тебя Мартен-Люган Аньес

Непреднамеренные на вид действия оказываются <…> вполне мотивированными и детерминированными скрытыми от сознания мотивами[1].

Зигмунд Фрейд

After We Meet

I Have a Tribe[2]

Agns Martin-Lugard

la lumire du petit matin

Фотография на обложке Daniela Spector

Художественное оформление и макет Андрея Бондаренко

© ditions Michel Lafon, 2018

© Н. Добробабенко, перевод на русский язык, 2019

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2019

© ООО “Издательство Аст”, 2019

Издательство CORPUS ®

Глава первая

Четыре года прошло. Четыре года с тех пор, как их не стало. Родители бросили меня четыре года назад. Сегодня, в один из последних дней февраля, как и четыре года подряд, я пришла и села на скамью из кованого железа напротив оливы, которую мама так любила. Все четыре последних года я прихожу сюда, чтобы высказать свое горе и гнев. А заодно и прощение. Если честно, как можно злиться и обижаться на самых потрясающих людей, с которыми мне довелось встретиться?

В моей бесконечной любви к родителям ничего необычного. Помню, слышу, как мама повторяет, что я – их маленькое чудо. Родители безумно любили друг друга, и им долго хватало жизни вдвоем. Но все же однажды они захотели увеличить число обитателей своей любовной башни из слоновой кости. Жизнь припасла для них сюрпризы – как хорошие, так и плохие. Обзавестись ребенком у них не получалось, но эта трудность не отдалила их друг от друга, а, наоборот, сблизила. Они всячески поддерживали легенду, согласно которой я в конце концов выглянула на свет божий благодаря их силе духа. Впрочем, какая разница, почему я существую уже тридцать девять лет. Когда это случилось, они легко и естественно перешли от дуэта к трио. Меня баловали, любили, воспитывали, хвалили, временами ругали. Они дали мне все, чтобы я могла двигаться по жизни правильным путем. Я росла в счастливом доме, где моих друзей встречали с распростертыми объятиями. Благодаря родителям и той свободе мыслей, которой они меня наделили, я могла себя искать, себя найти и понять, кем хочу стать. И вот однажды они узнали, что какая-то дрянь пожирает мамины нейроны один за другим. Скоро мама не будет никого помнить, даже забудет, кто она такая. Желая меня оградить, они, естественно, скрыли это и превратились в замечательных актеров. Мама всегда была рассеянной, а папа, когда я приезжала, все время оставался начеку, так что я долго ничего не замечала. Я жила далеко от них, в Париже, и когда я навещала их в доме в Провансе, они делали все, чтобы сберечь свою тайну. Кто-то скажет, что я была недостаточно внимательной, и, возможно, это правда, но даже если бы я заподозрила неладное, ничто не остановило бы адский водоворот, в который их затянуло. Я поняла это, читая их письмо. В нескольких строчках, которые теперь обратились в пепел вместе с ними, они извинялись за страдания, которые причинят мне, однако, утверждали они, им также известно, что останься один из них на свете в одиночестве, этот оставшийся принес бы мне еще больше мучений. Они просили у меня прощения за эгоизм влюбленных. Их любовь все смела на своем пути, включая единственную дочь.

– Ортанс?

Улыбка осветила мое лицо – я услышала нежный голос Кати, моей лучшей подруги, сестры, которой у меня в семье не было и которую я встретила на своем первом уроке танцев тридцать пять лет назад. Я оглянулась – она приближалась, поеживаясь в толстой шерстяной куртке. И кто сказал, что в Провансе всегда хорошая погода? Сейчас она в точности соответствовала моему печальному настрою: пасмурно, ледяной мистраль пробирает до костей. Я уговорила Кати сесть на скамейку рядом со мной. Она осторожно присела на краешек, взяла меня за руку и, как я, стала неотрывно смотреть на оливу.

– Жаль, что ты не можешь остаться еще на день-другой, – прошептала она. – Ты так редко к нам приезжаешь…

Я тяжело вздохнула, меня накрыла новая волна грусти.

– Согласна, мне тоже недостает нашего общения. Но ты же знаешь, я приезжаю только на свидание с папой и мамой, я не могу отсутствовать дольше.

– Что ж, это хороший признак. Значит, в школе полный набор?!

– Похоже, да.

– Тебе известно, когда ты приедешь этим летом?

– Точно пока не знаю, но не позднее уикенда Четырнадцатого июля. В ближайшие дни начну подготовку к летнему курсу и запущу бронирование комнат в моем доме.

Я отказалась расставаться с родительским домом возле деревушки Боньё, расположенной высоко на одном из склонов Люберона. Когда-то, когда они окончательно перестали надеяться на рождение ребенка, родители вложили все накопленные деньги в эту развалюху, требовавшую восстановления, – старую ферму, которую они шутливо окрестили “Бастидой”[3], – решили уехать из города и поселились там. Этот безумный проект должен был стать их младенцем, но вскоре им и впрямь понадобилось греть бутылочки с молоком и менять подгузники. Все мои воспоминания, связанные с ними и с Кати, относились к этим местам. А когда папе стало ясно, что дочь раз и навсегда подчинилась одной-единственной страсти, он отремонтировал старый, на тот момент пустовавший сарай и превратил его в репетиционный зал ничуть не хуже тех, где занимаются танцоры-профессионалы. Самоубийство родителей в собственном доме не повлияло на мою привязанность к этим стенам. Здесь они любили друг друга, здесь они зачали меня, здесь они любили меня, а их прах покоится у подножия их оливкового дерева. Разве могла я даже мысль допустить, что эта земля и эти камни перейдут в чужие руки?

– Ты проверила дом? – спросила Кати. – Все в порядке?

Всякий раз, когда в феврале я приезжала на встречу с родительской оливой, она и ее муж Матье принимали меня в своем деревенском домике. Было бы нелепо да и слишком сложно открывать “Бастиду”, чтобы пожить там сутки или двое. Я обожала минуты, проведенные у них, наполненные безмятежностью, покоем и душевным теплом. Оба они были наделены талантом делать добро – каким-то жестом, маленьким знаком внимания, скромным и не показным, они возвращали радость самым подавленным и печальным. Пять лет назад у них родился сын, но это никак не изменило их поведение: открытость и щедрость по отношению к тем, кого они любят, стали только заметнее. Я блаженствовала, слушая рассказы об их простой, естественной жизни, которая была для меня воплощением чистоты. Кати занималась пчеловодством, а у Матье было собственное предприятие по уходу за деревьями и кустарниками.

– Мне кажется, “Бастида” хорошо переносит зиму, – ответила я.

– Ты знаешь свой дом… Как только потеплеет, мы будем регулярно открывать его и проветривать.

– Большое спасибо, но вы и так очень заняты. Не тратьте время…

– Мы это делаем с удовольствием, пора бы уже усвоить.

Она встала и протянула руку, чтобы помочь мне тоже подняться.

– Если не хочешь опоздать на поезд, пора идти.

Я вдохнула полные легкие воздуха, чтобы набраться храбрости, потом отпустила ее руку и подошла попрощаться к оливе. Я погладила ладонью кору и прижалась к стволу щекой:

– Я люблю вас, папа и мама. До лета…

По дороге мы с Кати болтали не переставая. Такая себе женская трескотня, чтобы заглушить тоску, заставить отступить пустоту, которая грозила вот-вот накрыть нас. У нас был свой ритуал – мы чирикаем вплоть до выезда со скоростного шоссе. При подъезде к вокзалу, на последних нескольких сотнях метров перед неизбежным расставанием, в машине воцаряется глухая тишина. Кати останавливается рядом с прокатными автомобилями и не выключает двигатель, я выхожу одна, она никогда не провожает меня до платформы – ни она, ни я не хотим лить слезы на людях. Я говорю ей: “Спасибо, поцелуй Матье и береги себя”, она мне отвечает: “Рада была повидать тебя, поцелуй Эмерика, Сандро и Бертий и займись собой наконец-о, черт возьми”. Последний поцелуй в щеку, и я выхожу из автомобиля. Перед тем как войти в здание вокзала, я оборачиваюсь, машу ей, улыбаюсь, а она, отъезжая, жмет на гудок. И только после этого на меня наваливается свинцовая плита, и я живо представляю себе, как Кати смаргивает слезы. Проходили годы, я окончательно уехала отсюда больше пятнадцати лет назад, жизнь в Париже дарила мне радость, счастье и профессиональное удовлетворение. Прежняя привязанность к родному Люберону никуда не делась, но мне бы никогда не пришло в голову покинуть столицу – ее кипящий бурной деятельностью муравейник, ее огни, звуки, зрелища, ночная жизнь покорили меня. И все-таки при каждом отъезде из Прованса душа рвалась на части, в горле появлялся комок и накатывало чувство одиночества. Напоминала о себе вечная брешь в груди, которая никогда не заполнится и к которой смерть родителей не имела никакого отношения. Эта брешь захлопывалась сама собой, как только я ступала на платформу Лионского вокзала, тут меня втягивал круговорот моего существования, настроение резко улучшалось – я была счастлива вернуться в свою школу.

Да, мы были по-прежнему уверены, что идейным руководителем танцевальной школы остается наш наставник Огюст, однако вот уже пять лет, как ею занимались мы с Сандро и Бертий. В двадцать пять я закончила многолетние выступления на разных сценах – маленьких, средних, но никогда не на больших. Я была недостаточно серьезной и дисциплинированной, чтобы удостоиться доступа к этому святому Граалю. Когда после нескончаемых занятий в балетном училище меня от них начало тошнить, я решила путешествовать, получать удовольствие от молодости, заниматься тем и сем, без сожаления захлопнув за собой двери классического танца. Понадобились все более обеспокоенные взгляды родителей, опасавшихся за мое будущее, чтобы я признала очевидное и взялась за ум. Если я буду и дальше вести себя как вечный подросток, я никогда ничего не выстрою. Пора повзрослеть и чего-то добиться, чтобы они гордились мной. Я постаралась понять, способна ли моя страсть дать мне средства к существованию или, к сожалению, придется расстаться с ней. Для этого я пришла на просмотр к Огюсту, о котором мне было известно, что он жесткий, но справедливый. Более двадцати лет он руководил престижной танцевальной школой, после чего решил отдать свои силы исключительно подранкам, нонконформистам, ученикам, которые не вписывались в общепринятые стандарты, и помочь им раскрыть себя. На показе стресс уничтожил все результаты упорных репетиций, и мое выступление обернулось полным фиаско. Тем не менее он взял меня на свой курс. Вот так я и познакомилась с теми, кто станет потом моими партнерами, с Сандро и Бертий.

Сандро тогда только-только прилетел из Бразилии, намереваясь серьезно совершенствовать мастерство. Он высоко ценил свой талант, однако хотел спуститься на пару ступенек с пьедестала, вернуться на грешную землю. В результате он так и остался в Париже насовсем. Когда он шел по улице, все головы поворачивались к нему – конечно, кожа с медным отливом и атлетическое сложение притягивали взгляд, но стоило зазвучать его голосу с теплым акцентом, и сомнений не оставалось: перед тобой не просто красивый мужчина, а благородный человек редкостной доброты, с великолепным чувством юмора. В движении его тело излучало первобытную мощь и чувственность. В день показа все участники пришли в восторг от его хореографического дара, опешили, недоумевая, как такой талант мог очутиться в таком месте, и испугались, что после него трудно будет произвести впечатление на Огюста. Что до самого Огюста, то он, по всей вероятности, учуял в Сандро какой-то изъян и потому принял в свою школу.

Бертий привело сюда уязвленное самолюбие, заставившее попытать счастья. Она тогда была молодой матерью годовалых близнецов, и ее выставила за дверь труппа, в которой она танцевала уже несколько лет. Она обрисовала нам свое положение, а я оглядела ее с головы до ног, ни на миг не поверив, что причиной ее увольнения могла быть неорганизованность. Бертий – огонь под коркой льда. По первому впечатлению крайне сдержанная, она проявляла сильный характер, если не получала то, что хотела, и так, как хотела. С тех пор я не раз имела дело с вспышками ее гнева! А когда она танцевала, трудно было поверить, что это та самая женщина, которая всего несколько минут назад устроила тебе головомойку. Ее тело превращалось в трепетный инструмент, каждое движение передавало головокружительную эмоцию, которая уносила зрителя в волшебные миры.

За этот безумный год под суровой, но доброжелательной опекой Огюста мы подружились и стали поддерживать друг друга. Мы отдавали себе отчет в том, что он взял нас под крыло и привязался к нам, поэтому иногда ощущали себя избранными. Однако от этого он был еще строже и требовательнее и не делал никаких скидок на наше душевное состояние. Мы должны были танцевать, танцевать и танцевать, пока не рухнем. Он подвергал нас тяжелейшим испытаниям, ему было важно оценить наш запас прочности, он постоянно заставлял нас доходить до пределов возможностей. Его кредо: танцуя, ты обязан рассказывать историю. Он ждал от нас, что мы будем улавливать и высвобождать чувства, таящиеся в самой глубине наших душ. Мы имели право на весьма скудный отдых, но Огюст был таким необыкновенным, что мы подчинялись всем его требованиям и никто из учеников – строптивых по природе, заметим – никогда не протестовал. Мы с Бертий и Сандро попросили его о дополнительном годе занятий, но он отказал нам, утверждая, что выполнил свою миссию, однако предложил по очереди ассистировать ему на занятиях. Так мы приобщились к преподаванию, что стало для меня откровением. Огюст заставил нас получить экстерном преподавательские дипломы. Он развернул нас лицом к действительности. Благодаря Огюсту и его настойчивости мы вкалывали как каторжные и в итоге получили свои бумажки. И тогда он отправил нас в самостоятельное плавание. Мы работали в разных школах, но при этом не теряли друг друга из виду, совсем наоборот. Не отдалились мы и от Огюста, у которого регулярно встречались. Однажды, когда мы ужинали у него, он обрушил на нас оглушительную новость:

– Дети мои, я устал. Закрываю школу.

Мы завопили, вскочили со стульев, протестуя против такого решения. Мы были настолько потрясены, что забыли об уважительной сдержанности, которую обычно проявляли в его присутствии.

– Так, стоп, – спокойно произнес он.

Он поднял руку, и мы тут же снова сели, словно послушные ребятишки.

– Я закрываю свою школу, но на ее месте вы откроете свою. В ближайшем учебном году школа станет вашей, и вы будете в ней преподавать. Принимайте каких хотите учеников – детей, подростков, таких стариков, как я. Делайте что хотите, выражайте то, что стремитесь донести своим искусством. Если вы откажетесь, школа будет закрыта окончательно, потому что эту задачу я могу доверить только вам. Вы – мои дети…

Мы надолго утратили дар речи и только смотрели на его взволнованное и довольное лицо. Потом переглянулись, и я прочла во взглядах Бертий и Сандро те же чувства, которые обуревали меня: ужас, ответственность и в то же время желание принять вызов, чтобы наш духовный отец гордился нами. Я почувствовала, что у меня вырастают крылья, идеи хлынули одна за другой, вспыхнул азарт, я больше не могла сдерживаться и заговорила первой:

– Вы не пожалеете о своем выборе, Огюст. Вы можете нам доверять.

С тех пор школа работала достаточно успешно. Едва мы объявляли набор, все места заполнялись. Разные поколения занимались в репетиционных классах или пересекались в коридорах. От трехлетних малышей до самых старших, чей возраст не упоминался… Бертий специализировалась на классическом танце, мы с Сандро – на джаз-модерне, причем он преподавал еще и танцы народов мира. Однако в случае необходимости мы были готовы в любой момент подменить друг друга. Оба репетиционных зала были всегда заняты, и мы пачками получали резюме преподавателей, которые хотели работать с нами и под знаменем Огюста.

Следующий рабочий день я завершала занятием со старшими девочками. Я их обожала. В самом начале учебного года они упросили меня рассказать, что мы будем готовить к выпускному концерту. Я не удержалась и приоткрыла перед ними завесу, а они тут же этим воспользовались и стали клянчить, чтобы я им все показала. Впереди у нас были долгие недели занятий, а мне хотелось поднять планку выше, чем в прошлом году. Девочки были способными, их группа спаянной, так что стоило рискнуть и хотя бы на одно деление повысить уровень сложности. А заодно и мою требовательность к ним. За пять лет некоторые из них раскрылись: своим упорством, терпением и мягкой настойчивостью я смогла разжечь в них еще одну искорку. Я была уверена, что нам удастся сделать нечто интересное. К тому же мне хотелось, чтобы финал был ярким. Большинство учениц должны были вскоре закончить школу и занятия со мной – в семнадцать лет танец был для них лишь вариантом досуга, а дальше их затянет студенческая жизнь, появятся другие заботы. Они выросли на моих глазах, превратились в юных женщин, я считала, что просто обязана в последний раз отдать должное их способностям и увлеченности.

– O’кей! Сейчас покажу вам, девочки, – подняла я вверх руки, сдаваясь.

Они возбужденно захлопали в ладоши и выстроились вдоль стенки класса. Я редко выходила на авансцену, в мои намерения не входило подавлять их своей многолетней практикой, я здесь была для того, чтобы передать им свои знания, помочь понять возможности их собственного тела, почувствовать себя комфортно в нем, начать двигаться и расцвести. Я подготовила музыкальный фрагмент – Blouson Noir группы AaRON, все ближайшие месяцы он будет нашим аккомпанементом, – доверила пульт звуковой системы одной из учениц и вышла в центр зала. Я взглянула на свое отражение в зеркале, потом наклонила голову, сжав ноги, вытянув руки вдоль торса, и подала знак, что можно врубать запись и пусть правит музыка. С этой секунды я отключилась от всего, следуя лишь сигналам собственного тела и смыслу той истории, которую хотела рассказать. Мне нужна была жизнь, энергия, радость. В эти четыре минуты тридцать пять секунд я думала обо всем – о мельчайшем шевелении мизинца, ведь в его движении могут таиться разнообразные смыслы, – о своем взгляде, хоть временами я и опускала веки, о каждом мимолетном жесте, передающем дух композиции. Музыка стала громче, и я с удовольствием заметила Сандро рядом с моими ученицами. Догадавшись, что происходит в классе, он не удержался и пришел. По его мнению, я слишком редко танцевала одна. Сандро идеально угадал с громкостью – ведь он так хорошо знал меня. Именно в этот момент я собиралась попросить своих юных подопечных поддать жару – включить звук на полную катушку. Мне нужен был взрыв энергии – пусть эмоции захватят все пространство, пусть девочки поймут, как важно притянуть восторженные взгляды зрителей своей свободой, и пусть эти ощущения останутся с ними навсегда. Я им это продемонстрировала, и меня саму поразило удовольствие, которое я получила от того, что дала себе полную волю. Когда в зале снова стало тихо, Сандро присвистнул от восхищения. Я благодарно выдохнула “Спасибо тебе”, потому что его похвала всегда согревала мне душу. Улыбка Сандро была лучезарной.

– Продолжайте в том же духе, девчонки! Оторвитесь как следует!

– Что ж, вот этим мы сейчас и займемся, – подбодрила я учениц.

Их сомнения были почти осязаемыми.

– У вас все получится! Я не посылаю вас на смерть – раз я предлагаю вам этот танец, значит, уверена, что он вам по силам.

Полтора часа спустя, держась за станок, я обвела свою группу взглядом и стерла пот – они загоняли меня, эти кровопийцы. Я позволила себе малую толику самодовольства: все я правильно рассчитала, они приняли вызов. Я покосилась на часы и хлопнула в ладоши:

– В раздевалку, девочки! Давайте-давайте!

– До следующей недели, Ортанс!

Они убежали, громко щебеча. Пока мои ученицы переодевались, я успела сделать растяжку, следя за тем, чтобы все мышцы расслабились – в ближайшие часы мне нужно быть на пике формы. Потом я залпом выпила полбутылки воды. Когда мои девицы при полном параде, готовые к свиданию с бойфрендами покинули раздевалку, я проводила их к выходу, не беспокоясь о том, что они будут делать дальше – в этом заключалось одно из преимуществ курсов для подростков и взрослых: никакого контроля, никакого ожидания мамаш, не успевающих забрать детей вовремя. Они по очереди чмокнули меня и умчались.

– Отдохните как следует, птички! – крикнула я им вслед.

– Обязательно!

По дороге в кабинет, который раньше занимал Огюст, я продолжала радоваться их беззаботности. Мы так и не поняли, почему он не оборудовал себе рабочее место поудобнее. Шесть квадратных метров на все про все, но мы тем не менее ухитрились втиснуть туда стол, три стула, два шкафчика, маленький холодильник и наши сувениры. В кабинете были мои друзья-партнеры, Сандро сидел на своем насесте – на шкафчике, а Бертий за столом разбиралась с бумагами (этой неблагодарной работой мы с ней занимались по очереди).

– Справляешься?

– Да, нормально.

– Заканчивай, я доделаю завтра.

Я села и принялась массировать голеностоп, который беспокоил меня в последнее время.

– Похоже, твоя постановка абсолютно гениальная?

– Не знаю, но девочки заценили.

– Не скромничай, это просто смешно! Если честно, ты великолепна, надеюсь, ты станцуешь вместе с ними на концерте, будет жалко, если ты этого не сделаешь.

Я жестом отмела это предложение.

– В любом случае мне хочется поскорее увидеть твою композицию, – не отставала Бертий.

Она удобнее откинулась на спинку стула и бросила на меня изумленный взгляд.

– А что ты вообще тут делаешь, кстати? Разве Эмерик возвращается не сегодня вечером?

Танец и впрямь заставил меня обо всем забыть! Как я могла?

– Ой, пора бежать!

Я вскочила, подвинула Сандро, чтобы вытащить с полки свою старую сумку от Жерара Дареля, с которой никогда не расставалась, надела туфли, пальто и завязала шарф. Они расхохотались, наблюдая за моей спешкой. Я показала им язык.

– Между прочим, мы не встречались целых десять дней!

– Такое случается редко, – прокомментировала Бертий.

– Ну да, к счастью… но на этот раз все было как-то сложно, ему пришлось много куда ездить по работе, ну и вот…

– То есть ты ему устроишь торжественную встречу! – хмыкнул Сандро.

– Если успею подготовиться.

– Могу тебя подбросить до дома, если хочешь, меня тоже ждут, – объявил он, поводя плечами.

Сандро протянул мне мотоциклетный шлем. Я закатила глаза, еле сдержав смех. Сандро был сердцеедом, он жаждал завоевать всех женщин, молодых, не очень молодых и остальных, усердно избегая любых проявлений дискриминации, и постоянно объяснял нам со своим чарующим акцентом, что женщина – это женщина, а всякая женщина красива, загадочна и желанна независимо от возраста, ширины талии или размера бюстгальтера. Время от времени мы с Бертий пытались его урезонить, но тщетно.

Сандро лавировал в густом потоке на своем побитом скутере и насвистывал мелодию родной Бразилии. Нам не понадобилось и четверти часа, чтобы доехать до моего дома. Я встала с его тарахтелки, он поднял щиток, я протянула ему шлем.

– Оставь себе, утром заеду за тобой!

– Неужто проснешься? – Я недоверчиво вздернула бровь.

– У меня выбора нет. А ты в котором часу начинаешь?

– В десять!

– Ах да, завтра же день твоих любимчиков!

Не поспоришь, мне и впрямь не терпелось поскорее встретиться с ними. В последние два года каждый четверг по утрам мы со специалистом по психомоторике занимались с группой детей, страдающих нарушениями развития, помогали разрабатывать гибкость. Платили за это копейки, и Бертий скрежетала зубами, но мне было наплевать.

– До завтра, и спасибо, что подвез!

– Поторопись! Любовь не ждет!

Он умчался, насвистывая. Я же быстро преодолела семь этажей, отделявших меня от моей квартиры.

Я жила здесь уже четыре года, влюбившись однажды в эту келью под крышей. С помощью двух моих соратников и мужа Бертий я отремонтировала ее, и она превратилась в уютное жилище. Я купила его на средства, которые откладывала с первых месяцев работы, плюс финансовая помощь родителей. Я не находила в этой помощи ничего для себя зазорного или удивительного. Они всегда советовали мне вложиться – как это сделали сами – в жилье и очень хотели мне помочь. Едва войдя в обшарпанную сорокаметровую комнату с маленьким балконом, выходящим на крытые цинком крыши, я сразу поняла, что она им понравится и они скажут, что она похожа на меня. Дни напролет я отчищала стены и старый паркет. Чтобы оборудовать кухню, мы организовали набег на ИКЕА, и Сандро впервые в жизни приступил к сборке мебели. Вот почему и сегодня у шкафа недостает одной дверцы. Нужно было отгородить спальню от остального пространства квартиры, и я раскопала старую, тридцатых годов ширму и натянула на нее белый тюль, подчеркивающий мягкую сероватую белизну рамы. Крохотный балкон я украсила двумя – насколько хватило места – цветными декоративными лампами и цветочным горшком, а в хорошую погоду я ставила металлический складной столик на пороге между комнатой и балконом. В остальное время я прятала его за дверью.

У меня оставалось около часа до появления Эмерика, как раз достаточно, чтобы подготовиться. Я так по нему скучала! Встреча с ним окончательно избавит меня от смятения после поездки к родительской оливе. Раздевшись, я походила по комнате, включила музыку – зазвучал теплый голос Алиши Киз, – потом тщательно выбрала белье и идеальное платье, черное, с открытой спиной, и в заключение вытащила из-под кровати высокие сандалии из ремешков. Плевать, что довольно прохладно, главное – впечатление, которое произведет на него мой наряд. Впрочем, его реакция мне хорошо известна. Я услышала сигнал сообщения в тот момент, когда входила в ванную, и, справившись с зародившимся страхом, выдохнула с облегчением, прочитав:

Застрял в пробке, не смогу за тобой заехать, давай встретимся на месте, приезжай скорее! Я соскучился… Целую. Э.

Я успокоилась и встала под душ. Горячая вода освободила тело от напряжения, я расслабилась. Струя ледяной воды, пущенная под конец, взбодрила меня и оживила кожу. Завернувшись в полотенце, я тщательно накрасилась, чтобы подчеркнуть свои серые глаза и выразительные губы. Потом выбрала прическу – ему нравится натуральный светлый цвет моих волос – небрежно закрученный узел с умело высвобожденной, якобы случайно выпавшей прядью. Это его любимая прическа. Затем я нанесла на кожу сухое масло, чтобы она стала бархатистой. И последний штрих: одна капелька духов в ложбинку между грудей. Все, я готова.

Глава вторая

Я пришла первой, ничуть этому не удивившись. Да, Эмерик – самый организованный человек из всех, кого я знаю, и тем не менее он всегда опаздывает: обязательный последний звонок, последнее сообщение по электронной почте, требующее срочной отправки, последняя кризисная ситуация, которую необходимо разрулить. Я не обижалась, потому что он всегда старался заранее, до встречи все уладить по максимуму, чтобы нас не беспокоили. Официант, который нас отлично знал, проводил меня к всегдашнему столику в нише, где никто и ничто не помешает нашей встрече и откуда мы можем видеть всех, тогда как нас не увидит никто. Через пару минут он вернулся, неся коктейль.

– Я ничего не заказывала, подожду его.

– Он звонил перед самым вашим приходом и попросил принести вам выпить, он на несколько минут задержится.

Ну вот, что я говорила?!

– Большое спасибо.

Минут пятнадцать спустя, когда я успела сделать пару-тройку глотков, в проеме ресторанной двери вырос Эмерик с приклеившимся к уху телефоном. Его лицо было сосредоточенным, а пальцы прямо-таки вцепились в мобильник, и я легко представила себе степень его нетерпения и концентрации. Я была счастлива, меня переполняли мечты, и я не отказала себе в удовольствии смотреть на него не отрываясь. Он обладал даром добавлять сексуальности стандартным мужским костюмам из “Прентан”. Черты лица и высокая стройная фигура как будто отходили на второй план, потому что главной была его завораживающая харизма. Важную роль играла и уверенность в себе, которую Эмерик проявлял, однако, очень сдержанно. Все, с кем он общался, сразу чувствовали, что этому человеку удастся все задуманное, но при этом я никогда не замечала в нем желания раздавить партнера. Эмерик просто доказывал, как дважды два, что в своей области обладает высочайшей компетентностью и его ничто не страшит, а все препятствия будут сметены благодаря упорной работе, воле и дерзости.

Выражение его лица смягчилось, когда наши глаза встретились, и Эмерик прикоснулся пальцами к губам, посылая мне воздушный поцелуй. Несколько минут спустя он выключил телефон… наконец-то. Перед тем как подойти ко мне, он обвел взглядом зал ресторана, на его губах играла хищная полуулыбка. Я не шевелясь наблюдала за тем, как он приближается к нашему столику. Когда он очутился рядом, я подставила ему для поцелуя шею, он наклонился, от прикосновения его губ меня охватила дрожь, и он сел напротив меня. Эмерик изучал меня долгие-долгие минуты, как если бы заново открывал для себя. Этот привычный ритуал, похоже, помогал ему сбросить стресс. Я любила мгновения, когда он возвращался из своего мира в мой, я тогда казалась себе центром его вселенной, а он снова становился тем Эмериком, которого знала только я.

– Этот звонок? Ничего серьезного, надеюсь?

– Нет… Скорее хорошая новость! – ответил он с сияющим лицом и блестящими от возбуждения глазами. – Ну, если не считать новую неразрешимую головоломку в моем распорядке дня.

– Могу я узнать, что за новость привела тебя в такое состояние?

Он увлекся, как всегда, когда речь заходила о работе, а я молча слушала, как он со всеми подробностями объясняет суть вновь открывшейся возможности. Его многословная скороговорка забавляла меня.

В какой-то момент Эмерик осознал, что в последние десять минут сам задает вопросы и сам на них отвечает. Он смущенно хихикнул, перевел дух и извинился.

– Ладно-ладно, после поговорим об этом… Теперь я весь твой.

Не совсем, потому что перед нами вырос официант, намеренный принять заказ.

– Как там, в Провансе, прошло? – спросил Эмерик, когда мы снова остались вдвоем.

Я слабо улыбнулась в ответ, эта улыбка наверняка была грустной.

– Кати и Матье просили поцеловать тебя, они надеются, что ты приедешь этим летом.

– Я тоже. А твои родители?

– Я сделала то, что нужно было сделать… А так что ж, это всего лишь еще один год без них.

Он потянулся через стол, взял мою руку и ласково погладил:

– Я бы хотел быть там вместе с тобой.

– Я знаю. Только ты не волнуйся, у меня все в порядке. Сегодня был отличный день в школе, а теперь я с тобой.

И это истинная правда. Сейчас, когда он сидел напротив меня, все шло как нельзя лучше.

– Мы так долго не были вместе. – Он отпил глоток вина и поставил бокал на стол. – Даже слишком долго…

– Согласна, но что ты мог сделать?!

Он отпустил мою руку, откинулся на спинку диванчика с заговорщическим видом и посмотрел мне прямо в глаза. Я была счастлива: наконец-то мы окончательно переключились на нас двоих.

– У меня на днях родилась идея: ты должна время от времени сопровождать меня в поездках, это было бы здорово.

Я с ласковой насмешкой покачала головой и выгнула бровь. Потом наклонилась к нему, будто готовясь кое в чем признаться.

– Эмерик…

Он был явно доволен, на его лице было написано любопытство.

– Да-а-а…

– Ты забыл, что у меня тоже есть жизнь, ученики, уроки, которые надо давать…

Резкая смена настроения. Обиженное лицо. Если Эмерик чего-то хочет, то ведет себя словно капризный ребенок. Однако он быстро взял себя в руки.

– Хуже всего то, что мне нравится эта твоя жизнь… Кстати, мне уже давно не доводилось оценить твой танец…

– Приходи на выпускной концерт!

– Не собираюсь так долго ждать. И, заметь, я не сказал, что хочу увидеть, как танцуете вы все вместе – твои ученики, все остальные и ты… Сегодня вечером, знаешь ли, меня интересует только одна танцовщица.

Разделяющее нас расстояние резко сжалось, он не отрывал от меня взгляда.

– Что-нибудь придумаем, и я станцую для тебя раньше…

– Почему-то я это подозревал.

Обмен репликами позабавил Эмерика, и он восстановил безопасное расстояние между нами.

– Глупая идея пригласить тебя на ужин в ресторан, надо было сегодня вечером приехать прямо к тебе!

– Какой же ты нетерпеливый! – подколола я.

Его пальцы сомкнулись на моем запястье.

– А ты разве нет?

Как только тарелки опустели, Эмерик бросил салфетку на стол, взглянул на часы и махнул рукой официанту, прося принести счет. Я все поняла, его нетерпение позабавило меня, хотя на самом деле я в этом смысле ничем не отличалась от него. Он достал несколько банкнот из внутреннего кармана и протянул официанту.

– Тот же столик на следующий четверг, – напомнил он, выходя из ресторана.

– Уже записал! Хорошего вечера вам обоим.

– Спасибо, – ответила я.

Рука Эмерика прошлась по моему платью и нырнула в вырез на спине. От его ласки по коже пробежала дрожь, а желание, которое я прочла в его глазах, возбудило меня. Он приблизил свое лицо к моему, собираясь поцеловать, но в последний миг отстранился.

– Ты не щадишь мои нервы, – прошептала я.

– Свои тоже… Пойдем.

Едва мы открыли дверь квартиры, платье улетело к противоположной стенке, а мы очутились в постели. Мы не могли сдержать нетерпение. С самой первой встречи между нами проскакивали искры, желание охватывало нас, стоило нам оказаться вместе. Эмерик, с его уверенностью в себе и в своей власти надо мной, занимался любовью агрессивно. Я откликалась, безоговорочно отдавая свое тело в его распоряжение. Нам никогда не удавалось насытиться друг другом. Но долгое ожидание оказалось сильнее нас, и разрядка наступила быстро и внезапно.

– Конечно, мы слишком долго терпели, – прошептал он, уткнувшись в мою шею и все еще задыхаясь.

– Не поспоришь, – ответила я, запуская руку в его светлые волосы.

Он откатился на бок и крепко обнял меня. Мы долго оставались неподвижными, молча прижимаясь друг к другу. Я вслушивалась в биение его сердца.

– Я никогда не смогу без тебя, – в конце концов тихо проговорил он, и в его голосе был едва различимый оттенок грусти.

Я приподняла голову, он погладил мою щеку. Мне было знакомо это выражение лица, означающее, что он сейчас уйдет. Тоска по последним трем часам, проведенным вместе, вот-вот объявится. Слабая надежда удержать его рядом разлетелась вдребезги. Мой разочарованный вздох, разумеется, не прошел незамеченным.

– На следующей неделе все снова станет как обычно. И у нас будет больше времени, Ортанс.

Я кивнула и опустила голову.

– Все в порядке?

– Да… но когда нам удастся быть вместе всю ночь? У меня такое впечатление, будто я не спала с тобой много световых лет.

– У меня тоже…

– Ты бы мог сегодня остаться…

Он отодвинулся от меня. Что ты натворила, Ортанс.

– Мне пора идти.

Не следовало настаивать, пора бы уже запомнить. Он заперся в ванной. Я плотно укрылась одеялом и лежала не шевелясь. Комната была погружена в полутьму, только из-под двери ванной, куда он спрятался, пробивался слабый свет. Я услышала, как открылся и закрылся шкафчик, как несколько минут текла в умывальник вода. Эмерик вышел, избавившись от малейшего намека на мой запах. Он тщательно оделся, внимательно следя за тем, чтобы не осталось никаких следов наших объятий, убрав щелчком даже волосок, прилипший к пиджаку. Он подошел ко мне, ему явно было неловко. Я села, завернувшись в простыню.

– Я стараюсь, как могу, Ортанс.

Знаю…

– Я знаю.

Он положил ладонь на мою щеку, прижался лбом к моему лбу. Мы посмотрели друг другу в глаза. Когда я улыбнулась ему, на его лице нарисовалось облегчение. Мне не хотелось, чтобы он уходил с чувством досады.

– Я сделаю одну вещь, за которую тебе придется простить меня, – заявила я.

Он нахмурился, явно обеспокоенный моими словами. Я уже не могла сдерживаться и страстно поцеловала его. Он тоже поддался порыву и крепко сжал меня в объятиях. Но вскоре прервал наш поцелуй.

– Беги, – велела я.

Он выпрямился, ободренный моим поцелуем и объятием, и, перед тем как уйти, в последний раз проверил, все ли в порядке.

– Эмерик?

– Да!

Он оглянулся.

– Пришлешь смс, когда доедешь?

– Конечно… а ты не забудешь?

– Не беспокойся.

– До понедельника!

Он захлопнул дверь, а я слушала, как он сбегал вниз по лестнице. Когда его шаги стихли, я выбралась из постели и стала готовиться ко сну. После чего легла, положив рядом мобильник. Я прождала его сигнала полчаса. А потом пришло долгожданное сообщение, на которое я, как всегда, не отвечу. Но теперь я могла спать спокойно: Эмерик уже на месте, в своем шикарном загородном доме, вместе с женой и детьми.

Я даже представить себе не могла, что стану однажды номером два, любовницей, возлюбленной, другой, той, что всегда в тени. Мне ситуация не нравилась, очень не нравилась, но что поделаешь, если Эмерик совершенно неожиданно свалился на меня три года назад.

Через год после кончины родителей я еще не пришла в себя окончательно. Нервничала по любому поводу. По вечерам часто оставалась одна в школе и танцевала. В остальное время старалась держать себя в руках и выглядеть спокойной и непринужденной, чтобы не вызывать беспокойства у Бертий, Сандро, Огюста и Кати, которые сдували с меня пылинки, не давая утонуть в пучине горя. Они не знали, до какой степени я потеряна, я просто не понимала, что дальше делать со своей жизнью. Когда родителей не стало, все мои ориентиры разлетелись вдребезги. Но друзьям пора было возвращаться к собственной жизни и переставать тратить все силы на меня. Поэтому, когда боль и тоска по папе и маме, покинувшим меня, становились невыносимыми, я танцевала, чтобы разрядиться, ощутить естественные и простые эмоции и вновь обрести себя. Я позволяла музыке подхватывать и уносить меня, и движения моего тела дарили мне невероятное облегчение. Босиком, с закрытыми глазами, я перемещалась по всему пространству танцзала, не видя и не слыша ничего вокруг. В тот вечер, когда стало тихо, я остановилась посреди зала, наслаждаясь тем, что мои мышцы больше не напряжены, а я смогла, пусть и ненадолго, избавиться от мрачных мыслей. За моей спиной раздалось покашливание. Я обернулась: в зале стоял незнакомый мужчина. Ему наверняка было неловко, однако он не отвел глаза и не обратился в бегство. Я сразу подумала, что он очень, ну очень ничего.

– Добрый вечер, – поздоровалась я, делая два шага к нему. – Вы хотели о чем-то спросить?

Он улыбнулся, и только рука, которой он ерошил волосы, выдавала смущение. Я нашла, что он супер – внешность чистенького и симпатичного пай-мальчика, чуть излишнее увлечение модой, и при этом выражение лица как у нашкодившего ребенка.

– Э-э-э… да… добрый вечер… я ищу некую Ортанс…

Вот это да, оказывается, ему нужна я.

– Она перед вами! Но… разве мы знакомы?

– Подозреваю, что, будь так, я бы помнил, – пробормотал он.

Потом он хихикнул, как будто отвечая собственным мыслям, и полез в сумку.

– Я нашел на улице ваш бумажник, – сказал он, протягивая его.

Я простояла несколько секунд с открытым ртом, ошалело уставившись на него.

– Это не ваш? – забеспокоился он.

Я вздрогнула:

– Мой, мой! Но я и не заметила, что потеряла его.

Я преодолела разделявшее нас расстояние, чтобы забрать бумажник. Заметив его озадаченный вид, я сочла нужным оправдаться:

– Я немного рассеянная в последнее время!

– Вот уж точно! Вы хоть знаете, сколько он весит? Согласен, в бумажнике женщины скрыты сокровища, но не до такой же степени!

– Но он не оборвал вам руку, надеюсь?

Мы одновременно рассмеялись, искренне и непринужденно, продолжая смотреть друг на друга. Я успела заметить ямочку на подбородке, родинку на шее, острый взгляд, задержавшийся на пряди волос, которая свисала на мое плечо. Мы замолчали. Я едва не теряла сознания от участившегося сердцебиения, его присутствие мощно действовало на мое тело. Сколько времени прошло с тех пор, как я в последний раз ощущала подобное влечение? Я постаралась, несмотря ни на что, взять себя в руки.

– Огромное спасибо… очень мило, что не поленились прийти.

– Да пожалуйста.