Ученик архитектора Шафак Элиф

* * *

Ночь перед битвой оставила в душе Джахана след куда более глубокий, чем ночь, наступившая после того, как битва завершилась. Он не мог сомкнуть глаз ни на минуту, ибо не знал, где встретит следующий вечер – в этом мире или же в мире ином. «Сейчас я цел и невредим, но вот что будет завтра?» – гадал Джахан, ворочаясь на своем тюфяке. А еще он думал о Михримах и никак не мог отогнать эти мысли прочь. Дочь султана стояла у него перед глазами как живая: мальчик видел, как она расчесывает волосы, как идет по саду, легкая, стройная. Ее улыбка преследовала его. Ее голос звенел у него в ушах. Джахан приказывал себе забыть ее, но девушка возникала вновь, словно сотканная из воздуха.

Вскоре после заката лагерь охватило возбуждение, люди сновали туда-сюда, не находя себе места. К тому времени как сгустилась темнота, воздух над лагерем был насквозь пронизан тревожным ожиданием. Всякого, кто поднимал глаза к звездному небу, вне зависимости от ранга и положения, пронзала одна и та же мысль: возможно, он видит звезды в последний раз. Воины знали: завтра, когда взойдет солнце и при свете дня станут видны колонны врага, каждый из них без колебания выполнит свой долг. Но сегодня вера и сомнение, отвага и трусость, верность и измена соперничали в их сердцах.

Тревожные предчувствия томили солдат. Никому не хотелось расстаться с жизнью в этой угрюмой долине. Никому не хотелось, чтобы тело его было оставлено без погребения и оказалось добычей хищников, а бесприютная душа скиталась бы потом до скончания мира. Куда лучше лежать в родной земле, на тихом кладбище, среди кипарисов и розовых кустов, под камнем, к которому приходят родные, чтобы прочитать молитву за упокой твоей души. Спору нет, победа и щедрая добыча – это замечательно, но жизнь важнее всех побед и трофеев на свете. Многим втайне приходила мысль о побеге, и они с замиранием сердца представляли, как здорово будет, вскочив на лошадь, мчаться в неизвестном направлении – ведь о возвращении домой после такого позора нечего было и думать.

Хотя барабаны давно уже возвестили отбой, никто не мог уснуть. В шатрах раздавался приглушенный шепот – люди рассказывали друг другу истории из своей жизни, открывали тайны, давали обеты, шептали молитвы. Джахану встретился дюжий янычар, распевавший песню на неведомом языке. Среди янычаров попадались уроженцы самых дальних краев, от Балкан до Анатолии. Воспоминания о прежней жизни были заперты в потайных ларцах их душ, а ключи давно выброшены или потеряны. И все же в судьбоносные моменты, когда им предстояло встретиться со смертью лицом к лицу, ларцы открывались сами и воспоминания вырывались на свободу, несвязные и обрывочные, как виденный давным-давно сон.

Под предлогом того, что ему надо найти пищу для слона, Джахан бродил по лагерю с корзиной в руках. Он смотрел на дервишей, стоявших кругом. Правая рука каждого была обращена к небу, а левая – к земле, дабы брать и давать одновременно. Джахан видел, как благочестивые мусульмане молятся, преклонив колени на истертые коврики. Один из воинов рассказал ему, что носит в кожаном мешке за поясом скорпиона. Если удача отвернется от него и он попадет в плен к неверным, придется выпустить скорпиона и получить от него смертоносный укус, заявил солдат. Джахан слышал, как янычары ругаются, вполголоса посылая друг другу проклятия. «Неужели они не понимают, что завтра их ссора покажется сущим пустяком?» – подумал мальчик. Он видел продажных женщин, которые, несмотря на строжайший запрет не тревожить сон солдат накануне битвы, слонялись между шатрами. В эту ночь желающих воспользоваться их услугами было куда больше, чем обычно, ибо многие пытались таким образом забыться и отвлечься.

Джахану повстречались три шлюхи, лица их были наполовину скрыты покрывалами. Увлекаемый любопытством, он тихонько пошел за ними. Одна из женщин – молодая, стройная и одетая как иудейка – обернулась и увидела мальчика.

– Что, отважный воин, не спится? – спросила она.

– Я не воин, – пробормотал Джахан.

– Но я уверена, отваги тебе не занимать.

Джахан не нашелся что ответить.

Женщина улыбнулась:

– Дай-ка на тебя посмотреть.

Ее прикосновение заставило Джахана вздрогнуть. Она сжала его ладонь так крепко, что мальчик не мог вырваться. Но пальцы у женщины были мягкие и нежные; от нее исходил аромат дыма и влажной травы. Пытаясь скрыть смущение, бедняга резко дернул руку и освободил ее.

– Прошу тебя, не уходи, – взмолилась девушка, словно Джахан был ее возлюбленным, разбившим ей сердце.

Слова эти прозвучали так неожиданно и так искренне, что Джахан окончательно растерялся. Не придумав ничего лучше, он пустился прочь, чуть ли не бегом. Женщина следовала за ним, шелест ее платья напоминал звук, который производят голуби, когда чистят свои перья. Джахан упорно смотрел вперед, словно в темноте перед ним смутно маячил какой-то загадочный образ, который необходимо было разглядеть. Было уже поздно, и он понимал, что может навлечь на себя неприятности, разгуливая по лагерю в обществе проститутки. Оставалось одно: вернуться в свой шатер. Джахан надеялся, что девушка отстанет, но она неотступно следовала за ним по пятам.

У конюхов, его соседей по шатру, просто глаза на лоб полезли от удивления.

– Кого это ты нам привел, парень? – спросил один из них. – Как я посмотрю, индусы даром времени не теряют. Где ты поймал эту газель?

– Никто ее не ловил, – буркнул мальчик. – Она сама пришла.

Несколько мгновений соседи Джахана озадаченно молчали. Потом самый старший конюх, у которого водились деньги, сделал девушке знак подойти.

Джахан, пытаясь казаться равнодушным, ушел в свой угол, развернул тюфяк и растянулся на нем. Но сон не шел к нему. Прислушиваясь к возне, пыхтению и стонам, долетавшим с тюфяка пожилого конюха, он невольно морщился. Когда звуки наконец стихли, мальчик приподнялся на локте и огляделся по сторонам. В слабом свете свечи он увидел их обоих: девушку, неподвижно распростертую на тюфяке, и взгромоздившегося на нее конюха. Широко открытые глаза шлюхи были устремлены на тени, метавшиеся по потолку, тени каких-то загадочных существ, которых не было в этом шатре. Неожиданно она повернула голову и встретилась взглядом с Джаханом. В это мгновение в глазах девушки он увидел вселенную, а в ее одиночестве угадал собственное одиночество. Вокруг него все поплыло, он ощутил, что летит в пропасть. Какая-то неведомая ему самому сила, дикая, неистовая, проснулась в тайных глубинах его существа. То была темная сторона его души, заповедный погреб, который он никогда доселе не посещал, хотя и догадывался о его существовании.

Джахан вскочил на ноги и бросился к конюху, не замечавшему ничего вокруг. Прежде чем тот успел опомниться, Джахан со всей силы нанес ему удар. Хотя руке мальчика досталось куда сильнее, чем подбородку противника, конюх все же свалился на пол. Растерянно мигая, он уставился на обидчика, причем лицо его выражало скорее недоумение, чем ярость. Когда смысл произошедшего дошел до конюха, он расхохотался. Смеху его вторили все остальные. Джахан взглянул на проститутку и увидел, что она тоже над ним смеется.

Дрожа всем телом, мальчик выскочил из палатки. Ему отчаянно захотелось увидеть слона, своего единственного друга, который всегда был ему рад, никогда над ним не смеялся и, в отличие от людей, не знал, что такое злоба и надменность.

Чота, по обыкновению, дремал стоя. Спал он всего несколько часов в сутки. Джахан принес ему свежей воды, проверил, достаточно ли у слона пищи. Проститутка по-прежнему преследовала его, теперь как навязчивое видение – он ощущал ее прикосновение, тепло ее руки, вспоминал, как она шла за ним по пятам, как лежала потом на грязном тюфяке. Но когда мальчик устроился на соломе и закрыл глаза, перед его внутренним взором возникла совсем другая девушка – Михримах Султан. Прекрасная и нежная, она склонилась к нему и легонько поцеловала в губы. Джахан испуганно открыл глаза, потрясенный тем, что его воображение осмелилось нарисовать подобную картину. То, что особа столь благородного происхождения соседствовала в его мыслях с жалкой проституткой, было кощунственно, но Джахан не в состоянии был ничего с собой поделать. Не мог ни запретить себе грезить о дочери султана, ни прогнать прочь соблазнительный образ молоденькой шлюхи.

Утром он проснулся на рассвете, разбуженный словами молитвы. Его соседи уже встали. Напрасно мальчик вглядывался в их лица, выискивая следы раскаяния или усталости. Конюхи, все как один, были бодры и сосредоточенны. Можно было подумать, что прошлой ночью ничего не случилось.

Приготовления к битве были долгими и утомительными, сама же она разразилась стремительно, словно буря, – по крайней мере, так показалось Джахану. До него донесся гул, повторяемый эхом и становившийся все ближе. Враг, о котором он так много слышал, перестал быть отвлеченным понятием. Теперь у него было лицо – точнее, тысячи лиц, тысячи глаз, тысячи рук. Сидя на слоне, Джахан с высоты озирал поле сражения. Вдали, там, где сошлись две армии, все краски исчезли, поглощенные серой лавиной. Тут и там вспыхивали холодные искры – это скрещивались боевые клинки. Куда бы Джахан ни посмотрел, он видел одно и то же: человеческие тела, метущиеся, извивающиеся, корчащиеся от боли, и металл – мечи, сабли и копья.

Грохот стоял такой, что можно было оглохнуть. Цокот копыт, лязг стали, свист катапульт, вопли, стоны, без конца повторяющиеся крики, призывающие Господа. Воины сражались за своего султана. Они бились во имя всемогущего Аллаха. А еще эти люди давали сейчас выход ярости, накопленной с детских лет, мстили за все те удары, зуботычины и оплеухи, которые им пришлось безропотно снести. Земля насквозь пропиталась кровью, трава стала красной, а конца сражению не предвиделось. Пена клочьями летела и с людей, и с лошадей, клубы дыма поднимались в воздух. Завеса дыма так плотно затянула небо, что казалось, в разгар дня сгустились сумерки.

Растерянный и испуганный, Чота шарахался то в одну сторону, то в другую. На слона надели тяжелые доспехи, к которым он не привык, и ему отчаянно хотелось их сбросить. Бивни его были наточены, как два кинжала. Джахан пытался поговорить с Чотой и успокоить своего питомца, но слова его тонули в шуме битвы. Краем глаза мальчик увидел, как рослый франк с мечом в руках метнулся к янычару, который, споткнувшись о мертвое тело, потерял равновесие и упал, выронив копье. От первого удара меча янычар сумел увернуться, но второй пришелся ему в плечо. Джахан хлестнул Чоту, направляя его к противникам. Слон подхватил франка хоботом и поднял в воздух, вонзив бивни ему в живот.

– Молодец, Чота! – крикнул Джахан. – Теперь можешь его отпустить.

Слон повиновался и швырнул на землю визжащего от боли солдата. Но мгновение спустя он вновь подхватил того хоботом и воткнул бивни ему в грудь. Изо рта у франка хлынула кровь, во взгляде металось недоумение, словно он никак не мог поверить, что смерть предстала перед ним в обличье диковинного исполинского зверя. Джахан, оторопев от ужаса, наблюдал за кровавой расправой. Он понял, что Чота ему больше не повинуется: теперь слон командовал своим погонщиком.

Так что мальчику оставалось лишь смириться с участью зрителя. Чота носился, врезаясь в ряды неприятеля, давя людей ногами, расшвыривая их хоботом и пронзая бивнями. Расправу с одним солдатом он намеренно затянул, играя с ним, словно кошка с мышкой, и, похоже, получая удовольствие от страданий жертвы. Однако различия между чужими и своими были выше разумения слона, и несколько раз он пытался затоптать янычаров. Но, как видно, люди эти родились под счастливой звездой, ибо им удалось увернуться и избежать нелепой смерти.

Битва длилась недолго, хотя впоследствии Джахан бесчисленное множество раз оживлял в воображении каждое ее мгновение. Тогда, будучи еще ребенком, он видел, как люди падают, истекая кровью, но отказывался понимать, что они погибли; он слышал жуткие звуки, но отказывался верить, что это предсмертные стоны. Многие десятилетия спустя, став уже пожилым человеком, Джахан снова и снова переживал тот день, сознавая всю глубину разыгравшейся перед ним трагедии. Он опять видел забрызганные кровью щиты, стрелы с приставшими к ним кусками человеческой плоти, лошадей со вспоротыми животами, и к горлу его подступал комок. А еще он видел лицо той молоденькой проститутки – оно выплывало из дымки, неподвластное времени, и он вновь слышал ее заливистый смех.

Ближе к концу битвы Джахан увидел солдата, бредущего не разбирая дороги. Лицо его было белым как мел, а из живота торчал наконечник пики. Джахан узнал бравого пехотинца, с которым свел дружбу во время похода.

– Стой, Чота! – крикнул он. – Опусти меня на землю.

Чота и не подумал повиноваться приказу. Тогда Джахан недолго думая спрыгнул со спины слона, неловко упав на землю боком. Встав на ноги, он бросился к пехотинцу, который рухнул на колени и вытянул перед собой руки, словно цепляясь за невидимую веревку. Из носа у него ручьями текла кровь, так что талисман, висевший на шее, весь покраснел. Джахан стащил с себя куртку и прижал ее к страшной ране. Опустившись на землю рядом с умирающим солдатом, он взял его руку в свои и ощутил под пальцами затихающее биение жизни.

Губы умирающего тронула улыбка. Невозможно было понять, узнал он Джахана или же принял его за кого-то другого. Несчастный пытался что-то сказать, но зубы его лязгали и язык отказывался повиноваться. Наконец, наклонившись так низко, что щека его почти касалась запекшихся губ солдата, Джахан сумел разобрать:

– Ты… видишь… свет?

– Да, – кивнул Джахан. – Он прекрасен.

Внезапно лицо умирающего просветлело от радости. В следующее мгновение тело его обмякло на руках у Джахана, нижняя губа отвисла, а широко открытые глаза, устремленные в небо, начали стекленеть.

Позднее, уже после того, как битва завершилась триумфом оттоманской армии, Джахан не смог заставить себя присоединиться к всеобщему ликованию. Он оставил лагерь, где шумело веселье, и побрел в сторону поля сражения, где ныне царила тишина. Это было рискованно, ведь у мальчика не имелось никакого оружия, кроме кинжала, которым он не умел пользоваться. Тем не менее Джахан долго бродил по долине, погруженной в туман, среди мертвых тел, которые всего несколько часов назад были чьими-то сыновьями, мужьями и братьями. Ему казалось, что этим полем, усеянным мертвецами, заканчивается мир и если он пойдет дальше, то окажется у края земли и сорвется с него в пропасть. Джахан знал: если он умрет, Чота, о котором некому будет заботиться, тоже погибнет от голода и жажды. Но сейчас его не волновала участь слона.

Несколько раз Джахану случалось наступить на что-то мягкое, и, приглядевшись, он с содроганием понимал, что это отрубленная рука или нога. Зловоние, стоявшее на поле, было поистине ужасающим. Иногда мимо пробегала лошадь, оставшаяся без всадника, и топот ее копыт заставлял мальчика вздрогнуть. Порой до него долетали стоны умирающих, но где именно те лежат, он понять не мог.

Внезапно Джахана пронзила боль, острая, нестерпимая. Никогда прежде он не испытывал ничего подобного. Он знал, что цел и невредим, но от этого боль не становилась слабее. Болело все: голова, ноги, руки. Бедняга не мог определить, где находится источник боли, ибо она металась по его телу, то ломая кости, то вгрызаясь во внутренности. Корчась от страданий, мальчик согнулся пополам, и его вырвало.

Подчиняясь внутреннему голосу, велевшему ему уходить отсюда, Джахан побрел прочь с поля боя. Он с трудом переставлял отяжелевшие ноги, лоб его взмок от пота, а перед глазами стояла красная пелена. Наконец он увидел на земле поваленное дерево и уселся на него. Неподалеку отряд оттоманских могильщиков рыл огромную яму, дабы сложить в нее тела своих погибших товарищей. Какая участь ожидает убитых франков, мальчик понятия не имел. Он был настолько поглощен своими мыслями, что не услышал шаги у себя за спиной.

– Что ты здесь делаешь, маленький индус? – раздался голос у него над ухом.

Джахан испуганно повернулся:

– Мастер Синан!

– Тебе нечего здесь делать, сынок.

– Я не хочу возвращаться в лагерь, – виновато пояснил мальчик.

То, что зодчему тоже нечего здесь делать, не пришло ему в голову.

Синан устремил пристальный взгляд на бледные щеки и опухшие глаза ребенка. Потом медленно опустился на бревно рядом с ним. Солнце садилось, окрашивая горизонт всеми оттенками багрянца. В небе пролетела стая аистов, направляющихся в жаркие страны. Не в силах более сдерживаться, Джахан залился слезами.

Синан достал из ножен кинжал, отрубил от дерева сучок и принялся что-то вырезать. Работая, он рассказывал про деревню, в которой родился, – называлась она Агырнас, стояла в окружении бескрайних полей, и зимой ледяные ветры продували ее насквозь, распевая печальные песни. Армянская церковь соседствовала там с греческой, и обе не имели колоколов. Синан поведал, какой вкусный суп из кислого молока готовила его мать: летом его ели холодным, а зимой – горячим. Он рассказал мальчику, как отец учил его мастерству, объясняя, что всякий кусок дерева живет и дышит и это дыхание надо почувствовать. Джахан узнал, что в возрасте двадцати одного года Синан принял ислам, стал янычаром и вступил в корпус Бекташи, названный так в честь Хаджи Бекташи, суфия из Хорасана, который считается святым покровителем воинов. С тех пор его жизнь превратилась в бесконечную череду войн: он сражался на Родосе и в Белграде, в Персии и на Корфу, в Багдаде и Мохаче, где битва была особенно жестокой и кровопролитной. Не раз он видел, как отъявленные храбрецы уносят ноги с поля боя, а в робких сердцах закипает львиная кровь.

– Мой слон… – пробормотал Джахан, когда рыдания его наконец улеглись. – Мы с Олевом научили Чоту убивать. И сегодня он убивал людей. И лишил жизни многих.

Синан отложил работу в сторону:

– Не стоит переживать из-за слона. Ты ни в чем не виноват.

Мальчик продолжал, чувствуя, как тело его сотрясает внезапная дрожь:

– Когда мы строили мост, эфенди, я ощущал себя полезным. Я бы хотел всегда заниматься чем-то подобным.

– Понимаю. Недаром сказано: «Когда ты делаешь то, что тебе по душе, в тебе, словно река, течет радость».

– А кто это сказал, эфенди?

– Один хороший поэт и мудрый человек. – Синан положил руку на пылающий лоб мальчика. – Значит, ты бы хотел стать строителем?

– Да, больше всего на свете! – пылко воскликнул Джахан.

Когда темнота сгустилась, они двинулись в лагерь. На полпути им встретилась оседланная лошадь без всадника. Синан остановил ее, усадил мальчика в седло и повел лошадь под уздцы. Он довез Джахана до шатра и велел конюхам, чтобы те позаботились о слоне, а погонщику дали возможность отдохнуть.

Едва добравшись до своего тюфяка, Джахан провалился в тяжелую дремоту. Всю ночь он горел в лихорадке, и всю ночь Синан сидел рядом, прикладывал к его лбу смоченные уксусом тряпицы и продолжал что-то вырезать из дерева. На рассвете, когда жар у Джахана спал, Синан разжал кулак мальчика, вложил ему в ладонь свою поделку и ушел. Утром Джахан проснулся насквозь мокрым от пота, но здоровым и с удивлением увидел, что держит в руке крошечного деревянного слоника. Только вместо смертоносных бивней у этого слона были цветы.

* * *

Город с нетерпением ждал возвращения победоносной армии. Еще на рассвете люди оставили свои дома и высыпали на улицы и площади, заполнив их подобно густому тягучему шурупу – так называют здесь сироп. На всем пути от Адрианопольских ворот до дворца люди стояли сплошной стеной, самые проворные залезали на деревья и устраивались на крышах домов. Жители Стамбула были одержимы одним желанием – приветствовать победителей. Весь город с его извилистыми улицами, величественными мечетями и пестрыми базарами оделся в праздничные наряды и расцвел улыбками.

– Солдаты идут! – заорал мальчишка, висевший на дереве у фонтана.

Его слова долетели до толпы и, многократно повторенные сотнями глоток, подобно волне устремились к центру. Через некоторое время эхо, завершив круг, донесло их до мальчишки, и тогда он закричал снова:

– Султан бросает людям монеты!

Ремесленники, чьи сердца переполняли радость и гордость, купцы, прятавшие под одеждой кошели с выручкой, торговцы жареной печенью, за которыми следовали по пятам стаи уличных кошек, суфисты, помнящие наизусть девяносто девять имен Бога, писцы, чью одежду усеивали чернильные пятна, нищие с чашками для подаяния, карманники, пальцы которых проворством не уступали белкам, изумленные путешественники, прибывшие из земли франков, венецианские шпионы с медоточивыми устами и фальшивыми улыбками – все эти люди пытались протиснуться поближе, дабы собственными глазами увидеть воинов-победителей.

Вскоре отборные отряды султанской кавалерии, в парадной форме, на украшенных гирляндами лошадях, были уже у ворот. Кавалькада двинулась по обсаженной акациями улице, лошади шли неспешным церемониальным шагом. За ними на чистокровном арабском жеребце ехал сам Сулейман Великолепный. Правитель был облачен в шелковый халат лазурного цвета, а тюрбан на нем был такой высокий, что пролетавшие мимо птицы испуганно шарахались в сторону.

Толпа дружно испустила восхищенный вздох, за которым последовали приветственные возгласы и молитвы. Лепестки роз, которые люди бросали с балконов и из окон, носились в воздухе.

Ряды закованных в доспехи солдат казались бесконечными; за всадниками двигались пешие воины, а затем – опять всадники. Но вот появился слон. Первоначально Джахан получил приказ сидеть у слона на шее, а хаудах предоставить командиру янычаров. Но стоило Чоте сделать несколько шагов, янычар-ага, белый как мел, потребовал, чтобы его спустили на землю. Хотя этому отважному человеку было не привыкать ко всякого рода тяготам и опасностям, однако качка, которой он подвергся на спине у слона, оказалась для него непереносимым испытанием. В результате честь ехать в шатре выпала Джахану. Глядя вниз, на ликующую толпу, он ощущал себя монархом, который возвращается на родину после долгого изгнания, и это было очень приятно. Впервые мальчик забыл о кровопролитном сражении, о грудах мертвых тел, о трупном запахе, которым, казалось, насквозь пропиталась его кожа.

Вскоре стало ясно, что белый слон находится в центре внимания толпы. Никто больше, кроме, разумеется, султана, не вызвал такого шквала восторженных криков. Люди смотрели на Чоту во все глаза, радостно махали ему, смеялись, хлопали в ладоши. Торговец тканями бросил слону гирлянду из лент, молодая цыганка послала ему воздушный поцелуй, уличный мальчишка едва не свалился с ветки дерева, пытаясь потрогать бивни диковинного зверя. Чота, которому столь горячий прием явно нравился, важно шествовал, помахивая хвостом из стороны в сторону. Джахан меж тем грезил наяву. Никогда прежде он не чувствовал себя столь важной персоной. Теперь он сам себе виделся чуть ли не центром мироздания, человеком, от которого зависит судьба города, если не всего мира. С пылающими щеками и горящими глазами он махал зевакам рукой, принимая все почести как заслуженные.

В зверинце Чоту встретили как героя. Было принято решение: никогда, ни при каких обстоятельствах не отсылать белого слона в другой зверинец. Теперь до конца жизни ему предстояло оставаться здесь, во дворце. Количество пищи, выдаваемой ему ежедневно, было удвоено. К тому же раз в неделю слону было позволено купаться в заросшем лилиями пруду, расположенном в отдаленной части внутреннего двора. До сей поры подобной привилегии не удостаивался ни один из обитателей зверинца.

Постепенно Джахан простил слону жестокость, которую тот проявил на поле сражения. Мальчик надел на его опасно заточенные бивни шелковые чехлы и своими руками смастерил слону новую попону, украшенную по краям серебряными колокольчиками. В попону он вшил несколько синих бисеринок, ведь известно, что бисер – лучшее средство от дурного глаза. Дни шли за днями, спокойные, безмятежные. То была благословенная пора, но, как часто бывает в жизни, это стало понятно лишь после того, как она закончилась.

Как-то раз, когда Джахан подметал пол в сарае, к нему подошел Олев, укротитель львов.

– Тебе письмо, – сообщил он. – Вернее, записка.

– От кого? – спросил Джахан, и голос его невольно дрогнул.

– Не знаю. Какой-то человек – сам я его не видел – оставил записку стражнику и попросил передать ее тебе. Так, по крайней мере, мне сказали. – И с этими словами Олев вручил мальчику сложенный лист пергамента.

– Я не умею читать, – выпалил Джахан, словно надеясь, что это обстоятельство защитит его.

Объявив себя неграмотным, он несколько покривил душой. С помощью Тараса Сибиряка мальчик выучил буквы, научился складывать их в слоги и слова и даже пробовал читать книги, хотя строки, написанные от руки, по-прежнему представляли для него серьезную трудность.

– Читать тут нечего, – усмехнулся Олев. – Я уже заглянул в этот листок.

Джахан трясущимися руками развернул пергамент. На гладкой поверхности был нарисован огромный зверь, причем нарисован настолько неумело, что в нем с трудом можно было угадать слона. На спине у слона сидел лопоухий мальчишка. Слон улыбался и выглядел вполне довольным жизнью, а из груди у мальчика торчало копье, с которого капала кровь. В том, что это именно кровь, сомневаться не приходилось, ибо капли были темно-красного цвета. Вне всякого сомнения, автор послания использовал настоящую кровь, чтобы изобразить их.

– Не представляю, что это может означать, – пробормотал Джахан и швырнул листок на пол.

– Тем лучше, – попытался успокоить его Олев. – Порви этот дурацкий листок и никому о нем не рассказывай. Но помни, тебе следует быть настороже. Человек, который это прислал, в любой день может предстать перед тобой собственной персоной. Стены дворца высоки, но не настолько, чтобы защитить от врагов, если они у тебя имеются.

* * *

Когда султанша Хюррем во второй раз посетила зверинец, ее отношение к слону изменилось: теперь взгляд гостьи был полон интереса, граничащего с одобрением. Джахан вновь склонился до земли, так что ему был виден лишь край ее платья. Свита султанши, почтительно ожидавшая в стороне, все так же пребывала в столь глубоком молчании, что в ее существовании можно было усомниться. А Михримах опять наблюдала за происходящим, едва сдерживая улыбку.

– Говорят, слон во время сражения проявил себя настоящим храбрецом, – изрекла супруга султана, не удостоив погонщика взглядом.

– Да, милостивая госпожа, Чота сражался отважно, – подтвердил Джахан.

Разумеется, он умолчал о том, что до сих пор чувствует себя виноватым, ибо сам научил слона убивать.

– Хмм, это делает ему честь. А вот про тебя я слыхала совсем иное. Говорят, ты так испугался, что опрометью бежал с поля боя и, весь дрожа, укрылся в шатре. Это правда?

Джахан побледнел. Кто распускает подобные слухи у него за спиной? Словно прочтя его мысли, Хюррем добавила:

– Об этом мне поведали птицы… Мои почтовые голуби приносят мне вести отовсюду.

У Джахана правдивость этих слов не вызвала ни малейшего сомнения. Перед мысленным взором мальчика возникли стаи голубей, которые приносят своей повелительнице новости со всех концов света. Он молчал, пытаясь сохранить на лице непроницаемое выражение.

– Еще я слышала, что горожане в восторге от слона. Все только о нем и говорят. Этого зверя приветствовали куда более горячо и радостно, чем воинов самого янычар-аги.

Хюррем смолкла, ожидая, пока смысл этих слов дойдет до туповатого, на ее взгляд, погонщика.

Джахан знал, что это правда. Никто из военачальников не вызвал в толпе такой бури восторга, как Чота.

– Мне пришла в голову занятная мысль, – продолжала султанша. – Вскоре двум нашим сыновьям предстоит церемония обрезания. В честь этого события будет устроено торжество. Предполагается праздничное шествие и представление.

Сердце у Джахана сжалось, когда он понял, к чему клонит высокая гостья.

– Светоносный султан и я желаем, чтобы слон принял участие в шествии. Пусть он порадует народ, показав, на что способен.

– Но… – осмелился подать голос Джахан.

Хюррем уже повернулась, чтобы идти.

– Что такое, индус? – бросила она через плечо.

Джахан подавленно молчал, на лбу у него выступили бисеринки пота.

– Знай, у тебя есть недоброжелатели, – изрекла султанша. – Они полагают, что ты не заслуживаешь доверия. Считают, что тебя вместе со слоном стоит отправить в разрушенный храм неверных, где живут другие большие звери. Возможно, эти люди правы. Но я верю в тебя, юнец. И ты должен оправдать мое доверие.

– Я сделаю все, что в моих силах, милостивая госпожа, – судорожно сглотнув, выдохнул Джахан.

Хюррем имела обыкновение добиваться своего, перемежая угрозы и ласку. Разговаривая с человеком, она то напоминала собеседнику, что голова его может полететь с плеч, стоит ей только приказать, то вдруг бросала несколько милостивых фраз. После беседы с султаншей всякий ее подданный пребывал в растерянности и смятении. Джахан понятия не имел о подобной тактике, ибо столкнулся с ней в первый раз. Склонив голову, он наблюдал, как супруга Сулеймана удаляется по дорожке сада, а служанки поспешно следуют за ней. Как и в прошлый раз, две фигуры не двинулись с места. То были Михримах Султан и ее няня, Хесна-хатун.

– Судя по всему, моей сиятельной матушке пришелся по душе белый слон, – изрекла Михримах с преувеличенной важностью, явно подражая напыщенному тону взрослых. – Если ты хорошенько развлечешь зевак, моя милостивая родительница щедро вознаградит тебя. И тогда вы со слоном будете на седьмом небе от счастья.

– Не представляю, как мы сумеем развлечь зрителей. Чота не обучен никаким трюкам, – произнес Джахан так тихо, что сам не понял, сказал он что-нибудь или нет.

– Ты это уже говорил.

Михримах сделала знак няне, и та достала из-под своей длинной накидки дюжину железных колец.

– Начни с этого, – приказала дочь султана. – Завтра мы придем и посмотрим, как у вас продвигаются дела.

Всю следующую неделю Джахан по нескольку часов в день бросал кольца Чоте, который не обращал на них ни малейшего внимания. Отчаявшись добиться успеха, мальчик заменил кольца сначала обручами, потом мячами и, наконец, яблоками. Только тут дело сдвинулось с мертвой точки. Чота соизволил ловить яблоки, чтобы тут же отправлять их себе в пасть.