Архивы Дрездена: Доказательства вины. Белая ночь Батчер Джим

Но я не мог.

Слишком больно мне было обо всем этом думать.

Я поднял на него взгляд:

– Что-то аппетит у меня неважный: угроза смерти не слишком способствует.

Он кивнул, принимая вежливый отказ; лицо его по-прежнему оставалось невозмутимым, но мне показалось, что в глазах мелькнуло сожаление. Он молча поднял руку в знак прощания, повернулся и зашагал к старому, побитому фордовскому пикапу, выпущенному, должно быть, еще в годы Великой депрессии. Я стоял, терзаясь сомнениями. Может, мне стоило сказать ему что-нибудь. Или плюнуть на все и пойти перекусить со стариком.

Впрочем, отказавшись от еды, я не слишком кривил душой. Есть я наверняка не смог бы. Я все еще чувствовал на лице горячие капли крови, все еще видел неестественно застывшее тело в расползавшейся по полу багровой луже. Руки у меня снова начали дрожать, и мне пришлось зажмуриться, усилием воли отгоняя от себя эту картину. А потом я сел в машину и постарался оставить воспоминания о случившемся позади.

Мой «Голубой жучок» – далеко не спортивная тачка, но гравием из-под колес брызнул что надо.

Движение на улицах было получше, чем в иные дни, но жара стояла адская, поэтому на первом же светофоре я снова опустил все стекла и попытался мыслить ясно.

Следствие среди фэйри. Чудеснее некуда. Стопроцентная гарантия, что дело запутается и осложнится донельзя, прежде чем я хотя бы приближусь к ответам на вопросы. Если фэйри чего-то и не терпят, так это давать прямые ответы на любой ваш вопрос. Вытянуть из них истину – все равно что зуб рвать. Ваш зуб, не чей-нибудь. И не просто так, а, скажем, через нос. Ваш нос.

Но Эбинизер говорил правду. Возможно, я единственный из членов Совета имею знакомых и среди Летних, и среди Зимних сидхе. Так что если кому из Совета и вести следствие – так это мне. Вот счастье-то…

А еще, наверное, для того, чтобы мне не стало слишком скучно, я должен выследить незнамо какую черную магию и остановить ее. Собственно, этим и положено заниматься Стражам, когда они не бьются на войне; я и сам делал это два или три раза и не могу сказать, чтобы это мне нравилось. Черная магия означает какого-то чернокнижника, а эти ребята всегда рады укокошить вмешавшегося в их дела чародея, да к тому же обладают возможностью это сделать.

Фэйри.

Черная магия.

Да уж, мало не покажется.

Все произошло в доли секунды. Только что пассажирское кресло моего «Голубого жучка» было пустым, а в следующее мгновение в нем уже сидели. Я вскрикнул и едва не врезался в развозной фургон. Шины протестующе завизжали, машина сорвалась в занос. Отчаянным усилием я восстановил управление; будь на крыле у «жучка» еще хоть один слой краски – и столкновения не избежать. Вцепившись в руль побелевшими от напряжения пальцами, я чуть перевел дух и повернулся испепелить своего пассажира взглядом.

В кресле справа от меня сидела Ласкиэль, она же Искусительница, она же Паучиха – в общем, что-то вроде ксерокса с Падшего ангела. Вообще-то, она могла принимать любую внешность по своему выбору, но чаще всего являлась в образе высокой спортивной блондинки в белоснежной античной тунике до колен. Она сидела, сложив руки на коленях, глядя перед собой в ветровое стекло; на губах ее играла легкая улыбка.

– Какого черта ты здесь делаешь? – рявкнул я. – Угробить меня хотела?

– Не говори ерунды, – беззаботно отозвалась она. – Никто не пострадал.

– Не благодаря тебе, – огрызнулся я. – Пристегни ремень.

Она спокойно посмотрела на меня:

– Не забывай, смертный, у меня нет физической формы. Я существую единственно в твоем сознании. Я мысленный образ. Иллюзия. Голограмма, видимая только тебе. Мне нет смысла пристегиваться ремнем.

– Тут дело в принципе, – возразил я. – Моя машина. Мой мозг. Мои правила. Пристегни чертов ремень или сгинь.

Ласкиэль вздохнула.

– Очень хорошо.

Она повернулась – ни дать ни взять обычный пассажир, – вытянула ремень безопасности и сунула пряжку в гнездо. Я понимал, что на самом деле ремень остался на месте, а я вижу лишь иллюзию – но очень убедительную иллюзию. Мне пришлось бы сильно постараться, чтобы увидеть настоящий ремень, свисающий со стойки.

Ласкиэль посмотрела на меня:

– Так сойдет?

– Спасибо и на этом, – буркнул я, лихорадочно размышляя.

Та Ласкиэль, которую я видел сейчас, представляла собой частицу настоящего Падшего ангела. Все остальное было заключено в древнем серебряном динарии, римской монете, погребенной под двухфутовым слоем бетона у меня в подвале. Однако и одного прикосновения к этой монете хватило, чтобы в голове у меня возникло, так сказать, полномочное представительство демона – судя по всему, где-то в тех девяноста процентах мозга, которые человек не использует. Или, в моем случае, в девяноста пяти, пожалуй. Ласкиэль могла являться мне, могла видеть все, что я видел, могла частично копаться в моей памяти и, что самое досадное, могла создавать иллюзии, отличить которые от реальности мне удавалось лишь с большим трудом. Такую, например, какую я видел ее сейчас – сидящую рядом со мной в машине. Исключительно привлекательную, чертовски взаправдашнюю на вид и от этого до ужаса желанную. Вот стерва!

– Мне казалось, у нас уговор, – буркнул я. – Я не желаю, чтобы ты являлась поговорить со мной, пока я сам тебя не позову.

– Я отношусь к этому уговору с уважением, – заверила она. – И явилась лишь для того, чтобы напомнить тебе: все мои услуги и возможности находятся в твоем распоряжении, стоит тебе только пожелать, и вся я – та, что обитает в настоящее время под полом твоей лаборатории, – точно так же готова оказать тебе любую помощь.

– Ты ведешь себя так, словно это я напросился к тебе. Если бы я знал, как стереть тебя из моей головы, не угробившись при этом, я бы сделал это в мгновение ока, – отозвался я.

– Та часть меня, что делит с тобой твой разум, не более чем тень настоящей меня, – сказала Ласкиэль. – Но не заблуждайся, смертный. Я есть. Я существую. И намерена существовать и впредь.

– Сказал же: если бы мог сделать это, не угробившись при этом, – буркнул я. – И кстати, если не хочешь, чтобы я запер тебя в какой-нибудь маленький темный чулан у меня в голове, убирайся вон с глаз моих.

Губы ее дернулись – возможно, от раздражения, но выражение лица не изменилось.

– Как тебе угодно, – проговорила она, склоняя голову. – Однако, если черная магия действительно снова поднимает голову в Чикаго, тебе, возможно, потребуются все доступные ресурсы. И не забывай: чтобы выжила я, мне необходимо, чтобы выжил ты. У меня имеется весомый повод помогать тебе.

– Маленький черный ящик, – отозвался я. – Без дырок в крышке. И пахнет там как в университетской раздевалке.

Она снова скривила губы – на этот раз в чуть опасливой усмешке:

– Как тебе будет угодно, хозяин мой.

И исчезла, скрывшись обратно в неизведанные кладовые моего сознания, или куда она там еще могла деться. Я поежился, стараясь удостовериться, что мои мысли надежно защищены от постороннего вторжения. Разумеется, я никак не мог помешать Ласкиэли видеть и слышать все, что вижу и слышу я, или знакомиться с некоторыми моими воспоминаниями, но текущие мысли я от нее прикрывать все-таки научился. Правда, мне приходилось делать это достаточно часто, чтобы помешать ей узнать слишком много и слишком быстро.

В противном случае это лишь помогло бы ей достичь своей цели – убедить меня откопать погребенную под полом лаборатории монету, изолированную бетоном и заклятием. В монете, древнеримском динарии – одном из тридцати почти таких же, – обитали душа и сознание Падшего ангела Ласкиэли.

Союз с ней дал бы мне неизмеримые силы. Мощь и знания Падшего ангела могут превратить любого в смертоносное, практически бессмертное орудие – недорого, совсем недорого. Всего лишь за душу. Стоит вам подписать контракт с одним из ангелов ада – и в капитанском кресле вас будет уже двое. И чем больше вы станете позволять ему помогать вам, тем быстрее он подчинит себе вашу волю, так что рано или поздно вся власть перейдет к нему.

Я схватил монету за мгновение до того, как к ней потянулся малолетний сын моего друга, и за то краткое мгновение, что я держал ее в руке, часть личности Ласкиэли, ее сознания, успела поселиться у меня в мозгу. Прошлой осенью она помогла мне пережить несколько нелегких дней – и ее содействие оказалось неоценимым. Что само по себе создавало проблему. Я не мог больше позволять себе полагаться на ее помощь, ибо рано или поздно привык бы к этому. А затем начал бы получать удовольствие. А потом настал бы день, когда идея откопать монету показалась бы мне не такой уж и плохой.

Из всего этого следовало, что я никак не мог расслабляться в ответ на все предложения Падшего ангела. Цена могла быть скрыта от взгляда, но меньше она от этого не становилась. С другой стороны, Ласкиэль не сгущала краски, говоря об опасности, связанной с черной магией. Помощь мне весьма не помешала бы.

Я подумал о тех, кто бился бок о бок со мной прежде. Я подумал о моем друге Майкле – это его сын чуть не подобрал монету.

Я не виделся с Майклом с того самого дня. Не звонил ему. Он звонил мне пару раз – приглашал пообедать в День благодарения, спрашивал, все ли у меня в порядке. Я отказался от приглашений, да и разговоры постарался закруглить как можно скорее. Майкл не знал, что я подобрал один из Темных Динариев, вступив во владение предметом, который, возможно, мог бы сделать меня членом Ордена. Я сражался с некоторыми динарианцами. Одного я убил.

Все они были монстрами из монстров, а Майкл – Рыцарь Креста. Он был одним из трех людей на всем белом свете, который оказался избранным для владения священным мечом. Самым что ни на есть священным, одним из трех, в клинки которых, как говорят, закован гвоздь из Креста с большой буквы «К». Майкл сражается со всем потусторонним злом. И побеждает. Он спасает попавших в беду детей и, не задумываясь, выступит против самого невообразимого чудища – настолько велика его вера в силу, дарованную Всевышним.

Он не питает любви к своим противникам, в том числе к динарианцам – жадным до власти психопатам, которым доставляет удовольствие причинять боль и страдания.

Я не стал говорить ему о монете. Не хотелось мне, чтобы он знал, что я делю свой мозг с демоном. Чтобы он думал обо мне хуже. Майкл – человек прямой и честный. Большую часть моей сознательной жизни Белый Совет считал меня каким-то монстром, только и ожидающим подходящего момента, чтобы проявить свою кошмарную суть и начать сеять вокруг себя хаос и разрушение. Но Майкл с самой первой нашей встречи решительно принял мою сторону. Его поддержка очень много значила в моей жизни.

Поэтому мне не хотелось, чтобы он смотрел на меня так же, как на динарианцев, с которыми мы бились. В общем, до тех пор, пока я не избавлюсь от этой дурацкой ментальной копии Ласкиэли у меня в башке, я не собираюсь обращаться за помощью к Майклу.

С этим делом мне предстояло разбираться в одиночку.

Почему-то я пребывал в полной уверенности, что хуже день для меня уже не обернется.

Стоило мне об этом подумать, как послышался жуткий то ли хруст, то ли лязг, и я врезался затылком в жесткий подголовник. «Жучок» прыгнул вперед – мне пришлось изо всех сил вцепиться в руль, чтобы не потерять управления.

Верно говорят: нет предела совершенству.

Я успел дико оглянуться и увидеть кого-то, сидевшего в похожем на линкор старом «крайслере» – темно-сером, с тонированными стеклами, – а потом эта тачка снова врезалась в «жучка», послав его в занос. На сей раз я стукнулся лбом о стекло, и в нос буквально ударил запах паленой резины от скользящих юзом по асфальту шин. Машина налетела на бордюр, подпрыгнула и выровняла ход. Я лихорадочно орудовал рулем и жал на тормоз – тело реагировало на события, еще не дошедшие до моего ошеломленного мозга.

Кажется, я все-таки сумел не допустить совсем полной катастрофы – не вылетел на встречную полосу, не врезался в стену под углом, близким к прямому, а притер «жучка» правым боком к цоколю здания, стоявшего рядом с дорогой. Скрежеща железом по кирпичу, моя бедная машинка проехала еще с полсотни футов и остановилась.

В глазах плавали звезды, и я постарался сморгнуть их, чтобы разглядеть номерные знаки «крайслера», но того и след простыл. По правде говоря, голова кружилась так сильно, что та машина могла бы отплясывать вокруг меня замысловатый танец в лиловой кружевной пачке, а я бы этого и не заметил.

Посидеть так немного показалось мне неплохой идеей, и я посидел немного. Через некоторое время у меня возникла смутная мысль, что не мешало бы проверить, все ли в порядке. Я осмотрел себя. Крови не увидел – уже хорошо. Огляделся по сторонам. Никто не кричал. Трупов в зеркале заднего вида тоже не обнаружилось. Ничего не горело и не дымилось. Конечно, пассажирское сиденье было засыпано осколками стекла от правого окна, но заднее стекло и так уже давно отсутствовало – я ездил, заклеив его прозрачным пластиком.

Однако «жучок» – закаленный боец с силами зла и альтернативными видами топлива – остался на ходу, хотя к старым, привычным уже всхрипам двигателя добавились новые. Я попробовал открыть дверцу. Она не поддалась. Я опустил стекло и медленно выбрался из машины. Будь у меня силы кувыркнуться через крышку багажника и вскочить обратно в салон, я мог бы претендовать на небольшую роль в «Придурках из Хаззарда».

– У нас тут, в округе Хаззард, – протянул я себе под нос, – не любят нападения с помощью автомобиля.

Черт его знает, сколько минут прошло, пока на месте происшествия появился первый коп – знакомый мне патрульный, по фамилии Грейсон. Грейсон из старых копов – здоровенный мужик с большим красным носом и уютным брюшком. Вид у него такой, будто он запросто отмутузит пьяных дебоширов… или перепьет их – выбирайте, что вам больше нравится. Он вылез из своей машины и начал задавать мне вопросы озабоченным тоном. Я отвечал как мог, но что-то между моими мозгом и языком, наверное, закоротило, потому что он как-то очень пристально на меня посмотрел, а потом, заглянув в салон «жучка», усадил меня на землю и принялся разруливать возникшую пробку. Я остался сидеть на бордюре – меня это вполне устраивало. Я сидел и смотрел на медленно идущий кругом тротуар, пока кто-то не тронул меня за плечо.

Кэррин Мёрфи, глава Отдела специальных расследований чикагской полиции, больше всего напоминает младшую сестренку кого-нибудь из знакомых. Роста в ней чуть больше пяти футов, светлые волосы, голубые глаза, курносый нос, утыканный едва заметными веснушками. Вся она словно пружина, – впрочем, гимнастическое сложение вовсе не мешает ей оставаться женственной. На этот раз она была одета в белую хлопковую футболку и синие джинсы; наряд дополняли бейсбольная кепка и зеркальные очки.

– Гарри? – спросила она. – Ты в порядке?

– Дядюшка Джесс ужасно огорчится, когда узнает, что один из подручных босса Хогга взгрел генерала Ли, – отозвался я, вяло махнув рукой в сторону машины.

Секунду-другую она внимательно смотрела на меня:

– Ты хоть знаешь, что у тебя ссадина на голове?

– Не-а, – сказал я и потыкал пальцем себе в череп. – А что, правда?

Мёрфи вздохнула и осторожно отвела мой палец от головы:

– Гарри, я серьезно. Если тебя так шарахнуло, что ты даже говорить со мной нормально не в состоянии, мне придется отправить тебя в больницу.

– Извини, Мёрф. День выдался тяжелый. Я более или менее в норме – дай мне только минуту прийти в себя.

Она выдохнула, словно выпуская пар, и присела на бордюр рядом со мной:

– Ты не против, если я вызову «скорую», чтобы тебя осмотрели? Так, на всякий случай.

– Они захотят забрать меня в больницу, – ответил я. – Слишком опасно. Я могу вывести из строя чей-нибудь аппарат жизнеобеспечения. И Красные держат больницы под наблюдением, пытаясь добить наших раненых. Я могу навлечь огонь на пациентов.

– Знаю, – негромко возразила она. – Я не позволю им забрать тебя.

– Ох! Ладно, тогда пусть, – сдался я.

Приехала «скорая», и врач меня осмотрел. Он посветил мне в глаза фонариком, и я сделал вялую попытку оттолкнуть его. Ворча что-то себе под нос, он потыкал меня там и здесь, пощупал, погладил, подумал и так далее. Потом покачал головой и встал:

– Возможно, легкое сотрясение. Для спокойствия ему стоило обратиться в стационар, лейтенант.

Мёрфи кивнула, поблагодарила медика и выразительно посмотрела в сторону его машины. Неодобрительно хмыкнув, тот повернулся и исчез из моего поля зрения. Мёрфи снова присела рядом со мной:

– Хорошо, выкладывай. Что случилось?

– Кто-то в темно-сером «крайслере» пытался припарковаться на моем заднем сиденье.

Она раскрыла было рот, но я раздраженно махнул рукой:

– И нет, номеров я не разглядел. Как-то слишком занят был: старался избежать карьеры манекена для краш-тестов.

– Начало карьеры тебе уже удалось, – возразила она. – Ты что, опять вляпался в историю?

– Нет еще, – признался я. – Я имею в виду, адские погремушки, Мёрф! Всего полчаса назад мне говорят, что в Чикаго готовится какая-то пакость, и вот меня уже пытаются превратить в рекламу о пользе ремней и подушек безопасности.

– Ты уверен, что это намеренно?

– Угу. Но кто бы это ни был, он не профессионал.

– Почему ты так решил?

– Будь он профессионалом, он бы запросто прикончил меня. Я и не догадывался о его присутствии, пока он не ударил меня в первый раз. Мог раскрутить меня юзом так, что я не выровнялся бы. Мог вышвырнуть на встречку. В общем, убить мог запросто и надежно. – Я потер шею. Славная такая, всеобъемлющая боль уже начала расползаться по мышцам. – Да и место выбрал не лучшее.

– Нападение при благоприятной возможности, – заявила Мёрфи.

– Чего?

Она чуть улыбнулась:

– Это когда ты не ожидаешь возможности, а она вдруг подворачивается, и ты боишься ее упустить.

– А-а… Да, вероятно, из разряда таких.

Мёрфи покачала головой:

– Слушай, может, тебе все-таки показаться нормальному врачу?

– Нет, – отрезал я. – Правда. Я в норме. Только мне нужно убраться отсюда, и чем быстрее, тем лучше.

Мёрфи глубоко вздохнула и кивнула:

– Тогда отвезу тебя домой.

– Спасибо.

К нам вразвалочку подошел Грейсон.

– Эвакуатор выехал, – сообщил он. – Так что у нас здесь?

– Бегство с места ДТП, – заявила Мёрфи.

Грейсон внимательно посмотрел на меня и нахмурился:

– Правда? А мне показалось, вас двинули дважды. И намеренно.

– Насколько я могу судить, это был честный и откровенный несчастный случай, – сказал я.

Грейсон кивнул:

– У вас там на заднем сиденье одежда какая-то. На вид вся в крови.

– Никак не выброшу с прошлого Хеллоуина, – объяснил я. – Маскарадные тряпки. Плащ, балахон и все такое, кровь фальшивая. Вид довольно жуткий.

– Да вы хуже моего младшенького. У него пропотевшие футболки на заднем сиденье с осени валяются.

– У него тачка, наверное, все-таки получше моей. – Я покосился на бедного «жучка» и поморщился.

Не то чтобы мой «жучок» представлял собой историческую ценность или что-то подобное, но это моя тачка. Я на ней езжу. Она мне нравится.

– Даже не сомневаюсь, что его тачка лучше, – добавил я.

Грейсон невесело усмехнулся:

– Надо кое-какие бумаги заполнить. В состоянии помочь мне с этим?

– Легко, – заверил я.

– Спасибо, что позвонили, сержант, – поблагодарила Мёрфи.

– De nada[1], – отозвался Грейсон, дотронувшись пальцем до козырька фуражки. – Бланки, Дрезден, я принесу, как только приедет эвакуатор.

– Клево, – кивнул я.

Грейсон ушел, и Мёрфи посмотрела на меня в упор.

– Что такое? – негромко спросил я.

– Ты ему соврал, – сказала она. – Про кровь на одежде.

Я вяло повел плечом:

– И проделал это ловко. Если бы я не знала тебя как… – Она тряхнула головой. – Это меня даже удивляет. Все это. Лжец из тебя всегда был никудышный.

– Э… – замялся я. Черт ее знает, комплимент это или нет. – Спасибо?

Она скривила губы в усмешке:

– Так что произошло на самом деле?

– Не здесь, – возразил я. – Чуть попозже, ладно?

Секунду-другую Мёрфи вглядывалась в мое лицо, потом нахмурилась еще сильнее:

– Гарри, что случилось?

Безжизненное, обезглавленное тело безымянного паренька вытеснило из моей головы все остальные мысли. Меня захлестнул поток эмоций, и я даже говорить-то не мог, так перехватило горло. Поэтому я только мотнул головой и пожал плечами.

Мёрфи кивнула:

– У тебя все в порядке?

Странная какая-то мягкость послышалась в ее голосе. Всю свою сознательную жизнь Мёрфи занималась тем, что традиционно считается мужской работой в мужском коллективе. Поэтому обыкновенно ее окружала этакая пуленепробиваемая аура, сообщавшая ей жесткость и грозность – почти такие, какими она обладала в действительности. Этот образ не менялся почти никогда – по крайней мере, на людях, тем более в присутствии коллег-полицейских. Но теперь, когда она смотрела на меня, в ее голосе появилась какая-то неожиданная, ничего не боящаяся открытость, незащищенность.

В прошлом между нами не раз случались размолвки, но если у меня и есть, черт подери, настоящие друзья, то Мёрфи – одна из них. Я улыбнулся ей лучшей из своих кривых улыбок:

– У меня всегда все в порядке. Более или менее.

Она подняла руку и убрала у меня со лба прядь волос:

– Ты прямо девчонка большая, Дрезден. Стоит тебе получить небольшую плюху – и ты весь одна сплошная эмоция.

Взгляд ее скользнул к «жучку», и голубые глаза вдруг вспыхнули ледяным огнем.

– Тебе известно, кто это с тобой сделал?

– Нет пока, – сквозь зубы проговорил я, и в моем голосе прозвучали рычащие нотки. Подъехал эвакуатор. – Но можешь ставить на кон свою задницу, я это узнаю.

Когда мы добрались до моей берлоги, голова оправилась от шока в достаточной степени, чтобы в полной мере проинформировать меня, как сильно она болит. Боль капитально укоренилась во всем моем теле, не ограничиваясь одной ушибленной башкой. Клонившееся к закату солнце прямо-таки с азартной свирепостью било в глаза, так что я с наслаждением перевел дух, спустившись по лестнице ко входу в мою квартиру, отключил магические обереги, открыл замок и с усилием толкнул тяжелую дверь.

Она, разумеется, не отворилась. Прошлой осенью целая толпа зомби сокрушила мою стальную дверь и разгромила квартиру. Даже притом что теперь я получал приличное жалованье Стража, денег на ремонт все равно не хватало, так что дверь пришлось чинить самому. Не могу сказать, чтобы результат отличался особым качеством исполнения, но я стараюсь находить во всем положительную сторону: теперь эту чертову штуковину трудно открыть, даже если я вдруг забуду ее запереть.

Зато в порыве ремонтного энтузиазма я постелил на кухне линолеум, в гостиной и спальне установил ковровое покрытие, а в ванной уложил плитку. В этой связи могу поделиться с вами одной мыслью: все не так просто, как пишут в приложениях к глянцевым журналам.

Пришлось два или три раза двинуть в дверь плечом, и лишь тогда она со скрипом и лязгом подалась.

– Мне казалось, ты собирался попросить домовладельца починить ее, – заметила Мёрфи.

– Когда деньги будут.

– Тебе же сейчас регулярно платят.

Я вздохнул:

– Угу. Но оклад установлен в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году, и с тех пор Совет ни разу не делал поправки на инфляцию. Думаю, в ближайшие лет десять или двадцать они все-таки займутся этим.

– Ух ты! По части оперативности даже круче нашей мэрии.

– Учись мыслить позитивно, – хмыкнул я. И, шагнув внутрь, наступил на некоторую неровность пола, неизвестно почему образовавшуюся на ковре перед дверью.

Квартирка моя невелика. Она состоит из довольно просторной гостиной с компактной кухонной нишей прямо напротив входной двери. По правую руку от входа – двери в крошечную спальню и ванную, рядом с ней установлен камин из красного кирпича. Голые каменные стены прикрыты книжными полками, коврами и киноплакатами. Моя гордость – настоящий, не репринтный постер «Звездных Войн», он пережил нападение на квартиру, а вот библиотеке дешевых книг в бумажных обложках досталось изрядно. Видите ли, у этих чертовых зомби есть дурацкая привычка рвать страницы и обложки, как только разделаются с мебелью.

Два старых подержанных дивана я покупал на распродаже, поэтому и заменить их оказалось нетрудно. Кроме них, обстановку гостиной составляют пара удобных старых кресел у огня, журнальный столик и большая груда серо-черного меха. Электричества у меня нет, так что мое жилье представляет собой темную нору – зато эта темная нора еще и прохладная, и я не могу описать, что за наслаждение оказаться дома после испепеляющего солнца на улице.

Небольшая гора меха встряхнулась и, поднявшись на лапы, превратилась в большого коренастого серого пса – только шикарная, почти львиная грива имела более темный оттенок. Пес направился прямиком к Мёрфи, сел и подал ей правую лапу.

Мёрфи рассмеялась и пожала ее как могла, с трудом обхватив эту лапищу.

– Привет, Мыш. – Она почесала его за ушами. – Когда ты его этому научил?

– Это не я, – буркнул я и, задержавшись, чтобы потрепать Мыша по холке, двинулся к холодильнику. – Где Томас? – спросил я у пса.

Мыш выразительно шмыгнул носом и покосился на закрытую дверь спальни. Я замер, прислушиваясь, и до меня донеслось негромкое журчание воды в трубе. Томас принимал душ. Я достал из холодильника банку колы и посмотрел на Мёрфи. Она кивнула. Я добыл банку и для нее, доковылял до дивана и медленно, осторожно сел. Даже так все мои болячки отозвались самым мучительным образом. Я открыл банку, сделал глоток и, зажмурив глаза, откинулся на спинку дивана. Мыш положил тяжелую башку мне на колено. Потом осторожно тронул лапой мою ногу.

– Я в порядке, – заверил я его.

Он скептически фыркнул, и мне пришлось в доказательство потрепать его холку.

– Спасибо, что подбросила, Мёрф.

– Не за что, – отозвалась она, плюхая на пол большой пластиковый мешок, который принесла из машины. В мешке лежали мои плащ и забрызганный кровью балахон. Мёрфи подошла к кухонной раковине, заткнула слив пробкой и включила холодную воду. – Давай-ка поговорим.

Я кивнул и рассказал ей про мальчишку-корейца. Пока я говорил, она опустила в раковину балахон и принялась энергично отстирывать.

– Мальчишка превратился в того, кого чародеи называют колдунами, – сказал я. – В того, кто предал законы магии. Изначально порочного.

Она помолчала немного, а когда заговорила, голос ее звучал тихо, но угрожающе:

– Они убили его здесь? В Чикаго?

– Да, – кивнул я, ощущая себя еще более усталым. – В последнее время это одно из самых безопасных мест для наших встреч.

– Ты видел это?

– Да.

– И не помешал им?

– Я бы не смог, – сказал я. – Они же все тяжеловесы, Мёрф. И еще… – я сделал глубокий вздох, – я не уверен, что они так уж не правы.

– Черта с два они правы! – взорвалась Мёрфи. – Мне глубоко плевать, что там ваш Совет делает в Англии, или Южной Америке, или еще где им нравится трясти своими чертовыми бородами. Но они приперлись сюда.

– К тебе и твоей работе это не имеет ни малейшего отношения, – буркнул я. – И к закону, если уж на то пошло, тоже. Это сугубо внутреннее дело. С парнем проделали бы то же самое вне зависимости от того, где бы это происходило.

Движения ее на мгновение сделались порывистыми, и вода плеснула через край раковины. Потом Мёрфи с видимым усилием взяла себя в руки, отложила балахон в сторону и принялась возиться с плащом.

– Почему ты так считаешь? – спросила она.

– Паренек изрядно преуспел в черной магии, – объяснил я. – По части контроля над чужим рассудком. Лишая других воли.

Она смерила меня ледяным взглядом:

– Не уверена, что понимаю тебя.

– Четвертый закон магии, – устало пояснил я. – Не позволяется устанавливать контроль над сознанием другого человека. Однако… черт, это едва ли не первое, что пытаются сделать большинство неразумных юнцов, – штучки в стиле джедаев. Иногда начинают с того, что заставляют учителя не заметить несделанной домашней работы или устраивают так, чтобы родители как бы по своей воле купили им машину… Магические способности проявляются годам к пятнадцати, а к семнадцати-восемнадцати сил у них уже хоть отбавляй.

– А это плохо?

– Очень часто, – кивнул я. – Вспомни, на что похожи люди в таком возрасте. И десяти секунд не проходит, чтобы они не думали о сексе. Рано или поздно – если кто-то не возьмется за их обучение – они залезут в голову школьной чирлидерши, чтобы добиться свидания. И не только свидания. А потом к другим девицам… да и парням, если быть политкорректным. Кому-то другому не нравится терять подружку или что его дочь обрюхатили, и тогда наш парень пытается замазать свои ошибки новой порцией магии.

– Но почему это карается смертью? – не поняла Мёрфи.

– Видишь ли… – Я нахмурился. – Залезать в чужое сознание трудно и опасно. И рано или поздно, меняя других, ты начинаешь меняться сам. Помнишь Микки Малона?

Мёрфи не вздрогнула, но руки ее на мгновение замерли. Микки Малон работал раньше у нее в отделе. Через несколько месяцев после того, как он вышел на пенсию, на него напал злобный, чертовски опасный дух, наложивший на него мучительное заклятие. В результате такого внедрения в психику пожилой уравновешенный пенсионер превратился в кричащего, совершенно неуправляемого безумца. Я сделал для бедолаги все, что мог, но зрелище было страшнее некуда.

– Помню, – тихо произнесла Мёрфи.

– Когда кто-то залезает в чужую голову, это причиняет там кучу повреждений – вроде того, что случилось с Микки Малоном. Но и того, кто это делает, такое действие тоже увечит. И чем сильнее ты искалечен, тем проще тебе калечить других. Порочный круг. Особенно это опасно для жертвы. Не только потому, что ее вдруг принуждают поверить, будто колдун – царь и бог всея Вселенной. Но и потому, что эти штучки здорово грузят психику, и чем непривычнее для себя приходится поступать человеку, тем больше это его калечит. По большей части все заканчивается вконец уже съехавшей крышей.

Мёрфи поежилась:

– Как у тех клерков, над которыми поработала Мавра? И ренфилдов?

При этом воспоминании мою руку пронзила вспышка фантомной боли.

– Именно так, – кивнул я.

– А что можно натворить с помощью такой магии? – спросила она. Голос ее звучал уже не столь обвиняюще.

– Достаточно. Этот парень заставил несколько человек покончить с собой. Других превратил в убийц. И еще кучу народа, по большей части собственных родственников, сделал своими рабами.

– Господи, – произнесла Мёрфи еще тише, – ужас какой!

Я кивнул:

– Такова черная магия. Стоит дать ей послабление – и она начинает менять тебя. Уродовать.

– Неужели Совет ничего больше не мог поделать?

– Не мог. Мальчишка зашел слишком далеко. Они ведь все перепробовали раньше. Иногда казалось, что колдун идет на поправку, но в конце концов все кончалось плохо. И это приводило к еще более серьезным жертвам. Поэтому, если кто-то из членов Совета не возьмет колдуна на поруки под личную ответственность, его просто убивают.

С минуту она обдумывала услышанное.

– А ты мог бы? – спросила она. – Взять его на поруки?

Я неловко поерзал на диване: