Третья террористическая Ильин Андрей
— Зачем так сказал? — обиделись они на него. — Мы же знаем, ты русским продаешь! Мы что — хуже, да?..
— Ну почему хуже… Я не сказал, что хуже… — замялся прапорщик. — Просто у меня сейчас нет того, что вам нужно.
— Не завезли — да? — все поняли несостоявшиеся покупатели гранатометов.
А вечером домой не вернулась дочь прапорщика. И за полночь не вернулась. Вернулась под утро оживленная и загадочная.
— Ты где была? — строго спросил у нее не сомкнувший до самого утра глаз отец.
— В ночном клубе. Я с такими интересными ребятами познакомилась!..
Дочь была взрослая и имела право знакомиться с потенциальными женихами. Пора уже. Но эти женихи были не обычными — были с Кавказа.
— Они такие забавные, такие интересные, они так здорово рассказывают о своих обычаях!..
Прапорщик напрягся. И не зря.
— Я запрещаю тебе с ними встречаться! — сказал он.
— Почему?
— Потому!
Объяснять дочери, что ее любят не за ее красивые глаза, а за папины гранатометы, он не стал. Ей вообще лучше было ничего не знать.
В тот же день ему позвонили дочкины ухажеры.
— У вас такая замечательная дочь, — поздравили его они, говоря с характерным акцентом.
— Не смейте трогать мою дочь! — не сдержавшись, прокричал в трубку не на шутку встревоженный отец.
— Зачем трогать? У нас до свадьбы трогать нельзя! — похвастался телефонный собеседник. — Такие у нас обычаи! Но можно невесту украсть!..
Прапорщик посмотрел на дочь, которая вертелась возле зеркала, и сразу все понял.
«Товар» тут же завезли. А за покупателями дело не стало — покупатели щедро расплатились, намекнув на возможность нового заказа.
На стеллаже, где лежали гранатометы, появились пустые ящики.
Когда соседу по лестничной клетке привезли из Чечни «цинк» с останками сгоревшего в БТРе сына, прапорщик подумал, что, возможно, это был его гранатомет. Но потом решил, что это совершенно не обязательно, потому что этих гранатометов в Чечне как грязи. Может, это не его гранатомет, а бывшего министра обороны, который передавал их боевикам тысячами? Он за министра отвечать не согласен!
И то верно — почему у нас всех собак всегда вешают исключительно на стрелочников и хоть бы одну на министра? Неправильно это!..
Когда на склад поступили переносные ракетно-зенитные комплексы, прапорщик Кузьмичев понял, что ему крупно повезло. Вернее, ему объяснили, что ему крупно повезло, потому что назвали цену, за которую готовы приобрести каждый ПЗРК.
Соблазн был велик. Но и риск тоже. Ракетный комплекс, в отличие от автомата, проходил по особому списку — так просто его не умыкнешь. С другой стороны, получив такие деньги, можно было откупиться от какой угодно ревизии! Рискнуть? Или нет?..
Сомнения жадного человека всегда истолковываются в пользу наживы. И прапорщик не устоял — сдав на пробу один ПЗРК, не забыв поделиться со своими, с которыми был в доле, начальниками. На следующий день ревизия не пришла, что было истолковано добрым предзнаменованием.
И прапорщик сдал еще один комплекс. Остановиться он, как и всякий вор, уже не мог, потому что останавливаться ему было уже бессмысленно — он в этом деле увяз по самую маковку и лишний эпизод в его будущем деле уже ничего ни прибавить ни убавить не мог. Так стоит ли стесняться?
Следующий ПЗРК он сбыл своим, местным. На чем и про кололся. Потому что «свои» притащили к нему «чужих». Не по доброй воле, чтобы при головах остаться…
…В дверь позвонили.
— Поди открой! — крикнул Кузьмич дочери.
Сам он с дивана вставать не хотел. Может он, в конце концов, позволить себе отдохнуть от трудов неправедных!
— Ты слышишь или нет?!
— Да слышу я, слышу! — раздраженно проорала из своей комнаты дочь.
— А чего не идешь?
— Не могу — я голая!
Кузьмич вздохнул и пошел к двери. Никакого сладу с этими бабами нет — то они голые, то в грязном халате, то в бигудях!.. Дверь открыть некому!..
— Кто там еще? — недовольно спросил он.
— Эй, слушай, дорогой, почтальон к тебе пришел! Открой срочно — да! — крикнули из-за двери. — Телеграмм тебе принес!
Кузьмич провернул защелку. А дальше… А дальше он ничего не понял — какая-то неведомая сила рванула его за грудки вперед, пушечным ядром вынося из квартиры, и потащила вниз по лестнице так, что ноги ступенек не касались.
Против подъезда стоял большой черный джип с распахнутыми дверцами, который стремительно, хотя никуда не ехал, приблизился. Кузьмича внесло в салон, дверцы захлопнулись, и джип рванул с места.
— Вы кто? — удивленно, потому что он даже еще испугаться не успел, спросил прапорщик.
Сидеть ему было неудобно, потому что планировка джипа была крайне неудачной — пол поднят очень высоко, отчего коленки задирались под самый подбородок.
— Вы кто?! — повторил он свой вопрос, уже подозревая худшее, подозревая, что его взяла милиция. Но милиция в его случае была бы далеко не худшим вариантом.
— Попался, гад! — мстительно сказал кто-то снизу. — Мы тебя отучим туфту впаривать!
И пол под ногами зашевелился, словно живой. Но прапорщику уже было не до пола!
— Зачем так нехорошо делаешь? — обернулся нему с переднего сиденья жуткого вида кавказец. — Зачем обманываешь, зачем плохой товар даешь?
— А?.. — прошипел снизу голос. — Зачем гнилой товар нам впарил?!
Сидящий рядом с прапорщиком мужчина, который тоже был кавказцем, подняв ногу, изо всех сил ткнул ею куда-то вниз.
«Пол» сказал:
— Ай!..
И затих.
— Если ты нас обманул, мы тебе голову резать будем! — дружески пообещал передний кавказец, оскалив зубы и проведя большим пальцем под подбородком. — Вот так резать будем!
Судя по всему, он не шутил, он излагал план предстоящих им совместных вечерних мероприятий.
— Всэм рэзать будем! Всэм до одного!..
Кузьмич почувствовал, как под его ногами замер, закаменел «пол». И как закаменел он сам! Если бы это были не чеченцы, если бы это была милиция, он бы обрадовался им как родным!
— Этого не может быть, я не обманывал, у меня как в аптеке! — залепетал он. — Это не я! Честное слово!..
— Разберемся… — грозно пообещал кавказец. — Со всеми, кто нас обманул, разберемся!
И глаза его нехорошо сверкнули…
Поздно ночью на перекрестке, недалеко от дома, где жил прапорщик Кузьмичев, остановилась машина. Большой черный джип. Дверцы распахнулись, и из машины на обочину выпал какой-то бесформенный сверток.
Дверцы хлопнули, и джип уехал.
Сверток остался лежать.
Размерами и внешними очертаниями сверток смутно напоминал человеческую фигуру, но только у ней не было ни рук, ни ног, ни головы. И еще этот сверток не шевелился…
Мимо проехала машина и еще одна, но никто не обратил внимания на кучу какого-то валяющегося на обочине тряпья. Или сделали вид, что не обратили, потому что нынче чем меньше ты видишь, тем спокойней спишь.
Безголовый, безрукий, слегка напоминающий человеческую фигуру сверток мог пролежать на обочине, наверное, до самого утра, если бы на него не обратили внимание случайные прохожие. Вернее, неслучайные прохожие. Две женщины — одна молодая, другая в возрасте. Они только что вышли из подъезда и, обойдя дом, подошли к дороге. И стали всматриваться вдаль. Похоже, они кого-то искали. Они искали своего пропавшего мужа и отца.
— Смотри-ка! — сказала одна из женщин.
И показала на лежащий на обочине сверток.
Они подошли к нему поближе.
Это был мешок, самый обычный мешок, в которых перевозят и хранят картошку. Только не похоже было, чтобы в нем была картошка, — этот мешок имел совсем-совсем другие очертания, был весь в крупных буграх и был в каких-то темных, промочивших ткань насквозь пятнах. Как будто в нем перевозили не картошку, а перевозили свежее мясо.
Женщины приблизились к мешку, и им вдруг стало неуютно, стало страшно, потому что они смогли оценить его размеры! Мешок был точно таким, каким должен быть, если в него засунуть человека. Например, их отца…
А вдруг?!
Боясь предположить худшее, боясь даже об этом подумать, они остановились в одном шаге от своей жутковатой находки.
Мать потянулась к горловине мешка.
— А если это он?! — испуганно ойкнула дочь. — Давай лучше милицию вызовем!
Но было уже поздно… Мешок зашевелился. И сказал:
— Они уехали?
Женщины с визгом отпрыгнули в стороны.
Из мешка показалась голова. Голова их отца. Которую трудно было узнать, потому что вся она была в ссадинах, синяках и кровоподтеках.
Голова испуганно огляделась по сторонам.
Машины не было!
Вслед за головой из мешка вылезли плечи. Руки. Туловище… Туловище тоже было в крови, пропитавшей рубаху и мешок.
Мать с дочерью разом, в голос завыли.
— А ну — цыц! — рявкнул на них муж и отец. — Помогите лучше.
Его подхватили под руки и повели к подъезду. Он шел с трудом, сильно прихрамывая, но шел своими ногами…
Что с ним произошло, прапорщик Кузьмичев так и не понял. Но более всего не понял, почему вернулся домой и почему с головой!
Его, ни сном ни духом не ожидавшего такого поворота событий, сняли с дивана, впихнули в джип и увезли в неизвестном направлении. Увезли чеченцы, которым он продал переносной ракетно-зенитный комплекс. Вернее, он не им продал, он местным браткам продал, а те перепродали его чеченцам. Которых предложенный товар чем-то не устроил.
По крайней мере, так понял Кузьмич. Понял, что ему предъявляют рекламацию, потому что чеченцы стали кричать, что он вор и обманщик, и стали его жестоко бить, требуя, чтобы он во всем признался. На их перекошенные злобой лица было жутко смотреть! А потом один из них выдернул из ножен здоровенный нож, которым хотел перерезать ему шею. Но его оттащили другие чеченцы, потом они долго о чем-то друг с другом спорили и снова хотели зарезать…
Он уже был уверен, что зарежут, он уж со всеми мысленно простился… Но его отпустили, потребовав вернуть деньги и сообщить им, когда на склад привезут новую партию «Игл».
— Если ты снова обманешь, мы тебя найдем и на куски порежем! — предупредили они. — Теперь ты только с нами торговать будешь, понял, да?!
Он все понял, понял, что торговать будет только с ними, что если кто-нибудь еще станет посягать на «их» оружие, то он должен тут же сдать им конкурентов, чтобы они с ними разобрались, как умеют.
Судя по всему, предприимчивые чеченцы решили, что этот склад отныне должен принадлежать не Министерству обороны, а им и снабжать только их. Наверное, так было удобней — получить оптом, в полную свою собственность целый воинский склад, вместо того чтобы мотаться по стране скупая оружие в розницу.
Он, конечно, с радостью согласился.
После чего его снова побили, засунули в мешок и выбросили возле дома, приказав минимум полчаса сидеть тихо, не шевелясь и не подавая признаков жизни.
А чтобы он понял, что они не шутят, что грозят всерьез, они напоследок сдернули с его ноги ботинок и, втянув ногу на какой-то случайный камень и с силой припечатав, прижав ступню сверху подошвой ботинка, рубанули ножом по мизинцу. Который отлетел.
Что было очень больно и очень страшно, но было гораздо лучше, чем если бы они, пусть даже безболезненно, отрезали ему голову!
В общем легко отделался Кузьмич, пальцем отделался вместо головы. Хотя… Хотя кто может знать, что его ждет впереди. Что всех нас ждет…
Глава 20
Разговор с Сулейманом был короткий — его уронили на землю и несколько минут пинали армейскими бутсами. Сулейман рычал как дикий зверь, пытаясь встать на ноги, но силы были явно не равными — он был один, а спецназовцев четверо. И даже лиц их нельзя было рассмотреть и запомнить, потому что все они были в масках.
Его снова роняли и снова били. Били очень расчетливо, так, чтобы не убить и не покалечить, но чтобы сделать больно и создать впечатление, что они готовы на все, что угодно.
— Хватит! — приказал командир.
Спецназовцы нехотя отступили. У них были давние счеты с «чехами», но позволить себе эмоции они не могли. Раз сказано хватит — значит, хватит! Сулейману хватит. Теперь он вряд ли бросится на них, а если бросится, то вряд ли сможет причинить какой-нибудь вред. Они должны были ошеломить его, сломить сопротивление — они это сделали. Теперь можно было переходить к следующей фазе психологической обработки — к задушевному разговору.
Сулеймана подхватили под руки и бросили на стул, встав с боков и сзади него.
— Здесь, — сказал командир, похлопывая ладонью по какой-то папочке, — на тебя столько, что хватит на три пожизненных срока…
В папочке ничего, кроме стопки чистых формата А-4 листов не было. Командир блефовал, исходя из того, что за любым из чеченцев тянется длинный кровавый след. Все они, даже самые лояльные днем, ночью были боевиками. Если сейчас не были, то на прошлой войне были. Все стреляли и резали российских солдат, держали в зинданах рабов и похищали скот. Потому что не только сейчас резали и похищали, а всегда, испокон веков, со времен генерала Ермолова и раньше тоже. Такая у них натура — бандитов, воров и убийц. Такая исторически сложившаяся национальная особенность. Поля возделывать, хлеб растить, работать — это не к ним. Это дело презренное. Даже своих чеченцев, которые не грабят и не воруют, а, к примеру, скот пасут, последними людьми считают. Слово «чабан» — худшее для них оскорбление. А вот если чужую отару из-за гор пригнал или рабов, которые за тебя пахать да строить будут, если убил кого-нибудь, кошелек у него забрав, — то ты герой и уважаемый член общества, которым мать с отцом и братья гордиться могут! В общем, дикий задержавшийся в стадии развитого феодализма народ. В любого пальцем ткни — бандюга и душегуб — не ошибешься. И сейчас не ошибешься! У этого Сулеймана за душой не одна загубленная жизнь — по роже видно! И по повадкам. Этот не просто глотки резал — этот с удовольствием резал, да еще хвастался потом!
С таким разговоры говорить — только время терять, этот премудростей виртуозно построенного допроса, которым на спецкурсах обучают, не оценит. С такими можно только силой… Это он понял, еще когда действительную служил. Были у них в роте чеченцы. Ребята они, конечно, отчаянные, на кулачки биться не боятся и друг друга в обиду не дают. Что есть — то есть! Дашь им слабину, считай, все, считай, они тебе на шею сели и ножки свесили — будешь им два года сапоги языком вместо щеток лизать. А если схлестнуться и верх взять, то они враз хвосты свои лохматые подожмут и служить будут как надо!
Только так с ними и можно — с каждым в отдельности и со всеми вместе. Как Еромолов. Или как Сталин. Тот их в несколько недель скрутил без всякой войны — рассадил по теплушкам и загнал в казахстанские степи. И ничего — никто не бузил. Поняли, что имеют дело с такой силой, которой их силенками не пересилить. На сорок лет притихли! Смешно сказать — боевики их, которые нынче по горам с автоматами скачут, за милую душу шоферили и на тракторах озимые пахали, борясь за звание «Ударник социалистического соревнования». Страшный Радуев в комсомольских вожаках ходил, стройотряды организуя и молодежь на стройки века вывозя, И хоть бы кто слово поперек линии партии вякнул! Потому что под силой ходили. А как сила ушла — трактора и значки комсомольские побросали и айда в горы исконным своим промыслом заниматься! И этот тоже, хоть теперь из себя паиньку строит…
— Баранов из Дагестана и Ингушетии угонял? — ткнул командир спецназовцев пальцем в пустой лист бумаги. — Угонял! Людей воровал? — перелистнул страницу. — Воровал! На воинские колонны нападал?.. И это было!.. Так что лет двадцать ты уже имеешь. Но это — потом. А вначале я тебя в камеру к уголовникам законопачу, я смогу, я по знакомству договорюсь. Знаешь, есть такие камеры, с особым, который выслуживается перед ментами, контингентом. Куда таких, как ты, которые не желают следствию помочь, упрямцев помещают. И знаешь, что там с ними делают? На коленки ставят и то, что ты с козами делал, — делают! И с тобой сделают. А я позабочусь, чтобы в твоей поганой деревне все об этом узнали!..
Сулейман дернулся и заскрежетал зубами. Его еле-еле удержали на стуле.
— Что глазищами вращаешь? — презрительно усмехнулся командир. — Не нравится?.. А тем, у кого ты детей крал и пальчики им резал, думаешь нравилось?.. Так что выбирай, или тебе «опущенным» ходить, или с нами договариваться.
— Ишак, сын ишака!.. — заорал Сулейман. — Я убью тебя!
И снова попытался вскочить на ноги, схлопотав несколько хорошо поставленных ударов по корпусу.
Командир недобро ухмыльнулся.
— Может, и убьешь… Когда-нибудь. Только вначале свою порцию сполна получишь! — И смачно хлопнул себя по заду. — То-то твой отец обрадуется…
Это был подлый и хорошо рассчитанный удар. Удар по больному чеченскому самолюбию!
— Ну что, будем говорить или дурака валять? И, быстро встав и подойдя вплотную к пленнику, командир сунул ему под нос фотографию. Той самой, которая была похищена, девочки.
— Где она? Говори! Быстро!..
И командир хлестанул Сулеймана по щеке. Обидно хлестанул, потому что открытой ладонью, а не кулаком! Не как мужчину!
Сулейман стал дергаться, пытаясь сбросить с себя чужие, крепко вцепившиеся в него руки, и стал страшно ругаться на своем языке. Говорить с ним было бесполезно, он уже ничего не понимал и не слышал, закусив удила! Он хотел сейчас только одного — хотел разорвать обидчиков и хотел умереть! Человека, который не боится смерти, который ее желает, запугать невозможно.
— Утихомирьте его.
Разбушевавшегося пленника свалили на пол, немного, для профилактики, попинали, с хрустом ввернули за спину руки и защелкнули на запястьях браслеты.
Не «потек» Сулейман, хотя должен был… Крепок в коленках оказался, крепче, чем они рассчитывали.
— Володя! — негромко позвал командир.
Один из бойцов, оторвавшись от пленника, вопросительно взглянул на командира. Тот кивнул на дверь.
В темном коридорчике, не выходя на крыльцо, они встали, нервно затягиваясь, закурили.
— Что делать будем, Виктор Павлович? — спросил боец.
— То, что делали, — колоть, — ответил тот. — До самой… — И назвал, до какого места им следовало раскалывать упорствующего Сулеймана. — А если не сможем, то придется его «чистить» и по-тихому отсюда сматываться…
По-тихому — это значит без денег, без вербовки и с трупом…
Труп — ладно, труп можно списать на «текучку», подвязав его к какому-нибудь делу, а вот денег жалко. И сил, которые они на это дело угрохали. Нет, отступать нежелательно, надо долавливать!
— Давай по второму варианту…
— Есть, товарищ подполковник, — официально ответил Володя.
Командир вернулся в дом, сел напротив Сулеймана и, раскачиваясь на стуле, заговорил с ним по-дружески — без тумаков и окриков.
— Да-а… промахнулся ты, парень, на этот раз. Сильно промахнулся! — сказал с нотками сочувствия в голосе он. — Лажанулся!.. Как же ты так, а? Думать надо, с кем дело имеешь…
Чеченец напрягся. Ничего хорошего он от этих русских не ждал. От любых не ждал, но от этих особенно.
— Ты хоть знаешь, кто ее дед? — многозначительным шепотом спросил командир, закатывая к потолку глаза…
Дед девочки был никто — потому что его давно на этом свете не было, он — умер. Но Сулейман этого мог не знать. Не должен был знать. Он запросто мог схватить и сунуть в машину любую подвернувшуюся ему под руку жертву. Максимум, на что он был способен, — это спросить девочку о финансовых возможностях родителей. Да и то едва ли — их благосостояние родственников не интересовало, они всем назначали примерно одну сумму выкупа, потому что когда начинали высылать по почте детские пальчики, то деньги всегда получали. Ну или почти всегда…
— Дед у нее там сидит, — ткнул указательным пальцем в потолок командир. — И теперь из-за тебя волну гонит!.. Штормовую! Ты что думаешь, нам интересно тут с тобой лясы точить, ты думаешь, у нас других, более приятных, занятий не найдётся? — перешел на совсем уже доверительный тон командир. — Мы бы давно все на койках припухали, если бы ты нам боевые тревоги не устраивал!..
Командир не просто так болтал, он готовил Сулеймана ко «второму варианту». Бойцы, как могли-подыгрывали своему непосредственному начальнику. Им уходить отсюда с пустыми руками тоже не хотелось. И даже больше, чем командиру, — у того хоть звезды есть, а у них только оклад да не выплаченные за полгода «боевые».
— Ты что, кого-нибудь попроще не мог найти? — притворно вздыхал, жалея себя и чеченца, командир. — Мало, что ли, девчонок по улицам бегает? Так нет же — выбрал, на свою и нашу головы!..
Сулейман слушал напряженно. Это хорошо, что напряженно, — пусть слушает, пусть проникается. Он должен поверить в то, что им деваться некуда, что они отсюда пустыми не уйдут…
На улице блеснули фары, во двор въехала машина. Судя по всему, это был Володя.
— Ну что, может, договоримся? — миролюбиво спросил командир. — Ты нам девочку, мы тебе свободу. Если мало — пять штук отступных дадим за моральные убытки.
Сулейман с ненавистью взглянул на него. Похоже, не получится договориться. Добром… В комнату вошел Володя, молча кивнул. Все в порядке.
— Ну не хочешь — как хочешь, — развел руками командир. — Ты нам выбора не оставляешь.
И быстро взглянул на бойцов. Которые тут же, выполняя молчаливый приказ, придвинулись к пленнику, готовые броситься на него в любое мгновенье.
— Давай его сюда…
В комнату втолкнули мальчишку. Чеченского мальчишку. Лет десяти. Сулейман взревел диким зверем и дернулся в сторону командира, желая достать его зубами, потому что руки у него были стянуты за спиной. Но бойцы, которые были начеку, легко справились с ним, отбросив назад.
Володя сгреб мальчика, придвинул к себе и схватив за волосы, развернул лицом к отцу. Было видно, что он готов выполнить любой приказ.
— Ну что? — спросил командир, — будем разменивать фигуры?
Этой мудреной фразы Сулейман не понял, но понял главное — понял, что сейчас, при нем, на его глазах будут убивать его сына!
— Шакалы!! — заорал Сулейман.
— Заткнись, ты, ублюдок! — перекрывая его, рявкнул командир. — Девочку не жалеешь — сына своего пожалей!
Командир знал, как разговаривать с «чехами» — так же, как они разговаривают! С позиции силы! Нормальной животной силы! Потому что силу — только сила ломит! Оттого «чехов» все боятся и перед ними пасуют, что знают, что они готовы легко, не моргнув глазом, прикончить кого угодно. И по этой причине «чехи» чувствуют свое превосходство над всеми остальными, кто не способен, не задумываясь, перерезать живому человеку глотку… Только это не тот случай, это — другой случай!..
Командир вскочил на ноги и, глядя в глаза Сулеймана, потянул из ножен штык-нож.
Это был ход, рассчитанный на менталитет чеченца, потому что русский никогда бы не поверил, что русский же офицер способен убить — зарезать ножом — ребенка. До самого последнего мгновенья не верил бы! А чеченец поверит, потому что будет судить по себе, а для него чужая жизнь, хоть солдата, хоть ребенка, — не такая уж ценность. Для него — только его ребенок ценность!
Командир подошел к мальчику и сделал то, что сделал его отец с похищенной им девочкой на той видеокассете, — он схватил его за ухо, сильно оттянул в сторону и приложил к нему остро заточенный штык-нож.
Мальчик не плакал и не кричал, потому что это был чеченский мальчик, — он только побелел и стиснул зубы, затравленным волчонком глядя на бойцов.
«Ну что?.. — вопросительно взглянул командир на Сулеймана. — Резать?..»
Тот уже готов был сдаться, но против работал все тот же чеченский менталитет — он не верил, что его и его сына отпустят отсюда живыми. Они все равно убьют их, потому что именно так сделал бы он — все узнал и убил. Потому, что такие обиды не прощают и оставлять в живых кровников глупо и опасно. Их нужно убить хотя бы из чувства самосохранения, прямо сейчас, спасая тем себя и своих будущих детей и внуков. И они должны убить, так как знают, что иначе он, несмотря на маски, найдет их и зарежет!
Но командир не понял его, он истолковал его молчание по-своему, он подумал, что в его решимости сомневаются. И резанул по уху. Сталь легко перерубила плоть, и в его пальцах остался ошметок уха.
«А ты как думал — кровь за кровь, плоть за плоть!..» — зло, оправдывая сам себя, подумал командир.
Из перерезанного уха мальчика хлестала кровь.
Но он и тогда не заплакал, потому что на него смотрел его отец, которому он боялся показать свою слабость. Он держался как мужчина!
«Хрен их завоюешь! — мгновенно подумали бойцы и подумал их командир. — Наши бы детки давно слюни распустили, а этот ни черта!..»
— Ну, что теперь скажешь? — повернулся к Сулейману командир. — Где девочка?
И понял, нутром почуял, что ничего он не скажет, хоть брюхо его детенышу вспарывай! Но только не будет брюха!
— Ты, ишак дремучий! — заорал, срываясь, командир. — Я же твоего сына режу, а ты как чурбан!.. Он же у тебя один — я же род твой прерву! А девчонку, один хрен, найду. Без тебя найду!
И вдруг, бросив нож вниз и подцепив острием штаны, одним рывком резанул ремень и пояс. Штаны свалились вниз, на колени. Мальчишка вздрогнул, потому что не был к этому готов, потому что ему стало стыдно стоять вот так, без штанов.
— Я же ему к чертовой матери все отрежу! — страшно проорал командир. — Он же бабой у тебя станет! Из-за тебя!
И, мгновенно уловив в глазах Сулеймана испуг, поймал, схватил пацана за самое уязвимое его место. Оттянул, как кастрируемому барану, приложил к натянутой коже штык-нож…
Он не знал, сможет ли вот так резануть по натянутой плоти. Может, нет, потому что даже убить, ткнув ножом пацану в живот, было бы легче и милосердней. Скорее всего нет… Но может, и да! Уже не из-за девочки, из-за того, что надоело ему быть слабее чеченцев и собирать отрезанные ими головы своих и чужих бойцов!..
— Говори, падла! Или я причиндалы твоего щенка тебе в рот запихну!..
Этот язык Сулейману был понятен, на этом языке вся Россия разговаривает — на языке братков! Он поверил, что русский командир не пугает, что он выполнит свою угрозу, что он резанет!..
— Отпусти его! — тихо, со страшным напряжением сказал Сулейман.
И командир понял, что переломил ситуацию, что отец не хочет говорить при сыне, не хочет показывать свою слабость.
И еще понял, что теперь не сможет сделать то, что только что собирался сделать, — теперь уже нет! Точно — нет!..
Глава 21
Дело было дрянь. Уже шестой день они не выходили из боев, потеряв половину отряда. Федералы гнали их, зажимая с флангов и выводя на «вертушки» и минные поля, но они каким-то чудом уходили. Пока — уходили…
Теперь они залегли в какой-то случайной, встретившейся на их пути яме, заваленной мусором, залитой водой и заросшей по периметру кустарником, надеясь дождаться здесь ночи. В яме дышать было нечем от густого, тошнотворно-сладкого трупного запаха, исходящего от сваленных в яму трупов павших животных, которые активно разлагались. Но выбирать не приходилось…
Они лежали, изготовив к бою оружие, слыша как мимо проходят русские патрули. Они уже не верили, что смогут выбраться из этой ямы, из этой заварушки живыми. И вообще уже мало во что верили…
Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что партизаны на этом свете не заживаются. Если они не попадают в засады, то подрываются на переходе на минах, если обходят мины, то гибнут в бою, угодив под залп минометной батареи или системы «Град», если избегают открытых боев, прячась в горных убежищах или бункерах, их рано или поздно находит и выкуривает оттуда разведка, если они вообще никуда не высовываются, не воюют, не стреляют и не взрывают, а сидят, то умирают от голода, холода, болезней и суда шариата.
Не жильцы партизаны!
И самые первые среди нежильцов — новообращенные в ислам перебежчики. Они — главные кандидаты в покойники — им предоставляется почетное право первыми ступать на мины, идти в голове маршевых колонн в дозоре и в первых шеренгах наступающих цепей, а в случае чьего-нибудь предательства быть главными подозреваемыми.
Что Аслан Салаев понял очень быстро. Понял, что если он хочет остаться в живых, а ему очень хотелось остаться в живых, то следует подыскать себе какое-нибудь теплое местечко. «Степень теплоты» которого на любой войне определяется удаленностью от передовой и близостью к штабу. Правда, это на обычной войне, в партизанской все оказалось куда как сложнее.
Он стал ждать удобный, чтобы выслужиться, случай.
Который представился…
Один из известных в Чечне полевых командиров задумал устроить набег на железнодорожную ветку, соединяющую Чечню с Россией, и ему требовались минеры. По своей воинской специальности Аслан, тогда еще бывший Степаном Емельяновым, был сапером и поэтому вызвался участвовать в рейде. Лишь бы выбраться из этого маленького, обреченного на гибель отряда.
Около недели они готовились к рейду на затерянной в горах базе, учась обращаться с взрывчаткой. Проводивший занятия инструктор по-русски говорил плохо, но дело разумел.
— Это есть опора, это есть несущий пролет, — рисовал он прутиком на земле железнодорожный мост. — Вам надо брать взрывчатка, — взвешивал на руке связку толовых шашек, — и привязывать их сюда.
Тыкал прутиком в рисунок.
— Это самое слабое место. Тут, тут и тут. Надо делать так, — показывал инструктор, прислоняя шашки к стволу дерева и показывая, как их надо расположить.
Все это Аслану было знакомо, все это он уже проходил — в саперной учебке. Только там, на занятиях по минно-взрывному делу, он учился обезвреживать мины и фугасы, а здесь закладывать — вот и вся разница. Закладывать было даже проще, чем разминировать.
Он первым справлялся с заданием, и инструктор, проверяя его работу, хвалил его.
— Да, это хорошо. Ты раньше взрывал мосты?
— Случалось, — кивал Аслан.
Врал, конечно, но ему нужно было выделиться среди других боевиков, чтобы из «окопов» выбраться. Из «пехоты» — которая самый расходный, так как самый заменяемый, на войне материал.
— Рельсы надо взрывать так.
Откуда-то извлекался десятисантиметровый обрубок рельса, манипулируя которым инструктор показывал, как и куда следует закладывать взрывчатку.
— Надо здесь, где рядом две рельсы, — говорил он.
В общем, в месте стыка…
Обучение продвигалось быстро, потому что ничему лишнему их не учили, только взрыву мостов, что обозначало, что их готовят не вообще профессии, а для одной конкретной операции.
В рейд пошли не все — пошли те, на которых указал инструктор, в их числе Аслан. Их построили на поляне и поставили боевую задачу — не самую простую задачу, потому что действовать им предстояло не здесь, не в Чечне, а на русской территории. Похоже, командиры решили устроить федералам маленькую рельсовую войну. Так что это еще не известно — выгадал он или проиграл…
До места добирались двумя группами, почти неделю, потому что идти приходилось ночами. На дневки залегали в заранее приготовленных схронах, два раза останавливались в селах, у надежных людей, под самым носом у федералов. День отдыхали, выставив во все стороны дозоры, ближе к полуночи вновь трогались в путь…
Читать бесплатно другие книги:
