Куколка для монстра Платова Виктория

Я знала, где находятся старые ворота, хотя в февральской темноте они показались мне скорее калиткой. Они вели к той стороне улицы, на которой меня ждала машина капитана Лапицкого. Все повторяется с той лишь разницей, что сейчас я готова сама идти за Эриком. И идти добровольно. Но ничего этого я не сказала ему. Я только кивнула.

– Да, я знаю, где старые ворота…

– Неважно ты выглядишь, душа моя… Ни следа от былой красоты. Но ничего, это дело мы поправим. Только обещай меня слушаться.

– Я подумаю…

– Она еще собирается думать! Как только тебя не вытащили и не пришили! Твое счастье, что ты вовремя впала в кому… Сделаем так: я сейчас уйду, а ты минут через тридцать выйдешь воздухом подышать. Устроим операцию «Леди исчезает», как у твоего толстого любимца. Это вполне невинно, тем более – погода хорошая. Тебя никто ни в чем не заподозрит, если учесть, что идти тебе некуда, здесь все это знают. Ты ведь у нас крошка без памяти. Или я ошибаюсь?

– Нет.

– Это печально, но не смертельно. Жду с нетерпением. Машину хоть помнишь? Подержанный «Фольксваген-Гольф», уж извини. Твою-то продать пришлось, я ведь не думал, что ты останешься в живых. Целую и жду, душа моя…

Он еще раз с удовольствием поцеловал меня и исчез. Так быстро, что оставил после себя смутное ощущение нереальности происходящего. Скоро начнется утренний обход – меня вполне могут навестить. И я снова останусь в палате, совсем одна, даже не зная, что делать с этим своим именем – Анна… Если бы я могла – я бы бросилась за Эриком прямо сейчас… Но я все-таки выждала положенные полчаса, которые показались мне вечностью.

Пора уходить. Пора навсегда покинуть эту нору неизвестного мне зверя. Я почувствовала, что улыбаюсь, это было похоже на сдержанное торжество победителя. Я больше никогда не вернусь сюда. Больше никто не будет делать ставок, больше никто не будет допрашивать меня и вертеть юркий «браунинг» перед носом. Сейчас я даже не придавала значения тому, что рассказал мне Эрик. Похоже, у меня была веселая насыщенная жизнь в обрамлении Хичкока. Пусть будет так…

…В коридоре я еще нашла в себе силы поболтать с Эллочкой. Теперь она читала какую-то канадку, кажется, Маргарет Этвуд. У меня не было никакого представления о ней, но роман назывался многообещающе – «Постижение». Постижение – это то, что мне предстоит. Пользуясь Эллочкиным всегдашним расположением ко всему человечеству, я попросила телефон и снова набрала номер Насти. И снова никто мне не ответил… Ничего, я позвоню позже….Незамеченной я выскочила в парк через ту самую лестницу, по которой мы спускались с капитаном. Теперь на мне были только тапочки и халат, но я была свободна.

…В парке было ветрено и холодно. Я старалась идти спокойно – тихая прогулка заключенных, только и всего, – но у самых ворот ускорила шаг. Больше всего я боялась, что Эрик не дождется меня и уедет. Больше всего я боялась, что никакого Эрика не существует в застывшем февральском мироздании, что все это только игра моего расшалившегося в отсутствие памяти воображения…

Но Эрик существовал.

Я поняла это сразу, как только оказалась на улице. Видимо, он не совсем был уверен в том, что моя бедная голова помнит, как выглядит «Фольксваген-Гольф», и потому посигналил.

Я помахала ему рукой и спустя несколько секунд уже сидела в салоне. Эрик мгновенно сорвался с места, навсегда увозя меня от места моего заточения…

…В салоне было тепло, и все-таки я не могла согреться. Я прятала руки под мышками, а Эрик смотрел на меня в зеркало заднего вида с веселым осуждением. Наконец он сжалился надо мной и радостно промурлыкал:

– Что, замерзла, деятельница? Шубу возьми, вон в пакете, рядом с тобой. Твоя любимая, соболишко. Были не лучшие времена, но ее я не продал. Цени.

– Я ценю, – машинально ответила я и вытащила шубу. Шуба была чересчур роскошной, чтобы принадлежать женщине в больничном халате не первой свежести, но чем черт не шутит… Я завернулась в нее и подумала, что вполне могу себе понравиться.

Эрик оказался лихачом. Я не успевала даже рассмотреть улицы за стеклом, но это не было обязательным: я все равно не узнала бы их. С тем же успехом я могла оказаться на всех других улицах.

– Куда мы едем? – спросила я Эрика, прислушиваясь к жизни внутри шубы.

Это была многообещающая жизнь выпавших волосков, оставшихся на подкладке. Каких-то терпких духов (принадлежавших, видимо, мне). Каких-то стойких одеколонов (принадлежавших, видимо, мужчинам, которые мне нравились). Небрежной полоски следа от помады (я сразу влюбилась в тон этой помады, хотя, наверное, уместнее было сказать не «сразу», а «заново»). В этой шубе запросто уместились все мои представления о гильотинах, занюханных хиппи, милицейских капитанах и породах собак… Не говоря уже об оседлом немецком цыгане Эрике, который весело пялился на меня в зеркало заднего вида.

– Все-таки куда? – впервые за все время выхода из комы мной овладело веселое бесшабашное любопытство. Уж теперь-то я обязательно получу ответы на все свои вопросы.

– Куда-куда… В жопу труда. Снял для нас маленькое гнездышко у Речного вокзала. Сама понимаешь, в нашем положении лучше отсиживаться, как потаскухам во время Олимпиады, за сто пятым километром. Это, конечно, не Версаль, но полутораспальная кровать в твоем распоряжении… Я перевез кое-что из твоих вещей – так, по мелочи, но на первое время хватит. Пока не сделаем тебе документы – и привет семье…

– Какие документы? – Я все еще не слышала Эрика.

Я не слышала ничего из его туманных намеков на некие обстоятельства, которые не были известны мне. Соболиная шуба, в которой не обидно умереть, и имя Анна, в котором уютно жить, мне нравились, но все остальное?.. Неужели за этим именем есть тайная двусмысленность?.. Я откинулась на сиденье и закрыла глаза: двусмысленность, почему бы и нет, ведь имя «Анна» одинаково читается слева направо и справа налево.

– Да, вижу, с башней у тебя действительно не слава богу. Сейчас приедем домой и поговорим…

Что ж, поговорим. Получим ответы на интересующие нас вопросы. После растительной жизни в клинике заднее сиденье машины Эрика казалось мне райскими кущами. А музыкой небесных сфер был его чуть гундосый, чуть хрипловатый, чуть развязный и невыносимо обаятельный голос…

– Какие сигареты я курила? – спросила я у Эрика, не открывая глаз.

– Слава богу, вспомнила… Они все в той же многострадальной сумке. Можешь достать и полюбоваться на свой пейзанский вкус.

Я выудила из сумки блок сигарет (видимо, у Эрика широкая душа, и мне это нравится, черт возьми!), надорвала его и только потом с любопытством рассмотрела вынутую пачку.

«Житан Блондз».

Совсем неплохо для начала. Я вдруг вспомнила Настю, которая приносила мне сигареты. Тогда мне очень хотелось взять «Житан»…

– Ты подкуришь? – спросила я у Эрика, выбив сигарету из пачки. И тут же поймала себя на том, что говорю с его интонациями. Похоже, информация о молочных братьях и сестрах не так уж неверна.

– Куда денусь, – не снижая скорости, он повернулся ко мне и щелкнул «Зиппо».

На Ленинградском проспекте (Эрик галантно представил меня и проспект друг другу) мы попали в пробку. Эрик нетерпеливо постукивал большими пальцами по рулю, а я, куря сигарету за сигаретой, пыталась вспомнить географию города. Пыталась – и не могла. Смутное чувство чего-то неуловимо знакомого, но ускользающего из прихотливого затуманенного сознания не покидало меня.

…Спустя полчаса Эрик уже звенел ключами у обыкновенной, обитой жалким дерматином, двери на шестом этаже девятиэтажного дома. Номер квартиры вселил в меня уверенность – 151. Именно с этих цифр начинался телефон Насти…

Прежде чем толкнуть дверь, Эрик пожевал губами и, повернувшись ко мне, виновато произнес:

– Покаюсь тебе, Анька. Микушку пришлось отправить на панель. Сама понимаешь, возиться с псом в моей ситуации было просто глупо, а хороших рук для него не нашлось. Уж слишком верным ты его сделала. Прямо под себя скроила…

Я с недоумением посмотрела на Эрика:

– Кто это – Микушка?

– Н-да… Проколец… Все забываю о твоем плачевном состоянии. Мик – это собачонка твоя комнатная. Крохотный такой ротвейлер. Семьдесят сантиметров в холке. Что, правда не помнишь? Вот оно, человеческое вероломство. И черная неблагодарность. А ведь он мог за тебя глотку перегрызть кому угодно. В этом мы с ним похожи, любовь моя.

Вот оно что – ротвейлеры… Вот почему тогда, на даче, мне показалось, что именно ротвейлеров я должна была вспомнить прежде всего. Эрик аккуратно и методично прибирался в квартире моего сознания, расставляя все вещи по их привычным местам.

Но теперь мне предстояло испытание еще одной квартирой – номер 151.

…Это было то еще зрелище. Прихожая и маленькая кухня были страшно запущены, комната, почти лишенная мебели, забита коробками и вещами, сваленными прямо на коробки. Но посреди всего этого бедлама победно возвышался отлично сервированный на двоих стол. Свечи и цветы в низкой вазе дополняли картину.

– По какому поводу праздник? – критически оглядев обстановку, спросила я. И опять в моем голосе проскользнули интонации Эрика. Ты все схватываешь на лету, девочка, поздравляю…

– По поводу твоего возвращения в родное бунгало, – Эрик поцеловал меня в щеку. – Это, правда, не совсем бунгало и не совсем родное. Но все-таки…

– Ты был так уверен, что я поеду с тобой?

– Конечно. Ведь я тебя знаю как облупленную. Ты бы никогда не осталась в этой богадельне. Свобода – и свобода передвижения в частности – для моей Аньки превыше всего. Позвольте манто, мадам!

Я скинула шубу прямо на руки Эрику и осталась в больничном халате. Эрик поморщился:

– Значит, так, девочка моя. Сначала в ванную, потом одеваться… Я приготовил для тебя твой любимый прикид. Тот самый, который так неотразимо действует на богатых папиков… Потом можжевеловая водка, потом все остальное. Устраивает тебя такой план действий?

– Вполне.

Эрик сопроводил меня в ванную и целомудренно остался за дверью. В ванной я нашла все, что нужно; все, от чего отвыкла в настоящей жизни. И может быть, к чему привыкла в прошлой.

Дорогая пена для ванн, дорогой шампунь, дорогое мыло. Судя по нерезкому, едва уловимому, девственному запаху, они действительно были дорогими… Полку под большим зеркалом занимала целая батарея баночек с кремами и лосьонами. Я пустила воду и через несколько минут с наслаждением погрузилась в нее. Сначала я от нечего делать рассматривала полки на противоположной стене, до самого потолка забитые одеколонными флаконами. Все флаконы были либо запечатаны, либо едва начаты. Похоже, Эрик экспериментировал с запахами, а может быть, для каждой части тела у него был отдельный одеколон – ведь все части его тела, как и черты лица, жили своей собственной жизнью. Я вспомнила его руки на руле, как будто бы понятия не имеющие друг о друге; носки его ботинок, как будто бы отворачивающиеся друг от друга… Я лениво думала об этом и рассматривала одеколоны. Долго. Пожалуй, слишком долго я не могла оторваться от всех этих легко читающихся и легко переводимых названий. И только потом поняла, почему делаю это: я все еще боялась посмотреть на себя.

Ну, решайся же, наконец. Вода всегда подаст тебя в выгодном свете, а пена для ванн скроет все недостатки. Но я так и не решилась. Сначала нужно побольше узнать о себе из первых рук, а уж потом придет время знакомиться с собой. Я закрыла глаза, чувствуя, как горячие, наполненные экзотическими ароматами струи (банальная химическая отдушка, только и всего, не надо обольщаться) смывают с меня и стерильную грязь образцово-показательной клиники, и двухмесячную кому. Еще полчаса, и из этой французской пены для ванн может, как Афродита, родиться и моя собственная память.

Афродита, рожденная из пены. Афина, рожденная из головы Зевса. Ты имеешь представление о древнегреческих мифах, Анна. Значит, ты не безнадежна. Я поймала себя на мысли, что уже привыкла к своему имени, хотя так и не вспомнила его. Есть чему порадоваться. Есть за что поднять первую рюмку можжевеловой водки. К ней я испытываю особую нежность, если верить Эрику. Он должен принести халат и все мне объяснить.

Я так долго и умиротворенно покоилась в толще воды, что Эрик забеспокоился. Он вкрадчиво постучал в дверь и таким же вкрадчивым голосом сказал:

– Ты не утонула там, любовь моя? Неприятности с Гарри накануне воссоединения святого семейства нам не нужны.

«Неприятности с Гарри». Еще один фильм Хичкока. Я, кажется, знаю все его фильмы, вот только не могу понять, так ли уж он мне нравится…

– Сейчас выхожу, – ответила я Эрику. – Принеси мне халат.

– Уже принес.

Эрик распахнул дверь и оказался на пороге с белым махровым халатом в руках. Странно, я не испытала никакого стеснения, когда вылезла из ванны и позволила Эрику укутать себя восхитительно свежей махровой тканью.

– А ты все такая же бесстыжая, любовь моя, – удовлетворенно констатировал он, затягивая мне пояс на талии.

– Такая же бесстыжая, как твои губы, – мне вдруг захотелось поиграть с ним в слова. Откуда что берется, черт возьми?!

– …такие же бесстыжие, как твои бедра. Сумасшедшая женщина! Почему ты не вышла за меня замуж?

– Решила остаться на своей девичьей фамилии. Кстати, Эрик, как звучит моя девичья фамилия? – Я со жгучим любопытством посмотрела на него.

– Ты и этого не помнишь? – сказал он, сосредоточенно вытирая полотенцем мои мокрые волосы. – Александрова. Во всяком случае, именно эта фамилия была записана в твоем паспорте.

– Я хочу посмотреть, – законная просьба законной владелицы.

– На что?

– На фамилию. И на паспорт заодно.

– Всенепременно. Но только не сейчас.

– Почему?

– Если ты действительно ни черта не помнишь, любовь моя, к нескольким сюрпризам тебя нужно подготовить. После семейного обеда. Надо же, как волосы у тебя отросли, – он провел рукой по моим волосам, – и прическа ни к черту. Запустили, запустили тебя… Ладно, это дело наживное. Ну, иди переодевайся. Я тебя жду.

Эрик проводил меня к дверям второй комнаты, в которой я еще не была. Толкнув дверь, он сказал:

– Твои апартаменты. Зная твою любовь к чистке перьев, даю полчаса. Торжественный сбор в гостиной. Водка, сыр, бастурма, зелень, соленые огурцы и я. Все – твое любимое. И все пребывает в нетерпении.

Я закрыла за собой дверь и осталась одна. Маленькая комната, в отличие от гостиной, где окопался Эрик со своими коробками, имела вполне пристойный вид, хотя и была довольно аскетична.

Широкая кровать, застеленная розовым покрывалом с экзотическими китайскими птицами; плюшевое кресло, трюмо, занимающее полстены, – три раскрытые створки зеркала, похожие на триптихи художников северного Возрождения…

Странно, как такие ассоциации могут возникнуть у женщины, которая предпочитает всему можжевеловую водку и соленые огурцы? И которую развязный оседлый цыган Эрик Моргенштерн называет молочной сестрой? Впрочем, если верить ему, меня еще ждет множество сюрпризов…

…На кровати, аккуратно разложенные, лежали вещи. Эрик постарался на славу, он все учел: тонкое кружевное белье, туфли на шпильках, невесомый кусок ткани соблазнительной расцветки, подозрительно смахивающий на вечернее платье.

Я встала между трюмо и кроватью, отразилась сразу в трех зеркалах и медленно сбросила халат на пол. Голенькая, только что родившаяся Анна Александрова.

Мое обнаженное тело ничего не сказало мне, но и не вызвало никакого протеста – вполне, вполне. Я взяла белье, надела его и сразу же почувствовала себя увереннее: новая жизнь начинается неплохо. Затем наступила очередь платья. Прежде чем одеться, я взяла его в руки и поднесла к лицу: оно не было новым (в отличие от белья), оно еще хранило едва уловимый, но стойкий аромат каких-то духов. Духи мне понравились (я бы выбрала именно их, если бы имела возможность выбирать), да и платье тоже. Я осторожно проскользнула в него и почувствовала себя вполне уверенно. Теперь можно обратиться к зеркалам и наконец-то оценить себя.

Платье сидело идеально. Я удивилась этому и сразу же подумала: разве может быть иначе, ведь это же твое платье! Любимый прикид, который безотказно действует на «богатых папиков», как выразился Эрик. Интересно, что это еще за богатые папики и какое отношение они имеют ко мне?..

Вяло думая об этом, я надела туфли. Они тоже не были новыми, но нога вошла в них идеально. Я удивилась этому и сразу же подумала: разве может быть иначе, ведь это твои туфли!

Какое облегчение, еще немного – и ты окончательно обретешь себя.

Я села перед зеркалом и сразу же нашла то, что искала: косметика. О ней тоже позаботился Эрик, милый молочный братец, если верить тому, о чем он говорит.

Для начала я взяла флакончик духов и осторожно понюхала его: это был тот же запах, которым пропиталось платье. Я вылила несколько капель на мочки ушей и запястья, растерла их и осталась довольна. Моя отвыкшая от посторонних ароматов, стерильно-больничная кожа ждала этого. Теперь можно заняться лицом.

Но по-настоящему накраситься не получилось. То ли я отвыкла от невинных женских хитростей, пока находилась в коме, то ли была не готова ко всему этому великолепию, во всяком случае, мне даже не удалось подвести глаза. Временные трудности, утешила я себя. С тремя кольцами, серьгами и ожерельем удалось справиться куда быстрее. Я машинально закрыла глаза и надела кольца: все сразу же стало на свои места – они подходили к моим пальцам идеально, я даже не ошиблась, надевая их, я даже не раздумывала.

От этого захотелось разбить голову – я ничего, ничего не помнила!.. Даже эти вещи знали обо мне больше, чем я сама. Дальше оставаться одной было невозможно. Почти опрометью я бросилась из комнаты, плотно закрыв за собой дверь. Я надеялась, что Эрик все объяснит мне, что он поможет вспомнить…

…Эрик уже сидел за столом. Он сменил свой богемно-джинсовый прикид на строгий костюм, подпер жилистую смуглую шею стильным галстуком и находился в самом благостном расположении духа. Мое появление он приветствовал громкими хлопками в ладоши и одобрительным свистом:

– Добро пожаловать в Иерусалим, Богородица! Только ты раньше времени на пятнадцать минут. Не узнаю брата Колю!

– Я и сама себя не узнаю, – выпалила я Эрику правду с жалкой улыбкой.

– Ничего, это дело поправимое, – утешил он. – А где же знаменитая демоническая подводка глаз? Где же воспламеняющая преступные страсти губная помада? Теряешь квалификацию, любовь моя.

– Прости, пожалуйста… Надеюсь восстановить ее с твоей помощью.

– Ну, если все в сборе – приступим.

Эрик поднялся со своего места, обошел стол и жестом метрдотеля со стажем отодвинул стул, приглашая меня сесть. Почему я так легко подумала об этом? Неужели Эрик прав и я только и делала, что благосклонно принимала эти профессионально-ресторанные знаки внимания? Я тряхнула головой, чтобы избавиться от этого наваждения, и села на стул, предложенный Эриком, закинув ногу на ногу. Действительно, хорошие туфли…

Эрик разлил водку по рюмкам, положил мне на тарелку кусочки бастурмы (неужели в прошлой жизни я любила вяленое мясо?), сыра (неужели в прошлой жизни это был мой любимый сорт сыра?) и аккуратно разрезанные огурцы (неужели в прошлой жизни я была такой плебейкой?). Покончив с приготовлениями, он поднял свою рюмку, кивком приглашая меня присоединиться.

– Ну, за возвращение! – выспренне произнес он. – За возвращение вавилонской блудницы, хитрой бестии, удачливой суки, которая всегда выходила сухой из воды. За возвращение самой классной бабы этого города и этой страны. За тебя, любовь моя!

Мы чокнулись. Я залпом выпила водку, горьковато-терпкий вкус которой мне понравился. Эрик с одобрением смотрел на меня:

– Что-что, а водку ты пить не разучилась. Значит, все будет в порядке.

Я поставила локти на стол и внимательно посмотрела на Эрика:

– Ну, рассказывай.

– О чем рассказывать?

– Обо мне, – от выпитого мне стало тепло и отчаянно-весело, – только с самого начала. Я хочу все знать о себе.

– С самого начала не получится. Ни о босоногом детстве, ни о бедной провинциальной юности ничего сказать не могу, извини. Не присутствовал. Но последние пять лет твоей жизни могу живописать довольно подробно.

– Валяй подробно, – одобрила я, и мы с Эриком снова выпили. Чересчур перченная бастурма жгла мне рот, но я не замечала этого. Я вся превратилась в слух.

– Ты меня разыгрываешь, – подумав, сказал Эрик. – Неужели ты действительно ничего не помнишь?

– Нет.

– Так не бывает.

– Бывает.

– Тогда расскажи, что с тобой произошло сейчас, а потом я расскажу, что было раньше. Может быть, мы сложим какую-нибудь картину в стиле твоего любимого хренового Хичкока. – Эрик смотрел на меня так же отчаянно-весело, как и я на него: водка делала свое дело.

– Я знаю только то, что произошла автомобильная катастрофа… Я знаю только то, о чем рассказывал мне один туповатый милицейский капитан. Я его ненавижу…

– Удивила! – Эрик хмыкнул. – Я тоже ненавижу милицейских капитанов. А также сержантов патрульно-постовой службы, начальников управлений по борьбе с организованной преступностью и дешевых майоров…

Почему Эрик сказал о майорах? Олег Марилов ведь тоже был майором…

– Неважно, – перебила я Эрика. – В машине было трое: кроме меня – еще одна женщина. Или девушка. Я не знаю… Я видела ее только на фотографии. И только мертвой. За рулем был мужчина, он тоже погиб. Кстати, он майор. И, к несчастью, оказался другом этого туповатого милицейского капитана… Не очень-то приятно, когда тебя допрашивают с пристрастием, а ты ничего не помнишь.

– Да, – согласился Эрик, – хорошего мало. Кстати, что ты делала в одной машине с ментом? Ты же всегда обходила их десятой дорогой! Тот мудак-фээсбэшник, который из-за тебя по статье сел, не считается. Там была роковая страсть, а я уважаю роковые страсти.

Я во все глаза смотрела на Эрика, – он говорил какие-то запредельные вещи. Они пугали меня, но в то же время не вызывали в моей оглохшей душе никаких отголосков. Чтобы избавиться от этого ощущения, я быстро продолжила:

– Кроме того, что мне рассказали, никаких других воспоминаний. Пришла в себя, но абсолютно ничего не помню. Говорят, что в коме я была два месяца…

– Ну, я в курсе. Хотя поначалу, грешным делом, думал, что ты обвела вокруг пальца и меня, как обводишь всех… Но куда бы ты могла исчезнуть, если даже новые документы не были готовы? Ведь нелегальное положение тебя бы никогда не устроило. Слишком стильная штучка, чтобы доить коров на отдаленном хуторе… Потом решил, что тебя достали и все-таки пришили.

– Было кому? – нелепо брякнула я.

– Еще бы! – Эрик удовлетворенно засмеялся. – Так что, считай, тебе крупно повезло. Лучшего места, чтобы пересидеть последствия твоей вулканической деятельности, и придумать было невозможно.

– Ты меня пугаешь, Эрик.

– Я и сам боюсь все это время.

– Как видишь, я жива и хочу все знать о себе.

– Ладно, хряпнем еще по манюрке и начнем…

Под пристальным взглядом Эрика я проглотила водку и даже не почувствовала ее вкуса. Потом вытащила сигарету и закурила.

– Пьешь, как лошадь. Куришь, как скотина. Значит, не все потеряно, Анька. В общем, пять лет назад жил себе такой маленький альфонсик Эрик Моргенштерн. Обслуживал стареющих дамочек, подворовывал при случае копеечки из комода и фамильные вдовьи драгоценности…

Мне не понравилось слово «альфонсик», оно не шло Эрику. Я выпустила струю дыма и задумчиво сказала:

– Жиголо.

– Вот-вот, – обрадовался Эрик, – а еще говоришь, что ничего не помнишь. Слово «альфонс» ты терпеть не могла. Предпочитала – «жиголо». Оно напоминало тебе твои любимые гунявые сигареты. Ты уже тогда курила «Житан»… Так вот. Благодаря своим старушкам-процентщицам Эрик неплохо приподнялся, не настолько, конечно, чтобы совсем от них отказаться. Но ровно настолько, чтобы спать с ними как можно реже и только в случае крайней необходимости. Хотя без издержек не обошлось: гнусные старухи приучили его к дорогим одеколонам, дорогим сигаретам и ресторанам. Дорогим галстукам, кстати, тоже… Вот этот, например, – Эрик потеребил свой галстук, – стоит двести пятьдесят баксов, но не суть… Так вот, второго декабря тысяча девятьсот девяносто третьего года ужинал я в «Славянском базаре» в гордом одиночестве и в соответствующей случаю дорогой экипировке. Обычно я подснимал там стареющих бизнесвумен, они там нерестятся… Второго декабря, запомни эту дату, любовь моя. И, представь себе, рядом со мной, за соседним столиком, приземлилась парочка: он-то, конечно, престарелый козел лет эдак шестидесяти пяти, судя по репе, начинающий банкир, бывший парток. Но она, она… С трудом удержался, чтобы с ходу не сделать ей предложение. Нужно сказать, что мысли о женитьбе не посещали Эрика Моргенштерна даже в страшном сне, а тут такой казус… Но, поверь, она того стоила. О фигуре умолчим, там все было на месте, прямо тебе эбонитовая статуэтка. Но лицо, но волосы… Представь себе копну светлых волос. Для того чтобы их так небрежно разложить на плечах, нужно было просидеть в парикмахерской целый день: волосок к волоску и при этом – полная небрежность. В жизни не видел женщины красивее, хотя три года снимал хату с валютными проститутками, коллегами по цеху, так сказать… А они были девочки – закачаешься… И потом – глаза. Таких дерзких глаз, таких дивных глаз я и представить себе не мог…

Я смотрела на Эрика и никак не могла взять в толк, о ком это он говорит. А он с воодушевлением продолжал:

– Ну так вот. Смотрю я в эти глаза – искоса, конечно, чтобы не возбуждать впечатлительного папика, она тоже бросает на меня взгляд. И что же я вижу в этих неземных глазах, а?

– Не знаю.

– А вижу я в этих глазах самую обыкновенную сучью течку. И течка эта относится ко мне, скромному Эрику Моргенштерну. И все это несмотря на папика. Вот где кайф!..

– Что же было дальше?

– Ты действительно ничего не помнишь?