Древняя Греция Мартин Томас

Трагический итог Пелопоннесской войны не прервал давно утвердившееся стремление греческих городов-государств бороться за власть друг с другом. За 50 лет после войны Спарта, Фивы и Афины не раз сталкивались на поле боя, чтобы возобладать над своими соперниками. В итоге, однако, они добились лишь того, что ослабили сами себя и создали в Греции вакуум власти. Эту пустоту неожиданно заполнила Македония, возвысившаяся в военном и политическом отношении при Филиппе II (правил в 359–336 гг. до н. э.). Предпринятая Филиппом реорганизация македонской армии спасла царство от вторжения врагов с севера и дала ему силу распространить свое влияние на греческие земли на юге и востоке. Победа македонян над союзом греческих городов в битве при Херонее в 338 г. до н. э. позволила Филиппу создать и возглавить Коринфский союз, военные силы которого вместе с македонскими войсками он собирался использовать для похода на Персидскую державу, чтобы отомстить ей за нападение на Грецию 150 лет назад.

Филипп так и не достиг своей цели – завоевания Персии, потому что был убит в 336 г. до н. э., прежде чем смог начать свой поход. Но его сын Александр Великий (правил в 336–323 гг. до н. э.) поразил мир, воплотив мечту Филиппа в жизнь. Поразительные победы Александра на огромной территории от Греции до западных границ Индии убедили его в том, что он стал равен богам. Александр неожиданно умер в 323 г. до н. э. – прежде чем смог обзавестись взрослым наследником, который мог бы стать царем Македонии. Александр так и не установил в Греции систему власти, отвечавшую политической ситуации, сложившейся в мире в конце IV в. до н. э. Таким образом, блестящий успех его как завоевателя оставил нерешенной проблему, как совместить греческий мир с международной организацией власти: граждане-воины из греческих городов-государств уже не могли противостоять наемным армиям честолюбивых полководцев Александра, строивших планы мирового господства и уже видевших себя самозваными царями. Долгосрочными последствиями походов Александра явились более тесные, чем прежде, контакты греческого и ближневосточного миров и одновременно понимание того, что города-государства континентальной Греции, островов Эгейского моря и Малой Азии уже не так сильны, чтобы проводить собственную внешнюю политику. В международных делах им отныне предстояло лишь подчиняться монархам.

Ок. 400–380 гг. до н. э. (начало IV в.): Платон основывает в Афинах свою школу – Академию.

395–386 гг. до н. э.: Коринфская война между Спартой и другими греческими государствами.

390–370 гг. до н. э.: военные действия спартанцев сначала в Малой Азии, а потом и в Греции.

386 г. до н. э.: Царский (Анталкидов) мир между Спартой и Персией.

377 г. до н. э.: Афины заново учреждают Афинский морской союз.

371 г. до н. э.: спартанцы терпят поражение в битве при Левктрах в Беотии.

370 г. до н. э.: убийство Ясона, тирана Фер в Фессалии.

369 г. до н. э.:фиванская армия под командованием Эпаминонда освобождает Мессению от власти Спарты.

362 г. до н. э.: фиванцы разбивают спартанцев в битве при Мантинее на Пелопоннесе; гибель великого фиванского полководца Эпаминонда.

359 г. до н. э.: Филипп II становится царем Македонии.

357–355 гг. до н. э.: Афинский морской союз распадается в ходе междоусобной войны.

338 г. до н. э.: Филипп II разбивает объединенное войско греческих полисов в битве при Херонее и основывает Коринфский союз.

336 г. до н. э.: Филипп убит; его сын Александр (Великий) становится царем.

335 г. до н. э.: Аристотель основывает в Афинах свою школу – Ликей (Лицей).

334 г. до н. э.: Александр вторгается в Персию и одерживает победу на реке Граник на северо-западе Малой Азии.

333 г. до н. э.: Александр побеждает в битве при Иссе на юго-западе Малой Азии.

332 г. до н. э.: защищенный стенами город Тир на острове у побережья Ливана не выдерживает осады Александра.

331 г. до н. э.: Александр завоевывает Египет и основывает Александрию; победа над персидским царем при Гавгамелах.

329 г. до н. э.: Александр покоряет Бактрию (современный Афганистан[123]).

327 г. до н. э.: Александр женится на бактрийской принцессе Роксане.

326 г. до н. э.: мятежи в армии Александра на реке Гифасис в Индии.

324 г. до н. э.: Александр возвращается в Персию после трудного перехода через Гедросийскую пустыню (на юге современного Ирана).

323 г. до н. э.: смерть Александра в Вавилоне.

Столкновение после войны

После Пелопоннесской войны Афины никогда не достигали того уровня экономической и военной мощи, которым пользовались на вершине своего процветания в V в. до н. э., возможно из-за того, что их серебряные рудники больше не приносили былую прибыль. Ксенофонт написал заметку, предложив план увеличения добычи руды посредством покупки общественных рабов, но он не был принят, возможно потому, что у города больше не было достаточных средств для таких покупок. Тем не менее вслед за восстановлением демократии в 403 г. до н. э. Афины усилились достаточно, чтобы снова стать влиятельной силой в греческой международной политике. В частности, десятилетия, последовавшие за Пелопоннесской войной, Афины и другие города-государства стремились противодействовать попыткам Спарты распространить свою власть на всю Грецию, проявляя военную и дипломатическую активность. Но даже старинная враждебность по отношению к Спарте не могла сплотить союзников. Поэтому в первой половине IV в. до н. э. союзы между многочисленными греческими городами-государствами оказывались неустойчивыми. Говоря иначе, если какие-либо полисы понимали, что они в чем-то слабее, они в любой момент могли объединиться против сильнейшего на тот момент государства, даже если это означало союз с враждебной Спартой, только лишь с тем, чтобы разойтись, как только общий на данный момент враг оказывался поверженным.

Вскоре после войны, в 401 г. до н. э., персидский сатрап Кир нанял войско наемников, надеясь свергнуть царя Персии Артаксеркса II, взошедшего на престол в 404 г. до н. э. Кир был сыном предыдущего «великого царя» и стремился занять такое же положение. Афинский писатель и, как оказалось, авантюрист Ксенофонт принял участие в этой гражданской войне, завербовавшись в качестве командира в армию мятежного сатрапа. Его подробное повествование о своих приключениях (Анабасис) – захватывающий отчет об испытаниях, выпавших на долю воинов-греков в долгих переходах и сражениях в армии Кира. Потерпев катастрофический разгром при Кунаксе, близ Вавилона, оставшись без полководца и зачинщика похода, поскольку Кир был убит, оставленные без заработка и никем не управляемые наемники вынуждены были самоорганизоваться в полис и с боем прорваться из кольца врагов, окруживших их в пустыне, а затем с постоянными стычками пройти домой сотни километров по враждебной территории, порой в тонкой одежде пробираясь по грудь в снегах, покрывавших горные перевалы Малой Азии. Стойкость и мужество, проявленные греческими гоплитами в выживании, напомнило персидскому царю – если он нуждался в таком напоминании, – что греки могут оказаться страшной угрозой его армии, если когда-нибудь найдут способ объединить свои силы. Из этого урока он усвоил, что в его интересах сделать все возможное, чтобы греки оставались раздробленными и продолжали воевать друг с другом и никогда бы не смогли направить свои желания в сторону его державы и ее богатств.

Эта угроза едва не воплотилась в жизнь в 390-е гг. до н. э. В эти годы спартанский полководец Лисандр и царь Агесилай попытались, опираясь на победу Спарты в Пелопоннесской войне, вести агрессивную политику в Малой Азии и на севере Греции. Одновременно другие спартанские полководцы стремились усилить влияние Спарты в Сицилии. Агесилай, самый успешный полководец, которого когда-либо знала Спарта, одержал столько побед, что был готов пойти на завоевание Персидской державы. Ему, впрочем, пришлось оставить эту мечту, когда политические лидеры Спарты отозвали его домой на защиту родины от соседей-греков. Как истинный спартанец, он подчинился. Возможно, если бы он продолжил свое победоносное шествие в Азии, мы бы сегодня знали иного покорителя персов – «Агесилая Великого», а не Александра.

В ответ на усилия спартанцев занять господствующее положение в Греции, Фивы, Афины, Коринф и Аргос, забыв на время обычную взаимную вражду, создали военную коалицию против Спарты, захватническая политика которой угрожала их безопасности и их внешнеполитическим интересам. После разрыва договоренностей, последовавшего после Пелопоннесской войны, персидский царь[124] первоначально вступил в союз с Афинами и другими греческими городами-государствами против Спарты в так называемой Коринфской войне, продолжавшейся с 395 по 386 г. до н. э. В тот момент царь делал ставку на то, что в долгосрочной перспективе противостоящие Спарте государства представляют меньшую угрозу его землям, чем спартанцы. Его целью было создать в Греции патовую ситуацию и таким образом устранить любую угрозу для Персии. Союз, однако, распался, когда греки поняли, что персы не собираются помочь им сокрушить Спарту. Война окончилась, когда персидский царь заключил соглашение, по которому греческие города Малой Азии оставались под его контролем, но остальная часть Греции сохраняла автономию. Спартанцы старались представить этот договор как защиту греческой свободы, за которую выступали, но на деле они ожидали, что принятые царем обязательства позволят им без помех добиться господства в Греции. Царский мир (такое название получило это соглашение), заключенный в 386 г. до н. э., фактически вернул греков Малой Азии на 100 лет назад, снова в персидское подданство, в каком они пребывали до победы греков в Греко-персидских войнах 490–479 гг. до н. э., освободивших их от персидского господства. Спарта, как и в конце Пелопоннесской войны, заключила с Персией сделку в обмен на поддержку против своих врагов в Греции, вопреки давним претензиям на роль освободительницы и защитницы политической независимости Греции.

В годы, последовавшие после Царского мира 386 г., спартанцы атаковали города по всей Греции. Афины между тем, восстановив Длинные стены, соединявшие город с портом, снова стали неуязвимы для вторжения. Афинский стратег Ификрат также разработал новую эффективную тактику действий легковооруженных воинов, называвшихся пелтастами – по названию небольшого щита, бывшего частью их вооружения. Чтобы эти маневренные отряды могли дольше и эффективнее противостоять тяжелой пехоте, они получили более длинное оружие, металлические нагрудники сменили легкие жилеты из плотной ткани, лучше были защищены и ноги. Афины также существенно обновили свой флот, и к 377 г. до н. э. город снова возглавил морской союз греческих государств. На этот раз, однако, члены союза письменно обозначили свои права и выставили соответствующие надписи для всеобщего обозрения, стремясь избежать высокомерного отношения афинян к союзникам, которым отличалась в V в. до н. э. так называемая Афинская держава (Делосский союз).

Надежды спартанцев на установление прочной власти, которые они питали в бурные десятилетия после Пелопоннесской войны, были разбиты в 371 г. до н. э., когда окрепшая фиванская армия под командованием великого полководца Эпаминонда разбила войско спартанцев в битве при Левктрах в Беотии. Спартанцы проиграли сражение, когда их кавалерия врезалась в строй своей же пехоты, разрушив ряды фаланги, после чего погиб их царь и полководец Клеомброт. Спартанцы потеряли убитыми и ранеными так много гоплитов, что вынуждены были отступить. После этого победители вторглись на их родину – Пелопоннес, чего Лакония никогда прежде не знала. В этот момент разгоряченные фиванцы, претендуя на роль главной военной силы в Греции, похоже, готовы были бросить вызов Ясону, тирану Фер в Фессалии и честолюбивому полководцу.

Угроза со стороны Фессалии внезапно исчезла с убийством Ясона в 370 г. до н. э., но в 369 г. до н. э. Эпаминонд возглавил еще одно вторжение на спартанскую территорию. Продолжив начатое после битвы при Левктрах, он с успехом освободил Мессению от власти Спарты. Это стало поворотной точкой в спартанской истории: потеря столь важного источника доходов, как сборы с илотов, населявших эту обширную и плодородную область, нанесла сокрушительный удар по могуществу спартанцев, от которого они уже никогда полностью не оправились. Отныне на место сильнейшего города-государства материковой Греции, похоже, претендовали Фивы, поэтому прежде враждовавшие Афины и Спарта теперь заключили против них союз. Кульминацией той войны в 362 г. до н. э. стала эпохальная битва при Мантинее на Пелопоннесе. Знаменитой она стала из-за того, что фиванцы тогда выиграли сражение, но проиграли войну, так как Эпаминонд пал на поле боя. Его смерть серьезно подорвала качество фиванского военного командования. На протяжении последующих двух десятилетий слабевшие Фивы продолжали воевать с соседями-греками, а Македония при Филиппе II продолжала усиливаться. В те же годы отношения Афин и Спарты вновь стали враждебными. Когда морской союз, возглавляемый Афинами, в середине 350-х гг. до н. э. распался после того, как входившие в него города-государства подняли мятеж, а Афины оказались слишком слабы, чтобы подчинить их своей воле, мечты афинян о возвращении господствующего положения в Греции, как это было столетие назад, в эпоху золотого века, были разрушены.

Ксенофонт мрачно рисует положение в Греции, сложившееся после битвы при Мантинее: «Все ожидали, что если произойдет сражение, то те, которые победят, получат в свои руки власть над Грецией, а побежденные подчинятся им. ‹…› Это сражение внесло еще большую путаницу и замешательство в дела Греции, чем было прежде»[125]. Он был прав: все попытки ведущих полисов распространить свое господство в континентальной Греции в первой половине IV в. до н. э. окончились провалом. К 350–340 гг. до н. э. у всех греческих государств хватало сил лишь на то, чтобы править только собой. Борьба за господство в Греции, начавшаяся 80 лет назад с Пелопоннесской войны, наконец завершилась патовой ситуацией, возникшей из-за военного и политического истощения, охватившего все государства. Однако и в этом жестоком тупике Греция оставалась продуктивной в культурном отношении, и это время стало эпохой наиболее известных и влиятельных интеллектуальных достижений во всей истории Древней Греции.

Карьера Платона

Самым прославленным греком в первой половине IV в. до н. э. был не полководец или политик, но афинский философ Платон (ок. 428–347 гг. до н. э.), самый яркий последователь Сократа. Вне сомнения, его труды представляют собой наиболее значимое интеллектуальное наследие той эпохи. Хотя высокое социальное положение с юности толкало его к политической деятельности, он после 399 г. до н. э. утратил интерес к общественной жизни Афин. Дело Сократа и его казнь, по-видимому, убедили Платона, что в условиях демократии граждане не способны подняться над узкопонимаемыми личными интересами ради поиска универсальной истины – единственно достойной, с его точки зрения, цели жизни. Рассуждая в своих трудах о лучших способах организации человеческого общества, Платон яростно отвергает демократию как систему правления, называя ее худшей формой власти закона[126]. Он говорил, что установленная Периклом плата за исполнение общественных обязанностей, на которой держалась широкая демократия, сделала многих афинян лодырями, трусами, пустомелями и корыстолюбцами[127]. Рисуя Сократа, произносящего речь на суде, Платон приходит к выводу, что достойный человек, приверженный добродетели, не может участвовать в афинской общественной жизни без того, чтобы не вызвать к себе ненависть и не подвергнуть себя смертельной опасности[128].

Афинскому государственному устройству, которое он яростно обличает, Платон противопоставляет идеальное политическое и общественное устройство, возглавляемое лидерами, воспитанными и ведомыми мудростью философии. Его утопический взгляд, однако, практически никак не повлиял на реальную политику, а его попытки давать советы тирану Сиракуз Дионисию II (правил в 367–344 гг. до н. э.) о том, как властвовать подобно истинному философу, потерпели полный провал. Но политическая философия составляла лишь часть широких интересов Платона, простиравшихся вплоть до математики, астрономии и метафизики (умозрительного объяснения феноменов, которые не могут быть поняты на основе прямого опыта или научного эксперимента). После смерти философа в середине IV в. до н. э. его идеи продолжали оставаться влиятельными, даже когда философы двинулись в новых направлениях; позже они оказались жизненно важными для христианских теологов, размышлявших о природе души и других сложных проблемах, касающихся отношений между Богом и людьми. Четкость острой платоновской мысли и полемика, которую она вызывала даже при его жизни, прославила его как одного из величайших философов в мире.

Платон не писал философских трактатов, основанных на абстракциях вроде тех, что известны по более поздним ученым философским трудам. Его сочинения написаны в форме диалогов, то есть бесед или рассказов о беседах. Чем-то напоминая пьесы или сценарии, диалоги содержат описание места действия и список беседующих о философских проблемах, среди которых часто встречается Сократ. Отделение философского содержания платоновских диалогов от литературной формы явно ошибочно, их следует понимать как целое, и любая интерпретация диалога должна учитывать и форму, и содержание. Сюжеты (если так можно сказать) диалогов и частый в них непрямой и неокончательный подход к философским предметам подталкивают читателя к вдумчивому размышлению, а не просто скармливают ему с ложки четко ограниченный набор постулатов.

Кроме того, взгляды Платона со временем менялись, и он нигде не оставил общий список своих идей. По-видимому, он не соглашался с утверждением Сократа, что фундаментальное знание представляет собой познание добродетели, основанное на личном опыте и размышлении. Платон пришел к выводу, что знание есть открытие истины, независимой от личного опыта или от наблюдателя видимого мира, и знание это может быть передано другим. В начале IV в. до н. э. он, в соответствии со своими убеждениями, основал школу в местечке, называвшемся Академия, сразу за стенами Афин. Это был тенистый уголок, названный по имени легендарного героя Академа, чей храм располагался неподалеку (илл. 9.1). Школа Платона, называвшаяся Академией, была не учебным или исследовательским институтом в современном смысле, но скорее неформальным клубом, в котором взрослые люди, интересовавшиеся философией, математикой и теоретической астрономией, могли собираться, учиться и проводить время в беседах под руководством Платона. Слава Академии как места собраний интеллектуалов была так велика, что позволила ей просуществовать на протяжении 900 лет после смерти Платона: были времена, когда во главе ее были известные философы, но были и периоды, когда при посредственных руководителях она становилась заурядной.

Хотя было бы рискованно пытаться кратко представить суть идей Платона вместо того, чтобы читать его диалоги полностью, вероятно, все же не будет ошибкой сказать, что в целом его диалоги говорят о том, что люди не в состоянии определить и постичь такие абсолютные достоинства, как Добродетель, Справедливость, Красота или Равенство, из непосредственных их проявлений в жизни. Любой такой пример в ином контексте может демонстрировать противоположное. Например, кажется справедливым всегда возвращать одолженное. Но что, если человека, одолжившего у друга оружие, друг просит вернуть его, чтобы совершить убийство? В таком случае возвращение одолженного было бы несправедливым. Примеры равенства также только относительны. Палка длиной два фута очевидно равна лишь другой палке длиной два фута. Сравнение ее с трехфутовой палкой уже говорит о неравенстве. В мире, чувственно воспринимаемом людьми, каждый пример совершенства или любого другого качества относителен в каком-то аспекте своей природы.

Платон отказывался признавать реальностью относительность совершенства, и его духовный отказ от релятивизма был атакой на учение софистов. Платон развивал теорию, что совершенство не может быть открыто опытным путем; напротив, совершенные качества есть абсолюты, существующие в некотором роде независимо от человеческого бытия, и постичь их можно только посредством рассуждения. В некоторых своих диалогах Платон упоминает о реальности высших совершенных «форм», или «идей». Формы, говорит он, – это нематериальные универсалии, существующие независимо и не воспринимаемые непосредственным опытом. Это невидимые, неизменные, совершенные и вечные сущности, пребывающие в высшей реальности за пределами эмпирического мира людей. В числе таких форм Добродетель, Справедливость, Красота и Равенство. Согласно Платону, только формы подлинно реальны, а то, что люди улавливают посредством своих чувств, всего лишь тени или подобия этих архетипов. Платоновская концепция нематериальности форм требует веры в то, что человек узнает о них не посредством телесных чувств, но через душу, которая должна быть бессмертна. Когда душа воплощается в конкретном теле, она приносит полученное из своего прошлого существования знание о формах. Душа после этого руководствуется в споре и доказательствах разумом, а не эмпирическими чувственными наблюдениями, чтобы вспомнить о том, что знала до воплощения. На протяжении своей деятельности взгляды Платона на природу или значение идей не были постоянны, и в поздних своих трудах он довольно далеко отошел от этой теории. Тем не менее учение о формах представляет собой хороший пример сложности и глубины платоновской мысли.

Мысль Платона, что люди обладают бессмертными душами, отдельными от тела, утвердила концепцию дуализма, постулирующую разделение между духовным и физическим бытием. В дальнейшем идея о раздельности души и тела сыграет важную роль в философской и религиозной мысли. В диалоге «Тимей», написанном на закате лет, Платон говорит, что знание, которым бессмертная человеческая душа обладает до воплощения, это фактически знание, ведомое высшему божеству. Платон называет его демиургом («мастером»), потому что демиург, используя знание форм, строит из грубой материи мир живых существ. Согласно этому платоновскому учению, мир создан разумным, обладающим знанием богом и поэтому в мире существует порядок. Кроме того, населяющие его существа имеют свое предназначение, о чем говорит тот факт, что животные приспосабливаются к окружающей среде, чтобы успешно плодиться. Демиург хочет перенести в материальный мир совершенный порядок, свойственный формам, но сотворенный мир оказывается несовершенным из-за неизбежного несовершенства материи. Платон предполагает, что людям следует искать совершенную упорядоченность и чистоту в своих душах, добиваясь, чтобы разумные стремления возобладали над неразумными. Последние могут вредить по-разному. Желание пить вино сверх меры, например, неразумно, потому что пьяница не думает о похмелье, которое наступит завтра. Те, кем управляют неразумные желания, не способны предположить будущее своего тела и своей души. Наконец, поскольку душа бессмертна, а тело – нет, наше нынешнее, нечистое, бытие лишь преходящий этап нашего бытия во Вселенной.

Платон применяет теорию идей не только в метафизических размышлениях о том, как изначально был сотворен мир, в котором обитают люди, но и для того, чтобы объяснить, как должно строиться идеальное человеческое общество. Один из вариантов его утопических воззрений мы находим в «Государстве», самом известном его диалоге. Эта работа, греческое название которой – Politeia – точнее всего было бы передать как «Система управления», касается прежде всего проблемы справедливости и причин, по которым людям следует быть справедливыми, а не несправедливыми. Справедливость полезна, утверждает Платон, и польза ее в том, что в человеческой душе она подчиняет разуму неразумное. Для понимания своей теории о должной упорядоченности души Платон взял в качестве модели подлинно справедливое и потому воображаемое государство, идеальное устройство общества, которое было бы аналогично тому, как должен поступать человек, чтобы душа его была справедливой и нравственной. Подобно справедливой душе, справедливое общество должно сохранять строгую соподчиненность своих составляющих, которые в «Государстве» Платон изображает в виде трех классов людей, отличающихся по способности уловить истину идей. Высший класс составляют правители, или, как Платон называет их, «стражи»[129], сведущие в математике, астрономии и метафизике. За ними следуют «помощники», воины, чья задача – защищать государство. Низший класс – это «деятели», которые выращивают пищу и изготовляют вещи, необходимые всему населению. Каждый класс вносит свой вклад в общество, выполняя должную функцию.

В утопическом государстве Платона «стражами» могли быть и мужчины, и женщины, потому что женщины обладают теми же добродетелями и способностями, что и мужчины, если не считать разницы в физической силе между обычным мужчиной и обычной женщиной. Аксиома, оправдывающая участие женщин, – о равной добродетели мужчин и женщин, – вероятно, относится к числу идей, которые Платон почерпнул у Сократа. Наличие женщин в рядах правящего класса платоновской утопии представляет собой разительный контраст с фактической практикой того времени. Действительно, никогда до этого на Западе никто не предлагал – даже в фантастическом произведении, которым определенно является «Государство», – что род занятий может не зависеть от пола. Столь же радикальными были требования к образу жизни «стражей»: чтобы как можно меньше отвлекаться от своих обязанностей, у них не должно быть ни собственности, ни семьи. «Стражи» – и мужчины, и женщины – должны жить в общих жилищах, есть в общих столовых и совершенствоваться физически в общих гимнасиях. Дети их должны воспитываться вместе, в группах под руководством специальных воспитателей. Хотя эта схема освобождала женщин-«стражей» от забот по уходу за детьми и давала им возможность управлять наравне с мужчинами, Платон так и не заметил, что фактически на их долю выпадет более суровая жизнь, чем мужчинам, потому что им придется часто беременеть и проходить через муки и опасности родов. В то же время он, очевидно, не считал, что по этой причине они должны быть отстранены от управления. «Стражи», достигающие высшего уровня знания в идеальном обществе Платона, были бы достойны править идеальным государством, подобно философам на троне.

Чтобы стать «стражем», человек должен был с детства на протяжении многих лет обучаться математике, астрономии и метафизике, приобретая знания, представлявшиеся в государстве Платона обязательными для общего блага. Перечень предметов для обучения «стражей» фактически делает Платона первым мыслителем, систематически доказывающим, что образование должно быть тренировкой ума и характера, а не просто приобретением информации и практических навыков. Государство, основанное на такой системе образования, обязательно будет авторитарным, потому что только правящий класс будет располагать знанием, определяющим его политику. Правящие круги будут определять даже воспроизводство потомства, решая, кому с кем можно сходиться, чтобы дать лучшее потомство.

Строгое регулирование всей жизни – от труда до евгенической практики, – предложенное Платоном как идеал в «Государстве», отражало его пристальное внимание к проблеме рациональности подлинных интересов личности, а также то, что ключом к этой проблеме он считал определение нравственности. Более того, он утверждал, что политика и этика – те области, в которых объективная истина может быть найдена посредством рационального подхода. Несмотря на его жесткую критику существующих систем правления, в том числе афинской демократии, и насмешку над риторикой, обязательной для ее функционирования, Платон признавал практические трудности, возникающие с введением радикальных изменений в реальный образ жизни людей. В самом деле, в своем позднем диалоге «Законы» он подходит к вопросу о том, как улучшить мир менее радикальным, чем в воображаемом обществе «Государства», хотя все же авторитарным образом. Платон надеялся, что, в отличие от обычных политиков, люди, которым известна истина и которые могут поддерживать общее благо, окажутся у власти, потому что их власть будет отвечать подлинным интересам каждого. И это еще одна из причин, по которой он искренне полагал, что для людей важно изучение философии.

Наука и философия Аристотеля

В IV в. до н. э. Греция дала еще одного философа, оставившего титаническое интеллектуальное наследие. Аристотель (384–322 гг. до н. э.), самый блестящий последователь Платона, завоевал прочную репутацию в науке и философии передовым подходом к изучению мира природы и разработкой строгой системы логической аргументации. Огромное влияние, которое труды Аристотеля оказали на ученых более позднего времени, особенно средневековой Европы, сделали его центральной фигурой в истории западной науки и философии, соперничающей – а по мнению некоторых, и превосходящей – достижения Платона.

Сын богатого врача из Стагиры в Северной Греции, работавшего при царском дворе Македонии, 17-летний Аристотель прибыл в Афины для учебы в Академии Платона. В 335 г. до н. э. Аристотель основал в Афинах собственную философскую школу под названием Ликей, позже получившей название школы перипатетиков – по названию крытых галерей (peripatos), в которых ее ученики вели беседы, укрываясь от палящего средиземноморского солнца. Аристотеля интересовали практически все предметные области науки – биология, медицина, анатомия, психология, метеорология, физика, химия, математика, музыка, метафизика, риторика, политические науки, этика и литературная критика. Он также выработал изощренную логическую систему для точной аргументации. Создавая тщательную систему по определению форм обоснованных доказательств, Аристотель заложил основания для различения логически обоснованных утверждений от просто убедительных. Сначала он определил противоположности: например, универсальное и частное, предпосылки и выводы, которые с тех пор остаются общепринятыми положениями мысли и слова. Он также изучал процесс объяснения как таковой, сформулировав значительное учение о четырех категориях. Согласно Аристотелю, существуют четыре категории объяснения, не сводимые к одному целому: форма (определяющая свойства), материя (составляющие элементы), причина движения (подобная тому, что мы обычно подразумеваем под «причиной») и телос (цель и назначение). Сложность этого анализа – пример того, что Аристотель стремился никогда не упрощать природу реальности.

Аристотель, как видно, яркий учитель, поощрял своих последователей к исследованиям в самых разных специальных областях. Например, его ученики собрали сведения о политическом устройстве 158 греческих полисов. Во многих философских суждениях у Аристотеля заметно влияние Платона, однако он перерабатывал и даже отвергал идеи, которые защищал его учитель. К примеру, он отрицал ценность платоновской теории идеальных форм на том основании, что их отдельное от мира существование, которое предполагал Платон, не имеет смысла. Эта позиция в общем типична для Аристотеля, предпочитавшего объяснения, основанные на логических рассуждениях и наблюдениях, а не выстроенные на метафизике. Согласно современным стандартам, в объяснениях он мало внимания уделял математическим моделям или количественным методам, но математика в его время еще не достигла той изощренности, что требуется для такой работы. Его метод также отличался от тех, что используют современные ученые, потому что в нем отсутствовал контролируемый эксперимент. Аристотель полагал, что исследователи лучше смогут понять предметы и сущности, наблюдая их в их естественном виде, чем в искусственно созданных условиях. Его соединение тщательного исследования с проницательным рассуждением особенно хорошо работало в таких естественных науках, как биология, ботаника и зоология. Например, когда первые ученые пытались собирать всю доступную информацию о видах животных и классифицировать их, Аристотель записал сведения о более чем 500 разных видах, в том числе насекомых. Хотя деторождение он представлял совершенно неверно, многие другие его описания представляли собой значительное продвижение вперед. Например, он понимал, что киты и дельфины – млекопитающие: этот факт последующие естествоиспытатели упустили, пока он не был заново открыт 2000 лет спустя.

Исследуя животных, Аристотель придерживался телеологического подхода к изучению природы, полагая, что организмы сформировались такими, какие они есть, потому что имели естественное к этому стремление (telos), что можно было бы назвать назначением или функцией. Чтобы объяснить феномен, говорил Аристотель, следует сначала определить его цель, понять «то, ради чего» существует исследуемый феномен. Простой пример такого объяснения – перепончатые лапы уток. Согласно рассуждению Аристотеля, перепончатые лапы нужны утке, чтобы плавать, ради действия, необходимого для цели существования утки, которая, чтобы жить, должна добывать пищу в воде. Аристотель утверждал, что естественное назначение людей – жить в обществе полиса и что полис возник ради того, чтобы обеспечить совместное существование людей, поскольку люди, живущие в изоляции, не в состоянии поддержать собственное существование. Кроме того, существование в полисе дало возможность его гражданам вести упорядоченную добродетельную жизнь. Средство достижения этой упорядоченной жизни – власть закона, позволяющая гражданам властвовать и быть подвластными.

Некоторые из оказавших наибольшее влияние рассуждений Аристотеля концентрируются на абстрактных понятиях, которые люди склонны принимать как должное, – таких как время, пространство, движение и изменение. Применяя тонкую аргументацию, он обращался к философским проблемам, скрытым в глубине этих кажущихся ясными понятий. Его взгляды на природу вещей оказали громадное влияние на более поздних мыслителей.

Аристотель придерживался общепринятого для своего времени взгляда, полагая рабство естественным на том основании, что некоторые люди обречены быть рабами, потому что их душам недостает разумного начала, которое должно главенствовать в человеке. Немногие мыслители утверждали противоположное, и такие были: в IV в. до н. э. оратор Алкидам говорил, что «Божество создало всех свободными, а природа никого не сотворила рабом»[130]. Кроме того, распространенным тогда взглядам соответствует и суждение Аристотеля, что женщины по самой своей природе стоят ниже мужчин, основанное на ошибочных представлениях о биологии. Так, он полагал, что при зачатии зародыш формируется именно из семени мужчины, а женщина лишь пассивно вынашивает ребенка. Его утверждение, что женщины менее храбры, чем мужчины, опирается лишь на сомнительные сведения о жизни животных – вроде того что спрут-самец будто бы попытается помочь пронзенной острогой подруге, в то время как самка уплывает, если поражен самец. Хотя из-за ошибочных биологических представлений Аристотель считал самок неполноценными самцами, он полагал, что счастье и преуспевание человеческих сообществ возможно только при совместном участии мужчин и женщин. Аристотель утверждал, что предназначение брака – взаимопомощь и комфорт, но главным в браке полагал мужа. Необходимо заметить, что в своих взглядах на рабство и женщин Аристотель не отвечал тем высоким стандартам рассуждения и наблюдения, которым учил своих учеников. Мне это видится скромным предупреждением всем, кого волнует справедливость: даже такой блестящий ученый и философ, как Аристотель, может не совладать с острыми вопросами, когда требуется определить, допустимо ли по-разному относиться к людям на основании каких-либо отличий между ними.

Аристотель резко отошел от идеи Сократа, что для того, чтобы поступать справедливо, человеку достаточно знания справедливости и добродетели. Он утверждал, что в душе люди часто знают, как поступать правильно, но их иррациональные желания сильнее этого знания и ведут их к неправильным поступкам. Так, знающие о злом похмелье продолжают пить. Признавая борьбу желаний в душе человека, Аристотель особое внимание посвящает достижению самоконтроля посредством приучения ума к преодолению страстей и инстинктов. Самоконтроль не означает отрицание свойственных человеку желаний и потребностей, скорее, это достижение баланса между подавлением и необдуманным потворством физическим желаниям, поиску «середины». Соблюдение «середины» – ключ к правильно прожитой жизни, учил он. Аристотель утверждал, что во всех сторонах жизни этот баланс следует определять с помощью разума, потому что интеллект – лучшее из человеческих качеств, а разум есть истинное «я», фактически богоподобная часть личности. Он особо предупреждал молодых людей быть чрезвычайно осторожными при подготовке к взрослой жизни: со временем может оказаться, говорил он, когда вам захочется совершить нечто новое или поступать иначе, но изменить что-то тогда будет почти невозможно, если в юности вы выработали привычки, которые будут сдерживать вас.

Аристотель относился к науке и философии не как к абстрактным предметам, не имеющим отношения к повседневным жизненным заботам, но, пожалуй, как к организованному поиску знания в каждой жизненной ситуации. Этот поиск – вершина разумной деятельности человека, который сам по себе может привести к хорошей жизни и подлинному счастью. Некоторые современные критики обвиняли Аристотеля в том, что в его трудах нет ясных принципов нравственности, но он внес огромный вклад в развитие этики, утверждая, что суждения о правильном и неправильном имеют смысл, только если они связаны с личностью и добрым началом в природе человека, а не являют собой просто перечни абстрактных указаний вести себя так, а не иначе. Другими словами, этическая система должна соответствовать фактическим нравственным ситуациям, которые люди переживают постоянно. В этике, как и во всех своих исследованиях, Аристотель прославился утверждением, что умозрение и постижение реального мира невозможно разделить, когда приходится определить, что такое достойная жизнь.

Аристотель считал, что счастье, которое нельзя сравнивать с бездумной погоней за удовольствиями, произрастает из раскрытия возможностей человека. Эти возможности можно определить с помощью разумного выбора, практического суждения, приверженности добродетели и признанию важности предпочтения умеренности, а не крайностей. Главная моральная проблема – это почти всеобщее стремление людей желать большего, действовать несправедливо, как только человек приобретает власть, чтобы иметь возможность поступать таким образом. Цель воспитания состоит в том, чтобы удержать людей от этой склонности, худшие проявления которой возникают, если она направлена на стяжание денег или почестей. Здесь Аристотель подразумевал людей в контексте их общественной жизни, а не в домашней, он говорил, что опасное неустройство, вызываемое стремлением людей «заполучить больше», возникает и в демократиях, и в олигархиях. Как и Платон, он критиковал демократию, поскольку рассматривал ее как власть большинства и бедноты, а не образованных и принадлежащих к элите. Афины на много лет стали Аристотелю домом, но афинская радикальная прямая демократия так и не снискала его одобрения. Цель демократии, говорил он, – жить по своему усмотрению, а это никогда не может стать основой наилучшим образом организованного правления. Подлинная свобода, подчеркивал он, состоит в том, чтобы править и в свою очередь быть управляемым, а не всякий раз настаивать на исполнении своих желаний.

Исократ о риторике и обществе

Несмотря на свой интерес к вопросам, связанным с политикой, таким как история государственного устройства или теория и практика риторики, Аристотель оставался теоретиком платоновского типа. Он был противником демократии, открытой для всех граждан-мужчин, которой славились Афины и в которой выше всего ценилось умение убедительно произносить публичные речи. Его идеи шли вразрез с главной тенденцией IV в. до н. э., царившей в образовании, где наибольшее внимание уделялось практическим навыкам и подготовке граждан к общественной жизни в демократическом полисе. Самым важным из изучаемых предметов была риторика, мастерство публичного выступления и дискуссии. Успешное применение риторических навыков требовало не только ораторского опыта, но также знаний об окружающем мире и человеческой психологии.

Влиятельные ценители практического знания и риторики находились даже среди последователей Сократа, которого нисколько не восхищали ни демократия, ни риторические приемы. Ксенофонт, например, достаточно хорошо знал Сократа, чтобы оставить обширные воспоминания о нем, воссоздающие многие беседы с великим философом. Но ему принадлежит и немало исторических сочинений, биографий, трактаты об управлении поместьем, коневодстве и государственных доходах Афин. Темы этих работ открывают многое из того, что Ксенофонт считал важным для правильного воспитания юноши.

Для риторики как практического искусства большее значение имеют труды Исократа (436–338 гг. до н. э.). Исократ происходил из богатой семьи и учился и у софистов, и у Сократа. Пелопоннесская война уничтожила его состояние и заставила зарабатывать сочинительством и преподаванием. Поскольку голос у него был слаб для того, чтобы выступать перед большим скоплением народа, политической деятельности он предпочитал тихие ученые занятия. Исократ сочинял речи, которые произносили другие, и стремился повлиять на общественное мнение и политических лидеров, публикуя трактаты об образовании и политике. Рассматривая образование как подготовку к полноценной жизни и добродетельности в общественно-важных делах, он заполнил в образовании промежуток между теоретическим изучением абстрактных идей и практической выработкой риторических приемов. В этом смысле Исократ как преподаватель занял позицию между недосягаемым идеалом Платона как теоретика и обещаниями софистов обучить любого технике убедительной речи, которую можно потом использовать с выгодой для себя. Исократ иногда критиковал афинскую демократию, потому что она допускала всех к управлению, но пользовался неувядаемой славой. Когда ему было за 90, он сочинил обширную «Панафинейскую речь» (Panathenaicus), восхвалявшую афинское лидерство в Греции и утверждавшую превосходство над Спартой в жестоком деле международной политики.

Исократ стремился развивать именно риторические способности, но утверждал, что это возможно лишь при природном таланте, облагороженным практическим жизненным опытом. Этот опыт был необходим, чтобы научить ораторов понимать общественные проблемы и психологию людей, которых им предстояло убеждать во имя общего блага. Исократ, таким образом, понимал риторику не как циничное средство продвижения карьеры, но как мощный инструмент убеждения, способствующий совершенствованию человека, если он находится соответственно в руках одаренных, подготовленных и сознательных людей. Женщины не входили в это число, потому что не участвовали в политике. Исократ с его вниманием к риторике и ее применению в мире реальной политики завоевал множество приверженцев в Греции, и такой подход приобрел большое влияние, когда вновь был открыт 2000 лет спустя в Европе эпохи Возрождения.

На протяжении всей жизни Исократ предлагал решения самых насущных проблем своего времени. Его особенно волновала растущая напряженность в обществе, вызванная конфликтом между богатыми и бедными, проявлявшаяся во всей Греции. Афины были счастливее многих полисов, избежав в IV в. до н. э. столкновения между общественными классами, возможно потому, что их демократическая система требовала от более богатых людей тратить деньги на благо всей общины через систему литургий. Люди, принадлежавшие к элите, должны были исполнять литургические обязанности, оплачивая, а иногда и лично участвуя в деятельности, поддерживающей полис, например, покупая снаряжение военных кораблей и командуя ими или финансируя костюмы и репетиции хоров для постановки на театральных представлениях. Эта благотворительность приносила дарителям благодарность общества (charis, от которого происходит современное английское слово charity – благотворительность) за то, что они используют свое богатство на благо демократии. Любой богач в судебном процессе пытался завоевать симпатии присяжных, которые избирались по жребию и включали людей среднего достатка, перечислив все литургические обязанности, которые исполнял он сам и его семья. Фактически во всех публичных высказываниях богатые граждане, чтобы завоевать народную поддержку, должны были указывать на свою приверженность принципам демократии. Политика благотворительности, таким образом, способствовала снижению в Афинах напряженности между богатыми и бедными.

Во всей остальной Греции враждебность между бедными и богатыми была выражена сильнее. Напряженность только росла из-за традиционной склонности городов-государств к взаимной вражде и соперничеству. Им редко удавалось найти способы сотрудничества, способные решить социальные проблемы. С точки зрения Исократа, состояние дел в Греции стало таким неустойчивым, что помочь могло единственное радикальное средство: панэллинизм – состояние политической гармонии между греческими государствами, которое могло быть введено не самими греками, но властью Филиппа II, царя Македонии. Филипп объединил бы греков в походе против Персии, повторив славную победу в войнах полуторавековой давности. Как полагал Исократ, такой союз покончил бы с войной между городами-государствами и заодно облегчил бы положение обедневшего населения, позволив основать новые греческие колонии на землях, отторгнутых от персидских владений в Малой Азии. Тот факт, что видный и гордый афинянин открыто призывал царя Македонии спасти греков от самих себя, отражал совершенно новую политическую и военную реальность, возникшую в греческом мире ко второй половине IV в. до н. э.

Македонское царство и Филипп II

Македонское царство, возвысившись до статуса мировой державы, заполнило вакуум власти, возникший в ходе безрезультатных междоусобных войн греческих городов-государств в начале IV в. до н. э. – пустоту, характеристику которой дал Ксенофонт в финале своей «Греческой истории» мрачной оценкой последствий битвы при Мантинее. Македония, суровый край, где горы перемежаются глубокими долинами, лежит к северу от Греции. Жизнь там была труднее из-за более холодного климата и опаснее из-за опустошительных набегов северных и западных соседей. Население Македонии было особенно уязвимо в случае таких набегов, потому что жило в маленьких деревнях и городках, не имевших оборонительных стен. Македония была богаче Греции природными ресурсами, особенно лесом и ценными металлами, но тот факт, что это прежде небольшое царство стало господствовать в Греции в 350–340-х гг. до н. э., а в 330–320-х завоевало обширную Персидскую державу, считается одним из главных сюрпризов в античной военной и политической истории.

Царская власть в Македонии была ограничена традицией, предполагавшей, что каждый царь должен прислушиваться к народу, привыкшему обращаться к монарху со всей полнотой свободы слова. Кроме того, царь мог эффективно править, лишь пока пользовался поддержкой самых влиятельных родов Македонии, чьи главы считались ему равными и за которыми стояли большие группы сторонников. Любимым их времяпровождением были поединки, охота и хмельные пиршества. От царя ожидали особой удали в этих потехах, доказывающей, что уж он-то – настоящий мужчина, способный править государством. Несмотря на то что главенствующую роль в македонском обществе играли мужчины, уважением пользовались и царицы, и мать царя, поскольку принадлежали к влиятельным аристократическим семьям или к правящим домам граничащих с Македонией земель, а также потому, что приносили своим мужьям наследников мужского пола, без которых нельзя было продолжить династии. При отсутствии царя эти женщины царского дома могли побороться за власть при дворе с другими царскими родственниками.

Македоняне говорили на своем языке, родственном греческому, но господствовавшая в македонском обществе элита говорила по-гречески, потому что считала себя, да и всех македонян, греками по происхождению. В то же время македоняне посматривали на южан-греков как на слабое племя, не способное справиться с трудностями жизни в Македонии. Греки отвечали взаимностью. Знаменитый афинский оратор Демосфен обрушивался на македонского царя Филиппа II (382–336 гг. до н. э.), утверждая, что «он не только не грек и даже ничего общего не имеет с греками, но и варвар-то он не из такой страны, которую можно было бы назвать с уважением, но это – жалкий македонянин, уроженец той страны, где прежде и раба порядочного нельзя было купить»[131]. Подобные колючие словесные выпады характерны для речей Демосфена о внешней и внутренней политике, произнесенных в афинском народном собрании, где он упорно пытался убедить своих сограждан сопротивляться македонской экспансии в Греции. Его исключительный риторический дар также сделал его лучшим составителем судебных речей для других граждан.

Демосфен столь яростно выступал против Филиппа II, потому что осознавал, каковы претензии этого царя, вопреки всему превратившему Македонию в мировую державу. Поначалу раздор в царской семье и споры между влиятельными семействами были настолько обычным делом, что до правления Филиппа II Македонии никогда не хватало единства, чтобы в полной мере проявить свою военную мощь. Македонские цари настолько опасались соотечественников, что ставили телохранителей охранять даже двери своих спален. Македонские наследники женились раньше, чем большинство мужчин, вскоре после достижения 20 лет, потому что неустойчивость царской власти требовала как можно скорее произвести на свет потомство мужского пола.

Политический кризис в Македонии возник в 359 г. до н. э., когда царь Пердикка и 4000 македонских воинов были перебиты в сражении с иллирийцами, враждебными северными соседями Македонии. Филиппу едва исполнилось 20 лет. Несмотря на юный возраст, в этот опасный для страны момент он сумел убедить наиболее влиятельных македонских вождей, и те признали его царем вместо младенца-племянника, при котором он был регентом после гибели Пердикки. Вскоре Филипп восстановил доверие армии, обучив пехотинцев новой неодолимой тактике. Он убедил македонских воинов вооружиться копьями длиной от 5 до 6 метров, которые они должны были держать двумя руками. Филипп научил воинов обращаться с этими длинными копьями в составе фаланги, фронт которой ощеривался копьями, подобно смертоносному дикобразу. При этом кавалерия, словно таран, сминала врага и защищала фланги пехоты. Реорганизованная Филиппом армия быстро разбила северных врагов Македонии, а также подавила выступления местных соперников молодого нового царя.

Затем Филипп погрузился в водоворот дипломатии, подкупа и военных кампаний с тем, чтобы заставить греческие государства признать его политическое верховенство. Свои претензии он подкреплял щедрыми тратами золотых и серебряных монет, которые чеканил из металла, полученного из рудников Македонии, а также богатства, захваченного им во Фракии. Его не остановило даже тяжелое боевое ранение, стоившее ему глаза (илл. 9.2). Грек-современник, историк Феопомп Хиосский, называл Филиппа «ненасытным в стремлении к роскоши, он и брал, и раздавал добро с одинаковой легкостью: у него, воина, не было времени подсчитывать свои доходы и траты»[132]. В 350 г. до н. э. Филипп достиг большого политического успеха, убедив самых влиятельных лидеров Фессалии, процветающего региона Центральной Греции за горами, к югу от Македонии, избрать его главой их конфедерации, тем самым придав ему легитимность как вождю греков, избранному по их согласию. Фессалийские вожди оправдывали избрание македонянина главой их союза, утверждая, что он, как потомок легендарного Геракла, им родня и достоин этой должности благодаря своему славному происхождению.

В середине 350-х гг. до н. э. Филипп, применив военную силу, вмешался в жестокий спор о якобы совершенном фокеянами святотатстве в Дельфийском оракуле. Фокеяне, жившие южнее фессалийцев, традиционно считали их своими злейшими врагами. Эта так называемая Священная война поставила Филиппа и его греческих союзников против фокеян и их союзников, среди которых были и афиняне. Филипп и его сторонники одержали победу в этом столкновении, и к концу 340-х гг. Филипп лестью или силой заставил бльшую часть Северной и Центральной Греции признать его внешнеполитическое лидерство. Тогда он поставил своей целью повести объединенную македонскую и греческую армию в поход, чтобы разгромить Персидскую державу. Заявленный им повод был связан с главной идеей, основанной на понимании греками своего прошлого: необходимостью мести за вторжение Персии в Македонию и Грецию в 480 г. до н. э. Кроме того, Филипп опасался, что, если его усилившейся армии нечем будет заняться, это дестабилизирует обстановку в его царстве. Но, чтобы начать вторжение, ему необходимо было усилить свой союз, добавив к нему силы Южной Греции.

В Афинах Демосфен со всем своим красноречием упрекал греков за неспособность сопротивляться Филиппу: они, гремел он, «взирают на это с таким чувством, как на градовую тучу: каждый только молится, чтобы не над ним она разразилась, но ни один человек не пытается ее остановить»[133]. Афиняне разделились во мнениях, сопротивляться Филиппу или сотрудничать с ним, и не могли прийти к согласию, чтобы направить все свои тогда ограниченные государственные финансовые ресурсы на военные приготовления. В конечном счете Афины присоединились к своему вечному врагу, Фивам, возглавив коалицию государств Южной Греции, чтобы объединенными силами попытаться остановить Филиппа. Этого оказалось недостаточно. В 338 г. до н. э. Филипп и его греческие союзники разбили силы коалиции в битве при Херонее в Беотии.

Потерпевшие поражение греческие полисы сохранили свою политическую свободу во внутренних делах, но были обязаны вступить в союз под не подлежащим сомнению лидерством Филиппа. Современные ученые называют его Коринфским союзом – по месту размещения его центра. Спарта смогла остаться за пределами этого союза, но ее время как ключевого игрока со своими интересами из-за резкого сокращения населения осталось в прошлом. Битва при Херонее стала решающим поворотом греческой истории: никогда после нее греческие государства не определяли свою внешнюю политику, не принимая в расчет устремления других держав, но обычно следовали этим желаниям. Эта перемена ознаменовала финал истории греческих городов-государств как независимых игроков на международной арене, хотя они, бесспорно, оставались основой экономической и социальной структуры греческого мира. Отныне, однако, греческие города-государства играли подчиненную роль либо в составе Македонского царства, либо, после смерти Александра Македонского в 323 г. до н. э., в составе государств, образованных бывшими полководцами Александра. Эллинистические государства (так ныне именуются эти новые монархии), а также римские провинции, которые позднее сменили их в качестве политических хозяев Греции, полагались на местных лидеров греческих полисов в сборе налогов для имперской казны, а также в обеспечении порядка и лояльности граждан. В этом отношении города-государства оставались важными элементами в политической организации греческого мира, поддерживали активную общественную жизнь своих граждан, но больше никогда не решали свою судьбу самостоятельно.

Стоит задаться вопросом: могли ли греки избежать этого упадка, если бы повели себя иначе? Были бы они побеждены, случайно столкнувшись с противником, обладавшим лучшим руководством и располагавшим более значительными ресурсами, позволившими финансировать его военную мощь? Могли ли города-государства Греции дать отпор Филиппу, если бы не были ослаблены и разобщены, потратив так много денег и десятилетий на междоусобные войны? Не лучше ли было искать компромиссы с другими городами-государствами, когда возникали споры или это могло оказаться скольжением под уклон, ведущим к «рабству», как утверждал Перикл, убеждая афинян не идти на компромисс со Спартой, даже если это означает войну? Полагаю, что эти вопросы, аналогии которым, конечно, можно найти и в нашей сегодняшней истории, относятся к числу многочисленных тем, над которыми греческая история заставляет хорошо поразмыслить.

Завоевания Александра Македонского

В 336 г. до н. э. один македонянин, затаивший злобу за жестокое оскорбление со стороны царя, убил Филиппа II. Ходили неподтвержденные слухи, что убийство было подстроено одной из его нескольких жен, Олимпиадой, родом из Эпира, лежащего к западу от Македонии. От Олимпиады у Филиппа был сын Александр (356–323 гг. до н. э.). Когда его отец был убит, ему только исполнилось 20 лет. Александр тут же ликвидировал потенциальных претендентов на трон и был признан царем. В нескольких молниеносных кампаниях он разбил традиционных врагов Македонии на западе и на севере. Затем он заставил полисы Южной Греции, поднявшие мятеж против Коринфского союза после известия о смерти Филиппа, снова присоединиться к нему (во время правления Филиппа Спарта не входила в этот союз). Чтобы показать, чем может обойтись неверность, Александр в наказание за мятеж в 335 г. до н. э. разрушил Фивы. Этот показательный акт террора ясно говорил, что Александр может стать во главе греческих городов-государств с их согласия (такого рода лидер назывался гегемон), но его реальная власть основана на превосходящей силе и непоколебимой готовности применить ее. Александр всегда вознаграждал тех, кто признавал его власть, даже прежних врагов, но жестоко наказывал каждого, кто пренебрег его доверием или воспротивился его амбициям.

Принудив Грецию к миру и к пусть вызывающей озлобленность, но зависимости, Александр в 334 г. до н. э. повел состоящую из македонян и греков армию в Малую Азию, чтобы, исполнив отцовское намерение и отомстив за Грецию, покорить Персию. Поразительный успех, сопутствующий Александру в последующие годы, позволил ему еще до достижения 30 лет завоевать всю Персидскую державу и заслужить на многие века звание «Великого». Во времена самого Александра величие его состояло в способности увлекать людей за пределы цивилизованного мира во враждебные, неизвестные земли, куда людям вовсе не хотелось идти, а по мере того, как он все дальше и дальше удалялся от стран и народов, известных ему с юности, уже определялось его гениальным умением варьировать тактику в зависимости от меняющихся военных и социальных обстоятельств. Александр вдохновлял войско беспечным отношением к собственной безопасности, он часто врывался в ряды врагов во главе своих воинов, подвергая себя той же опасности, что и простой воин, идущий в первых рядах. Всем был виден его украшенный перьями шлем, ярко раскрашенный плащ и сверкавшее на солнце оружие. Алексадра так влекла мысль о покорении дальних стран, что он отклонил совет остаться в Македонии до тех пор, пока не женится и не оставит наследника, что позволило бы избежать смуты в случае его смерти. Он и в дальнейшем заставлял тревожиться своего главного советника, человека опытного и старшего по возрасту, отказываясь почти от всех своих земель и собственности ради укрепления армии, создавая таким образом сословие новых землевладельцев, которые снабжали бы войско. Согласно Плутарху, советник спрашивал: «Что же, царь, оставляешь ты себе?» – «Надежды!» – ответил Александр[134]. Надежды эти строились вокруг героического образа воина, соперничающего славой с Ахиллом из гомеровской «Илиады». Александр всегда держал свиток с текстом «Илиады» у себя под подушкой вместе с кинжалом. Мечты Александра и его поступки являли собой крайнее выражение гомеровского образа прославленного победоносного воина, стремящегося «всегда быть лучшим» и своими победами стяжать бессмертную славу.

Александр пересек Геллеспонт, отделяющий Европу от Азии, и вонзил копье в азиатскую землю, тем самым, в гомеровском духе, претендуя на весь материк как на землю, «завоеванную копьем»[135]. Первая битва кампании состоялась у реки Граник на западе Малой Азии. Она показала качество объединенной греческой и македонской конницы, пересекшей реку и обрушившейся на сопротивлявшихся персов. Персидский меч едва не разрубил пополам голову Александра, когда тот вел вперед свою конницу, но македонский командир отсек персидскому воину руку и спас бросившегося в атаку царя. Затем Александр направился во фригийский город Гордион, столицу легендарного царя Мидаса, где оракул обещал владычество над Азией любому, кто сможет распутать невероятно запутанный узел, которым был завязан хомут старинной колесницы, хранящейся в городе. Как гласит легенда, молодой македонянин разрубил этот узел мечом[136]. В 333 г. до н. э. персидский царь Дарий III наконец столкнулся с Александром в битве при Иссе на юго-востоке Малой Азии. Александр разгромил численно намного превосходящего его силы противника уже типичным решительным ударом конницы по левому крылу персидского строя и последовавшим за тем фланговым маневром, направленным на ставку царя в центре. Чтобы избежать плена, Дарию III пришлось бежать с поля боя, бросив своих жен и дочерей, по персидскому обычаю сопровождавших его в походе. Чрезвычайно предупредительное обхождение Александра с пленными женщинами из персидского царствующего дома, как сообщают, укрепило его репутацию среди народов, населяющих империю.

Когда Тир, сильно укрепленный город у побережья нынешнего Ливана, отказался в 332 г. до н. э. сдаться Александру, тот применил осадные машины и катапульты, усовершенствованные его отцом, и после долгой осады пробил стены этой грозной крепости, окруженной водой. Захват Тира показал, что окруженные стенами города-государства отныне беззащитны перед осадной войной. Хотя успешные осады и после Александра давались нелегко, потому что правильно построенные городские стены по-прежнему оставались грозным препятствием для атакующих, успешный захват Тира усилил у городских жителей страх перед осадой. Теперь граждане больше не могли с уверенностью полагаться на то, что их оборонительные рубежи способны неопределенно долго противостоять наступательному вооружению врага. Постоянный страх, что в ходе осады городские стены могут быть разрушены, психологически мешал защитникам сохранять единодушие перед лицом угрожавших воинственных царей.

Затем Александр захватил Египет, где сохранившиеся иероглифические надписи заставляют ученых предполагать, что македонянин, овладев страной, объявил себя наследником персидского царя, а не египетским фараоном. Вывод этот, однако, не вполне точен, так как в египетском искусстве Александр изображается в традиционном облике – как правителя этого древнего государства. Македонский царь стал фараоном из практических побуждений, и это было первым признаком того, что он намерен принимать любые местные обычаи и традиции, которые сочтет полезными для удержания завоеванных земель и утверждения своего господства. На морском берегу западнее Нила Александр в 331 г. до н. э. основал новый город, названный в его честь Александрией, – первый из многих основанных им городов на всем пространстве вплоть до Афганистана на востоке. В Египте Александр также тайно посетил далекий оазис Сива в пустыне на западе Египта, где располагался оракул бога Амона, которого греки считали идентичным Зевсу. Он ничего не говорил о подробностях своего совета с оракулом, но пошел слух, что оракул сообщил ему, что он – сын бога, и Александр радостно воспринял это как истину.

В 331 г. до н. э. Александр разгромил главную армию персидского царя в битве при Гавгамелах на севере Месопотамии, у современной ирано-иракской границы. После этого он провозгласил себя царем Азии вместо персидского царя и с тех пор больше никогда не был просто царем Македонии и гегемоном греков. Для разнородного населения Персидской державы появление македонянина на престоле по существу ничего не меняло. Они продолжали отправлять те же подати далекому владыке, которого видели редко, если вообще когда-нибудь видели. Как и в Египте, Александр сохранил местную административную систему Персидского царства, даже оставив некоторых персидских сатрапов на своих местах. Похоже, своей долгосрочной целью он ставил формирование административного корпуса из македонян, греков и персов, совместно управляющих территорией, захваченной силой оружия. Александр быстро распознавал достоинства людей и постепенно начал все больше доверять «варварам» как своим сторонникам и управленцам. Вероятно, смешивая традиции разных народов среди подданных, он стремился достичь цели своей политики: создать мощное и устойчивое государство. Как он узнал от Аристотеля, своего учителя в те времена, когда он еще был подростком в Македонии, только смешанная природа оказывается лучшей и сильнейшей.

В Индию и обратно

После этого Александр повел армию дальше на восток – в земли, почти не известные грекам. Он сократил свои силы, чтобы уменьшить потребность в снабжении, которое было затруднено в засушливой стране, сквозь которую они двигались. Как правило, у каждого греческого гоплита был слуга, который нес поклажу и доспехи. Александр, вслед за Филиппом, учил воинов самостоятельно нести свою амуницию; резко сократив численность армейской прислуги, он создал тем самым более компактное войско. Как и за всеми античными армиями, однако, за войском следовало большое количество людей невоенных – торговцев, на каждом привале развертывавших маленькие рынки, женщин, становившихся на время похода подругами воинов, их общих детей, актеров и проституток. Хотя Александр не отвечал за снабжение этих людей, сопровождающих его войско, они, добывая себе пропитание самостоятельно, затрудняли интендантам Александра поиски необходимого для должного снабжения армии.

Античные армии в походе обычно оставляли за собой след голода и разрушений – из-за потребности в снабжении. Вражеские армии просто брали, что захотелось. Дружественные ожидали, что местные предоставят или продадут продовольствие их фуражирам или торговцам, сопровождавшим войска и развертывавшим базары, чтобы перепродать полученную у местных провизию воинам. Поскольку у большинства земледельцев в Античности не было практически никаких излишков на продажу, они воспринимали это фактически как реквизицию и тяжкое бремя. Деньги, которые получали земледельцы, не много значили для них, потому что в сельской местности, где все соседи вынуждены были участвовать в этих принудительных продажах, купить было нечего.

Из сердца Персии Александр в 329 г. до н. э. двинулся на северо-восток, в неведомые земли Бактрии (современный Афганистан). Когда он не смог полностью подчинить чрезвычайно подвижные местные племена, избегавшие прямых сражений и предпочитавших партизанскую тактику атак и отступлений, Александр согласился на союз, скрепленный браком с бактрийской принцессой Роксаной в 327 г. до н. э. Тогда же Александр хладнокровно покончил с реальным и воображаемым сопротивлением его планам со стороны высшего военного командования. Как и в прежние годы, он считал обвинения в измене или недостаточной преданности оправданием для казни македонян, утративших его доверие. Эти казни, как и разрушение Фив в 335 г. до н. э., показали, что Александр готов использовать устрашение как средство против мятежа.

Из Бактрии Александр двинулся еще дальше на восток, в Индию. Вероятно, он намеревался пройти до Китая в поисках самого края Земли, которая, как учил Аристотель, шарообразна. Семьдесят дней марша под муссонными дождями, однако, истощили терпение его воинов. Весной 326 г. до н. э. они подняли мятеж на берегах реки Гифасис (современная Биас) на северо-западе Индии. Александр вынужден был принять их требование – отвести их домой. Прежде, когда его люди упрямились, Александр всегда мог пристыдить их, подобно Ахиллу из «Илиады», преодолевавшему хандру в своей палатке. На этот раз солдатам нечего было стыдиться.

Не имея возможности продолжать двигаться на восток, Александр повернул к югу, вниз по течению реки Инд. На этом пути он избавился от замешательства, вызванного остановкой продвижения на восток: царь покорял индийские племена, оказывавшие сопротивление, и рисковал жизнью даже более отчаянно, чем прежде. В порыве безудержной ярости он ворвался на стену одного из индийских городов, чтобы, подобно гомеровскому герою, сразиться с врагом лицом к лицу. Ужаснувшиеся полководцы все же успели спасти его, однако он все же получил ранения, едва не ставшие смертельными. Достигнув устья Инда, Александр направил часть своей армии на запад сквозь суровую и пустынную Гедросию. Другую часть он послал более легким сухопутным путем, а третью направил на кораблях на запад вдоль берега, чтобы подыскать возможные места для поселений и портов на пути, соединяющем Месопотамию с Индией. Сам Александр возглавил отряд, двинувшийся через пустыню, – в стремлении превзойти знаменитых полководцев былых времен, пройдя через земли, которые они считали непреодолимыми. На всем пути природа была жестока. Внезапный паводок смыл большинство «штатских», следовавших за армией, когда они встали лагерем в сухом русле, затопленном после внезапного ливня. Многие воины умерли в обжигающих песках пустыни, страдая от жажды и теплового удара: в тех краях температура в тени достигает более 50 градусов. Александр, как всегда, разделял со своими людьми все невзгоды. В одном из легендарных рассказов об этом ужасном походе, посланные на разведку воины принесли ему шлем, полный найденной ими воды. Александр вылил воду на песок, чтобы не пить самому, покуда у его воинов нет воды. По легенде, за это жест они прониклись к нему еще большей любовью. Остатки армии наконец достигли безопасных земель в центральных районах Персии в 324 г. до н. э. Александр тут же начал планировать поход на Аравийский полуостров, а затем – в Северную Африку на запад от Египта.

Когда Александр вернулся в Персию, он уже претендовал на власть над всеми греками не иначе как в качестве абсолютного монарха. Вопреки прежнему своему обещанию, что он как гегемон будет уважать внутреннюю свободу греческих городов-государств, теперь Александр нарушил их автономию, разослав повеление, требующее вернуть гражданство многочисленным изгнанникам, странствующим по всему греческому миру. Предыдущие десятилетия войн в Греции привели к появлению множества таких несчастных странников, их положение как лиц без подданства вызывало беспорядки. Еще более поразительным было обращение Александра к греческим городам-государствам с требованием чествовать его как бога. Первоначально ошеломленные этим пожеланием, власти большинства греческих полисов вскоре подчинились, направив к нему делегации, встречавшие его, словно бога. Спартанец Дамид точно выразил единственный здравый подход к обожествлению Александра, возможный для пораженных греков: «Ну что ж, уступим Александру. Если ему так хочется, пусть называется богом»[137].

Ученые продолжают спорить о том, почему Александр пожелал, чтобы греки признали его богом. Сегодня немногие признают ранее популярную теорию, что сам он не считал себя божественным и провозгласил себя богом, потому что полагал, что в таком случае греческие города-государства сохранят лицо, вынужденные подчиниться его повелениям, как если бы они исходили от божества, чья власть, конечно же, выше любой земной власти. Но желание Александра лучше всего объясняется личными, а не политическими мотивами. Он явно считал себя сыном Зевса – в конечном счете в греческой мифологии немало сюжетов о детях, рожденных от связи Зевса с земными женщинами. Большинство этих легендарных отпрысков были смертными, но завоевания Александра показали, что он превзошел их. Ему должно было казаться, что деяния его сверхчеловеческие, ибо превосходят пределы человеческих возможностей. Иными словами, успехи Александра демонстрировали, что он достиг власти, равной Божественной, и потому должен и сам быть богом, хотя и оставаясь при этом человеком. Этот новый тип божественности, достигнутый Александром, возник, с его точки зрения, как естественное следствие его власти и его успехов. Мы должны серьезно отнестись к античному свидетельству, что Александр считал себя одновременно и богом, и человеком. Как показывает история, эту идею ожидало долгое будущее.

Политические и военные цели Александра лучше всего объясняются взаимосвязью намерений завоевать известный мир и править им, а также исследовать и по возможности колонизовать земли за его пределами. Военные завоевания были испытанной временем целью для столь честолюбивых македонских предводителей, как Александр. Он включил в свою армию и систему управления не только македонян, но лишь потому, что нуждался в опыте иноземцев, а не потому, что был склонен к мечтаниям в духе абстрактной теории о «человеческом братстве». Походы Александра способствовали продвижению во многих областях науки, от географии до ботаники, потому что к сбору и систематизации всего нового, что довелось узнать, он привлекал писателей научного склада ума. Основанные им далекие города служили в качестве опорных пунктов для поддержания спокойствия на завоеванных землях, а в случае восстаний могли передать вести в столицу. Они также открывали новые возможности для торговли ценными товарами, например пряностями, которые не производились в Средиземноморье.

Планы Александра по завоеванию Аравии и Северной Африки были прерваны его преждевременной смертью в Вавилоне 10 июня 323 г. до н. э. Он умер от лихорадки, осложненной обезвоживанием, наступившим из-за того, что пил слишком много вина, которое, как считали греки, полезно больным. К тому времени он уже много месяцев страдал от утраты своего лучшего друга Гефестиона. Некоторые считают, что подружившиеся в детстве Александр и Гефестион были любовниками. Но античные источники прямо этого не утверждают. На основании этих свидетельств можно предположить, однако, что Александр, как и другие мужчины того времени и тех стран, куда шире, чем сегодня, смотрели на допустимые для мужчин варианты эротических желаний и сексуального поведения. Говорят, что у Александра был прекрасный евнух, оказывавший ему интимные услуги. Как бы то ни было, когда умер Гефестион, который, по некоторым сведениям, злоупотреблял вином, Александр от горя впал в безумие. О глубине его чувств свидетельствует то, что он планировал построить сложно устроенный храм, чтобы почитать Гефестиона как бога. Одновременно Александр погрузился в подготовку аравийской кампании, изучая заболоченные низины Южной Месопотамии. Возможно, в одной из таких поездок Александр заразился малярией, погубившей его в возрасте всего 32 лет. У Александра не было никаких планов на случай своей неожиданной смерти. Его жена Роксана родила первого ребенка лишь через несколько месяцев после смерти Александра. Когда собравшиеся у смертного ложа полководцы спросили Александра, кому он оставляет свое царство, тот ответил: «Наилучшему»[138].

Афинский оратор Эсхин (ок. 397–322 гг. до н. э.) хорошо выразил недоумение, с которым многие отнеслись к событиям времен Александра: «Ах, есть ли что нежданное и негаданное, что миновало бы нас! Не обычную мы прожили людскую жизнь, а словно родились за тем, чтобы потомки о нас рассказывали невероятности!»[139] Слава Александра была невероятна и сохранилась на многие века (илл. 9.3). Рассказы о его подвигах, захватывающих дух, вошли в фольклор всего античного мира, достигнув даже отдаленных мест, где Александр никогда не бывал, например стран, лежащих южнее Сахары. Легенда об Александре как повествование о наивысших достижениях мужественного воина-героя оставалась популярной многие века. Одним из долговременных эффектов его поразительного взлета стало невиданное сближение греческого мира и Ближнего Востока. Непосредственными военными и политическими последствиями такого сближения стала, однако, жестокая борьба между его полководцами, в результате которой возникли царства эллинистического периода.

Термин «эллинистический» («грекоподобный») изобрели в XIX в., чтобы обозначить эпоху, наступившую в Греции и на Ближнем Востоке после смерти Александра Македонского в 323 г. до н. э. и продлившуюся до кончины последней македонской правительницы Египта Клеопатры VII в 30 г. до н. э. Начало эпохи эллинизма ознаменовалось возникновением новой формы царского правления, соединившей македонскую и ближневосточную традиции и ставшей преобладающей политической структурой в восточной части Средиземноморья после безвременной смерти Александра. Основателями эллинистических царств стали люди из числа полководцев его армии, объявившие себя царями, хотя и не состоявшие в кровном родстве ни с какими царскими домами и не имевшие права претендовать на конкретные территории исторически. Только военная сила, авторитет и честолюбие позволили им провозгласить себя царями.

Понятие «эллинистический» также связано с идеей смешанной, космополитической, формы общественной и культурной жизни, соединявшей эллинские (то есть греческие) традиции с традициями местными и возникшей в Восточном Средиземноморье в результате завоеваний Александра. Эллинистические цари стимулировали развитие культуры в этом направлении, интегрировав греков в жизнь давно сложившихся местных сообществ, а также основывая новые города на путях, которыми следовали греки. Поскольку эти греки-поселенцы преимущественно жили в городах, греческие идеи и обычаи больше всего повлияли на городское население Египта и Юго-Западной Азии. Огромное количество людей, занятых в сельском хозяйстве Ближнего Востока, редко бывавших в городах, куда меньше соприкасалось с греческим образом жизни. Поскольку цари были благосклонны к греческой культуре, никогда не было сомнений в том, что ее воспримет и элита эллинистических царств вне зависимости от своего происхождения. В то же время насаждение греческой культуры в столь многих местах, далеких от Греции, неизбежно, хотя и не намеренно, вело к трансформации того, что значило «быть греком» или, по крайней мере, «жить по-гречески».

Ок. 320–301 гг. до н. э.: македонский полководец Антигон и его сын Деметрий борются с другими диадохами за восстановление империи Александра, но удерживают власть только в Македонии и Греции.

310 г. до н. э.: убийство сына Александра, последнего представителя македонского царствующего дома. В Афинах Зенон основывает философскую школу стоиков.

307 г. до н. э.: в Афинах Эпикур основывает свою философскую школу.

306–304 гг. до н. э.: «преемники» Александра провозглашают себя царями.

303 г. до н. э.: Селевк уступает восточную часть своего царства индийскому царю Чандрагупте.

301 г. до н. э.: Антигон терпит поражение и гибнет в битве при Ипсе в Малой Азии.

300 г. до н. э.: в Александрии царь Птолемей I основывает Мусейон.

Ок. 284–281 гг. до н. э.: основание Ахейского союза в Южной Греции.

279 г. до н. э.: вторжение галлов в Македонию и Грецию.

256 г. до н. э.: в Индии царь державы Маурьев Ашока начинает проповедовать буддизм грекам.

239–130 г. до н. э.: независимое греческое царство в Бактрии (современный Афганистан).

238–227 г. до н. э.: царь Атталидов Аттал I наносит поражение галлам и удерживает их в Галатии.

167 г. до н. э.: Антиох IV силой устанавливает статую сирийского бога Баала в иудейском храме в Иерусалиме.

30 г. до н. э.: смерть Клеопатры VII, царицы Египта, последней македонской царицы эллинистической эпохи.

Возникновение эллинистических царств

После смерти Александра его мать Олимпиада несколько лет боролась за то, чтобы престол занял ее внук, сын Александра от Роксаны, и правил бы под ее покровительством. План матери провалился, потому что бывшие полководцы Александра были готовы на все, чтобы самим захватить власть, и в течение 20 лет трое самых могущественных из них основали новые царства, выкроив куски из империи Александра. Антигон (ок. 382–301 гг. до н. э.) и его сын Деметрий (ок. 336–283 гг. до н. э.) воцарились в Македонии и Греции; Селевк (ок. 358–281 гг. до н. э.) – в Сирии и на территории древней Персидской державы (включая Афганистан и запад Индии); Птолемей (ок. 367–382 гг. до н. э.) – в Египте. Поскольку они завладели крупнейшими частями империи, претендуя на то, что они наследники Александра (хотя и не состояли с ним в кровном родстве), их называют диадохами, то есть «преемниками».

Перед первыми эллинистическими царями стояли те же задачи, что и перед любой новой властью: обосновать свое политическое право на правление. Легитимность в глазах населения была важна, если полководцы намеревались создать собственные династии, способные воспроизводиться после смерти основателя. Поэтому царицы эпохи эллинизма занимали высокое социальное положение как принадлежащие к достойным фамилиям, положившим начало линии потомков царского рода. В конечном счете положение диадохов держалось на их личных способностях и их власти, они не могли быть признаны законными правителями автоматически. В городе Илионе сложившееся положение запечатлели строки надписи 270-х гг. до н. э. в честь сына и наследника Селевка Антиоха I (правил в 281–261 гг. до н. э.): «Он привел свое царство к процветанию и блеску, прежде всего, благодаря собственной добродетели, но также и доброй воле его друзей и его войска»[140]. В общем, царская власть эпохи эллинизма основывалась на личных качествах царя, а не на наследственных привилегиях и преимуществах. По этой причине ее часто определяют как «личную монархию».

Прошли десятилетия, прежде чем границы новых царств установились. Антигон пытался увеличить свою личную монархию до размеров большой империи, нападая на царства других диадохов, но в ответ они в 301 г. до н. э. объединились и разбили его в битве при Ипсе в Малой Азии, в которой он и был убит. Его сын Деметрий занимал македонский престол с 294 по 288 г. до н. э., но его дальнейшие поражения привели к тому, что последние годы он провел в почетном плену в качестве беспомощного гостя при дворе Селевка. Сын Деметрия Антигон Гонат (ок. 320–239 гг. до н. э.) восстановил царство Антигонидов с центром в Македонии около 276 г. до н. э. Царство Селевкидов в начале своей истории продало свои самые восточные земли основателю индийской династии Маурьев царю Чандрагупте (правил в 323–299 гг. до н. э.) за 500 боевых слонов. Позже бльшая часть Персии перешла к парфянам, населявшим север Ирана. Даже после таких сокращений территория государства Селевкидов занимала огромные территории. Царство Птолемеев смогло сохранить непрерывную власть над богатыми землями Египта, защищать которые было проще, так как расплагавшиеся по границам пустыни затрудняли вторжения врагов со стороны суши. К середине III в. до н. э. три царства диадохов фактически достигли баланса сил, который не позволял им существенно расширить свои основные территории. Тем не менее эллинистические царства, как и греческие полисы до этого, конкурировали друг с другом, особенно в конфликтах из-за спорных пограничных земель. Птолемеи и Селевкиды, например, время от времени ввязывались в жестокие столкновения из-за Палестины и Сирии.

В ту же эпоху возникли и более мелкие региональные царства. Самое известное из них – государство Атталидов в Малой Азии со столицей в богатом городе Пергаме. Атталиды были достаточно сильны, чтобы отразить натиск галлов – кельтского народа, пришедшего с севера Европы и вторгшегося в Пергамское царство в III в. до н. э. Армия Атталидов смогла удержать галлов в малоазиатской области, получившей поэтому название Галатия. В далекой Центральной Азии, на территории нынешнего Афганистана, в середине III в. до н. э. образовалось новое царство, когда Диодот I возглавил успешное восстание бактрийских греков в Селевкидском царстве. Эти греки, чьих предков Александр поселил в Бактрии, процветали, так как их земли оказались в центре сухопутной торговли предметами роскоши между Китаем, Индией и Средиземноморьем. К концу I в. до н. э. греческая власть в Бактрии пала под ударами захватчиков, пришедших с северных берегов Окса (Аму-Дарьи), но регион оставался культурным котлом, где взаимодействовали художественные, философские и религиозные традиции Запада и Востока, в том числе и буддизм.

Все эллинистические царства Восточного Средиземноморья в конечном счете оказались под властью римлян. Дипломатические и военные просчеты македонских царей в начале III в. до н. э. привели римлян в Грецию, где к середине II в. до н. э. они установили свое господство. После этого греческая история стала частью римской истории. Более мелкие государства, например Родос или царство Атталидов, искавшие защиты от более сильных соперников, способствовали вмешательству Рима в дела Восточного Средиземноморья. Несмотря на то что государство Селевкидов на начальном этапе утратило часть территории, а впоследствии переживало восстания и удары внешних врагов, оно оставалось крупнейшей державой Ближнего Востока на протяжении двух веков. Тем не менее и оно в середине I в. до н. э. пало под ударами римлян. Дольше всего продержалось государство Птолемеев. В конечном счете, однако, его растущая слабость заставила египетских царей в середине I в. до н. э. просить помощи у римлян, которую Рим, как обычно, предоставил только при условии, что подопечный будет в дальнейшем вести себя в соответствии с желаниями Рима. Когда царица Клеопатра в конце I в. до н. э. поддержала в начавшейся в Риме гражданской войне сторону проигравших, вторгшиеся победители в 30 г. до н. э. покончили с ее властью и долгой династией Птолемеев. Египет стал частью Римской державы, что сделало его покорителя Октавиана (будущего Августа, первого римского императора) самым богатым человеком в мире.

Оборона и управление в эллинистических царствах

Армия и флот эллинистических царств защищали их не только от внешних врагов, но и от внутренних восстаний. Царское войско времен эллинизма состояло из профессионалов, и даже греческие города-государства в эту эпоху все чаще прибегали к услугам наемников, а не призывали граждан на военную службу. Чтобы усилить свою военную мощь, Селевкиды и Птолемеи активно поддерживали иммиграцию греков и македонян, которым жаловали земли за военную службу. Когда со временем этот источник людских ресурсов иссяк, царям пришлось нанимать солдат из коренного населения, чтобы военную службу несло местное войско. Военные расходы царств росли, потому что цари испытывали постоянную необходимость регулярно платить наемникам, а также потому что технический прогресс привел к появлению более дорогой артиллерии – например, катапульт, способных метать снаряд весом 80 килограммов почти на 200 метров. Очень дорого обходился в эпоху эллинизма и флот, поскольку корабли стали больше и экипажи некоторых особо крупных кораблей того времени составляли сотни человек. Боевые слоны, распространенный вид войск эллинистического времени, из-за того замешательства, которое они вносили во вражеские порядки, также требовали немалых затрат: слонов требовалось кормить обильно и круглый год.

Первоначально на высших уровнях управления эллинистические цари полагались на приезжих греков и македонян. Придворные и советники этого ближнего круга титуловались «друзьями царя». Но, как в свое время и Александр, Селевкиды и Птолемеи по необходимости привлекали местных уроженцев на средние и низовые уровни управления. Тем не менее сохранялась дискриминация негреков, и коренные жители, сделавшие успешную управленческую карьеру, крайне редко привлекались в высшие слои общества, в частности в круг «друзей царя». Греки (и македоняне) вообще считали ниже своего достоинства пересекаться с ними. Самым ценным умением для местных жителей, рассчитывающих на управленческую карьеру, было научиться читать и писать по-гречески в дополнение к своим родным языкам. В этом случае они могли занять должности, на которых передавали бы указания высших чиновников, почти сплошь греков или македонян, окрестным земледельцам, строителям и ремесленникам, лишь исполнявшим эти приказы. Греческий язык, который учили эти чиновники, представлял собой койне (koin, «общегреческий»), стандартизированную и упрощенную форму языка, основанную на аттическом диалекте. Многие века койне был общим языком торговли и культуры на всем пространстве от Сицилии до границ Индии. На этом языке на заре Римской империи был написан Новый Завет; на его основе сложился греческий византийских времен, а потом и новогреческий язык.

Главными обязанностями чиновников эллинистических царств были поддержание порядка и управление системой сбора прямых и косвенных налогов, главного источника царских доходов. Во многих отношениях задачи и структура управления в эту эпоху напоминала более ранние системы, существовавшие в Ассирии, Вавилонии и Персии. Эти институты поддерживали порядок среди подданных, разрешая по возможности споры, но при необходимости чиновники могли призвать войска для выполнения полицейских функций. Надзор за сбором податей мог быть сложной задачей. Например, в Египте времен Птолемеев, самом хорошо организованном эллинистическом государстве, царские чиновники собирали таможенные пошлины в размере 50, 30, 25 или 20 процентов в зависимости от категории товара. Централизованное планирование и контроль, которыми славилась организация времен Птолемеев, сохранилась от куда более ранних периодов египетской истории. Чиновники, поддерживавшие царские монополии, например на производство растительного масла, стремились максимально увеличить царские доходы, применяли схемы, очень напоминающие современные системы централизованного сельского хозяйства, решая, какое количество царских земель должно быть засеяно масличными культурами, надзирая за производством и распределением полученного из урожая растительного масла и устанавливая цены на всех стадиях процесса его изготовления. Царь через своих чиновников также нередко входил в партнерство с торговцами ради более высоких доходов.

Экономическими и общественными центрами эллинистических царств были города. В Греции ряд городов пытались усилить свое влияние в противовес царской власти, объединяясь в федерации наподобие Ахейского союза на Пелопоннесе, основанного в 280-е гг. до н. э. Члены Союза на собрании представителей согласились, что у этих городов будет общая монета, система мер и весов, а также правовая защита граждан. Много греков и македонян жили теперь в новых городах, основанных Александром и его преемниками на Ближнем Востоке. Эллинистические цари перестроили существовавшие города, чтобы прославить свое имя и привлечь новых иммигрантов, а также ввести новые обычаи для поддержания своей политики. Новые поселения строились по образцу греческих полисов, с такими традиционными постройками, как еатры или гимнасии. Хотя в этих городах часто сохранялись традиционные политические институты, например городские советы и народные собрания, пределы их независимости определялись только царской волей. Обращаясь к городскому совету, царь мог прибегнуть к вежливой просьбе, но ожидал, что его желание будет воспринято как приказ. Кроме того, города часто должны были платить подати непосредственно царю.

Царям, чтобы в городах сохранялось спокойствие, а поток податей не прерывался, требовалась добрая воля самых богатых и влиятельных горожан – греко-македонской городской элиты. На этих богачах, прежде всего, лежала ответственность за сбор податей в царскую казну с городов и сельской округи и за отправку этих средств в казну. В ответ цари осыпали представителей городской знати почестями и всячески поощряли их, чтобы гарантировать их благосклонность и сотрудничество. Пользовавшиеся благосклонностью города получали денежные пожалования от царя, позволявшие оплачивать дорогостоящие общественные работы – строительство театров и храмов или восстановление города после землетрясения. Богатые мужчины и женщины из городской верхушки верно служили, помогая поддерживать спокойствие широких слоев населения. Богатая элита общества обеспечивала подношения и займы, гарантируя надежные поставки зерна, чтобы прокормить население, финансово поддерживала городских врачей и учителей, а также оплачивала строительство общественных сооружений. Греческая традиция, в соответствии с которой богатая элита города должна вносить вклад на благо всего общества, таким образом, продолжилась в новом обличье, в виде социального взаимодействия между царской властью и городскими элитами.

Цари считались и с преуспевающими представителями местного населения. Например, царям приходилось налаживать добрые отношения с влиятельными лидерами негреческих городов Сирии и Палестины. Между тем все больше уроженцев тех мест переселялось на запад, в эллинистические города. В частности, евреи переселялись из Палестины в Малую Азию, Грецию и Египет. Еврейская община в итоге составила влиятельное меньшинство в Александрии Египетской, важнейшем городе эпохи эллинизма. В Египте Птолемеи также вынуждены были найти общий язык со жрецами храмов традиционных богов этой страны, поскольку во владении храмов находились обширные участки плодородных земель, где работали крестьяне-арендаторы. Уважение македонских правителей к прошлому Египта проявилось и в том, что изображались они в египетском стиле (илл. 10.1). Основой организации эллинистических царств была система взаимных вознаграждений между царями и их влиятельными подданными – греками, македонянами и местными элитами, – ставшими старшими и младшими партнерами в управлении государством и его финансами.

В эллинистических государствах тем не менее цари и царицы греко-македонского происхождения господствовали над местным населением. Монархам приходилось уважать и поддерживать сотрудничество с городскими элитами и поощрять иммиграцию в свои государства, но как жизнь и безопасность подданных, так и судебная система находились полностью во власти царя. Селевк утверждал это право как универсальную истину: «Этим я не ввожу у вас никаких персидских обычаев или обычаев других народов, но скорее я устанавливаю следующий общий для всех закон: “всегда справедливо то, что постановлено царем”»[141]. Даже преемники Антигона, возглавившего добровольный союз греков, который якобы восстановил основанный Филиппом Коринфский союз, часто вмешивались во внутренние дела греческих полисов. Как и другие цари, они регулярно ставили собственных правителей и гарнизоны в тех городах, верность которых вызывала сомнения. Никогда больше древние греки не жили свободно в тени монархии, иногда маячившей где-то в отдалении, иногда располагавшейся совсем рядом.

Экономика и общество эллинистических царств

Эллинистическое общество Восточного Средиземноморья строго делилось на несколько отдельных слоев. На вершине иерархии находилась царская фамилия, окруженная «друзьями царя». Ниже по статусу стояли греко-македонские элиты крупных городов. Далее располагались богатые элиты местных городов, лидеры крупных городских меньшинств и традиционные вожди и царьки местных общин, сохранявшие владения предков в большинстве сельских районов. Низший слой свободного населения составляли массы мелких торговцев, ремесленников и людей, занятых разнообразным физическим трудом. Рабы находились там же, где и всегда, – вне общественных рангов, хотя те, кто служил при дворе, могли жить материально обеспеченно.

Огромный объем работ, необходимых для функционирования экономики эллинистических государств, выполняли бедные люди. Основой оставалось сельское хозяйство, и условия труда земледельцев мало менялись с течением времени. Многие трудились в больших хозяйствах, принадлежащих царской фамилии, но и в сельской округе полисов оставались и свободные крестьяне, возделывающие небольшие участки, и более крупные хозяйства, принадлежащие богатым землевладельцам. Сельские жители начинали работу с рассветом, до наступления дневной жары, выращивая те же культуры и тех же животных, что и их предки, используя те же простые ручные орудия труда и тягловый скот. Низкий уровень механизации означал, что не менее 80 процентов всего взрослого населения – мужчин и женщин, свободных и рабов – должны были работать на земле вручную, чтобы произвести достаточно продовольствия для всего населения. По устоявшимся международным маршрутам шла и морская торговля. Десятки тысяч амфор (больших керамических сосудов для перевозки вина, оливкового масла и подобных товаров), изготовленных на острове Родос, обнаружены в Египте времен Птолемеев. Сообщества иноземных купцов превратили остров Делос в оживленную перевалочную базу для самых разных товаров: за день через порт могло пройти до 10 000 рабов. В городах бедные мужчины и женщины по-прежнему занимались мелкой торговлей, были разносчиками, работали в мастерских, изготавливая инструменты, посуду, одежду и предметы мебели. Мужчины могли наняться матросами на торговые корабли, ходившие по Средиземному морю и Индийскому океану. К концу эпохи эллинизма торговые суда регулярно ходили в Индию и обратно по маршруту, который проложили моряки Александра Македонского на обратном пути из Индии.

В государствах Селевкидов и Птолемеев значительная часть сельского населения пребывала в промежуточном положении между свободой и рабством. Лаой («люди»), как их называли, возделывали землю, принадлежавшую царю, который был крупнейшим землевладельцем в государстве. Теоретически царь мог претендовать на все земли государства, потому что они, следуя словам Александра, были «завоеваны копьем». В реальности же эллинистические цари предоставляли большие участки земли городам, храмам и своим приближенным. Лаой, однако, не были землевладельцами, а вынужденными арендаторами. Хотя их нельзя было продавать как настоящих рабов, им не разрешалось покидать или забрасывать арендуемые участки. Они должны были отдавать определенную долю полученной с участка продукции в распоряжение царя, нечто вроде арендной платы землевладельцу. Требуемая с лаой доля была весьма высока, и у них практически не имелось шансов улучшить свою экономическую ситуацию.

Женщины, оказывавшиеся на вершине общественной пирамиды эллинистического мира, – члены царских фамилий – располагали беспрецедентным в греческой истории влиянием и богатством. Власть цариц в эпоху эллинизма ограничивалась лишь мерой их влияния на решения супругов, но они правили самовластно, если не было наследника мужского пола. Поскольку в целях сохранения династии Птолемеи допускались браки между братом и сестрой, дочери царской семьи также оказывались в ряду наследников. Например, Арсиноя II (ок. 316–270 гг. до н. э.), дочь Птолемея I, сначала стала женой македонского царя Лисимаха, передавшего ей четыре города в качестве личного владения и источника дохода. После смерти Лисимаха она стала женой своего брата, египетского царя Птолемея II, и оказывала такое же влияние на политику, что и он сам. Публично превозносимые добродетели царицы соответствовали традиционным взглядам греков на женщин. Изданный около 165 г. до н. э. в Иераполисе декрет в честь царицы Аполлониды Пергамской восхвалял ее набожность, почтение к родителям, достойное поведение с супругом и гармоничные отношения с ее «прекрасными законными детьми»[142].

Некоторые царицы уделяли особое внимание положению женщин. Так, около 195 г. до н. э. селевкидская царица Лаодика дала на десятилетний срок городу Иасосу на юго-западе Малой Азии средства на приданое нуждающимся девушкам. Учреждение ею фонда для помощи обделенным судьбой женщинам отражает возросшую в эпоху эллинизма озабоченность части богатого населения в необходимости выплаты пособий необеспеченным. Царствующие фамилии первыми обозначали тенденцию к большей филантропии, стремясь поддерживать ореол великодушия и щедрости вокруг прославленных царей и цариц, что соответствовало давней греческой традиции заботы элиты о всеобщем благе. Тот факт, что Лаодика оплачивала приданое, показывает, что она понимала, сколь важно женщине иметь собственность, надежную гарантию определенного уважения и влияния в домохозяйстве.

Жизнь большинства женщин в эпоху эллинизма, однако, зависела от решений, которые принимали мужчины. «Кто обдумал бы это дело лучше, чем отец?» – вопрошал оратор Исей, и подход этот оставался преобладающим в суждениях отцов[143]. Женщины высших классов оставались в значительной мере отделены от мужчин, не входящих в число членов семьи, бедные женщины работали и на людях. Греки по-прежнему бросали младенцев, которых не могли или не желали растить, и девочек бросали чаще, чем мальчиков. У других народов, например египтян или евреев, такой практики не было. «Оставление» ребенка – так часто называли этот обычай – от детоубийства отличалось тем, что кто-то мог этого ребенка найти и вырастить, обычно как раба, а не приемного ребенка. Комический поэт III в. до н. э. Посидипп, хотя и с преувеличением, но указал на несомненную тенденцию благоволить мальчикам: «Сына всегда выращивает даже тот, кто беден, дочь оставляет даже богатый»[144]. Дочерей богатых родителей, конечно, обычно не «оставляли», но до десяти процентов остальных девочек могла ждать такая участь.

В определенных случаях женщины эллинистического времени в большей мере имели возможность управлять своей жизнью. Исключительно богатые женщины могли участвовать в общественной жизни, например делая пожертвования или давая займы городу, в обмен получая официальную должность в управлении общиной. Конечно, такие должности были менее престижны и важны, чем во времена независимых городов-государств, потому что реальная власть в эпоху эллинизма принадлежала царю и его высшим чиновникам. В Египте слово женщин стало больше значить при заключении брачных контрактов, ставших обычной процедурой, постепенно превратившейся из соглашения между родителями жениха и невесты в соглашение между самими новобрачными.

Хотя города были основой финансовой мощи и общественного влияния, почти все население продолжало обитать там, где и всегда жили люди, – в небольших деревнях в сельской местности. Там бок о бок соседствовали разные народы, не смешиваясь. В одной из областей Малой Азии говорили на 22 различных языках. Жизнь в новых и заново основанных эллинистических городах протекала почти независимо от местных сельских обществ. Городская жизнь стала особенно оживленной, потому что греко-македонские жители этих городов, расположенных в негреческих местностях, стремились больше находиться в городах, чем их предшественники в эпоху классических городов-государств, имевших обыкновение часто перемещаться между городом и деревней для надзора за своими сельскими владениями, для участия в местных праздниках и для совершения обрядов в местных храмах. Теперь же деятельность городских жителей все больше и больше концентрировалась в городах. Жители стали крепче привязаны к городам еще и потому, что богатые жители, следуя традиции высших слоев классических полисов, вносили все больший вклад в жизнь города, что увеличивало привлекательность городской жизни перед сельской. Например, на острове Самос богатые вкладчики создали фонд, из которого оплачивали бесплатные раздачи зерна всем гражданам, чтобы их город больше не волновал недостаток продовольствия. В разных эллинистических городах появлялись финансируемые государством школы, дававшие общее образование молодежи и часто поддерживаемые богатыми дарителями. В некоторых местах школы посещали и мальчики, и девочки. Во многих городах также поддерживалась врачебная практика. Пациентам все же приходилось платить за внимание медиков, но по крайней мере они могли рассчитывать, что в случае необходимости врач найдется. В ответ богачи, чьи пожертвования и займы позволили улучшить жизнь города, ожидали уважения и почестей от сограждан. Филантропия влияла даже на международные отношения. Например, когда Родос был опустошен землетрясением, многие города, присоединившись к царям и царицам, отправляли пожертвования, чтобы помочь родосцам восстановить разрушенное после катастрофы. В свою очередь жители Родоса оказывали знаки внимания и почести своим благодетелям.

Богатые слои негреческого населения все больше и больше перенимали греческий образ жизни, стараясь приспособиться к новой социальной иерархии. В Ливане Диотим Сидонский, хотя и не грек по рождению, взял греческое имя и занялся ведущим греческим спортом – гонками на колесницах. Он приехал в Немею на Пелопоннесе, чтобы участвовать в престижном празднестве в честь Зевса. Победив, Диотим оставил надпись на греческом, объявляющую, что он первым из сидонцев сделал это. О своей победе он объявил на греческом, потому что греческое койне, во многом как ныне английский, стал международным языком на берегах Восточного Средиземноморья. Популярность использования греческого языка негреками, конечно, лучше всего говорит о возникновении международной культуры, основанной на греческих образцах, воспринятой в эпоху эллинизма властителями и придворными, высшими слоями жителей городов и интеллектуалами. Самое поразительное свидетельство расселения греков и распространения греческого языка в эллинистическом мире обнаруживается в Афганистане. Там третий царь династии Маурьев Ашока (правил ок. 268–232 гг. до н. э.), приверженец буддизма, использовал греческий язык как один из языков для надписей, в которых сообщал о своих усилиях по распространению среди подданных буддийских традиций самоконтроля, в частности отказа от употребления мяса. Даже в далеком Афганистане негреки пользовались греческим, чтобы общаться с греками, с которыми они теперь контактировали.

Греческая литература и искусство новой эпохи

По мере того как в эллинистическом мире знание греческого языка все шире распространялось, в греческой литературе стали отображаться новые условия жизни. В Афинах, не сохранивших свою полисную свободу и беззащитных от вмешательства царей, пропало внимание к острой современной проблематике, исчезли и яростные нападки на политических лидеров, характерные для комедий V в. до н. э. Вместо этого такие комедиографы, как Менандр (ок. 342–289 гг. до н. э.) и Филемон (ок. 360–263 гг. до н. э.) представляли вечные сюжеты о злоключениях вымышленных любовников в сочинениях, похожих на современные мыльные оперы. Эти комедии нравов оказались так популярны, что им подражали и авторы комедий более позднего римского времени.

Личные переживания стали главной темой творчества таких поэтов, как Феокрит из Сиракуз (родился около 300 г. до н. э.) и Каллимах из североафриканской Кирены (305–240 гг. до н. э.), приехавших в Александрию в расчете на поддержку Птолемеев. Их поэзия проложила новые пути, требуя от читателей значительных интеллектуальных усилий в сочетании с эмоциональной реакцией. Только эрудиты могли в полной мере понимать аллюзии и сложные отсылки к мифологии, которые эти поэты использовали в своих изящных стихах, в отличие от поэм Гомера довольно кратких. Феокрит первым из греческих поэтов показал культурный разрыв между городом и деревней, поэтическое размышление, отвечающее формирующейся реальности. Его пасторальные стихи, названные «Идиллии», подчеркивали разрыв между жизнью города и буколической жизнью сельского обитателя, хотя селяне в поэзии Феокрита были показаны обитателями идеализированного пейзажа, а не реальными тружениками египетских полей. Тем не менее в самой книжной изощренности его творчества отразилось фундаментальное расслоение общества времен Птолемеев – между городскими потребителями и сельскими производителями.

В сюжетах плодовитого Каллимаха подчеркивалось расслоение эллинистического общества на интеллектуальную элиту и необразованные массы. «Противна чернь мне, таинствам чуждая!»[145] – эти слова римского поэта Горация вполне соответствуют мнению Каллимаха о поэзии и толпе. Сравнение творчества Каллимаха и его литературного соперника Аполлония Родосского подтверждает развитие в эпоху эллинизма «ученой поэзии», рассчитанной лишь на образованную элиту. Даже несмотря на то, что Аполлоний писал эпическую поэму о Ясоне и аргонавтах, а не короткие стихи, как Каллимах, его поэзия также требует эрудиции, которой обладают лишь литературно образованные читатели. Подобно ранним лирическим поэтам VI–V вв. до н. э., часто писавшим в угоду своим патронам, эти эллинистические авторы учитывали вкусы своих покровителей из царских фамилий, которые оплачивали их содержание. В стихотворении с явной похвалой своему покровителю Птолемею II Феокрит упоминает об этой взаимности в литературном патронаже в эпоху эллинизма: