Дань псам. Том 2 Эриксон Стивен

— Он сказал, — продолжил Дассем, — что ты не отступишь.

— Нет, не отступлю.

— Прошу, помоги мне, Рейк. Помоги понять… Почему?

— Я пришел не ради помощи тебе, Дассем Альтор. — Семар расслышала в словах неподдельное сожаление. Сын Тьмы схватился за рукоять Драгнипура обеими руками, склонив его вправо. Пошире расставил ноги. — Если хочешь Худа, — сказал он, — подойди и возьми.

Дассем Альтор — Первый Меч Малазанской Империи — «которого все считали погибшим… как будто Худ захотел бы забрать его к себе…»- Дассем Альтор, которого она знала как Скитальца, вытащил из ножен меч. Покрытое разводами лезвие блеснуло, будто покрытое расплавленным серебром. В уме Семар вновь возник образ вздымающейся волны. «Две силы. Море и камень, море и камень».

Из уст зрителей полилось тихое, загадочное песнопение.

Семар Дев взирала на россыпь лиц, сияющие глаза, согласно движущиеся рты. «О боги, это культ Дессембрэ. Всё это поклонники — они вышли встречать своего бога!»

О да, их песня была журчанием, шумом вздымающихся вод. Холодных и алчных.

Семар Дев заметила, что Аномандер Рейк бросил взгляд на меч Дассема, и на губах на миг появилась грустная улыбка. А потом Дассем атаковал.

Для всех свидетелей — поклонников, Семар Дев, Карсы Орлонга, даже для пяти Псов Тени и Великих Воронов, притулившихся на каждом выступе — невозможным оказалось проследить первое столкновение клинков. Полетели искры, ночь огласилась звоном яростных выпадов, ответных ударов, грозного скрежета клинков о гарды. Даже тела сражающихся были словно размытыми.

А затем оба воина отскочили, оставляя между собой открытое пространство.

— Каменные Лица… — прошипел Карса Орлонг.

— Карса…

— Нет. Лишь глупец захочет встать между ними.

В голосе Тоблакая звучало… потрясение.

Дассем вновь ринулся вперед. Не было ни боевых кличей, ни громких проклятий, ни даже выдохов, когда буйное железо ударилось о железо. Однако мечи начали петь — ужасный, траурный дуэт, изобилующий зловещими синкопами. Выпады, блоки, взмахи, свист лезвий, прорезающих воздух там, где только что была голова; тела извиваются, избегая ответных выпадов, искры летят дождем, сыпятся на мостовую словно сбитые с небес звезды.

В этот раз они не расходились. Яростный натиск не стихал, бой продолжался, хотя это казалось невозможным. Две силы не желали сдаваться, ни одна не хотела сделать один шаг назад.

И при всей бешеной скорости, сквозь ливень искр, сквозь брызги этой железной крови Семар Дев увидела смертельный удар. Увидела очень ясно. Увидела неотразимую истину — и почему-то, почему-то она была совершенно неправильной.

Рейк широко расставил ноги, держа Драгнипур острием вниз, всё выше поднимая навершие — и Дассем, соединивший руки на клинке, все силы вложивший в боковой удар — тело воителя словно поднялось в воздух — с ее стороны казалось, будто он бросился к Рейку, желая заключить его в объятия — меч касается Драгнипура под прямым углом — два клинка на миг образуют совершенный крест — а затем сила прыжка Дассема вбивает заднее лезвие Драгнипура в лоб Аномандера. Меч рассекает лицо хозяина…

Рейк отнял скованные перчатками руки от меча, но Драгнипур остался завязшим в плоти; Сын Тьмы повалился навзничь, и кровь струилась с блестящего острия. Но даже падение не высвободило Драгнипур. Меч задрожал и замолк; теперь только одна песня висела в воздухе, жалобная и умирающая.

Кровь кипела, становясь черной. Лежащее на камнях тело не двигалось. Аномандер Рейк был мертв.

Дассем Альтор медленно опустил оружие. Грудь его вздымалась.

И тут он закричал; голос полнился такой болью, что готов был прорвать дыру в воздухе ночи. Нечеловеческому крику вторило карканье: Великие Вороны взлетели, накрывая улицу громадным покрывалом из перьев, спускаясь по спирали. Культисты отпрянули, прижимаясь к стенам, их бессловесное пение утонуло в кошачьей какофонии черного, мерцающего савана, занавесом падающего на город.

Дассема шатало; он как пьяный накренился на сторону, меч дребезжал по камням, выводя змеящийся след. Вскоре он наткнулся на выщербленную стену и припал к ней, скрыв лицо ладонью. Казалось, только это позволило ему не упасть.

«Сломлен. Сломан. Они сломаны.

О, да простят их боги. Они сломаны».

Карса Орлонг потряс ее, потому что наклонился и прицельно сплюнул на мостовую. — Обдурили, — сказал он. — Обдурили его.

Она взирала на него, объятая ужасом. Она не понимала, о чем он… ну нет, понимала, как же. Да. — Карса, что тут произошло? «Неправильно. Все неправильно». Я видела… видела…

— Ты увидела верно, — бросил он, скаля зубы. Глаза воина были устремлены на лежащее тело. — Как и сам Скиталец. Погляди, что с ним стало.

Пространство вокруг Аномандера Рейка кишело Великими Воронами — хотя ни один не подскакивал так близко, чтобы коснуться холодеющей плоти. Пять израненных Гончих Псов подбежали, разгоняя птиц и формируя у тела защитный круг.

«Нет, не у тела. У меча…»

Семар Дев ощутила тревогу. — Еще не всё кончено.

Зверь может ощущать слабость. Зверь знает, как уловить момент уязвимости, миг возможности. Зверь знает, когда напасть.

Луна умерла и сразу же начала мучительное возрождение. Космос равнодушен к жалким ссорам тех, что ползают, пищат, истекают кровью и дышат. Он держит их судьбы на ниточках неизменных законов, и за миллионы, десятки миллионов лет каждая судьба разматывается до конца. У него есть время подождать.

Нечто массивное прибыло недавно из глубин запредельной черноты и поразило луну. Начальный взрыв осыпал мир — спутник луны обломками; но смертельный толчок луне нанесла ударная волна, и на это потребовалось время. В самой сердцевине потоки энергии разверзали громадные трещины. Энергия поглощалась, но ее было слишком много. Луна рассыпалась.

Пусть досужие умы мельтешат, ища пророчеств и предзнаменований. Космосу всё равно. Судьбам не дано родить трещину улыбки на лике его.

Свет солнца, отраженный ныне из тысячи зеркал, дико танцует на поверхности синего, зеленого и охряного мира далеко внизу. Тени пожраны, тьма бежит. Сама ночь дробится на осколки.

В городе Даруджистане свет повсюду, словно божьи пальцы. Он гладит, трогает, ковыряет, влезает в аллеи, никогда не видевшие солнца. Каждое нападение уничтожает и тьму, и тень. Каждое вторжение воспламеняет, словно декларируя свою мощь.

Гадайте, досужие умы, но не смейте искать возможности для отрицаний. Не этой ночью. Не в городе Даруджистане.

Блед и Локон — белые словно кость шкуры забрызганы алым, кожа свисает лохмотьями, на шее и в иных местах страшные раны, окаймленные багрянцем черные дыры — шагают бок о бок по главному проспекту, что идет параллельно берегу озера. Раненые, но не утратившие мужества.

Свет расцветает, дождем сыплется на их путь.

Свет бросает лучи между домами, и некоторые лучи вспыхивают ярче, и из вспышек выбегают новые Псы.

Глядите, прибыли Гончие Света.

Что, мир неожиданно изменился? Без намека, без предупреждения? Как ужасно, как неожиданно! Как совершенно… естественно! Правил в избытке, законы выбиты на скрижалях, но все они — иллюзии. Узри тех, кому нет дела. Узри понимающую насмешку в яростных очах. Сетуй на неведомое, когда челюсти уже вцепились в податливое горло.

Но не огорчай круглого человека. Он простирает пухлые руки. Он пожимает плечами. Он оставил хитрую улыбку для… да, для тебя!

Венасара и Каст первыми присоединились к Бледу с Локоном. Каст в два раза тяжелее, Локона, а вот Венасара до сих пор несет следы тяжких испытаний детства. Вскоре прибыла Ультама, длинноногая и тощая, широкая голова мотается на жилистой шее. Огромные, словно кинжалы, клыки Ультамы выступают из-под губ, блестя белым.

На перекрестке их поджидают Джалан, Грасп и Ханас, самые молодые в стае; они вздыбили шерсть, глаза горят от злого возбуждения.

Гайт и Геннан прибыли последними, хозяин и хозяйка стаи, скорее серебристые, нежели белые, с мордами, покрытыми шрамами тысячелетних битв. Эти двое несут толстые ошейники из черной кожи, усыпанные жемчугом и опалами — хотя камней гораздо меньше, чем было раньше.

Всего их десять. Каждая равна любой Гончей Теней.

Которых осталось, увы и ах, только пять.

Никто не заступит путь этим зверям. Они пришли, чтобы взять трофей для хозяина.

Драгнипур. Меч совершенного правосудия.

О, какого совершенного правосудия.

Высоко в небе над городом, скользя, подныривая и огибая столбы адского света, неупокоенный дракон выслеживал Его Гончих.

Тулас Отсеченный был сердит, хотя нечто проносилось по его разуму, сладкое, благое, пропитанное слабыми, едва заметными нотками чуда.

Тулас никогда не догадывался, что Худ, Повелитель Сраженных, может оказаться столь… щедрым.

А может, это всего лишь присущий проклятому царственному собрату талант предчувствовать худшее.

Как мог бы указать любой Старший, нет ничего хуже, чем мнительный дракон.

Но не скорбите. Еще немного подождите, и придет время для скорби.

Некоторые дары — зло. Некоторые — нет, но что они такое, нам не дано понять.

Так что расслабьтесь на несколько мгновений, ибо есть о чем рассказать.

Искарал Паст скакал как безумный. К сожалению, мул под ним решил, что ему вполне достаточно ленивой прогулки, и это делало их на редкость несовпадающей парой. Верховный Жрец качался взад и вперед, отклонялся влево и вправо. Ноги его взлетали к небесам, растопыривая пальцы, и обрушивались вниз. Пятки молотили по бесчувственным бокам, словно барабанные палочки, хотя каденциям явно недоставало ритма. Поводья мотались, но мул успел пережевать ремешок, так что поводья были привязаны только к двум обгрызенным мундштукам, норовившим забить Паста до бесчувствия.

Он подскакивал в седле, будто влез на бешеного быка. Пот хлестал ручьями, губы оттягивались в дикарской гримасе, глаза чуть не выскакивали из орбит.

Мул же… ну, мул шагал. Чоп чоп (пауза) чоп чоп (пауза) чоп чоп. И так далее.

Над головой Искарала Паста, умело избегая ударов уздечкой, хлопали крыльями бхок’аралы. Они кружились, будто буря комаров — переростков, и о как мотался хвост мула! Он — нет, все же она — пыталась отогнать их, однако бхок’аралы впали в раж комариности и не отставали; им даже удавалось выхватывать новые кучки помета прямо из-под ее хвоста. Они дрались над добычей, пуская в ход зубы, когти и… еще раз когти.

По следу мула и его седока текла река пауков, заливая мостовую черным мерцанием.

Наконец три белых Гончих появились на улице шагах в тридцати. Три необычайно уродливые головы повернулись, рассматривая мула и седока. Скотинка подняла уши, показывая, что недовольна. Чоп чоп (пауза) чоп чоп чоп.

Гончие побежали дальше.

Не стоит сердить мулов.

Увы, но Искаралу Пасту и его смиренной скотинке через несколько мгновений предстояло узнать, что в мире есть силы, способные смутить обоих.

Да, тут прибыл, наконец, сверкающий, сияющий, поражающий центр событий, предпоследний пик глубокой ночи, храбрец Крюпп! Он поставил своего боевого мула на пути Паста, его скакуна и разновидной кучи пауков и бхок’аралов.

Мул узрел мула. Они встали, осклабившись, в пятнадцати шагах друг от дружки, замахали ушами.

Всадник узрел всадника. Маг зловеще замолчал, глаза его затуманились. Крюпп приветственно помахал пухлой рукой.

Бхок’аралы устроили столкновение в воздухе между ними; в результате один зверек неуклюже шлепнулся о мостовую слева от Верховного Жреца, а все прочие нашли окна, карнизы и головы милых горгулий, на которых и уселись, тяжело дыша и высунув языки.

Пауки убежали.

Итак, ставки сделаны.

— Прочь с пути моего! — завизжал Паст. — Кто этот дурак и как он смеет дурить меня? Я порву его! Я растопчу его! Я пряну направо и поднырну влево, и он мигом отстанет! Поглядите на жалкого мула — ему нас никогда не догнать! Я схвачу меч. Мой, мой, он мой! Пусть Темный Трон скулит и ползает у моих ног! Искарал Паст, Верховный Жрец Драгнипура! Самый опасный мечник в десяти тысячах миров! Если вы видите в правосудии сплошной обман — просто подождите! — Он склонился в седле, ухмыльнулся: — Любезный сэр, не будете так добры подвинуть себя и своего одра в сторонку? Понимаете ли, у меня назначена встреча. Очень скоро. — Тут он зашипел: — Давай, прячься в породившую тебя задницу, обмотанный красными тряпками навозный шар, который кто-то прокатил по лесной подстилке! Иди! Улепетывай!

— Какое необычайное недоразумение, — отвечал Крюпп с самой блаженной из своих улыбок. — Кажется, мы не согласны, и если ты проследуешь в избранном направлении, непременно столкнешься ни с кем иным, как с Крюппом, Даруджистанским Угрем. Жалкий жрец, уже глубокая ночь. Твой бог знает, где ты сейчас?

— Угорь? Крюпп? Столкнемся? Жиряк и вдобавок идиот, что за смехотворная комбинация в эту ночь ночей? Слушай, выбери другую улицу. Если я набреду на Крупного Угря, то передам, что ты его искал. Непременно постараюсь.

— Едва ли. Но это неважно. Я и есть Крюпп Крупный Угорь.

— Чудесно. Мы уже набрели друг на друга. Рад встрече. А теперь пропусти!

— Крюпп сожалеет, но любая иная улица, на которую ты выедешь, окажется прегражденной никем иным, как им же, Крюппом. Разумеется, если ты решишь, что искомое не стоит усилий и горестей, кои непременно воспоследуют, и мудро возвратишься в тенистый храм…

— Ты не знаешь, чего я ищу, и это не твое дурацкое дело!

— Сплошные недопонимания. Но погоди, разве проклятый дурак хоть что-то способен понять?

— Что? Я не должен был этого слышать? Но я слышал, жирный идиот!

— Он только думает, что слышал. Милый жрец, Крюпп уверяет тебя, ты не слышал, а не слышал. То есть слушал, но не слышал. А, неважно. Лыбящаяся жаба все равно не поймет. Ух ты, у мула взгляд разумнее, чем у хозяина! Ну, милый жрец, уже поздно, тебе пора быть в постельке. Ужасающе одинокой, не сомневаюсь. Гм?

Искарал Паст пялился. Разевал рот. Глаза заметались, выхватив бхок’аралов (а они присели на камни мостовой и пялились, разевая рты, в ответ). — Мои поклонники! Конечно! Да! Да, вы! Соберитесь толпой, атакуйте жирного дурака! В атаку! Ваш бог приказал! В атаку!

— Мла бла вла кла дла сла гла хохи бохи мохи дохи сохи чохи блохи бла бла бла!

— Чего?

— Бла!

— Бла!

— Бярб?

— Ха! Вы тупые, бесполезные и еще уроды!

— Фла вла мла сам бла!

Искарал Паст ощерился.

Бхока’ралы тоже ощерились.

— Крысиный яд! — прошипел Паст. И улыбнулся.

Какой-то бхок’арал поднес ему сосиску из дерьма. И улыбнулся.

На этом сложные переговоры завершились.

Боевое улюлюканье вышло у Искарала Паста несколько задушенным; он нагнулся, высоко привстав в стременах, вытянув руки, словно когтистый хищник. Мул неохотно побрел вперед.

Крюпп созерцал сию невыносимо медленную атаку. Вздохнул: — Ну ладно. Дошло до битвы? Да будет так!

Он принялся понуждать мула.

Животные сближались. Шаг за шагом. Шагом.

Искарал Паст рвал ногтями воздух, мотаясь в седле и мотая головой. Бхок’аралы бешено летали кругами, испуская визги. Скотинка Мага задрала хвост.

Боевой мул Крюппа подался вправо. Скотинка Паста тоже подалась вправо. Они встали плечом к плечу и замерли.

Рыча и пуская слюни, Паст бросился на Крюппа, и тот испустил удивленное ух! Взметнулись кулаки, задергались пальцы ног, щелкнули челюсти — Верховный Жрец наседал что есть дури — Угорь поднял руки, отбивая нападение, и непредумышленно разбил Пасту нос. Голова мотнулась назад, раздался хрип. Атака возобновилась.

Они сцепились. Они свалились, шмякнувшись о мостовую клубком конечностей.

Бхок’аралы присоединились, падая в неба под визг и рычание, покусали обоих и занялись битвой друг с дружкой. Мотались кулаки, дергались пальцы ног, щелкали челюсти. Пауки набегали со всех сторон, крошечные жвалы виднелись повсюду.

Вся эта масса шевелилась и бурлила.

Два мула отошли, потом одновременно повернулись, чтобы пронаблюдать за происходящим.

Но оставим на время душераздирающую сцену.

Право слово.

Когда на боковой улице появились две женщины в полупрозрачных платьях, приближавшиеся с элегантной грацией — словно две сестрицы из благородного сословия, вышедшие на ночную прогулку — Великие Вороны взлетели, закаркав, а Гончие Теней подобрались, взъерошили шерсть, оскалили блестящие клыки.

Даже на таком расстоянии Семар Дев смогла ощутить истекающую от них силу. Она отступила; в груди защемило. — Кто это, во имя Худа?

Карса не ответил; она оглянулась и увидела, что он смотрит на одинокого всадника, приближавшегося со стороны озера. В руке тот держал копье; едва коснувшись взглядом оружия, ведьма громко, прерывисто вздохнула. «Боги, сколько ещё?»

Копыта стучали, словно треснувшие колокола какого-то храма.

В этот самый миг Верховный Алхимик Барук стоял во дворе особняка, у своего экипажа. Слугам и стражникам могло показаться, что он изучает обезумевшее ночное небо… но никто из них не стоял так, чтобы видеть его лицо.

Алхимик плакал.

Он не видел расколотой луны. Не видел полос низко нависшего дыма. Строго говоря, он не видел ничего, что видели окружающие, ибо взор его обратился внутрь, к воспоминаниям о дружбе, о разделенных тяготах — и над всем вздымался поток чего-то… он не был уверен, но верил, что это смирение.

Живя, мы вынуждены бываем приносить жертвы, принимать мрачное наследство. Мы можем взвалить бремя на собственные хлипкие плечи — или глазеть, как сгибаются под ним святые мученики. Таков выбор, предлагаемый духу. Никто никогда не усомнится, какой выбор сделал Сын Тьмы.

Великий муж ныне мертв. Жестоко убит в разгар жуткой ночи.

А Барук потерял друга.

Ему казалось, что все принятые им самим решения, его тяжкие заботы ничего не стоят.

В творящемся ныне трагическом завершении у него есть еще роль. Но он чувствует, что сломался.

Все кажется тонким, хрупким. Все, что он чувствует сердцем, что видит вокруг. Таким хрупким.

Да, луна умерла, но готовится возрождение.

Продержится ли он?

Надо попытаться.

Но пока он даже не может сдержать слез.

Барук повернулся к карете. Вошел внутрь. Дверца захлопнулась, он сел на мягкую скамью. Поглядел на гостя — но ничего не сказал. Что он мог сказать потерявшему гораздо больше? «Гораздо больше».

Ворота раскрылись, карета выехала. Качались фонари на боках.

Резак спешился и оставил коня на свободе. Он шел, не обращая внимания на Псов — да и они сами были заняты чем-то иным. Он не смотрел на Воронов, которые принялись взмахами и ударами клювов разгонять зевак. Глаза его не отрывались от простертого на мостовой тела.

Он прошел мимо женщины, стоявшей в тени громадного воина, выхватившего двуручный кремневый меч и внимательно глядящего на кого-то за спиной Резака.

Эти детали не могли отвлечь Резака от тела, от мерцающего черного меча, столь грубо вогнанного в лицо, в голову. Он шел, пока не встал вплотную к трупу.

Женщина подошла к нему. — Оружие в твоей руке… оно не…

— Мы в беде, — сказал Резак.

— Что?

Он не мог принять то, что видит. Не мог принять, что Лорд Отродья Луны лежит вот так — один глаз закрыт, второй слепо смотрит в небо. Убит своим же мечом. Убит… ВЗЯТ. Драгнипуром. — Как такое могло случиться? Кто смог…

— Дассем Альтор.

Он наконец поглядел на женщину. Она из семи Городов, это он определил сразу. Старше лет на десять. Может, и больше. — Знакомое имя, но… — Он пожал плечами.

Женщина указала куда-то вбок. Резак повернулся.

Мужчина припал к стене, сжавшись. Перед ним лежит меч. Лицо закрыто руками. Глаза Резака снова метнулись к мечу. «Я уже видел эту штуку. Но… где? Когда?»

— Мы знали его, — продолжала женщина, — как Скитальца.

Воспоминания ворвались в душу, сделав ее холодной, какой-то мертвенной. — Не одно и то же, — шепнул он. — Мщение. Или горе. Выбирай. — Он хрипло вздохнул. — Меч… его выковал Аномандер Рейк. Это был его клинок. До Драгнипура. Он отдал его брату, Андаристу. А потом я… я передал… Сбереги Беру…

Воин — великан резко повернулся. — Если хочешь защитить тело, — пророкотал он, — готовь копье.

Две женщины замерли посреди улицы: их продвижение преградили Гончие, вставшие полукругом шагах в двадцати.

Завидев женщин, Резак нахмурился. — Злоба, — пробормотал он. — Ты догадалась? Или чесотка замучила?

— Семар Дев, — крикнул великан. — Ведьма! Подними Скитальца! Он нам понадобится!

— Чтоб тебя! — взвизгнула стоящая рядом с Резаком женщина. — Что это?!

Ответа не потребовалось. Она увидела сама, как увидел Резак.

Новые Псы, бледные как призраки, свора вдвое большая, чем свора Гончих Теней. Они выскочили со стороны Приозерного района и были готовы напасть.

— Это меч, — произнесла женщина по имени Семар Дев. — Они пришли за мечом.

Резак почувствовал, что ноги у него превращаются в лед. Зато копье в руках запылало жаром.

— Дайте место, — крякнул великан, шагнув вперед.

«Против десяти Гончих? С ума сошел?»

Резак встал слева от воина. Ведьма бросилась к Скитальцу.

Копье трепетало. Оно стало таким горячим, что трудно было держать. Но что еще у него есть? Какие-то чертовы кинжалы — против подобных тварей? «Боги, да что я вообще тут делаю?!»

Но он будет стоять. Он готов умереть здесь, рядом с обреченным великаном. Ради чего? «Ничего нет… ничего нет в моей жизни. Кто я такой, чтобы ввязываться?» Он бросил взгляд на белых Гончих. «Всё меч. На что он вам? Пожевать рукоять? Пометить лезвие?» Он поглядел на здоровенного воина: — Хотя бы имя свое скажи. Напоследок.

Великан сверкнул глазами. — Да, — ответил он, кивая. — Я Карса Орлонг из Теблоров. Тоблакай. А ты?

— Крокус. Крокус Свежачок. — Он помедлил. — Прежде я был вором.

— Стань им снова, — оскалил зубы Карса. — Укради мне этой ночью жизнь Гончей.

«Дерьмо!» — Попробую.

— Сойдет, — сказал Тоблакай.

Осталось тридцать шагов. Белые Псы рассыпались, перегородив улицу стеной бледных шкур, буграми мышц, рядами клыков.

Резака накрыл порыв знойного ветра; что-то зазвенело, застучало по мостовой, рука протянулась…

Гончие Света пошли в атаку.

Слева по улице дочери Драконуса распахнули свои садки, изливая гудящие потоки разрушения, поглощая пятерых зверей перед собой.

Молотящее зазубренное лезвие шаг за шагом оттесняло Спиннока Дюрава. При каждом ударе брызгала кровь, отлетали на землю звенья кольчуги. Так много тонких полос, они свесились и звенят при каждом мучительном шаге воина. Когда Спинноку удавалось отразить выпад Каллора, сотрясение отдавалось в руке, превращая мышцы в бесчувственный студень.

Кровь вытекала из бесчисленных ран. Шлем его давно слетел; тот удар оглушил его, срезал часть скулы.

И все же он сражался; он сдерживал Каллора.

Каллор.

За глазами Верховного Короля не было души. Древний воин целиком отдался бешенству берсерка. Он казался неутомимым автоматом. Спиннок Дюрав не смог найти ни одной ошибки, ни одной щели для контратаки. Все, на что он оказался способен — уворачиваться от смертельных ударов, смягчать их силу затупившимся лезвием, подставлять все новые куски неповрежденной кольчуги.

Обширные синяки, треснувшие кости, зияющие разрезы, из которых течет кровь, уже не поглощаемая шерстяной одеждой… он шатается под бесконечными атаками.

Долго он не продержится.

Все уже и так длится сверх всякого вероятия.

Спиннок блокировал очередной боковой удар, но звук столкновения мечей был каким-то глухим — рукоять дернулась в руке — навершие отпало, срезанное с основы. Он хрипло вздохнул, подныривая под свистящим лезвием, наклонился назад…

Но Каллор шагнул, не давая ему отступить. Обеими руками занес меч.

От силы удара рука Спиннока опустилась. Оружие рассыпалось — клинок пролетел, кувыркаясь, в воздухе, обломки рукояти выпали из онемевших пальцев.

Поднимаясь, меч Каллора прорезал ему грудь.

Тисте Анди упал, тяжело ударившись о склон придорожной канавы. Сгорбился — кровь текла по лбу — и закрыл глаза.

Услышал, как приближается хриплое дыхание Каллора.

По лицу Спиннока тек пот, но он не открывал глаз. Он ощутил ее. Далекую смерть. Да, он ее ощутил — как и боялся. Очень боялся. Он многое свершил на этом перекрестке, он держался до последнего мгновения… но самым трудным делом было — улыбнуться, раздвинуть разбитые, окровавленные губы.

И улыбка его помешала Каллору опустить меч. Остановила его… на время.

— К чему, — сказал он спокойно, — было всё это, Спиннок Дюрав?

Но павший воин не отвечал.

— Ты не мог победить. Ты мог лишь погибнуть здесь. Скажи мне, проклятый, какого хрена ты тут делал?!

Вопрос прозвучал всхлипом; в голосе было отчаяние столь откровенное, что Спиннок открыл глаза, воззрившись на Каллора.

За силуэтом в ореоле спутанных, потных волос, за широкими плечами он увидел Великих Воронов. Два десятка или больше, летят с юга.

Ближе и ближе.

Спиннок с усилием сосредоточил взор на Каллоре. — Ты не понимаешь, — сказал он. — Пока не понимаешь. Но однажды — поймешь. Однажды.

— ОН НЕ ЗАСЛУЖИВАЕТ ТЕБЯ!

Спиннок нахмурился, заморгал. — Ох, Каллор…

Лицо Верховного Короля исказилось горем; всё, что можно было прочитать сейчас в его глазах — всё было неправильным. Не принадлежавшим Каллору — живой легенде, самое имя которого вызывает кошмары. Просторам безжизненных пепелищ за его спиной. Нет. То, что Спиннок разглядел в этих глазах, никто и никогда больше не увидит.

Это своего рода дар.

— Каллор, — сказал он? — послушай. Пойми как можешь или совсем не понимай. Я… мне жаль. Что я довел тебя до такого. И… однажды ты сможешь явить себя истинного. Молю, чтобы однажды ты смог оправдаться в глазах всего мира.

Каллор закричал, будто внезапно ударенный, и отскочил назад. Но вскоре пришел в себя, оскалил зубы: — Истинного себя? Ох, проклятый дурак! Ты видишь только то, что желаешь видеть! И это в последний миг жалкой, никчемной жизни! Молю, чтобы душа твоя вечно мучилась в сердце звезды, Тисте Анди! Молю, чтобы ты тосковал по недостижимому! Целую адскую вечность!

Спиннок задрожал при этой тираде. — Ты проклинаешь меня, Верховный Король? — прошептал он.

Казалось, лицо Каллора сейчас рассыплется на осколки. — Нет, — ответил он. — Конечно, нет. Я убью тебя чисто. За то, что ты показал мне этой ночью. Никогда не встречал столь стойкой обороны. — Он помедлил и подался вперед. Глаза пылали в глубоких провалах: — У тебя были возможности, Спиннок Дюрав. Ответить ударом на удар. ты мог меня ранить… ты мог даже…

— Я не для того оказался здесь, Каллор.

Верховный Король выпучил глаза. По лицу пронеслась тень понимания. — Нет. Ты должен был всего лишь задержать меня.