Пыль грез. Том 2 Эриксон Стивен

Лейтенант отсталютовал и пошел к украшенной деревянной стойке с дюжиной амфор; он достал маленький нож, изучая печати на горлышках.

– Культы, Смертные мечи, Кованые щиты и боги Волков, – пробормотала Абрастал, тряхнув головой. – Воняет фанатизмом – и вполне соответствует моим впечатлениям после сегодняшних переговоров. Им просто нужна война, Спакс? Где любой сгодится?

Вождь смотрел, как Гаэдис, выбрав кувшин, искусным тычком и поворотом ножа ловко достал пробку.

– Эффектно, лейтенант, научился в перерывах между криворуким фехтованием и ездой задом наперед?

– На меня смотри! – рявкнула Абрасталь. – Я тебе вопрос задала, блошиный остров!

Спакс чуть наклонил голову, то ли с почтением, то ли с забавным презрением. Увидев, как горят ее глаза, он оскалился и отрезал:

– Пока ты намерена плеваться оскорблениями, величество, я и в самом деле останусь островом. Пусть море ярится – камень и глазом не моргнет.

– Сраный Странников трон… разливай, Гаэдис!

Заплескалось вино.

Абрастал подошла к койке и села. Она потерла ладонями глаза и подняла взгляд как раз вовремя, чтобы принять кубок. Сделала большой глоток.

– Еще лей, чтоб тебя!

Гаэдис отдал второй кубок Спаксу и вернулся.

– Забудь пока про изморцев. Ты сказал, что знаешь малазанцев, Спакс. Что можешь сказать об адъюнкт Тавор?

– Особенного? Да в общем, ничего, величество. Никогда с ней не встречался, и баргасты никогда не вставали на ее пути. Могу только рассказать о косности Малазанской армии – какой она стала в руках Дассема Ультора и как изменилась структура командования.

– Интересно, но прежде всего, что у нее за чин? Адъюнкт? Чей? Кого-чего?

– Вот тут точно не знаю, – признался вождь, сделав несколько глотков вина. – Они ведь армия мятежников. Так зачем оставлять старый титул? Полагаю, затем, что солдаты привыкли к нему. Или есть еще что-то? Величество, адъюнкт – насколько я понимаю – была карающей рукой императрицы. Убийцей, если хочешь. Палачом бунтовщиков внутри империи. Врагов за ее пределами. Убийцей колдунов – у нее отатараловый меч, защищенный от всех видов магии.

Абрастал слушала сидя, но теперь снова поднялась на ноги. Она подняла кубок, и Гаэдис снова наполнил его.

– Значит, элита, избранная… и сколько таких адъюнктов было у императрицы одновременно?

Спакс нахмурился.

– Думаю… одна.

Королева застыла.

– А эта Малазанская империя – она же раскинулась на три континента?

– Даже больше, величество.

– А Тавор – отступница. И масштаб такого предательства… – Королева медленно покачала головой. – Как доверять этой адъюнкт? Невозможно. Интересно, Тавор пыталась сместить императрицу? Ее преследуют и сейчас? Не окажется ли враг, которого она найдет, малазанскими охотниками за ней?

Спакс пожал плечами.

– Сомневаюсь, чтобы Серых шлемов все это заботило. Это война. Как ты говоришь, любой сгодится. А хундрилы – так те поклялись лично адъюнкт, так что последуют за ней куда угодно.

– Да, и с чего поступать так с предательницей?

– Величество, это не наша забота, – сказал Спакс. – Если моих воинов так тянет в бой, мы тактически проигрываем; в конце концов, лучше было разобраться с хундрилами и изморцами еще в Болкандо, а потом напасть на Охотников за костями. Учти, это еще возможно. Тайный эмиссар в Сафинанд, несколько десятков тысяч монет… мы можем захватить их врасплох…

– Нет. Все же, Спакс, если это и вправду, как ты сказал, не наша забота, зачем вообще нападать на них?

– Так и я про это, величество. Просто отметил, что наши возможности получить тактическое преимущество быстро тают – это если предположить, что есть причина, которой у нас нет.

– Я не готова к таким предположениям, вождь. Я в раздумьях. Все, как ты описал. Ни одна из трех иноземных армий до сих пор нам не угрожала. Они ясно заявили о стремлении идти на восток. Так не пора ли нам отряхнуть руки и вернуться на любимую родину?

– Вполне возможно, величество.

– Но тогда… – Королева нахмурилась еще сильнее. – Очень хорошо, – сказала она. – Спакс, я отправила дочь морем. Самую дорогую дочь. Похоже, у нас с тобой одно проклятие: любопытство. Коланс хранит молчание. Наши торговые корабли не находят ничего, кроме пустых портов и заброшенных деревень. Пеласийское море пусто – нет никаких судов. Даже большие рыболовецкие корабли пропали. И все же… все же… Там что-то есть, может быть глубоко на суше. Сила, и она растет.

Спакс разглядывал королеву. Она не скрывала чувств. Он ясно читал ее страх за дочь (боги, женщина, у тебя их полно, подумаешь, потеряешь одну), и страх настоящий. Твоя наследница? Вот так это бывает в Болкандо? Не знаю, и даже знать не хочу.

– Отправь за ней, величество, пусть вернется.

– Поздно, Спакс, слишком поздно.

– Величество… – сказал вождь. – Ты хочешь сказать, что мы выступаем с чужеземцами? Через Пустошь?

Гаэдис застыл на месте, в двух шагах от них, где собирался открыть второй кувшин. Глаза лейтенанта были устремлены на королеву.

– Не знаю, – наконец ответила Абрастал. – На деле, мы не снаряжены для такой авантюры, да и вряд ли нас примут с распростертыми объятьями. И все же… Мне надо повидать эту адъюнкт. – Ее взгляд, обращенный к Спаксу, говорил о том, что ее терпение на пределе. – Прожуй все, что услышал сегодня вечером, вождь, и если живот будет бурчать, не приходи жаловаться ко мне.

Спакс кивнул и отдал кубок Гаэдису.

– Я слышу, как служанки готовят ванну, величество. Отлично укрепляет после такого вечера. Спокойной ночи, величество, лейтенант.

Выйдя наружу, он направился не к своему клану, а в лагерь «Выжженных слёз». Ему пришло в голову, что на предстоящих больших переговорах они с Голлом, судя по всему, будут единственными мужчинами. Волнительная мысль. Конечно, Голл не обязательно разделяет его возбуждение, если верны слухи, которые удалось собрать, но если верить еще одному слуху, он может накрыть поляну. Этот Голл не по изысканным винам. Нет, он предпочитает пиво, а если и есть мерило мужчины, то это оно и есть.

Но это как по-моему. И давай поглядим, вождь Голл, какое твое мнение.

Пройдя последний ряд палаток легионов, Спакс остановился и сплюнул, чтобы избавиться от мерзкого вкуса во рту. Вино для баб. Гаэдис, могу поспорить, этим трюком с пробкой ты раздвинул тысячу мягких бедер. Когда-нибудь научишь меня.

У нее будто бочонок эля был привязан к животу. Спина в пояснице изогнулась, при каждом движении скрипели кости. Мышцы ныли или просто провисали от изнеможения. Ее груди, и прежде не бывшие скромными или тугими, теперь грузно свисали до проклятого бочонка. Всё раздулось до ужаса – как она могла о таком забыть? Конечно, под эти стоны, шарканье и хрип ее мысли текли, как в вязком меду. Так сладко в нем тонуть. Мир сияет. Жизнь орет. Поет.

– Седые древние ведьмы, – пробормотала она еле слышно, – вы за всё ответите.

Найти позу, чтобы спокойно посидеть, уже не получалось, и Хаванат, жена Голла, принялась каждый вечер бродить по лагерю. Она блуждала, как луна из легенд ее народа, в далекие века до предательства ее луны-сестры, когда любовь была чиста и Ночь лежала в объятиях Мрака, – легенды были очень затейливы, хоть и подернуты печалью, неизбежной для легенд. Неужели эти творения – сказания об утраченных временах – всего лишь плод сожалений души? Падение – следствие чувствительности, и с этим ничего не поделаешь, но посмотри, что с нами стало.

Луна больше не блуждает. Запутавшись в сетях обмана, она только и может кружить вокруг мира, который любит, не в силах прикоснуться, обреченная видеть слезы любимого, и только. Пока, в каком-то отдаленном будущем любовь не умрет, а с ней не погаснут бледные огни ее изумления; и Ночь, наконец, обретет своего любимого, а Мрак не поглотит ее всю. И настанет конец всего сущего.

Подняв голову, Ханават могла видеть то, что не соответствовало предсказаниям легенд. Нет, луне нанесен смертельный удар. И она умирает. И все равно паутина не отпустит ее, а луна-сестра, холодная и бледная, будет смотреть. Убила ли она соперницу? Довольна ли, наблюдая за смертельными муками сестры? Взгляд Ханават обратился к югу, к нефритовым копьям, нависающим все ближе. В небесах действительно идет война.

– Чаю, Ханават?

Отвернувшись от неба, она увидела фигуры двух женщин, сидящих у маленького костра и кипящего котелка.

– Шелемаса. Рафала.

Рафала, которая и предложила чай, подняла третью кружку.

– Мы глядим, как вы каждый вечер ходите, Махиби. Видно же, как вы мучаетесь. Присядете к нам? Пусть ножки отдохнут.

– Я сбежала от повитух, – сказала Ханават. Подумала и подковыляла поближе. – Пробудители семени жестоки – что плохого в том, чтобы откладывать яйца? Думаю, мы справились бы, наверное, будь оно размером с пальмовый орех.

Шелемаса тихо и сухо рассмеялась.

– Только, надеюсь, не такое твердое.

– И не такое волосатое, – добавила Рафала.

Теперь засмеялись обе воительницы.

Закряхтев, Ханават с трудом присела – третий угол треугольника вокруг костра. Она приняла кружку и рассмотрела ее в слабом свете. Оловянная. Болкандская.

– Гляжу, вы не все продали им обратно.

– Только бесполезные вещи, – ответила Рафала. – У них таких полно.

– Этим мы и отличаемся от них, – заметила Шелемаса. – Мы не создаем бесполезных вещей, не придумываем несуществующих потребностей. Если цивилизацию – как они ее называют – можно точно описать, то именно так. Как думаете, Махиби?

Древнее почетное обращение к беременной было приятно для Ханават. Эти две женщины, хоть и молодые, помнили старые обычаи и уважение людей к этим обычаям.

– Наверное, в этом ты права, Шелемаса. Но, возможно, вовсе не предметы определяют цивилизацию; а отношение к ним, которое их порождает и приписывает чрезмерную ценность. Привилегия создавать бесполезные вещи очень важна, ведь она означает благополучие и изобилие, свободное время и все прочее.

– Мудрые слова, – пробормотала Рафала.

– Хороший чай, сладкий, – ответила Ханават.

Молодая улыбнулась, принимая легкий укор с пониманием.

– Ребенок брыкается, – сказала Ханават, – и так объявляет о ждущих нас годах. Наверное, я свихнулась. – Она отпила глоток из кружки. – А что за чай?

– Сафинандский, – ответила Шелемаса. – Говорят, успокаивает желудок, и это очень кстати с этой иноземной пищей, что мы едим в последнее время.

– Может, – добавила Рафала, – и ребенка успокоит.

– Или убьет насмерть. Мне уже и не так важно, что именно. Послушайте предупреждение несчастной Махиби: рожайте один раз, чтобы понять, что это такое, и хватит. Не пускайте змея грез в свои мысли, чтобы нашептывали о счастье беременности. Змей лжет, чтобы усыпить вашу память. И пока у вас в голове туман и аромат цветения, вы и сами не заметите, как залетели – и готово дело.

– А зачем змею врать, Махиби? Разве ребенок – не величайший дар женщине?

– Так мы твердим себе и другим. – Она еще отхлебнула чая. Язык защипало, как будто она лизнула перец. – Но вот недавно мы с мужем позвали детей на семейный праздник… и как же мы праздновали! Как будто голодные волки решают, кто из нас потерявшийся теленок бхедерина. Всю ночь швыряли кровавую шкуру туда-сюда, ругались, кто наденет ее хоть раз, и наконец решили завернуть в нее нас обоих. Коротко говоря, очень запоминающаяся встреча.

Обе молодые женщины промолчали.

– Родители, – продолжала Ханават, – решают, иметь детей или нет, но детей не выбирают. И дети не выбирают родителей. Да, существует любовь, но существует и война. Есть сочувствие и есть ядовитая зависть. И если наступает мир, то это лишь передышка от истощения в борьбе за власть. Бывает, очень редко, настоящая радость, но этот прекрасный, восхитительный момент быстро проходит, и на всех лицах читаешь печаль – как будто то, что обрел, навеки будет вспоминаться как потеря. Можно испытывать ностальгию по минувшему мгновению? О да, и сладко-горькую. – Она допила чай. – Этот шепчущий змей прошептал мне ложь в последний раз. Я придушила засранца. Я привязала его шею и хвост к двум лошадям. Я размолола все его косточки в пыль и развеяла его по ветру на все четыре стороны. Из его кожи я сделала гульфик для самого уродливого пса в лагере. Потом взяла этого пса…

Рафала и Шелемаса смеялись, и все громче с каждым новым описанием мести Ханават.

Сидящие у других костров воины оглядывались с улыбками на старую беременную Ханават, развлекающую двух молодых женщин. И среди мужчин зарождалось любопытство и некоторое беспокойство: у женщин есть мощные секреты, и нет секретов более мощных, чем у беременных, – чтобы понять это, достаточно просто взглянуть в лицо махиби. Женщины, поглядывавшие на Ханават, но, как и мужчины, не разбирающие слов, тоже улыбались. Чтобы утешить мужчин своей роты? Возможно, но тогда улыбка была бы инстинктивной, рожденной из привычки.

Нет, они улыбались, слыша в голове настойчивый шепот змея грез. Дитя внутри. Какое наслаждение! Какое удовольствие! Отложите мечи, о прекрасные создания, – лучше воспойте Пробудителей семени! Взгляните ему в глаза, смотрите, как он влюбляется, – мрак зовет, и ночь тепла!

В воздухе разлился аромат? Он несется по всему лагерю хундрильских «Выжженных слёз»?

В походной палатке Военного вождя сидел Голл; и живот, наполненный элем, свисая над ремнем, напоминал бочонок. Голл оценивающе разглядывал расхаживающую перед ним женщину с волосами цвета стали. В стороне сидел баргаст из гилков, Спакс, еще более пьяный, чем Голл, и покрасневшими глазами следил за Смертным мечом, которая пыталась вытащить из Голла последние подробности относительно малазанцев. Откуда такая неопределенность? Разве изморцы не дали клятву служить адъюнкт? Эх, если бы королева Абрастал видела то, что видит он! Впрочем, ее бы интересовали неважные вопросы, правда? Хотела бы узнать – слабеет ли великий союз… и все такое.

И пропустила бы главное, то, что на самом деле интересно и явно относится к сцене перед его глазами.

Жены вождя не было видно, и у Спакса уже мелькнула мысль, что пора идти. А то кто знает, когда Кругава заметит – и заметит ли вообще – выражение глаз Голла; и что тогда сделает? И все же Спакс развалился на кожаном сиденье трехногого стула; двигаться не хотелось, так ему было удобно, и, надо признаться, он с восхищением следил, как она выстреливает вопросы в постепенно соловеющего Голла. Когда она осознает, что он уже перестал отвечать? Что, несмотря на ее атаки, он давно уже не защищается? Так хотелось увидеть этот момент – и выражение ее лица можно было бы унести с собой и вспоминать всю жизнь.

Что нужно, чтобы она заметила? Чтобы он вытащил хобот и прицелился? Так годится? Или чтобы начал выбираться из одежды? Нижние боги, пускать слюни уже недостаточно.

Ему пора идти. Но им придется тащить его из палатки прочь. Давай, Кругава, ты можешь. Я знаю, можешь. Женщина, взгляни еще раз на мужчину, с которым говоришь. Нет, никуда он не пойдет.

А она прямо вся завелась. Что-то про ослабляющее изморцев решение, или про недостаток доверия – внезапная угроза из рядов самих Серых шлемов. Кого-то не хватает в структуре командования, нарушен необходимый баланс. Молодой человек с непомерными амбициями – будьте прокляты, болотные духи! Он слишком пьян, чтобы понять хоть что-то!

Чего я здесь сижу?

О чем она? Обрати внимание, Кругава! Не смотри на него – разве не видишь, какой бугор? Не нужно, чтобы хобот трубил, иди, придуши его, женщина! Я уйму твое волнение. Да, если бы только вы, женщины, понимали. Ответ на все ваши вопросы прямо здесь, у меня между ног.

Полмира прозябает в невежестве!

Полмира…

Хобот.