Пыль грез. Том 2 Эриксон Стивен

Сандалат склонила набок голову.

– Отчего вы, говоря со мной, так нервничаете, капитан?

– Так вы ж не переменились совсем, – выпалила Коротышка.

– Я? То есть? Ах да. В Скерале – в Палате заложников.

Умница кивнула.

– Вот только ведьмы-то говорят, что город давно уж заброшен, очень давно.

– Нет, – поправила ее Коротышка, – очень давно.

– А я что сказала? – нахмурилась Умница.

– Ты не так произнесла. Не очень давно, а очень давно.

Сандалат снова повернулась к мужу.

– Этот мир возродился, – сказала она. – Вернулась Мать Тьма и снова смотрит на нас. Вернулись и шайхи. Кого же не хватает? Тисте анди. Моего народа. И я хотела бы знать, почему.

– Думаешь, она тебе ответит? – поинтересовался Вифал, но настолько беззаботно, что Сандалат насторожилась.

– Муж мой, она с тобой говорила?

Он скорчил гримасу. Потом неохотно кивнул.

А со мной – нет. Мать Тьма, я столь низко пала в твоих глазах?

Беззвучного ответа не последовало. Присутствие не шелохнулось, словно оставшись глухим к Сандалат, глухим – и демонстративно слепым. Как это нечестно! Нечестно!

– Санд!

– Идем к терондаи, немедленно, – негромко прошипела она.

Если не считать десятка-другого зданий, занятых шайхами и беженцами с острова, Харканас оставался городом-призраком. Ведьмы решили, что так оно даже лучше. Для себя они выбрали усадьбу на террасе, с которой открывался вид на заросший парк. Ворота внешней стены сгорели, на мраморных столбах остались следы древней копоти, а каменная перекладина от жара покрылась сетью глубоких трещин. Сад превратился в заросли кривых деревьев, каменные плиты дорожки вздыбились от их корней.

Дорожка заканчивалась четырьмя широкими ступенями, двойные двери за ними обозначали вход в резиденцию. Эти двери тоже были выбиты – изнутри. По обе стороны от ведущей вверх лестницы возвышались бронзовые статуи на резных мраморных пьедесталах. И если моделями для статуй послужили живые существа, тогда, решила Пулли, мир этот даже более странный, чем ей до сих пор казалось. Возвышающиеся над ними фигуры изображали воинов, снизу и до самых плеч – человеческого обличья, однако шеи и головы были собачьими. Оба стража сжимали в руках оружие. Тот, что слева, – топор с двойным лезвием, тот, что справа, – двуручный меч. Песьи морды покрывала патина, но все равно можно было разобрать, что они неодинаковые. Страж, что с мечом, был украшен жуткого вида шрамом – глубокий разрез, который не мог не задеть кость, шел прямо через глаз.

Негромко напевая себе под нос, Пулли уперлась коленом в торчащий горизонтально пенис этой самой статуи мечника и подтянулась вверх, чтобы поближе разглядеть морду.

– Зубки-то о-го-го, да какие острые!

Сквиш тем временем успела подняться по лестнице и сейчас, вероятно, рисовала там на полу красную черту, чтобы застолбить свою половину усадьбы. Пулли уже успела подзабыть, что коровища в молодости отличалась неуступчивостью, – теперь, похоже, все возвращалось обратно. Без морщин та же сучка, что и прежде. А я что говорила? Вот именно, Сквиш, от дурных привычек никуда не денешься. Никуда. Ну да какая разница. Пускай Сквиш забирает себе пол-усадьбы, хоть бы даже от каждой комнаты по половине. Половина от всего – все равно что половина от ничего. Жить-то они здесь могут, только усадьба им не принадлежит.

Она слезла со статуи, отряхнула с рук пыль, поднялась по лестнице и ступила внутрь. В восьми шагах перед ней обнаружилась стена, а на стене – что-то вроде резного герба, непонятное геральдическое изображение, демонстрирующее, решила она, какому семейству тут все принадлежит. Но не только это. Стоило ей принюхаться, и она тут же обнаружила в знаке спящее волшебство – вероятно, охранное заклинание, но от долгого времени успело выдохнуться. Пулли слышала, как Сквиш что-то ворошит в комнате справа по коридору. На нее тоже не сработало. Дохлое заклинание, или все равно что дохлое. Ты его, сестрица, поди, и не заметила.

Хотя кое-что не заметить было невозможно. С тех самых пор как обе выкарабкались из мертвенного сна, они ощущали присутствие богини. Мать Тьма вгляделась в них, взяла в руки их души, словно пару костяшек. Встряхнула разок-другой, ощупала внимательными пальцами, исследуя каждую выемку и трещину. И – бросила. Вернее, отбросила – без малейшего интереса. Обидно было донельзя. Можно сказать, взбесило. Да кто она вообще такая? Пулли фыркнула, не отводя при этом глаз от мраморного герба. Что-то в нем не переставало ее беспокоить.

– А, плевать, – пробормотала она, потом возвысила голос: – Эй, Сквиш?

– Чего тебе?

– Нам тут не рады.

Из коридорного полумрака появилась Сквиш.

– Дворец пускай забирает себе королева. Вместе с ведьмоубивцем. А нам рядом с ними держаться не больно-то и хотелось. Здесь же, Пулли, сила имеется. Мы можем ее использовать, от нее питаться…

– Рискованно это. Я б предпочла другую силу, поспокойней.

– Просто в ней память такая, и больше ничего.

– Как это?

Сквиш закатила глаза, потом подошла поближе. Остановилась прямо перед гербом.

– Старые символы, – сказала она. И ткнула пальцем: – Видела? Вот терондаи, а вон там – знак самой Матери Тьмы.

– Клянусь Пустым троном, это что ж, выходит, королевский дом?

– Не то чтоб королевский, но ничуть не хуже. Вон ту отметку в середке видишь? Это консорт – сразу видно, что ты сроду Старыми знаками не интересовалась. Значит, дом принадлежал любовнику какой-нибудь принцессы, а то и самой королевы. Смотри, вот тут и имя его написано.

– И что за имя?

– Дараконус, или вроде того.

Они услышали внизу какой-то шум и повернулись к лестнице, по которой как раз взбиралась капитан Коротышка.

– Чего надо? – потребовала от нее Пулли резким голосом, так что летерийка вздрогнула.

– Да вас вот ищу, – ответила слегка запыхавшаяся Коротышка.

– Зачем? – спросила Сквиш.

– У нас гости.

– Откуда?

– Давайте-ка лучше со мной, вы обе. Это женщина. Тисте анди.

– Из Синецветья?

– Что? Да нет же, она тут родилась.

Пулли и Сквиш перекинулись взглядами. Потом Пулли нахмурилась. Дурные вести. Соперница объявилась. Конкурентка.

– Она что же, одна?

– С ней мужчина. Мекрос.

– Так откуда они взялись-то? Раньше их тут не было, мы бы учуяли. Город пустой стоял…

– По дороге пришли, – ответила Коротышка, – как и мы сами.

– Но мы-то первые были, – оскалилась Сквиш.

Коротышка моргнула.

– Города, ведьма, на всех хватит. Так вы идете?

– А где она? – спросила Пулли.

– В храме.

Дурные вести. Хуже некуда.

– Ладно, пошли, – отрезала она.

Йедан Дерриг успел отойти вдоль сверкающего Первого Берега на добрую тысячу шагов, но теперь наконец возвращался. И в руке, насколько могла видеть Йан Товис, держал меч. Рядом с водопадом жидкого света он отблескивал зеленым. Клинок был высотой по пояс взрослому мужчине, однако не шире ладони. Рукоять прикрывала решетчатая гарда. Глаза приблизившегося к ней Йедана сияли.

– Хустов меч, сестра.

– Исцелился?

– Да.

– Но разве сломанный меч способен вырасти заново?

– Да, если закален в драконьей крови, – ответил он. – Хустовы мечи бессмертны, не подвержены распаду. И способны разрубить надвое любой клинок. – Он поднял меч. – Этот – пятикратный, испытан против пяти клинков сразу, все перерубил. Сумрак, мечей более могущественных, чем ты сейчас видишь, попросту не существует. Этот принадлежал самому Хустасу, владыке Дома – никому, кроме детей Кузни, подобное оружие не полагалось.

– А женщина его просто выбросила.

– Дело странное, – согласился Йедан Дерриг.

– Она лишь сопровождала Галлана…

– Я не про это. А про то, как вообще удалось сломать пятикратный Хустов меч.

– А, теперь поняла.

Он осмотрелся.

– Здесь, рядом с Морем Света, растворяется само время. Мы слишком надолго покинули свой народ…

– Я тут ни при чем, – ответила она.

– Да. Это был я. Неважно. Нам пора возвращаться.

Йан Товис вздохнула.

– И что мне потом делать? – спросила она. – Найти дворец и усесться на трон, который там обнаружится?

Он отвел глаза, покатал под бородой желваками лицевых мускулов.

– Нужно много о чем распорядиться, – сказал он наконец. – Выбрать тех, кто будет служить во дворце, назначить офицеров охраны. Создать бригады работников. Много ли в реке рыбы? Если нет, то возможны неприятности – наши припасы на исходе. Получится ли здесь что-то выращивать? Похоже, деревья и все остальное каким-то образом способны расти в темноте, но даже если так, до первого урожая придется поголодать.

Уже одно это перечисление ее утомило.

– Но все это ты можешь оставить мне, – добавил Йедан.

– А королева пусть пребывает в праздности? Да я же со скуки рехнусь!

– Сестра, тебе нужно будет еще раз посетить храм. Он уже не пуст. И его потребуется заново освятить.

– Только я не жрица.

– Королевской крови для этого достаточно.

Она покосилась на него.

– Ну да. И много ее потребуется?

Йедан пожал плечами.

– Видно будет.

– В зависимости от чего?

– От степени ее жажды.

– А если она меня досуха высосет…

– Это будет означать, что скука тебе уже не грозит.

Сукин сын снова обрел почву под ногами. И этот свой сухой юмор, давно обезвоженный оазис, где пальмы шелестят мертвыми листьями, будто саранча хохочет. Треклятый Хустов меч и иллюзия возвращения домой. Брат. Князь. Убийца ведьм. Он о таком всю жизнь мечтал. Она же – нет. Я ни во что это не верила. В самые безнадежные времена оставалась холодной, словно призрак, обреченный раз за разом проживать полную неудач жизнь. Но моя кровь – нижние боги – моя кровь. Этот мир требует от меня слишком многого.

Йедан снова повернулся к ней.

– Сестра, у нас мало времени.

Она вздрогнула.

– О чем ты сейчас?

– Шайхи – и тот твой порыв, что повел нас Галлановой Дорогой, – все было ради того, чтобы мы оказались здесь. В Харканасе, на Первом Берегу. Нужно понять зачем. Нужно выяснить, чего хочет от нас богиня.

Йан Товис передернуло от ужаса. Нет. Она подняла глаза – мимо Йедана, к Первому Берегу, к бурлящей стене света – и бесчисленным неясным силуэтам за ней. Только не это, умоляю. Только не снова.

– По коням, сестра. Пора возвращаться.

Если срок достаточно долог, эпохи сливаются между собой, прожитые жизни сжимаются, спрессовываясь слой за слоем. Подробности сглаживаются до полной неразличимости. Деяния становятся пустыми, словно пузырьки в куске пемзы. Расплющенные мечты напоминают переливы в цветном песке, рассыпающемся при первом же прикосновении. Оборачиваться назад неприятно, и чем обширней покрытое слоями отложений поле, тем отвратительней пейзаж целиком. Сечул Лат некогда избрал себе горбатое, уродливое тело, поскольку оно лучше всего годилось, чтобы тащить на себе наследство бесконечного существования. Красота и гордая поза представлялись ему – после всего содеянного – нестерпимо ханжескими. Нет, он искал такую форму, которая олицетворяла бы справедливость, чисто физическое наказание. Эстранна это здорово раздра- жало.

Сейчас Сечулу снова хотелось вернуть себе то согбенное тело. Словно бы мир взял плоские слои отложений и искривил их, придал им форму измученных уродцев. Это он понимал. Поскольку и сам предпочитал могучее давление и те шрамы, что оно оставляло на камне и в плоти.

Небо над ним было безоблачным и кроваво-красным, бесплодную каменистую почву пронизывали жилы оранжевых и желтых минералов, изгибающиеся вместе с ландшафтом. Вдоль горизонта, ожерельем окружая равнину, протянулись плоские выветренные холмы. У этого Пути имени не было – во всяком случае, ему оно было неизвестно. Что, впрочем, неважно – Путь давным-давно зачищен до самого основания.

Рядом неровной подпрыгивающей походкой шагала Кильмандарос – в противном случае она бы оставила его и Эстранна далеко позади. Она снова приняла свою излюбленную форму, массивную, животную, и возвышалась над обоими спутниками. Он слышал ее скользящее дыхание, поочередно из каждой пары легких, и ритм этот настолько не совпадал с его собственным, что Сечулу странным образом казалось, будто он вот-вот задохнется. Мать она там ему или нет, уюта в ее присутствии он никогда не ощущал. Кильмандарос носила на себе жестокость, словно невидимую накидку, и клубящиеся меха раз за разом шаркали его по плечу.

Сечул знал, причем всегда, что она являет собой образцовую уравновешивающую силу. Созидание было для нее личным врагом, и она собственноручно отвечала ему разрушением. Никакого смысла в порядке она не видела, во всяком случае, если он был обусловлен разумной волей. Подобное она воспринимала как вызов.

Кильмандарос по-прежнему поклонялись в бесчисленных культурах, вот только ничего благого в этих чувствах не было. Она носила тысячи имен, принимала тысячи обличий, но в каждом из них служила лишь источником смертельного ужаса. Та, кто разрушает, уничтожает, пожирает. Удары ее кулаков воплощались в самых жестоких силах природы – в лопнувших горах, опустошительных наводнениях, раскалывающих землю трещинах, реках расплавленной лавы. Небеса ее были темными, набухшими, бурлящими. Дождь – потоком золы и пепла. Ее тень убивала.

Позаимствованные у форкрулов суставы сгибающихся под невозможными углами конечностей нередко считались физическим свидетельством того, что в случае Кильмандарос ошиблась сама природа. Ломаные кости – что тем не менее обрушиваются на тебя с гигантской, неумолимой мощью. Способное безумно выворачиваться тело. Для верующих она персонифицировала безудержный гнев, отказ от рассуждений и нежелание себя ограничивать. Священным писанием этому культу служили кровопролитие, уродство и восхваление насилия.

А сына своего, дорогая матушка, ты чему научишь?

Впереди шагал Эстранн, убежденный, будто понимает, что делает. Многочисленные миры ждали его направляющего прикосновения, того самого толчка, что сплошь и рядом побуждал Кильмандарос к бессмысленному разрушению. Но между ними всегда находился Сечул Лат, Господин Удачи и Неудачи, Метатель Костяшек. Который мог одарить улыбкой ложного милосердия – или просто плюнуть и отвернуться. Мог придать форму любому из мгновений бешенства своей матушки. Кому жить, кому умирать – решал именно он.

И поклонялись ему тоже самозабвенней, чем прочим. Так было всегда и пребудет вовеки. Каким бы богам и богиням ни возносили молитвы смертные идиоты, арбитром их просьб оставался Сечул Лат. «Спаси меня!» «Спаси нас!» «Даруй богатство!» «И процветание!» До богов подобные мольбы даже и не доходили. Нужда и желание перехватывали молитвы на лету, отбрасывая прямиком в царство Сечула.

Он и сейчас был способен открыть себя воплям бесчисленных смертных, каждый из которых умолял уделить им хотя бы один миг его времени, его внимания. Его благословения.

Вот только он давно уже перестал слушать. Породив Близнецов, он оставил эти жалкие игры им в наследство. Да и как было не устать от нескончаемых молитв? В которых каждое желание, сколь глубоко прочувствованным оно ни было, неизменно обращалось средоточием отвратительной алчности. Ведь чтобы тебе что-то досталось, остальным придется утратить. За радость расплачиваются печалью. Триумф воздвигается на куче костей. Спасти твое дитя? Придется умереть чужому. Равновесие. Во всем должно быть равновесие. Возможно ли существование более жестокое, справедливость – более пустая? Благословляя тебя удачей, я обрушиваю на другого проклятие неудачи. Перед этим законом склоняются даже боги. Сотворение, уничтожение, жизнь, смерть – нет уж, с меня довольно! Довольно всего этого!

Предоставьте все моим Опоннам. Близнецам, что должны всегда смотреть друг на друга, а иначе рухнет само мироздание. Пускай забирают себе!

Нет уж, сам он кровушки смертных успел напиться досыта.

Но вот что касается крови бессмертных, тут дело другое. С ее помощью он смог бы… смог бы… что именно? Я смог бы сломать опору. Обрушить весы. Хотя смысла в том никакого – об этом позаботились че'малли. Мы поднимаемся и падаем вновь, но с каждым новым циклом взлет уже не столь высок, а падение уносит нас все глубже. Смертные об этой спирали даже не подозревают. Но закончится все. Иссякнут силы самой природы, и все прекратится.

Я это видел. Я знаю, что нас ждет.

Эстранн жаждет возрождения, но оно недостижимо. Каждое новое поколение богов слабее предыдущего – о да, они являются в сверкании могущества, но это в них светится юность, которой вскоре настает конец. То же относится и к поклоняющимся им смертным, которые на протяжении своей крошечной, коротенькой жизни соскальзывают в циничное безразличие, а те немногие, в ком еще осталась какая-то вера, прячутся по углам, скаля оттуда зубы в страстном, слепом фанатизме, – слепота для них делается добродетелью, а движение времени кажется возможным остановить, а то и обернуть вспять. Безумие. Идиотизм.

Обратно никому из нас пути нет. То, чего ты добиваешься, Эстранн, лишь ускорит твое окончательное падение – но туда тебе и дорога. А пока что веди нас, приятель. Туда, где я сделаю то, что следует. И положу конец… всему.

Шедший впереди Эстранн остановился и развернулся к ним, ожидая. Одинокий глаз разглядывал их, прыгая то туда, то сюда.

– Уже совсем близко, – сказал он. – Мы сейчас непосредственно над искомым порталом.

– Она прикована внизу? – спросила Кильмандарос.

– Да.

Сечул Лат потер затылок и отвернулся. Видневшаяся на расстоянии гряда каменных клыков казалась необычно упорядоченной. Среди них виднелись своего рода пеньки – целые горы были там вырваны, выворочены из земной тверди. Они их здесь построили. После чего этот мир оказался не нужен. Поскольку все живые существа до единого были пожраны. Какая решительная… убежденность. Он снова бросил взгляд на Эстранна.

– Там должны быть чары.

– Да – чары Демелейна, – отозвался Эстранн.

Кильмандарос при этих словах негромко взрыкнула.

Давай, Эстранн, попробуй-ка про драконов. Она готова. Она всегда готова.

– Нам, – продолжил тем временем Эстранн, – следует быть начеку. Кильмандарос, держи себя в руках. Нам не будет никакого проку, если, разбив чары, ты потом и ее саму убьешь.

– Если б только знать, почему ее вообще сковали, – сказал Сечул, – может статься, нам удалось бы с ней договориться.

Эстранн беззаботно пожал плечами.

– Разве, Кастет, это не очевидно? Она оказалась неуправляемой. Отравой – в самой их середине.

Она служила балансиром, противовесом для всех остальных. Хаос внутри, разве это мудро?

– Может, все же найдется другой способ?

Эстранн нахмурился.

– Что ж, послушаем, – скрестил он руки на груди.

– В этом наверняка участвовал К'рул. В том, чтобы ее сковать, – в конце концов, он был в этом больше всех заинтересован. Ты прав, она оказалась отравой – но по отношению к ее собственным сородичам это было случайностью. Истинной отравой она служила, будучи на свободе в крови К'рула – в его Путях. Ему было необходимо, чтобы ее сковали. Устранили. – Он помолчал, склонив голову набок. – Тебя не забавляет, что теперь ее место занял Увечный бог? Что это он теперь отравляет К'рула?

– Две болезни между собой не связаны, – возразил Эстранн. – Ты, Кастет, говорил о другом способе. Я все еще надеюсь его услышать.

– Мне он неизвестен. Но ты, Эстранн, рискуешь сейчас совершить фатальную ошибку.

Тот лишь отмахнулся.

– Если она не станет с нами сотрудничать, пусть Кильмандарос делает то, с чем лучше всего справляется. Убьет суку на месте, да и дело с концом. Ты, Сечул, меня до сих пор за дурачка считаешь? Я все прекрасно продумал. Нас троих, здесь и сейчас, достаточно, чтобы сделать все необходимое. Мы предложим ей свободу – ты что же, и в самом деле считаешь, что она откажется?

– Откуда у тебя уверенность, что она выполнит свою часть сделки?

Эстранн улыбнулся.

– Как раз на этот счет я не беспокоюсь. Уж придется тебе, Кастет, тут мне поверить. Ну, ладно, я уже заждался. Не пора ли за дело? Я так полагаю, что пора.

Он отступил в сторону, вперед тяжко шагнула Кильмандарос.

– Здесь? – спросила она.

– Да, тут в самый раз.

Ее кулаки ударили в землю. По равнине прокатился гулкий гром, отдавшись в костях Сечула Лата вибрирующей дрожью. Кулаки беспрерывно поднимались и опускались, лупили с недоступной никакому смертному мощью, горизонт закрыла постепенно поднимающаяся пыль. Порода под спекшейся золой была не осадочной, но закаленной в огне пористой пемзой. Не имеющей возраста, застывшей памятью единственного разрушительного мгновения. Ничего не знающей о вечности.

Сечул Лат присел на корточки. Похоже, на это уйдет какое-то время. Сестрица, ты слышишь? Это мы тут к тебе стучимся…

– Что? – воскликнул Торант. – Что ты сейчас такое сказала?

Тощая ведьма скрипуче пожала костлявыми плечами.

– Надоела мне уже эта иллюзия.

Он огляделся еще раз. Следа от повозки не было. Он будто растворился. Исчез даже тот след, который они сами оставили.

– Но я же шел по нему… я ясно видел…

– Нельзя быть таким тупым, – отрезала Олар Этил. – Я забралась тебе в мозги и заставила видеть то, чего нет. Ты все это время скакал не в ту сторону – да и кому он нужен, этот треклятый тригалльский фургон? Их уже, наверное, и в живых-то нет. – Она махнула рукой вперед. – Я всего и сделала, что увела тебя с их следа. Поскольку то, что мы ищем, – оно здесь.

– Если б я только мог тебя убить, я бы так и поступил, – проговорил Торант.

– Такими тупыми только юнцы бывают, – фыркнула она в ответ. – Если они чему-то и способны в молодости научиться, так это сожалению. Потому-то и гибнут в таких количествах, о чем после уже вечно сожалеют их родители. Ладно, надеюсь, со сценами покончено и можно двигаться дальше?

– Я тебе не ребенок!

– Именно это дети всегда рано или поздно и заявляют. – С этими словами она двинулась вперед и проковыляла мимо Торанта, чья лошадь, стоило заклинательнице костей оказаться слишком близко, отдернулась в сторону.

Он успокоил животное, злобно таращась в облезлую спину Олар Этил.

«…то, что мы ищем – оно здесь». Его взгляд пополз вверх. Над равниной уныло торчала очередная треклятая драконья башня. Заклинательница костей маршировала туда, словно намереваясь опрокинуть ее одним пинком. Нет никого безжалостней мертвой бабы. Хотя если судить по живым, с которыми я знался, удивляться тут нечему. До покинутой башни все еще оставалось не меньше лиги. Наносить туда визит ему не особо хотелось, не в последнюю очередь по причине необъяснимого интереса Олар Этил именно к этому сооружению, да и размер тоже отпугивал. Каменный город, разросшийся не по сторонам, но вверх – зачем?

Ну, скажем, для обороны. Только мы уже убедились, что оно не помогает. Потом, что если где-нибудь внизу случится пожар? Тем, кто наверху, деваться будет некуда. Нет, строить такое способны лишь идиоты, с которыми ему не хотелось иметь никаких дел. Что плохого в хижине? В обтянутой шкурами полукруглой палатке – которую можно собрать и унести с собой туда, куда захочешь. И бросать ничего не придется. Не нужно зря давить на почву – так говорили старейшины.

Вот только почему они так говорили? Да потому, что так убегать было легче. До тех пор, пока не стало некуда убегать. Если бы мы, подобно летерийцам, строили города, им пришлось бы уважать нас самих и наши притязания на собственную землю. У нас появились бы права. А с нашими хижинами, что не давят на почву, им не требовалось воспринимать нас всерьез – тем легче было нас убивать.

Ударом пяток послав лошадь вперед, он сощурился на облезлую башню. Может статься, города нужны не только для того, чтобы жить. Но и чтобы иметь право где-то жить. И чтобы брать от окружающих земель все, что нужно для жизни. Подобно огромному клещу, запустившему поглубже свой хоботок, пока не высосет всю кровь, какую получится. Чтобы потом высвободиться и пуститься на поиски нетронутого клочка кожи. И вновь предъявить права на то, чтобы досыта пить из земли.

Он знал, что клещей проще всего убивать ногтем большого пальца – пристроить насекомое на плоском камне и там располовинить. Он вспомнил собаку, попытавшуюся как-то сожрать клеща. Пес потом долго отплевывался. Вкус у клеща оказался мерзкий – даже для собак, которым, как он думал, все нипочем. Города, надо думать, на вкус еще мерзопакостней.

Послушай! Я уже с ума схожу. Треклятая ведьма – ты все еще здесь? У меня в черепе? Заставляешь мои мысли все ходить и ходить бесплодными кругами?

Он нагнал ее и поехал рядом.

– Отстань уже от меня!

– Не больно-то ты мне был и интересен, – откликнулась она.

– Странно, я вот про тебя давно уже думаю то же самое, – возразил Торант, – однако ты до сих пор здесь.

Она остановилась, развернулась.

– Ну, вот и хорошо. У нас, воин, вот-вот появится компания.

Он изогнулся в седле и принялся всматриваться в безоблачное небо.

– Те, о которых говорил Силкас Руин? Но я никого не вижу…

– Они приближаются.

– Чтобы с нами сразиться?

– Нет. Прежде они не отличались умом, но, надо надеяться, смерть их чему-то научила. – Помолчав, она добавила: – Или же нет.

В похожей на проволоку траве что-то шевельнулось. Ящерица, или…

– Ведьма, это еще что такое?

Перед ними возникли два скелетика – птичьи? – головы опущены книзу, длинные хвосты подергиваются. Они стояли на задних лапах и едва возвышались над травой. Кости их были скреплены между собой кожаными ремешками и жилами.

Когда одно из существ заговорило, слова зазвучали прямо у него в голове:

– О Великая, смилуйся над нами. Мы припадаем к твоим стопам в желании услужить…

Ее перебило второе существо:

– Так она тебе и поверила! Ты плохо стараешься…

– Помолчи, Телораст! У меня не выходит врать, если ты все время влезаешь и не даешь сосредоточиться. Ну-ка, тс-с-с! А, все равно уже слишком поздно – смотри, оба нас слышат. Тебя в первую очередь.

Существо по имени Телораст подползло поближе к Олар Этил – чуть ли не на четвереньках.

– Мы хотим услужить! Ровно как сестра и сказала. И это не то чтобы ложь. Это… временная правда, вот! Присяга, удобно действующая до тех пор, пока не перестанет быть удобной. Честнее не бывает!

Олар Этил хмыкнула и произнесла:

– Элейнты мне в союзниках не требуются.

– Неправда! – взвизгнула Телораст.

– Успокойся уже, – прошипела вторая. – Это называется торговаться. Она говорит, что мы ей бесполезны. Мы отвечаем, что нам ее помощь тоже не больно нужна. Она на это говорит… еще что-нибудь. Дождемся, что она скажет, а на это что-нибудь еще ответим. Рано или поздно до чего-то договоримся. Поняла? Ничего сложного тут нет.

– Я не могу думать! – пожаловалась Телораст. – Мне слишком страшно! Кердла, давай ты разговаривай, а то у меня кости вот-вот рассыплются.

Та, которую звали Кердла, задергала головой по сторонам, словно ища, где бы спрятаться.

– Вам меня не одурачить, – заявила Олар Этил. – Вы двое чуть было не захватили Трон Тени. Убив добрую дюжину сородичей, чтобы к нему прорваться. И кто вас в конце концов остановил? Аномандр Рейк? Идущий по Граням? Кильмандарос?

При звуке каждого из имен скелетики пригибались все ниже к земле.

– А теперь вам что нужно? – спросила заклинательница костей.

– Власть, – сказала Телораст.

– Богатство, – подхватила Кердла.

– И выжить, – добавила Телораст.

Кердла закивала, тряся головой: