Южная роза Зелинская Ляна
— Тогда по рукам, синьорина Миранди — вы научитесь стрелять из ружья, объезжать пастбища верхом и считать овец. И если это случится до праздника середины лета, я искренне извинюсь за свои слова в отношении томных южанок. Хотите, я вон даже надену те рога, что висят на стене, и вы сможете вслух назвать меня «Овечьим королём» хоть… двадцать раз. Как вам такое удовлетворение? — в его глазах плясали озорные огоньки.
— Вполне устроит, — она едва удержалась от улыбки, — раз вы так этого хотите.
…Он никак не может забыть ту шараду? Ну что же, он сам напросился…
— Ну, а если я проиграю? — спросила она.
— А вы уже готовы проиграть?
— Разумеется, не готова! Но раз мы играем честно, то такое вполне возможно. Так чего вы хотите, мессир Форстер, в случае моего проигрыша?
Спросила, а сердце вдруг замерло, едва не остановившись, и кровь бросилась в лицо с удвоенной силой.
…Боже, почему он так смотрит на неё? А если он скажет что-то неподобающее? Да она же со стыда сгорит!
…Или не сгорит…
Вишнёвый ликер смешал всё, отодвинув куда-то вдаль нормы и правила, и она не могла понять, что с ней не так? Она ведь выпила совсем чуть-чуть? Полторы маленьких рюмки…
Так отчего ей стало безразлично, что это может быть неловкий момент? Что с ней вообще происходит?
— А я тоже ничего не хочу взамен, синьорина Элья, — ответил Форстер негромко, огонь в его глазах тут же погас и, откинувшись на спинку стула, он добавил с усмешкой: — Хотя… может, тогда вы останетесь до конца лета в этом доме? Нам не помешает пара умелых рук, не пропадать же зря вашим новым умениям?
— Хорошо. Я всё равно в безвыходной ситуации, и очень удивлюсь, если этот мост починят раньше зимы.
…А может стоило сказать «нет»? Или… какая разница?
— Значит по рукам? — Форстер снова наклонился вперёд.
— По рукам. Но не вздумайте жульничать! — произнесла она, подняв палец.
— Жульничать? — левая бровь Форстера взметнулась вверх.
— Ну, там — сырой порох или норовистый конь, или вы станете прятать пересчитанных овец в лесу, вы же понимаете? — ответила она с саркастичной улыбкой.
Форстер рассмеялся от души, встал, поднял рюмку и произнес:
— Обещаю, синьорина Миранди, и даже клянусь, что я не буду жульничать. Я буду самым честным и терпеливым учителем на свете. Я дам вам самый лучший порох из своих запасов и самую смирную кобылу.
— Учителем? Вы? Но…
…Вот это уже совсем ни к чему….
— Ну, разумеется, я. Вдруг вы тоже вздумаете сжульничать, и скажете потом, что я дал вам плохого учителя? — улыбнулся он, не сводя с неё глаз. — Всё по-честному, не так ли? А теперь мы должны за это выпить и скрепить наше пари. Север против юга, синьорина Миранди? — он чуть подмигнул ей и протянул руку. Надеюсь, вы не струсите в последний момент?
— Струшу? Даже не надейтесь! — она встала и подала в ответ свою. — Юг против севера, мессир Форстер!
Его ладонь была большой и горячей, а пожатие слишком… нежным? Рюмки звякнули. Она как-то безразлично подумала о том, что всё это до ужаса неподобающе и возмутительно, и допила свой ликёр, чтобы скрыть остатки смущения…
И это было зря.
В пылу спора она не заметила, как за столом стихли разговоры, как люди внимательно наблюдали за ними, как исподлобья хмуро смотрела на неё Ханна. Но едва они с Форстером пожали друг другу руки, как народ радостно поднял рюмки, раздались восторженные возгласы, кто-то стал стучать кулаком по столу, и сквозь весёлый гомон до неё донеслось:
— А она не размазня, эта дэлья роса!
— Смотри, как бы тебя не обула девчонка! — кто-то поддел Форстера, но тот нисколько не смутился, а наоборот отсалютовал насмешникам рюмкой.
…Он так уверен в своей победе?
— Надери зад нашему хозяину, дэлья роса, то-то он удивится!
— Ставлю пятнадцать сольдо на южанку!
Народ так развеселился, что горцы стали подмигивать ей, протягивая рюмки и желая с ней выпить, и улыбаясь, чтобы поддержать и подшучивая над Форстером. И эта внезапная дружелюбность, и та атмосфера, что царила за столом, весь этот гомон и веселье, заставили её улыбнуться в ответ и смутиться.
…Милость божья! Да что же она такое творит?
Габриэль села, чувствуя, как пылают щёки и уши, благо в полумраке комнаты этого не было видно. И это было очень странное чувство, в чём-то похожее на удовлетворение, потому что эти люди не осудили её, и никто не бросал косых взглядов…
…Как будто такое тут в порядке вещей…
Вернулся синьор Миранди, и Форстер, как ни в чём не бывало, продолжил с ним беседу о его недавних находках в пещере.
А Габриэль сидела и ощущала, как что-то меняется в её сознании, и это было похоже на опьянение только отчасти, какое-то странное чувство наполнило её, стало казаться, что всё за этим столом правильно, и что так и должно быть. И эти люди не виделись ей больше суровыми или замкнутыми, и то, что было важным на юге, остались где-то далеко, за перевалом и сотнями льё отсюда.
Перед ней появилось блюдо с запечённым фазаном в вишнёвом соусе и ещё одна рюмка ликёра, и подумалось, что кажется, здесь вишню кладут во всё, что только можно.
Горцы расправились с едой быстро, и почти сразу зазвучала музыка. Габриэль даже испугалась, когда Йоста вытащил на середину комнаты огромный пастуший рог и протрубил так, что на столах зазвенела посуда, а затем заиграли аккордеон, флейта и мандолина, и первыми в пляс пустились женщины, прямо посреди зала, где предусмотрительно было оставлено пустое место. И глядя на их танцы, Габриэль поняла зачем им нужны такие короткие пышные юбки.
Женщины так лихо перебирали ногами с пятки на носок, обходили друг друга подбоченясь, соревнуясь парами, а потом это же делали мужчины, отстукивая каблуками так, что казалось, треснет каменный пол. А позже мужчины кружили женщин, то сцепившись локтями, то удерживая их за талию и поднимая в воздух, и одобрения удостаивалась та пара, чья юбка кружилась лучше и взлетала выше, иной раз даже обнажая коленки.
Те, кто не танцевал, поддерживали остальных хлопками в ладоши, тут же ставили на то, чья именно юбка взлетит выше и били по рукам, выкрикивая:
— Клара и Барт против Миры и Аллессио! Десять сольдо на Клару!
И хотя это было ужасно неприлично, но при этом настолько весело, что Габриэль, глядя на раскрасневшиеся пары, невольно хлопала в ладоши вместе со всеми.
— Ну, что скажете, синьорина Миранди, а это посложнее будет, чем вальс танцевать? — услышала она почти над ухом голос Форстера.
Пока она была занята танцем, он незаметно подошел и встал у неё за спиной.
— Дело привычки и умений! — воскликнула она с усмешкой, памятуя о недавнем споре.
— И способностей, синьорина Элья. Тут нужны резвые ноги, не думаю, что хоть одна южанка осилит такое.
Она даже не поняла, как так получилось, что слово за слово, и вот она уже стоит посреди пёстрого круга горцев, а напротив мессир Форстер собственной персоной, с закатанными рукавами рубашки. Он снял сюртук и галстук, и на нём был такой же, как и на всех, жилет в мелкую красно-зелёную клетку. И глаза его искрились весельем и словно дразнили её: «Я же говорил! Вам такое не по силам»! Рог проревел оглушительно, и мир закружился так, как никогда в её жизни.
В свою комнату она пришла, не чувствуя ног. Кажется, её туфли совсем пришли в негодность. В голове всё ещё мелькали лица, звучала музыка и смех, и этот огромный ужасный рог, которым Йоста возвещал выход очередной пары.
А Кармэла ходила вокруг неё, кудахча как курица, бормоча что-то о диких нравах, её неподобающем поведении и помогая ей раздеться.
И где-то в отдалении витала слабая мысль, что всё это ужасно… что она пожалеет…
…Как вообще такое могло с ней произойти? И почему? Что это был за такой ликёр? И зачем она его пила? Пречистая Дева как же стыдно… кажется…
Но мыслить рационально она была не в состоянии, а лишь посмотрела на Кармэлу и прошептала:
— Завтра. Отругаешь меня завтра.
Она легла, чувствуя, как кружится потолок и плывёт мир, мерцая разноцветными звёздами.
Вбежал Бруно, не раздумывая залез на кровать и улёгся рядом с Габриэль, а она не стала его прогонять, да вряд ли ей это бы удалось. Лишь положила руку на пушистый бок пса, зарывшись пальцами его в шерсть, погладила, закрыла глаза, гася непослушные звёзды и пробормотав:
— Ах, Бруно… твой хозяин просто…
…провалилась в сон.
Утро было ужасным.
Наверное, это было вообще самое ужасное утро в её жизни. Никогда ещё Габриэль не чувствовала себя так отвратительно. Нет, ей не было плохо физически, и не болела голова, разве что ступни от танцев…
И когда она открыла глаза, то первое время ей даже показалось, что всё вчерашнее — сон. Но это было всего лишь пару мгновений.
А потом она рывком села на кровати…
…Пречистая Дева!
… и могла думать лишь о том, какой же это позор и как жаль, что ей нельзя провалиться сквозь землю или оказаться за две сотни льё от этого места!
Ей стало невыносимо стыдно от воспоминаний о прошлом вечере.
…«Это всего лишь вишнёвый ликёр, что-то вроде южного пунша».
Что такого было в этом ликёре, что она напрочь забыла о манерах, о воспитании, о приличиях?
…Милость божья!
Она поспорила с Форстером, что научится стрелять из ружья? Вернее… он её научит? Объезжать пастбища, сидя в седле по-мужски?
…О нет! Нет! Пречистая Дева!
А потом воспоминания вернулись ко второй половине вечера. И от этого ей и вовсе сделалось дурно.
Она вспомнила, как стояла перед Форстером вскинув голову, и приподняв обеими руками платье так, что видны были туфли и щиколотки… Как ударяла каблуками, перебрасывая ногу с носка на пятку и…
…О Боже!
Потом он кружил её, держа за талию и подбрасывая в воздух, и все хлопали, делая новые ставки насчет их спора. А они всё кружились, сцепившись локтями, а потом держа друг друга за руки. И он улыбался ей, а она смеялась…
Вспомнилось, как крепко он её прижимал, и так близко были его синие глаза, будто небо над этими горами, и горячие ладони, скользящие от плеч к запястьям…
…О нет…
Она почти простонала это вслух.
…Как же она теперь сможет показаться ему на глаза? О нет! Нет! Да она и из комнаты не выйдет теперь!
Но ведь она не была пьяна. Вернее была, но не так, как это бывает от пунша. И она выпила всего-то…
Вспомнилось, как Форстер кивнул слуге, указывая наполнить её рюмку, а потом ещё раз… И что во второй рюмке ликёр был совсем другим на вкус, и то странное тепло, что растекалось от него внутри и…
…Да он же опоил её чем-то! Пречистая Дева! Да как же такое возможно!
Она ходила из угла в угол, думая лишь об одном — ей нужно убраться отсюда как можно скорее. Он заманил их сюда обманом, напоил её чем-то…
…Милость божья, а что он сделает завтра?
Для этого человека ведь не существует преград приличия, нет границ воспитания, и он вообще не понимает слова «нет», он делает, что хочет и как хочет…
Габриэль бросилась к шкафу и начала доставать свои вещи. Она соберёт чемоданы и будет ждать отца, а вечером всё ему объяснит, и либо он отвезёт её в Алерту к Фрэн, либо она уедет одна.
Бруно наблюдал за её сборами с недоумением, положив голову на лапы.
— Ну, что ты смотришь на меня? — спросила Габриэль, не выдержав его взгляда.
Пёс подошел, виляя хвостом, посмотрел на неё, и лизнул руку, словно напрашиваясь на ласку. Габриэль села на кровать и погладила пса по голове.
— Твой хозяин — ужасный человек, то, что он делает — это уже низость и подлость. Я должна уехать. Прости…
И в ту же минуту в комнату, постучав, вошла Джида с подносом, на котором стоял завтрак, чайник с чаем, небольшой букет и лежала записка.
— Хозяин велел передать. Сказал, что вы с непривычки к нашим праздникам и танцам, наверное, и до вечера с постели не встанете, а то и до завтра. Да вы отдыхайте, а это я приберу потом, — она кивнула на сваленные на кресло вещи. — А ежели у вас от шерра голова болит, то я могу вам мочёных яблок принести или капустный лист. Очень хорошо помогает, ежели к вискам прикладывать. Вам с непривычки-то, наверное, тяжко. Вон мона Джулия вообще шерра не пила, старый-то хозяин всё вино для неё заказывал из Ровердо, а что в том вине? Кислятина, уж простите. Но, как говорят у нас, всякому дрозду своя рябинка, вот и я думаю, кто к чему привык…
Джида принялась выгребать из камина золу и накладывать поленья, а сама всё продолжала неторопливо рассуждать на тему похмелья и южан. Габриэль слушала её молча и никак не могла понять, что это она такая разговорчивая? И даже лицо у неё как будто подобрело, а ведь она думала, что после вчерашнего слуги будут смотреть на неё с осуждением.
И вообще, с каких это пор ей стали приносить в комнату завтрак?
Габриэль взяла записку и развернула.
…«Доброе утро, синьорина Миранди!
…Надеюсь, вы не замучаете себя угрызениями совести и не займётесь самобичеванием за то, что посетили наш маленький праздник. Я уверен, что вы проигнорируете завтрак, будете избегать меня, прятаться у себя в комнате, и в муках решать насколько неприличными были вчерашние танцы…Спешу вас успокоить — танцы были вполне приличными. Если в Баркирре прилично танцевать вальс, то в Трамантии его место занимает рикатта, так что вы не совершили ничего ужасного. Я также уверен, что вы сожалеете о нашем вчерашнем споре, и я не хотел бы ставить вас в неловкое положение, вынуждая в нём проиграть. Понимаю, что утончённой синьорине не по силам такие занятия, на которые вы в пылу азарта согласились, и я понимаю, что вы хотели всего лишь достойно ответить Ханне. Поэтому предлагаю просто забыть об этом и вернуться каждому к своим делам.
…Благодарю за доставленное удовольствие,
…Мр. Форстер»
Габриэль отложила записку и усмехнулась.
…Вот же подлец! Милость божья, какая же она дура!
Она снова усмехнулась и ещё раз перечитала записку. Налила чай, подошла к окну с чашкой и задумчиво посмотрела на заснеженные вершины на горизонте.
…Как же она раньше всего этого не поняла?
Только сейчас всё, наконец, сложилось у неё в голове. Как маленькие кусочки мозаики…
…Вы решили поиграть со мной, мессир Форстер? Как кошка с мышкой? Добиться своего любой ценой?
Если бы он вправду был дикарём, человеком, который не понимает чем отличается допустимое от недопустимого… но нет, он всё прекрасно понимает.
…Она спрашивала зачем ему это? Она пыталась взывать к его чувствам, к порядочности? Пыталась объяснить, чтобы он понял. А он лишь ловко уходил от ответа… Боже, как же она была глупа!
Ей вспомнилась их самая первая встреча — пристальный взгляд, которым он испепелял её, стоя рядом с синьором Грассо, смотрел, как охотник, выслеживающий добычу. А потом — подробности рассказа о том, как туземцы разрубали грудную клетку его сослуживцу по имени Люк. Он рассказывал это тогда, а сам смотрел на Габриэль, будто делал это нарочно, ждал, что же она скажет. В тот момент он и начал свою игру — он ведь уже поспорил на ящик вина с синьором Грассо. И тут же нашел её отца, и часа не прошло…
Всё что он делал, шаг за шагом, он делал специально — провоцировал её, вот как сейчас этой запиской, заранее зная, как она себя поведёт. И тут он тоже ждёт от неё того же — что она примет вызов и не откажется от спора.
…Но зачем ему это?
Он предлагал ей денег в Алерте, а когда она отказала, почему же он не предложил подобный займ отцу? Если хотел помочь другу… Есть множество способов сделать это в рамках приличий. Но ему не нужно было в рамках приличий. Ему нужно было затащить её сюда. Скомпрометировать настолько, чтобы выбора у неё не осталось. Вот зачем ему это!
Ведь за что-то подобное его и разжаловали из офицеров. Что там говорил капитан Корнелли? За историю связанную с женщиной и честью. И если бы он был стороной пострадавшей, разве выгнали бы его из королевской армии?
…Милость божья! А кто вступится за её честь, если это понадобится?
Он специально стравливал её с Ханной, он велел наливать ей этот ликёр, он вытащил её на танец…
Всё что он делает — шаг за шагом приближает её к себе, но так, чтобы со стороны никто не подумал о нём ничего плохого. Вот даже отец видит всё сквозь розовые очки! И если она решит сейчас уехать, то он запросто убедит синьора Миранди в том, что этого делать не нужно.
…Да хоть бы ещё один мост сломает! С него станется! Как же это низко!
В этот момент она в полной мере осознала в какой опасности находится. Здесь, на краю света, в его доме, она в полной власти этого человека и он может сделать что угодно. И никто его не остановит, никто её не защитит — отец едва ли сможет противостоять хитрости и коварству Форстера. Да и не поверит, расскажи она ему всё, она ведь столько раз пыталась! А она… что её слова, против его упрямства, денег и могущества? Что южная роза может противопоставить жестокому северному ветру?
Если бы Форстер и дальше продолжал пропадать на своих пастбищах, то можно было бы как-то терпеть и ждать, пока починят мост. Но вчера из разговоров она поняла, что теперь хозяин будет находиться в Волхарде большую часть времени.
…Что же ей теперь делать?
Ей нужно уехать отсюда. Но так, чтобы Форстер не заподозрил и не смог помешать. Придумать что-то пустяковое, глупое, но обязательное, ради чего ей необходимо попасть в Алерту. Нужно написать Фрэн, пусть пришлёт письмо с просьбой к ней немедленно приехать. А уж там — она сможет пожить у неё до осени, пока в столицу не вернется отец — слава Пречистой Деве, здоровье его стало гораздо лучше. А пока нужно усыпить бдительность Форстера и принять его игру. Пусть будет уверен в том, что всё идёт по его плану. Может даже стоит оказать ему немного внимания, пофлиртовать, но так чтобы держать его на расстоянии и потянуть время…
Хотя, в сложной науке ничего не значащего флирта, которым прекрасно владела каждая девушка в Алерте, у Габриэль успехов было мало. В самый неподходящий момент она вечно скажет что-нибудь такое, что сведёт на нет всё хлопанье ресниц, восхищённые взгляды и лукавые улыбки-намёки. Хотя вот Форстеру вроде наоборот, будто даже нравится её прямота и честность. Может, всё-таки стоит попробовать?
Она отошла от окна и поставила чашку на столик.
— Джида? Ты можешь найти Кармэлу? — попросила она с улыбкой.
…Думаете сорвать «нежную южную розу», мессир Форстер? Ну что же, увидите, какие у роз на самом деле бывают шипы!
Глава 14. О некоторых аспектах разведения овец
— Вы уверены? — спросил Форстер ещё раз, когда они собрались в холле, перед тем как выехать.
— Мессир Форстер… как бы сказать помягче, — ответила Габриэль, натягивая перчатку, — вы спросили меня об этом пять раз за одно только утро. И если вы так боитесь проиграть, то может, уже начнёте примерять вон те рога перед зеркалом? — она с усмешкой кивнула на массивные рога горного барана, висящие справа от камина. — Кажется, в них вы хотели извиняться в случае проигрыша?
Форстер расхохотался, похлопал себя по ладони рукоятью кнута и ответил прищурившись:
— Вы ещё будете просить пощады, синьорина Миранди.
— Надеюсь, что пара лугов, которые мы объедем сегодня, не убьют меня, если конечно вы не дадите мне самого норовистого коня. И хотя, я помню, что вы обещали не жульничать, а… у меня есть основания в этом сомневаться, но всё равно пощады я просить не буду — даже не надейтесь, — она одёрнула полы жакета и усмехнулась, стараясь выглядеть беззаботно.
На самом деле всё внутри у неё было стянуто в тугой узел страха. Она очень хотела потянуть время и выиграть неделю, а то и две, сказав, что у неё нет подходящей одежды для подобных поездок. Но едва она заикнулась, что пойдёт к портнихе в Эрнино и закажет наряд для верховой езды, как Форстер тут же предложил ей целую гардеробную нарядов, принадлежащих той самой Ромине, в комнате которой она жила.
— Ромина это моя сестра, — ответил Форстер, глядя на удивление Габриэль, — но она уже давно живёт в Алерте, а здесь бывает редко, наездами, да и то — только поздним летом. Но у неё тут приличный гардероб, в том числе и платья для верховой езды. Ромина — прекрасная наездница, — он развел руками, и добавил с улыбкой, — и она такая же стройная, как и вы, синьорина Миранди. Так что её платья будут вам впору, а если нет, то ваша служанка, надеюсь, сможет их подогнать за пару дней?
Так Габриэль выиграла себе только два дня. Хотя очень надеялась, что за те пару недель, что ушли бы на пошив платья, она найдёт способ, как уехать отсюда! И как раз Фрэн получит её письмо. Но увы, сегодня она стояла в холле, не чувствуя под собой ног от страха, и изо всех сил стараясь выглядеть спокойной, а сердце колотилось как сумасшедшее. Пришло время расплаты.
— А вам очень идёт это платье, — бросил Форстер мимоходом, но взгляд, которым он её окинул, был цепким и слишком уж внимательным, и чуть дольше, чем нужно, задержался на её лице.
Форстер взял у Натана шляпу и добавил негромко, но так, будто хотел, чтобы Габриэль наверняка услышала: — Очень идёт, синьорина Миранди.
Ей бы следовало вежливо поблагодарить его за комплимент, но язык будто пристыл к нёбу, и кровь бросилась в лицо. И она, чтобы скрыть смущение, сделала вид, что не слышит и принялась махать рукой Кармэле — та шла навстречу с корзинами, в которых находился их походный обед.
Признаться, больше всего пугали Габриэль именно комплименты Форстера и вот такой взгляд, каким он сейчас на неё посмотрел. Уж лучше бы он насмехался или поддразнивал её. К его насмешкам она почти привыкла, а вот к этому искристому озеру его глаз, которое так манило заглянуть в их глубину, привыкнуть было нельзя…
Она поправила лацканы жакета.
Что же, надо отдать должное сестре Форстера — платья у неё были идеальные. Очень элегантные и качественно сшитые, а Кармэла только руками развела — и ушивать-то ничего не надо. И бросив на себя взгляд в зеркало, Габриэль подумала, зря она выглядит вот так. Потому что коричнево-рыжая юбка, с разрезом спереди, почти полностью скрывавшая такие же рыжие бриджи, и короткий жакет из зелёного габардина с двумя рядами пуговиц, шли ей невероятно. Дополняли наряд маленькая шляпка и замшевые перчатки. В этом наряде она и сама себя не узнавала, и не сомневалась в том, что такой её облик уж точно не останется незамеченным. А судя по комплиментам Форстера… лучше бы ей было обрядиться в мешковину.
К тому же Ханна окинула её таким неодобрительным взглядом, словно она появилась, как минимум, в нижнем белье. С самой первой встречи она почему-то невзлюбила Габриэль, и даже встречаясь с ней на территории поместья, всякий раз сворачивала с дороги, делая вид, что не замечает гостью хозяина.
— Кто с нами поедет? — спросила Габриэль, чтобы скрыть смущение.
— Йоста, Бартли, Клара и, конечно, Ханна, — ответил Форстер, — учет стада — дело ответственное, а никто не умеет считать лучше, чем она.
— Но… разве это не мужская работа — учитывать имущество?
— Это у вас на юге женщина существо инфантильное и неполноценное, — усмехнулся Форстер, учтиво открывая перед Габриэль дверь, — а здесь суровая жизнь, синьорина Миранди. И женские руки и головы ничуть не хуже мужских, — он остановился на крыльце, и глядя куда-то в сторону гор, добавил уже серьёзно, — война забрала у нас слишком много мужчин. Когда я вернулся из Бурдаса, здесь остались только дети и старики. И тогда женщины взяли лопаты и вилы, и именно благодаря им этот дом теперь такой, какой он есть. А Ханна пасла наше первое стадо. Она владеет ножом и ружьём не хуже любого охотника, и даже убила пару волков на день Всех святых. Да, Ханна?
— Если быть точной, то трех, хозяин, и на День вознесения, а не Всех святых. У меня всё записано, — пробормотала Ханна, пряча в сумку кожаную папку и связку угольных карандашей.
— Теперь вы понимаете, почему именно Ханна считает моих овец? — усмехнулся Форстер. — И уж в этом деле она даст сто очков вперёд любому профессору.
Габриэль посмотрела на Форстера внимательно и ничего не ответила. Ей удивительно было слышать то, что он сказал о женщинах. Из уст человека не так давно говорившего о том, что женские принципы стоят дюжины шляпок, что все женщины продажны, и советовавшего ей продать подороже свою молодость и родовую кровь, это звучало… довольно странно.
Форстер перехватил у Йосты поводья гнедой кобылы и подвёл её к Габриэль.
— Итак, синьорина Миранди, познакомьтесь, это Вира — самая смирная кобыла из всех, какие есть у меня в конюшне. Вира, это синьорина Миранди, наша гостья, — представил он их друг другу, — и не вздумай вести себя плохо, нашу гостью нужно возить очень очень… нежно, — шепнул он на ухо лошади.
— Вы говорите с ними так, будто они вас понимают? — с интересом спросила Габриэль, вспомнив вдруг, что точно так же он знакомил её с Бруно.
— А они и понимают… меня, во всяком случае, — ответил Форстер абсолютно серьёзно. — Йоста, не стой столбом, и прекрати таращиться, если не хочешь отведать кнута. Живо дай, нашей гостье подставку. Позвольте, я вам помогу, синьорина Миранди.
Кровь прилила к её лицу, потому что и Йоста, и Бартли, и Ханна, и даже кухарка, что пряталась за шторой в холле — все разглядывали Габриэль с неподдельным интересом. Особенно отличился Йоста, за что и получил нагоняй от хозяина. А учитывая, что горцы вообще редко смотрят друг другу в глаза, с их стороны всё это было проявлением очень сильного любопытства.
…Милость божья! Да что же они так на неё уставились?
Сидеть в седле по-мужски, под этими взглядами, было дико неприлично, но в то же время оказалось в чём-то очень даже удобно, потому что седло, видимо тоже принадлежавшее Ромине, оказалось выше всяких похвал.
— Ну что? Вы готовы к первому уроку? — спросил Форстер, чуть прищурившись.
Они цепочкой двинулись вдоль озера и когда проезжали мимо заброшенного северного крыла дома, Габриэль увидела, что вокруг оранжереи появились строительные леса — несколько человек меняли разбитые стёкла и занимались починкой крыши.
Форстер перехватил её взгляд, придержал коня, и поравнявшись с Вирой, сказал:
— Вы натолкнули меня на мысль, синьорина Миранди, что давно пора заняться этой частью дома. Да и потом… я как раз хотел попросить вас, — он повернулся, посмотрел на Габриэль и произнёс негромко, — знаете… в память о матери, я решил восстановить эту оранжерею. Думаю, ей бы это понравилось. Могу ли я попросить вас помочь мне?
— Помочь? И чем же я могу помочь? — удивилась Габриэль.
— У меня, конечно, есть садовник — дед Йосты. Но всех его умений — косить траву и стричь деревья, отпилить ветки с ёлок. Большего от него никто не ждёт, да и ему уже скоро исполнится сто лет… в прямом смысле, — Форстер чуть улыбнулся, — не удивляйтесь, мы горцы — долгожители. И в оранжерею моя мать его даже близко не подпускала. Всё, что касалось роз, она делала сама… Я отправил заказ на две дюжины саженцев в Ровердо, и хотел вас попросить — могли бы вы объяснить садовнику, что нужно с ними делать? Они должны прибыть на следующей неделе. Надеюсь, это будет для вас не слишком обременительно?
Габриэль сдержанно кивнула.
— Хорошо, мессир Форстер. Это совсем не обременительно, — она едва удержалась от усмешки.
…Милость божья! Как же это сложно — притворяться! Нет, мессир Форстер, считайте, что игра идёт по вашим правилам!
Хотя, конечно, она допускала, что в Форстере вдруг взыграла сыновняя любовь, и он поэтому решил заказать две дюжины розовых кустов. Но что-то неуловимое в его голосе говорило о том, что это лишь очередной кусочек сыра, дорожка из хлебных крошек, которая должна привести её туда, куда он задумал. Он хочет её приручить? Что же проще, чем дать ей то, что она любит и чем увлечена!
…Значит, вы будете дрессировать меня, как лошадь, мессир Форстер? Кнутом и морковкой?
— Неужели вы не можете нанять садовника помоложе и того, кто умеет ухаживать за розами? — спросила Габриэль глядя впереди себя.
— Могу, но что тогда делать старику Йосты? — ответил Форстер тоже глядя вперед, туда, где за изгородью волновалось зелёное море травы. — Он ещё на ногах и чувствует себя нужным, принося деньги в дом. Его сын был управляющим на северной шахте, когда пришли синемундирники. Они его убили. Тело бросили в шурф, а шахту затопили. Йоста тогда был совсем ещё мальчишкой. И они с дедом охотились на куропаток, чтобы моя мать и сестра не умерли с голоду. Я обязан ему. Но он не хочет просто сидеть на шее, так что… вот так.
Он произнёс это как-то обыденно, словно что-то само собой разумеющееся, но у Габриэль от его слов даже мороз пошёл по коже. Синемундирниками здесь называли южан, тех, кто служил в экспедиционном корпусе.
— А зачем они его убили? — спросила Габриэль негромко и посмотрела на Форстера. — Отца Йосты?
Форстер повернулся и чуть усмехнувшись, ответил:
— Зря я вам это сказал. Не берите в голову. Вам ни к чему это всё.
— Но… я хочу знать, — твёрдо ответила Габриэль.
— В прошлый раз, когда я рассказывал подобные вещи, помнится, кто-то упал в обморок, а вы, синьорина Миранди, отчитали меня как напроказившего ребёнка, — ответил он и улыбнулся едва заметно, — я бы не хотел снова впасть в немилость и прослыть невежественным дикарём. А ну как, вы вдруг снова решите оттоптать мне ноги или надеть на голову десерт?
И в этот раз Габриэль сама едва не рассмеялась.
…До чего же хорошая у него память!
— Вы путаете уместное с неуместным, мессир Форстер, — пожала она плечами, стараясь подавить улыбку, — ваш кровавый рассказ о жертвоприношении не слишком подходил для того, чтобы рассказывать его не свадьбе в обществе девушек. Другое дело здесь и сейчас… но раз вы не хотите говорить… Так в чём заключается первый урок? — спросила она, сделав серьёзное лицо. — Если мы будем болтать о розах и садовниках, я едва ли смогу выиграть наше пари.
— Сейчас мы проедем через Малый Волхард, до перевала, там будет первое стадо, затем поднимемся выше, до Трезубца, там, будет второе. Пообедаем. Спустимся через Сухой овраг к третьему, и вернёмся той дорогой, по которой вы бродили, как приведение в первый день по приезду сюда.
— И всё? — удивилась она.
— И всё? — левая бровь Форстера взметнулась вверх. — Пфф! Синьорина Миранди! Спорим на пять сольдо, что завтра вы не сможете даже с кровати встать?
— Пфф! Мессир Форстер! — воскликнула она с усмешкой. — Если мы с вами будем спорить так часто, как вы делаете это последнее время, то очень скоро вы останетесь без единого сольдо и с теми рогами, в которых вам ещё предстоит извиняться передо мной… двадцать раз, если вы не забыли, — она лукаво прищурилась, — а вы не забыли, я надеюсь?
— Я не забываю ничего, что связано с вами, синьорина Миранди, — ответил Форстер негромко.
И его голос, и взгляд, тут же погасили усмешку на губах Габриэль, и она тронула пятками Виру, чтобы румянец не выдал её внезапного смущения.
Ей казалось, она попала в какой-то совершенно другой мир. Здесь всё было ярче, сильнее, насыщенней: травы, что стелились под ноги ковром, и цветочные узоры, растекающиеся по ним, пение птиц, заполнившее всё пространство между небом и землёй, и хрустальные ручьи, через которые они переезжали. Габриэль казалось, что она не может надышаться этим воздухом, он был пьянее, чем пресловутый шерр, от него кружилась голова, и хотелось бежать, раскинув руки. И она никогда не пила такой вкусной воды, как та, что зачерпнул Форстер из ручья и подал ей в листе мать-и-мачехи свёрнутом в воронку.
— Будьте осторожны, синьорина Миранди, с непривычки этот воздух очень пьянит, — сказал ей Форстер, когда они стояли на вершине перевала разглядывая Малый Волхард — изумительной красоты долину с небольшим озером центре.
Дикие пионы, анемоны, купальницы и водосбор вплетались в травы, и казалось, вся долина — дорогой шёлковый платок, небрежно наброшенный на плечи этих могучих гор, или, быть может, драгоценная оправа для прозрачного сапфира озера…
Габриэль приложила руку ко лбу и посмотрела вдаль: на противоположной стороне бродили многочисленные стада овец, а чуть выше начинался лес.
— Пьянит? О, ерунда, мессир Форстер, «это же что-то вроде южного пунша», не так ли? Как же! Я помню! — ответила она с усмешкой. — Я тоже ничего не забываю!
Она бросила на него короткий взгляд через плечо.
— Хоть в чём-то у нас с вами единодушие, синьорина Миранди, — улыбнулся Форстер. — Надеюсь, вы не устали, потому что вам предстоит посчитать всех тех овец.
Он махнул рукой на противоположную сторону озера.
Овцы оказались милыми. И, наверное, они бы и остались милыми, если бы их не было так много. Поначалу Габриэль думала, что задача эта лёгкая, ведь с математикой у неё не было никаких проблем. Но потом поняла, что в деле подсчёта овец важно не столько умение считать, сколько умение владеть кнутом, длинной палкой и крепким словом. После десятой овцы всё бестолковое стадо смешалось у неё перед глазами, животные липли друг к другу, шли то в одну строну, то в другую, то крутились на месте, путая все подсчёты и ещё постоянно блеяли.
Зато Йоста и Ханна управлялись с ними мастерски, отделяя их палкой и кнутом небольшими группами, а собаки помогали отгонять их в сторону. Ханна держала на одном колене папку с листами бумаги, прихваченными сверху тесьмой, чтобы не улетели, а карандаш болтался у неё на шее на длинном шнурке. И видя, как она одной рукой управляет лошадью и держит бумагу, а другой орудует длинной палкой, да ещё при этом посвистывает, подавая команды собакам, Габриэль поняла — да ей всю жизнь нужно будет провести в этом седле, чтобы научиться такому! И в каком-то смысле она даже прониклась уважением к этой мрачной суровой женщине.
— Ну и как ваши успехи, синьорина Миранди? Что-то у вас невесёлый вид, — спросил Форстер, явно подтрунивая над её растерянностью.
— О, мессир Форстер, у меня на счету целых двадцать четыре овцы! — воскликнула она. — Но я очень надеюсь на то, что слухи о вашем богатстве сильно преувеличены, и мои шансы пересчитать их к концу этого лета не такие уж и маленькие.
Форстер рассмеялся, и добавил, чуть наклонившись к ней:
— Мне импонирует ваш оптимизм, Элья. Я понял, что просто так вы не сдадитесь. И ваше упрямство чем-то сродни моему.
— Вы снова путаете, мессир Форстер, на этот раз целеустремлённость и упрямство. Первое похвально, а второе… но не стоит об этом, — ответила она лукаво, — так вот, ваше упрямство, мессир Форстер… не будем говорить чему он сродни, но уж точно не моей целеустремлённости.
— Так я, по-вашему, упрям как баран? — он прищурился, едва сдерживая смех.
— Ну, это же не я спорила с синьором Грассо на ящик вина о… вы знаете о чём, — она метнула на него короткий взгляд.
— Целеустремлённость ведь от слова «цель», синьорина Миранди? — произнёс Форстер, ничуть не смутившись, и добавил, глядя ей прямо в глаза: — А цель, поверьте мне, того стоила!
Читать бесплатно другие книги:
