Миссис Ингланд Холлс Стейси
Stacey Halls
MRS ENGLAND
Copyright © 2021 by Stacey Halls All rights reserved.
© Акопян О., перевод на русский язык, 2022
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022
Посвящается работникам Национальной службы здравоохранения.
Спасибо за все, что вы делали и продолжаете делать
Льюис Кэрролл, Руби «Приключения Алисы в Стране чудес»[1]
- «Малютка крокодил в волнах
- Хвост золотой купает,
- И в ярких солнечных лучах
- Им плещет, им играет.
- Малютка крокодил, резвясь,
- И мило так, когтями
- Пленяет рыбок и, смеясь,
- Глотает их с хвостами!»
Fortis in arduis.
«Сильный в трудностях» (лат.), девиз Норланд-колледжа[2]
Ночью в лесу было совсем не тихо. Раздавались причудливые крики козодоев и сов, под моими ботинками хрустели камешки, отовсюду слышалось журчание воды: звонкие ключи и ручейки без устали бежали к реке – хлюпающие, говорливые, бормочущие. Дождь прекратился, и сквозь туманную дымку проглянула луна. Я плотнее запахнула воротник накидки и укутала голову платком.
Идти без фонаря оказалось даже легче, иначе там, куда не достигали его лучи, все стало бы совсем черным. Проглядывающая из-за облаков луна помогала не сбиться с пути, и мои глаза быстро привыкли к темноте. Миновав фабричный двор, я остановилась на развилке за хозяйственными постройками: левая дорожка вела к вересковой пустоши, правая – в город. Я свернула налево и прошла мимо пруда, в глади которого, словно в зеркале, отражалась ночь. Над тропой, вьющейся по долине призрачной лентой, высился поросший соснами холм. Я стала вспоминать, как добраться до одинокого домика посреди пустоши.
Детскую я заперла. На сей раз никто не сбежит. Если повезет, проскользну обратно незамеченной. Но если вернусь после хозяина… «Нет! – приказала я себе. – Не смей сомневаться. И не останавливайся». Ноги сами несли меня вперед. Слева, будто привидения, темнели скалы.
– Руби? – донесся отчетливый шепот.
Едва не споткнувшись от неожиданности, я застыла на месте и впилась взглядом в тонкие стволы и черные ветви. В ушах оглушительно пульсировала кровь.
Через несколько секунд снова раздалось:
– Руби? Это вы?
Глава 1
Лондон, август 1904
Я повезла Джорджину домой обычным путем, через Кенсингтонские сады к Гайд-парку. Она уснула, зажав в ручке несколько маргариток, а я катила коляску по дорожке, с улыбкой кивая другим няням. Крохотные башмачки почти упирались в бортик плавно скользящей коляски; скоро Джорджина из нее вырастет, и я с затаенной грустью отметила, что малышка становится старше. Теперь она научилась сидеть и ездила так в солнечные дни со сложенным капюшоном коляски. Джорджина обожала смотреть на офицеров Королевской конной гвардии в нарядных мундирах и шлемах с плюмажем, а проходящие мимо дамы опускали зонтики и умилялись на нее.
Я подняла вязаного медведя, который валялся на песке возле чьей-то коляски, и протянула сидевшей на скамейке няне. Та была увлечена чтением романа. Позади скамейки по газону носилась ватага мальчишек, которые дрались палками.
– О, большое спасибо! – наконец произнесла няня, забирая игрушку.
Она узнала форменную одежду, отличающую меня от других нянь. Форма выпускниц Норланд-колледжа была создана именно с этой целью. Под элегантной коричневой накидкой я носила платье из бежевой тиковой ткани и белый батистовый фартук с кружевной оборкой. Летнюю форму завершал присборенный воротничок кремового цвета. Зимой мы переодевались в голубую саржу и круглый год выполняли черную работу – убирали в детской и разводили огонь в каминах – в форме из розовой хлопковой ткани в полоску.
– Жаль, моя так не спит, – вздохнула няня, кивком указав на пассажирку своей коляски.
Худенькая девочка с серьезным лицом, на вид чуть старше Джорджины, пристально смотрела на меня из-под белой панамы.
– Сколько вашей? – поинтересовалась няня.
– Семнадцать месяцев, – ответила я.
– Вы только посмотрите, какие прелестные кудряшки! А у этой волосы, как назло, совсем не вьются. Стоит накрутить их на папильотки, она их тотчас выдергивает.
– Попробуйте накручивать, пока малышка спит. А если папильотки сначала немного увлажнить, волосы так и высохнут.
– Это идея! – обрадовалась няня.
Я попрощалась, и она продолжила читать. Мы с Джорджиной миновали ворота Альберт-гейт, где бронзовые олени охраняли вход в парк, и я улыбнулась старушке, продававшей игрушечные ветряные мельницы и шарики. В тот августовский день мельницы тщетно ждали дуновения воздуха, чтобы ожить. Старушка не улыбнулась в ответ: полагаю, на ее взгляд, я почти не отличалась от других нянь. После ланча мы, одна за другой, шествовали со своими подопечными в парк, располагались на газонах и скамьях, стелили на траве покрывала, кормили уток и толкали коляски по дорожкам розариев. А через час или два вновь шли мимо нее домой, торопясь уложить детей на дневной сон и попотчевать сэндвичами с паштетом до того, как отвести вниз увидеться с родителями.
Джорджина была единственным ребенком Одри и Денниса Рэдлетт. Впрочем, миссис Рэдлетт ждала второго. Я перестирала и приготовила детские пеленки, обвела кружком в каталоге детские кроватки, чтобы показать миссис Рэдлетт. Когда появится второй малыш, Джорджине все еще будет нужна ее кроватка. Прибавление в семействе меня волновало, и хотя я пока не нашла сиделку на послеродовой период[3], перспектива делить с ней детскую, даже на несколько недель, вызывала смутное беспокойство. Ибо верхний этаж дома номер шесть по Перивейл-гарденс был моим царством, моей территорией: рабочим кабинетом, классной комнатой и мастерской. Иногда мы организовывали здесь кафе, если Джорджина желала устроить своим игрушкам чаепитие; порой тут возникали джунгли, и мы ползали по ковру, охотясь на львов и тигров.
Ладошка Джорджины раскрылась, и маргаритки рассыпались по одеяльцу. Я быстро собрала их и положила себе в карман. Цветы, которые мы собирали в парке, я ставила в вазочки на подоконнике детской и учила с Джорджиной их названия. Она уже могла похвастаться богатым словарным запасом. Девочка внимательно слушала, когда я указывала на тарелки, ложки, игрушки, марки.
«Оень!» – воскликнула она несколько недель назад, привстав в коляске и указывая на оленей у ворот Альберт-гейт. Я ощутила прилив гордости и любви к этой веселой, активной девочке, которая вызывала восторг у всех, кто с ней общался.
На Найтсбридж легковые автомобили, кашляя клубами дыма, с рычанием обгоняли кареты. Я взглянула на жилые дома из красного кирпича, на продавца горячей картошки, зеленый Бэйсуотерский[4] омнибус и работника китайской прачечной, выгружавшего из тележки чистые простыни. Подметальщики перекрестков[5] отступили в сторону – из универмагов возвращались дамы в широкополых шляпах, а следом семенили горничные, нагруженные коробками.
Улица Перивейл-гарденс располагалась в большом тихом квартале, в нескольких минутах от оживленной дороги. Дома, выстроившиеся вдоль прямоугольного газона с кипарисами и рододендронами, надежно защищал черный металлический забор. Рэдлетты жили в высоком оштукатуренном доме с черной лакированной дверью, обрамленной гладкими белыми колоннами. Под крышей была устроена детская, окна которой выходили на длинный солнечный сад, граничащий с обеих сторон с садами соседей. Жившие по соседству Боулеры держали кур и иногда разрешали Джорджине собирать яйца.
В холле было пусто и тихо, и я понесла Джорджину наверх. Там малышка позволила мне снять с нее кожаные башмачки светло-бежевого цвета и с сонным вздохом улеглась в кроватку. Задергивая шторы, я мельком взглянула на улицу и заметила мальчишку, помощника мясника, с корзинкой. Он подошел к двери, ведущей в подвал, а кухарка, стоя на пороге, придирчиво изучала содержимое корзинки и перекладывала свертки на согнутую в локте руку.
Мой отец развозил товар на кротком пони Черносливе. На бортике повозки виднелись крупные белые буквы: «А. Мэй, первосортные фрукты и овощи». Мы с братьями дрались за очередь сидеть на козлах возле отца и править повозкой. Он колесил по улицам, помахивая прохожим рукой. «Держи, Рубарб», – говаривал отец, передавая мне поводья.
В половине четвертого Эллен принесла мне рулет с ветчиной и чайник с чаем, а я поделилась с ней прочитанным выпуском Young Woman[6] и дешевым романом, который даже не открывала. Затем присела за столик под самым скатом крыши, чтобы перекусить, и осмотрелась, примечая, где требовалось стереть пыль; летом окна были открыты, и за считаные часы после утренней уборки повсюду тонким слоем оседала сажа. На полке сияли золотом буквы на черном корешке моей рекомендательной книги. В последний учебный день директор Норланд-колледжа – мисс Симпсон, которую мы между собой ласково называли Сим, – вручила нам по книге из особой стопки. В книге было собрано все необходимое для безупречной службы: начиная от списка тканей для форменной одежды и заканчивая пустыми листами для рекомендаций. На первой странице имелась моя фотография, слишком крупная, на мой взгляд. Я смотрела в камеру сурово, без улыбки, положив нервно сжатую руку на стол.
По прошествии трех месяцев испытательного срока миссис Рэдлетт оценила мое умение шить как очень хорошее, пунктуальность – отлично, опрятность – отлично, чистоплотность – отлично, дисциплинированность – отлично, нрав – отлично, поведение с посетителями – очень хорошо, поведение с детьми – отлично, поведение со слугами – отлично, умение развлекать детей – отлично, умение воспитывать детей – отлично, общая подготовка – отлично. Осенью мне вручили диплом, который я хранила в саквояже. Некоторые няни отослали свои дипломы родным, чтобы те повесили их на стенку в рамочке. Я представила, как изумилась бы мама при виде моего диплома – документа, подтверждающего умение воспитывать детей!
Я доела рулет и наводила порядок, когда раздался негромкий стук в дверь.
– Войдите, Эллен! – отозвалась я, передвигая глобус на дюйм вправо и выравнивая его по линии экватора.
Ответа не последовало.
– Миссис Рэдлетт? – Я тут же вытянулась в струнку.
Хозяйка была очень молода, лишь на пару лет старше меня – года двадцать три, двадцать четыре, – нежна и женственна. На губах миссис Рэдлетт всегда играла улыбка, а симпатичные платья с блестящими брошами выгодно подчеркивали ее округлившуюся фигуру и молочно-белую кожу. Волосы карамельного цвета миссис Рэдлетт укладывала по самой последней моде, повторяя прически из журналов.
Зато моим волосам, тонким и темным, никакие уловки не смогли бы придать объем. Моя кожа моментально темнела от загара, и поскольку форменная норландская шляпка слабо спасала от солнца, я старалась держаться в тени.
– Добрый день, няня Мэй, – поздоровалась миссис Рэдлетт.
Она обладала добрым нравом и хорошим чувством юмора. Одним из любимых развлечений хозяйки было изображать эдакую важную даму с благородными манерами. Правда, я не могла по достоинству оценить ее игру.
– Будьте любезны, подойдите в малую гостиную, когда освободитесь, – произнесла миссис Рэдлетт.
– Да, мэм. Спущусь немедленно. Мисс Джорджина как раз спит.
Я отправилась за хозяйкой в основные помещения дома. Нижний этаж был очень далек от моего тихого прибежища под крышей. Там действовали иные правила, законы и распорядок дня, которые, к счастью, меня не касались. Не являясь прислугой, няни существовали в узком пространстве между домашними работниками и членами семьи, не принадлежа ни к тем, ни к другим. Сим предупреждала, что в нашей профессии одиночества не избежать. «Стезя одиночек», как она говорила. Впрочем, большую часть жизни я и так была одиночкой. Только в труде я обретала радость, а минуты отдыха дарили мне умиротворение.
Утром я приводила Джорджину в столовую, а вечером – в гостиную, и тогда мистер и миссис Рэдлетт уделяли дочери час, развлекая ее перед ужином. Мистер Рэдлетт играл на пианино, а миссис Рэдлетт танцевала с Джорджиной, придерживая ее и помогая ступать пухлыми ножками по ковру. Супруги так радовались дочери, словно не видели ее целую неделю, и порой, когда наставало время возвращаться в детскую, Джорджина начинала плакать, протягивая ручки к матери. «Вверх по горке деревянной еду в Сонную страну, в переулок Одеяльный, в сад Подушек поверну»[7], – тихонько напевала я, пока несла малышку по лестнице наверх, и, когда мы оказывались в детской, Джорджина забывала о своих горестях. Засыпая, кроха начинала сосать большой пальчик, который я аккуратно вынимала из ее влажного рта, когда миссис Рэдлетт приходила поцеловать дочку на ночь.
Малая гостиная находилась в передней части дома. Пользовались комнатой редко, летом там стояла духота – окна не открывали, чтобы с улицы не налетела сажа. Из-за палящего солнца тяжелые портьеры были всегда задернуты, и ни один порыв ветра не шевелил легкие кружевные занавески. Дом Рэдлеттов отличался изысканностью убранства, повсюду стояли антикварные вещицы; у хозяйки даже имелась собственная библиотека. Рэдлетты были интеллектуальной и обходительной парой. Они знали толк в интересном времяпрепровождении, и в доме часто появлялись гости, которые наполняли комнаты сигарным дымом, оставляли липкие пятна от шерри на сервантах, а вешалка для шляп, словно дерево с экзотическими птицами, расцветала лентами и перьями.
Под крышей дома неизменно царил покой. Иногда миссис Рэдлетт просила меня отвести Джорджину вниз, чтобы поцеловать дочку на сон грядущий и показать друзьям. Миссис Рэдлетт всегда считалась с моим мнением и вежливо спрашивала, что ела и как провела день ее дочь. Впрочем, не возникало ни малейших сомнений, кто именно здесь хозяйка.
– Пожалуйста, присядьте, – начала миссис Рэдлетт.
Я уселась в пухлое кресло возле кашпо с папоротником.
– У меня потрясающие новости! – Она положила руку на округлившийся живот, который в последнее время стал настолько заметен, что Эллен пришлось увеличивать хозяйские юбки в поясе. – Я хотела признаться несколько недель назад, но мистер Рэдлетт запретил мне говорить с вами до тех пор, пока все не будет согласовано и улажено. Вчера вечером вопрос решился, и я наконец могу с вами поделиться.
С чувством легкого волнения я поправила фартук.
– Как вам известно, у мистера Рэдлетта очень хорошо идут дела. Настолько хорошо… – тут она для пущего эффекта сделала паузу, – что компания посылает его работать в Чикаго в качестве главного архитектора! Няня Мэй, ему предстоит проектировать университет! Не правда ли, чудесно?
Миссис Рэдлетт захлопала в ладоши, не в силах сдержать радость.
– Конечно, мы приглашаем вас с собой как няню Джорджины. Надеюсь, вы ни на миг не подумали, что мы могли бы поехать без вас! Пожалуйста, скажите, что поедете! Мистер Рэдлетт сейчас ищет нам дом. Вы не представляете, как можно устроиться в Америке: настоящие особняки буквально за несколько пенсов! А еще там замечательные парки и магазины, и все время строят новые здания. Боже, наш второй ребенок родится американцем, представляете? Я раньше об этом не задумывалась. Так необычно! – На лице миссис Рэдлетт отразилось искреннее изумление.
– Чикаго, – только и промолвила я.
Даже из моих уст это слово прозвучало по-иностранному и роскошно. Мне, уроженке пропитанной копотью окраины Бирмингема, Лондон казался самым восхитительным местом на земле, а Чикаго – далеким, словно Марс. Прикинув, сколько будут идти отправленные мне письма и как долго придется ждать ответа из дома, я вдруг почувствовала тяжесть на душе, будто грудь придавило камнем.
– Да, – продолжала миссис Рэдлетт, – ужно упаковать и отправить вещи. Понадобится время. Но через месяц или два мы рассчитываем сесть на пароход. Деннису не терпится приступить к новой работе. Прибудем в Нью-Йорк, а оттуда поедем поездом. Полагаю, сначала немного поживем в Нью-Йорке. Разве не чудесно? Я всегда мечтала там побывать! Няня Мэй, вы в порядке? У вас нездоровый вид.
– Да, мэм.
– О, пожалуйста, скажите, что поедете с нами! Ведь вы поедете? Да?
– Боюсь, я не смогу.
Повисла тишина. Тикали дорожные часы. С каминной полки молча взирали фарфоровые спаниели. Миссис Рэдлетт не ожидала такого ответа и старалась прийти в себя, неосознанно поглаживая живот.
– Почему же? Естественно, мы дадим вам несколько выходных дней перед отъездом, чтобы попрощаться с родными.
Не в силах поднять глаза, я рассматривала ковер.
– Няня Мэй? Я думала, вы будете рады.
– О, мэм, я очень рада. Очень рада за вас и мистера Рэдлетта.
– Но не за себя. Вам не нравится у нас?
– Что вы, мне здесь очень нравится.
– Тогда почему, ради всего святого, вы отказываетесь ехать? Я просто не представляю, как отправлюсь без вас, няня Мэй! Я об этом даже не думала. И не желаю думать! Вы для нас как член семьи, и Джорджина от вас в восторге! И я в восторге от вас, и Деннис тоже! – Голос миссис Рэдлетт дрогнул и стал тоньше; я с ужасом поняла, что моя хозяйка вот-вот расплачется.
В горле возник комок, в носу защипало от подступивших слез.
– Спасибо, мэм! Вы очень добры ко мне. Вы и мистер Рэдлетт. И я очень люблю мисс Джорджину.
– Так почему бы вам не поехать? Дело в жалованье? Я поговорю с Деннисом о повышении.
– Дело не в этом. – Я отрицательно помотала головой.
– Может, вы больны? Или… обручены? – Она облегченно выдохнула. – Вы обручены и собираетесь выйти замуж?
– Вовсе нет.
– Господи, да что ж тогда?
– Дело в моих братьях, – ответила я. – Я не могу их оставить.
Миссис Рэдлетт встрепенулась и с нескрываемым любопытством спросила:
– Простите за бестактность, но мне казалось, ваши родители живы.
– Да, они живы, мэм.
– Кто-то из них болен? Остался без работы?
– Нет.
– Тогда почему вы не можете их оставить?
– Я бесконечно сожалею, миссис Рэдлетт, – сдавленно проговорила я.
Она изумленно молчала. На площадь въехал дилижанс, оттуда высадились пассажиры, и дилижанс загрохотал по мостовой дальше; цокот лошадиных подков достиг крещендо за окнами дома и постепенно стих вдали. Я думала о спящей наверху Джорджине, о горшочках из-под джема, расставленных на подоконнике, о маргаритках в моем кармане, которые теперь наверняка завяли. О том, что в чайнике, принесенном наверх Эллен, стынет чай, а в кресле ждет прочтенный до середины Woman’s Signal[8], который я оставила на потом. О том, что в дождливый вечер детская, освещенная шипящими, мигающими газовыми рожками, – самое уютное место на свете. Скоро проснется Джорджина и станет звать меня, в полной уверенности, что я приду, выну ее из кроватки, угощу мандарином или сладким печеньем.
Я не смела взглянуть на миссис Рэдлетт: глаза мне застилали слезы. В комнате стало так тихо, что я слышала, как рвется от горя мое сердце – будто маргаритка, у которой сломали стебелек.
Глава 2
– Няня Мэй, – послышался спокойный голос директора.
С тех пор как я последний раз видела Сим, прошло девять месяцев. Она приехала на Перивейл-гарденс для проверки моей работы: Эллен подала в гостиную кофе и бисквитные печенья, а директор, беседуя с миссис Рэдлетт, делала пометки. Теперь, стоило мне вновь увидеть Сим, прошлое обратилось в прах. Я опять нервничала до испарины, как новичок, и едва сдерживалась, чтобы не вытереть лоб. Я шагнула внутрь и закрыла за собой тяжелую черную дверь.
За белым парадным крыльцом меня встретили знакомые ароматы свежеиспеченного хлеба, карболового мыла[9], чистых простыней и карандашной стружки. Повсюду царил запах, присущий женщинам: от проходивших мимо девушек веяло духами и потом. Для меня этот запах был связан с учебой. Особняк на Пембридж-сквер казался сверкающим дворцом по сравнению со школьным зданием в Балсолл-Хит[10] – скучным убогим местом, где пыль от мела кружилась в солнечных лучах, едва пробивавшихся сквозь грязные окна.
Дома мое образование заканчивалось вместе со школьным звонком. Родителям хватало забот с лавкой, им было некогда заниматься нами. Поэтому по вечерам я брала учебники и помогала братьям делать уроки. Трехлетние Тед и Арчи, на пять лет младше меня, – любознательные ребята, но вместо того, чтобы слушать, затевали возню друг с другом. Робби, младше меня на пятнадцать месяцев, все делал медленно и неохотно, в его письмах до сих пор полно ошибок.
Норланд-колледж располагался в большом белом особняке на Пембридж-сквер, в десяти минутах езды на кебе к северу от Перивейл-гарденс. Я уехала утром и предпочла бы пройтись пешком через Кенсингтонские сады, но Рэдлетты пожелали отправить меня на кебе. Саквояж должен был последовать на новый адрес чуть позже. Сцена прощания получилась душераздирающей, чего я и боялась. Джорджина, сидевшая на руках у матери, непонимающе морщила лобик. Миссис Рэдлетт взяла ручку дочери в свою и помахала ею, а когда кеб тронулся, малышка громко разревелась. Это было выше моих сил. Я отвернулась и прижала платок к глазам.
Норланд стал первым заведением своего рода: школа, дом и агентство для детских нянь. Немногим более двух лет назад я сдавала вступительное испытание на стипендиальную программу и каким-то чудом прошла! Я едва понимала экзаменационные вопросы: перескажите сюжет «Эноха Ардена»[11]; где находятся указанные ниже улицы и магазины Лондона; напишите рецепт мармелада. Я понятия не имела, кто такой Энох Арден, а поскольку из Бирмингема выбиралась лишь раз в жизни, то местоположение универмагов, равно как и Тауэра и королевского дворца, было мне неизвестно. Зато я знала, как приготовить мармелад! Я поделилась бабушкиным рецептом, положила на парту карандаш и, чувствуя полное опустошение, оглянулась на других девушек, которые строчили так, словно сдавали экзамены ежедневно.
В тот день я думала, что больше никогда не увижу Лондон. Меня сопровождали мистер и миссис Гранвилль – они жили на соседней улице и пару раз присматривали за нами, когда мы были детьми. Перед тем как сесть на поезд, супруги Гранвилль купили мне в универмаге Whiteley’s напиток из сарсапарели. Домой я возвращалась с тяжелым сердцем.
Но через некоторое время, к моему большому удивлению, на коврике перед дверью нашего дома на Лонгмор-стрит очутилось адресованное мне письмо. Оно гласило, что плата за обучение в размере 36 фунтов… дальше стояло слово gratis[12], значение которого мне пришлось посмотреть в публичной библиотеке. А еще мне пришлось приобрести за свой счет ткань для формы у Debenham & Freebody[13]. На это я истратила почти все свои сбережения, а оставшихся денег хватило как раз для покупки тетрадок и карандашей. Правда, вскоре я выяснила, что остальные девочки пользовались ручками.
Девять месяцев в Норланде стали для меня сплошным праздником. Первое время я нервничала и замкнулась в себе. Я сильно выделялась на фоне двух дюжин моих сокурсниц из-за недостатка образования и робости. Единственным человеком в Норланде с таким же акцентом, как у меня, была одна из горничных. Комнату в самой дальней части дома я делила с ирландкой по имени Бриджет – черные волосы и нос крючком придавали ей сходство с галкой. Соседка оказалась дружелюбной и открытой, и как только мы познакомились, неловкость сразу исчезла.
Впрочем, стоило Сим закрыть за мной дверь, как меня вновь окутало это чувство – знакомое, будто старый плащ. Директор, невысокая изящная женщина, внешне напоминала хрупкую статуэтку, но это было обманчивое впечатление. В каштановых кудрях Сим кое-где проглядывала сталь – точно так же, как и в ее характере. Впрочем, руководила Сим великодушно и справедливо, не гнушалась простого труда вроде мытья забытых чашек или раздачи писем. Директор – единственная из сотрудников, кто жил в здании колледжа, но я никогда не видела ее ни в чем, кроме опрятного саржевого платья с золотыми часиками на поясе; студенткам оставалось лишь гадать, когда же Сим успевает мыться. На прощание она дала нам совет: в новых домах держать свои серебряные щетки для волос на виду у прислуги. У меня имелась только расческа, однако за неделю до выпуска я обнаружила у себя на туалетном столике коробочку от Уильяма Коминса[14]. Внутри лежала щетка для волос в серебряной оправе – тяжелая, как пистолет, с жесткой, будто иголки, щетиной.
Сим повела меня в свой кабинет в дальней части дома. Мы прошли мимо двух студенток, спускавшихся по лестнице. Увидев мою шляпку и накидку, они робко заулыбались. Слева находилась столовая, где девушки в белом и бежевом корпели над книгами, задумчиво грызя кончики ручек. С щемящей тоской в сердце я вспомнила, что в это время идут экзамены. По субботам занятий не проводилось, и в распахнутую дверь виднелся пустой лекционный зал: высокий потолок, шкафы со стеклянными дверцами, повсюду живые цветы, среди которых мелькают синие цветки андреевой травы – символ Норланда. На стене за столом преподавателя висела карта Британских островов, а чуть подальше стояло небольшое пианино. Над шкафами виднелся большой гобелен с изображением льва, взбирающегося на пригорок.
Мы прошли в кабинет, назначение которого указывала латунная табличка с надписью: «М. Симпсон, директор», и Сим закрыла за нами дверь. Распахнутое окно выходило на задний двор, на столе громоздились чашки, газеты, огарки свечей и писчие перья. Возле расписного керамического пресс-папье примостился горшок с увядшей бегонией. На стене висела карта районов Лондона; адреса, где работали выпускницы, были отмечены красными булавками. Рядом располагалась карта мира с выделенными границами Британской империи. Булавки торчали повсюду – начиная от близкого Парижа и заканчивая далекой Индией. Книжные шкафы во всю стену ломились от книг и журналов. На одной из полок я заметила фотографию первого выпуска Норланда: пять застенчивых девушек в чепцах и фартуках стоят между Сим и миссис Уорд, основательницей колледжа – дамой в широкой шляпе, из-под которой выглядывает круглое добродушное лицо.
В целом в кабинете директора царил творческий беспорядок. Сим, выпускница колледжа, так и не вышедшая замуж, порождала во мне смесь благоговейного трепета и зависти. Я восхищалась ею безмерно.
– Ваше письмо меня огорчило, – без обиняков заговорила Сим, убирая утреннюю газету со своего кресла. – Мы в Норланде относимся к отказам от должности со всей серьезностью. С нетерпением жду ваших объяснений. Но прежде всего, – она потянула за шнурок колокольчика, висевший возле стола, – мы выпьем чаю.
Это было в новинку: я приходила в кабинет директора один или два раза, однако чаю мне предложили впервые. В глубине души я надеялась, что меня, полноценную няню, Сим примет в малой гостиной, где проходили встречи с клиентами и стояла красивая мебель. Студентки допускались туда только на Рождество, когда пели гимны, стоя вокруг рояля у окна. В остальное время лишь горничные дважды в день смахивали там пыль.
Мы с Сим поговорили о жаркой погоде, о том, как я добралась тем утром до Пембридж-сквер, а через пару минут горничная внесла в кабинет поднос с чайным сервизом и каким-то чудом нашла на столе свободное место.
Когда чай был разлит по чашкам, Сим произнесла:
– Итак, няня Мэй, вы отказались от должности. Потрудитесь объяснить, в чем дело.
Я отпила глоточек, и чашка зазвенела на блюдце в моей дрогнувшей руке.
– Миссис и мистер Рэдлетт уезжают из страны. В Чикаго. В Америку, – запинаясь, выдавила я.
– И вы не хотите ехать. – Синие глаза смотрели на меня в упор.
Робея, я отрицательно помотала головой.
– Насколько вам известно, многие из выпускниц Норланда работают за границей. Иностранные семьи нанимают английских нянь даже охотнее, чем наши соотечественники. Во время учебы здесь вы отдавали себе отчет в том, что будущая работа, возможно, потребует переезда, не так ли? Некоторых студенток именно это и привлекает: шанс получить бесплатный билет в другую страну, расширить свой кругозор.
– Я не желаю эмигрировать.
Сим, с присущей ей изысканностью манер, опустила подбородок, чтобы пристально заглянуть мне в глаза.
– Достойный ответ, – признала она. – Но какова же причина?
Я молча смотрела в чашку.
– Новая жизнь в Америке может оказаться настоящим чудом, няня Мэй. Это страна с относительно либеральными нравами. Не самое плохое место для молодой женщины. Я отправила через Атлантику много нянь, и все они замечательно устроились. Как раз на прошлой неделе одна уехала в Бостон, и еще две или три сейчас в Нью-Йорке. Более того, пока мы с вами беседуем, девушка из выпуска девяносто седьмого года направляется на пароходе в Калифорнию, чтобы работать в семье миллионеров Вандербильт.
Я разглядывала пресс-папье. Цветки андреевой травы вышли не очень: видимо, подарок подопечного одной из нянь.
– Но вас это не интересует, – заключила директор.
– Увы, мисс Симпсон. Я надеялась, может, вы найдете мне другое место?
Сим явно раздирали противоречивые чувства, а потом она вдруг устало призналась:
– Честно говоря, няня Мэй, с вакансиями сейчас негусто. Многие еще не вернулись из загородных домов и пробудут там еще месяц или два. А кто-то путешествует. Вы соперничаете с девочками, которые вот-вот сдадут экзамены, и я обязана прежде всего найти места для них, дабы не снизить показатель трудоустройства наших выпускниц. Миссис Рэдлетт уже написала, что ищет новую няню, и у меня кое-кто есть на примете. Миссис Рэдлетт очень хорошо о вас отзывалась. Кстати, об отзывах. Будьте любезны вашу рекомендательную книгу. – Директор протянула руку через стол.
Я держала книгу наготове и тут же передала ее директору. Вдалеке послышался лай собаки. Сим неспешно переворачивала страницы в поисках рекомендации миссис Рэдлетт и наконец стала читать, придерживая страницы большим и указательным пальцами. Несмотря на образованность, миссис Рэдлетт часто ставила в письмах восклицательные знаки, подчеркивала слова, а то и целые фразы, которые желала выделить особо, и потому могла показаться инфантильной и экзальтированной. На прощание она подарила мне шелковый платок с вышитыми моими инициалами и книгу «Удивительный волшебник из страны Оз».
Я старалась не думать о новой няне, которая станет вешать свою форму в шкаф и спать в моей кровати. Наверное, Джорджина и не поймет, что у нее новая няня, и вскоре мой образ окончательно сотрется из ее памяти. Глаза опять заволокли слезы. На влажном платке виднелись следы дорожной пыли. Сим вручила мне чистый, в который я высморкалась с горестным вздохом.
– Прошу прощения, – вымолвила я. – Не знаю, что на меня нашло.
– Ваша прежняя комната пока свободна. Няня Дженкинс работает в детском саду. Можете остаться на пару ночей. Если выкрою время, просмотрим новые вакансии сегодня вечером, – Сим взглянула на часы, – или завтра утром. А потом вы отправитесь домой, пока мы не подыщем новую семью. Откуда вы? Кажется, из Бирмингема?
– Нет. То есть, да. Из Бирмингема. Но я не могу.
Сим удивленно на меня взглянула.
– Боюсь, вам придется. Няня Дженкинс вернется в конце недели, а первого сентября к нам приедут новые студентки. – Она изучающе посмотрела на меня пару мгновений. – Никто не хочет возвращаться домой с поджатым хвостом. Тем более, – добавила Сим с сочувствием в голосе, – тот, кто покинул родное гнездо и обрел некоторую независимость. И все же это ненадолго. Нужно будет оплатить лишь билет. Сколько дней отпуска у вас осталось в этом году?
– Все.
– Я постоянно сетую, что няни не расходуют свой отпуск, – расстроилась Сим. – Столь длительный отпуск предусмотрен не просто так. При такой работе отдых крайне важен. Измотанная няня – никуда не годная няня.
– Мне нельзя в отпуск. Я должна найти работу. Пожалуйста, мисс Симпсон! – взмолилась я. – Половину жалованья я раз в квартал посылаю домой и не могу пропустить следующие месяцы.
Сим вздохнула.
– Кем работает твой отец? – спросила она мягко.
– У родителей бакалейная лавка. Мои братья и сестра дома, все четверо. Мальчики работают, а Элси, ей одиннадцать, второй год ходит в школу. Но учиться ей трудновато из-за слабости в руках и ногах. Видите ли, у сестры больной позвоночник. Она хромает. Обычно Элси не жалуется, однако временами бедняжке совсем невмоготу, поэтому носить тяжести или за кассой стоять она не в состоянии. Элси сложно удерживать вещи в руках, и она очень расстраивается и… В общем, я хотела бы, чтобы сестра продолжила учебу. Она умеет писать обеими руками. Специально выучилась, на случай, если правая рука совсем ослабеет.
Сим поставила чашку и, выдвинув один из ящиков своего стола, достала оттуда пачку писем.
– Я уже просмотрела заявки, но, повторюсь, летом поток желающих пригласить наших нянь превращается в скудную струйку. Обычно люди возвращаются к делам не раньше конца сентября. А для няни, у которой за плечами лишь год опыта… Так, что тут у нас?
Глядя, как Сим внимательно изучает бумаги, я судорожно сжала в руках перчатки.
– Помню, было письмо от дамы из Сент-Джонс-Вуд[15]… Где оно?.. Ах да. Они предлагают платить тридцать фунтов в год. Совершенно неприемлемо! Я напишу им о наших расценках.
– Колледж размещает свою рекламу? – спросила я.
– Боже, нет. Никогда не размещали, и миссис Уорд не собирается. Вот заявка от разведенной актрисы… Ну уж нет, такое нам точно не подходит!
– Я не против, – робко заметила я.
– Боюсь, что я против! – отрезала Сим.
Она извлекла из конверта очередное письмо.
– От миссис Чарльз Ингланд из Йоркшира.
Я терпеливо молчала.
– «Прошу вас выслать фотографию и самые подробные сведения о няне, а также указать рекомендуемый вами размер жалованья»… Уже лучше, – проговорила Сим. – Но куда же подевалось…
Она перевернула несколько оставшихся элегантно надписанных конвертов.
– Я видела заявку от дамы из… Ах да, Эдвардс-сквер. Миссис Эскью-Лэинг. Какое знакомое имя… «Мой дорогой друг, миссис Генри Кадоган[16], рекомендовала ваше учебное заведение…» Эксью-Лэинг… Кажется, они занимаются аукционами? – Сим плотнее сжала губы, пристально вглядываясь в письмо. – Нужно уточнить у миссис Уорд, но я почти уверена, что они владеют аукционными домами.
Я просияла и расправила плечи.
– Да, у них дома на Пиккадилли и, насколько я знаю, в Нью-Йорке. Ох… – вырвалось у Сим, заметившей отчаяние на моем лице. – Никаких зарубежных поездок. Полагаю, эта семья проводит в Лондоне лишь несколько месяцев. Спрашивать было бы глупо. Скажите, вы исключаете для себя только эмиграцию или путешествия по стране тоже?
– Я не имею ничего против поездок на поездах и на чем угодно еще. Главное, не выезжать из страны.
Меня начинал раздражать снисходительный тон Сим. Как будто мои доводы казались ей иррациональными и надуманными. Безусловно, Сим работала по собственному желанию, а не по необходимости. Она никогда не стояла в очередях, чтобы выслать почтовым переводом деньги своей семье, и никогда бы меня не поняла.
– Тогда, боюсь, вы весьма ограничены в возможностях, няня Мэй. Семьи, подающие заявки в Норланд, рассчитывают на гибкость. Если подождете пару недель, придут новые заявки, но я еще должна устроить нынешних выпускниц. Миссис Уорд осведомилась у доверенных лиц, и у нас назначено нескольких интервью. Кстати, – сверкнули золотом часы на поясе, – мне нужно спешить на встречу в Марилебон[17].
– А что насчет дамы из Йоркшира?
– А что насчет нее?
– Миссис… Ингланд.
Сим отыскала письмо и стала внимательно читать.
– Четверо детей: двое сыновей, две дочери. Семья владеет ткацкой фабрикой. – Судя по тону директора, Ингланды могли быть хоть акробатами. – Миссис Ингланд прочла о нашем колледже в газете, у них недавно скончалась няня, которая растила еще мистера Ингланда… Они ее очень любили… Требуется опыт работы с ранимыми детьми. Упоминает, что старший ребенок не совсем здоров. «Детская находится в отдельном крыле с собственным входом, там же устроено помещение для няни. Или, если она пожелает, можно выделить комнату в главном доме». Тут даже обсуждать нечего. – Директор перевернула страницу, чтобы взглянуть на подпись. – Собственное имя миссис Ингланд не указала.
– Я согласна.
– Вы готовы жить в такой глуши? Возможно, у них имеется дом в Лондоне, хотя я сомневаюсь. Здесь явно не центр торговли текстилем.
– Мне все равно, куда ехать, мисс Симпсон, – ответила я.
Она изучающе на меня посмотрела и продолжила читать письмо.
– Вы прошли обучение и, несомненно, владеете нужными навыками, но воспитание четверых детей – задача не из легких. Сдается мне, других нянь там нет, и вы окажетесь без помощи. Кроме того, о состоянии сына миссис Ингланд пишет уклончиво. Если мальчик инвалид, ему может понадобиться помощь специалиста-медика. Я напишу ей на неделе.
Мисс Сим вложила письмо в конверт, считая вопрос решенным.
– Я бы очень вас попросила отправить ответ с сегодняшней вечерней почтой, – произнесла я. – И сообщить миссис Ингланд, что нашли для нее няню.
Сим ответила не сразу.
– Няня Мэй, – наконец заговорила она, откинувшись на спинку кресла, – вам известно, почему стипендиальной программой я наградила именно вас?
Я ощутила легкую досаду: она все-таки не забыла.
– Нет, – помотала головой я.
– Если помните, я наблюдала за ходом экзамена, сидя в лекционном зале. Через некоторое время одна из абитуриенток уронила карандаш. И он выкатился почти к доске. Вы, не раздумывая, поднялись со своего места и подали девушке упавший карандаш. Вы прошли к задним партам, чтобы найти владелицу и вернуть ей пропажу, пожертвовав собственным экзаменационным временем. Еще не читая ваши ответы, я знала: вы достойны здесь учиться!
– Потому что я подняла карандаш? – удивилась я.
– Больше всего дети нуждаются в доброте, заботе и терпении. Будущую няню можно этим качествам научить, однако лучше, если они заложены с самого рождения. Когда мы беседовали после экзамена, я убедилась, что вы обладаете не только этими качествами, но и… – Сим прищурилась, подыскивая нужное слово, – целеустремленностью. Вы отчаянно хотели здесь учиться. Пожалуй, больше, чем любая другая абитуриентка на моей памяти. У вас есть жизненный опыт, няня Мэй, который для воспитания детей гораздо важнее образованности. Поверьте, гораздо важнее, чем способность пересказать поэму «Энох Арден».
Меня в очередной раз поразила способность директора помнить все до мельчайших деталей и видеть человека насквозь.
– Я думала, что Энох Арден – это премьер-министр. Я так и написала, – призналась я.
– Помню. – Едва заметная улыбка тронула уголок рта Сим, и атмосфера в кабинете немного разрядилась. – Вы уверены насчет Йоркшира? Как только я напишу миссис Ингланд, обратного пути не будет. Напоминаю: няни, которые трижды не справились, лишаются членства в колледже.
Я расправила плечи и твердо посмотрела директору в глаза.
– Я больше не подведу вас, мисс Симпсон. Даю слово.
– Очень хорошо. Я напишу миссис Ингланд, когда вернусь.
– По-моему, это идеальная семья, – сказала я, стараясь звучать уверенно.
– Идеальных семей не бывает, – с сухим смешком заметила Сим.
«Дорогая Элси!
Пишу тебе из Норланда, сидя на своей прежней кровати. Так странно снова оказаться здесь… Впрочем, несмотря на теплые воспоминания, мне уже не терпится поскорее уехать. Моя спальня, олицетворение христианской воздержанности, совершенно не изменилась: все те же страшные бежево-коричневые обои, шаткую половицу возле гардероба так и не починили, треснувшую каминную плитку тоже.
Я с детства привыкла делить комнату с маленькими детьми, которые быстро засыпают и иногда плачут. И совсем забыла, каково это, когда на соседней кровати твоя ровесница полночи читает с включенной лампой, а потом говорит с тобой шепотом в темноте. Мою соседку по комнате зовут няня Бэнфорд, днем она работает в детском отделении больницы. Возвращается поздно, но мы несколько раз мило побеседовали.
Я жду, пока выяснится, дадут ли мне новое назначение в семью в Йоркшире. Если это произойдет, в следующий раз напишу оттуда. Пожалуйста, помолись за меня! И не забудь сохранить мой адрес в надежном месте, когда придет письмо.
С Рэдлеттами я расставалась с тяжелым сердцем: они обходились со мной очень хорошо, и я успела к ним привязаться.
Надеюсь, ты продолжаешь учебу! Пожалуйста, передавай мой сердечный привет мальчикам и скажи маме, что я вышлю ей сентябрьское жалованье, как только его получу.
С любовью,
Руби»
В течение следующих нескольких дней все было устроено. Я нарочно не распаковывала вещи, дабы не создавать у окружающих, да и у себя самой, ложное впечатление, будто мой визит на Пембридж-сквер может затянуться. Кроме того, няня Дженкинс оставила в ящиках кое-какие свои вещи: полупустую коробочку с грушевыми монпансье, два или три запылившихся носовых платка и пустую тетрадь. Днем я отсиживалась в комнате или бродила по улицам, наблюдая, как листва на деревьях постепенно становится желтой, золотистой, карамельной. Тем временем мои рекомендации были высланы, билеты на поезд заказаны, а вещи выстираны и выглажены. Доктор, прислонив к моей спине стетоскоп, предупредил о влажном климате севера и дыме из труб ткацкой фабрики.
Утром, перед отъездом, я умылась, надела форму и позавтракала. Затем в последний раз заправила кровать, хотя знала, что не успеет на нее опуститься и пылинка, как горничная снимет постельное белье. У забора ждал кеб, и, спускаясь по лестнице, я смущенно смотрела на делегацию провожающих в вестибюле. Там стояла Сим с парой студенток, а также сама миссис Уорд, которая ласково взяла меня за руку и пожелала счастливого пути. Я ужасно стеснялась, так как не привыкла находиться в центре внимания, тем не менее успела заметить восхищенные взгляды выпускниц, которым не терпелось покинуть эти стены и начать самостоятельную жизнь.
Водитель захлопнул за мной дверцу кеба, и я, помахав скромной группе на крыльце, отодвинулась от окошка, мучимая жаждой и вспотевшая от волнения.
Автомобиль мчался на восток по Бэйсуотер-роуд, а я не могла избавиться от ощущения, что еду не в ту сторону – как будто стрелки на часах стали крутиться назад. Больше не будет походов в театр с другими нянями, не будет испеченных Эллен коржиков. Я вспомнила, что оставила в кресле экземпляр Woman’s Signal, который дочитала лишь до половины. За окном, словно жуки, медленно ползли вплотную друг к другу блестящие черные кареты, пестрела яркая реклама какао, мыла, горчицы, сменялись разные магазины и уличные торговцы, цветочницы, подметальщики перекрестков, чистильщики обуви… Первое время меня поражало огромное количество работавших на улицах детей, но постепенно они стали частью городского пейзажа и казались иным биологическим видом (что конечно же не так), в отличие от своих пухлых, розовощеких ровесников, за которыми присматривала я и мои коллеги-няни.
На дорогах, соединяющих разные концы города, образовались заторы, и от всех вокруг веяло раздражением и жаром. Когда кеб затормозил у вокзала Кингс-кросс, до отправления поезда оставалось лишь двадцать минут. Я расплатилась за поездку и дала водителю на чай, не преминув в очередной раз отметить горькую иронию судьбы: кто бы сорил деньгами!
Вокзал с головокружительно высоким арочным потолком напоминал гигантский стеклянный шар, заполненный паровозным дымом. Уточнив номер платформы, я стала пробиваться сквозь толпу. Я чуть не расплавилась от жары, пока добралась до пустого купе во втором классе. Мне хотелось поскорее открыть окно, как только поезд отъедет от окутанной дымом крытой платформы, и я начала нетерпеливо обмахиваться перчатками. Через пару минут раздался свисток кондуктора. Двери вагона с грохотом закрылись. Послышался мощный гудок, и поезд, набирая скорость, покатился по рельсам с утробой, полной угля, и «глазом», устремленным на север.
Глава 3
Далекий гудок паровоза вырвал меня из дремы. В Йоркшир мы прибыли уже ночью, в потолочной лампе болтались остатки керосина, которых едва хватало, чтобы давать свет. Еще несколько часов назад в Лондоне стоял жаркий летний день; теперь сквозь неплотно закрытое окно в купе пробирался холод, а стекло покрылось узорами дождя. Все еще в полусне я оглянулась, ожидая увидеть Элси с леденцом во рту, отца, смотрящего в окно, но потом сообразила, где нахожусь, и поняла, что поезд остановился.
Я проверила, в кармане ли кошелек, и спешно отправилась на поиски кондуктора. Когда я в Лидсе пересела на этот паровоз, он был набит битком. Со мной в купе ехала семья с тремя детьми. Сейчас вагон опустел, и я забеспокоилась, не проспала ли свою остановку. Кондуктор сообщил, что мне выходить на следующей. Разом нахлынули страх и облегчение, трепет и радость.
Я подняла с пола книгу, которую выронила во сне, и стала приводить себя в порядок. Вглядываясь в смутное отражение в темном окне, поправила выбившиеся пряди волос и завязала ленты накидки.