Красная перчатка Блэк Холли

Копы. Это копы.

Черт, я, похоже, вляпался.

– Мистер Шарп, эти двое хотели бы с вами побеседовать.

– Хорошо. А о чем?

– Мистер Шарп, – повторяет вслед за директрисой один из полицейских, белый, – я агент Джонс, а это агент Хант.

Тот, что в черных очках, согласно кивает.

Ага, ФБР? Федералы ничем не лучше копов.

– Очень не хочется отрывать вас от уроков, но, боюсь, нам нужно обсудить ряд весьма щекотливых вопросов. Здесь мы их обсуждать не можем, так что…

– Погодите-ка, – вмешивается Норткатт, – вы же не можете вот так просто забрать ученика из школы. Он еще несовершеннолетний.

– Можем, – вступает в разговор агент Хант; у него легкий южный акцент.

Директриса краснеет от досады, но Хант явно не намерен ничего объяснять.

– Если вы заберете отсюда этого мальчика, я немедленно свяжусь с нашим адвокатом.

– Свяжитесь, сделайте одолжение. Буду рад с ним побеседовать.

– Но вы даже не сказали, зачем он вам нужен.

– Боюсь, это секретная информация, – пожимает плечами Джонс. – Связанная с расследованием, которое мы ведем.

– У меня, полагаю, выбора нет? – спрашиваю я.

Они даже не потрудились ответить. Джонс кладет руку мне на плечо и легонько подталкивает к двери, а Хант вручает директрисе визитку, на тот случай, если она все-таки надумает звонить адвокату.

Уже на пороге я успеваю заметить выражение ее лица: никому Норткатт звонить не будет.

Да, игрок в покер из нее получился бы никудышный.

Меня заталкивают на заднее сидение черного «бьюика» с тонированными стеклами. Я судорожно пытаюсь вычислить, за что же именно меня повязали. Кредитка Клайда Остина и мой новый ноутбук? Или те служащие из отелей – мы же не платили по счетам? Бог знает, что еще натворила мама.

Интересно, федералы поверят, что это Остин на меня напал? Шишка-то уже почти прошла. Что именно нам шьют? Смогу ли я убедить их, что один во всем виноват? Я ведь несовершеннолетний, всего семнадцать, поэтому приговор вынесут как ребенку, а не как взрослому. Как выторговать свободу для мамы? Какую информацию выдать?

– Ну и, – начинаю я наугад, – куда же мы едем?

Агент Хант поворачивается, но из-за черных очков выражение лица невозможно распознать.

– Мы должны сообщить тебе некие конфиденциальные сведения, поэтому отвезем в нашу контору в Трентоне.

– Я арестован?

– Нет, – смеется он. – Просто побеседуем. Только и всего.

Я осматриваю двери. Непонятно, получится ли открыть замок и выскочить. Трентон – большой город, там много машин, по пути придется то и дело останавливаться. Светофоры, опять же. Не могут же они всю дорогу ехать по скоростному шоссе. Может, удастся ускользнуть. Позвоню по мобильнику. Успею кого-нибудь предупредить. Дедушку, например. Он-то сообразит, что делать.

Подвинувшись поближе к двери, я тянусь к замку, но в последний момент нажимаю кнопку стеклоподъемника. Никакого эффекта.

– Захотелось свежего воздуха? – веселым голосом спрашивает агент Джонс.

– Да, здесь душно.

Полный провал. Если не работают стеклоподъемники, то двери точно заблокированы.

Мимо окна проплывают низкорослые кусты. Мы въезжаем на мост, украшенный рекламным щитом: «Товарами из Трентона пользуется весь мир». За мостом машина несколько раз сворачивает и, наконец, паркуется возле безликого офисного здания. Мы заходим через черный вход, а агенты идут по обе стороны от меня.

В холле на полу лежит коричневый ковер, а больше там ничего нет. На каждой двери – кнопочная панель. В остальном же – совершенно обычное здание, на стоматологическую клинику похоже. Не знаю, чего именно я ожидал, но явно не этого.

На лифте мы поднимаемся на четвертый этаж. Точно такой же ковер.

Джонс набирает на панели код и открывает дверь. Хорошо бы, конечно, запомнить цифры, но я не настолько профессиональный мошенник. Он барабанит по клавишам просто молниеносно. Вроде бы там была семерка, больше ничего разглядеть не удалось.

В комнате без окон стоят убогий стол и пять стульев, на тумбочке пристроился пустой кофейник. На стене – огромное зеркало, видимо, за ним прячется еще одно помещение.

– Да вы издеваетесь? – киваю я на зеркало. – Я вообще-то телевизор смотрю.

– Погоди.

Агент Хант выходит, и через мгновение в той, другой комнате за стеклом зажигается свет. Там никого, кроме него нет. Хант возвращается.

– Видишь? Только мы трое.

Интересно, он не забыл упомянуть тех, кто прослушивает нас через какой-нибудь микрофон? Ладно, спрашивать не буду – лучше не испытывать судьбу. Нужно узнать, что происходит.

– Хорошо. Вы помогли мне уроки прогулять. Премного благодарен. Чем могу отплатить за услугу?

– А ты тот еще фрукт, – качает головой агент Джонс.

Я пытаюсь казаться скучающим, а сам внимательно его изучаю. Низенький и приземистый, как бочонок, редкие русые волосы пшеничного оттенка, над тонкой верхней губой – шрам. Пахнет от него лосьоном после бритья и несвежим кофе.

Ко мне наклоняется Хант:

– Знаешь, невиновные, попав к федералам, обычно очень расстраиваются. Требуют адвоката, кричат о нарушении прав. А вот преступники спокойны, прямо как ты.

Хант более худощавый, чем его коллега, он выше и старше – в коротко стриженых волосах пробивается седина. В его голосе странные модуляции, будто он обращается с кафедры к пастве. Наверняка, кто-то из родственников – священник.

– Это потому, что подсознательно преступники хотят, чтобы их поймали, так психологи говорят, – вторит Джонс. – Как думаешь, Кассель? Ты хочешь, чтобы тебя поймали?

Я пожимаю плечами:

– Тут кто-то чересчур увлекается Достоевским.

Уголки губ у Ханта слегка приподнимаются в усмешке.

– Так вот чему вас учат в этой распрекрасной частной школе?

– Да, именно этому нас там и учат.

В его голосе слышится такое явное презрение, что я делаю себе мысленную пометку: «Он думает, мне в жизни все дается легко, а это значит, ему самому ничего легко не давалось».

– Слушай, пацан, – прокашливается Джонс, – двойная жизнь – не шутка. Мы все знаем про твою семью. Мы знаем, что ты мастер.

Я замираю, буквально примерзнув к стулу. Как будто кровь застыла в жилах.

– Я не мастер.

Убедительно получилось или нет? Сердце учащенно бьется, в висках пульсирует кровь.

Хант берет со стола папку и достает какие-то бумажки. Что-то знакомое. Точно! Такие же бумажки я стащил из клиники сна. Только на этих значится мое имя. Это же результаты теста.

– После того, как ты сбежал из клиники, доктор Черчилль послал это одному из наших сотрудников, – рассказывает Джонс. – Результат положительный. Парень, у тебя гиперинтенсивные гамма-волны. Только не говори, что не знал.

– Но ему же не хватило времени, – мямлю я оторопело.

Вспоминаю, как понял, что собирается сделать доктор, как сорвал с себя электроды и выбежал из кабинета.

Агент Хант все прекрасно видит:

– По всей видимости, вполне хватило.

Тут они решают смилостивиться и предлагают мне перекусить. Агенты уходят, а я остаюсь один в запертой комнате. Бессмысленно пялюсь на листок с записью собственных гамма-волн. Одно понятно: я влип, основательно и наверняка.

Достаю мобильник. Стоп – они же ведь именно этого и ждут, так? Чтобы я кому-нибудь позвонил. И о чем-нибудь проболтался. Даже если за стеклом никого нет – здесь наверняка повсюду звукозаписывающая аппаратура; комната-то явно предназначена для допросов.

И скрытые камеры, конечно же.

Роюсь в меню телефона, нахожу камеру, включаю вспышку и принимаюсь снимать стены и потолок. Еще раз, и еще. Вот оно. Отражение. Просто так камеру заметить невозможно – она вмонтирована в раму от зеркала, но на фотографии ясно видно крошечный засвеченный вспышкой объектив.

Я с улыбкой запихиваю в рот пластинку жевательной резинки.

Через минуту жвачка становится мягкой, теперь можно заклеить камеру.

В комнате тут же появляется агент Хант с двумя чашками в руках. Так бежал, что даже расплескал кофе и заляпал себе манжеты. Наверняка обжегся.

Интересно, почему он испугался, когда камера вышла из строя? Думал, что я сбегу? Из запертой комнаты мне выйти не под силу, я просто выпендривался, хотел им показать, что не куплюсь на их дешевые фокусы.

– Шарп, ты думаешь, это смешно?

Почему он переполошился?

– Выпустите меня. Сейчас начнется занятие по лепке, а вы говорили, я не арестован.

– Тогда придется вызвать родителя или опекуна.

Хант ставит кофе на стол. Успокоился. Значит, этой просьбы от меня ждали. Все снова идет по заранее известному им сценарию.

– Мы можем позвонить твоей матери и пригласить ее сюда, ты этого хочешь?

– Нет. – Они меня переиграли. – Не хочу.

Хант с довольным видом вытирает рукав салфеткой:

– Вот и я так подумал.

Взяв чашку, я медленно делаю глоток.

– Видите, вам даже не пришлось мне угрожать вслух. Право слово, не арестант, а просто подарок.

– Послушай-ка, умник…

– Что вам надо? К чему все это? Ладно, я мастер, что с того? У вас нет никаких доказательств, что я над кем-нибудь работал. Не работал и в будущем не собираюсь. А значит, я не преступник.

Уф, я вру напропалую и почему-то испытываю облегчение. Пусть попробуют-ка возразить.

Хант моему вопросу не обрадовался, но и не насторожился вроде.

– Кассель, нам нужна твоя помощь.

Я так смеюсь, что кофе попадает не в то горло.

Хант открывает было рот, но тут распахивается дверь и на пороге появляется Джонс. Где он, интересно знать, шатался все это время? Обещанного обеда не принес.

– Я слышал, ты тут откалываешь разные номера.

Он бросает взгляд на залепленный жвачкой объектив – значит, либо просмотрел запись, либо кто-то ему рассказал.

Я пытаюсь прокашляться, но получается не очень.

– Кассель, послушай, – вмешивается Хант, – на свете много таких детишек, юных мастеров, которые связались с неподходящей компанией. Но ты можешь все изменить, твои способности не обязательно использовать во зло. Существует правительственная программа, молодых мастеров учат контролировать свой дар, использовать его на благо правосудия. Мы тебя с радостью порекомендуем для такой программы.

– Но вы даже не знаете, какая у меня магия.

Очень-очень надеюсь, что не знают.

– Мы принимаем разных мастеров, Кассель, – поддакивает Джонс.

– Даже мастеров смерти?

Он внимательно смотрит мне в лицо.

– Так ты мастер смерти? Если так, все очень серьезно. Это опасный дар.

– Но я не говорил, что я мастер смерти.

Я стараюсь, чтобы слова прозвучали неубедительно. Пусть думают, я мастер смерти, как дедушка; или мастер удачи, как Захаров; мастер снов, как Лила; мастер физической силы, как Филип; мастер памяти, как Баррон; мастер эмоций, как мама. Да кто угодно. Только бы не догадались, что я мастер трансформации. Последний раз такой появлялся в Штатах аж в шестидесятых. Уверен: сцапай меня ребята из правительства, вряд ли выпустят просто так и отправят в школу доучиваться.

– За эту программу отвечает одна женщина, агент Юликова, – продолжает Джонс. – Мы бы хотели вас познакомить.

– Какое это все имеет отношение к происходящему? Какая помощь вам от меня нужна?

Очень уж похоже на мошенничество: они странно себя ведут, обмениваются мрачными взглядами, когда я отворачиваюсь. Все эти разговоры про секретную правительственную программу, щедрые предложения – меня словно прощупывают. Только вот почему? Почему именно меня?

– Можешь не отрицать – нам известно о твоих связях с преступным кланом Захаровых.

Когда я пытаюсь возразить, Джонс поднимает руку.

– Можешь ничего не говорить. Но знай, за последние три года по приказу Захарова совершались многочисленные заказные убийства – убирали как членов его собственной шайки, так и посторонних людей. Мы обычно не вмешиваемся, когда бандиты убивают друг друга – пускай, но совсем недавно погиб один из наших информаторов.

Он кладет передо мной на стол черно-белую фотографию. По спине пробегают ледяные мурашки.

На снимке лежащий на боку человек. Ему несколько раз выстрелили в грудь, на рубашке расплылось огромное черное пятно. Весь ковер под ним в крови. Лицо толком не разглядеть из-за рассыпавшихся темных волос. Но это лицо я все равно узнаю где угодно.

– Его застрелили прошлой ночью, – рассказывает Джонс. – Пуля прошла между седьмым и восьмым ребром и угодила прямо в правое предсердие. Он умер на месте.

Меня будто кто-то ударил кулаком в живот.

Я отталкиваю от себя фотографию.

– Зачем вы мне это показываете? – мой голос дрожит. – Это не Филип. Это не мой брат.

Я уже на ногах. Даже не помню, как вскочил со стула.

– Успокойся, – требует Хант.

В ушах гудит, словно накатила приливная волна. Я кричу на них:

– Это какой-то обман! Признайтесь! Это обман!

– Кассель, ты должен нас выслушать, – настаивает Джонс. – Убийца все еще на свободе. Ты можешь помочь нам найти убийцу своего брата.

– Вы сидели тут и болтали со мной, а мой брат был мертв? Вы знали, что он мертв, но вы… вы… – бормочу я. – Нет. Нет. Зачем вы это делаете?

– Мы знали, что после таких новостей с тобой нелегко будет поговорить, – признается Джонс.

– Нелегко? – повторяю я.

Бессмыслица какая-то. И тут меня озаряет. Это тоже бессмыслица, этого не может быть.

– Вашим информатором был Филип? Да ни в жизнь. Он бы не стал. Он ненавидит стукачей.

Ненавидел. Он ненавидел стукачей.

В моей семье свято верят: к копам идут на поклон только законченные трусы и подлецы. Полиция и так может в любой момент сделать с мастерами что вздумается – мы же как-никак преступники. Так что сотрудничать с копами – то же самое, что лизать ботинки заклятого врага. Если на кого-то настучал, предал не только своих. Предал самого себя. Помню, Филип однажды рассказывал про одного типа из Карни. Тот заложил кого-то по мелочи, стариковские разборки, я этих людей не знал. Так брат каждый раз сплевывал на пол, когда упоминал имя того стукача.

– Филип пришел к нам около пяти месяцев назад, – поясняет Хант. – В апреле. Сказал, хочет изменить свою жизнь.

Я мотаю головой. Не может быть. Наверное, брат пошел к федералам, потому что ему некуда было больше податься. Из-за меня. Я разрушил его план и помешал убить Захарова. Если бы все получилось, лучший друг Филипа, Антон, встал бы во главе преступного клана, а сам Филип бы разбогател. Но вместо этого он погиб, из-за меня. Наверняка виноват Захаров. Кому еще нужно его убивать? Захаров обещал не трогать мою семью, но чего стоят его обещания? Особенно, если он узнал о сделке Филипа с федералами. Какой же я идиот, нельзя было ему верить.

– Мать знает о смерти Филипа?

Я заставляю себя сесть обратно на стул. Меня буквально душит чувство вины.

– Мы старались ничего не разглашать, – отвечает Джонс. – Твоей маме позвонят и сообщат обо всем, как только ты уедешь отсюда. А мы тебя надолго не задержим. Сочувствую, держись!

– Так обычно на открыточках пишут. Знаете, такие, с котятами.

Я не узнаю свой голос.

Агенты на меня косо смотрят.

Неожиданно обрушивается сбивающая с ног волна усталости: так и тянет лечь, положить голову на стол прямо здесь. Но Джонс не унимается:

– Твой брат хотел порвать с организованной преступностью. Просил нас найти его жену: он собирался попросить прощения за то, что ей пришлось пережить. Мы включили бы их обоих в программу защиты свидетелей, а он обещал за это сдать Захаровского наемника. Даже, может, самого Захарова удалось бы прижать. Тот убийца настоящий психопат. Филип рассказал нам о шести мастерах – его жертвах. А мы даже не знали, что они мертвы. Твой брат пообещал показать, где спрятаны тела. Он действительно пытался начать все с начала. И умер ради этого.

О ком они говорят? Точно не о Филипе.

– Так вы нашли Мору?

Мора сбежала из города прошлой весной и сына забрала. Потому что узнала о том, как Баррон менял ее память: заставлял забывать ссоры с мужем, оставлял только приятные воспоминания, нереально-сказочные. Но проблемы-то остаются, неважно помнишь ты о них или нет, и все равно рано или поздно дают о себе знать. К тому же у проклятий есть побочные эффекты – музыку, например, начинаешь слышать, ненастоящую.

Филипа ее отъезд подкосил. Брат винил во всем меня, даже больше, чем Баррона. Нечестно. Хотя, по правде, о проклятии она узнала именно благодаря мне: я подарил ей талисман памяти. Все равно, не я их брак разрушил.

Мне и так есть, в чем себя винить.

– Да, – кивает Джонс. – Мы как раз сегодня с ней говорили. Мора в Арканзасе. Первый раз связались с ней около недели назад, и она согласилась выслушать Филипа. Мы собирались сначала дать им поговорить по телефону. Но теперь она заявила, что не приедет, даже тело забирать не хочет.

– А от меня-то вам что нужно?

Скорее бы все закончилось.

– Филип говорил, у тебя тоже был доступ к информации, – вступает Хант. – Нужной нам информации. Ты знаешь некоторых известных ему личностей, к тому же у тебя с семьей Захарова даже более тесные связи, чем у него.

Лила, он почти наверняка имеет в виду Лилу.

– Я не…

– Мы знаем, – перебивает Джонс, – что Захаров уже давно убирает людей. Раз и все! Никаких следов – ни тел, ни доказательств. Мы даже не знаем, как он или его мокрушник это делают. Просто взгляни на дела. Пожалуйста. Может, увидишь знакомое лицо. Расспроси кого-нибудь. Твой брат был нашей первой серьезной зацепкой, а теперь он мертв.

Агент разочарованно качает головой.

Я стискиваю зубы и Джонс отводит глаза. Может, дошло, что он ведет себя как последний козел. Что для меня брат был все-таки живым человеком, а не какой-то там зацепкой.

Что если я начну «расспрашивать», то тоже вполне могу схлопотать пулю.

– Вы хоть пытались найти убийцу?

Они, похоже, кроме Захарова ни о чем и думать не могут.

– Конечно, пытались и сейчас пытаемся. Это наша первостепенная задача.

– Любая ниточка в этом деле сразу же приведет нас к нему, – агент Хант встает. – Взгляни на материалы расследования. Вот видишь, насколько мы с тобой откровенны.

Я неохотно выхожу вслед за ним в коридор. Открывается еще одна дверь, и мы оказываемся в той комнате, за зеркалом. Агент жмет кнопку на каком-то экране.

– Это секретная информация, – Джонс словно ждет, что я проникнусь. – Ты же умный мальчик – никому не проболтайся.

На маленьком цветном мониторе дом Филипа и Моры. Вечернее солнце почти скрылось за верхушками деревьев, свет отражается от крыш. Над подъездной дорожкой воздух плавится от жары. Двери в квартиру брата не видно, но я знаю: она как раз справа, там, где заканчивается экран.

– В их многоквартирном доме недавно установили камеру наблюдения, – тихо объясняет Хант. – После какого-то ограбления. Повесили ее под дурацким углом, но нам удалось получить это изображение.

По дорожке проходит кто-то в темном плаще. Слишком близко и слишком быстро – почти ничего не разглядеть. Камера нацелена низко – лицо с такого ракурса не снимешь, но видно развевающийся черный рукав и тонкие пальцы, затянутые в кожаную перчатку. Кроваво-красную кожаную перчатку.

– Все. Больше никто не входил и не выходил. Похоже на женский плащ, и перчатка тоже вроде женская. Если это и есть убийца Захарова, то пистолетом она пользуется нечасто. Но мастера смерти применяют и немагическое оружие, когда, например, слишком сильно пострадали из-за отдачи. Это обычно их и выдает. Конечно, может, она и не тот убийца. Может, Захаров ее недавно завербовал и на дело послал без особой причины – просто хоть кого-то надо было послать. Так что, возможно, женщина и не связана напрямую с его организацией.

– То есть, вы и понятия не имеете, кто это.

– Мы уверены, убийца Захарова узнал, что Филип собирается его сдать. Или ее. Мы навели справки о твоем брате у своих информаторов: он недавно поссорился с боссом. Это как-то связано с дочерью Захарова, Лилой.

– Лила его не убивала, – отвечаю я машинально. – Лила не мастер смерти.

Джонс весь вскидывается.

– А какой она мастер?

– Не знаю я!

Но моя ложь очевидна.

Лила – мастер снов, и притом очень могущественный. Она может заставить людей ходить по ночам, выходить из своих домов. Из школьных общежитий.

Хант качает головой:

– Последним, кто входил в квартиру твоего брата, была женщина в красных перчатках. Больше нам ничего не известно. Надо ее найти. Давай сосредоточимся на этой задаче. Ты можешь помочь. Добудь нам информацию, которую не успел сообщить Филип. Иначе получается, твой брат погиб напрасно. Мы уверены: те исчезновения, загадочные убийства и его смерть как-то связаны.

Как трогательно. Будто последним желанием Филипа было, чтобы я вместо него помог федералам. Так я и поверил. Но перед глазами все еще стоит та женщина с записи видеокамеры.

Агент Джонс достает какие-то папки.

– Вот имена, которые назвал твой брат. Он клялся, что этих людей убили по приказу Захарова, а тела спрятали. Посмотри, вдруг ты кого-нибудь узнаешь или что-то слышал. Важна любая зацепка. И, разумеется, мы рассчитываем, что ты никому не покажешь эти документы. О нашей встрече никто не должен знать, так лучше и для тебя, и для нас.

Я по-прежнему пялюсь на экран – на тот размытый кадр, будто пытаюсь узнать незнакомку. Но что тут разглядишь – лишь кусочек плаща и краешек перчатки.

– В школе знают, что вы меня увезли. Норткатт знает.

– Думаю, мы сумеем договориться с твоей директрисой, – улыбается Хант.

У меня зарождается чудовищное подозрение, но я сразу же гоню прочь страшную мысль, даже до конца ее не обдумав. Я бы никогда не смог убить Филипа.

– Значит, я теперь работаю на вас? – я делано улыбаюсь.

– Что-то вроде того. Помоги нам, а мы порекомендуем тебя для программы агента Юликовой. Она тебе понравится.

Что-то я сомневаюсь.

– А если я не захочу участвовать в этой программе?

– Мы же не мафия, – успокаивает Хант. – Решишь от нас уйти – уходи.

Да-да, запертая дверь в комнате для допросов, заблокированные двери машины.

– Ну да, конечно.

Агенты отвозят меня обратно в Веллингфорд. Но половину занятий я уже пропустил. Черт с ним, с обедом. Я отправляюсь в комнату, запихиваю папки с фотографиями под матрас и усаживаюсь ждать. Вот сейчас меня вызовет комендант.

Вызовет и скажет: «Мне так жаль, примите наши соболезнования».

А уж мне-то как жаль.

Глава четвертая

Лицо у Филипа блестит, словно воск. Наверное, натерли чем-то, чтобы не разлагалось. Я подхожу к гробу попрощаться и только тут замечаю, что его накрасили какой-то специальной косметикой. Если внимательно приглядеться, видно незакрашенные участки: полоски мертвенно-бледной кожи за ушами и на руках, между манжетами и перчатками. На Филипе костюм, который выбрала мама, и черный шелковый галстук. При жизни он такое, по-моему, ни разу не надевал, но вещи наверняка его. Волосы аккуратно приглажены и завязаны в хвост. Воротник рубашки почти полностью закрывает ожерелье из шрамов – отличительный знак Захаровских громил. Правда, в этой комнате все и так прекрасно знают, чем он занимался.

Я встаю на колени перед гробом. Но мне нечего сказать брату. Я не жажду его прощения и сам его не простил.

– Они у него вытащили глаза? – спрашиваю я Сэма, усаживаясь на место.

Желающие попрощаться все прибывают. Мужчины в черных костюмах отхлебывают из фляжек; женщины в черных платьях щеголяют туфлями с острыми, точно ножи носами.

– Наверное, вытащили, – откликается Сэм, удивленный моим вопросом. – Скорее всего, заменили на стекляшки, – он чуть бледнеет. – А тело накачали дезинфектором.

– Ага.

– Старик, извини, зря я это сказал.

Я качаю головой:

– Я же сам спросил.

На Сэме почти такой же костюм, как на Филипе. А на мне папин, тот самый, который пришлось тогда отдать в химчистку – смыть кровь Антона. Жутко, знаю, но что было делать? Либо его надевать, либо школьную форму.

К нам подходит Даника в темно-синем облегающем платье и жемчужном ожерелье. Она словно нарядилась собственной матерью.

Страницы: «« « 12345 » »»