Дом Безгласия Дэшнер Джеймс
– Убирайся отсюда к черту! – выкрикнул я, борясь с инстинктивным желанием как следует врезать отродью человека, ставшего источником моих бед. – Ни слова больше! Вон из дома моего отца!
Если кровь может кипеть от гнева, то моя уже выкипела и загустела. Я ощущал, как горит кожа на лице.
– Ты хотя бы меня выслушай, – настаивал Дикки Гаскинс.
Я рявкнул на него, используя слова, которые мама запрещала произносить. Затем мной овладела какая-то одержимость, и я набросился на Дикки, схватил его за рубашку и потащил за собой. Не знаю, откуда взялись силы, – но я приподнял его и шмякнул о бетонный пол веранды. Я услышал, как воздух покидает его легкие. Родословная Дикки была ни при чем; неподдельный ужас, отразившийся на его лице, переключил во мне какой-то рычаг. Не знаю, почему, но я отвел назад руку, сжал ее в кулак и приготовился ударить в уязвимое лицо, так похожее на лицо Коротышки Гаскинса.
– Папа? – донесся справа нежный ангельский голосок.
Мой кулак завис где-то между Дикки и небом. Я обернулся; все четверо детей стояли рядом, наблюдая мой приступ ярости. Наверное, вышли через заднюю дверь и обежали вокруг дома. Говорила Хейзел, причем крайне душераздирающим тоном, который верно передавал чувства всех. Даже Уэсли, к которому я часто относился так, словно он мудрее и старше меня, смутился, как маленький ребенок. Логан хныкал, размазывая слезы по щекам. Хотя я ожидал такое скорее от Мейсона.
Я вынырнул из транса. Бросил Дикки и, спотыкаясь, пятился назад, пока не уперся в стену. Папа так и стоял в дверях, неподвижно и молча.
– Простите меня, – прошептал я. Кажется, никто не расслышал, даже дети, к которым я и обращался.
– Ничего страшного, – произнес Дикки, вставая на ноги и отряхиваясь. Он принял мои слова на свой счет. – А теперь позвольте приступить…
– Уходи! – выкрикнул я, на этот раз разозленный тем, что он заставил меня сорваться в присутствии детей. – Вон отсюда, чтобы я тебя здесь не видел! – Однако я смотрел не на него. Мои взгляд сфокусировался на Уэсли, который, в свою очередь, изучал меня – взглядом мудрой совы из детского фэнтези.
Я не знал, что говорить и что делать. Я не столько беспокоился за то, что Уэсли – в первую очередь он – стал свидетелем моей вспышки гнева, сколько за то, что придется объяснять, какая причина ее вызвала. В лице Дикки я увидел его отца, а в его отце видел все плохое, что когда-либо со мной случалось.
И теперь я стоял, тяжело дыша, словно после сотни приседаний. Дети ожидали услышать от меня какие-то слова, чтобы понять мою реакцию. Я подумывал избавить их от кошмарных подробностей, однако выбора не было, и открыл рот, не зная, с чего начать.
– Дети, послушайте…
Но я не успел. Дикки издал такой звук, словно его рвало. Я посмотрел на него в недоумении – сейчас со стыдом вспоминаю, что не ощущал никаких опасений, только нездоровое любопытство. Странный звук. Слишком неестественный для того, чтобы исходить из человеческого тела; любой сразу поймет – творится что-то страшное, смерть стучит в дверь, и без помощи врачей ее не удержать за порогом.
Дикки бился в конвульсиях, схватившись за шею обеими руками. Глаза выпирали из орбит, лицо отекло и покраснело – а точнее, побагровело, – под кожей выступили сухожилия, похожие на струны. Он скорчился и наконец свалился с веранды, с высоты трех футов, и плюхнулся прямо в цветущую азалию. Из горла продолжали извергаться душераздирающие звуки.
– Черт, да сделайте же что-нибудь! – выкрикнул мой отец, всем и никому конкретно.
Дети сбились в кучу перед верандой, словно стайка волчат, сохраняя дистанцию, но не в силах не смотреть. В глазах плескался ужас, который, как я надеялся, никогда их не настигнет.
– Дэвид!
Папа наконец оттолкнулся от двери и направился туда, куда упал Дикки. Потребовалось назвать меня по имени, чтобы вырвать из транса, однако я двигался быстрее и первым достиг извивающегося на земле человека. Нырнул в куст азалии, оцарапался о колючки, опустился на колени, оцарапался еще больше и оценил ситуацию.
Наш визитер был в плачевном состоянии. Лицо превратилось в один чудовищный синяк и раздулось; казалось, достаточно ткнуть булавкой, и оно лопнет. Чудо, что глаза еще не вывалились из глазниц. Диагноз понятен и без врача – мужчина задыхался; еще немного, и он умрет прямо здесь в кустах. Однако я не мог предположить, какой предмет застрял у него в горле и перекрыл воздух.
– Папа, звони в «Скорую»! – Я растопырил руки в воздухе над Дикки, не имея понятия, что делать, Несчастный извивался и делал рвотные движения. Багровое, как маршмэллоу, лицо вот-вот лопнет, если это раньше не случится с глазами. Мужчина лежал на спине, уставившись в небо, словно ожидал ангелов, которые придут по его душу.
– Дикки, – произнес я, пытаясь скрыть страх в голосе. – Замри на секунду. Мне нужно… – Я не знал, что нужно мне и что нужно ему. Ощупал его руки, по-прежнему обхватывавшие шею, затем грудь и участок лица вокруг широко открытого рта. Дикки затих; наверное, ему совсем худо. – Дикки! Я попробую прием Геймлиха[5]!
Можно подумать, объявление вслух о намерениях усилит мою способность исполнить их!
Упершись коленями в азалию, чтобы не упасть, я схватил Дикки за плечи, перевернул на бок, и далее на живот. Затем перешагнул через него и обхватил туловище, сцепив руки у него на животе. Ветки кустарника царапали меня. Я был более чем убежден, что мне не суметь поднять Дикки, тем не менее крепко сжал его и изо всех сил потянул вверх.
– Вставай! Дикки, вставай! – Я принялся работать руками, как насосом, ритмично вдавливая кулаки ему в живот, одновременно пытаясь сам подняться на ноги. Если бы я тренировался оказывать первую помощь, мои дети обхохотались бы – настолько нелепо выглядели попытки. – Дикки, оторви свой зад от земли!
Вероятно, где-то посреди напряженных позывов на рвоту и предсмертных корчей в мозгу у Дикки что-то замкнуло, потому что он услышал меня и сумел кое-как принять вертикальное положение. И когда мы уже стояли, я смог выполнять прием Геймлиха должным образом – миллион раз видел это в кино.
Однако прием не срабатывал.
Я вдавливал кулаки Дикки в живот, сжимал изо всех сил, приподнимал его тело. Он снова оседал, и я снова делал то же самое. Мы повторили этот бесполезный танец более десяти раз, и все безрезультатно. Дикки заметно ослаб, потому что его дыхательные пути были полностью заблокированы. Мужчина угасал прямо у меня на руках.
Кто-то толкнул меня в бок. Я с удивлением осознал, что костлявое плечо принадлежало моему сыну Уэсли. Он двинул меня достаточно сильно; я выронил Дикки, и тот снова упал – на сей раз шлепнувшись мимо куста, на траву. Глаза больше не вываливались из орбит.
– Папа, у него язык запал.
Наверное, я в жизни не слышал более нелепого набора слов. Во всяком случае, в критический момент фраза показалась мне совершенно бессмысленной.
– А? – выдохнул я.
Уэсли не ждал ответа. Он опустился на землю, коснувшись коленями раздутой багровой щеки Дикки. Я изумленно наблюдал, как мой сын одной рукой сжал щеки несчастного – причем очень крепко, – а другой начал открывать ему рот. Вначале он встретил сопротивление, но затем рот легко распахнулся – словно мыльный пузырь лопнул. Уэсли полез в зияющую пасть рукой, которой до того сжимал лицо Дикки. Кисть погружалась все глубже и глубже. Уэсли прикусил нижнюю губу, отведя взгляд в сторону с выражением крайней сосредоточенности. И я даже на смертном одре буду утверждать, что рука погрузилась в тело по локоть.
– Есть! – воскликнул Уэсли. Он вынул руку изо рта Дикки и в изнеможении опустился на азалию. А вот Дикки задышал – с усилием, но размеренно: вдох-выдох, словно раздувая мехи у себя внутри. Затем пришел черед кашля, судорожных хрипов и других неприятных звуков, которые и следовало ожидать от человека, который едва не умер, проглотив собственный язык.
Я находился достаточно близко, и увиденное повергло меня в шок. Все вокруг стало нереальным. Младшие дети плакали. Папа куда-то исчез. Воздух был слишком неподвижным. Что-то не так – словно материя во вселенной вернулась в состояние до сотворения мира.
В моем мозгу снова пронеслась цепочка событий. У нас на пороге появляется сын серийного убийцы, человека, причинившего мне больше вреда, чем все другие встретившиеся в жизни злодеи, вместе взятые. И этот сын убийцы заявляет, что пришел посмотреть на меня. А затем, без видимой причины, давится собственным языком. А мой сын, никогда до того не намекавший, что он знает, как спасти человека в столь плачевном состоянии, оказывает ему первую помощь.
Все это было странно само по себе, однако я должен сказать вам: тайна, которая за этим скрывалась – и частично просочилась наружу в эти страшные минуты, – касалась событий настолько трагических, что я не в состоянии описывать их даже сейчас.
Поэтому сперва нам лучше вернуться в тот год, когда все началось.
Глава 4
Март 1989 года
Линчберг, Южная Каролина
Мне 16 лет
Все ужасы, случившиеся в моей жизни, проистекают из одного дня – когда мы с Андреа Льеренас отправились на прогулку в лес.
В тот день Андреа произнесла слова, которые разбили мне сердце. Я буквально ощутил боль в ушах, когда звуковая волна достигла слухового прохода. Слова хлестнули меня наотмашь и разрушили образ самой совершенной из всех девушек, когда-либо ходивших по земле.
– «Led Zeppelin» ничуть не лучше остальных твоих хэйр-метал-групп.
Мы брели вдоль заброшенной железной дороги. Рельсы остались такими же прямыми, разве что слегка заржавели и износились от времени. Перед нами во всей красе раскинулись свидетельства конца зимы и наступления весны. Дубы, березы и клены оделись в зеленую листву, вернув себе превосходство над соснами, которые выстояли даже в холодные месяцы. Подлесок вновь ожил; кустарники, вьющиеся растения и травы заполнили зимние пустоши, отчего лес стал выглядеть густым и веселым. Уже пробивались ранние цветы – местами красные и голубые, но в основном желтые. Воздух пах свежестью и вибрировал от неумолчного жужжания насекомых, которое создавало особый фон – тот, что в лесу считался своего рода тишиной.
Итак, я прогуливался среди этой красоты с девушкой, самой лучшей своей подругой, и чувствовал себя на пике счастья, пока она не произнесла те слова и не испортила мне настроение.
Я остановился на прогнившей шпале и попытался свести все к шутке.
– Постой. Кажется, у меня что-то со слухом. – Я засунул в ухо мизинец и начал вращать им, словно выковыривая серу. – Ты не могла такого сказать, я, наверное, ослышался. Но даже если и сказала, ты все равно не могла…
– Ну-у… – ответила Андреа. – «Poison», «Skid Row», «Guns ’N Roses», «Led Zeppelin» – все они одинаковые. А для меня «одинаковые» значит паршивые.
Я чуть не соскользнул со шпалы, словно ее намазали глиной. Обеими руками потер виски.
– Ты неправа как минимум по двум пунктам. Во-первых, каждая из этих групп потрясная. Только «Led Zeppelin» не имеет с ними ничего общего. Совершенно ничего. Это совсем другой уровень. То есть они потрясные, но… «Led Zeppelin» потряснее.
– У них у всех длинные волосы?
– Да, но…
– И все они позорно одеваются?
– Да, но…
– И все играют посреди композиции жуткое соло на гитаре, которое никто не хочет слушать?
– Они разные. Все группы потрясные, а одна из них потряснее всех. Конец дискуссии.
– Против такого красноречия не попрешь. Не знаю, как еще с тобой спорить. – Она сложила руки и преувеличенно громко вздохнула, признавая поражение. – Разве что сказать, что все эти группы отстой.
– Конечно, куда им до Мадонны или Тиффани…
– Возьми свои слова обратно! Немедленно! – воскликнула Андреа и обвила руками мою шею. Дело, как всегда, закончилось несколькими поцелуями.
Как описать удовольствие от этих трех вещей – ее смеха, ее объятий, ее поцелуев? Я не из тех, кто теряет рассудок, когда дело касается любви, однако Андреа олицетворяла для меня счастье, была путеводной звездой в тумане и в сумраке, вечных спутниках отрочества. Если бы Андреа не присутствовала в моей жизни в последующие месяцы, я бы совершенно точно не выжил.
Она отступила на шаг, с сожалением уронив руки.
– Может, пойдем наконец искать тропинку?
– Если ты настаиваешь. – Я воспользовался моментом, чтобы полюбоваться ею. Каштановые волосы, смуглая кожа, четко очерченные скулы. А глаза… Темные, лучистые, бездонные окна в ее блестящий ум – вот что я любил в подруге больше всего. Впрочем, я любил ее всю.
– Почему ты так смотришь?
– Пытаюсь заглянуть тебе в душу. Что-то произошло, и заставило тебя утверждать, будто «Led Zeppelin» и «Poison» – одно и то же!
– Не спорь со мной. И хватит на тему отстойных групп!
Андреа развернулась и бросилась бежать, а я припустил за ней.
Как и большинство вещей на свете, проживание на ферме в Северной Каролине имело свои плюсы и минусы. Я не буду перечислять минусы, которые здесь присутствовали во множестве (повторяю, как и во всем другом), однако плюсы были просто чудесны. Никаких двенадцатиполосных шоссе, смога, гангстеров, трафика; другими словами, ничего из того, с чем сталкиваются жители больших городов. Наивно? Разумеется. Сейчас я понимаю, насколько был смешон, причем во многих отношениях. Но тогда нас все устраивало.
А самый большой плюс – абсолютный простор, в котором мы жили. Куда ни глянь, везде поля, леса и болота – казалось, им нет конца. Мы с Андреа обожали исследовать окрестности; клянусь, даже если заниматься этим по десять часов ежедневно в течение десяти лет, то все равно в изобилии остались бы еще неизведанные чудеса. Скалы, скрытые под поверхностью болот и выступавшие наружу небольшими островками, о которых никто не знал. Заброшенные семейные кладбища, надгробные камни, утонувшие в земле и затянутые кудзу – стелющимся растением. Ручьи, кишащие раками; они ждали, что их поймают и вновь отпустят на свободу, но при этом успевали щипнуть пару раз, напомнить, кто здесь хозяин. Деревья – чтобы залезть, озера – чтобы поплавать, ручьи – чтобы перейти вброд, фруктовые сады – чтобы их обтрясти.
Больше всего я любил леса. Бесконечное разнообразие деревьев – и толстоствольные ровесники первых переселенцев, и тонкие стройные прутики, рвущиеся в небо; у каждого свой запах, своя пышная крона – лиственная или хвойная. Кудзу растет быстрее, чем растут дети, и увивает все, что попадется на пути; целые дома были словно покрыты зеленой кожей. Белки, олени, перелески, лужайки с дикими цветами, гуденье насекомых… Если бы семья и общество не возражали, я с радостью жил бы среди волков, как Маугли.
Впрочем, волки у нас не водились.
– Почему мы каждый раз ее пропускаем? – недоумевала Андреа.
Уже минут десять мы, взявшись за руки, ходили туда-сюда по одному и тому же участку железной дороги в поисках начала тропинки – с некоторых пор нашей любимой тропинки. Но учитывая, с какой скоростью здесь наступала природа, можно было даже человека потерять в траве, не то что узкую дорожку.
– Вот она! – торжествующе воскликнул я, указав на едва заметный просвет между двух пышных кустов. Тяжело разглядеть среди чащобы начало неофициальной тропы, но, если знаешь, где искать, глаза сами найдут. Утоптанная земля, пара сломанных веток, небольшой прогал, который почти затянулся после того, как здесь в последний раз прошли люди…
– Наконец-то! – с облегчением выдохнула Андреа.
Мы вошли в лес, как всегда, чувствуя благоговение. Кустарники гостеприимно расступились, впуская нас в мир зелени и теней. Далеко наверху сквозь купол листвы струился солнечный свет, испещряя почву золотистыми крапинками. Мы двинулись по петляющей тропке. Наверное, те, кто проторил ее до нас, понятия не имели о том, что кратчайшим путем из пункта А в пункт Б является прямая линия. Однако нам было все равно. Чем извилистее дорога, тем дольше по ней гулять.
Несколько минут мы с любопытством озирались по сторонам. Затем Андреа нарушила тишину (гудение насекомых не в счет):
– Ну что, залезем сегодня куда-нибудь?
– Только если на вершине меня ждет награда.
– Ладно. – Она показала на гигантский дуб. Его ветви были толще, чем торс взрослого мужчины; некоторые сгибались до земли и снова тянулись вверх. Идеальное дерево, чтобы на него забраться. – В награду разрешаю устроить мне тест по биологии. Взгляни, какой мох.
Я взглянул. С ветвей свисала тонкая серебристо-серая пряжа. Ее часто сравнивают с седой бородой, однако мне показалось, что дуб просто начал таять от старости. Какое грустное и обреченное дерево… А может, это его слезы?
– Давай наперегонки – кто быстрей заберется наверх?
Андреа всегда побеждала, и принимать предложение не хотелось.
– Давай просто сядем на вон тот сук и поговорим? – жалобно предложил я. – Что-то устал сегодня.
– О’кей, посидим, – согласилась она, огорчившись сильнее, чем я ожидал. – А потом все равно заберемся.
Не помню, как долго в тот весенний день мы просидели на широком низком суку. В тени дерева было зябко, и Андреа прильнула ко мне. Мы молчали. Нас связывала особая история; из тех, что любой взрослый человек выслушает и театрально закатит глаза. Тем не менее нас обоих она потрясла до глубины души. Как и историю о моей будущей покойной жене, ее лучше приберечь на потом. Достаточно сказать, что Андреа спасла меня, а я спас ее. Напоминаю, это случилось задолго до ужасов, о которых я хочу поведать сейчас.
Андреа зевнула и прижалась ко мне крепче, затем завладела моей левой ладонью, стиснула ее всеми десятью пальцами и заговорила, положив голову мне на плечо.
– Как думаешь, где он сейчас? – Она задавала этот вопрос несчетное количество раз; впрочем, совершенно спокойно, без дрожи в голосе. Время лечит, как утверждает аксиома. А возможно, и я внес свою лепту.
– Он далеко отсюда, – убежденно ответил я. – Ты и твоя мама в безопасности. Нужно быть полным идиотом, чтобы еще раз сунуться в наш штат. А этот ублюдок точно не идиот.
– Уф… – выдохнула Андреа, словно поставив галочку в уме.
– Такой самовлюбленный тип сюда нипочем не явится. Почему он издевался над людьми? Дело тут не во власти, не в зависти или какой-то болезни. Дело в нем самом. Мистер Льеренас пытался поставить себя выше всех, вознестись на какую-то богом проклятую гору, которую он себе вообразил. А арест и тюрьма – не то, ради чего стоит рисковать. Это оскорбит его в лучших чувствах.
Андреа внезапно заговорила с жутким британским акцентом. Возможно, новая тактика, чтобы скрыть горе?
– Значит, ты думаешь, что он совсем не рвется за решетку?
– Нет, миледи. Он бы счел тюрьму… абсолютно невыносимым местом.
Единственное, что хуже британского акцента Андреа, – мой южный выговор.
– Наверное, ты прав. – Она перешла на серьезный тон. – Прошло слишком много времени, чтобы он сохранил настоящую злобу. Такую, которая заставила бы его вернуться и совершить глупый поступок… например, устроить нам какую-нибудь пакость. Он ничего не получит – ни дома, ни денег. Только себе навредит. Ведь в тот раз практически вышел сухим из воды.
– Согласен. – Я повернулся и поцеловал ее в лоб.
– Так что я больше не боюсь. Я спросила про него, потому что… ну, просто из любопытства. Где-то он живет, мой отец-лузер. Просыпается утром, что-то делает, вечером снова засыпает… Трудно об этом не думать.
Я поцеловал ее еще раз. Так взрослый мужчина утешает любимую женщину, а я в жизни не чувствовал себя более взрослым.
– А если мы устроим себе типа развлечение: будем фантазировать, что он делает? – Мысль пришла мне в голову спонтанно. Настолько блестящая, что дух захватило. – Давай попробуем!
Андреа оттолкнулась от меня и села прямо. Затем оседлала сук и принялась раскачиваться.
– Какая идея! Вот сейчас и начнем. Вроде книжки «Где Уолдо?»[6], только более мрачно и извращенно… а еще это терапевтично.
Ее лицо озарилось улыбкой, и я ощутил себя величайшим в мире психологом.
– Ну, кто первый?
– Разумеется, ты. Кто придумал, тот и начинает.
У меня чуть не вырвалось «Есть! Молодец!» (Сам не знаю – то ли я действительно упивался собственной дерзостью, то ли страстно хочу представить дело именно так.)
– О’кей. – Я потер руки. Говорят, от этого мозги работают эффективнее. – Мы назовем нашу игру «Что бы я делал, если бы был Энтони Льеренасом?» Итак…
– Нет-нет! Слишком громоздко! Давай короче: «Где Энтони?» Надеюсь, в лесу нас не засудят за нарушение авторского права.
Я покорно кивнул и снова потер руки.
– О’кей. Где Энтони? Прямо сейчас он… прошел компьютерную томографию, и врач смотрит на него, озабоченно покачивая головой. Твой отец…
– Не называй его так, – перебила Андреа. – Просто Энтони.
– Понял. Энтони. Томография, озабоченный доктор, и так далее. Уловила?
– Да, Дэвид.
– Значит, твой… Энтони спрашивает: «Что-то серьезное? Со мной что-то не так? Пожалуйста, доктор Шпиц, не тяните!»
– Доктор Шпиц?
Я пожал плечами.
– Первое, что пришло в голову.
– Как странно.
– Ты позволишь мне закончить первый раунд или нет?
Андреа крутнула кистью руки – жест, означающий «валяй».
– Так вот. Доктор Шпиц подходит к сукиному сыну Энтони, кладет руку ему на плечо и изображает сочувственную гримасу. Мне очень жаль, говорит он, сбылись наши худшие предположения. У вас вместо мозгов задница. Не понимаю, как такое случилось. Завтра сделаем колоноскопию, посмотрим; возможно, они перепутались при рождении.
В какой-то момент Андреа начала хохотать, и я с трудом завершил речь, потому что присоединился к ней.
– Классно получилось, – наконец сказала она, вытирая слезы. – Я не знала, чего ожидать, но меня зацепило. Отличное начало.
– Благодарю вас. – Я церемонно наклонил голову; жест, достойный особы королевской крови. – Твоя очередь. А потом заберемся на дерево.
– Ага. Только пока мы говорили о задницах, я свою уже отсидела. Давай лучше встанем, прогуляемся немного. А я подумаю и подключусь к нашей новой игре чуть позже.
– Согласен.
И мы углубились в лес. Деревья становились все мощнее и росли кучнее, листва сгущалась, будто на нас наступало зеленое море. Солнце огненными лучами цеплялось за горизонт. Тени внезапно удлинились, и силуэты деревьев на земле сделались длиннее, чем стволы, которые эти тени отбрасывали. Воздух приобрел мрачный оттенок; по-прежнему золотистый, он как бы наполнился печалью, словно оплакивал неизбежное завершение чудесного дня. Мы шли рука об руку, наслаждаясь видом, звуками и друг другом.
– Придумала что-нибудь? – спросил я, когда молчание слишком затянулось.
– Да. – Андреа перешагнула через корень размером с аллигатора и поднырнула под свисающую ветку; я шел след в след, с радостью уступая подруге роль первопроходца. – Только это совсем не забавно. Скорее… глупо.
– Могу поспорить, будет круто. Удиви меня, милочка.
Очередную свисающую ветку Андреа просто отвела в сторону и отпустила; та хлестнула по мне и вернулась на место.
– Никогда не зови меня «милочка»! Даже если бы мы поженились, родили детей, вместе излечились от рака, хранили верность друг другу и дожили до девяноста девяти лет, а потом прыгнули с парашютом и умерли, держась за руки – все равно я никогда не позволила бы тебе звать меня «милочка»!
Я засмеялся, потому что уже слышал эту шутку.
– Прости, гениальная моя.
– Вот так лучше. Милочкой называют толстую старую тетку…
Я догадывался, что Андреа задета сильнее, чем можно было ожидать – возможно, тут виновата тема нашей игры, – но захочет ли она говорить об этом? Не захотела.
Она развернулась ко мне.
– Что ж, я готова. Только не смейся.
– А если будет смешно?
– Тогда можешь разок засмеяться. Но забавного ничего не будет, так что лучше не надо.
– Какие противоречивые инструкции.
– Ты готов слушать или нет?
Я метнулся вперед и быстро поцеловал ее.
– Готов как штык!
– Только не…
– Знаю. Можешь не повторять. Итак, где Энтони?
Андреа мотнула головой и сделала глубокий вдох.
– Он в баре. Подходит женщина, спрашивает, свободно ли место рядом с ним. Он отвечает, что да. Она садится. Он заказывает ей… допустим, мартини. Она делает глоток и вздыхает… удовлетворенно или облегченно. Затем поворачивается к моему… к Энтони и говорит: «У тебя были оба глаза, когда ты издевался над матерью и оставил свою семью в нищете?» Он, конечно, смотрит на нее в замешательстве, потому что это странный вопрос, согласен?
– Да, – отвечаю я в полном восхищении.
– И она повторяет все слово в слово. Он кивает и уже подумывает, что надо валить оттуда поскорее. Но прежде чем успевает сдвинуться с места, женщина хватает нож и втыкает ему в правый глаз, – Андреа замахнулась сжатым кулаком, – а потом проворачивает лезвие. Глаз лопается. Энтони вскрикивает и падает со стула на пол, корчась от боли. Женщина спокойно встает и направляется к выходу. У двери оборачивается через плечо и произносит: «Тебе и одного глаза хватит. Большего не заслужил».
Андреа остановилась, глядя не на меня, а на сухую хвою по краю тропинки. Кажется, моя челюсть выпала – в буквальном смысле, в полном соответствии с поговоркой.
– Вау. Брутально…
– Рада, что ты не смеешься.
– Какой тут смех? Все равно что смеяться над невинно убиенными младенцами. – Я старался говорить участливо, однако выбрал неверную тактику. Андреа развернулась и бросилась вперед по тропинке. Я быстро догнал ее. – Прости меня. Прости. – Я схватил ее за руку и развернул лицом к себе. – Я серьезно. Прости. Идеальная история. Так и надо. Теперь мы будем издеваться над ним необычным способом. Иногда сочиним что-нибудь забавное, чтобы посмеяться над ублюдком, а иногда брутальное, как ты сейчас. Ну как, продолжим? Еще по разу? По-моему, затея того стоит.
Она улыбнулась, хотя улыбка вышла горькой.
– Согласна. Действительно, затея того стоит.
– Теперь я люблю твой ум еще больше.
Мы обнялись и продолжили путь.
Не прошло и пяти минут, как мы спохватились – нужно поворачивать обратно, иначе застрянем в лесу в кромешной тьме. Мир погрузился в сумерки, превратив лес в царство теней. Мы возвращались по той же тропе, немало огорченные, что сегодняшнее приключение подходит к концу. Как всегда!
– Мой юный друг Дэвид! – произнесла Андреа. Деревья возвышались над нами подобно старым космическим ракетам, которых списали и отправили в лес доживать свой век. Гудение насекомых усилилось; они предвкушали грядущую ночную вакханалию. – А ведь мы так и не забрались на дерево и забыли про тест по биологии. Ты обещал погонять меня.
– Ах да. Какое упущение.
– Давай этим займемся, идти еще долго. Иначе провалю тест, как в прошлый раз. А я должна закончить школу со средним баллом четыре.
– Провалила тест? – удивился я. – Ты вроде решила его на восемьдесят семь процентов!
– Именно.
Я подождал немного, однако продолжения не последовало.
– Да. Ну ладно. Пусть так: митохондрия и осмос, и еще две вещи. Расскажи об этом.
– Дэвид!
– Хорошо. Если три…
Андреа внезапно остановилась, я тоже. Первый признак, что что-то произошло: она не замедлила шаг, а резко застыла на месте. Ее тело напряглось, подобно негнущимся стволам окружавших нас деревьев. Она отвела руку назад и коснулась пальцем моей груди.
Я распознал жест как призыв к молчанию и прошептал:
– Что случилось?
Мое сердце замерло – настолько странно Андреа на меня смотрела. Во взгляде читался не сказать чтобы страх, скорее отвращение; лицо скривилось, словно подруга увидела нечто ужасное и необъяснимое.
Чтобы не нарушать тишину, я в ответ наморщил лоб и вопросительно приподнял руки – жест, означающий «Что происходит?» Она наклонилась и зашептала мне в ухо:
– Там мужчина. В стороне от тропы. Делает что-то… непонятное. – Андреа отодвинулась, не теряя зрительный контакт, затем мотнула головой в нужном направлении. Я вгляделся и вскоре рассмотрел незнакомого человека, стоявшего к нам спиной. И тут же, словно увиденное разбудило мои барабанные перепонки, услышал негромкие звуки. То ли вскрики, то ли стоны.
Мужчина худощавого телосложения стоял спиной к нам и возился с каким-то лежащим на земле предметом. Почти скрытый от нас тенью, он двигался толчками, несбалансированно, словно его кости и суставы нуждались в смазке, как у робота. Каждую секунду или две вскидывал вверх правую руку и затем резко опускал. Поведение неестественное и потому тревожащее. Картину усугубляли доносящиеся до меня звуки – глухие удары, пыхтение, затем слабый стон, словно от боли. Вряд ли он копал. Скорее закалывал кого-то.
– Он что, оленя забивает? – зашептал я в надежде, что так оно и есть.
Теперь Андреа пожала плечами.
– Как нам быть? – проговорила она одними губами. Я увидел в ее глазах ужас, который испытывал сам.
Незнакомец делал свое черное дело не на тропинке, но достаточно близко к ней; невозможно проскользнуть мимо и остаться незамеченными. А если сойти с тропы, будет много шума, и он оторвется от своего дела, чем бы ни занимался. Можно отступить назад, вглубь леса, но тогда мы точно не выберемся оттуда до наступления темноты.
Я покачал головой, лихорадочно прикидывая варианты – от «залезть на дерево» до «напасть на мужчину и повязать его». Однако в голову так и не пришло ничего подходящего.
Андреа медленно опустилась на корточки и потянула меня за руку. Пришлось сесть на пятую точку, иначе я упал бы на спину. Подруга зашептала:
– Останемся здесь. Может, он нас не заметит. Пришел явно не с нашей стороны и назад должен двинуться в сторону железной дороги. Подождем, пока он закончит, и тогда пойдем следом.
Я кивнул и постарался расслабиться. Тщетно. По всем признакам это сумасшедший, и он в тридцати ярдах от нас. Я высунулся из-за плеча Андреа и попытался разглядеть мужчину получше. Темнота сгущалась и словно подстегнула его; он принялся работать усерднее – яростно рубил, отсекал и разделывал то, что лежало у его ног. Даже если это олень, белка или какая-нибудь другая дичь, у парня серьезные проблемы. Каждое отрывистое движение кричало о неблагополучии. Я ощутил приступ паники. Чтобы подавить ее, потребовались титанические усилия.
И Андреа почувствовала это.
– Мы справимся. Нужно только убежать отсюда, и как можно быстрее. По тропинке, прямо мимо него. Он вроде старый и тощий. Если не убежим, то отобьемся.
Отвага подруги меня приободрила, но все же я подумал: а может, не надо? В мои планы не входило умереть сегодня.
– Ты серьезно? – спросил я. Излишне громко.
Мы инстинктивно развернулись и посмотрели на мужчину. Тот меня не услышал. Или не счел за проблему. Тем временем незнакомец встал на колени и наклонился вперед. Теперь он двигался так, словно что-то перепиливал. Руки ходили вперед и назад, вперед и назад, и тело синхронно дергалось. Будто он в одиночку работал двуручной пилой.
– Что за черт? – пробормотал я себе под нос.
Насекомые гудели настолько громко, что я не мог понять – то ли слабые жалобные стоны совсем прекратились, то ли их заглушили. Выжидать дальше было невозможно. Требовалось действовать, как предложила Андреа, иначе я сошел бы с ума и начал кричать.
– О’кей. Давай попробуем убежать.
– Ты сможешь? – переспросила она.
– Я тебе доверяю. – Не хотелось взваливать на ее плечи тяготы по руководству нашим выживанием, но никогда раньше я не видел свою подругу столь решительной.
– Мы пробежим мимо него и сообщим в полицию. А если вздумает нас преследовать, как-нибудь справимся. Нас двое, он один.
Я кивнул, изобразив максимальную уверенность, на которую был способен.
– По твоему знаку.
Андреа ухватила меня за руку, и мы приняли стартовую позицию. Мужчина продолжал сосредоточенно пилить. До меня не доносилось других звуков, кроме гула насекомых и скрежетания инструмента. Объект, над которым трудился извращенец – человек или животное, – теперь точно был мертв.
– Быстрее, пока он занят. Пошли!
Читать бесплатно другие книги:
