Мне снова 15… Марченко Геннадий

Пролог

До чего же я люблю корпоративы!.. И как же я их одновременно ненавижу! Да предложи мне кто-нибудь лет двадцать назад спеть перед жующей и пьющей публикой, я послал бы этого «доброжелателя» так далеко, что альфа Центавра показалась бы ему ближним светом. А сейчас я рад каждому такому приглашению. Потому что у меня практически не осталось других средств к существованию.

Да, двадцать лет назад я был эстрадной звездой пусть не первого, но второго эшелона точно. А если точнее, то лидером, вокалистом и гитаристом группы «Саквояж», без участия которой редко обходился сборный концерт в Москве ко Дню милиции, Дню МЧС и прочих ведомственных организаций. Да и с гастролей мы неплохо «грелись». Даже пару раз по приглашению Пугачёвой выступали в «Рождественских встречах». Кстати, последний раз встречал Алку с месяц назад, она тоже работала на свадьбе у сына одного дагестанского бизнесмена, за гонорар, превышающий мой раз в десять. Я ей не завидовал, знал своё место, привык уже за последние годы. Примадонна меня узнала не сразу. А узнав, охнула:

– Лёша, это ты?! Обалдеть! Как же тебя годы изменили!.. Где ты сейчас, чем занимаешься?

Да всё тем же и занимаюсь, мать твою, не видно, что ли, раз я тоже выступаю на этом же грёбаном корпоративе!.. Занимаюсь тем, чем занимался практически всю жизнь, – играю и пою. Только вышел уже в тираж, вот и вся разница.

Группа моя к тому времени приказала долго жить. Славик Иващенко, мой многолетний барабанщик, теперь стучит на аккомпанементе у Добрынина, виртуоз гитарист Жора Пушкин играет у Лещенко, а Лёва Сидорчук и вовсе повесил свою басуху на гвоздь, решив посвятить себя внукам-близняшкам, тем самым облегчив жизнь молодым родителям. Так что остался я один, хотя, в принципе, уже три года назад мог выйти на заслуженную пенсию по случаю 60-летия. Но всё молодился, хорохорился, несмотря на обилие морщин и сильно поредевшую и поседевшую шевелюру. Только усы а-ля Мулявин оставались такими же густыми, как и двадцать лет назад, но и их тронула седина.

Репертуар тоже мало изменился. Последний мой хит датировался 1992-м, когда «Женщина моей мечты» неслась из каждого утюга. После этого как отрезало. Нет, мы, само собой, что-то сочиняли, в надежде, что уж эта песня точно выстрелит. И на наш взгляд, и на взгляд наших близких, вещи получались неплохие. Вот только на радио и ТВ посылали нас объездной дорогой. Мягко так, с улыбочкой, с обещанием в ближайшее время посмотреть-послушать наше творение. Однако это «ближайшее время» что-то всё не наступало. Могли хотя бы написать, мол, ваша песня (ваш сраный бюджетный клип) нас не устраивает. Мы поняли бы и приняли, хотя это всё равно было бы плевком в душу. Потом Жора предложил кидать наши клипы в новомодный тогда YouTube, радовался каждому новому просмотру. Но видеохостинг особой популярности нашим песням не добавил, мы же не какие-нибудь матерящиеся рэперы, не продвинутые юнцы, тусующиеся в этих самых ютубах, так что народ из группы стал расползаться. Закончила она своё существование буквально в течение месяца. Следующий месяц я конкретно бухал в своей московской однушке, покидая её периодически только затем, чтобы добраться до ближайшего магазина, торгующего спиртным.

А ведь когда-то у меня была неплохая трёшка в приличном районе, пока бывшая при разводе не потребовала размен… Будь проклят тот день, когда я позарился на эту смазливую выпускницу Гнесинки! Ей-то, понятно, было по кайфу выскочить за известного музыканта. Тогда, в начале 1990-х, фото улыбающегося брачующегося дебила с симпатичной стервой в подвенечном платье украсило где страницы, а где и обложки глянцевых журналов. О нашей свадьбе судачили пару недель, потом стали судачить о свадьбе Фили и Аллы. Восемь лет эта тварь висела у меня на шее, имела всё, что хотела, по первому желанию. В итоге и меня поимела, отсудив не только жилплощадь, но и «ренджровер», а мне оставив подержанную «ауди». Не говоря уже о фирменных шмотках и брюликах, на которые, если честно, мне было плевать. Вот что значит иметь прикормленного адвоката! Хотя, подозреваю, эту сладкую парочку связывали не только рабочие отношения, но это пусть останется на их совести.

Из запоя мне помог выйти мой старинный друг и одноклассник Федька Скворцов. Мы с ним когда-то начинали играть в школьном ансамбле в родном Рыбинске, перепевая Битлов, потом, после музыкальной школы, я отправился в музыкальное училище, а Федька, на пять лет раньше меня закончив десятилетку, уехал в Москву, поступил в Бауманку, работал в конструкторском бюро, а в перестройку организовал кооператив по пошиву джинсы. Несколько раз менял вид деятельности, в итоге остановился на фармацевтике. Сеть аптек приносила ему приличный доход.

Так вот, застав мою слабосоображавшую особу дома в драных трениках, Федька буквально схватил меня в охапку – а мужик он был здоровый – и чуть ли не силком на 21 день отправил в санаторий, где у него имелся знакомый главврач. Три недели лечебно-восстанавливающих процедур привели меня в порядок, и через какое-то время я смог вернуться на сцену.

В этот раз меня пригласили спеть на юбилее вице-президента одной из крупных торговых сетей. Тех самых, что покупают по рублю, а продают по три, с разницы и жируют. Хотя на этом и зиждется торговля, а со своим уставом, как говорится, в чужой монастырь не лезут.

Разрешили исполнить две песни. Я выбрал, само собой, «Женщину моей мечты» и более раннюю «Птицу», с которой мы выступали на «Песне-85». Мой выход был назначен между выступлениями Пелагеи и Валерки Леонтьева.

Завершать шоу, кстати, должно было появление на сцене уже далеко не юной певицы Анастейши, хотя она и была на пятнадцать лет моложе меня.

К моменту моего появления в банкетном зале отеля «Барвиха Luxury Village» веселье уже шло вовсю. На сцене выделывался какой-то фокусник, то ли Акопян, то ли Копперфилд, хрен их разберёшь в потёмках. Мне выделили общую гримёрку с небольшим казачьим коллективом и оплывшим к старости Мишей Муромовым, готовившимся к выступлению с бокалом в руке, на дне которого плескалась коричневая жидкость.

– Привет! «Яблоки на снегу» поёшь? – спросил я его, когда мы обменялись рукопожатиями.

– Не угадал, юбиляр попросил «Странную женщину» для своей жены. Мне-то, сам знаешь, по барабану, что петь, лишь бы бабки платили. Два косаря зелени – нормально вроде, как считаешь?

– Думаю, да.

– А у тебя какой тариф?

– Чуть побольше. Пятёрку за две песни платят.

– Повезло… Ладно, я пошёл, мой выход.

Муромов влил в себя остатки жидкости, поставил пустой бокал на стол и решительно отправился на сцену. Минут через сорок в гримёрку заглянул конферансье Ваня Ургант, предупредив, что сейчас моя очередь ублажать слух жующей публики. Диск с минусовкой я заранее отдал звукорежиссёру, сам же вышел на сцену с электроакустической гитарой, которая, как и голос, должна была звучать вживую. Фанерить я себе никогда не позволял, считал это ниже своего достоинства, разве что «минус» на музыку поставить, как в этот раз.

– Привет! – обнялся я по пути на сцену с только что покинувшей её Пелагеей. – Как народ, адекватен?

– А-а-а-а, – махнула она рукой и поморщилась.

Ясно, всё как обычно. Ну ладно, с Богом!

Сцена была небольшой, полукруглой. Подключая шнур, искоса глянул в зал. По-моему, всем на меня насрать, люди заняты своими делами. Едят, пьют, общаются… А я так, фоном. Ну и фиг с ними, я сделаю своё дело, получу бабки и свалю.

Слегка провёл перебором по струнам, вроде звучит нормально. Подошёл к микрофонной стойке, традиционно поприветствовал присутствующих:

– Добрый вечер, уважаемые дамы и господа, леди и джентльмены! Поздравляю сегодняшнего юбиляра Юрия Борисовича с круглой датой и желаю ему крепкого здоровья, успехов в бизнесе и семейной жизни. Пусть этот юбилей будет праздником не только воспоминаний и опыта, но и новых замыслов, мечтаний, надежд! Ведь пока человек живёт и надеется, он всегда молод! Поэтому желаю главного – молодости души! И в честь сегодняшнего юбиляра звучит песня «Птица».

Я ударил по струнам, «звукач» запустил минусовку, пошло вступление. Теперь можно и связки напрячь:

На припеве я оставляю пальцы левой руки на грифе гитары, а правой обхватываю микрофон, и в этот момент что-то пронзает меня насквозь, заставляя тело выгнуться дугой. Теряя сознание, я падаю и успеваю увидеть округлившиеся глаза стоявшего за кулисой Вани Урганта. А затем наступила тьма.

Глава 1

– Как он, Сергей Иваныч, шансы есть?

– Сложно сказать, всё-таки хорошо его током долбануло. Как же они так готовили аппаратуру, дебилы?..

– Так ведь говорят, что до него и другие микрофон брали, и никого не шандарахнуло. А вот на Лозовом сработало.

– Ладно, будем погружать пенсионера эстрады в медикаментозную кому. Отёк мозга нам тут совсем ни к чему. Оля, введи пациенту три кубика натрия оксибутирата… Ты что там всё тычешь, в вену, что ли, попасть не можешь? Детский сад какой-то с этими интернами, всё приходится делать самому… Дай сюда шприц. Вот так, теперь пусть спит, а мы займемся делами нашими насущными.

«Это они обо мне ведь говорят, – медленно проплыла догадка в угасающем сознании. – Меня что, в искусственную кому погружают? А после выведения башка будет варить или стану овощем? Бл… только этого не хватало! Господи, если ты есть, сделай так, чтобы я лучше умер, чем до конца дней пускал слюни с глупым выражением лица. Господи, сделай…»

– Штырь! Штырь, ты чё? Блин, пацаны, чё это с ним?

– Чё-чё… Не видишь, током долбануло. Спорим, спорим… Вот и доспорился, чудак. Неотложку надо бы вызвать, вроде ещё дышит, глядишь, и откачают. Сява, ты самый шустрый, сгоняй до угла, набери с таксофона неотложку.

– Понял, Бугор, уже лечу.

Я медленно открыл глаза и увидел на фоне вечернего заката три склонившихся надо мной мальчишеских силуэта. За главного, наверное, этот, с лихо сдвинутой набекрень кепкой. Бугор, кажется. Кстати, странно они как все одеты, как в годы моего детства. Или даже раньше лет на десять, мода эдак 50-х годов XX века. Укороченные широкие штаны, бесформенные ботинки, на одном майка со шнуровкой и с поперечной спартаковской полоской, на другом – рубашка с закатанными рукавами, на треть ем – куртка, как у героя Льва Перфилова, игравшего Шесть-на-Девять в фильме «Место встречи изменить нельзя». Во блин, и тюбетейка точно такая же!

– Опа, братва, а Штырь вроде в себя пришёл. Эй, Сява, вертайся взад. Штырь, ты как, говорить-то можешь?

Я ощутил весьма чувствительный шлепок по левой щеке, отчего моё сознание окончательно прояснилось.

– Встать помогите, – сиплю я, делая неуверенную попытку приподняться.

Мне помогли принять вертикальное положение, но ещё несколько секунд я чувствовал вращение планеты вокруг своей оси. Впрочем, успел окинуть взглядом свой прикид, оказавшийся таким же незамысловатым, как и у остальных парней. А росту теперь я был, судя по всему, такого же, как и они, разве что Бугор казался повыше других двоих на голову. А вот подлетевший Сява, напротив, оказался самым мелким, росточком был мне до подбородка.

– Ну ты как, живой? – снова поинтересовался Бугор моим самочувствием.

– Терпимо… Чё-то я не понял, что это на мне? Почему ты меня называешь Штырём? Где я вообще?!

– О, пацаны, Штыря-то, похоже, крепко шибануло. Ты хоть помнишь, как тебя зовут? В смысле, имя-фамилия?

– И как?

– Егор Мальцев, – вставил парнишка, прикинутый как Шесть-на-Девять.

Ничего себе, какой ещё на хрен Егор Мальцев?! Я же Алексей Лозовой, 63 года от роду, музыкант на излёте карьеры, «сбитый лётчик», одним словом. Которого шибануло током от микрофона и которого же погрузили в искусственную кому. А тут я вижу себя в теле какого-то подростка, одетого по моде пятидесятилетней давности как минимум. И зовут меня, оказывается, Егор Мальцев, а кличка Штырь.

– Я – Муха, то есть Витька Мухин, – между тем продолжил Шесть-на-Девять. – Это вот – Дюша, в миру Андрюха Моисеев, Сява – Жека Путин, а Бугор – Юрка Крутиков.

– Путин?

Я не удержался и хмыкнул. Парни снова переглянулись, синхронно пожимая плечами. Однако нужно уточнить ещё один момент.

– Ребята, а который сейчас год?

Теперь уже Сява хмыкнул, выразительно покрутив указательным пальцем у виска, за что тут же получил от Бугра подзатыльник.

– Ты это, Штырь, не ссы, всё будет нормалёк. Короче, щас шестьдесят первый год, Юра Гагарин почти два месяца назад в космос слетал. Уж это-то ты должен помнить.

– Гагарина помню, – пролепетал я, охреневая всё больше и больше.

Так, так, так… Это что же получается?! Выходит, тело моё там, в 2016-м, в какой-нибудь реанимации, а сознание – вот в этом пацанёнке, приблизительно четырнадцати лет от роду, в 1961 году? Интересно, а где тогда сознание обладателя этого молодого организма? Мы что, поменялись телами? А ежели его душа отлетела в лучший мир, то мне теперь так и придётся таскать на себе эту оболочку? Хм, хотя, с другой стороны, оболочка вполне неплохая. Лучше той, что я оставил в будущем, моложе лет на пятьдесят.

– Ну чё, память не вернулась? – участливо поинтересовался Бугор.

– Да так, частично… Вы ещё скажите, сколько мне лет, где я живу, кто мои родители и где я учусь?

В следующие несколько минут на меня вылили целый ушат информации. Выяснилось, что сегодня воскресенье, 4 июня, и три недели назад Егору, то есть уже мне, стукнуло пятнадцать лет. Значит, родился я 10 мая, аккурат после Дня Победы через год после нашей виктории в Великой Отечественной войне. У меня имелась старшая сестра, Катя Мальцева, которая только что перевелась на третий курс Московского государственного педагогического института имени Ленина. Я же сам в этом году окончил восьмилетку и собирался поступать в железнодорожное училище на помощника машиниста паровоза.

Отца у меня, как мне объяснили, не было. То есть изначально он когда-то был и звали его Дмитрий Анатольевич, прям как нашего премьера, но Мальцев-старший сгинул в 1951-м на Колыме. По словам парней, батя двинул парторгу завода в рыло, когда эта тыловая крыса моего отца-фронтовика лишила премии, переписав новаторское изобретение на своего племянника. Парторг тут же накатал жалобу на применение грубой физической силы по отношению к честному работнику тыла, и родителя замели по 58-й статье УК РСФСР. Слава богу, что конфисковывать было нечего, семья и так обитала в коммунальной квартире, не имея практически никаких накоплений.

В 1955-м батю посмертно реабилитировали, мама пыталась было получить какую-то компенсацию по потере кормильца, но чиновники умудрились как-то так хитро извратить закон, что нам ничего не обломилось.

В общем, несмотря на реабилитацию бати, на маму и нас с сестрой по-прежнему косились некоторые особи.

Так что мать воспитывала меня и сестру практически в одиночку, если не считать бабушку и деда – родители отца жили в паре кварталов от нашего дома. Её же предки обитали в Казахстане и видели меня только раз, выбравшись в Москву в конце 1940-х, когда я ещё пешком под стол ходил. Маму звали Алевтиной Васильевной, работала она медсестрой в Боткинской больнице. Дежурила по две смены, как добавил Дюша, чтобы прокормить меня и дочь, получавшую в вузе весьма скромную стипендию.

А если я поступлю в училище, то ещё одним стипендиатом в нашей семье станет больше. Главное – не косячить в учёбе и поведении, что с моими наклонностями, как я понял, вполне могло иметь место, поскольку законный обладатель сего организма уже состоял на учёте в комиссии по делам несовершеннолетних. Впрочем, как и все мои нынешние соратники, за исключением Дюши.

Тот посещал музыкальную школу по классу фортепиано и являлся сыном вполне приличных и обеспеченных родителей: папа – профессор-филолог, мама – директор десятилетней общеобразовательной школы. И пару залётов отпрыска по хулиганке им удавалось как-то разрулить, задействуя известные им рычаги.

В общем, как я понял, компания подобралась та ещё. Верховодил в ней шестнадцатилетний первокурсник технического училища, будущий слесарь с погонялом Бугор, которому за следующий косяк светила «малолетка», как ему доходчиво объяснили в комиссии ПДН. У Бугра батя чалился по уголовной статье, мать пьянствовала, а два младших брата росли практически сами по себе, как сорняки в поле, хотя Бугор, как выяснилось позднее, всё же старался принимать какое-то участие в их воспитании, раз уж на мать надежды не было никакой.

Но воспитание это было своеобразным. Для Крутикова мечтой было попасть на зону, его прельщала блатная романтика, в таком же духе он воспитывал и братьев, которые нередко увивались за более взрослыми пацанами. Так что вырастут, похоже, такими же оболтусами, что и старший брат.

Оставались ещё Витька Мухин, он же Муха, и Жека (Сява) Путин. Муха был моим одноклассником и соседом по дому, тоже собирался поступать в «железку» и считался своего рода заместителем Бугра, негласным парторгом, если придерживаться коммунистической идеологии. Только тут идеология была несколько другая, приблатнённая. Ну а Сява был младше меня на год, но всячески хотел казаться старше как по возрасту, так и по поведению. Похвалился, что наравне с нами вовсю курил папиросы и пил крымский портвейн.

М-да, похоже, ребята круче бормотухи ничего в своей короткой жизни не употребляли. Да и дымят, небось, самосадом… Я-то уже в 1970-е, в «досаквояжную» эпоху курил «Мальборо», потом отдавал предпочтение «Кэмелу», «Парламенту», только в последние годы по рекомендации врачей перешёл на электронные сигареты. Это как секс с презервативом, даже хуже, но пожить хотелось, потому и терпел. Курить начал, глядя на старших пацанов во дворе, примерно в этом же возрасте, в каком пребывал в данный момент. Может, в этой жизни не стоит злоупотреблять вредными привычками, а лучше поберечь доставшееся мне в аренду тело? Если что, сдавать обратно буду в нормальном состоянии, хотя когда сдавать придётся и придётся ли вообще – тот ещё вопрос.

После того как парни вывалили на меня массу нужной и ненужной информации, Муха заявил:

– Пацаны, у меня тут в кустах за сараями заныкано пол-литра «Кофейного ликёра». Может, сообразим на пятерых?

«Господи, это что ещё за хрень?! – думал я, с трудом влив в себя полстакана дурно пахнувшей сладковатой жидкости. – Вот как тут избавишься от вредных привычек, когда если не станешь пить со всеми, начнут коситься. Хоть бы закусить чего взяли. Плавленые сырки в эти годы уже вроде бы должны продавать, наверняка любимая закуска советских алкашей стоит копейки».

К этому времени я окончательно оклемался от удара током. Поинтересовался, как это вообще произошло, и выяснилось, что я на спор схватил свисавший с дерева после вчерашней грозы оголённый провод. Так что теперь Бугор должен мне рупь. Новый рупь, который вошёл в обращение после проведённой 1 января этого года денежной реформы.

– Бугор слово держит, – протягивая мне слегка помятую купюру желтоватого оттенка, с ленцой процедил проигравший.

Вот же, мама дорогая, какой идиот этот Егор Мальцев! А если бы он на спор с третьего этажа сиганул? Да ещё и на асфальт? Я, конечно, в молодости тоже немало глупостей совершал, но границы чувствовал, а этот, похоже, какой-то безбашенный.

– У меня есть мятные конфеты, зажуйте, чтобы предки не унюхали, – выудил из кармана штанины пригоршню леденцов Муха и первым отправил в рот желтоватую горошину.

Я тоже взял одну, более-менее чистую, и принялся безуспешно перебивать неистребимый запах сивушного ликёра.

Тем временем вечер окончательно вступил в свои права, и было озвучено предложение разойтись по домам. Мы с Мухой двинулись вместе, раз жили в одном доме. Только в разных подъездах, к тому же он на первом этаже, а я на втором.

Дом не впечатлял. Вернее, впечатлял своей облупленной штукатуркой, покосившейся подъездной дверью, выбитыми кое-где стёклами, заменёнными кусками фанеры, а в одном случае просто подушкой, и сонмом самых разнообразных запахов, выплескивающихся во двор из раскрытых окон.

Здесь, во дворе, жизнь шла своим чередом. С криками носилась мелюзга, старики резались в домино за самодельным кривым столом, бабульки на лавке под раскидистым клёном чесали языками, сплёвывая на землю шелуху от семечек. Короче, небогатый московский дворик, каких в 1960-е годы в столице навалом. В моём детстве было примерно то же самое, всё-таки первые семь лет своей жизни я прожил в рыбинской коммуналке, и увиденное сразу вернуло меня мыслями в моё, казалось бы, уже давно забытое прошлое. Спазм сжал горло, глаза увлажнились, но я силой воли прогнал не вовремя нагрянувшую ностальгию.

– Здрасте, Алевтина Васильевна! – крикнул Муха в сторону женщины лет сорока, развешивавшей на протянутых между двух деревянных столбов верёвках выстиранное бельё.

– А, Витя, здравствуй. Ну как, нагулялись?

– Ага, в футбол играли весь день, – не моргнув глазом соврал Муха. – Мы завтра с Егором документы идём подавать в железнодорожное училище.

– Как же, помню, у нас уже всё приготовлено. Небось, проголодались, футболисты?

– Моя мамка обещала котлет пожарить к макаронам на ужин, я уже прямо чувствую запах, так что побежал. До завтра!

Муха улетел в свой подъезд, а мама потрепала меня за вихор, нежно улыбаясь:

– Иди домой, умойся и садись ужинать. Катя уже поела, там тебя на сковороде дожидается жареная картошка. А я пока белье доразвешиваю.

Да уж, ещё бы я знал, в какой квартире мы живём. Не додумался у Мухи спросить, остолоп. Ладно, сделаем вид, что нам хочется поторчать с мамой.

– Я с тобой побуду, мам, потом вместе пойдём.

– Ну постой, мне вообще-то немного осталось. Хорошо бы до утра высохло, чтобы до смены успеть снять.

– А ночью не своруют?

– Тут вроде чужие-то не ходят, хотя и было пару раз, ты же помнишь, какой Сапуниха крик подняла, когда её панталоны ночью кто-то стащил.

Сапуниха – это, надо полагать, кто-то из соседей по дому. Ничего, со временем разберёмся.

Через пару минут мы поднялись по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж, где в стену были вделаны дисковые электросчётчики. Под каждым на стене была написана краской фамилия обладателя счётчика. Увешанная почтовыми ящиками дверь в нашу коммунальную квартиру номер 8 была справа, возле звонка была приклеена бумажка с фамилиями жильцов, а также числом звонков. Я на секунду притормозил. Ага, Мальцевы, звонить три раза.

– Егорка, ты чего там?

– А? Иду.

Коммуналка встретила ещё одним облаком запахов: жарено-варёной пищи, кипячёного белья, табака, лекарств и ещё чего-то непонятного. Стены коридора были увешаны и уставлены корытами, тазами, велосипедами, лыжами, санками… На полу теснилась разномастная обувь, среди которой выделялись две пары галош с красной подкладкой.

На общей кухне кипела своя жизнь. Толстая бабенция, пыхтя папиросиной, палкой мешала кипятящееся в тазу на плите бельё. Сгорбленная старушка в спущенном чулке коричневого цвета на правой ноге пыталась пристроить маленькую кастрюльку на конфорку рядом с тазом толстухи. Колоритный дедок с круглыми очками на носу, из ноздрей которого торчали пучки волос, пристроился на табурете у одного из окон и вчитывался в содержание газеты «Советский спорт», при этом шевеля губами и покачивая плешивой головой…

Н-да, с ними со всеми ведь теперь мне придётся жить. Ну а что, выбор-то небольшой, вернее, его совсем нет. Если только идти в НКВД и заявлять, что я гость из будущего, и сразу просить выделить мне отдельную палату в психушке, а заодно и симпатичную медсестричку. Хоть не скучно будет.

– Ты чего опять встал-то? – вывел меня из ступора мамин голос. – Егорка, ты у меня прямо странный какой-то сегодня.

В общем коридоре висело зеркало, в которое я походя не преминул поглядеться. Так вот ты какой, северный олень! Ничего так, не урод, хоть и не красавец. Вполне заурядная внешность. Из характерных отметин небольшой шрам над левой бровью, который при желании можно завуалировать чёлкой. Нет, не в виде молнии, как у Гарри Поттера, но что-то есть… Может, переписать им тут всю Джоан Роулинг? Эх, думаю, не прокатит. Во-первых, я хоть и обладал хорошей памятью, но не настолько, чтобы запомнить все её романы о юном волшебнике наизусть. А во-вторых, кто, интересно, позволил бы издать вещь такого плана на фоне вала патриотической литературы? Нет, у советских читателей эта серия пошла бы на ура, вопросов нет, но пока все издательства контролируются партией – книжкам о буржуинских магах и маглах ход в народ противопоказан.

Наша обитель состояла из двух комнат. В большой, как я понял, жили мама и сестра, а мне, как единственному представителю мужского пола в семье, был выделен маленький, но зато отдельный закуток. А отец где же раньше квартировался? Неужто они втроём в одной комнате жили? Или я был тогда маленький и спал у мамки под боком? Ну теперь-то уже какая разница…

Катька оказалась вполне приятной на вид девицей с красиво очерченным станом и крупной грудью. Наверняка у барышни от женихов отбоя нет. Она сидела, упёршись взглядом в книгу «Мышление и речь» Льва Выготского.

– Иди мой руки и садись ужинать, – выдала в мой адрес очередное распоряжение мама.

Я огляделся. Умывальника в комнате не наблюдалось, значит, он на кухне или в туалете, куда наверняка по утрам выстраивается очередь. В общем, пойду искать.

– Полотенце возьми, – кивнула мама в сторону вешалки рядом со шкафом для одежды, где в ряд висели три полотенца.

И какое из них моё? Это – слишком гламурное, это – так, среднее, а вот малость ободранное, с тёмно-синей продольной полосой, вероятно, Егора. Ну, ошибусь и ошибусь, ничего страшного. Впрочем, в спину мне промолчали, значит, скорее всего, не ошибся.

На кухне соседка с тюрбаном из полотенца на голове – примерно ровесница моей мамы – набирала из-под крана воду в большую кастрюлю. Увидев меня с полотенцем в руках, кивнула в сторону коридора:

– Егорка, иди в ванной умойся, там сейчас вроде никого нет.

И правда никого. Ванна была старая, чугунная, покрытая эмалью, которая местами уже облупилась. Вот только кран с горячей водой не работал, текла только холодная, и то кое-как. Рядом находился унитаз с бачком под потолком и ручкой на размахрившейся верёвке, а вместо туалетной бумаги за сливную трубу была заткнута уже порядком ободранная газета «Гудок».

Приведя себя в порядок, я вернулся в комнату и уселся ужинать. Да, не на оливковом масле, но какая же она всё равно вкусная, жареная картошка! Да со шкварками, с зелёным лучком, который макаешь в крупную соль, с краюхой рассыпчатого хлеба и со стаканом молока впридачу. Молоко я по жизни обожал, особенно как раз под картошечку, но предпочитал охлаждённое. Здесь же охлажденному взяться было неоткуда, поскольку холодильника в помещении не наблюдалось. Кусок масла хранился в кастрюле с холодной водой, в другой кастрюле – кусок мяса. Так, помнится, и в моём детстве продлевали жизнь продуктов. А зимой, само собой, авоську за окно, только обернуть получше, чтобы птицы не склевали. В общем, впрок в это время едой запасаться было не принято. Что покупали – тут же обычно и съедали. А молоко не иначе по утрам автоцистерна привозит, и через день оно наверняка скисает. Хотя это ещё вроде ничего, не задумалось.

«Надо бы купить холодильник, и телевизор не помешал бы, а то вон одно радио на стене висит, – механически подумал я и тут же себя одёрнул: – Ишь ты, размечтался. На зарплату медсестры и пусть даже две стипендии особо не пошикуешь».

Порция на сковороде выглядела не такой уж и большой, но на мой мальчишеский желудок её оказалось более чем достаточно. Захотелось сытно рыгнуть, но я сдержал себя в последний момент.

Катька по-прежнему читала, мама гладила, по-видимому, на завтра мой парадный костюм. Утюг, которым она пользовалась, был электрический, но с деревянной ручкой, с приделанной сзади резиновой грушей, при нажатии на которую под носик утюга брызгала вода. Всё же лучше, чем допотопный чугунный утюг, виденный мной на кухне у соседки, которая грела его на плите. Да-а, архаизм, однако. Это же когда я начну деньги зарабатывать в качестве помощника машиниста? Три года вроде в «рогачках» учились? А там ещё, не исключено, в армию отправят. Опять же, в это время служили три года… Ужас, как бездарно транжирятся лучшие годы жизни!

Взгляд сам собой сфокусировался на шестиструнной гитаре, висевшей на простеньком стенном ковре. С виду приличная, хотя, конечно, не полуакустическая Gibson ES-333, на которой я играл последние годы в том теле. Эх, сюда бы аппаратуру с моей домашней мини-студии…

Я аккуратно взял инструмент, негромко провёл пальцами по струнам. Звук ничего так, главное, что строит и не дребезжит. Вторую и третью подтянуть, почему-то всегда именно эти две струны на моей памяти просаживались, неужто и здесь работает этот закон?! Хорошо хоть, не рассохлась. Ну вот, вроде нормально звучит… Что бы такое наиграть?

Была у нас в репертуаре «Саквояжа» лирическая вещь с красивым гитарным перебором, как раз под акустику, называлась «Падают листья». Написана ещё до буйновского одноимённого ширпортреба, вышла на виниловом диске, кажется, в 1989-м. Под аккомпанемент, задумавшись, механически начал негромко напевать.

– Вот уж не знала, что ты на гитаре играть научился, – сказала мама, оторвавшись от глажки. – А ведь и отец твой вот так же, бывало, сядет и поёт что-то вполголоса.

Взгляд мамы затуманился, переместившись на висевшую на стене чёрно-белую фотографию в рамке, где были изображены молодая женщина и мужчина в военной форме с сержантскими погонами, а на коленях у них сидела маленькая девочка. Наверное, как раз из армии вернулся. То есть с фронта. Фронтовик же он ведь был, отец Егора. Мама прерывисто вздохнула и, стараясь скрыть секундную слабость, отправила меня спать.

– Завтра с утра в училище идти, нужно выспаться, а то придёшь туда с кругами под глазами. А мне ещё твою одежду нужно догладить.

«Вот ведь занесло так занесло, – думал я, лёжа под тонким одеялом и глядя в окно, за которым в свете дворового фонаря на лёгком ветру покачивались ветви старого клёна. – Хрен его знает, как долго я тут пробуду. Вдруг меня завтра выведут из комы, и я очнусь в своём старом теле? А этот, Егорка Мальцев, уже, получается, не проснётся? И мать утром найдёт в постели остывшее тело?.. Бред какой-то! Так, ладно, давай, Лёха-Егор, спать, а то завтра и впрямь рано вставать».

Глава 2

Насчёт очереди в туалет я оказался прав. Пришлось отстоять минут пятнадцать, прежде чем я оказался допущен к унитазу, а заодно и к крану в ванной. Моя зубная щётка была порядком изжёвана, вместо пасты пришлось пользоваться мятным зубным порошком. Обмылок хозяйственного мыла оказался общественным, и я без зазрения совести им попользовался. Жаль только, горячей воды нет. Но ситуация небезвыходная, на помощь людям в этом случае приходила газовая плита. Например, брившийся на кухне перед установленным над умывальником небольшим зеркальцем сосед подливал себе в пиалу с мыльным раствором воду из чайника. Скоро и мне, чего доброго, бриться придётся начинать, вон уже на подбородке какой-то пушок пробивается.

Вероятно, в сезон отключения горячей воды для помывки народ ходит в общественные бани. А там я представляю, что творится… Хотя, насколько я помню, Сандуны всегда славились великолепием, роскошью и качеством обслуживания. Сам там несколько раз бывал в хорошей компании. Как-то Макаревич с Маргулисом почтили нас своим вниманием и, кстати, компанейскими ребятами оказались, пили всё, что им подливали.

Настал черёд завтрака и облачения в отутюженную форму. Блин, похоже, это школьная. Хорошо хоть, не военного образца, не с ремнём и фуражкой, как было принято, наверное, ещё совсем недавно.

– Вымахал-то как, – сложила ладошки мама, – вон, брюки уже коротковаты стали.

– Ничего, в училище им новую форму выдадут, с молоточками, – подмигнула мне сестрёнка.

Катька всё ещё шастала по комнате в ночнушке, с распущенными волосами, и на фоне падающего из окна солнечного потока её фигура заманчиво просвечивала сквозь тонкую ткань. Я почувствовал, как у меня внизу совсем не по-братски непроизвольно начал твердеть жизненно важный орган, и усилием воли заставил себя отвернуться и прислушаться к тому, что говорила мама. А она мне всовывала в портфель, как объяснила, аттестат об окончании школы, свидетельство о рождении и ещё какие-то нужные бумажки.

– Ну всё, у меня дежурство через сорок минут, побежала на метро, хорошо хоть, до Боткинской всего две станции ехать.

Мама чмокнула меня в щёку и испарилась, оставив за собой ароматный шлейф духов «Настоящая персидская сирень». Уж на чём, на чём, а на парфюме уважающая себя советская женщина не экономила. Тем более что мама далеко ещё не старуха. Катька вон и то свои духи имела, правда, что за этикетка на маленьком пузырьке, который она убрала обратно в тумбочку, я не разглядел. И зачем она вообще душилась, когда ещё даже не одета? Ладно, не моё это дело, мне вон Муха уже снизу свистит, стоит под окном в такой же форме и с портфелем, только не чёрным, как у меня, а коричневым.

– Иду! – крикнул я и припустил было из комнаты.

– Деньги на троллейбус взял? – донеслось в спину.

– На троллейбус? А сколько надо?

– Вот, пятьдесят копеек возьми на всякий случай. А так проезд четыре копейки стоит, забывчивый ты наш.

А у меня под матрасом ещё и выигранный вчера у Бугра рубль был припрятан. Целое богатство по нынешним временам, на пяток эскимо вполне хватит. А возьму-ка я его с собой, пока Катька перед зеркалом крутится, глядишь, пригодится.

До железнодорожного училища номер 62, расположенного по адресу Напольный проезд, 7 мы с Мухой добирались на троллейбусе почти час. Всё это время, не обращая внимания на болтовню друга, я пялился в окно, рассматривая Москву 1961 года. Лепота, как говаривал киношный Иван Грозный. Ну а что, чисто, просторно, никаких тебе пробок, люди как-то веселее, что ли, смотрят. Проехали газетный ларёк, к которому выстроилась небольшая очередь. Люди покупали и тут же раскрывали свежие номера «Правды», «Труда» или «Известий».

Прикид не отличался разнообразием. Попадались товарищи в костюмах или просто в тёмного цвета шароварах с одним карманом с клапаном сзади, с резинками снизу штанин. Помню, у самого такие когда-то были по малолетке, во дворе в таких мячик пинал. Периодически встречались прохожие в тюбетейках, но этот головной убор больше предпочитали подростки. А мелочь пузатая бегала в шортах с перекрещенными на спине лямками и в панамках.

А вон автомат с газировкой. Обычный гранёный стакан споласкивается под маленьким фонтанчиком. Сколько сейчас стоит газвода с сиропом? Из окна не разглядеть. Если память не подводит, с сиропом 3 копейки, а без сиропа копейку. Рядом над входом в бакалейный магазин рабочие растягивают транспарант с лозунгом: «Встретим XXII съезд КПСС новыми трудовыми свершениями!» Не на этом ли съезде приняли решение вынести Сталина из Мавзолея?

Несколько раз попадались портреты Хрущёва. В силе ещё Никитка-кукурузник, не знает, что недолго ему осталось. Хотя как недолго – ещё три года улыбаться будет и морочить голову людям идиотскими прожектами. А затем его сменит «дорогой» Леонид Ильич со своими более поздними старческими «сиськи-масиськи». Бог с ними, я ещё по существу ребёнок, меня эти дела волновать не должны.

Рядом с училищем мы окунулись в толпу таких же будущих железнодорожников. Перед тем как переступить порог приёмной комиссии, я заглянул в аттестат, почему-то раньше до этого не додумался, видно, всё ещё пребывая в шоке от своего нынешнего положения. В принципе, как я и ожидал: большинство троек, но при этом попались и три четвёрки – по литературе, русскому и, как ни странно, географии.

Сдали документы в приёмную комиссию и стали решать: ехать домой или пошляться по Москве.

– Чё, может, на футбол рванём? – предложил Муха. – Седня «Локомотив» и «Торпедо» играют. Мы же теперь с тобой железнодорожники, значит, будем болеть за своих.

Нормально, так-то я всю жизнь за «Динамо» болел, даже входил в общественный совет клуба. Ещё батя, помню, меня мелкого на стадион в Петровском парке таскал. Даже пару лет позанимался в динамовской футбольной школе. Слыл за весьма перспективного, и если бы не мениск, полетевший так не вовремя… Уже в 1990-е стал поигрывать за команду «Старко», причём колено меня совсем не беспокоило, и я даже думал, что зря завязал с футболом так рано. Хотя музыкантом тоже быть неплохо.

Кстати, считал за счастье, что мне довелось видеть, как играет Лев Яшин. И годы спустя судьба как-то сводила с великим голкипером, правда, тогда он уже передвигался на протезах. А теперь, выходит, придётся прикидываться фанатом «Локомотива»? С другой стороны, это, пожалуй, ещё не самое страшное, что могло бы со мной случиться в этом времени. А вообще можно и сейчас заявить, что я болельщик бело-голубых, которые, кстати, свой последний чемпионат страны выиграют весной 1976 года, и после этого начнётся своеобразное безвременье.

– А почём билеты? – спросил я напарника.

– Какие билеты, Штырь? Там можно через изгородь перелезть, мы же в этом году уже так на стадион пробирались. Видно, память ещё у тебя того, не до конца восстановилась.

Ага, с чего бы ей восстановиться, если у меня совсем другая память, которая помнит жизнь Алексея Лозового?! В общем, договорились смотаться на футбол. По ходу дела выяснилось, что у железнодорожников пока ещё нет своего стадиона, и домашние игры они проводят на «Динамо» и Центральном стадионе имени Ленина. Хм, так или иначе судьба сводит с любимым клубом. Правда, именно сегодняшний матч игрался как раз в «Лужниках».

Но до матча оставалось ещё почти шесть часов, и мы решили прогуляться по центру Москвы. На этот раз поехали на метро и спустя примерно полчаса выходили в город на станции «Проспект Маркса».

– Может, в кафе зайдём? – предложил я, глядя на призывно манящую вывеску.

– А у тебя много с собой денег? А то мне мать тридцать копеек на всё про всё дала.

– Ну рубль-то есть, который я вчера у Бугра выиграл.

– На кафе не хватит, – грустно констатировал Муха после короткого мысленного подсчёта. – Только зря деньги потратим. Лучше давай просто мороженого в ларьке купим. А потом можно газировкой запить.

Эскимо в шоколадной глазури показалось мне на вкус просто божественным. А кстати, когда я в последний раз ел мороженое? Уже и не вспомнить. Куда чаще я травил свой организм спиртными напитками.

Неторопясь добрели до Красной площади. Ну точно, отец народов тоже ещё в Мавзолее лежит, чему свидетельствовали сразу две надписи. Сверху было написано «Ленин», а ниже – «Сталин».

– А что, Мавзолей сегодня работает? – толкнул я другана локтем в бок.

– Туда пускают только по вторникам, средам, четвергам, субботам и воскресеньям. А сегодня понедельник. Так что можешь завтра сходить с 10 до 13 часов, если есть желание. Да только ничего нового ты там не увидишь, мы же с классом были там зимой. Лежит дедушка Ленин себе тихо в стекляшке под лампочками, глазки закрыл, ручки сложил на животе… Да и Иосиф Виссарионович такой же.

Вот паразит! Сталин, правда, помер, когда Мухе было всего ничего, но по рассказам старших должен бы знать, что за такие слова могут и срок впаять, невзирая на возраст. Значит, уверен, что я его не сдам.

Ладно, хрен с ними, с вождями. По большому счёту сегодня я наслаждался своим новым телом. Как же это здорово, когда у тебя ничего не болит: поясницу перед дождём не ломит, кашель по утрам не сотрясает твоё тело, когда ты отхаркиваешь из себя какую-то хрень, камни в почках не застревают в самый неподходящий момент… Хотя когда он бывает подходящим? Правда, кто-то из умных сказал: «Если утром вы проснулись и у вас ничего не болит – значит, вы умерли». Однако сейчас я готов был с этим умником поспорить. Ну да он, наверное, имел в виду свой возраст.

В «Лужники» мы прибыли за час до игры. В кассы уже стояли очереди, но не такие уж и большие. О клубной принадлежности болельщиков можно было только догадываться. Никакой атрибутики, лишь программки в руках. Ну и ещё из разговоров, когда превозносились Гусаров, Метревели, Шустиков, Воронин… Вполголоса обсуждали, что из-за какой-то бабы Эдик Стрельцов мотает срок. Ну да, об этом деле с якобы изнасилованием на пикнике я и читал, и смотрел даже какой-то документальный фильм. Вроде как Хрущ постарался, по его команде легендарному футболисту впаяли срок. Версий нам тут, в круговороте поклонников футбола, пришлось услышать множество. Чаще всего болельщики упоминали о конфликте Стрельцова с Фурцевой, вроде футболист отказался жениться на её дочке. А изнасилование – всего лишь ловко продуманная провокация.

Болельщики «Локомотива» всё больше обсуждали, что Бубукин изменил железнодорожникам с ЦСКА, хотя кто-то по старой привычке называл армейский клуб ЦДКА. Муха мне подсказал, что название коллектива изменилось в прошлом году, я сам, честно говоря, таких подробностей не помнил.

Рядом с кассами крепко сбитая тётка в порядком застиранном фартуке прямо с лотка продавала пирожки.

– С ливером, – прокомментировал Муха, глядя, с каким аппетитом уминает продолговатое жареное изделие солидного вида товарищ в шляпе с портфелем под мышкой.

– Что-то я проголодался, может, возьмём по парочке?

– Давай, у меня деньги ещё есть. И заодно вон у той бабульки семечек купим.

Сам стадион выглядел точно таким же, каким я его помнил с детства и в более зрелые годы, до того как сначала в 1997-м установили крышу с вентиляцией посередине, а в 2013-м окончательно не закрыли на реконструкцию к мундиале. Эх, не судьба мне, видно, посмотреть чемпионат мира в России. Хотя, может быть, и доживу в этом теле, если не сопьюсь или ещё что-нибудь не случится. Например, возврат в собственный, изношенный годами и вредными привычками организм. И кстати, даже в том теле я уж пару лет как-нибудь протянул бы. Главное, не очнуться в состоянии овоща.

– Ладно, пойдём, попробуем пролезть, – потянул меня Муха.

Оказалось, не мы одни были такими хитросделанными. Милиционеры, конечно, пытались как-то отловить безбилетников, но нас было так много, что большинство всё же просачивалось на стадион. А там уже садись куда хочешь, никаких тебе пластиковых бездушных кресел, все сидели, тесно прижимаясь друг к другу, на деревянных скамьях, рядами опоясывавших периметр вокруг зелёного поля и беговых дорожек.

Уже вовсю играл духовой оркестр – ещё одно воспоминание детства. Муха сел слева от меня, тут же принявшись лузгать семечки. Причём шелуху сплевывал прямо себе под ноги. Видя, что многие из соседей поступают так же, не утруждая себя морально-этическими терзаниями, я вздохнул и решил влиться в дружные ряды семечкоедов.

Матч закончился победой «Торпедо» с минимальным счётом. По пути домой забился с Мухой на три рубля, что чемпионом страны в этом сезоне станет киевское «Динамо». Он же ставил на «Торпедо», несмотря на то что болеть решил за «Локомотив».

Мама сегодня осталась на дополнительное ночное дежурство, поэтому хозяйством занималась Катька. Она отварила кастрюлю макарон с сосисками и со словами «Ешь, у тебя растущий организм» навалила мне большую тарелку, посыпав макароны сверху мелконарезанным зелёным луком. Причём, как и мама вчера, срезала зелень с луковиц, прораставших в небольших стеклянных баночках из-под майонеза и сметаны, наполненных водой. Сразу вспомнилась моя бабушка, она тоже выращивала лук на подоконнике, только высаживала луковицы в заполненной землей пластиковой коробке.

А ведь бабуля сейчас ещё вполне хорошо себя чувствует, да и родичи мои тоже живы-здоровы, правда, обитают они все в Рыбинске. Смотаться к ним в гости, что ли… И с какой мордой я туда заявлюсь? Здравствуйте, а я Лёша, которого вы недавно родили… Да-да, вот этот карапуз я и есть, только я из будущего, а это тело досталось мне во временное пользование. Ну или насовсем, тут уж как повезёт… Интересно, сразу спецбригаду из психушки вызовут или ещё какое-то время успеем поболтать? Лучше, пожалуй, пока не дёргаться, осмотреться, что к чему, а Рыбинск от меня никуда не убежит.

На следующее утро меня никто не будил. Я проснулся, судя по будильнику, без десяти девять утра, подумал, не сделать ли зарядку, решил, что ну её, ещё успеется, и выглянул в большую комнату. Мама, похоже, только недавно вернулась с ночного дежурства, спала, натянув на себя одеяло. Катюха уже проснулась, лежала на кровати в трусах и майке снова с книгой в руках. Да уж, нижнее белье в это время потрясает своей кондовостью, будь моя воля, открыл бы подпольный цех по пошиву приличного белья, пусть наши советские женщины будут самыми красивыми, элегантными и сексапильными! Эх, мечты, мечты…

Я всмотрелся в название книги: «Всадник без головы». Прочитал даже имя автора мелкими буквами, хотя и так его помнил – Майн Рид. Хм, а ведь у меня и зрение отличное, так-то было минус два, только очками и тем более линзами я принципиально не пользовался. Есть всё-таки плюсы в молодом организме.

– За молоком я сходила, пока ты дрых, – негромко отчиталась сестра не без упрёка. – Бидон вон на столе, можешь пить на завтрак с бутербродом. Или кашу тебе сварить?

– Не, не надо кашу, я так, с бутербродом. И лучше чай, наверное, а то молоко для желудка с утра слишком тяжело будет.

– Тогда шуруй на кухню, кипяти чайник, – отрезала Катька, снова уткнувшись в книгу.

Ага, чайник вот, с вечера стоит на столе. Это хорошо, а то пришлось бы искать на кухне, какой из чайников наш, народ спрашивать, объясняй им, что меня типа током шандарахнуло и память после этого отшибло. У матери наверняка истерика случится. Оно мне надо?

На кухне находился только немолодой тощий мужик в грязной майке. Он держал татуированными пальцами самокрутку, которую смолил в раскрытую форточку, периодически срываясь в захлебывающийся кашель.

– Здорово, Егор, – хрипло приветствовал он меня, обернувшись на звук набирающейся из крана в чайник воды.

– Здрасте.

Не мешало бы добавить его имя-отчество, но как зовут этого мужика, я, хоть убей, не знал, хотя он-то наверняка был уверен, что Егор Мальцев его прекрасно знает.

– Чё-то ты стрёмный сёдня с утра, как не свой прямо, – выпустив струйку сизого дыма в форточку, констатировал сосед.

– Да… Голова что-то разболелась.

– Чифирни, и всё пройдёт.

Кривая ухмылка, от которой мне стало малость не по себе, разрезала нижнюю часть его аккуратно выбритого лица. Надо бы у Мухи поинтересоваться, что это за тип с такой уголовной рожей, что от одного взгляда обосраться хочется. Даже мне, повидавшему в жизни немало физиономий подобного типа – судьба музыканта куда только не забрасывала, доводилось и в зонах выступать.

Кстати, мы же договорились с Мухой в десять утра идти на пустырь играть в футбол против якиманских. То есть ребят с района Якиманки. За нас помимо меня и Мухи должны были выйти Бугор, Сява, Дюша и какой-то Пеле из соседнего дома, который, по словам Мухи, занимался в футбольной школе. Ну да, тот-то Пеле после чемпионата мира в Швеции в 1958-м уже стал звездой. А у нас получается пятеро в поле и один на воротах. Выяснилось, что в раме обычно стоит Бугор, как самый длинный, а я играю не только в передней линии, но и сзади успеваю, поскольку ношусь как угорелый.

– Хотя, – с ехидной ухмылкой добавил друг, – толку от твоей беготни немного, разве что ужас на соперника наводишь.

«Ну-ну, посмотрим», – подумал я, предвкушая поединок.

Пока позавтракал – уже половина десятого. Так, треники и кеды у меня вообще есть? Не в штанах же и ботинках играть! Поинтересовался насчёт этого у выбравшейся из постели Катьки вполголоса, чтобы не разбудить мать.

– Что у тебя с памятью, братишка? Майка в шкафу, там трико тоже, а дырявые кеды вон под стулом.

И правда дырявые. Вернее, у правого подметка начала отваливаться, левый-то ещё ничего. Надеюсь, не фатально, может, одну игру продержатся.

Что же всё-таки делать с деньгами? Может, вспомнить пару хитов из будущего, отнести в ВААП, или как в это время агентство называется, пусть авторские капают. Если дело пойдёт, можно развернуться. В 1961-м у Битлов ещё ничего не вышло, никто их не знает, они-то собрались под названием The Beatles только в прошлом году. Через два года, если память не изменяет – а в таких вещах я могу на неё положиться с чистой совестью, – у них должен выйти сингл Please Please Me / Ask Me Why. Так что, пока есть время, можно все их ближайшие альбомы перепеть. Воровство? Что-то моя совесть молчит при этих словах. Нет, в самом деле, прикольно – учащийся железнодорожного училища на обложке журнала Rolling Stone… Или он ещё не основан? Ну не важно, что-то у них там должно выходить, посвящённое музыке. Да и в советском журнале тоже неплохо оказаться бы на обложке…

Блин, а у нас-то что здесь такого выходит? «Кругозор», «Ровесник», «Крестьянка», «Юный натуралист»? Хрен его знает, нужно в газетный киоск заглянуть, уточнить этот вопрос у киоскёра или просто изучить витрину. И вообще далеко не факт, что разрешат исполнять вещи на чуждом нашему уху языке. Да и на чём? В это время нормальную гитару днём с огнём не найдёшь, все на самопалах играют.

Нет, я понимаю, что самопал самопалу рознь. Вон, гитарист Квинов Брайан Мэй ещё подростком с отцом в сарае гитару собрал, так всю жизнь на ней и играет. Кстати, соберут через два года, в 63-м. Да ещё вместо медиатора использует вышедшую из обращения шестипенсовую монету. Только у меня отца такого нет, да и вообще нет его. Сгинул он в лагерях с подачи неизвестного парторга какого-то завода. Кстати, не мешало бы узнать имена, пароли, явки. Интересно, эта гнида всё ещё ходит по земле, дышит с нами одним воздухом? Понятно, что это был отец как бы и не мой, а настоящего хозяина тела, но всё же врождённое чувство справедливости не даст мне спокойно жить, зная, что этот… Вообще-то нужно бежать, время десять.

Муха уже ждал во дворе, лениво пиная о стену мяч со шнуровкой. В такой только сапогами играть, прогресс в футболе движется не так быстро, как хотелось бы. Мы пожали друг другу руки и отправились в сторону какого-то пустыря.

– Слышь, Мух, – спросил я его по пути, – а на каком заводе мой батя работал?

– На Лианозовском электро-механическом. Почтовый ящик тридцать один.

– А этого парторга, который его сдал, не знаешь, случайно, как звали?

– Ты чё, отомстить, что ли, хочешь? – улыбнулся Муха. – Не, не знаю, у матери своей спроси… Хотя она же не в курсе, что у тебя память отшибло. У сеструхи твоей спросить, что ли… Боюсь, сдаст она тебя матери, тем более что может и не знать, как того пня звали. Ладно, тогда я спрошу у Алевтины Васильевны, только надо момент выбрать, чтобы она не насторожилась. А то вдруг просечёт, что мы задумали отомстить этому хмырю…