Сын ведьмы Вилар Симона

– Добрян, я тут щук раздобыл, – произнес он, подходя.

– А я, как видишь, красну девицу песней приманил, – шутливо ответил ему Добрыня.

Но Сава и без того не сводил с нее глаз. Даже не услышал, как Добрыня продолжил, хваля его за удачную рыбалку и подшучивая, что иначе Неждан, ужас какой переборчивый, скоро вообще ослабеет от недоедания. Внезапно Добрыня умолк, увидев, как лесная красавица шарахнулась прочь, хватаясь за обереги.

– Чур меня, чур43, охрани!..

– Это тебя так мой Нежданка напугал? – удивился Добрыня. – Да не боись ты, парень он славный.

– Нежданка? – переспросила Забава. – Так твоего друга зовут?

– Да, Неждан это. Спутник мой и слуга.

А сам ждал, что девушка скажет. Понял, что она явно узнала парня, но отчего-то была напугана. Однако же перевела дыхание, поправила венок на голове, даже попыталась улыбнуться.

– Здрав будь, Неждан… не знаю, какого ты рода-племени.

До Добрыни ей теперь словно и дела не было. На Саву же смотрела с каким-то обостренным интересом.

– Что, хорош мой Неждан? – лукаво спросил Добрыня. – Вижу, глаз отвести не можешь.

В такой ситуации любая девица засмущается. Вот и Забава потупилась, стала теребить окованные концы пояска.

– За другого его приняла. Похож уж больно. Ну да тот, кого напомнил, давно помер. Я еще девчонкой была, когда его на съедение Ящеру отдали.

– Ого! – Добрыня даже поднялся. – И что, давно это было?

Девушка подумала и сказала, что случилось это за год с небольшим до того, как она впервые понёву надела44. И Забава сама видела, как чародейка Малфрида уезжала в лодке с некоей девицей и парнем, похожим на Неждана; плыли они к дальнему берегу, что за озером Око Земли, где обитал Ящер и откуда порой слышался его страшный рык. Но после того, как жертвы были отданы ему, долго мир и покой царили в землях заокских вятичей.

Сава даже рот приоткрыл, услышав такое. Перекрестился. Забаве его жест был явно незнаком, и она попросту не придала ему значения. А вот Добрыня задумался. Сейчас эта лесная девица в самой поре славниц, когда замуж выдают, и выходит, что с той поры, как понёву она надевала… лет пять-шесть прошло или около того. Приблизительно тогда же или немного позже состоялся поход Владимира на печенегов. Именно в то время они отбили полон, в котором оказался потерявший память Неждан. Мог ли он быть упомянутой жертвой, какая по некоей причине избежала гибели? И пожирал ли вообще жертвы загадочный Ящер или это один из местных страхов, какими чародейка подчинила себе лесных вятичей? И опять посаднику сделалось горько при мысли, что его мать могла вызвать такое колдовство, что приходилось прибегать к человеческим жертвам.

Он заставил себя отвлечься, слушал, о чем болтают парень с девушкой. Сава спрашивал, как она за столько лет не забыла облик того, кого отдавали Ящеру? Дети ведь путают многое да еще и присочиняют. Однако Забава уверяла, что ее отец волхв сам снаряжал выбранную в качестве жертвы пару, а она рядом была, видела их перед последней дорогой. К тому же Малфрида всегда самых пригожих выбирала. Вот девочка Забава и запомнила красивого молодца, которого увезли за Око Земли.

Саве бы загордиться, что оказался так схож со столь привлекательным парнем, однако он лишь насупился.

– Кто бы он ни был, но это не я. Тогда я наверняка уже на службе у князя Владимира состоял.

– У Владимира? Того, который наше вольное племя подчинить хочет?

Забава нахмурилась, а потом поднялась, явно желая уйти. Но Добрыня успел ее задержать.

– Да не слушай ты его, душа девица. Мы ведь по Руси немало хаживали, а там каждый второй считает себя служилым человеком князя. Вот мы и ушли подалее, чтобы в пояс Владимиру и его боярам не кланяться. Нам ведь свобода важна не меньше, чем вятичам в их чащах.

Умел Добрыня убеждать людей, и Забава успокоилась. Даже почти с детским любопытством заглянула в туесок Савы, восхитилась его уловом – три большие носатые щуки!

– Что с ними делать будете? – спросила. И, услышав, что собираются запечь рыбу на угольях, предложила свое: у нее тут есть котелок, так что выйдет отменная ушица на всех троих.

Добрыню только заинтересовало, собирается ли она принести сюда котелок, или… Она позвала их за собой. И на душе у Добрыни полегчало: если местная проведет их через чародейский заслон…

Она провела. Сказала: следуйте за мной. И они прошли без всяких помех.

На другом берегу имелась тропка, по которой уверенно шла Забава. Миновав заросли черемухи и густого смешанного леса, они оказались на широкой поляне. Здесь бил родник, а почти посередине высился могучий кряжистый дуб. К нему и направилась лесная девушка, стала взбираться наверх по некоторому подобию лестницы – шесту с перекладинами. А там наверху, когда пригляделись, увидели некое строение, похожее на хатку.

Сава неожиданно произнес:

– У здешних вятичей нередко такие жилища на деревьях устраивают. Охотничьи домики. Видишь, как укромно, – чужаки такое и не приметят.

Добрыня даже не стал спрашивать, откуда священнику это известно.

Озираясь, он заметил, что поляна, на которой дожидалась своего суженого дочь волхва, неплохо защищена от лесных духов: то там, то тут из зарослей торчали воздетые на шестах головы домашних животных – светлели костью черепа коз, коров, была даже одна лошадиная. А еще вокруг всей поляны шла будто проведенная плугом широкая полоса-межа. Добрыня знал, что служители-волхвы делают над такой межой особый наговор, охраняющий тех, кто внутри, от всякого внешнего чародейства. Вот и выходило, что упомянутый Забавой волхв Домжар хоть и отправил любимое дитя к лешему в чащи, но явно позаботился о том, чтобы дочь никто не обидел. Будь это не Забава, а какая иная чужая ему девица, заботился бы он так? Женщины вятичей, насколько знал Добрыня, вообще редко покидают свои селения и не углубляются в чащи, полные опасностей и страхов. Забава же явно не опасалась леса. И явно не ждала встречи с косматым суженым. Не верила в него? Или доверяла заботе родителя? В любом случае, спустившись из своего устроенного на дереве жилища с котелком, она была по-прежнему беспечна и улыбчива. А еще очень хороша собой. Так хороша, что Добрыня ощутил смутное беспокойство. Не то чтобы желание взыграло, а словно бы восхищение тронуло душу. Давно милые девы его так не волновали, как эта синеглазка с распущенными темно-русыми волосами, с венком из незабудок на голове.

Сава тоже смотрел на нее с явным восхищением. Послушно принял у нее из рук котел. И добротный котел – из чищеной бронзы, с зубчатыми узорами по краю. Настоящее богатство по местным меркам.

– Начинайте готовить, – приказала Забава. – А хворост для костра везде. – И махнула рукой в сторону леса.

Тут даже Добрыня опешил.

– А сама? Ты нас в гости позвала, тебе нас и потчевать.

– Я позвала, а потчевать вы меня будете, – уперев руки в бока, заявила девушка. – Велика честь, чтобы дочь Домжара для вас, пришлых, куховарила.

Ого! Но делать нечего, она тут хозяйка. Вот посадник новгородский и отправился в лес за дровами, пока Сава занимался разделкой рыбин.

Добрыня и в чащу не углубился, как заметил самого лешего. Тот тенью мелькнул за стволами, смотрел неприветливо из-под нависших зеленоватых косм. Духи леса редко когда к смертным расположены – они для них чужие. Этот же – сутулый, лохматый, поросший травой, как шерстью, – был огромен, выше Добрыни ростом. Но, едва глянув на человека, удалился. Не любят лесные духи смертных, сторонятся, если силу свою над ним не чувствуют. А Добрыня страха ему не выказывал, да и оберегов у него было предостаточно – даже освященный крестик имелся на шнурке на груди.

Когда посадник вернулся на поляну с охапкой сушняка, Сава с Забавой о чем-то спорили, препирались. И все же такими милыми показались они ему после сумрака леса и таящейся там нежити, что он улыбнулся.

– Лучше всю рыбу не чистить, – пояснял девушке Сава, пристроившись на корточках у котелка с водой. – Внутренности уберу, а от пера и чешуи только больше навара будет.

– У нас так не делают! У нас режут, чистят и мелко нарезают! – настаивала Забава. – Зачем мне шелуху рыбную есть, если от нее горечь одна.

– Не будет горечи, – не уступал Сава. – А когда уха подойдет, я опущу в нее ненадолго дымный уголек – от этого вкус только приятнее станет. И не хмурь брови, упрямица. Я знаю, как на Днепре рыбную похлебку готовят. На княжьем пиру такую подать не стыдно. А ты мне лучше луковицу подай. И ее я чистить не стану: в пере она даже больше вкуса рыбной юшке даст.

Добрыня усмехнулся: не знал он, что молодой священник такой умелец стряпать. Ну да пусть развлекаются, позже он переговорит с Забавой, есть что расспросить у нее.

Пока же девушка устроилась в сторонке, отвернулась, как будто обиделась, что ее не послушали. Но потом все-таки сказала, что, мол, пусть пришлый Неждан и готовит по-своему, но, когда уха будет на подходе, она лично вольет в нее мучную болтушку.

Добрыня попробовал было подольститься к ней, говоря, что, видать, знатная стряпуха дочка волхва, но Забава только губки пунцовые надула. Призналась через миг: да, она, конечно, знает толк в ведении хозяйства, однако возиться у печки с ухватом явно не любительница – жарко, дымно, утомительно. Зато когда станет госпожой в своем доме, сумеет наставлять нерадивую челядь.

– А без челяди тебе не обойтись? – усмехнулся в усы Добрыня. – Или у вятичей дочери волхвов все госпожами ходят?

– Все не все, но я точно знаю, что за бедного да бесхозного отец меня не отдаст.

И Забава с удовольствием посмотрела на свои белые холеные ладошки.

Сава лишь хмыкнул.

– Такую привередливую да ленивую тебя никто замуж не возьмет. Любому мужу в доме настоящая хозяйка нужна.

– А я и буду хозяйкой, – гордо вскинула голову красавица. – Причем у того, кто мне жизнь достойную даст. Мне нужен муж, который на главное место в доме меня посадит и любить станет за красу мою. А у печи с горшками и ухватом прислужницы пусть возятся.

– Ну и хвастливая же ты, – присаливая парующую рыбную юшку, покачал головой Сава. – И кому ты такая нужна будешь? Какой прок от тебя?

– Как какой прок? А детей мужу рожать? Красивых, здоровых детей! А домом его управлять, советы добрые давать да любиться до забытья? А уж любиться я умею. Пробовала уже на прошлых купальских гуляниях. Мне понравилось.

Сава даже вспыхнул от ее слов. Буркнул сурово:

– Девушке, вошедшей в возраст, не помешало бы иметь больше скромности и рассудительности.

Добрыня же расхохотался.

– Да ты, никак, боярыней решила стать, лесовичка?

– Может, и стану, – топнула ногой Забава.

Она устроилась поудобнее, обхватила обтянутые подолом колени.

– Мне отец обещал, что жить буду в сытости и почете. И никакими любовными утехами меня в курную избу никто не заманит. Я уже видела, как в иных краях жены мужей нарочитых живут.

– Как же, видела! Да ты из лесу и носа не высовываешь. Вы, вятичи, боитесь остального мира, потому и называют вас чащобой дикой.

Забава невозмутимо откинула длинные волосы за плечи, подняла увенчанную незабудками голову.

– А вот и не чащоба мы! С помощью Велеса и Сварога небесного мы тоже в мир выходим, торгуем по рекам. Домжар, отец мой, счету обучен, ему старейшины доверяют возить товары от нескольких родов на торг-мену в волжские грады. Он и меня однажды взял!

– Никогда не слыхивал, чтобы волхвы торговали, – заметил Добрыня, сняв удерживающий волосы ремешок и тряхнув волосами. Ох и жарко же становилось! Ночью они с Савой едва ли не зубами стучали, а днем теплынь, как в середине лета. От духоты лесной даже соловьи умолкли в лесу.

Забава невозмутимо уточнила, что, когда Домжар ездил на торги, он переодевался купцом. У них были хорошие вятичские товары: цеженый мед, барсучий жир, меха разного зверя, а еще бобровая струя, столь ценимая булгарскими лекарями. Домжар и отвез им ее по уговору.

– Так ты побывала в самом Булгаре45 на Волге? – изогнул брови Добрыня. Надо же, вятичи чащобные, а в такой торговый город пробрались.

Забава подбоченилась.

– Сварог небесный свидетель, что так и было. Я тогда еще девчонкой была, но все помню. И, главное, помню, в каких нарядах булгарские павы на рынок выходят, сколько бляшек и бусин ярких у них на груди, как подвески на головных уборах сверкают. Видела я и товары всевозможные на шумных торгах, видела высокие башни, минаретами называвшиеся46, и гуляли мы по площадям и предместьям, никто нас не обижал и не задевал. И, помоги матерь Макошь, никогда бы не подумала, что в мире может быть столько народа, что люди собираются таким скопом в одном месте… У нас в лесах даже на день подателя жизни Сварога или на игрища купальские столько не сходится. Мне с тех пор иногда даже снится то многолюдье, – вздохнула девушка.

– Это ты, Забава, еще Новгорода торгового не видела, – подмигнул ей Добрыня. – Не видела Киева стольного, Чернигова, Смоленска.

– Я видела Булгар! – ударила кулачком по колену Забава. Ей не нравилось, что ее восхищение столицей волжских булгар не впечатлило гостей. – И этот город был достаточно славен, чтобы завоеватель Владимир хотел подчинить его.

Добрыня сорвал травинку и стал покусывать ее. Спросил как бы между прочим:

– А когда вы с отцом там торговали?

– Говорю же, я еще девчонкой была и меня возили в Булгар переодетую пареньком, чтобы не привлечь внимания. Ведь я так хотела мир поглядеть, а мне родитель отказать не может. Позже он назвал меня своей удачей, ибо торговали мы тогда к великой своей выгоде. И успели сбыть все до того… – Она вызывающе посмотрела на своих гостей и добавила со значением: – До того, как ваш Владимир с воеводой Добрыней к граду с войском подступили.

– И ты видела их? – закусив стебель, спросил посадник. – Я имею в виду самого князя и Добрыню?

– Да! Мы оказались запертыми за стенами Булгара, когда ко граду по реке пришли ладьи князя и его дядьки Добрыни. И, поднявшись на стены, я видела их обоих.

Сава, помешивавший варево в котелке, даже выронил в уху ложку при ее словах. Посмотрел удивленно на Забаву, потом перевел взгляд на посадника.

– Ложку-то вылови, – спокойно заметил тот. – Навар рыбный от твоей липовой черпалки лучше не станет.

И обратился к Забаве:

– Ну и как они тебе? Ведь и князь, и дядька его Добрыня – первые люди на Руси.

Забава беспечно играла волосами – то на грудь перебросит и наматывает длинную пушистую прядь на пальчик, то небрежно откинет за плечо.

– То, что они оба отменные витязи, сразу видно: стать, выправка, шеломы с позолотой. И на лошадях сидели как влитые. О Владимире мне говорили, что он красив, как само ясное солнышко. Его ведь так и называют – Владимир Красно Солнышко?

Добрыня кивнул. Он ждал, что скажет девушка про него самого. Не из особого интереса, а чтобы понять, не хитрит ли она. Вон Саву сразу признала, могла и воеводу Добрыню угадать в бродячем гусляре. Она же как будто и не спешила о нем говорить. Ну ясно, девам скорее интересны те, о ком они в светелках судачат, – а о Владимире такие милашки болтали немало. И знали, какой он женолюб, скольких взял себе в жены, скольких поселил в теремах своих в Вышгороде и Берестове ради утехи плотской. Ну, до того как крестился и сделал единственной женой византийскую царевну Анну.

Сейчас же Забава принялась рассказывать, что Владимир и впрямь муж видный – как снял шлем, так волосы его и засветились, словно спелая пшеница. А вот дядька его был в броне по самые глазницы. Как будто боялся открыться, дабы чья-то стрела со стены не задела ненароком.

«Хорошо, что я тогда личину не скинул», – подумал Добрыня, понимая, что девушка так его и не разглядела.

Она же другое сказала: мол, как бы ни был воинственен и грозен дядька князя, но есть нечто, чего и он опасается.

– И чего же? – отбрасывая пожеванный стебель и срывая новую травинку, полюбопытствовал мнимый гусляр.

– Он боится сильных людей, – важно заявила Забава. – Я помню, как люди рассказывали, что после снятия осады именно он предложил князю не воевать с булгарами, а договориться. Дескать, рассмотрел он хорошо булгарских батыров, видел их купцов и даже пленников-колодников. И отметил, что все они в сапогах. А сапоги только у смекалистых да ловких имеются, у тех, кто умен и сможет себя достойно содержать. Вот и передавали люди друг другу речи того Добрыни: дескать, понял он, что с таких непросто будет дань взять. И посоветовал Владимиру заключить с булгарами договор о мире и торговле, а самим русам отправиться поискать более покладистых и простых лапотников.

Забаву эта мысль развеселила, и, вытянув ноги в маленьких лапотках, она заявила: вот, мол, вятичи все в лаптях из лыка ходят, а Владимиру туго с ними пришлось. И их вольное племя ни нынешний князь, ни его отец-воитель так и не смогли под себя взять.

– Однако я слыхивал, что Владимир с дружиной выступал против обутых в кожу ромеев – и не без успеха! – не сдержался Добрыня. – С булгарами же он просто заключил выгодную сделку – торговать, а не воевать. Даже взял в жены одну из дочерей булгарского хана. Слыхивала ли ты об этом, Забава моя сладкая?

– Я не твоя сладкая! – нахмурилась девушка. И повернулась к Саве: – Ну что, Неждан, уха почти готова. Пришло время болтушку в нее добавлять.

Сава не спорил. Он вообще теперь все больше поглядывал на мнимого гусляра, и в глазах его плясали веселые искорки.

А с чего радовался-то? Добрыня сам понимал, что не славу они добыли у булгар, а выгоду. Это порой поважнее побед, о которых потом поют славящие песни. Надо, как он сам, много лет тянуть на себе лямку власти, чтобы уразуметь это. Сейчас Добрыня почти с гордостью вспомнил последние слова договора о мире, к которому он приложил свое усердие: «Только тогда не будет мира между русами и булгарами, когда камень поплывет по водам, а легкий хмель тонуть станет».

Забава, казалось, уже забыла, о чем они только что говорили, и решила похлопотать над варевом: развела в плошке немного подболтки из сероватой ржаной муки и аккуратно стала сливать в рыбную юшку, приказав Неждану старательно помешивать. Когда лица молодых людей оказались совсем близко, они покосились друг на друга и оба враз вспыхнули.

Девушка отшатнулась первой.

– Все, теперь несколько минут под закрытой крышкой – и уха будет самое то.

Уха и впрямь получилась отменная. Ели втроем из котла – ложки, что у путников, что у лесной хозяйки, имелись при себе. Без ложки у пояса славяне не обходятся, как и без ножа. Вот и хлебали сперва молча, а потом стали наперебой расхваливать собственное угощение. Сава, изголодавшийся за прошлые дни, больше других налегал, ел, даже когда Добрыня и Забава уже откинулись назад с сытыми улыбками.

А через миг Добрыня засобирался, заметив, что им с Нежданом пора в путь. Не укажет ли им гостеприимная Забава дорогу к ближайшему селищу? Он ведь боян, его не только лес кормит, но и людское внимание. Для этого и шел в вятичские чащи.

Когда Забава огорченно притихла, не ответив на просьбу, Добрыня постарался скрыть улыбку. На это он и рассчитывал: такая болтушка-веселушка столько времени одна в лесу пробыла, что ей отпустить гостей ой как неохота будет. В итоге она и впрямь сказала, что в путь им пока не следует идти, – лесные чащи вятичей не большак47, по которому удобно передвигаться: путники снова могут заплутать. Но если погостят при ней денек-другой, то как раз молодой месяц выйдет – именно то время, когда за ней должны прийти от Домжара. Ведь время ее жертвенного пребывания в невестах лешака уже на исходе. Ну а с ней и их проводят к большому капищу Сварога, где отец ее требы возносит. И много людей там обычно собирается, будет гусляру перед кем показать свое умение.

Добрыня сделал вид, что задумался, а потом согласно кивнул. Быть посему! И им любо подле такой кралечки провести время да потешить ее песнями и рассказами. Так он сказал, а в душе готов был едва ли не расцеловать доверчивую девушку, понимая, что если ему нужно Малфриду разыскать в этом диком краю, то выйти на Домжара будет для него удачей.

И заиграл для довольной Забавы на гуслях, запел. Сильный и звонкий был голос у Добрыни, столь отличный от его говора – низкого и даже чуть хриплого. А пел он и о стругах, разрезающих грудью речную волну, и о рассвете, который встречает поутру тот, кто всегда в пути; пел о дивах, что ждут путника, и про встречи с новыми людьми, у которых своя, не похожая на других судьба. И каждый новый человек принесет свежую весть, и будут знать люди о других краях, о том, что делается в подлунном мире, широком и вольном, как само небо над головой.

Ох, как же пришлась эта песня по сердцу лесной девушке Забаве! Она слушала, и грудь ее вздымалась, щеки разрумянились, голубые, как незабудки, глаза влажно блестели.

– И отчего я не родилась парнем! – всплеснула она руками, едва певец умолк. – Позволь мне Род добрый явиться на свет юношей, куда бы только ни полетела, чтобы мир познать! А так…

– Так ты сделаешь счастье какого-нибудь хорошего мужа и тем будешь сама счастлива.

– И проведу всю жизнь за тыном своего жилища, – поникла Забава.

– Но ведь и за тын жилищ приходят люди извне, вот они и будут тешить тебя рассказами, прибаутками.

– Вот-вот, только это мне и остается… Слушать россказни других.

Сава все это время молчал. Но тут и он не стерпел, произнес вдохновенно, что и его понесла судьба в дальние пределы, и познал он многое, о чем ранее и не думал. А главное, что он познал…

Добрыня едва успел его перебить, опасаясь, что о Боге с язычницей лесной заговорит:

– А познал ты, Неждан, каков из себя пресветлый князь, какого все называют Красно Солнышко.

И посмотрел на умолкшего парня так свирепо, что тот побледнел и отвернулся, скрывая досаду.

– И каков же ваш Владимир Красно Солнышко? – спросила Забава с легкой ехидцей. Вряд ли ей в землях вятичей рассказывали что-то хорошее о князе-завоевателе.

Добрыня вновь провел по струнам – заиграли они величаво и плавно, словно река текла, словно облако высокое по небу плыло. А посадник под переливы струн поведал ей о Владимире, которого любит народ на Руси, ибо чувствует себя при таком правителе защищенным и необделенным. И приглашает Владимир Красно Солнышко к себе в Киев всякого толкового человека, устраивает пиры на весь мир, когда столы с яствами стоят от княжьего терема до последнего проулка. И каждый может пойти к крылечку Владимира Красно Солнышко – кто со своими жалобами, кто на службу просится, кто просто вести приносит. Обо всем знает пресветлый князь, и для всякого у него находится доброе слово. Но более всего ценит Владимир свою дружину воинскую, с которой одержал столько побед. Ни в чем князь своим витязям не отказывает. Потому однажды, когда возроптали богатыри, что, мол, князья да бояре едят серебряными ложками, а они, защитники Руси, черпают простыми деревянными, Владимир тут же повелел принести из казны его серебро – гривны, монеты-дирхемы, подсвечники византийской работы. И приказал князь мастерам своим перелить серебро на ложки для дружины его. Чтобы у каждого витязя была своя ложка из чистого серебра! Однако нашлись и такие, кто заметил Владимиру, что подобной щедростью он опустошит казну. На что молодой князь ответил: «Серебром и златом не найду себе дружины, а с дружиной верной добуду себе и серебра, и злата, как добыли дед и отец мой».

Струны почти гремели на последних словах, голос бояна сделался сильным и велеречивым. А потом Добрыня резко положил руки на струны, и умолкли они вмиг. И стало слышно, как щебечут птицы в лесу и шелестит листва под легким ветерком.

Забава, слушавшая с широко открытыми глазами, несколько раз моргнула и сглотнула ком в горле, словно приходя в себя. И когда увидела, с какой улыбкой смотрит на нее кареглазый гусляр, улыбнулась ему в ответ. Сперва неуверенно – он ведь восхвалял в песне того, о ком в ее племени говорили как о завоевателе, – потом улыбка стала более явной, а затем в ней появилась даже насмешка.

– Гусляры всегда восхваляют в песнях правителей – тем и кормятся. Но каковы бы ни были ваши песни, есть еще и людская молва. И в ней говорится, что не так уж добр и великодушен ваш Красно Солнышко.

Добрыня поправил ремешок на лбу.

– Правители тоже люди. А в каждом человеке есть и добро, и зло.

– Вот о зле и идет молва, – прищурившись, уточнила Забава.

– Люди всегда перво-наперво обращают внимание на дурные вести. Они их будоражат, независимо от того, правдивы они или нет.

– Но разве то, что говорят о Гориславе, неправда?

Добрыня невольно вздрогнул. Та, о ком упоминала лесная девушка, была дочерью полоцкого князя Рогволода. Звали ее Рогнеда, и в том, что с ней случилось, была и его, Добрыни, вина.

Он не смог сразу ответить. Вспомнилось всякое. Они тогда с Владимиром вернулись из варяжских стран с сильной дружиной. Новгород принял их – не столько Владимира, который до бегства от Ярополка был совсем юнцом, сколько весьма почитаемого посадника Добрыню. И именно Добрыня посоветовал племяннику сосватать Рогнеду Полоцкую. У Владимира тогда уже были жены: первая – Аллогия, дочь новгородского боярина, вторую, варяжку Олаву, родственницу шведского короля Эрика, Владимир привез из-за моря, и приданым ее послужили те отряды храбрецов, с какими молодой князь рассчитывал противостоять власти брата Ярополка. Иметь двух или больше жен на Руси не считалось зазорным, если муж в состоянии содержать своих женщин и кормить рожденных от них детей. И вот теперь Рогнеда… К ней тогда посватались и Ярополк, уже имевший жену-гречанку, и Владимир, которому нужно было заручиться поддержкой ее влиятельного отца Рогволода Полоцкого. Иначе Рогволод, став тестем Ярополка Киевского, мог немало бед натворить и даже ударить Владимиру в спину, когда тот пойдет на брата. Поэтому мудрый Добрыня посоветовал племяшу поторопиться со сватовством. А что, Владимир был очень хорош собой, поэтому вполне мог понравиться дочери Рогволода.

Вспомнив все это, Добрыня поднял глаза на Забаву. Но при этом отметил, как за ним самим наблюдает Сава. Понятно. Тот ведь знал всю эту историю и ту роль, какую в ней сыграл дядька князя. Поэтому, игнорируя взгляд этого недавно посвященного в сан святоши, посадник повернулся к Забаве:

– Вот что, дева милая, я тебе о тех делах поведаю, а уж ты сама решай, заслужила ли княжна, называемая тобой Гориславой, своей участи.

Он отложил гусли – для этой истории не нужна музыка, ибо Добрыня не стал бы ее воспевать ни за какие блага мира. И, сорвав очередную травинку, стал рассказывать, зажав ее в уголке рта.

Да, Рогнеда слыла красавицей. Единственная дочь в роду, где родились одни сыновья, любимица всей семьи, она была весьма высокого о себе мнения. Ей казалось вполне заслуженным, что киевский князь Ярополк прислал к ней сватов в такую даль. А тут еще Владимир.

– Они родились в один год от одного отца и разных матерей – Владимир и Ярополк. Владимир – дитя любви. Ярополк – сын сосватанной водимой жены48 князя Святослава. Именно Ярополк – после гибели брата своего Олега – имел огромную власть на Руси, не то что Владимир, только недавно вернувшийся в Новгород из-за моря. Так что, когда к престолу Полоцка явились послы Владимира, отец Рогнеды предоставил дочери самой решать, за кого ей пойти. И избалованная княжна с насмешкой ответила: «Я не хочу разувать сына рабыни. Я за Ярополка князя хочу!»

Забава вроде кивнула, поняв: снять обувь с мужа в первую ночь после свадебного пира полагалось всем женам – от простой селянки до княгини. Так жена выражает покорность тому, кому досталась. Но девушку заинтересовало иное.

– А разве матерью Владимира была рабыня-полонянка?

– Нет! – резко ответил Добрыня. И уже спокойнее сказал: – Она была ключницей при княгине Ольге, все хозяйство теремное было на ней, и Ольга весьма ценила Малушу… Так звали мать Владимира.

Добрыня умолк. Он не помнил, когда пошла молва, что его сестра была рабыней, не смог проследить, кто стал распускать этот слух об избраннице Святослава. Наверное, после их с Владимиром отъезда люди киевской жены Святослава постарались очернить ту, кого любил князь. При Ольге они бы такого не посмели. Но не было уже ни Ольги, ни Святослава… А на север, в Новгород, никто не смел принести весть, что Владимира считают сыном чернавки-невольницы.

А вот Рогнеда посмела заявить об этом во всеуслышание. И смеялась задорно, когда опешивший Владимир и его люди покидали хоромину Рогволода. Зато Добрыня помнил, как потом рыдал племяш у его колен, как стыдился выйти и поглядеть на тех же новгородцев, ожидавших, что им ответит на выдвинутое Рогнедой обвинение в низком происхождении. Как не посмел это сделать и Добрыня, некогда сам же уговоривший их выбрать князем своего сестрича. И теперь понимавший, что памяти его любимой сестры нанесено глубочайшее прилюдное оскорбление.

Но рассказывать Забаве о пережитом потрясении Добрыня не стал. Зато сказал, как разлютился дядька Владимира.

– Добрыня был родным братом Малуши, матери Владимира. Выходит, и его эта пава полоцкая унизила перед всем честным народом. И он велел Владимиру собраться с духом и идти на Полоцк. Помститься за осраму и унижение, за поруганную честь матери.

Дальше Добрыня и себя не жалел, рассказывая. И не скрыл, что именно дядька велел Владимиру после взятия Полоцка положить под себя Рогнеду перед всеми людьми, перед ее плененными отцом и братьями. Как рабыню, добытую в походе. Но позже сам же Добрыня посоветовал возвысить ее до уровня княгини. Чтобы глупая Рогнеда поняла, что и рабыне сильный муж может дать достойное положение. А уж потом Добрыня приказал вырезать весь род Рогволода. Не столько со зла, сколько понимая, что, оставшись в живых, они точно будут мстить за пережитое поругание. А им с Владимиром, учитывая, что они на самого Ярополка и на Киев шли, иметь за спиной мстителей никак нельзя было.

И взяли они Киев, и погубили Ярополка, и вознесся Владимир на Руси. Но одного только не учел Добрыня – полюбилась молодому князю красивая полочанка Рогнеда. И так полюбилась, что он и о других женах забыл. Что ему до Аллогии, которая только дочерей рожала? Что до принцессы Олавы, умершей первыми же родами? Даже то, что он взял себе вдову брата Ярополка, гречанку Зою, женщину редкостной красоты, не отвлекло его от Рогнеды. А Зою он взял, чтобы в семье осталась, – так исстари повелось, что победитель забирал себе вдову поверженного противника. Отчасти это даже добром считалось – позаботиться об оставшейся без защитника женщине, не дать погибнуть ей и детям ее. Гречанка Зоя в ту пору была беременна от Ярополка, но Владимир позже ее дитя своим признал, не сделал безотцовщиной. И все же любивший красавиц и заключавший и позже браки для родства с государями иных краев, Владимир все одно Рогнеду не оставлял. Она ему то и дело рожала красивых, крепких детей, к ней он возвращался из своих походов, с ней советовался, и она сидела подле него на княжьем столе как водимая главная супруга.

Так что власть имела Рогнеда-Горислава, да такую, что самому Владимиру указывала. Она же, помня былое, и настояла, чтобы князь услал Добрыню обратно в Новгород. Говорила, мол, нечего дядьке состоять при полновластном правителе, нечего в дела государственные вмешиваться. Вот Владимир и велел Добрыне уехать. И тот не виделся с князем до того времени, пока не понадобился ему для совместного похода на булгар. Тогда они только и встретились, однако пригласить Добрыню в Киев, где власть имела Рогнеда, Владимир все же не осмелился. Ну да у Добрыни были и свои дела в Новгороде, он не пенял князю. Зато все же предостерег, чтобы тот Рогнеде полной воли не давал. Ведь через кровь родни ее брал… Забудется ли такое?

И оказался прав, как оказалось. Рогнеда все помнила, да и любострастия мужа не простила, так что таила зло в душе. Она-то княгиней его была, но Владимир едва ли не из каждого похода еще по супруге привозил. Это не считая девок пригожих, которые встречались ему и которых он в усадьбах своих селил, даже жен уводил от мужей. Причем жили они у него безбедно, да и Владимира любили. Он ведь собой хорош на диво и с женщинами всегда ласков был, одаривал богато и лелеял. Одним словом, Красно Солнышко.

А вот княгиню Рогнеду это не устраивало. И однажды, когда Владимир посетил ее да остался ночевать в ее имении Предславино, она взяла нож и попыталась зарезать спящего мужа. Княгиня уже и руку занесла для удара – и не был Владимир никогда ближе к смерти, как в тот миг. Но, видимо, хранила его особая сила, ибо он очнулся и успел перехватить занесенную руку Рогнеды. А она боролась с ним, как рысь, но Владимир был силен, одолел разъяренную жену и, вырвав у нее нож, швырнул саму в угол одрины49.

Рассказывая все это, Добрыня не заметил, как увлекся, в нем словно проснулся боян. Он говорил, то повышая, то понижая голос, Забава сидела, прижав ладони к щекам, даже Сава заслушался, дышал бурно. Как будто не он был в числе тех рынд-телохранителей, какие той ночью явились на крик Владимира и оторопело смотрели на разъяренного нагого князя и рыдавшую на полу в углу растрепанную княгиню.

– Рогнеда тогда сказала, что имеет все права на кровную месть, какая всегда была свята на Руси. Но потом сорвалась на крик и стала пенять супругу, что тот уже не любит ее, что завел себе жен и девок полные терема, забыв, что она ради него отказывалась так долго от мести.

Тогда Владимир велел слугам обрядить госпожу в самые ценные одежды, надеть украшения и приготовить к смерти. Ибо готов был сам казнить ее прилюдно.

– Не совсем так, – невольно вмешался Сава. – Князь не хотел казнить княгиню при народе. Он сам…

Тут он осекся, замолчал и лишь через миг поднял виноватый взгляд на Добрыню.

– Ты-то откуда знаешь? – удивилась Забава.

– Так весь Киев о том говорил, – сразу нашелся Добрыня. – И Неждан мой прав: князь хотел сам зарубить жену, а от руки князя это все равно казнь. Поскольку Рогнеда пользовалась уважением, люди просили за нее, однако Владимир был неумолим. Он поднялся в покой к обряженной для перехода на тот свет Рогнеде, вошел с мечом… Но тут мать загородил княжич Изяслав, ее сын.

Изяслав тогда уже первый свой пояс носил50, а на поясе был меч, какой отрокам выдают. И вот со своим маленьким клинком сын стоял против отца и намеревался защищать родительницу.

Этого не выдержала душа князя. Он опустил оружие, сказав: «Я не ведал, что ты тут». А сын ответил: «Ты думал, что ты тут один. Но сразись сперва за маму со мной!»

При этих словах Забава прослезилась. Сказала:

– Когда-нибудь и у меня будут сыновья, которые будут защищать и оберегать меня.

Добрыня лишь повел плечом и продолжил рассказ, поведав о том, что люди просили за княгиню и что Владимир решил услать ее в отдаленное владение, какое называлось Изяславлем. Ибо оно принадлежало не столько Рогнеде, сколько было за ее сыном Изяславом. Ведь по закону сын, поднявший руку на отца – даже в таком необычном случае, – уже не мог оставаться в семье. Так и живут они нынче в глуши – бывшая княгиня и старший сын Владимира. А люди по-прежнему зовут Рогнеду Гориславой.

– Но если он не убил суложь свою, если простил, то, может, еще помирятся они? – всхлипывая и вытирая слезы, спросила Забава.

Добрыня отбросил изжеванную травинку.

– А как бы у вятичей поступили с женой, покушавшейся на мужа?

– О! У нас такое невозможно! У нас жены о таком и помыслить не могут. А если бы случилось…

Она умолкла, сидела поникшая, боясь и представить, как бы поступили с такой… Выходит, Рогнеда обошлась малым наказанием: и не погубили ее страшно, и с сыном осталась, и есть чем ей жить, есть чем кормиться при усадьбе Изяслава…

– Владимир, наверное, ее очень сильно любил, если помиловал, – сказала со вздохом Забава. – А кого же водимой женой своей он после Рогнеды назвал? Кто при нем стал княгиней? Ведь столько жен у него. Которой же честь выпала?

– Анне, цесаревне византийской.

– Кто ж такая?

Добрыня поднялся, оправил измявшуюся рубаху и сладко потянулся.

– Та, которая стала единой и почитаемой княгиней Руси при Владимире. Ибо она крещеная, как нынче и сам князь. А крещеный имеет только одну жену, о которой заботится, и не смеет заводить иных.

– Только одну? Как это?

Добрыня уже знал, что местных баб всегда восхищало то, что одна может стать женой и не опасаться, что супруг еще кого-то поселит к ней, когда поднадоест старая привязанность. Но об этом, да и о том, как Владимир расселял богато или выдавал замуж остальных жен и наложниц, ей Сава расскажет. Он так и сказал, но при этом поглядел на парня выразительно – пусть не увлекается, чтобы не сболтнуть чего не надо.

Сам же пошел к реке мыться. Окунался в прозрачную зеленоватую воду, пил ее. Вода в реке была прохладной, прекрасной свежести, со вкусом земли, лесных трав, ивы и папоротника. И даже местный водяной, затаившийся под корягами, не смел ему помешать наплескаться вволю. Добрыня лишь показал ему кулак, и водяной, смутившись, что его заметили, только поглубже зарылся в тину.

Позже, обсыхая на бережку после купания, Добрыня в который раз подумал, что лесных духов в этих лесах слишком много. Словно ушли они оттуда, где людское столпотворение, где новая вера, где духов перестают почитать и бояться. Без этих страхов простым людям спокойнее живется, а вот духи обижаются. Не нравится им быть незначительными, не нравится, когда их оставляют без подношения, не опасаются.

Размышляя об этом, Добрыня вернулся еще с мокрыми после купания волосами на поляну Забавы. Молодые люди увлеченно беседовали. Добрыня отметил, что Сава рассказывает лесной девушке о граде Корсуне на берегу синего моря. О его высоких каменных стенах и прекрасных храмах, о мощеных улицах и кораблях в гаванях. Забава слушала с интересом, задавала вопросы. И опять твердила, что хотела бы посмотреть на большой мир. Ну да, конечно, лесную девочку интересовало все, что находится за пределами ее чащи. Бедняжка просто не понимала, что тут она под защитой влиятельного отца, а в большом мире… с такими славными девочками много чего может случиться. И недавно рассказанная история о судьбе Рогнеды-Гориславы ничему ее не научила.

Но было еще нечто, что заметил посадник. Забава то плечом прильнет к парню, то волосы его взлохматит, то травинку ему за шиворот засунет и смеется. Сава вроде как отмахивался, но сам был весел, глаза его горели. Добрыня не стал мешать молодым людям резвиться, возился с гуслями, проверял струны. Когда Забава в свою очередь отправилась купаться, Сава смотрел ей вослед, словно и сам был не прочь присоединиться.

– Ну так и иди, – угадав его мысли, предложил Добрыня.

Но Сава опустил голову, покраснел.

– Нельзя. Грех это.

– Какой же грех, если девушка сама не против?

– Это блуд, – твердо отозвался парень.

Но насколько ему глянулась Забава, стало ясно, когда через время спросил:

– Если удастся ее крестить, как думаешь, могу я к ней посвататься? Мне ведь епископ Иоаким говорил, что рукоположенный служитель может себе жену взять.

– Эк тебя разобрало, парень! Ты сперва окрести ее. Но не забывай при этом, что Забава – дочка волхва местного. А он вряд ли ее христианину отдаст. Места тут, сам должен уже понять, какие. Вспомни, еще недавно я еле угомонил людей, чтобы не тронули тебя. И крест свой спрячь, а то глазастая Забава может заметить и спросить, что за цацка такая. Хорошо, что до сих пор не спросила.

– А я бы и не стал таиться. Что она мне сделает?

– Отцу скажет. И уж поверь, ее родитель не позволит новой вере распространяться там, где он свою власть через старых богов удерживает.

Сава помрачнел. И когда девушка вернулась, уже не так откровенно отвечал на ее заигрывание.

Вечером они доели уху, и Забава собралась на покой. Сказала, обращаясь к Саве:

– Я наверх полезу. Присоединишься? Согреешь меня стылой ночью?

Но парень лишь повторил: грех. И пояснил, что значит это слово: очень нехорошо, хуже некуда, ибо наказание грядет.

– Странный ты какой-то, – надула губы Забава. – Не здешний. А ведь мне сперва показалось…

Она вздохнула и ушла. Поднялась к себе в избушку на дереве.

– Ну и глупец, – посмеиваясь, произнес Добрыня. – Не согрешишь – не покаешься.

Но Сава остался спокоен.

– Я не намерен грешить с расчетом, что на будущее Господь станет мне все прощать.

Тут даже Добрыня призадумался.

Он верил в христианского Бога давно, почитай, с тех самых пор, как себя помнил. Ему рассказывали, что сызмальства он был странным. Как и положено сыну ведьмы. Но его мать Малфриду и ее мужа Малка пугало то, что, едва начав ходить, он по ночам словно рвался куда-то. Причем обычно в самые темные ночи новолуния. Малк был лекарем и лечил приемного сына всякими успокоительными отварами. Не помогало. Добрыня пытался объяснить родителям, что его словно зовет кто-то могущественный, противостоять которому трудно. И он не забыл, насколько оба они тогда испугались. Мать колдовала над ним, насылала крепкий сон, отец Малк обкладывал его ложе мокрыми тряпками: тогда, встав по велению голоса во сне, Добрыня делал шаг в сторону, но наступал на мокрое и просыпался. А потом однажды, когда Малфрида надолго ушла невесть куда – мать у него вообще была странная, подолгу могла отсутствовать, – Малк Любечанин надел на ребенка освященный крестик. И все. Прошли его мороки, успокоился, как будто под защиту кому сильному попал. Под защиту христианского Бога, как понял Добрыня. Как после этого не уверовать?

А вот мать его даже слышать не желала о новой вере. Потому, когда муж ее Малк сознался, что крещен, она сразу же ушла, причем навсегда. И вот теперь, спустя годы, Добрыня ищет ее. И не знает еще, чем эта встреча обернется для них обоих.

На другой день Забава была опять весела и беспечна. Даже угощала гостей: заварила на огне отвар из листьев дикого малинника, мяты и дички яблоневой. Принесла и горшочек с медом, а еще мешок с орехами. Сава взялся колоть орехи, а Добрыня как бы между делом стал расспрашивать, когда в путь трогаться. Забава уверяла, что наверняка последний день она в лесу значится невестой лешего и завтра за ней обязательно придут, отведут к людям, к капищу Сварога.

– А туда и прославленная ведьма Малфрида может явиться? – осторожно спросил посадник.

– Тебе-то она зачем? – искоса поглядела на него девушка.

– Как же! Она прославленная чародейка, о ней многие говорят. А я гусляр, мне сказы обо всем значимом надо слагать. Теперь же вот хочу о Малфриде.

Забава подумала немного и кивнула. Да, сказала, Малфрида может прийти. В прошлый раз она пришла осенью, когда день чуров был, когда родичей, ушедших в иной мир, поминали. Тогда рык Ящера особо был слышен и люди не понимали, чего это чудище не угомонится, – весной же ему жертву отдали, мог бы и удовлетвориться данным. Раньше где-то раз в год отдавали ему жертвы. Правда, когда отдали парня, похожего на Неждана, то почти три года тихо было. Но теперь снова ревет Ящер, многие слышат его рык, значит… Всякое может быть.

Сава, вроде как коловший орехи в стороне, все же слышал их речи и вдруг взъярился:

– И чего это вы детей своих какому-то чудищу отдаете? Вы и от Святослава отбивались, какой не одно племя покорил, и Владимиру с вами непросто было сладить, а тут какому-то чудищу поганому кровавую дань платите! Да собрались бы все вместе, да оделись бы в броню и пошли бы на Ящера, чтобы знал, что вы сила и не совладать ему с вами. А вы… Еще и вольным племенем себя считаете. Тьфу! А ведь в стародавние времена выходили добры молодцы против ящеров и змеев поганых. Добрыня, скажи ей! Сколько песен о том поется!

Забава, казалось, растерялась. Смотрела на него, моргала длинными ресницами. Потом все же сказала:

– Святослав и Владимир целые племена под себя брали, а Ящер малым обходится. И люди решили, что это меньшее из зол. Да и верят они Малфриде, которая как Ящера усмиряет, так и не пускает в эти чащи завоевателей со стороны. Да она… Знаешь, какая она? И хворых лечит, и наговоры на удачу в охоте творит. А венки невестам такие плетет, что брачующаяся, надевшая такой венок, потом счастлива в супружестве, муж ее любит, да и детки крепенькие рождаются. Вот какая она, чародейка наша!

Добрыня невольно заволновался, бурно задышал. Некогда и его мать Малфрида, еще когда жила под Любечем, тоже плела тамошним невестам венки. Может, старая ведьма, выбирающая жертву Ящеру, и его мать – одна и та же женщина?

Он задумался, но вскинулся, когда Сава и Забава едва ли не на крик перешли в споре.