Отрочество 2 Панфилов Василий
Пономарёнок хмыкнул еле заметно, но признаться по чести — заедает. Глупо соревноваться в стрельбе со степняками, способными с полувзгляда опознать человека в лицо на таком расстоянии, на котором обычные люди едва ли увидят просто фигуру. Но заноза зависти сидит, себе-то врать зачем?
Не худший среди них далеко не худший, но и… Собственно, именно потому и взгляды такие, с вызовом.
Стрельба продолжилась, и Мишка, сидя всё с тем же безмятежным видом, наблюдал, подмечая детали. Заедает… отчасти ещё из-за отношения к войне. Возьмись они за осаду всерьёз, Мафекинг давно был бы взят.
А так… то соревновательной стрельбой занимаются, то целое коммандо, наскучив службой, уедет проведать жён, оставив дыру в лагере осаждающих. Осада ведётся ни шатко, ни валко — даже он, ни разу не военный, видит возможности, которые не могут быть реализованы сугубо из-за специфики буров.
— Они войну до сих пор войной не считают, — сказал подошедший Егор, — всё-то у них охота! И концепция вооружённого народа безусловно хороша, но…
Брат замолк, уйдя в свои мысли и зачеркав пометки в блокноте, а Мишка уцепился за сказанное.
«— Охота! Точно! Будто зверя скрадывают, а не человека. А надо бы…»
Он по-новому уставился на стрелков — уже критическим, а не созерцательным взглядом. Пыль от земли при каждом выстреле, выдающая стрелка. При охоте на льва оно и не страшно, но британцы куда как посерьёзней будут!
Это войска из Метрополии привыкли колоннами маршировать, в красных своих мундирах. Переселенцы же из Британии всякие бывают, в том числе и такие, што вот ни полушку не хуже самих буров в вельде ориентируются. А бывает, што и получше, притом нередко!
Бур, он в первую голову пастух, потом уже охотник, а воин — когда придётся.
Британец же, голодный и злой, нацелен на завоевание богатства, будь то собственный кусок земли, хищничанье на золотом прииске, или торговля с воинственными племенами, часто перетекающая то в грабёж, а то и в оборону от оного. Прожить вот этак годочков несколько, и такой себе хищник получается, што любово африканера прожуёт сырьём!
Уйдя на позиции, Пономарёнок неожиданно увидел их совершенно иначе. Обычные широкие траншеи, а местами так и вовсе — мешки с песком или земляные валы. Где-то можно ходить в полный рост, а где-то — добежать, согнувшись в три погибели. Всё тоже самое… но видится уже иначе.
Выбрав себе позицию с учётом того, што на противоположной стороне сидят такие же охотники, Мишка задумался, и отдвинулся чуть назад. Теперь дуло его винтовки не торчало наружу, и соответственно, охотникам на той стороне придётся чуть сложней.
— А если… — вытащив винтовку, он набрал в руку горсть пыли, плюнул, и тщательно растёр грязь по бликучему металлу. Чего-то всё равно не хватало…
— Точно! — плеснув из фляжки на платок, он сложил его в несколько раз и положил аккурат под дуло винтовки. Примерившись, он выцелил неосторожно мелькнувшую фигурку, и выстрелил.
— Один выстрел — один англичанин, — снисходительно сказал пожилой бур из коммандо, наблюдающий за волонтёром. Попытавшись объяснить тому свои идеи, Мишка потерпел решительное поражение.
— Один выстрел — один англичанин, — поставил точку в споре такой же бородач, приглашённый третейским судьёй.
Упрощая язык, они снисходительно объяснили, што буров с детства приучают стрелять наверняка, и тратить попусту порох — дурь несусветная! Мысль, што лучше потратить даже и сто патронов попусту, штобы сто первым свалить врага, была признана глупой.
«— Ну как же! — злился Мишка уже потом, составляя аргументацию на русском и африкаанс, — сами же пулемёты закупили, а тут не тебе!»
Аргументация получалась так себе — не хватало ни знаний сугубо военных, ни языка, ни… пожалуй, што и возраста. Пономарёнок признал, што его родня могла бы так же — просто потому, што не мужик в годах дело предлагает, а щегол малолетний. И как таково слушать?!
Да и с пулемётами и артиллерий не всё гладко — набирали туда ещё войны, сугубо добровольцев с иными взглядами на военные действия. И добровольцы эти прегусто разбавлены волонтёрами из Европы и Америки, а средний бур — это как раз такой степенный мужик, с большим трудом воспринимающий што-то, чего не было при дедах.
Не в первый уже раз накатило раздражение на упёртых не по-хорошему бородачей, и Мишка тряхнул головой, отгоняя нехорошие мысли и перекрестившись двоеперстно. По Завету люди жить пытаются! Да Бог, и выйдет! И может, тогда и у нас… как второе дыханье…
Сощурившись упрямо, и никак не отличимый в это время от африканерских годков, он снова выбрал позицию и принялся ждать. Штобы хорошо стрелять, надо прежде всего стрелять!
«Жаль только, зрение не степняцкое» — пробежала в голове сожалеющая мысль, да и зацепилась там, заворочалась. Начала выкристаллизовываться, што если он не может разглядеть противника на таком расстоянии, как местные, а стало быть — попасть, то нужно подобраться поближе.
«— В ночь! Зарыться, циновочкой какой прикрыться, пылью сверху присыпыть».
Не забывая выцеливать противника, он обдумывал идею.
Выстрел! Взмахнув руками, англичанин упал. Ранен, убит… поди, разбери!
— В ночь, стал быть, — повторил он, меняя позицию.
В Преторию приехали верхами, опережая близнецов на фургонах, оставшихся в лагере ждать попутный обоз. Я, Санька и Котяра, решившийся к волонтёрству, но чувствующий отвращение к бурскому коммандо, и решивший пристать то ли к русскому отряду, то ли к одному из европейских.
За время нашего отсутствия город заметно прирос населением, разом став тесным, шумным и многолюдным, оставшись провинциальным. Всюду звучит разноплеменная речь, снуёт народ с самым деловитым видом, да буры с отдалённых ферм с явственным порой отвращением разглядывают это вавилонское столпотворение.
По-прежнему всё очень пыльно и как-то неряшливо. Монументальные здания соседствуют с какими-то огромными полотняными палатками прямо посреди города, где располагается то склад боеприпасов или амуниции, а то и очередной отряд добровольцев из какой-либо страны. Здесь же бреются, моются по пояс, ходят в неглиже.
Нет ни тротуаров, ни дорог — повозки, люди верхами и пешком передвигаются хаотично в любом направлении, как только им заблагорассудится. Довольно, впрочем, просторно, улицы в Претории весьма широки.
— Какие славные физиономии! — услыхал я русскую речь, не сразу поняв, што говорят о нас, — Экие ведь молодцы эти буры! Совсем ещё мальчишки, а вооружены, и держатся молодцами, хотя пари держу — проделали они не одну сотню вёрст, ночуя в вельде среди местного зверья.
— Соглашусь с вами, Степан Африканыч! — охотно отозвался второй, поправив пенсне на мясистом носу с широкими ноздрями, из которых торчали курчавые волоски, — Что значит — концепция вооружённого народа! Здесь каждый возводит свой род от патриархов если не библейских, то как минимум — от тех людей, которые наперекор всему переселились в Африку и дали обильное потомство. А сколько достоинства в этих лицах!
Котяра, чьё страдающее от натёртости в междуножии хитрованское лицо признано русскими волонтёрами за эталон достоинства, даже и бровью не пошевелив, держась в седле максимально недвижно, этаким утёсом. Проехали мимо соотечественников без лишних слов, не дав ни единым мускулом на лице понять, будто поняли их, или вообще слышали.
— Баасы! — белозубо улыбнулся нам упитанный кафр при конюшне Маркса, занимаясь лошадьми. По старой, московской ещё привычке, кинул ему мелкую монетку, отчего улыбка стала такой, што ещё чуть, и морда пополам!
— Ох-хо-хо, — простонал Котяра, слезая с мерина и выгибая ноги колесом. Поленился человек намазаться мазью после дневного перехода, вот и результат!
Помывшись и отобедав вместе с нашими гостеприимными хозяевами, Котяра решительно удалился в спальню, отказавшись в ближайшие дни выходить иначе, чем к столу или по нужде.
— Я этакой раскорякой намереваюсь отлежаться, — доложил он нам с постели, где лежал поверх брюхом, расставив голые ляжки самым бесстыдным образом, — только книжечку какую дай!
Получив искомое из библиотеки Берты Маркс, где на немецком (который только и разбирал Иван) были дамские романы и сочинения однофамильца наших хозяев, шулер завздыхал и заворочался, тасуя перед глазами книги, выбирая одну гаже другой. Оставив явно наугад какую-то, с яркой обложкой, где была изображена роза и кинжал, он открыл её с самым тоскливым видом.
— Ладно, — не выдержал я, — зайду нынче представиться к русскому военному атташе и миссию красного креста, спрошу чего-нибудь для тебя!
— Спаси Бог! — просиял Котяра.
Полковник Гурко, русский военный атташе у буров, занимал небольшой двухэтажный особнячок на окраине города, где на первом этаже была приёмная и канцелярия, а на втором — покои самого Гурко. От Берты Маркс мы уже знаем, што это крепкий мужчина среднего роста, с щегольской бородкой и усами, достаточно крепкий и весьма любезный.
Подъехав верхами, скинули поводья на коновязь и присоединились к ожидающим аудиенции. В этой пёстрой толпе были местные дельцы, одетые в штатское русские офицеры и добровольцы из гражданских вперемешку с вовсе уж непонятной публикой.
Одеты многие не по погоде, а по моде — весьма щеголевато, без учёта здешней жары и влажности, отчего потные лица, на которых осела красноватая вездесущая пыль, смотрятся достаточно жалко. Платки, коими протираются физиономии, совершеннейше уже угвазданы, а кожа лица растёрта до раздражения. Волосы под шляпами потные, по шеям струйки, одежда влажная, вид совершенно непрезентабельный.
— Панкратов Егор Кузьмич, репортёр, — представился я, а следом за мной и Санька.
— … наслышаны…
— … позвольте поинтересоваться…
— … не первый день…
Разом все навалились, и я ажно назад отшагнул. Вопросы, вопросы… оказаться «старожилами» для людей только прибывших, лестно и немножечко нервно. А ну как примет неверное решение, в коем обвинит потом меня? Есть же… публика!
Рассказывая о здешних реалиях, слышали подчас и вещи откровенно забавные.
… — полк бросил, — жаловался красивый поручик чуть не со слезами в голосе, — место полкового адъютанта! Ну ладно не при штабе… но дайте мне хоть роту!
С трудом держа улыбку, попытался объяснить, что знание устава и тактики европейских войн, с передвижением колоннами, это конечно, передовая мысль военной европейской науки! Но вот беда… буры, возьмись они придерживаться оной, быстро закончатся.
— Как же они воюют!? — деловито поинтересовался не столь нудливый товарищ поручика.
— Так… охотницки, — жму плечами, — я, господа, ни разочка не военный, и потому не могу судить о том профессионально. Но стрелки они отменные, умеют недурственно маскироваться на местности, и поразительно неприхотливы. Приедете в войска, всё увидите.
— Рядовым?! — возмутился поручик.
— Право… меня зовут не Крюгер и даже не Де Ла Рей! Не могу сказать.
Поручика оттёрли, и снова — вопросы — вопросы…
— Минуточку, господа! — прервал я их, — Прошу всех желающих встать рядом для группового портрета!
Сделал несколько фотографий, добился своего — сперва существенного потепления отношений, а затем и допуска вне очереди.
«— Всё ж репортёр, господа! Да ещё и пребывающий в Африке не одну неделю! Думается, атташе от такой аудиенции сумеет найти для себя немалый толк, а следовательно, и для всех нас!»
Полковник оказался деловит и любезен, показавшись человеком вполне дельным и компетентным. Впрочем… будем поглядеть! «Казаться» людей этой породы учат хорошо, а вот с делами по-всякому.
Несмотря на любезность, держался он достаточно сдержанно, с этаким… не то штобы холодком, а будто стенка между нами, не предполагающая сближения.
«— Пёс царский!» — вякнуло подсознание, когда я прощался с полковником.
Внизу — снова вопросы, уже додуманные и дополненные. Отвечаю, как могу — чаще просто рассказываю, к кому можно обратиться, куда пойти, как проехать…
— Егор!
— Дядя Фима! — трясём друг дружке руки и обнимаемся, прервав разговоры с добровольцами, — Мой тебе шалом!
Перескакиваем на идиш — машинально, без всяких задних.
— Привёл таки пароход с медикаментами и ещё с чуть-чуть, — рассказывал Бляйшман, — потому как деньги и гуманность в одном, это наше всё! Такое, скажу тебе, интересное было! А Санечка… Санечка!
Он перескакивает к брату, многословно выясняя — хорошо ли идут дела, как кушает?
— … а вот письмо! Помнишь!? Та хорошая девочка, умненькая с золотым сердцем! Да! Пока совсем нет через память! Эстер велела передать…
Счастливый от нечаянной, но такой хорошей встречи, ловлю взгляды добровольцев, и…
… вот только што, минуту назад — на равных. А сейчас — от пренебрежения до льдинок в глазах, и совершенно английские у всех физиономии. С жёсткой верхней губой.
Так вот.
Глава 19
Подъехав к расположению Русского добровольческого отряда Красного Креста, спешился, кинув поводья на коновязь, и неспешно, блюдя себя, подошёл к Ваське Ерохину, смолящему самокрутку неподалёку от входа. Усталый, с разводами пота по спине, на груди и подмыхами, проступающими солевыми разводами, но — в высочайше утверждённой форме! Хоть в обморок вались, а себя блюди!
Работы у них хватает — госпиталь только начал разворачиваться, а потянулись уже первые пациенты, всё больше иностранные волонтёры и… пленные англичане. Буры предпочитают лечиться дома.
— Здрав будь!
— Здоровее видали, — переложив самокрутку и вертанув по сторонам головой на отсутствие начальства, протянул Васька потную руку, бережно пожимая мою своими клещами.
— Охотно верю! — засмеялся я, задирая голову ввысь. Рядовой Павловского полка, прикомандированный в отряд санитаром, возвышается надо мной этакой башней, чуть не полторы головы выше, и в отряде все санитары такие здоровилы. По габаритам отбирали, даже и для гвардии выдающимся, да по благообразному облику. Внушают!
Со мной у них отношения сложные — парни упорно делают вид, што не знают, будто я — враг ево Величества и преопаснейший для самодержавия тип, как писали газеты из тех, што в позиции к любой оппозиции. Знать не знают… ибо газет не читают и политикой не интересуются! ВотЪ!
Общаются же вполне охотно, но сразу строжают ликом и голосом, стоит показаться людям начальственным. Вид такой делается — с прохладцей, мал-мала казённый. Вроде как по землячеству общаемся, и сугубо по моей пользе для отряда, а так ни-ни!
Впечатления каких-то необыкновенно верных слуг Величества не производят ну вот ни самомалейшего! Просто здоровенные весёлые парни, очень неглупые и хваткие, хотя и с изрядно замусоренными словесностью[38] мозгами.
— Карл Августович на месте?
— Уехал провизор, — охотно отозвался Васька, с благодарностью принимая от меня переданную всему купманству немаленькую коробку с сигарами, — аккурат полчаса как! С Амалией Фридриховной и этой… Адель-Елизаветой, из сестричек которые. Они с самово начала вместе хороводятся, по землячеству лифляндскому. Мишку Соболева взяли, вроде как сопровождать, да на прогулку верхами по окрестностям. А тебе што за дело?
— Да дело и есть, — отзываюсь задумчиво, — по медицинской части.
— Пароход жидовский? — Васька в курсе всего и вся, — И чего только с ними хороводишься? Жиды, они и есть жиды!
Звучит не оскорблением, а заученным с детства, и — любопытством отчётливо пахнуло.
— Жиды, — тянусь вверх, — и што? Я от них плохого не видал.
— Ну… — тянет Васька.
— Гну! — перебиваю ево тягучие мысли, — Я не говорю, што все хорошие, и в жопу надо каждого целовать! Народ как народ, не хуже и не лучше других — ежели понимать.
— Угу, — гвардеец делается задумчив, я едва ли не слышу, как в голове медленно вертятся его основательные, тяжеловесные мысли. Он не дурак, ни разу не… просто не привык думать. Сперва папенька, да старшие братья, потом фельдфебель и прочие отцы-командиры.
— Понимать, — повторяет он, — угу… Красивая?
— Да… — и вздыхаю, — очень! Так где, говоришь?
— К шахтам Дирикса навроде, — наморщил тот лоб, — какие-то там… пейзажи! Адель, она вроде как рисует.
Санька, услыхав о выездке, подхватился легко, наскучив немало сиденьем в городе. Короткие сборы — оружие, баклаги с водой, запас еды и медикаментов, и готовы!
— С подходцем хочу, — объясняю брату, покачивающемся в седле близь меня, пока лошади шагом идут через город, — ты художник, да с именем каким-никаким, и стало быть — к Адели подойти можешь, но без ревности по малолетству. Похвалишь там…
— А есть за што? — ехидно отозвался он, лукаво щуря обгоревшие веки — рисовал давеча, да шляпу скинул и забыл, увлёкся. Теперь припухшие да заплывшие — узкие, будто китайцы в ближней родне затесались.
— Ну… найдёшь! — жму плечами, не пытаясь продумать всё до мелочей, — А я к провизору. Вроде как посоветоваться…
— Опять подходец? — покачал головой брат.
— И што? Не свои дела решаю, а в пользу дяди Фимы и буров!
— Эт как? — удивился Чиж.
— Так… сложный дяди Фимин схематоз, когда можно просто продать медикаменты, а можно — подарить за благодарность. Преференции там какие… не знаю! С бурами почти всё решено, но хочет и нашему Красному Кресту.
— Хм…
— А вот и не хмыкай! — осерчал я, — Человек после той одесской забастовки, устроенной не им и даже толком не социалистами, а народной стихией, виноватым стал! На Туретчине он, канешно, не бедствует ни разочка, но до сих пор в Одессу даже и краешком заглянуть не могёт!
— На тщеславии? — понял Санька, — Прежде других к нему подошёл, к Карлу Августовичу?
— Ага! Через уважение, да и всё равно медикаменты через провизора пойдут. Пусть и хлопочет.
Выехали из города и пошли на рысях, поглядывая по сторонам. Аккурат перед шахтами затормозили привести себя в порядок…
— Иии! — бабий визг ввинтился в уши болезненными свёрлами, следом — львиный рык, от которого лошади попятились, прядая ушами, а тело у меня разом ослабло и обмякло.
Винтовки из седельных кобур, преодолевая душевную немочь, и в галоп! Влетели на невысокий крутенький пригорочек, оскальзываясь на осыпающейся пылящей почве, и сразу перед глазами — картина!
Три лошади со спутанными ногами храпят, ржут перепугано, сбившись в кучу и дрожа всей кожей. Пятятся, вжимаются в колючий кустарник, зовут на помощь хозяев…
Бьётся на земле чалая лошадь, придавив ногу всадника, а в круп ей вцепился молодой черногривый лев. Терзает, мешает встать животине и высвободить ногу всаднику, орущему от боли и пытающемуся слепо нашарить отброшенную в сторону винтовку, не отводя побелевших от ужаса глаз от опаснейшего хищника.
Второй, такой же молодой и черногривый, повалил наземь мужчину в сюртуке, но тот отбивается дулом ружья, всё не находя возможности выстрелить.
Чуть поодаль две молодые женщины — вцепились друг в дружку, визжат…
— Г-дах!
— Г-дах!
Выстрелы наши прозвучали едва ли не слитно, и оба — попали! Мой лев получил пулю в голову, и затих без единого движения, чудом не придавив отбивавшегося от него провизора.
Санькин конвульсивно дёрнулся несколько раз, и брат для верности всадил в него ещё одну пулю. Лошадь, заржав, высвободилась-таки из объятий царя зверей, и встала, дрожа всем телом на подгибающихся ногах.
… — как хорошо! — подшагнули сестрички милосердные, да вцепились с двух сторон — не оторвать! Да пережитое своё, с двух сторон — в уши! Отрывисто, бестолково, с подвизгиваньями бабьими, самыми што ни на есть простолюдинскими.
Кряхтя, провизор начал вставать, и сразу — сестрички милосердные, а не бабьё! Вспомнили, кто они есть, засуетились — одна его проверяет, другая к гвардейцу придавленному метнулась.
Несколько минут всего, и раненные обихожены. Карл Августович ободран весь и ушиблен, но ничего серьёзного — похоже, што лев его не схватил, как хотелось, а толкнул. Мало приятного, когда тушка этакая влетает, но — жив! Всё больше спине досталось от паденья да ёзранья, да пардон — ягодицам.
А вот гвардионец всерьёз пострадал — нога как минимумсломана, если даже не размозжена. И рёбра, это к гадалке не ходи!
— Я в Преторию, — понял мой взгляд Санька, взмётываясь на лошадь, и только пыль да частый топот копыт.
Как смог, обиходил лошадей, успокаивая и оглаживая. Сестрички с Соболевым сидят — тот, как опасность миновала, стал то и дело в беспамятство проваливаться.
— Воды ему побольше, — советую им, — он пропотел сильно, и потеть продолжает — кровь сейчас сгущённая, сердцу гонять тяжело.
— Логично, — согласилась Амалия Фридриховна, переглянувшись с подругой.
— Вам тоже, Карл Августович, — тот только кивнул, поморщившись болезненно, и приложился к фляге.
— Выражаю вам саму глубокую благодарность, — вяло сказал он, — если бы не вы…
— Принимаю за себя и за брата, — подняв руку, остановил поток славословия от женщин, — не надо лишних слов! Сейчас у вас шоковое состояние, и не стоит утомлять себя ни лишними словами, не тем паче движениями.
Кивок, и провизор снова прикладывается к фляге. Воцарилось молчаливое, болезное ожидание, усугублённое жарой и привлечёнными запахами крови насекомыми. Дамы уселись на покрывало, расстеленное на сухой траве, подле то ли заснувшего, то ли потерявшего сознание гвардейца. Шепчутся тихохонько, да то пот на лбу без нужды промокают, то ещё што, лишь бы себя занять.
Август Карлович в стороне, и видно, што подавлен, едва ли не винит себя.
— Признаться, я впечатлён, — прерываю молчанье, — вашей борьбой со львом, Август Карлович! Изловчиться так, чтоб этот молодой царь зверей не сумел вас схватить, дорогого стоит. А ваша дальнейшая с ним борьба и подавно. Хотя право слово, вам бы вместо винтовки дубинку сподручней было бы!
— Осечка, — с хмуроватой вежливость отозвался тот, дёрнув щекой, — выстрелить я успел.
— Тем более! — киваю с видом самым энергичным, — Видите, дамы, какие мужчины с вами служат? Один способен отбиваться от льва едва ли не дубинкой, а второй, даже будучи сваленным на землю с размозжённой ногой, помнил о долге, и пытался нашарить винтовку из последних сил!
Потихонечку начали отвечать, ожили, и к моменту, когда подъехали повозки Красного Креста, выглядели, за исключением гренадёрского ефрейтора, вполне браво.
— Благодарю вас, молодые люди, — пожимал нам начальник отряда, Кусков Николай Иванович, — от всей души!
Все приехавшие, а этот никак не меньше половины отряда, сочли своим долгом выразить самую горячую…
… благодарность. Отчего я, откровенно говоря, изрядно утомился.
Административный секретарь из якобы отставных военных, от которого за версту пахло военной разведкой, выразив положенное, лазал по кустам, пока подоспевшие кафры сдирали шкуры.
— Да-с… — сказал себе под нос Потапов, — ситуация… Вы, как люди несколько более сведущие, можете посоветовать что-либо для недопущения подобных ситуаций в дальнейшем?
— Наймите хорошего проводника! — выдали мы в голос.
— Только не бура, — добавляю уже от себя, — При всей моей к ним… разный народец, и не всегда не то штобы приятный, а даже адекватный. Лучше кого из русских или жидов, обретающихся при здешних шахтах. Поспрашивайте, есть очень толковые охотники и проводники, знакомые, што немаловажно, с реалиями не только африканскими, но и российскими.
— Благодарю, — в глазах Алексея Степановича будто арифмометр заработал, подсчитывающий всю пользу такого найма, и прежде всего — связи с укоренившимися в Претории подданными Российской Империи.
— А сами вы, неужели успели стать так быстро настоящими африканерами?
— Не-ет! — засмеялся Санька, сдвигая шляпу на затылок, — Просто курсы ликбеза прошли!
— Простите?
— Ликбез! Ликвидация безграмотности! — пояснил брат, мотнув головой в мою сторону, — Ничево таково, а просто — разъяснили вкратце — как ночевать в вельде, куда не соваться, ну и такое всё. А так, штобы охотниками и проводниками матёрым, до этого далеко!
Распрощавшись, он уехал, догоняя остальных, а мы остались ожидать, пока кафры закончат сдирать шкуру и нарезать части туши для каких-то там африканских… лекарств.
— Куда шкуру денешь? — поинтересовался брат.
— Фире! — отвечаю без раздумий.
— Вот и я… — он заалел ушами, но всё-таки закончил, пусть и заметно тише, — Наде…
Глава 20
Выскабливая окопной лопаткой сухую, каменистую африканскую почву, Мишка то и дело замирал, вслушиваясь в звуки ночи. Цикады внезапно смолкли, и он затаился, нашаривая карабин… но нет, концерт возобновился с новой силой, и он продолжил свою работу.
Оценив на глазок горку земли, сложенную на циновку, Пономарёнок выполз из получившегося низенького окопчика, и подёргал за верёвку. Циновка медленно поползла к бурским позициям, цепляясь за неровности почвы.
Передых… улёгшись на спину, он уставился в небо, глядя на яркие, и такие непривычные южные звёзды, таинственно мерцающие на бархатном покрывале ночи. Остывшая земля приятно холодит потную спину, но не успел подросток остыть и зазябнуть, как в десятке метров застрекотала негромко ночная птица, а минуту спустя показалось лицо кафра, притянувшего за собой циновочку.
Уставившись на дуло винтовки, кафр заулыбался отчаянно, моментально вспотев. Помогать белому сахибу копать он решительно отказался, опасливо поглядывая на довольно-таки близкие позиции британцев. Даже и такая помощь чужого слуги обошлась Мишке недёшево. Хозяину за аренду имущества ящичек сигар, да самому кафру два фунта трубошного табаку. Хорошо, што Егор оставил специально для таких случаев разменный фонд!
Дальше земля оказалась заметно мягче, да и стенки окопчика замечательно заглушали звуки, так что к утру, решительно выдохнувшись, стерев себе ладони чуть не до мяса и наломав спину, Пономарёнок выскоблил-выкопал таки полноценное укрытие. Полтора метра глубины, уступчик для стрельбы лёжа, и в дальнем конце — глубокая ямка — на случай, если приспичит.
Выползши из укрытия, Мишка старательно замаскировал его, накрыв сверху циновочками, закреплёнными на жердях, и закидал поверх землёй.
Вернувшись ползком на бурские позиции аккурат перед восходом, он долго пил, и всё никак не мог напиться. Припасённой с собой фляги решительно не хватило при такой работе, и подросток сделал пометку — брать с собой в лёжку много воды. Потому как оно хоть и без движения почти, но под солнышком, да в яменной духоте.
Отсыпался он едва ли не сутки, встав только пообедать вместе с коммандо.
— Кто умеет стрелять, тому не надо копать! — подмигнул Мишке бородатый Николас, наворачивая наваристую мясную похлёбку из подстреленной поутру антилопы. Вокруг загоготали, послышались незамысловатые шуточки, в основном непонятные, и как Пономарёнок подозревал — не велика потеря.
Густо пахло мясом, перцем, потными телами и табаком. И пыль, пыль, пыль… и вши. При всей своей симпатии к народу, пытающемуся жить по Завету, старовер считал, што временами они слишком… ветхозаветные. Вплоть до буквального принятия культуры диких семитских племён, кочевавших по пустыне со стадами коз и овец во времена достопамятные.
Мужчины поели, закурив трубки, и Хенни сноровисто собрала тарелки, обменявшись с мужем несколькими фразам на каком-то вовсе уж дремучем диалекте африкаанс. Другие женщины принесли большой медный кофейник, ещё клокочущий с огня, принявшись разливать уже сладкий кофе по подставляемым жестяным кружкам.
— Благодарю, — чуть запоздало опомнился подросток, закрестившись и забормотав молитву, и с трудом сдерживая зевоту. Спа-ать…
Вяло отхлёбывая кофе, он вслушивался в степенные разговоры, в которых причудливо переплелись боевые действия, болезни домашнего скота и большая политика, густо усеянные цитатами из Библии. Своебычно…
Зевнув ещё раз, он потыкал тонкой палочкой свернувшуюся клубком мясистую многоножку, чуть не в полторы ладони длинной, залпом допил оставшийся в кружке кофе, и встал.
— Будить… — он зевнул широко, выворачивая челюсти, — только при атаке англичан!
Под утро, выспавшись и позавтракав, Мишка прихватил несколько сухарей, воду и одеяло, и отправился на позицию. Полз с колотящимся сердцем, опасаясь наткнуться как на патруль британцев, так и на подготовленную засаду.
Подобные сооружения, они как раз в стиле англичан, и даже сама оборона Мафекинга опирается на цепочку фортов с бомбоубежищами, связанными меж собой переходами, часто закрытыми. Буры, они такими хитростями пренебрегают, а по мнению подростка — ленятся. Вся их война, это череда охотницких уловок, перестраиваемых под человека.
Раздвинув циновки, он скользнул в убежище, и выдохнул. Колотящееся бешено сердце никак не думало униматься, но потихонечкууспокоилось. Сделав ещё одну щель посредине, для сквозного воздуха, и выкинув сквозь неё пару многоножек, Мишка расстелил одеяло, и прилёг, оценивая свою позицию в свете восходящего солнца.
Щель для стрельбы широкая, охватывает довольно большой сектор, но низенькая, едва ли в ладонь. У самой щели растёт бурьян, никак не мешающий стрелку, но по идее, мешающий разглядеть его со стороны. Ну и конечно — укрытие вырыто на небольшом, но возвышении, так што обзор пусть и не самый лучший, но вполне себе годящий.
Мишка залёг так, што даже и само дуло винтовки оставалось в окопе, и канешно — лежало на смоченной тряпке. Лежать так оказалось скушно, а ещё — душно. Оставленная щель, даже и вместе с дополнительной, свежего воздуха почти не давали, и он быстро пропотел от вязкой духоты, дыша чаще обычного.
Ага… на британских позициях шевеление… Пономарёнок приник к прицелу, но опомнившись, взялся сперва за бинокль.
— А… — бормотнул он, — мальчишки-вестовые.
Мобилизованные полковником Баден-Пауэллом, они изрядно бестолковы и совершенно по молодости бесстрашны. Впрочем, буры, даже имея возможность подстрелить их, чаще всего не делали этого, не считая подходящей «дичью» и настоящими противниками. Так что вся эта мальчишеская бравада по большей части попусту.
Вялая перестрелка сменялась изредка ожесточённой, потом забахали орудия, обрушивая на город снаряды, а Мишка ждал. Подстрелить абы кого он не хотел, потому как… ну а зачем?!
Захотел бы, так и вместе с коммнадо на позициях… пусть больше пришлось бы потратить патронов, чем этим степнякам, но…
Мысли по жаре и духоте вялые, и подросток сам себя запутал аргументами.
Ближе к полудню появился кто-то из старших офицеров Мафекинга, сопровождаемый свитой. Находясь в полной недосягаемости для буров, он принялся то ли инспектировать што-то, разглядывая заодно бурские позиции, то ли просто приободрять бойцов своей персоной на почти передовой.
С бурских позиций началась стрельба — несмотря на все разговоры «один выстрел — один англичанин», азартного народа среди африканеров хватает. А такая «добыча», как один из старших офицеров, стоит куда как больше нескольких патронов!
Среди резких щелчков современных винтовок, доносились иногда гулкие хлопки стародавних голландских «Роёров», которые таскали с собой как самые упёртые, отрицающие любые новинки, так и отборные стрелки, делающие ставку на чудовищный калибр и длину ствола. Азарт!
«— Вот оно, — забухало в голове Мишки, — вот…»
Плеснув из баклаги перед дулом винтовки, он несколько раз вдохнул глубоко и приник щекой к прикладу, слившись воедино со своим «Маузером». Пла-авно на спусковой крючок…
Упал один из свитских, а старший офицер — считая, по-видимому, его смерть случайной удачей буров, выпрямился и встал в картинную позицию, бравируя свой храбростью.
Выстрел…
Офицер, всплеснув руками, упал, и Мишка готов был поклясться, што видел кровавые брызги, разлетавшиеся от головы! Вокруг упавшего забегали, и подросток торопливо выстрелил ещё несколько раз, передёргивая затвор. Одного точно успел, а насчёт второго сомнения брали.
Стрельба началась самая ожесточённая, и несколько минут спустя вспотевший от страха Пономарёнок, увидел атаку от британских позиций. Несколько офицеров с саблями в руках повели солдат, и он явстенно услышал крики атакующих, и кажется даже — раззявленные в криках рты.
Атакующие пробежали чуть в стороне, и Мишка явственно ощутил сотрясающуюся под их ногами землю, вжавшись в дно окопа и молясь. Быстро опомнившись и злясь на себя, он заставил непослушное, ватное тело снова лечь на уступчик, перезарядить винтовку, и ждать…
Бешеная, отчаянная стрельба, и британцы закономерно откатились назад. Буры, даже если и растерялись поначалу, не оплошали.
Хруст! Один из солдат провалился в окопчик, и Пономарёнок едва успел развернуться, и удобная его позиция разом обернулась ловушкой!
К счастью, британец оказался настолько ошеломлённым своим паденьем, што Мишка успел развернуться на спину, и руша остатки циновок, перехватил винтовку.
Выстрел!
Британца откинуло назад, но к окопчику уже спешили его товарищи. Привстав на одно колено, Пономарёнок успел сделать два метких выстрела, как сверху напрыгнули.
Едва успев убрать голову, всё ж таки зацепленную краем подошвы, он оказался придавлен вражеским солдатом, норовящим вцепиться в горло. Подбив руку, Мишка скрутился вправо, выламывая её из сустава и оказываясь уже сверху.
Нож из ножен, и н-на! Пробив шейные позвонки, он не без натуги выдернул клинок, и лицо окрасилось вражеской кровью.
А на него набегал уже следующий! Занесённый приклад… и британец повалился назад, упав от бурской пули.
Подхватив свою, и зачем-то — винтовки убитых врагов, он рванул к своим. Петляя отчаянно, падая то и дело, он в несколько минут добежал до позиций буров.
Прыгнув в траншею, он приземлился в объятия буров, понявших наконец — кто же этот удалец, пристреливший вражеского офицера!
— А?! — орал один из буров восторженно, разевая щербатый рот и хохоча заливисто, — Каково?! Славно, славно!
— Сам поохотился, и на нас дичь вывел! — орал другой, хлопая подростка по плечам.
Читать бесплатно другие книги:
