Отрочество 2 Панфилов Василий

Глава 21

На выезде из города я старательно отворотил голову набок и задержал дыханье, а потом задышал через рот, сдерживая тошноту. Грифы под виселицей разодрались, разорались противно, и я невольно глянул в ту сторону…

Склонившись с облучка повозки и не отпуская вожжи, вывалил завтрак на пыльную дорогу, и настроение сразу — ни к чорту! Насмотришься на такое, нанюхаешься… Скрип виселицы, да грифы, подпрыгивающие неловко и старающиеся урвать кусок уже завонявшей человечины.

А самое… я их знал. Знакомые через Маркса жиды, занимающиеся разъездной торговлей, ничево удивительного ни для Российской Империи, ни для… да собственно, нигде не удивительно. Жид-торговец, што может быть банальней?

Обыденная, совершенно привышная картина, только вот… шпионаж. Собственно, тоже ничего удивительного — торговцы во все времена и во всех странах сотрудничают разведкой, полицией и прочими… органами.

А в военное время — вот так вот, и не честный расстрел, а позорная виселица, да притом с часовым, с грифами — дабы усилить наказанье. Всего авторитета Шмуэля Маркса не хватило ни для смягчения приговора, ни хотя бы для нормальных похорон после казни. Висит.

Оглядываюсь непроизвольно, и вижу безобразную драку крылатых падальщиков, устроивших свару вокруг нижней части тела, оторвавшевося и упавшего в натёкшую под него, загнившую уже лужу. Рвут…

— Дай! — требовательно протягиваю руку, и Товия, баюкающий поранетую руку в глубине фургона, протягивает мне сигару. Набранный в рот дым прогоняет тошноту. Раз, второй…

— Забери.

Африканеры и без тово глядят волками, потому как — вскрылось. На британцев ставку сделали жиды местные, так вот. Не все, сильно далеко не все… но тенденции, однако.

С одной стороны — империя, раскинувшаяся на всех континентах, а с другой — малочисленные буры. А жиды, они…

«— Космополитичны».

Оно самое! Африканеры же оскорблены в лучших чувствах — настолько, што приходится вывозить близнецов в фургонах. Одним я правлю, вторым Санька, и вся мелочная торговля Самуила и Товии, начавшаяся было весьма бойко, похерена, и похерена плотно, с гарантией.

Да и самих… помяли. Антисемтизм! И не сказать, штоб вовсе необоснованный[39], н-да…

Руки прямо на улице за спину ломали — жёстко, в лучших традициях Средневековья, с прикладом под дых и прочими жандармскими изысками. Разобрались быстро: я только узнал о случившемся, и засобирался было вызволять, как привезли и даже извинились. Ну как извинились… пробурчали што-то на африкаанс, и кажется даже — миролюбивое.

Обострять не стал, потому как ситуация нервенная, и даже Маркс ходит бледный, и домашние его на цыпочках, переговариваясь в четверть голоса. При его связях и богатстве такое поведение, это мягко говоря, пугает.

Не виновны близнецы, и бумага о том выдана, но из Претории лучше уехать, от греха. Народ здесь пока на взводе, и сильно — вплоть до возможности погромов может быть. А с учётом оружия и военного времени, это такой ой!

Жиды местные притихли, как говно в траве, и только ихние кафры взмыленные по городу — ш-шурх! Ш-шурх! С записочками. Договариваются друг с дружкой и властями — взятки, уступки всякие… Не знаю, и откровенно говоря, и знать не хочу, потому как — а ну спросят?

Молчать… это знать надо, когда можно, потому как запросто такое бывает, што человек изображает из себя упорствующего еретика в застенках инквизиции, а тот, кто проговорился, давно уже щебечет вовсю. С говорением тоже самое — знать надо, што и кому льзя и нельзя.

Это в Одессе или Москве я таки свой, и имею небольшое уважение в некоторых кругах, широко известных всем, кому сильно надо. Здесь же всего лишь знакомый знакомых, и если кого-то из более своих возьмут за ой, то сдадут мине за просто так, как шахматную пешку.

Думаю, договорятся, но как водится — не все, и очень хочется, што не через мине. А могут! Потому как связи есть, а крови нет, да и будь даже нужная кровь, оно и с ней не всё так просто.

Найдут козлов отпущения — из тех, кто очень уж замарался об англичан, да как водится — из бедноты и чужаков. Это только со стороны кажется, што жиды одним кагалом живут, на деле там такое себе противоречие со взаимной нелюбовью, вплоть до полной ненависти, што не у всякого антисемита такой накал есть!

Решил уехать из города сам, и предложил близнецам вовсе покинуть территорию буров, отправившись восвояси, даже и билет обратно оплатить. Ну или на крайний случай — в португальских владениях обосноваться, имея свою копеечку за посредничество и транзит.

Упёрлись! Дескать — Африка, возможности! Решили волонтёрами, в коммандо к Мишке прибиться, там их мал-мала знают и доверяют. А возможности, они и после войны будут.

«— Мы, Егор, — сказал мне Товия за обоих, переглянувшись с братом, — зубами за эту землю вцепимся!

А в глазах у них — шекели с рубелями, и не переубедить! Такая себе храбрость к деньгам, и мужество к прибыли.

— А проиграют буры? — у меня любопытство проклюнулось через опустившиеся руки, и немножечко почему-то злости, што не слушают хорошево совета.

— Проиграют? — удивился Самуил, тампонирующий разбитое лицо йодоформом. Остановившись, он повернулся ко мне от зеркала, вид донельзя удивлённый — кажется, он даже и не задумывался о такой возможности.

— Ну… — Самуил неуверенно пожал широченными плечами, — значит, проиграют! Всё равно — связи и всё такое через да и военное землячество. Не сразу, так годочков через несколько, как утихнет бурление говн у битанцев, можно будет вернуться, но уже как почти свои, а это таки другой расклад!

Товия закивал истово, на што я только вздохнул. Есть логика в их словах, как не быть! Есть.

Многие иностранцы с таким прицелом воюют — с расчётом на гражданство или хоть какие-то привилегии в сравнению с уитлендерами. Алмазные да золотые шахты глаза застят, есть за што драться.

А мне, вместо запланированной поездки к Лэдисмиту, снова к Мафекингу обалдуев этих героических везти».

Поутру, собирая лагерь и запрягая лошадей в фургоны, все отчаянно зевали. Позади несколько дней тяжёлого пути, с постоянной опаской на патрули британцев и союзных им туземцев, и мы изрядно вымотались.

В караване можно было хотя бы отдыхать в фургоне посменно, а тут шиш! Пока одни правят, другие верхами по окрестностям челночат. К вечеру только спа-ать… А надо ещё и лагерь ставить, лошадей обихаживать. Такое себе ой, што никому не пожелаю!

Последняя ночка не задалась, отчаянно мешали гиены, устроившие похохотать всему вельду окрест. Бог весть, кто там сдох такой большой и вкусный, и што вообще случилось, но вроде как несколько стай гиен што-то шумно делили. Как водится, всем не хватило, и обиженные решили наведаться к нашему лагерю.

Встали мы вполне грамотно, на поляне промеж колючих кустарников, через которые не полезет и носорог. Вход загородили нарубленными колючками и для верности — фургонами. А всё равно!

Как начали хохотать, подвывать да подтявкивать! Лошади волнуются, фырчат, с ноги на ногу переступают… ну как тут заснёшь?! Да и в головах вертится, а всё ли верно сделали? Мы всё ж таки не буры, приученные к подобной гадоте с малолетства.

Не выдержали, начали стрелять через колючки по светящимся глазам. Вроде как и попали несколько раз, ежели по визгу заполошному судить. Убрались эти твари под самое утро, так што и спали мы часика по два-три от силы.

— Я ещё кофе поставлю, — зевая отчаянно, сказал Санька, выплёскивая кофейную гущу в костёр.

— Угум, — отозвался я, снимая сковороду с ветчиной и поджаренным сыром с огня, — садитесь жрать, пожалуйста!

Близнецы, оглядываясь и принюхиваясь, закончили обихаживать лошадей и подошли к костру.

— Последний переход остался, а там и Мафекинг, — озвучил очевидное Товия, присаживаясь на раскладной полотняный стульчик и забирая из Санькиных рук кофе.

На раскладном столике тарелки, сервированные по всем правилам походного этикета. Мне, в общем, нет особой разницы, есть из сковородки со всеми, или вот — всё вкусно! Но што-то внутри говорит, што если имеется возможности, то — надо… как надо.

Выехали с небольшим запозданием, и через пару часов свернули к воде — напоить лошадей как следует, да пополнить запасы воды. Пусть вечером прибудем в Мафекинг, пусть! А вдруг?

— Драгуны, — опустив бинокль, сказал Товия с тревогой, — их разъезд! С десяток, не меньше!

— Ага… воротите фургоны надписями к ним, — нахмурился я, и оставив оружие, вскочил на коня.

— Пресса, — внушительно говорю рыжеусому драгунскому сержанту, показывая бумаги. Рослый мужчина лет под сорок, выдубленный многолетним пребыванием под жарким солнцем Юга, он держится полновластным хозяином не только ситуации, но и всей нашей судьбы.

— Разберёмся, — отмахивается тот не глядя, и тесня грудью своего мощного мерина мою невысокую кобылу. От обоих густо пахло застарелым потом и… пожалуй, от сержанта поядрёней.

Подчиняясь непреодолимой силе, вернулся назад под нескрываемым конвоем двух англичан, держащимся чуть поодаль. Явно из недавних горожан, и лица хоть и загорелые, но вот ей-ей — недавно ещё облазили лоскутами!

«— А выучка дрянь! — вылезло почему-то в голову, — недавнее пополнение!»

Остро пожалелось, што в вельде я оставил городскую привычку таскать с собой дерринджер, за полной на то ненадобностью. Казалось бы, што он против того же льва или леопарда?! А сейчас мог бы…

Опомнившись, встряхиваю башкой — какой там дерринджер против четырнадцати улан! Да и прямой бой… их втрое больше, да выскочили из лощинки метрах в двухстах. А у нас, как назло — ну ни единого укрытия рядышком! И кони не для боя, а для вельда.

«— Тьфу ты… лезут же такие глупости!»

Но…

… пару минут спустя я не был в этом так уверен. Связав близнецам и Саньке руки за спиной, и держа меня на прицеле, драгуны по-хозяйски рылись в нашем имуществе. Так рылись, што…

— Сержант! — юношеский ломающий басок, и молоденький драгун, едва ли достигший семнадцати лет, выскакивает из повозки, — Медикаменты! Много!

В голосе — счастье и какое-то нехорошее предвкушение.

— Та-ак… — сержант усмехнулся и нырнул в фургон, — действительно много.

— Пособник буров, — равнодушно констатировал он, и мне тут же заломали руки, связав их за спиной.

Замолчав, он уставился на надписи «Пресса» на полотняных боках наших фургонов.

— Дженкин!

— Да, сержант! — с характерной фамильярностью старослужащего отреагировал один из солдат, с характерным акцентом кокни.

— У тебя остались те кафрские сувениры?

— Так точно! Но здесь живут другие племена, а это…

— Да всем насрать! — перебил его сержант, — Кафры напали на фургоны в поисках поживы. Мы подоспели слишком поздно, и… да никто, собственно, не будет расследовать.

Он закурил, а подчинённые принялись сноровисто освобождать фургоны, негромко обсуждая, што именно они «спасут от кафров», а што сгорит в огне.

— Сержант! — в худшее никак не хотелось верить, и всё казалось, што вот сейчас он, наигравшись на нервах и докурив, отменит приказ… — Сержант! Я представитель прессы! Некомбатант!

— Да всем насрать! — процитировал сержанта тот самый молоденький драгун, обнаруживший медикаменты, и британцы засмеялись.

— Сержант!

Удар в лицо, резкий и умелый, но я успел довернуть голову, и костяшки только царапнули по скуле.

— Я богатый человек, сержант! Спросите моих спутников, кого угодно! Я могу…

Удар в живот… и в следующее мгновение тяжёлая пуля разнесла голову сержанту, и его тело свалилось на меня. Пытаясь вдохнуть выбитый воздух, я хребтом ощутил дрожь земли, потом раздались выстрелы, и…

— Марга[40]! — слитный рёв десятка молодых глоток. Кавалерия пошла в атаку! Поляки!

Сбросив тело, и извернувшись, закатился на всякий случай под повозку, обдирая лицо. И об обитый железом обод колеса связанные сзади руки — тереть, тереть… Несколько секунд, и я свободен, а што запястья кровят, то ерунда!

Подхватив винтовку кого-то из убитых англичан, навскидку к плечу… выстрел! Тот, молоденький, засучил ногами, а я ощутил свирепую, всесокрушающую ярость… и едва ли не счастье! Враг повержен!

Вокруг кипел бой, я и, пригибаясь и падая то и дело, затащил под фургон сперва Саньку, полоснув по верёвкам штыком, а потом и Товию с Самуилом. Едва я это успел, как раздался короткий сабельный посвист, и мне под ноги скатилась отрубленная голова в британской фуражке, с ремешком под подбородком.

Почти тут же шум боя стих, и я только услышал, как добили выстрелом в упор кого-то из раненых британцев.

— Пресса! — проорал я, не выпуская из рук винтовки.

— Егор? Ты?! — подъехавший всадник соскочил с коня и присел на корточки, бестрепетно глядя в дуло винтовки.

— Котяра?!

Мы вылезли из-под повозок, и сразу — объятия, рассказы…

— … второй раз с британцами сталкиваюсь, — жаловался я другу, — и второй раз такая оказия!

Меня бил тяжёлый отходняк, и разобрало многословие, путанное и бестолковое. Рядом растерянно топчется Санька, улыбаясь деревенским дурачком. Близнецы улыбались так же глупо, не в силах даже и встать. Только крупная дрожь, да гримасы, пробегающие по лицам, и снова — улыбки, и полные бездумного счастья глаза.

— Постой! А Ганецкий где! — озираюсь, — Надо же выразить свою…

— Ушёл я от нево, — отозвался Котяра, улыбаясь чуть смущённо, — а ты писал, да? То-то, я думаю, письма не тово…

— Да-а?

— Угу. Такой, знаешь… я шёл к нему, потому как ротмистр и всё такое… а оказалось — Иван!

— Нет, не подумай! — поправился он, — Не как разбойник, а знаешь… атаман такой, всё больше на лихости да на заигрывании с подчинёнными. Ему эта война — как спорт или охота, в удовольствие будто! Такой ради азарту там людей положит, где можно вовсе без выстрелов обойтись. Я таково на Хитровке наелся — во!

Он полоснул себя ребром по горлу с видом самым свирепым.

— И если уж воевать, — решительно добавил друг, — то должным образом!

— Да вот, — Котяра встал, — командир мой.

Молодой мужчина, похожий изрядно на Дон Кихота, закончив распоряжаться, подходил к нам.

— Дзержинский, — представился он, протягивая руку.

— Феликс Эдмундович?! — жму растерянно, и сам не понимаю, откуда это — ощущение, будто встретил человека давно знакомого.

— Мы знакомы? — в его глазах лёгкое удивление.

— Да где-то слышал, наверно, — вид у меня совершенно потерянный, и спешу представиться, прячась в оковах этикета.

— А-а! Наслышан! Как же, репортажи ваши Палестинские, да и до того…

… и как-то мы с ним сразу сдружились.

— Мон колонель! — сопровождающий волонтёров лейтенант зашёл в штабную палатку и выпрямился ещё больше, лихо отдав честь, — Русские волонтёры, мсье Корнейчук и Житков!

— Герои сражения при Коленсо[41], наслышан! — полковник Вильбуа-Марейль[42], встав из-за стола, отдал честь, и протянул руку, которую одесситы не без гордости пожали.

Побеседовав несколько минут, и выразив своё безмерное удовольствие их службой, он поздравил их капралами и распрощался.

— Месяц назад, — задумчиво сказал Николай, выйдя из палатки и глядя на капральские нашивки в загрубевшей ладони, — и подумать не мог, а ныне — как так и надо… Капрал, ну надо же!

— Интересно живём! — весело отозвался Борис, потянувшись всем телом к жаркому африканскому солнцу.

— Да! — Корнейчук сжал нашивки в кулаке, и будто прислушался к кому-то внутри себя, — И отныне — только так!

Глава 22

Сниман принял нас без расшаркиваний, не отвлекаясь на такие нелепые мелочи, как этикет. Сидя у входа в штабную палатку в одной застиранной пропотелой рубахе с подтяжками поверх, он раскуривал старую трубку и рассматривал с такими же непрезентабельными бурскими офицерами лежащую прямо на земле карту, тыкая в неё веточками и переговариваясь негромко.

Символически приподняв жопу с бревна, африканер пробурчал приветствие, и начал расспрашивать Дзержинского безо всяких экивоков, держась без генеральской спеси, но и без панибратства.

— Так… так… — кивал он иногда поляку, задавая вполне дельные вопросы — с моей, дилетантской точки зрения. Где произошла стычка, уровень подготовки драгун и прочее в том же духе. Выслушав Феликса, он задумался ненадолго, хмуря усталое лицо, заросшее густой бородищей, и отчаянно дымя трубкой.

— Есть что добавить? — спросил он наконец меня, жестом отпуская Дзержинского.

Красочно описываю наши злоключения — благо, материал уже фактически сложился в моей голове в острую и очень злую статью, где воедино переплелись африканский колорит, моральный облик бандитствующих британцев, и умелые действия храбрецов-волонтёров. Сниман только крякал довольно, да головой качал при особо острых пассажах.

— Генерал, — закончив рассказ, чуть отступаю в сторону, жестом приглашая близнецов, — позвольте порекомендовать вам моих друзей, Самуила и Товию, выразивших желание вступить в ряды бурской армии.

— Иудеи? — Сниман смерил их взглядом.

— Мы из Одессы… — начал я объяснять расклады.

— Здрасте… — чуточку невпопад влез Товия, улыбаясь и чуть ли не виляя хвостом при виде столь большого, но близкого народу начальника.

— Парни они простые, — ожёг я провинившегося взглядом.

— Видим, — хмыкнул один из офицеров, послышались смешки.

— Сочувствие к народу буров заставило их приехать в эти благословенные Господом земли, а бесчинства англичан преисполнили чашу терпения! Если прежде они, люди сугубо мирные…

Самуил при моих словах об их мирности заулыбался удачной шутке и спрятал за спину громадные ручищи с перманентно разбитыми костяшками.

— … мирные, — повторил я, давя голосом, и близнецы закивали усиленно, глядя на генерала преданными глазами. Буры заулыбались уже в открытую, — помогали бурам как возчики и торговцы, то столкнувшись с этими беззаконными негодяями лично, они решили взять в руки оружие.

— Так… — он смерил их взглядом, и близнецы затаили дыханье. Короткий приказ, и чернокожий слуга срывается с места, и босые пятки его взрыли африканскую землю.

Минут пятнадцать мы беседовали с генералом о газетных статьях, пропаганде, Одессе и Москве. Как мне показалось, изрядное невежество, типичное для буров, соседствует в нём с достаточно развитым, практичным умом.

Близнецы в это время вели себя браво — играя мышцами, втягивая животы и надувая грудь. Безыскусно, и несколько даже просто, но африканеры вполне благосклонно отнеслись к желанию показать себя в лучшем виде.

Мишка подъехал верхом, скинув поводья прибежавшему вместе с ним генеральскому слуге, и заулыбался при виде меня.

— Генерал, — опомнился он, изображая подобие фрунта и делая степенный вид, как и полагается ценному военному специалисту.

— Вот, — кивнул тот на близнецов, — волонтёрами просятся. Возьмёшь?

— Здоровски! — степенный вид пропал на миг, и появился заулыбавшийся мальчишка, — Кхм… да, генерал! Парни надёжные, давно знаю.

— Принимай командование, — отмахнулся Сниман, и потеряв интерес, отпустил вскоре и нас. Остался только Санька, ибо натура! К нему буры относятся с уважением… большим, чем ко мне, ежели по чести. Немножечко досадно даже, и гордость одновременно. Так што за брата не волнуюсь — накормят вовремя и вкусно, напоят, и под пули не выпустят.

Отгрузив с близнецами их «приданое» и переговорив с Мишкой, я отправился к отряду Дзержинского, влекомый неутолимым любопытством.

О себе Феликс рассказывал скупо, будто даже и не понимая самого интереса к своей персоне. Зато охотно рассказывал о пропаганде среди рабочих, ссылке и побеге, своих убеждениях.

— Я марксист, — рассказывал он, пока Котяра хлопотал с кофейником и угощеньем, — … в Преторию? Во многом случай, а отчасти и романтика.

Он усмехнулся едва заметно.

— Африка, свободолюбивый народ буров… Действительность оказалась более неприглядной.

— Жалеешь? — кивнув благодарно другу, принимаю чашку с кофе и горячую лепёшку, густо намазанную толстым слоем свежего масла. Сказать бы кому… а здесь так и воюют — с пасущимися неподалёку стадами и дойными коровами. Не сказать, штоб вовсе уж много, но ежели подсуетиться, молочка и маслица можно достать. Ну и из ближайших ферм привозят, и што характерно — бесплатно!

— Нет! — отвечает решительно, и видно, што сам не раз думал над этим, — Колониальная британская система много хуже фактического рабовладения африканеров! Меньшее зло.

— Африканеров проще… — он сощурился, и по худому лицу катнулись желваки, — передавить.

Глаза у Дзержинского постальнели, и видно — сталкивался со… случаями. Я и сам видел не раз неприглядные стороны рабовладения, а просто — глаза закрываю. Приходится.

Много говорили — о нём, обо мне, работе репортёра, уже моих убеждениях…

— Марксист? — тру подбородок в раздумьях, — Наверное, всё же нет — вообще нет, или пока… хм… со временем определюсь. Но социалист — без сомнений!

Феликс ушёл, деликатно дав нам с Котом возможность переговорить наедине.

— Ну и как воюется? — мне почему-то неловко, што он — да, а я с карандашом и фотоаппаратом. Спохватываюсь нелепости вопроса, и такое… будто даже и стыд — за то, што некомбатант, за…

— С Феликсом-то? — он кусанул свою лепёшку и закивал, — Хорофо! То есть хорошо. С Ганецким я уже говорил — авантюрный когда не надо, а Феликс, он…

Котяра зашевелил пальцами.

— … не менее авантюрный, но знаешь?! По уму, а не дурной лихости! Та-акое иногда… — он затряс головой, — но вот всё, всё просчитывает! И объясняет каждый раз — почему именно так. Тактика, потом эта… психо…

— Психология?

— Она! На картах разбираем сперва, где там и што, потом в психологию противника пытаемся вникнуть, снова тактика и эти… штучки всякие. Голова!

— Ты знаешь! — Котяра оживился, — Он попервой у поляков был! Польская кавалерия — Жубер, кажется, формировать начал. Сенкевича, што ли, начитался генерал!

Обоим становится смешно, но не почему-то, а просто — живы, сидим вот так с кофе и лепёшками под солнышком, ноги вытянули.

— А у поляков, — Мишка махнул пренебрежительно, — говорильня, как всегда! Два пана — три партии! Да и разговоры, сам понимаешь — сплошь прошлые обиды с планами Великой Польши от моря до моря.

— Покрутился он там, — продолжил Иван, — да и свой отряд организовал, интернациональный. Феликс, он дельный — не смотри, што поляк! С ним сразу десять человек ушло, да потом… сейчас нас тридцать, и вот увидишь — больше будет, куда больше!

— Дело опасное, — Мишка немногословен, — слыхали про стрелковую засаду на нейтральной территории?

— Ага, — пробасил Товия, — даже читали когда про то в газете, так мороз по шкуре прошёлся! Это панама такая, шо на всю Одессу поговорить! Я…

Переглядки с братом.

— … мы тогда решили, шо если и да, то так и с тобой! Интересно, громко и по уму!

— Хм… — Мишка польщён, но старается не показывать, кусая расплывающиеся в улыбке губы, — а как насчёт повторить?

— Тама? — Самуил чешет бороду, — А засаду не вставят?

— Не тама, а тута, — Мишка чуточку ёрничает, но толстокожие близнецы эту чуточку не воспринимают.

— Это… — Самуил аж привстал, проследив за пальцем, — на минном поле?!

— Ага! — совершенно безумная улыбка, и выпученные в ответ глаза.

— Есть, — Пономарёнок прищёлкнул пальцами, возвращая напученных близнецов оттудова сюда, — план!

— Да?! — сызнова братские переглядки.

— Да! — кивнул Мишка, больше показывая уверенность, чем испытывая её, — А штобы план не сорвался, нам нужно потренироваться!

— Это мы… — Товия ласково погладил ствол винтовки, предвкушая месть британцам за недавний унизительный испуг.

— … не так представляли, — пропыхтел Самуил, не отрывая головы от земли и пытаясь металлическим шомполом нащупать зарытые бурами металлические жестянки, долженствующие изображать мины.

Шомпол упёрся во што-то твёрдое, и он принялся раскапывать вокруг, стараясь не шуметь и не приподниматься.

— Ай! — брат, работающий в нескольких метрах от него, получил палкой поперёк спины от наблюдающево бура.

— Горбик сделал, — погрозил тот прутом, нимало не опасаясь злого взгляда. Пыхтя и строя планы мести, Товия принялся за копанье, старательно прижимаясь к земле.

К вечеру начало што-то получаться, но всё — война войной, а еда по расписанию! Мишка, такой же вымотанный, в изодранной одёжке, приземлился с тарелкой рядышком.

— Я договорился с сапёрами, — устало сказал он, и засунул в рот здоровенную ложку рагу, в котором мяса было много больше, чем овощей, и старательно заработал челюстями, — нам макеты мин сделали, будем тренироваться разминировать — сперва так, а потом вслепую!

— Ой вэй… — простонал Самуил, закатывая глаза, — не так я себе это представлял!

— Ты хотел как-то иначе? — удивился Пономарёнок, и тут же расплылся в преехиднейшей улыбке, — А-а…ясно! Ты таки думал о немножечко стрельбе, после обеда подвиг и лёгкое ранение, после чево тебе целуют в жопку перед строем в госпитале, дают орден с чином, а дней через несколько ты гуляешь с томными на тебя барышнями из приличных бурских семей жидовской веры, с интересными обводами и ещё больше — приданным?

— Ну да, — простодушно согласился тот, — а-а… шутишь!?

— Догадался?! — восхитился Мишка.

— … ещё раз! — не соображающий толком со сна, генерал потёр лицо, не вставая с кровати, — Готфрид! Поставь-ка нам кофе! Чуется мне, что сегодня уже спать не буду!

Набившиеся в палатку буры, припёршиеся едва ли не половиной фельдкорнетства, вытолкали вперёд Мишку, забывшего от волнения все слова на африкаанс и голландском.

— Вот! Вот! — он тыкал в Снимана пустыми жестянками, и наконец вспомнил. Подобравшись, начал объяснять генералу ситуацию.

— Так… — одеваясь по ночной прохладе, командующий запрыгал на одной ноге по потёртой шкуре леопарда, вдевая вторую в штанину, — засаду? Снова, но уже на минном поле?

— Да! — Мишка закивал головой, — Хотел расчистить место от мин, да устроить лежку. Британские офицеры там инспекции часто устраивают, а по недосягаемости к пулям и бурским удальцам, ведут себя беспечно.

— Дельно, — восхитился Сниман, и глянул на Мишку, сощурившись, — и как?

— Вот! — снова пустые жестянки, — мы с близнецами… Товия, Самуил!

Толпа расступилась, и вперёд протолкались близнецы, угвазданные в земле и увешанные такими же пустыми жестянками.

— Вот! — повторил Мишка, — Мины! Все, все пустые! Обманул нас Баден-Пауэлл, и… вот!

Сниман зажевал бороду, потому как — коллизия! Есть возможность, и какая возможность… но буры в атаку не ходят!

— Я… — Мишка оглянулся на близнецов, — мы вперёд пойдём!

Братья закивали согласно, в глазах их виднелся отблеск грядущих пожаров.