Университеты Панфилов Василий
– … Да мать твою Еву! – в сердцах прошипел молодой человек, прикрывая чресла.
– Баня, – улыбаясь, сказала бесцеремонная служанка. Баня оказалась ванной, а негритянка настойчивой, и юноша с трудом отбился от её услуг. Явно предполагалось нечто большее, нежели попытка потереть спину, но стыдливость вкупе с похмельем в тяжкой борьбе победили спермотоктикоз.
Отмокая в громадной медной ванне, надраенной до нестерпимого блеска и выставленной посреди довольно-таки большой комнаты, отделанной мрамором и медью, Волков чувствовал себя самозванцем. Приходилось напоминать себе всё время, что если уж ему оказали честь, приняв в своём доме, то…
… в похмельную голову лезла всякая чушь, вроде читанного некогда придворного этикета. Видимо, обстановка навевала.
– И всё же… – пробормотал он, одеваясь после ванны в чистое, – где я оказался?
Ситуация прояснилась всего через несколько минут, и отвратительно жизнерадостный Гиляровский, оказавшийся владельцем особняка, повёл гостя завтракать в…
– … малую столовую, по-домашнему, без чинов!
«– Малая! – набатом ударило в голове вчерашнего школяра, – вот же…»
– Моя дочь Надежда, – представил Владимир Алексеевич одетую в гимназическое платье красивую барышню, глядевшую на молодого человека с ироничной ехидцей, – Волков Леонид Ильич.
– Очень приятно, – пробормотал юноша, кланяясь сконфуженно. Чувствуя себя скованно за накрытым столом, он неловко отвечал на вопросы Владимира Алексеевича, отчаянно стесняясь спрашивать о вчерашних событиях, мучаемый в тоже время болезненным любопытством.
Более всего молодой человек опасался встретиться взглядом с Надеждой, подозревая, что девочка видела его вчера в состоянии совершенно неподобающем. Неловко было и за свой потёртый дешёвенький костюм, изрядно залоснившийся от долгой носки, за узкие плечи и угри, за…
… всё то, что есть у любого стеснительного юноши, тем более оказавшегося внезапно в обществе женщины, которую он считает привлекательной. Беседа выходила неловкой и комканной, но к величайшему облегчению Леонида, дочь хозяина дома поела очень быстро и упорхнула из-за стола.
– Пистолет не забудь! – крикнул ей вслед отец, и Волков поперхнулся сельтерской.
– Я всего-то в гимназию! – девочка спиной ухитрилась показать недовольство и закатывание глаз.
– И две обоймы! – отец был неумолим, как поступь Рока.
– Ой, всё! – каблучки застучали вверх по лестнице, и минуту спустя Надя снова сбежала вниз, с видом великомученицы показывая отцу «Браунинг», и тут же пряча оружие в ридикюль.
– Э-э… – проводив её долгим взглядом, юноша повернулся к хозяину дому, – пистолет?!
– Чем же вы вчера… а-а… – Владимир Алексеевич засмеялся и погрозил Волкову пальцем, – провалами в памяти страдаете? В другой раз честно говорите, что пить не умеете! А я тоже хорош… обрадовался свежему человеку из России, да ещё и своему брату-репортёру, н-да…
Он побарабанил пальцами по столешнице, и рявкнул внезапно…
– Магеба! – от чего Волков едва не свалился со стула, но вбежавший слуга немного прояснил ситуацию. Несколько фраз на незнаком языке, и Владимир Алексеевич повернулся к гостю.
– Вы чай предпочитаете, или кофе?
– Кофе, – чуть заторможено ответил Леонид, – если вас… э-э не затруднит.
Эти слова он проговаривал уже машинально, понимая всю их ненужность и смущаясь в очередной раз.
– Ну и славно, – умиротворённо кивнул Гиляровский, приказывая слуге на всё том же незнаком языке, который Волков, не без некоторого колебания, посчитал за африкаанс.
Расположились в саду, под раскидистой цветущей жакарандой, ветви которой нависали над столиком, образуя причудливую беседку. Одуряющие запахи африканских цветов смешивались с запахами кофе и выпечки, и от этого сочетания у Волкова кружилась голова. Прислуживающий старый кафр, почтительный без подобострастия, кажется, и сам пах кофе и цветами, отчего всё вокруг стало необыкновенно живым и выпуклым.
Только сейчас Леонид начал осознавать, что он в Африке, и позади это чортов морской переход, страхи и неуверенность. Вчерашние суицидные мысли казались нелепыми и смешными, а будущее – несомненно радужным и полным увлекательных приключений.
«– Смешно надеяться, – рассуждал он, – что я получил место репортёра, особенно после вчерашнего, но неужели грамотный человек…
Белый человек!
… не может претендовать на место клерка в горнорудной компании?! А там и…»
– … место репортёра, разумеется, за вами, – прервал размышления Гиляровский… – да што ж вы такой прыский с утра?!
– Простите, – сконфузился Волков, промокая салфеткой брызги кофе с белоснежной скатерти.
– Пустяки, – благодушно отмахнулся хозяин дома, – костюм себе не забрызгали? Ну и славно, это главное.
– Место… – Владимир Алексеевич сделал глоток, – вы, разумеется, получите… да не спешите благодарить! Нужно понимать специфику… э-э, фронтира. Понимаете ли…
Гиляровский начал весьма увлекательно живописать о здешней жизни, и по словам его, выходило порой весьма…
… громко!
– Завоёванный город, – продолжал именитый репортёр, – в который понабежали авантюристы со всего света. Бывают, знаете ли, эксцессы…
– Эм… например? – осторожно осведомился Леонид, смутно припоминая любовь Гиляровского к розыгрышам, о которых по Москве ходили легенды.
– Ну… – смешно выпятил губы Владимир Алексеевич, – разные! Но стреляют не часто, вы не думайте! Не каждый день. Обычно вон… на кулачках споры решают, как вы давеча.
– Я?! – Волков вытянул перед собой руки и уставился на сбитые костяшки, – Нет, я дрался в гимназии, конечно… куда ж без этого! Но…
– И вчера лихо! – подмигнул ему Гиляровский, – Правда, повод, хм… драться из-за проститутки, это знаете ли, моветон. Ну, ничего! Пару недель в редакции посидите, поможете Вениамину Ильичу с бумажной работой, а заодно и освоитесь в наших палестинах. Он человек авторитетный и знает, когда надо стрелять, а когда можно и кулаками. Ну а потом уже… Да! Вам непременно нужно научиться стрелять! Паршивый из вас стрелок, Леонид Александрович!
Оживившись, Владимир Алексеевич принялся рассказывать истории, в которых Африканское бытие представало необыкновенно экзотичным и пряным, пахнущим не только кофе и жакарандой, но прежде всего – потом и кровью. Здесь дрались на ножах и стрелялись из револьверов, рубились на саблях и сходились с ружьями в длинной «африканской» дуэли, где всё решало терпение и мастерство стрелка. Были схватки с чернокожими и диким зверьём, силами природы и болезнями.
Набеги диких животных на посевы…
… и леопарды, проникающие порой в города.
Малярия, превращающая сильных людей в дрожащие развалины…
… и яд в стакане с джином, подлитым подкупленным слугой.
– Вы… вы меня разыгрываете! – воскликнул Волков, в голове у которого наконец-то сложились все пазлы, – Журналистика в Теннеси[79]!
Гиляровский захохотал, утирая слёзы и мотая головой. Леониду стало немножко обидно…
… и весело одновременно.
– Ох… – утёр слёзы хозяин дома, – думал, Леонид Александрович, каюсь! Но нет. Поверите ли, но нет нужды!
Глаза его смеялись, и Волков засомневался.
– А пистолет… – сказал он со скепсисом, – скажите ещё, что молоденькой барышне нужно оружие в гимназии?
– В гимназии нет, – ответил Гиляровский, – а так… бывали, знаете ли, прецеденты.
– Неужто леопарды? – съязвил Леонид.
– Да нет… двуногая скотинка, – ответил Владимир Алексеевич с прищуром.
– О! И… часто? – осторожно осведомился Волков.
– Не очень, но…
– Понимаю, – яростно закивал юноша, – А… всё остальное?
– Леонид Александрович, – усмехнулся Гиляровский, – мы репортёры и наша обязанность…
– … священная, если хотите – быть в гуще событий.
– А это на самом-то деле, – кривовато усмехнулся прославленный репортёр, – мелочь! Побываете на заседании Парламента, вот где драматургия! Каждая неверная запятая в бумагах – плугом пройдёт по человеческим судьбам, а законы нужно принимать, и притом быстро, ибо без них – нет страны! Так-то, Леонид Александрович…
Глава 41
– Егор! Егор! Да погоди ты… уф, надо всё-таки бросать курить… и жрать поменьше! – нагнавший меня у самого выхода из посольства, Матвеев мотанул головой и покосился на разодетого в медали швейцара, скучающего у дверей, – Зайдешь? Время есть?
Вытащив за цепочку золотые дарёные часы, отщёлкиваю крышку.
– Да, с полчасика. Мало?
– Хватит! – машет рукой Евграф Ильич, и правда несколько погрузневший за последнее время.
Зайдя в кабинет, Матвеев достал из шкафа несколько увесистых небольших тючков, выложив их на заваленный документами стол морёного дуба.
– Закладки? – интересуюсь, помогая сдвигать бумаги в сторонку.
– Они, – кивнул военный атташе, переставив на подоконник дарёную чернильницу из яшмы, – Глянешь? Пытаемся составить схемку, чтобы дёшево и сердито, но без очевидной унификации, могущей навести на наш след.
– Экий ты себе геморрой… – не заканчивая предложение, начинаю развязывать ближайший тючок, завёрнутый в промасленный шёлк и целый ворох одёжек.
– А куда деваться? – ответил Ильич, неожиданно тягуче зевая, прикрыв рот широкой мозолистой лапой, – Ох ты ж… не высыпаюсь, веришь? Пять часов если поспал, за счастье!
– Не тянет Толик? – ажно руки опускаются от расстройства!
– Тянет, тянет! – замахал руками Матвеев, – Дельный парень твой Луначарский, ничего не скажешь! В дела закопался, за уши оттаскивать приходится! Но сам понимаешь, чистоплюй немножечко. Одно дело – культура, а вот разведка и иже с ним – не факт, што и потянет!
– Думаешь? – Ильич только плечами пожал на мой вопрос, и вытащил было трубку, но вздохнув и усмехнувшись кривовато, спрятал назад, – Ладно, тебе видней.
– Смотреть буду, – вздохнул атташе, – может и сгодится. Сейчас страда, и такое положение дурацкое, што любой работник на вес золота, а оно вишь как! Может, не может… хоть по ромашке гадай!
– Н-да, – выдыхаю задумчиво, – хреново, если только может! Ну, хоть так тянет, в области культуры. Я зачинов много сделал по этой части, а вот перевести зачины в почины[80] многого стоит!
Луначарский работяга и умница, взваленную на него ношу тянет, как хороший тяжеловоз, уверенно и без рывков. Но вот если к разведке негоден, это печально. Нужно искать какой-то выход из положения, и толи натаскивать зама на разведку, как щенка бойцовой собаки на кровь, толи подыскивать нового человека из состава посольских.
Я де-факто зам Матвеева по части разведки, притом по давнему нашему уговору, не знает об этом никто, кроме самого Ильича и братьев. Догадываться посторонние могут сколько угодно, ведь любой практически работник посольства так или иначе выполняет деликатные поручения. Пусть не постоянно, а от случая к случаю, но в таком разрезе мои метания если и засекаются Сюрте, то по идее, должны восприниматься чем-то естественным.
А чтобы вот так, когда практически тень разведслужбы, это зась! Гибкость и устойчивость у такой системы куда как побольше, а теперь… нет, надо думать!
– Чево с закладками не так? – раскладываю на столе одну из них, не без интереса разглядывая предметы. Одежда из тех, что носят рабочие, пара сотен франков серебром, револьвер с пачкой патронов, кастет, нож, набор фальшивых документов и пустых бланков на все случаи, аптечка с набором простейших хирургических инструментов, опиум для обезболивания, хинин…
– А чорт ево знает! – досадливо скривился Матвеев, – Ты, хм… живал в трущобах…
Он замялся, закхекал, пряча смущение за кашлем.
– А… ясно-понятно! – киваю, чуть отвернувшись, дабы не смущать ещё больше, – С точки зрения специалиста, значит! Ага, ага…
– Вот это сразу нет! – откладываю дешёвый костюм «на вырост» из магазина готового платья, – Видишь? Он дешёвый, но вот…
Тыкаю пальцем в части одежды.
… и вот… попытка приблизиться к модной тенденции этого года.
– Ага… – отозвался Ильич с видом совершенно остекленелым.
– Ох… не годится, так понятней?
– А… почему? – осторожно осведомился он с тем видом, какой бывает у мужчин, выступивших в разведку.
– Сиюминутная мода. Здесь и сейчас в глаза бросаться будет, ежели попадётся человек наблюдательный, а парижане, поверь, на одёжку много внимания обращают. Ну а ежели лет десять закладка полежит, то и вовсе. Нам надо классику угадывать, Ильич. Такое, знаешь… чтоб лет и через двадцать носили. Штоб накинул, и растворился в нетях, в толпе таких же безликих работяг.
– Ишь ты, – скривился он и тут же оживился, вцепившись в меня глазами, – а…
– Ладно, возьмусь, – обрываю невысказанную просьбу, начиная сворачивать всё в тючок.
– Оставь! – благодушно повёл рукой умиротворённый Ильич, – В Ле-Бурже всё равно везти не стоит, лишних глаз там полно. Так… сделай подборочку по своему пониманию. Немудрёную, штоб если ажаны наткнулись, то и не тени сомнения не было, што это какие-то преступники закладочку сделали, пусть и из серьёзных. Принцип-то понял?
– Да уж получше… понял, понял.
Раз уж есть свободное время, обсудили с военным атташе Луначарского, и пришли к выводу, что стоит попробовать его натаскать на кровь, так сказать. Толик изрядный чистоплюй и немного идеалист, что в общем-то мне импонирует.
Воевал крепко, знаком с окопами и штабной работой, ухитрившись сохранить идеалистическое мировоззрение, что уже достойно уважения. Вот как бы оставить его идеализм, направив горение и служение в рамки не социалистической идеологии «вообще», а Русских Кантонов в частности? Без размазывания широкой русской души по всему Интернационалу.
– Ле-Бурже, – командую шофёру, усаживаясь в авто и привычно погружаясь в мысли. Служебное жильё при заводе давно уже стало домом, и спрашивается, на черта я покупал себе дом в Тампле? Большая квартира на верхнем этаже, удачное расположение, телефон и все блага цивилизации, ан и был-то два разочка.
Всей радости, что капитал удачно вложил, да что жильё собственное появилось. Постоял у окошка, поглазел на соседние дома и январскую промозглую улицу, вышел, да и закрыл за собой дверь. Грусть-печаль, ети!
Вообще, многое во Франции пошло совсем не так, как задумывалось изначально. Работаем на блефе, на опережении, интуиции. Пока переигрываем, но чорт его знает, как долго продлится этот период!
Благо, интерес общественности к аэронавтике позволяет поддерживать легко хоть дружеские, а хоть и светские связи. Каждый день почти что делегации, успеваю только руки пожимать да рот в улыбке растягивать.
Покрутиться по цехам, поглазеть на пилотов, попробовать пройти полосу препятствий – обязательная программа. А уж полетать – мёд и мёд, за уши не оттащишь. Не один удачный договор после полёта заключил, и не одну уложил…
… впрочем, об этом отдельно!
Но если дела ЮАС и Русских Кантонов я тяну, и в общем-то удачно, то вот личные планы потерпели полный крах! Подписавшись прочитать несколько лекций в Сорбонне, я не подозревал, что в Париже СТОЛЬКО людей интересуется авиацией и…
… мной.
В общем, студенческие годы с посещением лекций, встречами с однокурсниками в кабачках и прочие увлекательные вещи из моей жизни выпадают напрочь. Намертво! И не сказать, что так вот необыкновенно хотелось, но сама невозможность подобного времяпрепровождения раздражает до волдырей и ядовитой слюны.
Получать образование в таком разе я могу строго в частном порядке, экстернатом. Благо, в КБ есть квалифицированные инженеры, готовые проконсультировать непосредственное начальство в моём лице.
В ректорате намекали на возможность получения диплома, но сугубо «почётного», а на черта мне такой нужен… или всё-таки нужен? В некоторых моментах я всё-таки «плаваю», так что нужен всё-таки не диплом, а знания! Не… не дай Боже, нащупают недоброжелатели слабое место, да зададут вопросик при понимающих свидетелях, то-то будет позору!
Ещё я стал, совершенно неожиданно для себя, одним из центров притяжения политических эмигрантов из Российской Империи. Перетягивая на завод в Ле-Бурже дельных спецов из числа русских…
… а так же польских, курляндских, иудейских, малорусских и прочая, прочая…
… африканеров, я руководствовался мотивами сугубо прозаическими.
Этих людей я знал, притом равно как профессиональные, так и человеческие качества. И те из них, кто не мог пока реализоваться в должной мере в Кантонах и ЮАС, должны были получать «путёвку в жизнь» через Ле-Бурже, попутно обзаводясь опытом и полезными связями в солидной европейской стране.
Помимо опыта и связей, специалисты занимаются отправкой в Кантоны нужного оборудования, вербовкой специалистов из числа аборигенов и прочими вещами, нужными стране. С переменным успехом, но как по мне, несколько пока хаотичным.
Ле-Бурже обзавёлся сперва русскими специалистами, чуть погодя начали прибывать на лётную стажировку пилоты-африканеры, коих Фольксраад решил, не мудрствуя лукаво, готовить во Франции. Специалисты политизированы донельзя, и как-то сами собой у нас образовались политэмигрантские «среды», потом «пятницы»…
… и получилось так, как получилось. Не то чтобы великая неожиданность.
А вот что пилоты-африканеры с превеликим энтузиазмом влезут в политические споры, внеся в них довольно своеобразный оттенок религиозности, не ожидал никто. То-то будет радости Фольксрааду по возвращении…
В спорах, за отчаянным совершенно недостатком времени, почти не участвую, отчего едва ли не все почитают меня за своего, апеллируя иногда по очень странным вопросам. Благо, многочасовые свои беседы передают мне сжато, отчего я изрядно просветился по части политических течений и последних тенденций.
Метафизический мой хребет уже трещит от взваленных на себя дел, и в последнее время я всё чаще подумываю…
… как бы мне убраться подальше от всех этих постов?! Вплоть до того, что организовать красивую, яркую провокацию чужими руками, и хлопнуть напоследок дверью, вселив в сердца французов обиду на…
… не знаю пока точно, кого именно, но склоняюсь к Романовым. В последние недели газеты российской Империи стали позволять себе лишнего, переходя границы нашего негласного уговора. Никак, проснулся Царскосельский Суслик?
Думаю, недолго осталось до появления представителей Великих Князей, недовольных самим фактом моего существования, а пуще того – существования в Париже. Прекрасно понимаю, что столицу Франции они мнят едва ли не своей вотчиной, и какое может быть раздражение у «Семи пудов августейшего мяса», или другого представителя Дома Романовых, открывающего поутру парижскую газету, и видящего мою физиономию!
Веду в настоящее время несколько вялотекущих интриг, и какая выстрелит по весне, будем посмотреть. Дотащу проект с заводом и авиашколой до того момента, когда они смогут развиваться без меня, и хватит!
У меня там Университет не построен, и Фира не целована!
Глава 42
В дверь кабинета забарабанили бесцеремонно, и тут же распахнули…
– Егор! – показалась в проёме сияющая Санькина физиономия…
… ну да, кто же ещё!
– … Коля приехал! – выпалил он, чуть не лопаясь от радости, и отступая в сторонку, пропуская гостя.
– Коля-джан! – поднялся я навстречу Корнейчуку, и мы крепко обнялись, причём я не без удовольствия отметил, что макушкой упираюсь чуть не в нос долговязому другу. Он ещё больше вырос, широко размахнулся плечами, дочерна загорел и обзавёлся новым шрамом на горле. Такой себе африканер получился, что и сами буры перед ним за подделку сошли бы!
– Здравствуй, Егор!
– Фу ты… – отпихиваюсь от поцелуев, – скока раз говорил, што христосоваться только с бабами нравится, притом непременно молодыми и красивыми! А на тебя с твоими усишками – тьфу!
Коля привычно хохотнул, расправляя жидковатые пока что усы и не принимая возражения всерьёз, но с поцелуями больше не лез, с интересом обозревая просторный светлый кабинет. Здесь нашлось место большому письменному столу, столу для совещаний, нескольким чертёжным доскам и десятку книжных шкафов, заставленных книгами и документациями.
– Эк у тебя… – он чуть замялся, подбирая слова с чуткостью хорошего писателя, – нескромно!
– Я здесь мало не живу, – бросив наконец чертёжный карандаш на подоконник, падаю в кресло и приглашаю их последовать моему примеру.
– Да я не это имел в виду, – смутился Корнейчуков, устраивая в кресле длинные конечности, – а больно уж просторно!
– О, брат, – засмеялся Санька, – ты бы иначе говорил, когда б хоть раз увидал, сколько здесь народу собирается! Человек по двадцать как набьётся, да одни смолят паровозами у стола, другие у чертежей спорят. Давка, как на перроне перед отправлением дачного поезда!
Коля кивнул, как бы закрывая тему, и достал портсигар, вопросительно поглядев на меня.
– Да кури! – и тут же нажимаю на кнопку вытяжки, которая с гуденьем стала вытягивать табачный дым.
– Однако, – озадачился гость, – и много у тебя… такого?
– Полным полна коробочка! – отозвался вместо меня Санька, – Это попервой мы с «Фениксами» намучались, а потом как пирожки!
– Ну положим, не пирожки, – приподымаю бровь, – но да, полегче стало. Я сразу начал работать над составлением технологической карты для каждой деталюшки, и народ приучил. Тягомотина та ещё, скажу как на духу! Но сработало, да…
– Мы не только летадлы выпускаем, – перебил меня брат, подскочив в кресле, – но и целую линейку продукции!
– Линейку, это ты, положим, загнул, – выдохнул я, – выдаёшь желаемое за действительное.
– А вот и нет! – заспорил Санька, – «Фениксы» ещё выпускать не начали, как целую серию настольных игр по складам разопхали, для будущего рекламного ажиотажа. Потом велосипеды…
– С ними забавно вышло, – у меня вырвался смешок, – захотелось снабдить работников транспортом для передвижения по территории завода и аэродрома. Расстояния-то сам понимаешь – ого! У техников аэродромных в иной день чуть не по десятку вёрст наматывалось на ход ноги, а это – время.
– Ага, ага! – засмеялся Санька, – И Егор купить захотел, каталоги посмотрел и начал обзванивать производителей, кто ему большую скидку даст.
– Законное дело! – независимо пожимаю плечами, – Скидка за опт!
– Скажи честно, – не переставая смеяться, брат потянулся руками к своей шее, – жаба тебя задавила! Большая, зелёная, пупырчатая!
– Да не так всё! – перебиваю его, поворачиваясь к беззвучно смеющемуся Коле, попрехнувшемуся табашным дымком, – То есть немножечко и да, но больше наглость! Я скидку за опт прошу… большой опт, прошу заметить! Три сотни велосипедов, шутка ли?! А мне либо вообще в скидке отказывают, либо просят имя для рекламы. Условия притом такие ставят, что даже у мине, живавшего в Одессе, волосы на жопе дыбом повставали! И кто здесь после этого жлоб?!
– Ну и… – отмахиваюсь от Саньки, прыгающего по кабинету с кваканьем, – кто им доктор?! Я сел, посчитал, прикинул производственные мощности, и решил за да велосипедному производству!
– Попутно, как обычно, несколько патентов, – закивал с улыбкой Корнейчуков.
– Ну… – в мине проснулась одесская часть, и я застенчиво поковырял носочком штиблета ковёр, – скажу точно за несколько раз по несколько! Кое-кто из нехороших личностей начали оспаривать в судах, так што не всё так гладко. За десяток ручаюсь.
– Ага… – Коля задумался ненадолго, – а как насчёт лицензии? Сугубо для Африки?
– Легко! – во мне бурлит веселье, – А… потянешь? Производство, пусть даже и велосипедной мастерской, это не так просто.
– До кучи! – залихватски отмахнулся Коля, – Я сюда затем и приехал, что работников ищу на плантации, ну а это уже так, внавалку на кучищу дел. Управляющий нужен, врач хотя бы один, инженер, горный инженер… ну и так, каждой твари по паре.
– Богато, – удивился я не столько даже запросам, сколько тому, как быстро он раскрутился с делами. Впрочем… ещё не факт, возможно, там висят сплошные перекрёстные кредиты, и лет через десять-двадцать, все его активы перейдут банкам.
– Ну… так, – он неловко пожал плечами, – ты мою историю знаешь.
– Ага… землицы ты знатно отхватил, чуть не в половину Бургундии. Так значит, развиваешь?
– Вдвоём, – кивнул Корнейчуков, – Боря всё больше плантацией, ну а я техническими вопросами. Вот, приехал к тебе с нуждишкою.
– Хм… – тру подбородок, – есть возможность задёшево вербануть с десяток крепких спецов из местной эмигрантской общины. Но они такие… знаешь, с завихрениями.
– Более социалисты, чем сам Маркс, – добавил брат, морщась, – с прибабахами. Вроде как и спецы, но рот шире головы, репутацию себе попортили крепенько.
– Задачка, – задумался гость, – думаю, с каждым поговорю! Я и сам, ты же знаешь… Но рассказывать о социализме кафру, который кушает людей и верит в колдовство, это, как по мне, зряшная затея.
Продолжать он не стал, да и незачем. Знаем, сталкивались не раз. Будь человек хоть сто раз умный, а таких среди чернокожих хватает, но…
… если в голове у него уже сложилась, притом с детства, магическая модель мира, его не переделать. Если же мировоззрения эти густо приправлены национализмом в стиле «убей всех, кто не из твоего племени», то общение в принципе возможно, но только с позиции вооружённой силы. Ну или с позиции раба, как вариант.
– Кстати, что за «джан»? – сбил тему Коля, откатив беседу на несколько минут назад.
– А… с армянами перед тобой общался, а это прилипчиво.
– Это да, – усмехнулся гость, – был я как-то… а, нет! Это пока под грифом секретно!
– Даже так? – я поглядел на него по-новому.
– А сам-то? – парировал Коля, смешливо ломая бровь.
– Угу… – меня не на шутку озадачило, но впрочем, чего удивительного? Нас попросту мало… любой, хоть сколько-нибудь выдающийся из серой массы, имеет все шансы попасть в учебники истории! Притом бывают такие обстоятельства, что и желания особого нет, в учебники эти, а оно – впихивается!
Ну а Корнейчуков с Житковым ни разу не рядовые, как ни крути. Хоть по части армейской субординации, хоть… хм, по племенной. Не совсем понимаю, как это работает, но для немаленького племени они теперь что-то вроде «боковой» власти. Плюс земли – как личные, так и племенные, к которым они каким-то боком причастны. Охо-хо…
… и куча мулатиков, производить которых входит в обязанности парней. Словами «всё сложно» такое не передать!
– О! – меня вскинуло от идеи, – Давай-ка экскурсию тебе устроим?!
– А я всё гадал – догадаетесь или нет, – засмеялся Корнейчуков, и встав, потянулся пружинисто всем телом. В Бюро я ещё раз представил гостя, уже как следует, а не наспех вприпрыжку, как Санька любит.
О нём наслышаны, и не только из наших с братом разговорах, но и из газет. Корнейчуков очень яркий, и французская пресса не раз и не два писала о нём ещё во времена военные. Знакомятся охотно, обмениваясь визитками и норовя зазвать в гости.
– … непременно заходите! – уговаривает черноглазый Жиль Мёнье, – Мы рядом живём, а дочка у меня большая мастерица готовить. Такие бриоши печёт… умм… с пальцами проглотите!
Коля смеялся и отшучивался, не обещая ничего и ловко выскользая из матримониальных силков. С пару месяцев назад какой-то ловкий пройдоха покопался с Бюро Статистики ЮАС и составил список самых богатых женихов. переврал, разумеется, изрядно, но…
… Корнейчуков в список попал. За вычетом собственно буров, размножающихся почти исключительно в своей среде, женихов было немного, и Коля выделялся среди них как молодостью…
… так и размером земель.
А ещё – своеобразным гаремом, который не отбил, а скорее подзадорил потенциальных невест, равно как и их родителей. Дескать, могёт!
Отбившись, выскочили на улицу, и отойдя подальше, долго хохотали, стараясь не шуметь.
– Давай сперва на аэродром… уф-ф, – вытираю выступившие от смеха слёзы.
– Да… погоди-ка! – Коля начинает обходить авто, – Новенькое… батюшки! Да никак и это – из твоих мастерских!?
– Оно само, – вырвалось у меня, и это вызвало новый приступ хохота.
– Я твои… – задыхаясь от смеха, проталкивал слова брат, – «оно само» на могиле твоей напишу! Вот ей-ей! Все авантюры твои через эти слова начинаются.
– Через раз! – возмутился я, и мы снова засмеялись. А просто так! Молодость, весна в самом расцвете и всё хорошо… чего ещё надо?!
За руль я уселся сам, и пока Санька рассказывал гостю историю создания авто, мне начало мурлыкаться песнями. Сперва под нос, а потом и в голос…
… на три голоса!
- – А за окошком месяц май, месяц май, месяц май[81],
- А в белой чашке черный чай, черный чай, черный чай,
- А в трактире мужички, мужички, мужички,
- А по брусчатке каблучки, каблучки, каблучки.
Орали мы не всегда в лад, но зато от души, перекрикивая шум мотора и весь мир впридачу.
- … – Орут под окнами коты день и ночь, день и ночь,
- От ихней сладкой маеты по утру теплый дождь,
- Весной простуженный объят город мой, город мой
- И ветры весело галдят над рекой, над Москвой.
- А в чашке чай давно остыл, в трубке нет табака.
- А на душе от слов и рифм перебор, перебор.
- Ведь по асфальту каблучки, ведь здесь орет месяц май,
- Ведь здесь коты и мужички, приезжай, приезжай.
- Ведь по брусчатке каблучки ведь здесь орет месяц май,
- Я подарю тебе Москву, поскорей приезжай!
– Скучаешь? – негромко поинтересовался Корнейчуков, когда шли к стоящим в рядок «Фениксам».
– Слов нет! – вырвалось у меня от всей души. Коля кивнул чему-то своему, а потом, очень тихо…
… сказал:
– Хотелось бы и мне – вот так вот… скучать.
Глава 43
Пронзительный майский полдень заполнил чистым, прозрачным светом дубовую рощу. Яркие, выпуклые цвета огромной картины, нарисованной нездешними красками, затопили сознание, и не осталось ни мыслей, ни чувств, а только Здесь и Сейчас, замершее в янтаре.
Вижу собравшихся, и не знаю – во сне ли, наяву ли…
… и только понимаю, что не забуду этого никогда, и неверное, никто не забудет. Не смогут. Не захотят.
Длинные, тягучие мгновения и этот потрясающий свет сделали акколаду[82] чем-то большим, чем театрализованное представление, затеянное заигравшимся в солдатики Кайзером. Разодетые по моде тысячелетней давности немецкие аристократы и русские староверы более не кажутся нелепыми. Это естественно как воздух, как первый крик младенца, как синева летнего неба и осенний дождь.
Странное ощущение, что так и надо…
… а скорее даже, что надо – именно так!
Бледный и возвышенный, одетый ветхозаветно, как и подобает верующему иудею в столь торжественном случае, Бляйшман не выглядит среди собравшихся белой вороной, хотя казалось бы…
… но нет!
Читать бесплатно другие книги:
