Госэкзамен Панфилов Василий
Время от времени кто-то из них не выдерживает и кидается вперёд, успевая клацнуть клыками подле морды соперника, да порой обменяться короткими укусами, болезненными, но в общем-то, безопасными. Схватки эти, полные драматизма для непосредственных участников, обыкновенно не сразу получают продолжение.
Псы биты и потрёпаны жизнью, и прекрасно знают, что важнее не стать победителем в этой драке, а не стать побеждённым! Лихие бойцы, рвущиеся вперёд безо всякой оглядки, живут недолго, и калеки никому не нужны. Впрочем, судьба трусов не многим более завидна.
Так и стоят на месте, скаля зубы, и более всего желая, чтобы у соперника сдали нервы, и он отступил назад, а потом ещё и ещё… И вот уже вражеская стая, визжа, улепётывает с места битвы, а их догоняют и кусают, кусают… мстя за пережитый страх. Потом гордые победители с чувством собственника обозревают отвоёванную в бою свалку или пятачок возле рынка.
Бои ведутся преимущественно на море, и более всего они похожи на шахматные партии, в которых опытные шахматисты, держа в голове заученные комбинации и пытаясь предугадать действия противника, двигают фигуры кораблей, долго думая над каждым ходом. Противники хорошо знают друг друга, и пытаются не только переиграть, но и передавить психологически.
Эскадры могут маневрировать по несколько дней, добиваясь выгодного положения для себя, пытаясь подставить противника под пушки береговой артиллерии, взять его в клещи, и попытаться провести одну из сотен и сотен комбинаций, известных военным морякам. В таких боях значимы порой настолько ничтожные мелочи, что человек несведущий может и удивиться, но Победа часто складывается как раз из мелочей.
Маневрируя, противники обмениваются выстрелами, но однозначные результаты крайне редки. Победы если и есть, то обычно по очкам. Две-три не самые значительные пробоины, необходимость переключиться с крейсерского хода на самый полный, надрывая двигатели и вымучивая людей.
Затем противники расходятся, и одна из сторон объявляет себя победителем, но бывает, что…
… оба! К слову, не так уж редко.
Снова, и снова, и снова… «Настоящие» кровопролитные морские бои случаются достаточно редко, и уж точно – много реже, чем полагают обыватели!
Флот, это важнейший инструмент политики, и одно его наличие в определённой точке земного шара, может дать колоссальное геополитическое преимущество. А ещё любой, даже устаревший военный корабль с выученным экипажем, это очень… очень дорого!
Кровопролитные морские бои редки, и чаще всего они от безысходности. Обычно же – война умов, нервов и выучки экипажа, базирующиеся на фундаменте из технологий. Несколько выстрелов, пробоины в бортах, расстрелянные стволы орудий и несколько погибших членов экипажа.
И всё это копится…
… а потом оказывается, что ресурсы двигателей выработаны напрочь, новые стволы взамен расстрелянных ещё не сделали на заводах, и не все корабли могут просто отойти от пирса…
Чтобы побеждать, нужно не просто быть храбрым и умелым моряком, но и выстраивать свою стратегию и тактику с учётом имеющихся на складах ресурсов, логистики, качества подготовки запасных экипажей.
А жестокие бои – как последний козырь! Когда уверен, что твои действия переломят ход войны. Ну или просто – нечего терять…
Эскадры маневрируют, сходятся смертельных шахматных партиях, перерезают торговые пути в океане, обстреливают города и высаживают десанты не более чем в сотню человек. Действия по большому счёту обыденные, но пресса раздувает каждый эпизод, подкидывая обывателям поводы для гордости, гнева и Священной Мести.
Если прибрежный городишко противника обстреляли Наши Парни, то пресса смакует каждое попадание. Даже если случайным снарядом разрушена всего-то пара лодочных сараев, а остальные канули втуне, утопнув в непролазной грязи и разметав попусту всякий сор, досужие писаки обсасывают экономический и моральный эффект так, что создаётся впечатление едва ли операции фронтового масштаба. А мирные обыватели, случись им погибнуть…
… что ж, это превратности войны! Если вообще упомянут о них в статье. Потому как… зачем?
Если же монета падает другой стороной, и наши мирные города обстреливают Эти Мерзавцы, то пресса с тем же смаком подсчитывает каждый снаряд, выпущенный Этими Идиотами впустую. А моральный эффект… о чём вы?! Наши Парни теперь будут сражаться с удвоенной силой! Никакой пощады Этим Мерзавцам, способным только убивать мирных граждан, спящих в своих постелях!
Несмотря на старательное расчеловечивание противника, стороны ведут себя не то чтобы по-рыцарски, но с некоторой оглядкой на нормы морали. Пока.
Всем, кроме обывателей, ясно, что скоро это пройдёт, и старательно нагнетаемая ненависть прорвётся, как гнойный фурункул, а потом снова, снова, и снова! Но это в Европе, где люди просто не успели озвереть… По крайней мере – массово.
А за пределами Старого Света правила Игры всегда немножко отличались. Многие из офицеров и чиновников сами де-факто ссыльные, отправленные за пределы Метрополии за пренебрежение нормами морали и вопиющую некомпетентность, пьянство и иные пагубные привычки, а ещё…
… имея желание выслужиться – любой ценой!
В Европе воюют обычные кадровые офицеры и солдаты, щедро разбавленные обывателями, вчерашними школьными учителями, продавцами и почтальонами, привыкшими жить с оглядкой на соседей и общественное мнение.
В Колониях же – всё больше пьяницы и каторжники, перед которыми некогда поставили выбор – таскать тачку с породой, или винтовку! И они сделали выбор…
… а потом привыкли умиротворять туземцев, подавлять бунты и оглядываться только на мнение непосредственного командира. Если он рядом!
Так что инциденты начались…
… сразу.
На пепельное рассветное небо брошено рваное лоскутное одеяло из низких серых облаков. По откосам побережья ходит туман, пластаясь в низинах и впадинах белесыми змеями, оседая росой на камнях и траве, душно прижимаясь к влажной земле.
Сквозь прорехи в одеяле из облаков проглядывают тускнеющие, сонно перемигивающиеся звёзды. Солнце не спешит подниматься над окоёмом, зябко прячась где-то вдали за пеленой густого тумана, и будто сама Земля, потягиваясь со сна, не торопится никуда, выжидая самые сладкие минутки перед началом нового дня.
Слышен только посвист ветра в камнях, да если замереть и приглядеться, можно увидеть торопливую суету мелкой живности, спешащей на охоту в эти предутренние часы. Земля и камни и ещё не прогрелись, и снизу ощутимо тянет холодком, заставляя зябко подбирать босые ноги.
– Дед… – отзевавшись и подтянув ноги под себя, позвал белоголовый мальчик лет пяти, привстав со старого, многажды латаного армяка, расстеленного на скошенной ещё с вечера траве, – деда…
– Чевой тебе, малец? – сонно отозвал клюющий носом старик, сидящий на выбеленном океаном причудливом бревне, с корнями аккурат под спину, что куда там креслу в помещичьем дому, - Спи давай! Рано ишшо.
Мальчишка заворочался, засопел, но видать, выспался уже, и неугомонная, любопытная его ребячья натура снова взяла верх.
– Деда…
– Вот же неслух! – нахмурил кустистые брови старик, но в серых выцветших глазах было столько любви и ласки, что мальчик невольно заулыбался в ответ.
– Не спится, Захарушко? – беззубо улыбнулся дед, расплывшись морщинистым солнышком.
– Неа! – мотанул головой мальчишка, садясь на армяке и вкусно зевая, потягиваясь всем телом, – На всю жисть вперёд кажись выспался!
– На всю жисть… – старец закхекал так, что человеку стороннему не сразу бы и стало понятно, что он смеётся, – И-и, Захарушко… я в твои года так же думал, а потом – куда там! Всё некогда да некогда, и только зимой, да… Но какой там сон? Не… то думки думаешь о судьбинушке нашей християнской, а то просто – живот от голода подводит так, что и сон не сон, а проваль какая-то чернушная.
– Н-да… – старик замолчал, хмыкнул чему-то, и продолжил:
– А чтоб досыта спать, да без забот, так это, Захарушка, нечасто выпадало. Ну, слава Богу…
Он истово перекрестился, и подняв глаза к небу, начал по памяти честь молитву, постоянно крестясь на рдеющее утреннее солнце, краешек которого начал проглядывать из-за горизонта. Молитва его далека от церковных канонов, и является отменным образчиком апокрифической[109] из тех, от которых этнографы и историки приходят в восторг, а попы – в ярость. А сколько такого по деревням и сёлам – невытравленного ещё, несмотря на все усилия Церкви, давнишнего, самобытного…
Ребёнок, мало понимая в происходящем, молился, повторяя слова вслед за дедом с тем ребячьим интересом, когда понимания почти что и нет, но есть желание сделать всё как взрослый. В таком разе малышне вовсе не важно, что именно делать, лишь бы вслед за старшими.
– Слава Богу, – повторил старец, закончив молитву, – авось вам полегше будет, в Африке-то. Да… кто б мог подумать? Африка, ишь ты… и государство мужицкое! А обещают…
Он помотал головой, усмехаясь недоверчиво, всем своим крестьянским нутром отвычный верить словам, в которых говорится хоть что-то хорошее. Вот гадостей всяких, это да… привыкли! А словеса, это так…
… пыль! Дунул, и нет. Вона, сколько разговоров ходило, когда из крепости освобождали![110] И что, освободили? То-то! Ещё хужей стало, а разговоров-то… Какая ж это свобода, когда землицу, которые твои предки сотню сотен раз своим потом и кровью пропитали, у бар по дикушным ценам выкупать приходится, притом хотишь ты тово, аль вовсе нет?!
А до тово ты с земли ни шагу сделать не могёшь без дозволения барсково! Што ж это, как не крепость? Так…
– Живы-здоровы, – истово сказал старик, крестясь, – сыты, одеты да обуты, и слава Богу!
Ни во что большее он уже не верил… Не умел. Может быть, внуки и правнуки, подняв головы, смогут мечтать о чём-то большем… А ему по сию пору не верится, что телесных наказаний в законах-то и нетути! Вот не единого… ась?! Это вообще как? Народ непоротым будет, вот уж чудо-то…
– Пописяй давай, – переключился он на земные заботы, – покуда в штаны не напрудил.
– Ой! – отозвался правнук, резво вскакивая на ножки.
– Уже успел?! – засмеялся-закхекал дед.
– Почти! – отозвался внук, уже задравший длинную рубаху возле трещиноватого валуна саженях в пяти от их стоянки, – Чутка ишшо, и не успел бы!
– То-то, што не успел бы, – усмехнулся старик, – Ну, всё… стряхнуть не забыл?
– Оно само… – небрежно отозвался мальчишка, приникнув губами к протянутой тыквенной фляге, придерживаемой стариком, – стряхнулось.
– Стряхнулось… – старик закхекал, и достав было узел с провизией, призадумался, поглядел на пенящиеся океанские волны и нахмурился, отчего кустистые его брови напрочь закрыли глаза. Погода не то чтобы вовсе дрянь, но и ничего хорошего. Свежо, ветрено, и кажись, полоснёт сейчас холодным дождиком, да с ветерком!
– Оно вроде как и лето… – с сомнением пробормотал старый мужчина, вцепившись рукой в седую козлиную бороду, спускавшуюся до самого пояса. В голове крестьянина с трудом удерживалась мысль, что они нынче проживают на другой стороне Земли, и что когда в их отеческих землях зима, здесь самый что ни на есть разгар лета.
Правнук тем временем кашлянул, и старец, нахмурившись, узловатыми артритными руками завязал узел обратно.
– Пятерых унуков уже схоронил… – пробормотал он, тяжко вздымаясь на ноги, – хватит! Не для тово я родную земельку бросал, штобы и здся родную кровь хоронить. Неча! Погосту со стариков начинаться должно, а не с малых дитачек!
– Захарушко! – надтреснутым, дребезжащим тенорком позвал он разыгравшегося несколько поодаль мальца, и подхватил ружьё. Старый, выменянный у буров роёр – ещё тогда, по первости…
Сейчас мало кто держит такую рухлядь, а ему што? Бахает, случись што, громко… а што ещё надо, коли ты поставлен от общины следить за морем-окияном? Увидел, што корапь к берегу идёт, так бахни, и всех делов! Разбираться, што и как, это уже пусть те, кто помоложе должны! А его дело стариковское… да и какой такой корапь? У нево вон мальчонка кашляет!
– Захарушко! – ещё раз позвал он мальчика, и когда тот подбежал, положил тому руку на плечо, удерживая при себе. Опираясь на роёр, как на посох, старик поглядел в сторону океана, старательно щурясь подслеповатыми глазами.
– Уж корапь не упущу… – бормотнул он, поглядел тревожно на срывающиеся с неба капли, подхватил с земли старый армяк, служивший внуку постелью, и зашаркал, спеша уйти за гряду от ветра и дождя.
Успели в последний момент, обойдя скалистую гряду и спрятавшись в пещерке, хотя вернее её было бы назвать расщелиной меж огромных валунов. Тесновато, но хватило аккурат на старика и мальчонкой, и осталось даже немного места для того, чтобы развести костёр на каменном полу.
Наморщив нос, укутанный в армяк ребёнок тем временем чихнул – раз, да другой…
– Чичас, Захарушко, чичас… – тотчас засуетился старик, собирая костерок и хвороста и плавника, ранее вынесенного на берег океанскими волнами, и притащенного в пещерку загодя, на такие вот ситуации. Постукивая кремнем о кресало, он добился попадания искорок на затлевший кусок старой ваты, раздул его, и поднеся к заготовленной растопке, разжёг костёр.
Через несколько минут, сидя у огня и поглядывая на непогоду снаружи, старик рассказывал мальцу какую-то бывальщину из своей длинной жизни, богатой не столько приключениями, сколько всякого рода тягостями, от которых человек, не слишком крепкий Верой, давно бы вздёрнулся на вожжах.
Говоря по правде, непогода снаружи не то чтобы вовсе разбушевалась, но правнук согрелся и перестал кашлять. Вон… трескает себе за обе щеки нехитрую снедь, да слушает старика, приоткрыв рот. А дым от костра, поднимаясь наверх, протягивается в расщелины и появляется над грядой, ничуть не мешая пещерным обитателям.
– Ладно, Захарушко… – закряхтев, старик тяжело поднялся, опираясь на роёр, как на посох, – пойду, гляну на море-окиян…
– Деда… ну дед! – малец дёрнул того за рукав, – Доскажи скаску-то!
– Скаску… – кхекнул старик, остановившись и взъерошивая мальчишке вихры, – кому скаска, а кому и быль!
Некстати заболела поясница, и он решил, что в самом-то деле… нужно же досказать! Усевшись, старик отставил ружьё, кашлянул, припоминая, на чём же он остановился?
… крейсер Его Величества стал на якорь в полумиле от побережья, и почти тут же с его борта были спущены шлюпки, заскользив к берегу. Несколько минут спустя невысокие смуглокожие военные уже выпрыгивали из шлюпок прямо в воду, высоко поднимая над головой винтовки, и брели через волны к пологому берегу.
Волнение к этому времени уже утихло, но небо всё ещё хмурится обиженной бабой, которая и сама не знает ещё, отшмыгается ли она, или сорвётся и зарыдает, уткнувшись в фартук и сотрясаясь плечами.
Один из воинов, потянув носом, перебросился несколькими словами с сослуживцами, и несколько секунд спустя лэнс-наик[111] вытянулся перед джемадаром[112]. Не думая долго, тот отдал приказ, и гуркхи с ловкостью уроженцев гор заскользили по камням, выискивая источник дыма. Поиск их был недолгим…
– Деда-а! – истошно закричал мальчик, срывая горло, и старик с удивительной для его лет проворностью метнулся к ружью, нажимая на курок, и…
… осечка! Наверное, всё ж таки не следовало использовать роёр как посох.
Второго шанса гуркх не дал, и тяжёлый кривой нож отрубил руку старика так же легко, как хозяйки сечкой разрубают кочан капусты. Старческий рот распахнулся в крике…
… и седая голова так и не перестала немо кричать, кувыркаясь по каменному полу пещеры. Она катилась медленно, и кажется, можно было разглядеть срезы вен и артерий, позвоночного столба и разрубленных мышц…
… пока голова не уткнулась в ноги ребёнка, сидящего на большом булыжнике, на заботливо сложенном в несколько армяке. Ткнувшись в его ступню старческими дряблыми губами, ныне залитыми кровью, голова развернулась, и мёртвые глаза будто попросили прощения у ещё живого правнука.
Взвизгнув, мальчик пригнулся, и поднырнув под руку гуркха, изо всех сил припустил в сторону дороги, ведущей в деревню. Но…
… тяжёлый кривой клинок вонзился ему в спину, перебивая позвоночник.
– Де… – прохрипел ребёнок, и синие глаза его навсегда угасли, запорошённые пылью Африки. Подошедший непалец, поставив ему на спину ногу, с лёгкостью выдернул клинок, и тщательно обтерев об одежду убитого, спрятал в ножны, не забывая зорко поглядывать по сторонам.
Гуркхи, дождавшись командира-британца, выстроились в боевой порядок и поспешили вперёд. Несколько минут бега, несколько поворотов извилистой дороги…
… и зазвучали первые выстрелы.
Увы, но русские переселенцы пусть и прошли начальную военную подготовку, но вот ветеранов прошедшей войны среди них не нашлось. Предлагали, но… мужики решили жить своим умом. Бывает. Заставлять их не стали.
Опыт же отставного унтер-офицера, считавшегося у них за старшего, оказался совсем не к месту. Служакой тот был старым, с поседевшими на службе мудями, вот только опыт многолетней службы в провинциальном гарнизоне не совсем то, что нужно для Фронтира! Скорее даже – наоборот…
Так что даже ружья, совершенно исправные и отменно вычищенные, были составлены…
… в пирамиды, и находились аккурат между наступающими гуркхами и мужиками, занимающимися дорожными работами на благо общины. Всего оружия под рукой – два револьвера на поясах у молодых парняг, привешенных скорее для пущей важности и желания пофорсить перед девками.
Один из них, чорт знает как, но успел выхватить револьвер…
… и тут же упал с пулей в груди, хрипя и булькая кровью, страшно суча ногами и отходя посреди растерявшихся односельчан. Его товарищу тяжёлая винтовочная пуля снесла полчерепа, брызнув кровью и мозгами на стоящего рядом отца.
Единый миг…
… и растерянный, перепуганный немолодой мужик, только что стоявший с ужасом в помертвелых глазах, метнул топор, и что характерно…
… попал! Пусть обухом, но низкорослому монголоидному крепышу хватило, и череп гуркха раскололся ничуть не хуже, чем от винтовочной пули! Хрясь… и мозги наружу.
– А-а! – как в руках того мужика оказалась мотыга, было решительно непонятно, но вот он уже бежит на гуркхов, не помнящий себя берсерк из Центрального Нечерноземья.
– Jai Mahakali, Ayo Gorkhali![113] – заорали в ответ десятки глоток.
… и один из стоящих впереди солдат, выдернув из ножен огромный кривой нож, прыгнул навстречу мужику. Остальные гуркхи, что характерно, стояли! Поединок. Короткая сшибка…
… и кукри разрубил мужику грудную клетку – так, что сахарно блеснули разрубленные рёбра, тут же окрасившись кровью. А мотыга всё равно опустилась на голову гуркха, дробя кости в крошево, и ещё, ещё… пока другие солдаты исступлённо рубили ножами уже мёртвого по сути человека.
Наверное, эти несколько драгоценных секунд и вытянули ситуацию, сделав её не вовсе уж безнадёжной, подарив мужикам время, чтобы хоть немного придти в себя. И вот уже на дороге сцепились в рукопашной воины из Непала с кривыми ножами и винтовками, и русские мужики – с чем придётся. Две, может три секунды замешательства, и люди смешались, сцепившись в смертном бою.
Выстрелы слышались редко, и Бог весть, была ли причиной этому теснота схватки, или же озверение, которое принято называть «упоением» боя! В воздухе повис тяжёлый запах крови, распанаханных живтов, рвоты и фекалий.
Всё случилось так быстро, что осознать происходящее мужики вряд ли успели, но уже ввинчивался в уши бабий вой, и всем было кристально ясно, что отступать – нельзя! Обе стороны старательно расчеловечивали противника, но гуркхов даже британская пропаганда рисовала «кровожадными дьяволами», ибо основная их функция – карательная!
… поэтому крестьяне дрались не с людьми, но с приспешниками Нечистого, и как в таком разе можно отступить?! Да ещё и – бабы…
Булькающий хрип… и пожилой мужчина с сивой бородой, густо окрашенной кровью из разрубленного горла, успевает опустить разрубить топором ключицу своему убийце. А потом, сделав несколько шагов, не в силах уже держать топор, вцепился в другого непальца и держать, держать изо всех сил… пока лезвие мотыги не разрубило тому позвоночник.
Старый ветеран, всё ж таки добежавший до пирамиды с ружьями, передёрнул затвор и…
… выстрел! Один из гуркхов упал в горячую пыль под ногами сражающихся, и забился в предсмертных корчах.
Ответный выстрел непальского стрелка окровавил голову ветерана, оставив от уха лишь кровавые ошмётки, но бывший унтер-офицер, будто не чувствуя боли, передёрнул затвор, и…
… выстрел! Тяжёлая пуля разворотила тазобедренный сустав смуглокожего агрессора, и тот завыл на одной ноте, тяжело завалившись на спину.
Тело старого унтера пронзило сразу несколько пуль, выпущенных из британских ружей, но он успел передёрнуть затвор, и…
… винтовку подхватил подросток лет пятнадцати, в падении стреляя в набегающего непальца. Попал в живот, но это был последний патрон в обойме, и от набегающих врагов пришлось отмахиваться винтовкой, используя её вместо дубины. Недолго…
Бледнокожий и рыжеволосый второй лейтенант, командующий десантом, остался в стороне от схватки, и сейчас хладнокровно выцеливал мужиков из револьвера системы Энфилда. Вращаясь городошной битой, пролетела над дорогой лопата, но британец увернулся, лишь слегка оступившись…
… хватило и этого! Один из мужиков врезался в него косматой кометой и они покатились по земле, рыча как дикие звери. Британец не чуждался спорта и школе играл в регби, но привычка к спортивным правилам сыграла против него, и голова офицера была вколочена в дорогу. Ещё, ещё…
… пока в спину победителю не вонзился клинок кукри! А потом лезвие топора снесло гуркху верхнюю часть черепа…
Точку в этой бойне поставили набежавшие с ружьями бабы и мальчишки, некоторым из которых не исполнилось и десяти. А пару часов спустя, прячась за гребнем скалы, они отразили вторую волну десанта, после чего корабль Его Величества ушёл.
… из взрослых мужиков не выжил никто.
Глава 15
Потерев ноющие виски, снова взялся было за работу с документами, но быстро сдался и отложил бумаги на край стола, придавив от сквозняков пресс-папье. Откинувшись назад, посидел так некоторое время, бездумно поглядывая на тикающие секундные стрелки настенных часов.
Звук приглушённой перебранки за окном прервал сонное оцепенение, и я, встряхнувшись, решительно встал из-за стола, скрежетнув ножками стула по дощатому крашеному полу. Спрятав документы в сейф, размялся слегка у открытого настежь окна, дослушивая забавную свару двух техников, и вышел из кабинета.
– Я в столовую, – привалившись к дверному косяку уведомляю в приёмной заработавшегося Лёвку.
– Угу… – отозвался секретарь, не отрываясь от печатанья, – одну минуточку…
– Да! – он наконец закончил работу и поднял голову, – Ты что-то сказал?
– Я в столовую, пойдёшь со мной? – повторяю терпеливо, обмахивая потное лицо шляпой.
– В столовую… – Лёвка задумался было, поглядывая на кипу документов, но бурчащий живот подсказал верное решение. Встав, он подхватил было китель, висящий на спинке стула, но поглядел на меня, стоящего в сорочке, да ещё и с закатанными руквами, безнадёжно махнул рукой и повесил назад.
Я сдвинул шляпу на затылок и хохотнул, отчего секретарь скривился. Лёвка, как это бывает у людей глубоко гражданских, питает некоторый пиетет перед военной атрибутикой. Точнее, не так…
… почтение к знакам различия, аксельбантам и тому подобным вторичным половым признакам, питать он начал после получения звания корнета и «крылышек» авиатора. Я же, закрутив до отказа гайки по части лётной и технической дисциплины, нарочито ослабил их во всякого рода шагистике и формализме.
Военные из Старушки Европы, которых в армии ЮАС предостаточно, на такое непотребство шипят и плюются. Даже поговорку придумали «Порядок заканчивается там, где начинается авиация!»
Да и чорт с ними! Я считаю это своего рода предохранительным клапаном, потому как невозможно жить, будучи постоянно застёгнутым на все пуговицы, притом как формально, так и буквально!
Требования к внешнему виду у меня самые простые: быть чистым и опрятным (по возможности), всегда иметь оружие при себе, и пребывать в полной боевой готовности, находясь на территории части. Всё!
«До синевы выбрит и слегка пьян», как и идеологию «бравого вида» вообще, я категорически не приемлю.
Во-первых, господа офицеры понятие «нормы» понимают весьма своеобразно, и предостаточно тех, кто способен на осмысленные действия, будучи на самом деле пьяным до изумления. Со стороны поглядеть – так картинка, а не офицер, разве что выхлоп несколько демаскирует. Не шатается, говорит ровно, действует здраво, но…
… строго по шаблону. Чуть ситуация вильнёт в сторону, и офицер с картинки оказывается тупым животным, способным только орать и отдавать бессмысленные приказы.
Во-вторых, этим я хотя бы отчасти отсекаю огромное количество бессмысленной фигни, коей переполнена любая современная армия. Все эти строевые смотры, чистка пуговиц и прочее архаичное наследие из Средневековья… зачем? Вот и я не знаю…
– Без нас никого не пускать, – дежурно командую часовому у дверей, и сбегаю вниз, не дожидаясь такой же дежурной отмашки ладонью у головы.
Пока мы шли в столовую, Лёвка успел загрузить меня своим виденьем делопроизводства. Фонтанируя энтузиазмом, он рассказывал, размахивая руками за пол Одессы разом, как небольшое изменение в лётном журнале облегчит жизнь и непосредственно пилотам, и офицерам штаба.
– Предлагаешь – отвечай, – соглашаюсь с ним, – Давай, сделай пару десятков экземпляров, заодно и протестируем, действительно ли они так удобны.
– Есть сделать! – с энтузиазмом откликнулся Лёвка и заулыбался.
Набрав полный поднос еды, поискал глазами, куда бы мне приземлиться, и увидев Саньку за одним из столов, раздумывать не стал. Брат, не прекращая энергично работать ложкой, вопросительно вскинул брови.
– С инспекцией думаю тебя отправить, – сообщаю ему, умащивая задницу поудобней, – вот как раз с Сергеем.
– Куда? – коротко поинтересовался Чиж, не спеша проявлять энтузиазм.
– Приграничные аэродромы инспектировать, – говорю я и пробую солянку, – А удалась! Определённо удалась!
– Аэродромы, хм… – Саня в задумчивости прикусывает ложку. К предстоящей задаче он отнёсся без особого восторга, и я мысленно погладил себя по голове, что не стал самое «вкусное» вываливать загодя.
– Заодно и воздушную разведку подтянешь, – сообщаю тоном змия-искусителя. Уточкин быстро закивал, умоляющими глазами глядя на ведущего. В Африке он чуть более полугода, но так уж легли карты, что помимо Дурбана и Претории, притом наскоками, он бывал только на паре отдалённых ферм, почти безвылазно проживая на аэродромах.
Не то чтобы Уточкин жаловался… Летать ему нравится, и кто бы что ни говорил о моём покровительстве одесситам, но пилот он отменный, и притом крепкий технарь, хотя и не получивший формально должного образования. Я его вижу как пилота-испытателя в послевоенном будущем, и Сергея моё виденье более чем устраивает.
… но и Африку поглядеть хочется! Не просто слонов, львов и жирафов, а вообще – всю, во всё её экзотическом многообразии.
– Не тянут, да? – сухо сказал брат, опуская ложку и искоса поглядев на ведомого, – Ожидаемо… а што ты хотел от резервстов второй очереди?
Я отмолчался, не став вступать с ним в спор… а смысл?! Да, решение спорное, и наверняка его можно было решить как-то иначе, но…
… как?!
Наступление британцев ожидается не позднее, чем через неделю-полторы, и за это время нужно успеть не просто переоборудовать аэропланы, но и переучить пилотов! Всех, хоть сколько-нибудь профессиональных и внушающих доверие…
Были вручены повестки, на авиабазах резервисты дали подписку о неразглашении и начали самое спешное обучение. Не думаю, что за это время у нас получится подготовить их необыкновенно хорошо…
Но даже азы пилотирования, да вкупе с синхронизатором, какой-то эффект это всё ж таки даст. На одну-единственную войну нам хватит и этого козыря!
Не трогали мы только новичков, рукожопых неумех и тех, в чьих моральных или иных качествах имеются какие-то сомнение. Соответственно, в приграничных районах сейчас просто нет хоть сколько-нибудь грамотных пилотов.
Но… а как иначе? Войска Британии уже вторглись на территорию ЮАС, но это пока преимущественно пехота. Ну и обозы, разумеется, куда ж без них!
Флот Его Величества занят преимущественно сопровождением конвоев, тревожащим обстрелов прибрежных городов, да периодической высадкой десантов, которые мы пока что благополучно зачищаем под ноль. Хотя цена порой…
Британская авиация также не участвует в боях, если не считать за таковые нечастые разведывательные полёты. Основные силы вражеского воздушного флота, согласно данным разведки, должны прибыть в составе ближайшего конвоя, и вот тогда-то, соединив усилия Флота Его Величества, пехоты и авиации, бритты планируют начать наступательную операцию.
Ждём… и кто бы знал, как это тяжело! Каждый день получаю сводки: десанты, обстрелы прибрежных городов, сожжённые фермы в приграничье, взорванные шахты.
Потерь пока немного… если оперировать сухими статистическими данными. У меня, к слову, не получается развидеть эти циферки как людей.
… а тут ещё и Санька! Он не то чтобы не хочет, он именно что не может понять. Возраст, гормоны… не знаю. Не понимает!
Для брата всё ясно и просто. В целом поддерживая наш план разгромить основные силы врага в нескольких крупных сражениях, в деталях мы с ним решительно расходимся!
Санька считает, что нужно поступиться частью секретности ради человечности и снижения потерь здесь и сейчас. С цифрами апеллирует, с фактами. Но…
… он слишком сильно опирается на такие составляющие, как «патриотизм», «самодисциплина» и прочее, видя людей куда лучше, чем они есть. Он, как мне кажется, несколько…
… зажрался!
Всё наше окружение, люди почти сплошь неординарные и порядочные. Не ангелы, вот уже нет… но в общем и в целом можно понять, что брат видит людей вообще через призму этих немногих.
Я же просто по опыту знаю, что как бы ни были хороши люди, но опираться на такие сомнительные вещи можно только в тактическом плане, да и то, исключительно на коротком плече.
Выстраивать же хоть сколько-нибудь внятную стратегию, базирующуюся на столь шатком фундаменте? Увольте!
… а то что «люди здесь другие» и прочее… Разные здесь люди, разные! Да, в целом покрепче и подуховитей, но и никак не рыцари-храмовники времён расцвета Ордена!
Да, сейчас наши войска отступают, но ещё неделя-другая…
… и где будут бритты? Вклинившиеся на территорию ЮАС, но лишённые всякой авиации и с начисто или почти начисто перерезанными линиями снабжения! Много они навоюют, без патронов и снарядов?
– … не тянут, – спокойно признал я, проглотив добрую тысячу слов, – Ну так как?
– Хорошо, – пожал плечами Санька, уже не так сухо, – Есть какие-то детали? На что обратить особое внимание?
– Внимание? – я чуть задумался, – Да… знаешь, не увлекайся инструкторской работой, пожалуйста! Ты именно инспектор, понимаешь?
– Мм… – брат чуть задумался, продолжая механически жевать, но наконец кивнул, – Есть у меня такая привычка!
– … а всё-таки, – нерешительно сказал он и замолк.
– Ждём, Саня… – я не стал ничего говорить, а просто немигаючи уставился ему в глаза и позволил увидеть все свои переживания.
– Понял, – сдавленно сказал он спустя несколько длинных секунд, разрывая зрительный контакт, – Так значит…
– А вот так, – я криво улыбнулся, – Так и живу! Думаешь, мне не хочется вот настолечко…
Едва заметно раздвигаю накрепко сжатые большой и указательный пальцы.
– … ослабить? Хочется, Саня, ещё как… Здесь и сейчас это даже не сотни жизни спасёт, а как бы не тысячи! А потом? Потом что? Тысяча спасённых сейчас, но десятки тысяч погибших – потом?
– А если нет? – тихо возразил брат, – Мало ли, как повернётся ситуация в мире…
– А в нашу ли сторону повернётся? – так же тихо парировал я, – Запас прочности у Британской Империи куда как побольше, да и дипломаты – не нашим чета. Нет уж! Бить надо наотмашь, и так, чтоб не встал противник. Второй раз, случись нам сплоховать, ударить уже не дадут.
Помолчав, Санька кивнул, и некоторое время мы ели молча, пока Уточкин не нарушил несколько неловкое молчание, начав травить байки, чему нисколько не мешало заикание.
– Да! – прервав я Сергея несколько минут спустя, – Прости… просто потом, боюсь, забыть могу!
Обрисовав брату идею Лёвки с журналами, я ожидаемо наткнулся на скепсис.
– Бумаги? – протянул он.
– Смотри… – я тут же сдал назад, не желая настаивать, – А! Может, Лёва тогда с вами? Как идея? Он как раз в этом море военной бюрократии не самая мелкая рыбёшка!
– Замечательно! – Саня сразу воспарил энтузиазмом, быстро сообразив, что большую часть бумажной, откровенно нелюбимой им работы, можно будет сбагрить Лёве… А тот, к слову, и не против!
– Вот и ладненько, – закивал я, – а заодно подтянешь его по части воздушной разведки.
– Пф… – тяжело выдохнул брат, поглядывая на моего секретаря не без сомнений.
– Попробую, но не обещаю, – честно сказал он, – Пилот из него выйдет в общем-то не самый скверный, да и как и штабной офицер, наверное, неплох…
– Иначе не взял бы, – киваю я, краем глаза видя заалевшие щёки Лёвки.
– Угум. Но воздушная разведка? – брат со скепсисом поднял бровь, – Хм…
– Ну хоть понимание дай, – снизил я планку.
– С этим попроще, – смилостивился Санька.
– А закладки с оружием делать? – интересуюсь без намёка на напор, чтоб не слишком давить на и без того недовольного брата, – Не обязательно сам!
– Ну если не сам… хм, можно, – пожал плечами Чиж, – Чорт! Хотя нет, только самому придётся! Ты же всех толковых пилотов отозвал, остались только наземные службы и те, кого и сам Лёвка поучить сможет. Ладно… многого не обещаю, но по дороге, если будет такая возможность, несколько остановок сделаем специально для этого. Всё?
– Всё, всё… – закивал я.
– К-кстати, – поинтересовался Уточкин, – а з-за-акладок не много? Я так п-прикинул, что чуть не ка-аждый пилот из п-проверенных не один д-десяток тайников сделал.
– Много не мало, – философски отозвался я, – подъедая солянку, – Да и потом… много, это в перерасчёте на пилотов, а на всю армию попробуй отмасштабируй! Много ли груза аэроплан увезёт? Меньше тонны, и это если горючее впритык брать! Патроны, взрывчатка, оружие, медикаменты, немного еды… Это же, по большому счёту, взводу на два-три дня не самых активных боевых действий!
– Н-ну… пожалуй, – кивнул Сергей, – не д-для полноценной армии, а д-для ма-аневренных отрядов?
Угум, – мычу, не прекращая жевать и прислушиваясь к доносящимся до меня обрывкам разговоров. Пусть пилоты и придерживают языки, но даже по обмолвкам, если уметь, можно составлять достаточно качественную выборку мнений, пусть даже и «среднюю по больнице».
В штабе меня ждало письмо, прочитав которое я тут же засобирался.
Читать бесплатно другие книги:
