Госэкзамен Панфилов Василий

Глава 18

Дождь, прошедший этой ночью, умыл усталый город, смыв пыль, копоть со стен домов и все те следы войны, что неопрятными прыщами выступили на подростковом лице Дурбана с началом войны. Улицы, ещё чуть влажные, сияли чистотой и надеждой, глядя на просыпающийся мир широко раскрытыми окнами. Свежевымытый асфальт и брусчатка, будто начищенная щётками, натурально пружинят под подошвами сапог, ботинок и туфелек, добавляя шагу их владельцев бодрости и игривости, свойственной радостной юности.

День обещался быть чудесным – не жарким, в меру облачным, с потянувшимся от океана свежим ветерком, перемешавшимся с ароматами цветов в палисадниках и запахами готовящихся завтраков. И ах, какие это запахи… Пройдёшь вот этак по улочкам и бульварам, продышишься полной грудью, и хочется жить, и чорт побери – до чего же здорово жить – вот так вот, в лучшем городе на Земле!

Если бы не британцы… А впрочем, и чорт с ними! Не сказать, чтобы жители вовсе не обращали внимания на войну, вот уже нет!

Следы войны повсюду. Множество военных с оружием на улицах города, патрули, установленные на перекрёстках полевые орудия, долженствующие остановить при необходимости десант англичан, барражирующие в небе дирижабли и воздушные шары с наблюдателями. Но…

… военные – чуть не сплошь (!) с девушками и жёнами, а если и нет – так хотя бы с мороженым! Нередко – с бинтами, тросточками… и не всегда в полной комплектности! Но почти всегда – с девушками. Вне зависимости от наличия конечностей.

Город торопится жить, расцветая назло всему, и даже война ему – нипочём! Британские корабли, обстреливающие Дурбан, явление временное, а вот военные с девушками, мороженое и запахи моря, цветов и готовящейся еды, будут всегда!

Несмотря на раннее утро, народу на улицах довольно-таки много. Всё больше спешащий на работу люд, возвращающиеся с рынка домохозяйки, да парочки, ставшие одной из примет города. Что им война и само время… право слово, есть вещи поважнее!

Никакого дурашливого легкомыслия, свойственного Парижу или Вене, что вы! Всё очень романтично и слегка консервативно, когда даже не слишкм молодые люди, не раз обжегшие крылья в любовном огне, будто заново возвращаются в юность.

Время, когда зов плоти не то чтобы вторичен… но будто бы отступает на второй план, а вперёд выходят – взгляды! А ещё – робкие прикосновения, от которых колотится сердце и дышится через раз, полные томления вздохи…

И Божечки, как же хороши местные барышни! Вчера ещё – русские крестьянки, жидовки из местечек и больших городов, полячки и литвинки, которых объединяла разве что молодость и нужда, да подданство Российской Империи.

Всего-то – чуть приодеться, отъесться и повариться в котле большого многонационального города, делясь традициями и надеждой на будущее, которое непременно будет – светлым. И как же хороши они стали!

А рецепт прост – жизнь, которая только-только стала сытной, уверенность в завтрашнем дне и счастливые глаза родных, многих из которых и не знали, что такое – бывает. И расцвели улыбками барышни, застреляли сияющими глазами по сторонам, застучали победительно каблучками по мостовым Дурбана… куда там Парижу!

Спору нет, французская столица светочь моды и куртуазности, а парижанки даже из куска мешковины и мусора могут соорудить интересный наряд и аксессуары к нему. Но такие улыбки, такие глаза, такая яростная…

… нет, не надежда – уверенность в завтрашнем дне! В будущем, которое непременно будет – счастливым! Потому что – ну как же иначе? Потому что вот они…

… мужчины – почти все с оружием, готовые от станка или прилавка лавки идти в бой. Но выглядят они, в большинстве своём, не воинственно, а деловито и очень привычно. Винтовки через плечо и подсумки с патронами смотрятся привычной деталью гардероба – такими же, как широкие ремни, шляпы и неизменные пиджаки.

Нет ни намёка на обречённость или страх, но нет и бравады, дурного петушьего задора. Просто такой вот период в жизни, когда надо жить и работать, имея под рукой винтовку. Это пройдёт… а вот девичьи улыбки и абсолютная уверенность в мужчинах – нет! Потому что в Дурбане они – настоящие.

Народ зевает украдкой, прикрывая рты ладонями, переговаривается на ходу и сбивается в привычные компании, вместе добираясь до места службы. Женщины и мужчины почти всегда отдельно – если это не парочки, разумеется!

Здоровкаются на ходу, осведомляются о житье-бытье, обсуждают последние новости и сплетничают…

… и да, мужчины тоже! А что они, не люди?! Так… иначе просто разговоры разговаривают, да интересы не бабские.

Фыркают гудками автомобили, звенят трамваи, и велосипедисты, уверенно лавируя среди транспорта и людей, здороваются со знакомыми, не останавливая движения. Всё это сплетается в музыку большого города, тот уютный и бодрый негромкий гул, заставляющий подстраиваться под здешние ритмы и шагать, да и просто жить – бодрее!

– … вернулся Толя, слышал уже? – ломким, чуточку искусственным юношеским баском поинтересовался у старшего товарища молодой парнишка, которому вряд ли исполнилось хотя бы пятнадцать. Но – на равных, потому как работник, и не хуже других! Не мамин сладкий пирожок и не захребетник, а добытчик, работяга не из самых плохих, а потому – мужчина. Пусть даже пока условно…

– Это какой? – вяло поинтересовался тот, что чуть постарше, зевая и прикрывая рот рукой, придержав затем чуть соскользнувшую с плеча винтовку на узком ремне.

– Да Ерохин! – хлопнув себя по туго набитому подсумку с патронами, выпалил парнишка, будто говоря о самоочевидной вещи, – Толя Ерохин! Што ты, Ванятка, с утра не проснулся?

– Ерохин, говоришь? – влез в разговор шагавший рядом немолодой мужчина с тем задиристым лицом, какое у иных сохраняется до старости, вместе с соответствующим боевитым характером, не всегда удобным ни окружающим, ни тем паче семье, – А он што здеся делает!?

– Да поранили ево, Данилыч, – охотно отозвался парнишка, повернувшись к заинтересованному слушателю, – Легко, но охромел мал-мала! Временно. С тросточкой пока шкандыбает. Ну вот на побывку и отпустили, потому как кому нужен хромой осназовец? А заодно и в порту што-то порешать, по военному ведомству.

– Толя, и порешать? – с сомнением пожевал губами Данилыч, обсмоктав заодно жёлтый от табака ус, – Хм… не тот ён человек, штобы порешивать што-то! Вот если ково-то… га-га-га!

Посмеялися вместе, и Данилыч, давясь смехуёчками, рассказал за Ерохина.

– … забузотёрили тогда в «Веритас», в кабаке, французики-то с «Жакерии». Ково-то там из них служба шерифа тово, за яйца прихватила. Да чуть не с девчонки малой сняла, грят…

– Ого! – отозвался молодой, в отвращении кривя рот и совсем не понимая европейские изыски и куртуазности. Баба должна быть – во! Штоб титьку двумя руками не обхватить, и штоб жопа, которой орехи колоть можно, и…

– Вот тибе и ога! – передразнил его Данилыч, прервав юношеские фантазии, – Французы, они тово… дюже до баб охочи, и не всегда о желании… это, удостоверяются. А вот за своих товарищей – горой! Чуть что – бучу подымают! Как же, профсоюз! Вот, значица… выручать и пошли.

– Они завсегда так, – перебил его Иван, живо блестя глазами, – любят бузотёрню устраивать. В кабаке подерутся, а потом в полиции орут, што консула им подавай, потому как нарушаются их гражданские права и свободы!

– Ты можит сам рассказывать возьмёшься? – сердито воззрился на него Данилыч, дыбясь усами, как сердитый кот, изрядно потрёпанный годами и жизнью, но всё ещё не собирающийся сдавать позиции в дворовой иерархии.

– Всё, всё… умолк! – закивал Ваня, не столько устрашённый напором немолодого товарища, сколько как человек вежественный и воспитанный.

– То-то, – для порядку проворчал старший из троицы, подкручивая усы, – Ну в общем, толпой идут, и шумные – страсть! Чуть не «Марсельезу» оне завели… и чилавек двадцать уже, не шути!

– Ну… – он снова подкрутил усы, – нас и позвали! Дескать – подсобите, братцы, а то оне такие! Сразу тормозить надо, а то чичас пройдут, и по всему городу своих соберут! А это ж опять беспорядки, туды их в качель!

– Известное дело, – поддакнул Иван, – постоянно своих из участка норовят шумом вытащить! Соберутся под окнами участка, и давай орать, чисто коты мартовские!

– Вот… – солидно кивнул Данилыч, – а нам оно надо? Шум, гам, драчки по всему городу! И это… союзники всё же, мать их дери! Плезиру[132] к сибе требуют!

– Нас всево ничево, – продолжил он, крутанув ус и выпятив не слишком-то богатырскую грудь, – я, да ещё трое. Правда, Гришка Иванников один за троих сойдёт. Гренадёр! А кулачищами махает, любо-дорого смотреть – чисто твоя мельница, да с пониманием, а не абы как! Но всё равно – маловато…

– А за остальными пока побежали, – усмехнувшись, он пожал плечами, снова крутанув ус, и пожалуй, гордясь той несостоявшейся драчкой, – да пока… В общем, накрепко стоять надо! Район, где «Веритас», там наших мало, всё больше европейцы кучкуются. Больше португальцы да немцы, а это ребятки хотя и не сцыкливые, но политика, значица!

– Слышал, как же! – закивал молодой, – Португалов после одной из драчек ихний же консул знатно продрал, чуть не до политики дело ведь дошло, до срачки дипломатической меж держав! А немцы с французами хотя так-то подраться любят, особливо друг с дружкой, но тоже – зась! Нельзя! Они же сейчас в дёсны лобызаются, а тут такой афронт.

– Мы мине так и будишь перебивать? – осерчал Данилыч, сверля парнишку взглядом человека, уже примеривающемуся, как бы половчей дать тому подзатыльник! Или может, ухи накрутить? А то ишь, со старшим поперешничает!

– Да всё, всё… молчок! – струхнув, сдал назад молодой, поняв всю сурьёзность ситуации. Не… ну не драться же с Данилычем, право слово?! На старшего руку поднять, это ж… да и не бывает такого!

– То-то, что молчок! – сердито сказал пожилой работяга, снова подкручивая не нуждающийся в том полуседой ус, – Хорошо ишо, не соврал! Немчуре с французами за драчку меж собой такие клизмы со скипидаром пообещали, што ой! Теперя зубами иногда скрипят, а нельзя! Так тока, иногда носы друг дружке в кабаках посворачивают, но не всерьёз, без кастетов и ножиков с револьвертами.

– В общем, – чуть успокоившись, продолжил он, – стоим мы, французы на нас идут, а зрителей… чисто цирк! А потом раз – остановились французы и стоят, волнуются. Один из них вышел, кто на русском мал-мал могёт. Ну… как могёт… картавый такой, што куда там Соломонычу – дай ему Бог сто лет жизни, и столько же поноса, да не сымая портков!

– Вышел из толпы, – сощурился Данилыч, делая театральную паузу и не без удовольствия замечая, что его побасенки слушает с десяток человек из тех, кто рядом шагал, – и такой… Осторожненько этак, глаза щурит… Это, грит, Анатоль Сидящий Бульдог?

Среди слушателей захохотали в голос. Прозвище, прилепившееся к чилавеку, ну чисто индейское же, а?! Смехота! Но в лицо сказать… не, дурнев нема, все повывелися!

– Да тихо вы, чертяки… – сдавленно зашипели на хохотунов, – дайте чилавеку сказать!

– А оборачиваюсь… – Данилыч снова сделал паузу, усмехаясь и подкручивая усы, – и правда – он! Тока-тока подошёл, так стал быть выходит. И недовольный чем-то – страсть! То ли с обеда выдернули, то ли с бабы сняли, х-хе… А французы тогда – атанде[133] и обратным сикурсом![134] Так же решительно, как и вперёд, только назад!

В толпе захохотали, послышались солёные реплики, иногда с интересными филологическими изысками. Не только с запахом родным портянок, то бишь Отечества, но и с исковерканными до интересностей иностранными словечками, получившими помимо «путёвки в жизнь» ещё и новый смысл, сильно удививший бы тех же французов или немцев.

Какой-то правдоруб, пытаясь перешуметь народ, всё норовил рассказать, как всё было на самом деле. А было – сильно заковыристей и психологичней, и совсем… совсем иначе! Но…

… кому это интересно?! Толя «Сидящий Бульдог» Ерохин прочно вошёл в городской фольклор Дурбана! Как раньше был – частью фольклора Одесского.

Бывают такие люди, которые просто – живут! Но как-то очень уж интересно… Иной из кожи весь извернётся, ан всей славы на одну Молдаванку с натягом, да и то – напоминать собеседнику надо, об ком вообще речь ведётся. А другой вот так… просто живёт, и просто легенда. При жизни!

– О! – чутка удивился Данилыч, завидев чилавека, которого вот тока-тока обсуждали, – Толя!

– Анатолий Ляксеич! – работяга приподнял с лысеющей головы шляпу-котелок, склоняя слегка гордую выю, заросшую длинным, жёстким полуседым волосом, – Моё почтение!

Раскланялись со всем вежеством – как люди, хоть и не так штобы приятельствующие, но давно и приятно знакомые. Так что и побасенка та будто бы подтверждение получила! Не так, штобы и да… но ведь как удачно вышло, а?!

Несколько шагов всего сделали, оглядываясь постоянно на бывшево портового слесаря, который стал – легендой, ещё будучи слесарем! А потом как завертелось всё так…

… интересно, буквально вот сразу же ворвавшись в городской фольклор.

Лёгкая тросточка Ерохина как-то очень ловко ткнулась под кадык проходящему мимо мужчине несколько жидовского вида, обратным движением стукнула набалдашником по руке второго, потянувшейся под пиджак. Сам же Толя, не прерывая движения, сделал какое-то танцевальное па и оказался внезапно позади них…

… и вот они уже стоят со странно вывернутыми руками! А свидетели потом спорили… Было? Не было? Скока ударов успел нанесть Толя каждому и куда? Или так… ткнул просто пальцами походя куда надо, и скрючило голубчиков, как грешников в аду!

И прошелестело над толпой:

– Контрразведка! Шпиёнов британских взяли!

… а тех уже закидывали в автомобиль иссиня-синево цвета…

… и такое было – по всему городу! Потому как понимать надо – сеть шпиёнскую взяли! Так вот!

– Введите арестованного, – услышал мужчина, и конвоир, среднего росточка мужичок с простоватым лицом деревенского хитрована, считающего себя всяко умнее разных там городских, небрежно толкнул его в спину. Охнув, мужчина впечатался грудью в открывшийся навстречу торец двери, и отшатнулся назад, сдавленно шипя от боли и…

… пожалуй, что от непонимания! Что, вообще, такое творится вокруг?!

– Здоровьичка, Ляксеич, – по-свойски поздоровался конвоир с зевающим владельцем кабинета, обставленного в стиле «И так сойдёт».

Предметами роскоши, да и то с изрядной натяжкой, можно назвать разве что аляпистый телефон, подходящий скорее владелице не самого дорогого борделя или непритязательной куртизанке, вылезшей из самых низов, обрамлённую слоновой костью пишущую машинку, да лениво вращающиеся лопасти вентилятора под потолком, инкрустированные серебром. Мебель, равно как и несколько потёртый ковёр под ногами, по отдельности были вполне презентабельны, но все вместе производили несколько эклектичное, и пожалуй, трофейное впечатление.

– И тебе не хворать, куманёк, – дружелюбно отозвался сидевший за столом мужчина, привставая и крепко пожимая руку, – Ну как твоя девчонка? Не хворает?

– Не… спаси Бог Адольфа Иваныча! – закрестился конвоир, – Што значит, вчёный чилавек! Осмотрел малую, в ладушки с ней поиграл, пораспрошал о всяком разном, да и всё! Ни тебе солидности с очёчками, ни пилюлек с порошками. Всего-то – лепесины не жрать, да хрукты по чуть пробовать, а не жрякать без огрызков, как не в себя. И на тебе… прошло! Что значит, чилавек умственный, с пониманием!

– Ничево, кум, – покивал владелец кабинета, падая обратно в кресло, – и у твоей хатёнки телега с грошами перевернётся! Лёнька твой учится так, што мало не пар из ушей, чисто бобёр в книги вгрызается! Будет и у вас свой дохтур в семье.

– Ну, дай Бог, дай Бог… – закрестился конвоир, – А! Да, чуть не забыл! Ты с этим-то построжей…

Он кивнул на задержанного мужчину, руки которого, скованные наручниками, пребывали за спиной.

– … а то я вижу – дуркует! Чуть не каличным показать сибе пытается! Ох да ах… а я што, свою силу не знаю и смотреть глазами не могу, да башкой думать? Опасный это тип, Ляксеич!

– Спасибо, куманёк, – кивнул владелец кабинет, и конвоир, поняв всё правильно, вышел вон.

– Ляксеич… – одними губами произнёс конвоир, оказавшись в коридоре, и лицо его, недавно ещё рабоче-крестьянское, с тем выражением, что свойственно потомственным пролетариям[135] из тех, у которых наследственный разве что алкоголизм, искривила тонкая ироничная усмешка, – язык чуть не сломал! Ладно, если Адольф Иванович прав по части психологического портрета этого авантюриста, то… чорт с ним! Надо будет для дела, так хоть в бабку старую переоденусь!

– Джордж Бергманн, – сказал тем временем владелец кабинета, не поднимая глаз на задержанного, – прусский подданный, если верить паспорту…

Он перебирал бумаги мозолистыми, корявыми руками, плохо отмытыми от ружейного масла и ещё какой-то дряни, щурился на буковки и шевелил губами, читая документы почти что не вслух.

– … он же уроженец Одессы Зигмунд Маркович Розенблюм, он же уроженец Херсонской губернии Соломон Михайлович Розенблюм, он же Сидней Рейли. Хм… по некоторым источникам – воспитывался в дворянской семье Российской Империи, и до определённого времени считал себя не жидом, а дворянином… хе-хе-хе!

Владелец кабинета поднял наконец на задержанного воспалённые глаза, продолжая мелко хихикать и механически перебирать бумаги.

– Я…

Задержанный буквально на мгновение опустил глаза вниз, стараясь не показать мелькнувшее в них бешенство.

– … так и не понял, почему вы меня задержали, герр… начальник, – сказал он на сносном русском, с тем отчётливым акцентом, который присущ любому германцу, крепко прижившегося в России, но так и не ставшего в ней своим, – я подданный Германской Империи, и не имею ничего общего с этими… Розенблюмами.

– Возможно… – задержанный неловко пожал плечами и сдавленно зашипел от боли в скованных запястьях, – эти люди и приходятся мне какими-то родственниками. Я… не отрицаю, что среди моих предков были когда-то иудеи, но сейчас, не считая толики иудейской крови, я самый обычный немец! Я…/p>

– Идиёт, – перебил его владелец кабинета, откидываясь на спинку стула.

– Прощу прощения! – с видом оскорблённой невинности выпрямился (насколько это позволяли сцепленные за спиной руки) Зигмунд, он же Соломон, он же Сидней… – Я попросил бы…

Владелец кабинета, тягуче зевнув, нашарил в ящике стола коробку с папиросами и закурил, не обращая внимания на слова авантюриста, который продолжил что-то говорить…

… и кажется даже, что-то убедительное и логичное, подтверждённое документами и словами свидетелей.

– Вся ента возня… – мужчина затянулся и вновь заразительно зевнул, – Шпиёны, ети! Чисто дачный тиятр, когда прыщавые гимназистики играют роли храбрых воителей, а их трепещущие подружки, такие же цвятущие прыщами и нескладушные, играют Дульсиней и этих… Отелл. А родители и бабки-тётки, сидят сибе на скамеечках и рукоплещут, чуть не ссыкая под сибе от восторга. Да не потому, что тиятра хороша или декорации убедительны, а потому что – кровиночки! На сцене!

– Вот вы где у мине! – мужчина с силой провёл ребром ладони по горлу, ажно вдавив кадык вовнутрь, а в глазах его блеснула ярость, – Тяитр всратый!

– Вы, пащенки этакие… – он сделал паузу, подкуривая новую папиросу от старой, – сибе самыми умными мнили? А вот вам зась!

Владелец кабинета резко выбросил руку со скрученной фигой чуть не в лицо задержанного.

– Вот так вот глаза закрывали… – он хлопнул себя ладонями по лицу, растопыривая пальцы и выглядывая сквозь них, – чисто в прятки с детишками играли, чуть не до аукалок!

– Не вижу… – прогундел он в ладони, – ау!? Где вы, аглицкие шпиёны? Ау!

– Я не имею никакого… – начал было задержанный, но внезапно сбился.

– С кем имею честь? – Джордж, он же Соломон, он же Зигмунд… выпрямился, насколько это позволяли наручники. Он и сам пока толком не понимал, кого же отыгрывает – гражданина Германской Империи, возмущённого нарушением своих прав и свобод, или…

– Честь? – хмыкнул владел кабинета, – Любите вы о чести… Жуков Сергей Алексеевич, шериф Дурбана и глава контрразведки Кантонов по совместительству.

– Наслышан, – с достоинством кивнул задержанный, – Сергей Алексеевич, это всё какое-то чудовищное недоразумение…

– Как же вы меня забодали, – закатил глаза Жуков, откидываясь на спинку кресла и пуская кольцами дым, пока почтенный германский негоциант и коммивояжёр весьма убедительно рассказывал о своей невиновности.

– Говорю же… – шериф затушил папиросу, предварительно не без труда отыскав место в переполненной окурками пепельнице, – хватит тиятру отыгрывать! Щитай, похлопали тибе и на бис вызвали! Всё, успокойся. Мы вас да-авнёхонько нашли! Да и несложно было – дилитаты, ети вашу мамашу…

У задержанного дёрнулся глаз и кажется, он хотел что-то резко возразить… но передумал, только плотнее сжав губы.

– Вот с покушением на Егора Кузьмича – как мы вас сыграли, а? На живца! Небось поверили, што поранили ево? – усмехнулся шериф, дёрнув уголком рта, – А дальше, мил чилавек, мы тибе быстро нашли! И тибе, и всех твоих да ваших… Вы што ж – думаете, самые умные? Нет, мил чилавек, вы как дурачки в деревне – издали видны! А…

Махнув рукой, он встал, потянулся и нажал на кнопку звонка.

– Звонил, Ляксеич? – почти тут же заглянул давешний конвойный.

– Агась. Давай-ка посиди тута, постереги, а я до ветру.

– Ну давай, – охотно согласился тот, – А это… тово, в кресло твоё можно? Чтоб хвастаться потом перед мужиками, в чьём кресле задницу грел?

– Да чиво нельзя-то? – отмахнулся Жуков, выходя из кабинета.

– Ф-фух… – выдохнул он, едва закрылась тяжёлая дверь, приваливаясь к стене, крашеной шаровой краской.

– Тяжко, Ляксеич? – выглянул из соседнего кабинета улыбающийся Адольф Иванович.

– Да тьфу ты! – сплюнул шериф, – Ты-то хоть душу не трави! Я с энтими… этими тренировками по простонародному говору, чуть не как дурачок деревенский разговаривать начал! Не перехлёст, Иваныч? Он же вроде не дурак, и на меня мал-мало досье имеется.

– Ручаюсь, – спокойно ответил Адольф Иванович, с ленцой привалившись к дверному косяку, – Я таких хар-рашо знаю! Типаж не то чтобы редкий, самолюбие у подобных людей бешеное, ещё чуть – и к психиатру! Самокритичность низкая, единственное – очень убедительными могут быть, за счёт этого и выезжают. Ну и за счёт запредельной наглости и жестокости, пожалуй. Впрочем…

Он затянулся папироской, делая паузу.

– … одна только низкая самокритичность – звоночки! Шизоидный тип, да-с… Небесталанный, но шизоидный. Ты уж, хм… Ляксеич, постарайся с говором ещё. Я не зря наблюдать в соседнем кабине устроился. Как его корёжит, ты бы понимал…

– Да уж мал-мала понимаю, – усмехнулся Жуков, – хотя до тибе… да тьфу ты! До тебя далеко.

– Ну и вот, – спокойно кивнул медик, – сыскной и следственной работе не мне тебя учить, а вот психологические изыски, это моё!

– Да твоё, твоё, – отмахнулся шериф, – давай, а то я действительно… до ветру надо бы. Не сильно долго-то ломать этого Джорджа Розенблюма собираешься?

– Смотря что тебе надо, – пожал плечами медик, и отлепился от стены, – Мне, пожалуй, тоже не помешало бы посетить кабинет задумчивости…

– Смотря что тебе надо, – ещё раз повторил Адольф Иванович, идя рядом с Жуковым в нужном направлении, – Если просто сломать психологически, и заставить признаться, что он и есть британский агент, часа два от силы. Сдаст кого-нибудь, торговаться начнёт… А вот если нужно, чтоб он перед тобой, как на исповеди был, тут уже постараться придётся. Видел, как его корёжило от вашей простонародности?

– Эт да! – хохотнул шериф, – Это ты ловко придумал! Как же… он, такой красивый и умный, эрудит и интеллектуал, и мы… селюки с навозом под ногтями! Переиграли!

Надрывно загудели сирены, оповещая горожан о начале артиллерийского обстрела.

– Ды што ты будишь… – пожилой однорукий мужчина, не договорив, сплюнул досадливо на асфальт и заспешил в убежище. Он шёл, постукивая тросточкой, чуть заметно кренясь на правый бок и раздражённо бурча под нос что-то матерное в адрес британцев.

Пару раз ему предложили помощь, и даже подхватили было под локоть, но он так ожёг непрошеного помощника взглядом, что незадачливый парнишка чуть не отскочил, засмущавшись неведомо чему. Калекой мужчина себя не считал ни в коем разе, а что осталась одна рука, и охромел, то тьфу!

Жена есть, дети в наличии, внуки на подходе, себя и семью кормит – да так, что иной из тех, кто с образованием, и позавидует таким доходам! Так какой он калека? Он мужчина в самом соку!

– Едрить их… – вместо приветствия проговорил он, спустившись по каменным ступенькам в подвал и усаживаясь на лавочку, рядышком со знакомой, почти приятельственной жидовкой средних лет. Почти тут же рвануло где-то наверху… не слишком близко, но гулко, солидно этак, многопудово.

– Чумаданами содят, – тоном знатока сказал однорукий, и обитатели подвала, будто по команде, живо заговорили, обсуждая британцев, их мам и жён, особенности жизни в осаждённом городе и своих родственников, которые – настоящие герои, все как один!

В последнее, в принципе, верилось… да и почему нет? Чай, за своё дерутся, кровное! И даже богатеи местные не на смерть посылают, отсиживаясь в тылу, а вполне себе воюют, и некоторые – так даже в первых рядах.

Образованный люд поминал аттическую демократию, пентакосиомедимнов, гиппев, зевгитов и фетов[136], а народ попроще о таких вещах особо не задумывался, но считал существующий порядок вещей единственно правильным. Не, так-то всём мире иначе… но кто сказал, что так – правильно?!

Подобных подвалов по городу – не сотни даже, а тысячи! Мэрия обязала домовладельцев открыть подвалы, расчистить их от всякого хлама и обеспечить минимально необходимые удобства, как то вода, освещение и лавочки. Перевязочный материал и небольшой набор лекарств государство взяло на себя, равно как и подготовку санинструкторов – ещё на заре становления Кантонов.

К чести домовладельцев, никаких поперечностей они не чинили, ощущая себя единой общностью со всеми горожанами, и никак не выпячивая богачество. Нет, так-то думали по-всякому… но помалкивали! Потому как куда ты против общества пойдёшь?

Плюнуть на народ… хе! Здеся не Расея, здеся не утрутся! Так в ответ плюнут, что любую политическую или иную карьеру утопят!

Кто мог, те свои подвалы переделывал под трактиры. А што? Шибко сильно на этом зарабатывать грех, но свою копеечку получить можно. Да и людям приятственней за столами сидеть – хучь с кружкой пива, а хучь бы и шлёпая картами по столу! Ну или в шахматы… это кому как.

А так… всякое бывало. Не так, чтобы тишь да гладь, да в человецех благоволение.

Снаряды убивали прохожих на улицах, порой попадали в многоквартирный дом, и даже подвалы не всегда спасали. Но вот бардака – не было! Все службы работали чётко, как швейцарские часы, потому что… ну а как иначе? Война!

Обстрел только начался, но уже взлетали аэропланы…

… и не всегда с аэродромов! Выкатывались «Фениксы» из капониров в садах частных домов, выносились из подвалов государственных учреждений на руках. А пилоты-резервисты, наспех диктуя секретарю распоряжение или аккуратно кладя на стол столовые приборы, одевали лётные куртки и шлемы, натягивали на глаза очки, и выбегали на улицу.

Короткий разбег… и аэроплан взлетал с дороги, расчищенной от автомобилей и повозок. Несколько минут полёта…

… встреча в воздухе с дежурящими на аэродроме пилотами, уже летящими в порт с полной бомбовой загрузкой…

… и резервисты приземлялись на лётное поле, без проволочек подруливая к ангарам. Несколько минут, и «Фениксы» снова взлетали, надсадно гудя под тяжестью бомб.

Странная… да наверное, немыслимая в нормальное время ситуация! Но… а когда оно, время, было нормальным?

Да и что странного в том, что пилоты пытаются экономить каждую секунду, и поэтому им – ну никак не до автомобильных гонок по опустевшим городским улицам! Проще уж вот так, держать аэроплан возле дома…

А вот с бомбами и обслуживанием – да, проблема! Мало кому из соседей понравится бомбовый склад по соседству, да и бочки с горючим не прибавляют жизненного оптимизма!

Дежурить на аэродроме постоянно? А кто тогда будет работать?! Пилоты резерва, они ведь в мирное время люди важные. Крупные промышленники, торговцы, инженеры, чиновники… И между прочим, все они, без исключения. купили аэропланы за свои деньги! Честно заработанные, так вот. А потом – прошли подготовку, и…

… некому просто больше летать.