Госэкзамен Панфилов Василий
Зверь остался лежать, перегородив проход, а воины, даже искалеченные, разразились криками радости.
– Хороший удар, вождь! – вернул мне комплимент давешний воин.
– Вот это бык… – сказал кто-то из воинов, обсуждая недавний бой.
Оглянувшись на Косту, вижу, что у грека схожие приключения, и он ничуточки не скучает.
Стадо буйволов тем временем ушло дальше, и в коридоре из переплетения колючих ветвей показались водяные козлы, спрингбоки и небольшое семейство львов. Хищники бежали крадучись, прижимаясь то и дело брюхом к земле и скаля жёлтые клыки во все стороны.
Воины притаились у бойниц, сделанных на уровне человеческой груди. Подняв копья, они слегка раздвинули листья, прикрывающие бойницу, и терпеливо ждут. Нгуни сейчас – изваяния из обсидиана, и только раздувающиеся ноздри дают понять, что они живы.
Едва вожак прайда прошёл, последовал молниеносный удар копьём сзади под лопатку. Выгнувшись в смертельной судороге, хищник несколько раз дёрнул лапами, выпустив огромные когти, и затих.
Остальным нгуни не так повезло, выбранные ими жертвы оказались более острожными, ну или стояли не так удачно. Львицы, получив по несколько ранений каждая, попытались сбежать, но были добиты в колючем тоннеле через несколько десятков метров и несколько ударов копий спустя.
– Слоны, слоны идут! – взволнованно закричали кафры, и действительно, это были они. Один из воинов, мешая африкаанс с языком зулу, принялся рассказывать мне, что обычно слоны идут первыми, но если стадом управляет старая опытная самка-матриарх, бывает всякое.
Возглавляя стадо, впереди шествует старая слониха и ещё несколько самок, за ними следуют детёныши разного возраста, и замыкают процессию самцы. Идут они достаточно тесно, часто касаясь друг друга своими телами.
Остановившись, матриарх вытянула хобот, будто пробуя воздух на вкус, и решительно свернула в сторону от ложных проходов, ведущих к ловчим ямам! Пойдя вдоль забора, слониха попробовала изгородь на прочность, и найдя слабое место, вырвала несколько столбов, сделав широкий проход.
– Старуха умна! – восхитился самоназначенный переводчик, ничуть, впрочем, не расстроенный. И действительно, избежав одной ловушки, слоны попали в другую. Поднимаясь на крутой склон, впереди они образовали настоящую давку, в которой напуганные слонята и молодняк напирали на слоних, путаясь под ногами. Самцы же, идущие сзади – напротив, сильно растянулись.
– Пойдём, вождь! – улыбаясь желтозубо, поманил меня переводчик, взявший на себя, очевидно, ещё и роль чичероне, – Интересно будет!
Переглянувшись с Костой, не колебались более ни минуты, и сразу же подхватились за матабеле. Несколько минут блужданий в лабиринте из переплетения колючих ветвей, ловчих ям и цепей загонщиков, и мы оказались аккурат позади слоновьего стада, с трудом поднимающегося по крутому склону.
Перебегая от бойницы к бойнице, мы следуем за слонами, наблюдая за ними с расстояния всего лишь в несколько метров. Воины нгуни тем временем притаились у многочисленных узких ходов.
Дождавшись, пока стадо скроется за поворотом, вооружённые топорами кафры выскочили из проходов, почти одновременно подрубив идущему позади самцу задние ноги. Топоры их, похожие на огромные томогавки, довольно глубоко врубились в живую плоть.
Затрубив от боли и ярости, слон неуклюже развернулся и попытался дать отпор своим обидчикам. Но будучи раненым, опасности он почти не представляет. Сильно припадая на задние ноги и размахивая хоботом, самец вертится на месте, в то время как охотники, уклоняясь от хобота, наносят ему по задним ногам всё новые и новые удары.
Внезапно закричали наблюдатели, и из-за поворота, трубя, вернулся один из самцов, придя на помощь собрату. Кто-то из воинов выметнулся ему навстречу, кинув тяжёлый ассегай и очевидно целя в хобот, но тщетно. Стоптав незадачливого храбреца, слон схватил хоботом другого, и сдавив с силой, поднял в воздух, после чего бросил себе под ноги.
Зрелище кровавое и завораживающее, но неандерталец, живущий где-то в мохнатых глубинах моей души, уже удовлетворён убийством буйвола.
… только вот неандерталец в душе Косты не счёл охоту оконченной! Выхватив у одного из воинов топор, грек протиснулся в узкий проход и накинулся на слона сзади с каким-то воинственным кличем, пытаясь подрубить тому ногу. Неудачно… но на счастье одессита, удача не улыбнулась и слону.
Раненый товарищ его, припадая на задние ноги, всё продолжает вертеться на месте, мешая пока ещё здоровому самцу. Впрочем… я бы поставил на слона!
– … ах ты ж… – себя я осознал, уже подбегая к слону с топором в руке. Как, когда… убей Бог, не вспомню…
Увернувшись от хобота, длинным кувырком пролетаю меж ногами-тумбами и выдёргиваю Косту, уже почти прижатого слоновьим задом к колючей изгороди. В руке топор, рядом нога слона, и я, вот ей-ей, рубанул едва ли не наудачу!
… и оказалось – попал. Далеко не идеально, но сумел подранить огромного самца, а потом и Коста, блестя шалыми глазами, рубанул слона по другой ноге.
Слон, припадая на задние ноги, затрубил уже без прежней ярости, а будто прощаясь. А мы, опьянённые кровью и опасностью, всё бегали вокруг, и рубили, рубили, рубили…
Истекая кровью, слон повалился на землю, и только тогда мы отошли, вернувшись за не такое уж надёжное ограждение.
– Ну и зачем?! – сердито поинтересовался я у друга.
– Ну… – Коста пожал широченными плечами, и улыбнулся совершенно по-мальчишески, – скучно стало!
Комментировать «скучно» от командующего морской пехотой Кантонов, я не стал, только сейчас осознав всю глубину, ширину и вонючесть проблемы. Мы же все, все без исключения…
«Адреналиновые наркоманы» – подытожило подсознание. В частной жизни это обернётся глупыми смертями, алкоголизмом и депрессией для многих из нас. А вот в жизни страны… вот не знаю даже, даже приблизительно не могу оценить, насколько это скверно…
… или всё-таки нет?
… а слониха, как оказалось позже – ушла, уведя с собой почти всё стадо. Прорвав оцепление, они ушли, и ни зулусы, ни пилоты преследовать их не стали.
Охота определённо удалась! Впечатлений гости хапнули столько, что иному до конца жизни хватит. Даже Старая Гвардия, на что уж битые-перебитые, и казалось бы, повидавшие всё и вся на свете, ходят как шальные, не в силах подобрать слова, которыми можно выразить впечатления в полном объёме.
Одних впечатлил сам факт охоты с воздуха, её масштаб и небывалое, невероятное количество трофеев, которые Корнейчуков пообещался обработать и отправить при оказии адресатам.
Другие сумели провести правильные аналогии и живо обсуждают возможности воздушной атаки на маршевые колонны противника. Идеи подчас всплывают вовсе уж завиральные, но народ здесь как один повоевавший, не страдающий чинопочитанием, да ещё и связанный если не дружественными, то как минимум, приязненными узами.
Обсуждение получается живым, и насколько я понимаю, применение авиации всерьёз зацепило Старую Гвардию. Так что обсуждать это будут и по прилёту домой, а наша единственная задача – сделать так, чтобы обсуждение это не вышло за пределы не слишком широкого круга. Ну и поскольку вовсе уж рты не заткнёшь, для вражин нужно сместить акценты в нужную сторону.
Самое главное, что верхушка Кантонов стала думать в нужном направлении, поняв перспективы и важность авиации. Здесь тот самый случай, когда адреналиновая зависимость скорее в плюс, нежели в минус! По крайней мере, в краткосрочной перспективе.
Мы все привыкли думать и действовать быстро, не рассусоливая, не впадая в философскую заумь, не откладывая дела в долгий ящик. Не до раскачки было.
Война, потом приток иммигрантов, которых требовалось (и требуется!) срочно накормить, дать работу, расселить. Строительство новых предприятий, закладка плантаций, создание нового государства, и всё – срочно! Галопом!
Барственная вальяжность здесь не то чтобы неуместна, невозможна. Любое промедление в наших условиях означало, что кто-то останется без крыши над головой, без еды, без лекарств… А это – судьбы, притом конкретные. Вот они, завшивленные «десантники», выгружающиеся с кораблей на пристани.
Ну… взгляни в глаза их детям и скажи, что тебе нужно отдохнуть, подумать… А они пусть сдохнут, пока думать будешь… так?
Быстро привыкли дела решать, не откладывая. По крайней мере самые важные, и те, которые уж точно отложить нельзя! На нашем фоне даже янки с их деловитой суетливостью, вошедшей в поговорки, кажутся черепахами.
Потом да… потом, через несколько лет после не случившейся ещё войны к власти естественным образом начнут приходить люди более сдержанные, консервативно настроенные. Невозможно всё время подстёгивать ни людей, ни экономику. А пока так.
– … нет, ну ты видел?! – азартно наседает на меня Давид Абидор, не замечая, как выплёскивается бренди из бокала на рукав пиджака. Он всё ещё там, на охоте, не отошёл от кровавого угара, – По земле практически чиркал, на брюхе…
Давид рукой показывает нечто, похожее на ползущую змею, окончательно выплёскивает бренди себе на рукав, и заметив это, хохочет оглушительно.
– Притормозить пора, – философски замечает он, – а не то засну в кустах!
Поговорили ещё немного, и покачиваясь слегка, щеголеватый заместитель председателя Фабианской партии удалился в кусты, оповещая всех встречных о своём намерении заняться орошением оных. Н-да… действительно, притормозить надо.
Вечеринка в самом разгаре, и трезвых нет! Начудим ещё, и так начудим, что «Орошение Давида» если и не затеряется, то станет совершенно рядовым эпизодом. Проверенно.
Уж на что я не любитель, а и то… Впрочем, в меру. «В плепорцию», как выражается дядя Гилдяй, у которого эта самая «плепорция» имеет свойства изрядно растягиваться! Кстати…
… а, вот он. Найдя его глазами, успокаиваюсь. По своему обыкновению, он шумен, громогласен, и весело наседает разом на троих оппонентов, ухитряясь одерживать верх. Это ничего, это не страшно…
Вот если вечеринка в разгаре, а Владимира Алексеевича не видно и не слышно, тогда да… верный признак! Несколько минуточек ещё, и его будет видно, слышно… и разговоров хватит до ближайшей пасхи!
– А, вот ты где… – Товия наскочил на меня из толпы и затараторил на почти чистом идише, вставляя немножечко иврита для лучшего непонимания посторонними.
Дела торговые у него, как оказалось, смешались с делами сердечными, и сердце старинного друга похитила красавица из гриква. Девушка из хорошей семьи торговцев, имеет красивое приданое и много-много не слишком бедных родственников.
Ему таки плевать на цвет её кожи, но (вот где ужас!) она верующая христианка и не желает принимать гиюр, хотя для женщин, выходящих замуж, это вообще на раз-два! Ему, Товии, на это всё равно, но не всё равно на любимую маму, которая в Африке решила удариться в иудаизм всем телом, а не краешком, как раньше!
Пообещав ему помочь как минимум советом, а как максимум разговором с драгоценной мамеле, оставил его совершенно успокоенным. Они ещё с Одессы привыкли доверять мне без всяких оговорок и рассуждений, а после нашего африканского анабазиса, из которого мы выпутались без большого ущерба, но с большим прибытком, доверие близнецов стало абсолютным. Даже неловко иногда бывает…
«Приходится оправдывать».
Заулыбавшись, Товия загудел себе под нос, и полуприкрыв глаза, принялся весьма ловко вальсировать под невидимую музыку с невидимой партнёршей. Огромная косматая фигура, кружащаяся под фонарями с развевающимися пейсами и в украинской косоворотке, которую мамеле одного из друзей-немцев вышила специально для «милого мальчика», решительно и бесповоротно врезалась в мою память.
На невысокую эстраду, сооружённую аккурат между зулусскими хижинами и двухэтажным особняком, вылез тем временем Коля, и дабы не орать лишнего, стукнул в поставленный для этого медный гонг. Затихли не сразу, а кое-где народ, подстёгиваемый алкоголем и невоспитанностью, и не подумал прерывать разговор.
– Товарищи! – выразительно посмотрев на говорунов, плантатор взял громкоговоритель, – Сейчас будем запускать фейерверки, желающие могут принять участие…
Желающие, разумеется, нашлись, потянувшись на площадку шумной гурьбой, пахнущей алкоголем, мясом, табаком и самую множечко потом. Дядя Гиляй, подхватив под руки хохочущего Верещагина и упирающегося Бляйшмана, откормленной трусцой забежал в голову процессии и устроил затор.
– … цепляйся… да за паровозиком! Што ж тут непонятного!?
Владимир Алексеевич весьма натурально пыхтел, сопел, дыбил усы, таращил глаза и пытался изображать свисток, насмешив всех чуть не до колик. В итоге, заразив всех своей дурашливой идеей, он добился своего, и пару минут спустя, вцепившись друг дружке в бока, мы пошли за «паровозиком», дудя губами в меру сил и фантазии, и выбрасывая вбок ноги.
Ну ерунда ведь… А зашло, и как зашло! Минут с пятнадцать шатались так, стоптав по пути скамейку и проделав в кустах обширный проход, достаточный для проезда телеги.
К площадке, на которой установили фейерверки, мы прибыли в настроении, которое самое то! Смеющиеся… нет! Ржущие аки кони, толкающиеся и чувствующие себя не солидными и уважаемыми людьми, а натурально – мальчишками!
Видя с каким упоением Самуил и Товия, бывшие артиллеристы и ракетчики, запускают шутихи в звёздную темноту, расцветающую десятками разноцветных огней, только смеялся. Им-то чего? В армии не хватило?!
«Простенько» – скептически отозвалось альтер-эго при виде взлетающих ракет и бенгальских огней, но я решительно заткнул его, размахивая искрящейся палочкой. Душе хочется праздника, и праздник есть!
… а Санька захотел поесть, и этот раб желудка сразу после салюта потащил меня за собой.
– … хобот слона, – капая слюной, вещает брат, – Миш! Ми-иша! Пойдём слонятину есть!
– Тоже мне… – фыркаю я, изображая из себя пресыщенного жизнью патриция, которой в этой жизни успел попробовать всё. Миша, чуть улыбаясь, молча идёт рядом, вкусно дыша всей грудью и щурясь на огни фонарей.
– По новому рецепту! – взъерошился Чиж, – ну Его-ор… с кем мне потом впечатлениями делиться? Ми-иш… ну скажи ему!
Закатив глаза, делаю такой вид, шо Саня мине сильно должен, и иду на дегустацию. Корнейчуков расстарался, и его повар, совместно с туземными искусниками, превзошёл все ожидания. Не знаю пока, как насчёт качества блюд, но количество – зашкаливает за все мыслимые пределы!
Отрезав себе кусок хобота на тарелку, я поставил туда же бокал с вином и принялся фланировать среди гостей, стараясь с каждым обменяться хоть несколькими словами. Благо, настроение у всех вполне такое… фестивальное.
Некоторых из них я не видел с войны, с другими виделся с той поры раз или два, едва ли не на бегу. Так что подобная неформальная обстановка – бальзам на моё сердце человека, который знает слово «психология» и умеет применять его правильно!
Отловив меня в ночном саду и вцепившись в пуговицу, Коля с пьяной решительностью изливает душу под хрипловатый аккомпанемент патефона.
– … вот так вот всё, – он колотит себя ребром ладони по горлу, попадая в такт аргентинского танго, – вот так! Ты меня понимаешь? Понимаешь?
Киваю, но Корнейчукову этого мало, и с упорством, достойным лучшего применения, он продолжает добиваться ответа.
– Понимаю… – выдыхаю с нотками обречённости, ибо понимаю не только его, но и то, что сегодня мне предстоит работать то ли психологом, то ли исповедником. Не то чтобы у меня такое хобби… но у Корнейчукова сейчас то самое состояние, когда выговориться – надо!
– Дай я тебя поцелую! – восклицает хозяин усадьбы, но я успешно отбиваюсь от слюнявых нежностей.
Поцелуи такого рода не несут сексуального контекста, и служат лишь проявлениями приязни. На Пасху христосуются все мало-мальски знакомые, а порой и незнакомые, троекратно лобызаясь в губы без всякого разбора пола. Целуются родные и друзья после долгой разлуки, забияки в знак примирения.
Я, не будучи религиозным ни в малейшей степени, вижу в этом обычае один лишь источник неизбывной заразы, и прежде всего – распространения бытового сифилиса. Это, а ещё целование икон, мощей, причастие…[44]
– … ах да… прости, Егор… ты ж этого не любишь! – опомнившись, Николай долго и многословно извиняется, пуская пьяную слезу. С немалым трудом удаётся утешить его и перевести разговор в формат беседы пациента с психотерапевтом.
– Думаешь, я пьяный? – подозрительно щурится он, тут же вздыхая и сутулясь виновато, – Ну да, пьяный… а ты как думал?! С одним выпей, с другим… а…
Он махнул рукой и засопел на меня алкогольными парами, не сразу продолжив разговор. Слушать не слишком связные откровения решительно неинтересно. Он постоянно сбивается, повторяется и перескакивает с темы на тему.
– … гарем этот… а! – Коля резко машет рукой, будто отмахиваясь от комаров, – Пф-ф…
– Нет, – поправляется он, – есть и ничего так! Но в целом – пф-ф…
– А эти… из газет дурачки, – продолжает он, распаляясь всё больше, – всё это… красавицы чернокожие… экзотические! Я бы всех этих экзотических на одну нормальную променял бы… Веришь?
Я снова киваю.
– Во-от… – к счастью, Коле хватило и столь незначительного выражения согласия, – На одну!
Он задумывается и начинает загибать пальцы, бормоча что-то себе под нос.
– … Иду Рубинштейн, Лену… Лен! Васильеву и эту… рыженькую, как её… не Лену, но похожую!
– На пять-шесть, – поправляется он с видом монаха-схимника, идущего на великую жертву. Я невольно задумываюсь… а если бы Фира допускала гаремы, кого бы я…
… вытряхнув из головы неправедные мысли и не без труда утихомирив бунт в штанах, продолжаю слушать друга. Мозг, помучившись немного со словесным винегретом Коли, каким-то необычным образом принялся выстраивать почти внятный разговор. Прислушаться если повнимательней, так сплошное мучение, а если расслабиться слегка, то кажется, будто почти нормально говорит.
– … все эти тёщи, тести, бабки двоюродные сёстры… а?! – продолжает он изливать душу, – Всех устроить и обустроить – да так, чтобы прочих не обидеть, и не во вред делу!
– Веришь ли? – Корнейчуков с высоты своего роста несколько секунд молча смотрит мне в глаза, и очевидно, удовлетворившись увиденным, продолжает…
– Я, брат, хером поитику в племенах делаю, веришь ли?! Какая любовь, какая страсть… была бы не слишком страшная, да чтоб родные полезные! Детишек уже… у-у! Благо, как пузо сделаю, так и всё… – он снова машет рукой, отгоняя комаров, – развод и свободна!
– Раскоряка! – выкрикнул внезапно он, – С одной стороны – настоящее, с паровозами и аэропланами, телеграфами и телефонами. С другой – каменный век!
Хмыкнув, я промолчал, не став ввязываться в дискуссию антропологического и исторического характера.
– А я, – продолжает плантатор, – впросак[45] попал!
Он захохотал несколько истерически, и не сразу продолжил свою исповедь о местной политике, выстроенной вокруг его хера, патефонов и синематографа. Информация, даже если делить её на десять, презабавная…
… и пожалуй, очень важная.
«А я почти не обращал внимание на это направление» – приходит запоздалое чувство вины.
– … эрзац, батенька, эрзац, а никакой не социализм! – слышу задиристый тенор с лёгкой картавинкой, и чуть погодя вижу Бурша, спорящего под фонарём с невидимым мне собеседником.
– Слом старого возможен только тогда, когда людям решительно невозможно терпеть более существующую действительность! Поэтому чем хуже в России, тем лучше! Ломать!
Ответ собеседника я не расслышал толком, но услышал Владимира Ильича.
– Какой, к чорту, гнойник?! – взвился он, и лёгкая картавость, проявляемая только в моменты сильных волнений, стала чуть заметней, – Вы уж простите, Михаил Иванович, но там не гнойник вскрывать, а резать, ампутировать по живому!
– Если уж вы решили ассоциировать Российскую Империю с живым организмом, – живо продолжал Ульянов, задиристо наступая на значительно более высокого собеседника, – то извольте! Отсекать придётся не только сгнившую плоть, но и весьма изрядно прихватить здорового тела, дабы с гарантией спасти сию химеру, прозывающуюся Российской Империей.
– Так и только так! – Бурш настроен решительно, и судя по всему, передавливает собеседника не только логикой, но и эмоциями, – Жестоко, кроваво… как вы сказали?
– С перегибами… – отозвался невидимый.
– Пожалуй, – охотно согласился Ульянов, – чертовски метко! Именно что с перегибами, Михаил Иванович. Организм, прозываемый Российской Империей, буквально при смерти, и прояви мы сейчас интеллигентскую слюнявую доброту, как получим политический труп! Резать, Михаил Иванович! Резать без жалости! Вы думаете…
… я осторожно свернул в сторону, не без сожалений прекратив невольное подслушивание. Владимир Ильич отменно интересный собеседник, но очень уж горяч и пожалуй – нетерпим. В полемическом запале он неутомим и можно сказать – неумолим.
Терпимый к обыденным обычным человеческим слабостям, политическое инакомыслие он воспринимает как ересь! В иное время я бы с удовольствием выступил его оппонентом, но полагаю, сегодняшнюю ночь можно провести с большей пользой, нежели потратив её на политическую дискуссию с пусть и уважаемым мной, но всё ж таки единственным оппонентом!
– Ба-а! Рыгоравич! – услышал я, – Дорогой ты мой человек…
Услышав знакомое имя, я пристроился в кустах как бы посцать… а потом и без как бы посцал, раз уж такое дело. Пару минут спустя из темноты появился Феликс, и оперевшись спиной о тонкое деревце, закурил, одну за другой ломая спички подрагивающими руками.
– Помню, что Иуда, – усмехнулся он криво, поймав мой взгляд, – а надо… Противно, слов нет…
Я молча кивнул, отзеркалив кривую усмешечку. Аляксандр Рыгоравич один такой… кажется. А сколько болтунов и тех, кто ради фракционной борьбы не считает зазорным поделиться информацией, сказать сложно. И в общем-то, порядочные люди, просто…
… всё сложно. Вот и получается так, что компания по дезинформации задумана не только за-ради единственного Аляксандра Рыгоравича, но и трепачей всякого рода.
Там словечко, здесь… и вот уже картина происходящего искажена самую чуточку, а иногда и вполне серьёзно. А все ведь – товарищи… так-то.
– Когда ж это всё закончится! – вырвалось у меня, на что шляхтич-марксист только усмехнулся грустно.
С трудом подавив желание закурить, я постоял, подышал, и натянув на лицо беззаботную улыбку, отправился к товарищам. В конце концов, праздник продолжается…
Глава 6
Шурша проутюженными газетными листами, Санька хмыкает, сопит, кряхтит и издаёт уймищу странноватых немелодичных звуков, без которых дня него чтение прессы не в радость. Время от времени из-за газетных листов высовывается рука, слепо шарит по столу и скрывается с добычей, обычно в виде печенья и конфет. Поедать добычу положено с чавканьем, так вкуснее, и раз никто не видит, то можно.
– Хе-хе… – из-за газетных листов послышался чавкающий смех, – Встреча в верхах…
Санька, прерываясь на чавканье и хихиканье, начал цитировать статью, на что я только поморщился, но останавливать брата не стал. Он и так-то нечасто читает прессу, и почему-то почти исключительно у меня дома, после совместной трапезы. Это что-то вроде давнего ритуала, коих у него, как у всякого творческого человека – как блох на худой собаке.
Пресса, по возвращению в Дурбан, вот уже третий день на все лады обсасывает встречу старых приятелей и мои нечаянные слова о «Старой Гвардии». «Встреча в верхах», «Высокая встреча», и так далее и тому подобное.
Игра слов не всегда тонкая, часто откровенно притянутая за уши, с попыткой найти какие-то синонимы, аллюзии и отсылки на разных языках (вплоть до диалектов койсанского), к разным произведениям и источникам. Находя порой такое, что меня оторопь берёт, и брови к затылку подползают. Если верить хоть четверти написанного иными авторами, то масоны тридцать третьего градуса передо мной – дети малые!
Со «Старой Гвардией» вышло не менее интересно. Единственная оговорочка…
«По Фрейду!»
… и снова вал таких убедительных статей, что я и сам начинаю сомневаться, а не Наполеон ли я случаем? Не мечтаю ли повторить судьбу Первого Консула, который из безвестной корсиканской глуши возвысился до императора?!
Не могу сказать, что мы не ожидали чего-то подобного, и даже более или менее успешно оседлали эту волну из слухов, сплетен и нужным образом поданных фактов. Раздражает скорее сам факт привязки ко мне, а не допустим – к Феликсу, который куда больше подходит на роль Первого Консула.
Впрочем, шляхтичу тоже достаётся, да и всем нам газетчики разгладили биографии паровым утюгом, найдя всё, что было и чего не было. При необходимости в ход идут слегка искажённые факты, на основе которых строятся такие же искажённые версии, а на этот зыбкий фундамент тяжкими гранитными блоками ложатся слухи, домыслы и гипотезы, придавливая нас настоящих могильными плитами.
Основной мишенью всё ж таки выступаю я, ибо нескромная моя персона в силу некоторой синематографичности биографии, более привлекательна для большинства читателей и соответственно – репортёров. Личность я по ряду причин медийная, а для недалёких персон ещё и уж-жасно р-романтичная!
Даже в письмах встречаются порой эти «р-раскаты». Всё больше от девочек лет двенадцати, и пожилых девушек, жаждущих слипнуться со мной в духовном и плотском (последнее несколько реже) экстазе, разделив на двоих сердце, душу и состояние. Много угроз при отказе совершить с собой что-нибудь этакое – то ли «пасть» с кучером, то ли выпить уксуса с запиской, что во всём виноват демонический я. Фотокарточки «ню» отдаю Саньке, тот всё ещё коллекционирует их, а Надя саркастически делает вид, что не знает об этом невинном увлечении жениха.
Попаданческое моё альтер-эго, с некоторой «нездешностью», нездешним же осколочным образованием и отчасти послезнанием, окутало меня этаким романтическо-мистическим флером, подкреплённым некоторыми реальными талантами. Факты стыкуются с домыслами, и получившаяся химера, по мнению общественности, и есть настоящий Я.
Неожиданно в прессе всплыли отголоски «жидо-масонского заговора», аукнувшись весьма необычными последствиями. Благодаря моей фантазии, лёгкой руке дяди Фимы и мистицизму Кайзера, дурашливая, откровенно издевательская идея стала фундаментом для очень странных вещей.
Вроде того, что посвящение в рыцари Бляйшмана, это всего лишь верхушка айсберга, а настоящее куда как более интересно и таинственно. Ну и далее каждый додумывает в меру своей больной фантазии.
Разумеется, британцы или официозная пресса Российской Империи подают «жареные» факты подобного рода со знаком минус, а представители дружественных стран – со знаком плюс. Но это именно что «в целом», здесь многое зависит от свирепости цензуры и политической партии, к которой принадлежит та или иная газета.
В британской прессе немало статей, где нас хоть и сквозь зубы, но хвалят. Воздают, так сказать, должное опасному врагу. Впрочем, хвалят обычно таким образом, чтобы не столько похвалить меня, Феликса или Владимира Алексеевича, сколько сильней макнуть мордой в грязь политического оппонента из конкурирующей партии.
Ну и наоборот, разумеется. Пресса Претории оценивает меня в частности и Старую Гвардию в общем, далеко не всегда дружественно. Тамошние националисты из тех, что грезят «Африкой для африканеров», терпеть не могут всё русское, видя в нас угрозу куда большую, нежели Великобритания.
В российской прессе обо мне вообще стараются не упоминать. А если вдруг такое случается, то официозные газеты именуют «небезызвестным смутьяном», «международным авантюристом» и так далее, избегая почему-то называть по имени.
На эту тему ходят шуточки разного рода, ни разу не лестные для царя. Я получил очередное странноватое прозвище «Тот-кого-нельзя-называть» (вызывающее у меня необычные ассоциации), и «Царская Бабайка».
Масла в огонь подливает дядя Гиляй, да и сам я нет-нет, да и присочиню чего-нибудь условно-правдоподобное, опираясь на реальные факты. Недавно написал серию разоблачений, где раскрывал свою злокознённую суть, рассказывая о связях с Иванами, изрядно всё приукрашивая в стиле дешёвых сыщицких детективов. Лежат пока, дожидаются нужного часа… и так на каждого.
Санькина идея, между прочим! Он вообще-то не великий светоч разума, но мыслит как-то очень уж нестандартно.
Наверное, и даже скорее всего, я бы и сам додумался до чего-нибудь подобного. Ну или дядя Гиляй, он мастер подобных психологических трюков. Но вот успели бы мы додуматься вовремя… это большой вопрос, а хуже нет, чем ждать и догонять.
А загодя на-амного проще работать. Хотят наши противники дискредитировать того же Феликса, собирая на него компромат? Да не вопрос! Подбросим горячих фактов! Но… со лжой, заранее встраивая туда определённые элементы, опираясь на которые, можно довести ситуацию до абсурда или вовсе поставить под сомнение любой компромат на Счастливчика.
Потом, понятное дело, вражины опомнятся, поймут нашу игру и если не перехватят инициативу, то как минимум сведут ситуацию к ничьей. Но! Если мы не проиграем информационное противостояние вовсе уж вчистую, нотка сомнения к правдивости вражеской информации останется у большинства читателей. Ну и разумеется, всегда можно будет ткнуть в ранние статьи с криком о том, что Большая Ложь идёт давно, и вот они, доказательства!
– А вот ещё! – прервал мои размышления Санька и сдавленно захихикал, читая вслух перлы очередного разоблачителя.
Прерывая его, в саду заорала надрывно какая-то мелкая птаха в саду, жаждущая немедленно размножится. Голосок у птахи противный, ни разу не мелодичный, но Санька заткнулся, и на том спасибо.
Брата я очень люблю, но порой он бывает совершенно невыносим, а с некоторыми его привычками, изрядно мне досаждающими, пришлось смириться. Обещая исправиться, он каждый раз искренен, и разумеется, постоянно забывает.
Двигаясь с грацией перекормленной утки, на веранду вышла чернокожая служанка. Бесшумно убрав со стола всё лишнее, она живой мимикой вопросила, не нужно ли нам чего, и так же бесшумно удалилась.
– Вот послушай… – Саня вновь зашуршал страницами и протянул руку, нашаривая на столе вкусняшки.
– А? – удивился он, не найдя искомого, – А где… убрали уже?
– Жопа слипнется, – привычно ответил я, на что брат только фыркнул и взглянул с той укоризной, от которой сворачивается в клубочек сердце, норовя забиться в самый тёмный уголок моей безусловно мрачной и холодной личности.
Зашуршав газетными листами без прежнего энтузиазма, он принялся вздыхать, поглядывая на меня со всепрощающей добротой святого, но я к его манерам привычен. Ну… почти. По крайней мере, уверенно делаю вид!
– Ладно! – не выдержав, зову служанку и приказываю вновь принести конфеты… которые появились с подозрительной быстротой. Так, будто их убирали не в буфет, а оставили на столе в гостиной!
– Помолчи только, – ворчу, пытаясь хоть так оставить за собой последнее слово, – я биографию предкам придумываю.
– Ась?! – брат выглянул из-за газеты удивлённым сусликом.
– Владимир Алексеевич раскопал-таки историю с землями в отцовской деревне, – поясняю, – Ну ты помнишь…
– А… – закивал Санька, вспоминаючи давнее, – Как же! Грязная история! Помнится, ты брался тогда за расследование, да забоялся.
– Забоялся! – фыркаю гневно, но почти тут же сдулся, – Ладно… я и в самом деле забоялся, очень уж опасные персоны варили сие ведьминское варево.
– Великие Князья? – полюбопытствовал брат, откладывая газету, – Ты тогда не сказывал толком, а я бередить и не стал.
– Ну… – после короткого раздумья киваю едва заметно, – косвенно и они. Так-то персоны пониже, но это именно что системная проблема. Земельные спекуляции, брат, это штука такая, что без Двора никак! Помнишь истории со спекуляциями с земельными участками на Кавказе?
– Угу, – кивнул Санька, – не в деталях, но помню. Наместник Кавказа, Великий Князь… как там его?
– Неважно. Все они одним миром мазаны!
– В самом деле, – хмыкнув, согласился брат, – Как там… Великий Князь с князёнышами поменьше спекулировал землями на Кавказе. Выводя общинные земли в казённые, а казённые в частные, родичи императоров провоцировали восстания уже замиренных горцев. Лилась кровь и…
– Напомни, – озадачился он, прервав свой монолог, – хоть кого-нибудь из Высочайших спекулянтов наказали? Ведь не один десяток лет шли эти аферы, замешанные на крови горцев и русских солдат!
– Хм… – задумался я, – не уверен, но разве что символически! Отлучением от Двора на сезон, может, ссылкой в Крым на год-другой. Не считая мелких сошек, разумеется.
– Ага… – Санька закусал губу, – В Расее также?
– Всё тоже самое, – уверил я, – только более… размазано, что ли. Ну и русские мужички не горцы, да-авненько замирены!
– Много бы горцы навоевали, не будь у них Османской Империи под боком! – горячо возразил брат, для которого эта тема очень болезненна.
– Много ли, мало ли… – скривился я, – ладно, не будем об этом!
– Так что там с биографией? – поинтересовался брат, возвращаясь заинтересовавшей его теме.
– А… да, действительно. Дядя Гиляй раскопал ту историю, насколько это вообще возможно. Ну и так… документы поднял. Кто мои предки, откуда. Ничего сверхъестественного, на самом-то деле, но при должной подаче…
В голову пролезла интересная мысля, и я принялся спешно прописывать её карандашиком в тетрадке, пока не убежала.
– И? – не утерпел Санька, – Что с предками-то?
– А… – поднимаю голову, не сразу соображая, – как я говорил, ничего сверхъестественного, но пугачёвцы затесались. Помимо прочего. Вроде как даже не рядовые.
– Ишь ты, – одобрительно сощурился брат, для которого подобные истории – мёд и мёд!
– Ничего особенного, – отмахнулся я, – ты историю Пугачёвского бунта не только по Карамзину изучал, так что должен помнить, что в некоторых уездах бунтовали вообще все! Две, может три деревушки вовсе уж на отшибе, к Пугачёву не присоединялись.
– Я и говорю, – живо закивал Санька, седлая любимую тему, – не бунт это, никак не бунт! Самая настоящая война – народная, против иноземных захватчиков! Сам читал, помнить долже… Кто там против Пугачёва воевал? Траубенберг, Кар, Декалонг, Михельсон, Фрейман, Кир, Дуве, Брант… так? А против – Пугачёв, Белобородов, Зарубин, Пугачёв! Это как?!
– А хоть и Суворов! – запальчиво продолжил он, будто споря со мной, – Он сам говорил, что из шведского корня![46]
– Ладно, ладно! – я замахал руками, пока брат не начал снова вещать про Тартарию, всемирную катастрофу и тому подобные вещи, – Понял тебя!
– А, да… – Санька прерывисто вздохнул и виновато улыбнулся, – опять понесло?
– В общем, старая история, – продолжил я, оставив за скобками недавний братов словесный понос, – пленных пугачёвцев, коих было очень и очень много, холопили вовсю. Мстили. Даже казаков на землю ссаживали, что уж там… А уж заставить бывшего сотника, к примеру, тапочки в зубах новому хозяину носить, так это и вовсе милое дело!
– Милое… – глухо сказал брат, прикрыв на миг заслезившиеся глаза, – Как же! Пленного пугачёвского офицера – в лакеи, а чтоб не рыпался, детишки да жёны в заложниках, и чуть что – шкуры с заложников сдирали, иногда – буквально. Ладно, извини….
– В общем… – собравшись с мыслями и воспоминаниями, я продолжил, – предок мой офицером в его войске был, или унтер-офицером, сие за давностью лет – тайна, густо покрытая мраком. Но вот второстепенных деталей предостаточно, чтобы при желании накрутить версий на десяток авантюрных романов в стиле господина Дюма.
– А ты желаешь, – утвердительно сказал Санька.
– Угу, – киваю согласно, – Дядя Гиляй предложил. Тема Пугачёвского бунта до сих пор очень болезненная – что для властей, что в народе. Вот пробую сейчас, на основе истории предков соорудить не то чтобы теорию заговора, а такое… Знаешь, чтоб всех продрало.
– Всколыхнуть затхлое болотце? – осведомился брат, сощурившись хищно.
– Оно самое… Просто чтоб обсуждать начали, понимаешь? Вроде бы мелочь, но по нашим прикидкам, можно будет поднять… хм, бунташность общества на несколько процентов. Как минимум. А при некоторой удаче и параллельных ходах, так и на добрую четверть.
– Сильно, – впечатлился Чиж, имеющий хорошее представление о настроениях в Российской Империи, – Помочь?
– Не откажусь. Только…
– Понял, понял… – принуждённо засмеялся брат, – без Тартарии и прочего! Так?
– Угум, – чувствую себя неловко, но увы, такие вот вещи приходится озвучивать. Натура он увлекающаяся, а это не всегда в плюс!
– Вот смотри… – поворачиваю к нему тетрадь, – я вчерне набросал несколько вариантов.
– Развить их? – поинтересовался Чиж, подвигая её поближе.
– Н-нет… – отказываюсь не без колебаний, – Давай-ка лучше идей накидаем сперва! Потом уже будет смотреть.
– Та-ак… – брат вчитался, – слушай, а мне нравится! Особенно вот эта, с тайным обществом потомков пугачёвцев! Сюда хоть кого приплести можно – хоть староверов, хоть чорта лысого! Или вот эта… тайник с древними знаниями, доставшийся тебе от покойного отца, хранителя Пугачёвского Наследия. Мно-огие поверят! Им так проще, чем считать, что мальчишка из крестьян может оказаться умнее академиков! Хм…
Читать бесплатно другие книги:
