На обочине мира Уэлфорд Росс

Глава 5

Я всё ещё думаю о том, что Мэнни сказал насчёт правил, когда по дороге домой миную домик Моди. Он почти что незаметен на фоне остального парка, скрытый за живой изгородью. Половина участка занята всяким хламом, разложенным ровными рядами и местами прикрытым брезентом. Тут есть сломанные качели, два старых автомобильных двигателя, половина классического мотоцикла («Это «Нортон»», – с гордостью говорит Моди, будто я должна впечатлиться), газонокосилка, на которой нужно сидеть, газонокосилка, которую нужно толкать, разобранный пластмассовый домик для кукол. Ещё здесь стоит её сарай, передняя часть которого полностью открыта, демонстрируя верстак с бесчисленными инструментами, отполированными так, что кажутся новыми.

Продавленный диванчик Моди, плюс садовый стул, накрытый тряпьём и подушками, стоят возле буржуйки – всё это под крышей из гофрированного железа, с которой свисает табличка с выцветшей надписью «НЕТ БОМБАМ». Моди называет это своей «сидельней», потому что тут она сидит.

Когда я появляюсь из-за изгороди, она поднимает взгляд, улыбаясь, и откладывает в сторонку большую деревянную букву «С», отвалившуюся от знака «Счастливая Страна» у входа, которую она чистила.

Моди была здесь с тех пор, когда папа ещё был маленьким, а «Счастливая Страна» – просто трейлерным парком. Она не платит за жильё, потому что работает тут.

Родных у неё немного. У неё есть сын по имени Каллум, он живёт в Канаде. Я его никогда не видела. Кто отец Каллума, я не знаю. Зато у Моди есть кошки: целых три, их зовут Аристотель, Платон и Берта.

«Бедная старая Моди, – как-то сказала нам с Алекс мама. – Вы ей всё равно что внучки».

Кажется, Алекс это слегка напугало. Она редко когда бывает у Моди – слишком занята видеоиграми, влюблённостями и обновлением соцсетей.

Зато я хожу к Моди почти каждый день, после школы. Мне нравится сидеть на старом деревянном ящике и гладить какую-нибудь из кошек, пока она варит на маленькой буржуйке горячий шоколад и рассказывает одни и те же старые истории – а я и не против. Тут гораздо спокойнее, чем дома.

У неё есть история о том, как в молодости она служила на флоте и плавала с китом; или как она гостила у сына в Канаде и наткнулась на медвежонка гризли; или как в тысяча девятьсот шестьдесят каком-то встретилась с президентом Америки и посидела у него в машине…

– Какой хочешь сегодня, Уилла? – спрашивает Моди, указывая на гору шоколадных плиток в разных упаковках на полке позади неё. Я тычу в одну наугад.

Горячий шоколад она делает сложным способом: размешивает дольки тёмного шоколада в горячем молоке – но шоколадки у неё такие, каких в обычных магазинах не найдёшь. Кажется, ей их откуда-то привозят, и они всегда вкуснющие.

– А, хороший выбор, – говорит она, беря плитку в красной обёртке. – Мадагаскарский, ручной прессовки, сильной обжарки. Целых семьдесят процентов какао – мягкий, тёмный и богатый, в отличие от моего бывшего муженька. Ха!

Она немного помешана на шоколаде, наша Моди. Говорит, её прапрапрадед изобрёл шоколадные плитки, а она просто «сохраняет семейную историю».

Пока она разворачивает шоколадку и ломает её на дольки в потрёпанную кастрюльку, я говорю:

– Моди? Ты ведь не стала бы ничего придумывать, правда? Ну в смысле – насчёт того животного?

Как видите, я всё ещё слегка сомневаюсь.

Моди смотрит на меня с недоумением, и я немедленно жалею, что вообще спросила.

– Зачем бы мне это? – отвечает она немного обиженным тоном.

– Ну просто… свидетельствам очевидцев не всегда можно доверять.

Она обдумывает это и говорит:

– Возможно. Но правда – она правда и есть, веришь ты в неё или нет. Почти вся история состоит из одних только свидетельств очевидцев. Из них и из того, что удалось заснять.

Моди кивает в сторону стены, и я замечаю, что над её верстаком приколота новая фотография.

У неё их несколько в рамках: два-три фото Каллума в детстве, ещё одна – во взрослом возрасте с каким-то мужчиной, оба они в костюмах и улыбаются в камеру на фоне канадского флага. А теперь появилась ещё распечатанная копия газетной статьи. Я встаю, чтобы разглядеть поближе.

– Кажется, я говорила тебе об этом, а? Старая подруга по флоту нашла эту статью и отправила мне.

Здесь фото молоденькой девушки в матросской форме, пожимающей руку красивому улыбающемуся мужчине в костюме.

ЗНАМЕНАТЕЛЬНЫЙ ДЕНЬ

ДЛЯ ЮНОЙ КАДЕТКИ

3 июля 1963

Президент США Джон Ф. Кеннеди пожимает руку юной морской кадетке во время

своего визита в Соединённое Королевство на этой неделе.

– Это ты? Как здорово, – говорю я. – Но что, больше ничего не было, даже твоего имени? Только фото?

Моди отвечает, помешивая дымящееся молоко:

– Агась. Только это напечатали. Я рассказала репортёрам, о чём мы с президентом говорили, но, кажется, им было не очень интересно. По правде говоря, я думаю, они мне и не поверили вовсе.

– А стоило бы, – говорю я, усаживаясь обратно на ящик с подушкой. – Это классная история! Встреча с таким человеком собственной персоной.

– О да, ты права. Очень жаль, что из этого вышел пшик. Вот я почти двадцать минут болтала с президентом Соединённых Штатов, а он внимательно слушал, понимаешь? Слушал, как маленькая семнадцатилетняя я трепалась о своём великом видении мира!

Я кучу раз слышала эту историю, но не против послушать ещё разок. Визит президента Кеннеди в Англию в 1963-м – всего за несколько месяцев до того, как его убили – даже вошёл в моё победившее в историческом конкурсе эссе. Как рассказывает Моди, президент посещал военно-морскую учебную базу и задержался из-за проблем с двигателем машины, а Моди насмешила его, сказав, что если бы это был двигатель корабля, его починили бы в момент, и предложив подбросить президента на своём мотоцикле.

«Какая бойкая девица! – сказал президент Кеннеди кому-то из своих охранников. – Хочешь содовой, кадет?» И достал баночку колы из холодильного отсека своей машины.

Моди разливает горячий шоколад по щербатым кружкам.

– Холодильник в машине – только представь! И вот я уже сидела с президентом Кеннеди на заднем сиденье и рассказывала ему, как пошла на флот вместо того, чтобы продолжать учиться, и про свой сон о мире, где люди говорят друг с другом вместо того, чтобы драться. Вселенная Вне Войны! Юное сердце и оптимизм непременно убедят всех в мире перестать воевать! Хи-хи!

Она закатывает глаза и причмокивает.

– Если бы только, э, Уилла? Если бы только! Я могла бы изменить историю, сидя в той машине.

– По-моему, это чудесная мысль, Моди! – Я уже говорила ей об этом раньше, и она печально улыбается.

– Знаешь, мне кажется, президент Кеннеди тоже так думал. Когда он уезжал в своей починенной машине, я видела, как шевелился его рот – он разговаривал с секретарём. Я читала по губам. И он рассказывал ему про Вселенную Вне Войны. А потом постучал по его блокноту, будто говорил: «Запиши это».

Её пальцы нащупывают значок «КЕННЕДИ В ПРЕЗИДЕНТЫ» на комбинезоне.

– Конечно, все знают, что случилось с бедным старым президентом Джоном Ф. Кеннеди, не успел ещё тот год кончиться.

Я знаю. Ещё бы я не знала. Каждый год 22 ноября Моди поднимает на шест, на котором обычно развевается баннер «Счастливой Страны», выцветший американский флаг. Это её дань памяти президенту, с которым она познакомилась и который был убит в этот день в 1963-м, когда ему было всего сорок шесть.

– Видишь ли, Уилла, всего за несколько месяцев до моей с ним встречи весь мир верил, что грядёт ядерная война. Америка, Россия – все поглядывали друг на друга, держа пальцы на кнопках, готовые запустить оружие, которое уничтожило бы весь мир. А всё из-за чего?

Это я знаю.

– Из-за маленького островка в Карибском море.

Моди дует на свой горячий шоколад и шумно прихлёбывает.

– В точку. «Кубинский ракетный кризис», как его сейчас называют. Ядерная война никогда ещё не казалась такой близкой. Весь мир был в ужасе, Уилла. – Она делает паузу, размышляя, развивать ли мысль. – Прямо как сейчас, э?

Потом повторяет, практически шёпотом:

– Прямо как сейчас.

Моди перебирает кончики своих длинных седых волос и глядит в пламя печки.

– Только подумать, э? Только подумать, что могло бы произойти, если бы весь мир перестал драться. Если бы все силы, и мозги, и деньги были бы направлены на решение других проблем. В каком мире мы бы теперь жили, э?

Она отчего-то начинает казаться старее – уголки рта опущены, в глазах поблёскивают слёзы. Долгое время я ничего не говорю, просто наблюдаю, как её веки постепенно опускаются.

– Спасибо за горячий шоколад, Моди, – шепчу я, но она уже где-то далеко, зачарованная огнём, кружка дымится с ней рядом, Платон и Берта дремлют у ног.

Через некоторое время Моди начинает посапывать, но я всё равно остаюсь: дома меня ждут лишь новые ссоры. Только допив шоколад, я наконец встаю и на цыпочках ухожу.

Глава 6

Следующий день – воскресенье, и на улице дождь. Я слышу, как он барабанит в моё окно, ещё до того, как встаю с кровати. Приложение с погодой утверждает, что лить будет весь день. Круто.

А приложение с новостями сообщает, что в стране, о которой я даже не слышала никогда, «группа мятежников» напала на «опорный пункт правительства». Новые убитые.

Я подумываю поспать ещё немного, но мама с папой уже опять препираются. Хлопает задняя дверь, а потом я слышу, как ругаются мама и Алекс. Сначала я пытаюсь прислушиваться, но потом решаю, что даже знать не хочу, в чём на этот раз дело.

Я закрываю глаза, и в мыслях возникает лицо Мэнни – с широкой улыбкой, слишком длинной чёлкой и зелёными глазами. На миг мне становится легче, и я встаю с кровати.

Остаток дня проходит словно в тумане за:

1. Домашкой по истории. («Представьте, что вы солдат в битве при Гастингсе. Опишите этот день».) Обычно я люблю делать домашку по истории, но сегодня мне удаётся исписать всего одну сторону листа, и то увеличив почерк – надеюсь, миссис Поттс ничего не заметит.

2. Домашними делами. Мы с Алекс должны прибраться в ванных и подмести дорожку. Алекс выбирает дорожку, но говорит, что подметёт попозже, потому что на улице дождь, и это означает, что она вообще не будет подметать. Когда я обращаю на это её внимание, она кричит на меня и топает к себе в комнату.

3. Просмотром телика на кухне. «Премьер-министр выразила серьёзное беспокойство в связи с обострением международной ситуации…»

– Ох, эта война всё хуже делается, дружок. Она приближается, – говорит мама.

Я убавляю громкость, а Алекс снова прибавляет.

– Если папа умрёт, я хочу знать, из-за чего, – рявкает она, и мама резко говорит:

– Алекс – хватит!

Но дело уже сделано. Я перевожу умоляющий взгляд с мамы на сестру, ожидая объяснения того, что Алекс только что сказала, но ни одна из них не встречается со мной взглядом.

В конце концов мама вздыхает и бормочет:

– Ты же знаешь, что папа раньше управлял самолётами в Королевских ВВС, Уилла.

Я киваю. Конечно, знаю, хоть он и ушёл из воздушных сил, когда я была маленькой. Мама продолжает, всё ещё не глядя на меня:

– Что ж, если эта война начнётся, есть вероятность – небольшая вероятность – что его снова могут призвать на службу. Не думаю, что он будет летать. Скорее всего, попадёт в наземный экипаж. Если это вообще произойдёт. – Потом она сердито смотрит на Алекс, словно говоря: «Теперь ты довольна?»

Я тихо закрываю дверь кухни и иду в свою комнату – не уверена, что они вообще заметили, что я ушла.

Весь день в воздухе между мамой и папой висит, как тяжёлые тучи в небе, невысказанная злость. Крыша одного из наших бунгало протекла, и гостей пришлось переселять. Это вызвало волну цоканья и фырканья от мамы, потому что папа говорил, что якобы всё починил.

Я пытаюсь подбодрить себя мыслью, что вечером, возможно, увижу странное существо. Это не очень-то помогает, потому что я всё ещё не верю, что в нём есть что-то особенно странное. Это же наверняка просто большая собака. Сосед моего кузена Зака в Консетте когда-то держал леонбергера – он был крупнее шестилетней меня. Ладно, здоровенного длинного хвоста у него не было, но, может, этот зверь какая-то полукровка?

В общем, с того момента, как я узнала, что папе, возможно, придётся отправиться на войну (какой бы маленькой ни была вероятность), весь мой энтузиазм иссяк до капли. Мне не хочется даже писать Мэнни сообщение.

Раньше по воскресеньям родители устраивали себе «романтический вечер». Они уже сто лет так не делали. Вместо этого мама пошла к своей подруге Эмме, а папа – в какой-то паб. Со мной «нянчится» Алекс. Замороженная пицца, которую оставила мама, у неё подгорела, так что я выела только серёдку и теперь слышу голос сестры через дверь дальше по коридору. (Она вечно вопит: «Божечки! Нет! …да ладно! …Божечки …что он сказал? Божечки!»)

Я сижу у себя и пялюсь в потолок. Я устала, хоть почти ничего и не делала. Так что когда у меня в кармане вибрирует телефон, я взвизгиваю. Сообщение от Мэнни.

Видел его. Охота началась.

Идём сейчас.

Он его видел? Не успеваю я дочитать сообщение, как в окно стучат – к мокрому стеклу прижимается лицо Мэнни. Моё сердце вроде как чуточку подпрыгивает, но в хорошем смысле.

Когда я открываю переднюю дверь, глаза Мэнни сияют даже ярче обычного. Меня это немножко пугает. Он едва сдерживает восторг и перепрыгивает с ноги на ногу. (На ногах у него фиолетовые конверсы, кстати. Фиолетовые?)

– Блин, я видел его, Уилла! Честное слово. Точно там, где Моди и сказала. Рядом с тем птичьим озером.

– Ты хочешь сказать, в Природном заповеднике имени Роджера Шафто, – говорю я, возможно, чересчур въедливо, но это ведь всё-таки мой прадед. Неважно – Мэнни всё равно не замечает. Он похлопывает по плотно набитой конусообразной сумке, свисающей на ремне с его шеи.

– Прихватил камеру! С большим телеобъективом. Как раз подойдёт.

– Где ты взял…

– Джейкоб мне одолжил, – отвечает он, как-то слишком быстро.

Джейкоб, его соцработник? Как-то подозрительно.

– Ты его попросил – и он вот так просто одолжил тебе камеру?

– Ну, я его сегодня не видел, но он точно именно так бы и сделал, если бы я попросил, наверное. Она просто лежала у него в комнате, не запертая, ничего такого. Так что, знаешь… всё нормально.

Повисает неловкая пауза: до меня доходит, что Мэнни именно поэтому решил дождаться сегодняшнего вечера.

– Ну так ты идёшь, – говорит он не то чтобы вопросительным тоном.

Я прикладываю палец к губам. Я всё ещё раздумываю, стоит ли оно того, когда иду по коридору в комнату Алекс и стучусь в дверь. Она не услышит, как я улизну. Иногда мне кажется, её наушники приклеены к ушам суперклеем. Я вхожу, говорю ей, что лягу пораньше, а она показывает мне сложенные буквой «М» большие и указательные пальцы: «Мне пофиг». Даже от ноута своего не оторвалась.

Думаю, это всё решает.

Вернувшись к себе, я беру телефон и кладу его на зарядную панель. Мама с папой заставили меня установить «Семейный трекер» – отслеживающее приложение, отключить которое я не могу, иначе им придёт уведомление, так что лучше оставить телефон здесь.

Прежде чем вернуться к Мэнни, я делаю глубокий вдох.

Это правда я? Убегаю из дома за спиной у Алекс, когда на улице уже темнеет? А эта камера у Мэнни: одалживать что-то без разрешения – это разве не воровство? Я не до конца уверена. Я никогда особо не нарушала правила. До этого момента.

Глава 7

Я кручу педали как бешеная, чтобы поспеть за Мэнни; на спине у меня болтается рюкзак, который он мне швырнул. На юге, справа от меня, восходит здоровенная полная Луна.

Мэнни что-то говорит мне по пути, но его слова то и дело уносит ветер:

– …станем знамениты, блин, Уилла! …из воды …рыба в пасти …прячется в птичьем заповеднике …ест яйца …вероятно, сбежал из частной коллекции экзотических животных…

В конце концов я не могу за ним угнаться, хоть ехать и недалеко. Ну зато дождь прекратился. Впереди – чистое сумеречное небо над морем, а значит, я не потеряю Мэнни из виду.

Там, где дорога делает поворот к маяку, мы останавливаемся. Мэнни хмыкает и говорит:

– Как я и ожидал.

Мы не единственные, кто надеется сфоткать Кобаку из Уитли. На обычно пустой парковке стоят шесть машин, повсюду люди с биноклями и камерами на штативах – все направлены в сторону пляжа.

– Только подумай, Уилла. Мы не только знаем, куда смотреть, в отличие от них, но ещё у нас есть кое-какое преимущество, которого у этих лопухов нет. – На его лице возникает полуулыбка. – Оно у тебя.

– У меня? – Я лезу в рюкзак, который дал мне Мэнни.

Внутри лежит картонная коробка с тремя жестяными банками, размером и формой напоминающими очень большие жестянки с тунцом. Я достаю одну. Этикетка не на английском, и каждая банка слегка распухла сверху и снизу, будто внутри что-то вздулось.

– Эй, полегче. Вот эта уже готова взорваться, а ты точно не захочешь, чтобы это произошло.

Мэнни чересчур раскомандовался, так что я не могу удержаться и швыряю ему банку. Ну то есть, это же просто маленькая жестянка. Что плохого может случиться?

– А-а-а, нет!

Кидаю я паршиво, но не так паршиво, как Мэнни – ловит. Банка ударяет его о запястье, отскакивает от другой руки, которую он вытянул, пытаясь её схватить, а потом шмякается об руль. В конце концов она приземляется и лопается, мощно разбрызгивая повсюду жидкость: по тропе, по велику Мэнни и по его джинсам.

Две секунды спустя в нос нам обоим ударяет запах – и под словом «запах» я имею в виду не аромат и не лёгкое дуновение, а такую невыносимую вонь, что на миг я столбенею. Этот удушающий рыбный смрад хуже всего, что мне когда-либо доводилось нюхать, включая тот раз, когда прошлым летом в «Счастливой Стране» засорилась канализация, и целый день возле ресепшен красовалась огромная, коричневая, вонючая лужища.

Торопясь оказаться как можно дальше от запаха, я поскальзываюсь на жиже из банки и утаскиваю за собой на землю Мэнни, и пока мы пытаемся встать, наша одежда пропитывается ею. Через несколько секунд банка перестаёт брызгать: теперь из неё на траву, словно из раны, сочится только чистая слизь.

Я пячусь прочь, пыхтя и пытаясь дышать ртом.

Мэнни тем временем стонет:

– О нет, о нет, о нет… – и тоже встаёт. Он поворачивается ко мне: – Ты настоящая… – но не договаривает, видя, что меня едва не тошнит.

– Что… ради всего… – Я запинаюсь, чтобы снова откашляться. – Что это такое?

– Это, Уилла, называется сюрстрёмминг.

Я пытаюсь повторить.

– Сюр… стрёмный? И это?..

Я жду, что он скажет, что это какой-то промышленный очиститель или супермощный растворитель. А может, какое-то запрещённое химическое оружие, про которое рассказывали по новостям. Что угодно, но не то, что он говорит дальше.

– Это, эм… это такая шведская еда. Её Джейкоб ест. Он хранит её в сарае на заднем дворе.

Мне даже спрашивать не нужно. Джейкоб одолжил это Мэнни точно так же, как свою камеру.

– Он… он это ест? Пожалуйста, скажи, что ты шутишь.

– Знаю. Слегка попахивает, да?

– Слегка?.. Мэнни. Это самая вонючая вещь… которую я только… – Честно говоря, мне кажется, от вони у меня слегка помутилось в голове.

– Это селёдка, которая стухла, или ферментирована, или что-то такое. Её кладут в жестянки, которые могут раздуться из-за выделяемого газа. А потом, ну… знаешь, едят. Джейкоб говорит, со сметаной вкуснее всего.

Мгновение я свыкаюсь с этой мыслью.

– Ну, наверное, если собираешься есть стухшую рыбу, почему бы не добавить к ней скисшие сливки? Но… почему? – скулю я, искренне недоумевая. – Почему, как кто-то это ест?

Мэнни пожимает плечами.

– Джейкоб говорит то же самое про мармайт.

Я сдаюсь. Меня по-прежнему подташнивает. Но я уловила ход мыслей Мэнни.

– Это приманка?

Он кивает.

– Хитро, а? Зверюга не устоит.

Полчаса спустя мы как смогли почистились пучками мокрой травы и высохшей влажной салфеткой, которую я нашла у себя в кармане, но запах по-прежнему висит у меня в ноздрях и липнет к джинсам. От открытой банки несёт уже не так ужасно. Воняет в основном жидкость, а не сама рыба, хотя при одной только мысли о том, чтобы её есть, меня снова мутит.

Мы оставили пляжную парковку криптидоискателям-любителям, а сами пришли в убежище наблюдателей за птицами – старый побитый жизнью трейлер. Мэнни дал мне жвачку, чтобы перебить запах сюрстрёмминга.

– Это чистая вода, так? – говорит Мэнни. Мы смотрим на мелкое озерцо, которое много лет назад вырыл для заповедника мой прадед. – Каждому зверю нужна чистая вода, верно? Так что эта тварь обязана прийти – рано или поздно. Я видел только уши и голову. Неудивительно, что Моди его заметила – они были огромные. Мы подманим его нашей пахучей наживкой!

Честное слово – Мэнни так уверен в себе, что я почти что начинаю во всё это верить. Мы вываливаем большую часть рыбы из лопнувшей банки у кромки воды, рядом с полупотопленной тележкой из супермаркета, а оставшуюся жидкость выливаем на дорожку, ведущую к трейлеру. В рюкзаке осталось ещё две банки – Мэнни несёт его особенно осторожно на тот случай, если и они взорвутся.

Стоит прохладный весенний вечер, и холод проникает в трейлер через проломанный пол. Перед нами, очень низко в небе, висит Луна – великолепная, полная, с лёгким оранжевым оттенком и кажущаяся крупнее, чем обычно.

Не сводя глаз с Луны, Мэнни предлагает мне сэндвич из треугольной упаковки, но он с тунцом, и есть мне вообще не хочется, так что вместо этого я беру ещё пластинку жвачки. Мэнни уже некоторое время молчит. От этого мне становится не по себе.

– Почему она сегодня больше? – спрашиваю я, только чтобы нарушить тишину. – Ну то есть, Луна же не должна меняться в размерах?

– Она не больше, – бубнит Мэнни с набитым ртом. – Это только кажется. Сегодня суперлуние.

Он снова замолкает, так что мне приходится его подтолкнуть.

– И что это такое?

Ему как будто приходится приложить усилие, чтобы отвести взгляд. Он проглатывает кусок и говорит:

– Это самая громадная иллюзия в мире, так-то. Начать с того, что Луна находится в ближайшей точке к земной орбите. Это называется перигей. Когда полная Луна совпадает с перигеем, получается суперлуние, и она кажется на четырнадцать процентов больше.

Он говорит это без запинки, будто выучил. Меня терзают смутные сомнения.

– И откуда ты это знаешь? – интересуюсь я.

Мэнни вздыхает, будто прикидывая, стоит ли рассказывать.

– Я… я вроде как изучал этот вопрос. – Тон у него практически смущённый, а я хочу, чтобы он рассказывал дальше, так что помалкиваю. В конце концов он говорит: – Я узнал, что моя ма пропала как раз в суперлуние. Поэтому мне и интересно.

Теперь я чувствую себя просто ужасно.

– Это очень грустно, Мэнни, – говорю я.

Он кивает и издаёт странный глотающий звук, а когда я смотрю на него – он уже отвернулся.

– Мэнни? Всё нормально?

Он делает глубокий вдох и снова поворачивается – челюсти у него крепко сжаты, как и в первый раз, когда он рассказывал про свою маму. Потом он кивает.

– Да. Порядок. Просто…

Я не тороплю. Мэнни меняет позу, чтобы лучше меня видеть, и глубоко вдыхает.

– Я расскажу тебе кое-что, если обещаешь не смеяться?

Я быстро киваю.

Он закрывает глаза и как будто заставляет себя говорить.

– Понимаешь, я её чувствую. Луну. Суперлуние. Иногда, по крайней мере.

Я таращусь на него, и он таращится на меня в ответ. Мне хочется сказать: «Не неси бред, Мэнни», но ему явно потребовалось немало смелости, чтобы в этом признаться.

Он медленно протягивает мне руку, и я чувствую, что обязана пожать её, хоть это и странновато. Я отчасти ожидаю ощутить удар статическим электричеством, как от ковра в музыкальном кабинете, но этого не происходит. Разве что… может, слабенькое, почти неразличимое покалывание, которое легко может оказаться плодом моего воображения, потому что взгляд у Мэнни довольно пристальный.

Понизив голос и так приблизив ко мне лицо, что наше дыхание смешивается, он говорит:

– Ты тоже это чувствуешь? – и я слегка киваю, хоть я в этом и не уверена.

– Что это? – спрашиваю я пересохшими губами.

Мэнни убирает руку, и я осознаю, что моя ладонь мокрая от пота (я думаю, моего собственного), а сердце бешено колотится.

– Не знаю, – говорит он, снова глядя на воду. – Но иногда у меня такое бывает. Правда, сегодня оно особенно сильное, потому что перигей экстремальный – так близко к Земле Луна оказывается только раз в несколько десятилетий. Суть в том, что, если верить экспертам, во время суперлуния повышаются шансы увидеть криптида. Это как-то связано с повышенным свечением и гравитационным притяжением Луны, отчего усиливаются приливы, и это влияет… тс-с.