Пространство Откровения. Город Бездны Рейнольдс Аластер
– Да, на случай, если эта мера ничего не даст. Проблема зародилась в ЦАПе, и, возможно, именно там ее и надо решать!
Хоури побледнела:
– Что?!
– Хочу, чтобы ты села в кресло.
При спуске в ЦАП лифт летел с таким ускорением, что пол с потолком поменялись местами и почти то же самое случилось в желудке Хоури. Вольева отдавала лихорадочные, почти неслышные распоряжения своему браслету. Потребовалось несколько мучительных секунд, чтобы связаться с нужным автоматом, потом еще несколько, чтобы преодолеть сопротивление механизмов системы безопасности, которые не желали допустить запрещенных дистанционных действий по управлению шаттлами. Еще больше времени ушло на разогрев двигателей одного из шаттлов, потом надо было ждать, когда же машина освободится от креплений, удерживающих ее в доке, и, наконец, когда она выйдет за пределы корабля. Шаттл вел себя вяло, и у Вольевой вырвалось в сердцах: «Когда же эта скотина расчухается!» Поскольку субсветовик пребывал под тягой, маневрировать шаттлу было нелегко.
– Вот какой вопрос меня беспокоит, – сказала Хоури. – Чем собирается эта пушка заняться, когда выберется наружу? Тут поблизости в космосе что-нибудь есть?
– Ясное дело, есть. Ресургем. – Вольева снова посмотрела на браслет. – Но я надеюсь, мы не дадим пушке шанса.
Именно этот миг выбрала Мадемуазель для своего появления. Каким-то образом она исхитрилась проникнуть в лифт и встать так, чтобы не мешать ни Хоури, ни триумвиру.
– Она ошибается. Ваша затея не сработает. Я контролирую не только оружие на тайном складе.
– Признаешься, стало быть?
– А зачем отрицать? – Мадемуазель гордо улыбнулась. – Ты же помнишь, на тайном складе я оставила свою аватару. Так вот, аватара сейчас контролирует весь склад. И я уже никак не могу влиять на ее действия. Она столь же далека от меня, как я далека от своего оригинала, оставшегося на Йеллоустоне.
Лифт замедлил ход. Вольева анализировала мелкие цифры, быстро сменявшие друг друга на браслете. Упрощенная голограмма показывала шаттл, продвигавшийся вдоль корпуса корабля, – крошечная рыба-прилипала на гладком боку гигантской акулы.
– Но ведь ты отдаешь аватаре приказы, – сказала Хоури. – Ты же должна знать, что она затевает?
– Мой приказ был крайне прост. Если ЦАП отдаст в распоряжение аватары любую систему, посредством которой можно ускорить выполнение нашей миссии, то аватара обязана произвести действия, ускоряющие выполнение нашей миссии.
Хоури замотала головой – она не поверила ни единому слову Мадемуазели.
– А я-то думала, ты хочешь, чтобы я убила Силвеста!
– Это оружие может справиться с данной задачей куда быстрее, чем я предполагала раньше.
– Нет! – крикнула Хоури, когда смысл слов Мадемуазели проник в ее сознание. – Ты не посмеешь уничтожить целую планету, чтобы убить одного-единственного человека!
– Да неужто в нас заговорила совесть? – Мадемуазель скорбно покачала головой и надула губки. – А ведь раньше насчет Силвеста мы никаких сожалений не выказывали. Так почему же смерть других людей так волнует тебя? Это же всего лишь вопрос статистики.
– Это просто… – Хоури замялась, сообразив, что ее слова никак не подействуют на Мадемуазель. – Просто не по-человечески. Конечно, тебе этого не понять.
Кабина лифта остановилась, дверь распахнулась, открыв вид на полузатопленный проход к ЦАПу. Хоури чуть замешкалась, чтобы собраться с мыслями. С момента начала спуска она страдала от головной боли, какой раньше и представить себе не могла. Сейчас боль вроде пошла на спад, но совершенно не хотелось думать о том, чем она могла быть вызвана.
– Быстро, – скомандовала Вольева. – Выходи!
– А чего не понять тебе, – сказала Мадемуазель, – так это причину, по которой я готова тратить силы на уничтожение этой колонии, чтобы быть уверенной в смерти одного-единственного человека.
Хоури последовала за Вольевой, ее сапоги по колено ушли в вонючую слизь.
– Ты чертовски права, этого я не понимаю. Но даже если пойму, все равно постараюсь остановить тебя.
– Вряд ли, Хоури, – если узнаешь все факты. Пожалуй, даже торопить меня станешь.
– Тогда ты сделала ошибку, утаив от меня важную информацию.
Они пробирались из одного полузатопленного помещения в другое, открывая задраенные люки. В жиже колыхались крысиные трупики: когда уровень воды в отсеках выравнивался, течение вымыло уборщиц из щелей, куда они забились, чтобы умереть.
– Где шаттл?
– Остановлен у шлюза, – ответила Вольева, оборачиваясь, чтобы взглянуть в лицо Хоури. – А боевая машина еще не вылезла.
– Значит ли это, что мы побеждаем?
– Это значит, что еще держимся. Я хочу, чтобы ты поскорее заняла кресло в ЦАПе.
Мадемуазель исчезла, но ее бестелесный голос все еще звучал, хотя эха в этих загаженных коридорах он не будил.
– Ничего у вас не получится. Все системы в ЦАПе контролирую я. Так что ваше присутствие там более чем бессмысленно.
– Если это так, почему ты стараешься отговорить меня от посещения ЦАПа?
Мадемуазель промолчала.
Еще две переборки, и вот они уже в том месте, откуда открываются двери в ЦАП. Сюда женщины добрались бегом, но теперь пришлось ждать, пока по наклону не стечет слизь из коридора.
Вольева нахмурилась:
– Что-то не так.
– Что именно?
– А ты не слышишь? Дикий шум! – Она склонила голову набок, напрягая слух. – И этот бардак творится в ЦАПе!
Теперь Хоури и сама услышала. Это был высокий механический гул, будто пошла вразнос древняя промышленная машина.
– Что это?
– Не знаю. – Помолчав, Вольева добавила: – Впрочем, надеюсь, это не то, что я думаю. Идем!
Илиа вытянулась и открыла лючок, расположенный прямо над ее головой. Дождь «корабельной слизи» хлынул на плечи женщин, лестница из легкого металла упала к их ногам. Машинный скрежет многократно усилился. Теперь уже не приходилось сомневаться: источник шума находится в ЦАПе. Там были включены мощные лампы, но освещение казалось неустойчивым, будто в отсеке двигалось нечто огромное, время от времени заслоняя осветительные приборы. И что бы это ни было, перемещалось оно с большой скоростью.
– Илиа, – сказала Хоури, – что-то мне это не нравится.
– Ты в своем мнении не одинока.
Снова зачирикал браслет Вольевой. Та было наклонилась, чтобы получше рассмотреть его, но тут вселенский гром сотряс корабль от кормы до носа. Женщины плюхнулись на пол и заскользили по нему. Хоури уже почти удалось подняться, когда новая волна «корабельной слизи» подкосила ее. Некоторое время она глотала эту слизь – нечто наиболее близкое к дерьму из всего испробованного на ее трудном веку. Вольева схватила ее за локти и помогла встать. Ана кашляла и изо всех сил отплевывалась от слизи, но избавиться от мерзкого вкуса было невозможно.
Браслет Вольевой уже снова светился в красном режиме.
– Какого черта…
– Шаттл! – воскликнула Вольева. – Мы его только что потеряли!
– Что?
– В смысле, он взорвался, – закашлялась Вольева. С ее лица лилась слизь – ей и самой пришлось хлебнуть этой дряни. – Как я поняла, пушке с тайного склада даже не пришлось спихивать его со своей дороги. Все сделало обычное корабельное вооружение – просто расстреляло шаттл.
Невыносимый шум наверху все еще продолжался.
– Все еще хочешь, чтобы я туда пошла?
Вольева кивнула:
– И немедленно. Посадить тебя в кресло – это все, что я сейчас могу предпринять. Не бойся, я буду рядом.
– Нет, ты только послушай ее, – внезапно прорезался голос Мадемуазели. – Как всегда, заставляет тебя сделать то, для чего у самой кишка тонка!
– У нее же нет имплантатов! – во весь голос выкрикнула Хоури.
– Что ты говоришь? – с недоумением спросила Вольева.
– Ничего. – Хоури поставила ногу на нижнюю ступеньку. – Просто послала одну старинную подружку ко всем чертям.
Подошва тут же соскользнула с покрытого слизью железа. Еще одна попытка. Хоури нашла, за что ухватиться, и поставила на ступеньку другую ногу. Ее голова почти достигла узкого лаза, ведущего в ЦАП, до которого оставалось еще метра два.
– Не попадешь ты сюда, – прошипела Мадемуазель. – Я ведь контролирую кресло. И как только твоя голова просунется в ЦАП, кресло тут же наедет и размозжит ее.
– С удовольствием поглядела бы на твою рожу, когда это случится.
– Хоури, неужели ты до сих пор не поняла, что происходит? Потеря головы – самая незначительная из неприятностей, которые тебя ждут!
Теперь лицо Хоури было в нескольких сантиметрах от входа в ЦАП. Она видела, как кресло носится по широким дугам, пересекая из конца в конец все пространство отсека. Оно не было рассчитано на подобную акробатику, и в ноздри била едкая вонь перегоревших проводов.
– Вольева! – крикнула она в лаз. – Ты же возилась тут с чертовой проводкой! Можешь снизу обесточить кресло?
– Отключить кресло от питания? Конечно. Но что нам это даст? Мне ведь нужно, чтобы ты вступила в психический контакт с ЦАПом.
– Чего-нибудь да даст! Пусть эта скотина для начала перестанет скакать по всей комнате!
Наступила пауза, во время которой, как представлялось Хоури, Вольева вспоминала древние схемы электропроводки. Хотя она лично создала ЦАП, с той поры прошло много субъективного времени, а такая простая вещь, как главный кабель питания, надо полагать, не требовала ни ремонта, ни апгрейда.
– Ладно! – наконец-то крикнула Вольева. – Знаю, где проходит главный кабель. Надеюсь, получится его перерубить.
Вольева повернулась и спустя мгновение исчезла из виду. Отсюда все казалось таким простым: отключить энергопитание – пара пустяков! Но что, если придется искать какой-нибудь сложный резак? А времени мало. Нет, у Вольевой наверняка найдется что-нибудь, например тот маленький лазер, которым она срезает пробы с капитана. Она же вечно таскает его с собой.
Мучительные секунды уходили одна за другой, а Хоури все думала об орудиях, медленно вылезающих из корпуса и нацеливающихся куда-то в космос. Впрочем, они уже наверняка наведены на цель – на Ресургем. Теперь накапливают энергию, готовясь спустить с цепи пульсирующую гравитационную смерть.
И вдруг наверху все смолкло.
В ЦАПе – полная тишина и яркий свет. Кресло замерло неподвижно на своих шарнирах – трон, подвешенный внутри элегантной сферической клетки.
Вольева крикнула снизу:
– Хоури, в ЦАПе есть дублирующее энергообеспечение. И оно будет задействовано, как только ЦАП поймет, что в главном кабеле тока нет. Это значит, у тебя в обрез времени, чтобы добраться до кресла.
Хоури выскочила из люка, как чертик из табакерки. Тонкие опоры кресла казались еще более острыми, чем прежде. Она двигалась с предельной быстротой, лавировала между тросами и проводами, перескакивала через шарниры или ныряла под них. Кресло не шевелится, но чем ближе к нему Ана, тем больше будет риска, когда оно придет в движение. Если это случится, думала Хоури, стены моментально станут красными и липкими.
И вот она в кресле. Едва успела пристегнуться, как кресло взвыло и рванулось. Шарниры валили его то назад, то вперед; оно моталось вправо-влево, оно кувыркалось, и Хоури в один миг напрочь утратила ориентацию в пространстве. Движения были такие резкие, что она боялась, как бы не сломалась шея, как бы глаза не выскочили из орбит. И все же рывки явно слабели.
«Она хочет измотать меня, а не убить, – думала Хоури. – Пока что я нужна ей живая».
– Не пытайся совать нос в мои дела, – уговаривала Мадемуазель.
– Боишься, что разрушу твои мерзкие планы?
– Ничего подобного. А не напомнить ли тебе о Похитителе Солнц? Он ведь дожидается, когда придет его очередь сделать ход.
Кресло все еще металось, но его рывки уже не могли мешать мыслительным процессам Хоури.
– А что, если его и на свете-то нет? – сказала она. – Может, это твоя выдумка – еще один рычаг давления на меня?
– Ну, тогда действуй!
Хоури опустила шлем на голову, что существенно уменьшило головокружение. Пальцы легли на кнопку. Оставалось лишь легким нажатием на нее пустить ток и соединить собственную психику с управлением боевыми системами.
– Что, не получается? Это потому, что подсознательно ты веришь мне. Как только подключишься, обратного пути уже не будет!
Хоури попробовала надавить на кнопку и тут же ощутила растущее сопротивление контроля. Но затем, то ли благодаря бессознательному нейромышечному усилию, то ли благодаря тлевшей где-то в отдаленных уголках мозга мысли о необходимости такого поступка, она резко утопила кнопку. ЦАП будто обволок Ану – это ощущение возникало уже тысячи раз в ходе тактических учений. Сначала изменились пространственные параметры. Тело растворилось, его место заняло изображение корабля и ближайшего космического пространства, затем возникла иерархия оперативных ситуаций, они непрерывно обновлялись, предлагали и самостоятельно перепроверяли решения, а также торопливо строили модели-экстраполяции.
И все эти данные ассимилировались в мозгу Хоури.
Орудие с тайного склада уже заняло позицию в нескольких сотнях метров от корпуса корабля. Его рог смотрел прямо по курсу, на Ресургем, – с учетом, как понимала Хоури, незначительных искривлений световых волн, которые возникают при релятивистских скоростях. Вблизи шлюза, из которого вышел в космос этот механизм, на корпусе виднелись угольно-черные пятна – следы сожженного шаттла. Рядом с ними были заметны и вмятины в борту корабля. Хоури ощущала эти повреждения как легкие покалывания, слабевшие по мере того, как за дело брались средства автоматического ремонта. Датчики слежения за силой тяжести улавливали рябь гравитационных волн, исходящих от орудия. Хоури очень хорошо чувствовала периодические, но учащающиеся порывы гравитационного ветра, пронизывающего тело корабля. Должно быть, раскручивались черные дыры внутри орудия, все быстрее неслись по его тору.
И еще Хоури ощущала чье-то присутствие, как будто к ней кто-то принюхивался, причем находясь не снаружи, в космосе, а в самом ЦАПе.
– Похититель Солнц обнаружил твое появление, – шепнула ей Мадемуазель.
– Это не важно. – Хоури уже дотянулась до сознания ЦАПа, просунула свои виртуальные пальцы в кибернетические апертуры. – Я подчиню себе защитные системы корабля. Тут работы на несколько секунд…
Но что-то мешало. Она ощущала артсистемы не так, как во время учений. Они явно не спешили подчиняться ей. Интуиция подсказывала: за эти орудия идет борьба, в которой Ана – всего лишь третий участник.
Мадемуазель – а точнее, ее аватара – пыталась заблокировать орудия на корпусе, чтобы они не открыли огонь по пушке с тайного склада. Что касается последней, то она находилась вне досягаемости Хоури, будучи отгорожена от нее многочисленными файрволлами.
И кто же это сопротивляется Мадемуазели, пытаясь привести штатную корабельную артиллерию в боевую готовность? Надо думать, Похититель Солнц.
Теперь Хоури яснее ощущала его присутствие. Нечто огромное, мощное, но в то же время вынужденное жить невидимкой и изощренно скрывать свои действия, маскируя их обычными потоками информации. Многие годы ему это удавалось, и Вольева даже не подозревала о его существовании на корабле. Но теперь Похитителя Солнц вынудили принимать отчаянные меры, и он уподобился крабу, которого отлив заставил перебегать из укрытия в укрытие.
В Похитителе Солнц не было ничего человеческого. Никаких признаков того, что эта сущность, поселившаяся в ЦАПе, имеет отношение к Земле или является записью сознания какого-либо реального существа. Нет, Похититель Солнц ощущался как чистый разум, будто всегда существовал лишь в виде информационного сгустка и останется таковым на веки вечные. Иначе говоря, он воспринимался как мыслящее ничто, как место, где ничего нет, но которое тем не менее достигло высочайшего уровня организации.
Неужели Ана всерьез обдумывает возможность действовать заодно с ним?
Да. Быть по сему, если это дает шанс остановить Мадемуазель.
– Ты еще можешь отступить, – предупредила Мадемуазель. – Сейчас он занят, не может использовать всю свою силу, чтобы полностью подчинить твое сознание. Но скоро все изменится.
Теперь, по крайней мере, наводка штатных артсистем уже находилась под контролем Хоури, хотя вся эта машинерия работала с большим скрипом. Ана заключила в скобки-целеуказатели пушку с тайного склада, окружив эту громадину потенциальной сферой аннигиляции. Оставалось лишь добиться от Мадемуазели, чтобы она сдала контроль над этой системой, которой нужна была лишь микросекунда, чтобы открыть огонь.
Хоури чувствовала: Мадемуазель слабеет, а она, Хоури, а точнее, Хоури и Похититель Солнц побеждают.
– Не делай этого! Ты не знаешь, что стоит на кону.
– Так просвети же меня, сука! Говори, из-за чего сыр-бор!
Между тем орудие с тайного склада все отдалялось от корабля, а значит, Мадемуазель продолжала его контролировать. Пульсация гравитационного излучения убыстрялась, толчки следовали друг за другом с такой быстротой, что почти сливались. Догадаться, через какое время орудие выстрелит, было нельзя, но Хоури понимала: этот момент может наступить буквально через несколько секунд.
– Слушай, Хоури, – сказала Мадемуазель, – хочешь знать правду?
– Ты чертовски права!
– Тогда крепись. Сейчас ты все поймешь!
И в эту минуту, когда Хоури уже готовилась втянуться в оперативное пространство орудия, она почувствовала, что ее тащат в совершенно другом направлении. И было странное чувство, что этим занимается часть ее самой, – но уже через мгновение оно исчезло.
Они находились на поле недавней битвы, окруженные хамелеофляжными надувными палатками – временными полевыми госпиталями или передовыми командными пунктами. Лазурное небо было чуть подернуто белыми облаками и иссечено вдоль и поперек грязными полосами ракетных выхлопов. Выглядело это так, будто огромный, как мир, осьминог выбросил в стратосферу весь запас чернил из своих желез. На самом деле полосы оставляли многочисленные звенья стреловидных реактивных самолетов. Ниже гудели беспилотные дирижабли, а еще ниже – пузатые транспортные вертолеты. Они сновали у границ лагеря и время от времени садились, чтобы выгрузить бронетранспортеры, пехотинцев, санитарные машины или вооруженных роботов. На зеленом участке в углу лагеря стояли шесть дельтовидных, цельнометаллических, глухо задраенных самолетов на шасси, сверху замаскированных под выжженную солнцем землю. Их ирисовые люки были закрыты.
Хоури споткнулась и упала на жесткую траву. На ней был хамелеофляж, постоянно создающий иллюзию крапчатого хаки. В руках Ана держала автомат с пистолетной рукоятью, подогнанной под ее ладонь. Голову прикрывал шлем, с него свисал двумерный цифровой монокуляр; в данный момент он показывал в условных цветах тепловую картину боевого пространства, передаваемую с дирижабля-разведчика.
– Сюда, пожалуйста.
Кто-то из медиков направил ее в сторону госпитальной палатки. Внутри санитар забрал у Аны автомат, прицепил к нему бирку с фамилией Хоури и поместил в пирамиду, где уже стояли разных моделей орудия убийства – от такого же, как у нее, скромного пулевого оружия до чудовищ, способных одним выстрелом уничтожить целое подразделение. Была там и штуковина, которую лучше не применять против врага, находящегося с тобой на одном континенте.
Передаваемая с дирижаблей картинка смешалась и исчезла под воздействием поля, обеспечивающего палатке радарную невидимость. Освободившейся рукой Хоури убрала монокуляр, тем же движением стряхнув с глаза мокрую от пота прядь волос.
– Хоури, сюда.
Ее провели через перегородку в заднюю часть палатки, в помещение, заполненное больничными койками, ранеными бойцами и тихо гудящими автоматами-санитарами, – склоняясь над пациентами, они казались зелеными лебедями. Снаружи изредка доносился вой истребителей и орудийные залпы, но на эти звуки никто не обращал внимания.
Наконец Хоури привели в крошечный закуток, где не было ничего, кроме письменного стола. Стены были украшены знаменами участников Северной Коалиции, а на столе красовался большой глобус Окраины Неба на бронзовом кронштейне. Глобус был преимущественно геологический, на нем проще было находить равнины и массивы суши, чем бурно оспариваемые политические границы. Впрочем, Хоури на него взглянула лишь мельком, ее внимание тотчас целиком сосредоточилось на человеке, который сидел за столом. Он был одет в военную форму: тускло-оливковый китель с пуговицами сбоку, погоны, внушительный иконостас орденов и медалей Северной Коалиции. Черные блестящие волосы зализаны назад и падают блестящими волнами на плечи.
– Сожалею, что приходится встречаться вот так, – сказал Фазиль. – Но ничего не поделаешь. – Он указал на стул. – Садись, у нас неотложный разговор.
Хоури смутно вспомнилось совсем другое место. Какая-то камера с железными стенами, стул, и хотя в этом воспоминании было нечто тревожное (будто утекало драгоценное время), оно казалось даже более реальным, нежели ее нынешние ощущения. Но потом Фазиль полностью завладел ее вниманием. Он выглядел точно таким, каким помнился Ане, хотя она никак не могла понять, когда же виделась с ним в последний раз. Правда, на его щеке виднелся шрам, вроде незнакомый. Еще он отрастил усы – а может, что-то сделал с теми, которые носил когда-то: раньше была черная щеточка, а теперь рот прячется в щегольских вислых усищах.
Хоури послушно опустилась на стул.
– Она… Мадемуазель боялась, что может дойти до этого, – между тем говорил Фазиль. Его губы еле шевелились, если вообще шевелились – под усами не видно. – Поэтому она приняла кое-какие меры предосторожности. Пока ты находилась на Йеллоустоне, она внедрила в твой мозг серию воспоминаний, добраться до которых очень непросто. Они должны были активизироваться, то есть стать доступными твоему сознанию, только тогда, когда она сочтет это нужным. – Фазиль протянул руку и раскрутил глобус, потом резким движением остановил его. – По правде говоря, процесс открытия доступа к этим воспоминаниям идет уже некоторое время. Ты наверняка помнишь легкий приступ мигрени, случившийся в лифте?
Хоури лихорадочно искала вокруг «якорь». Что-нибудь объективно-реальное, за что можно уцепиться.
– Ты о чем?
– О механизме, – ответил Фазиль, – собранном отчасти из существующих воспоминаний, которые Мадемуазель обнаружила у тебя и нашла подходящими для своих целей. Эта встреча, например. Разве она не напоминает тебе нашу первую встречу, любимая? Только та произошла при высадке десанта на уровне Семьдесят Восемь, в боях за центральные провинции, как раз перед вторым наступлением с красного полуострова. Тебя прислали в мой штаб, так как мне понадобился боец для заброски в тыл противника, знакомый с секторами, которые не контролировали войска южан. Из нас получилась неплохая команда, верно? И не только в военном смысле. – Он нежно погладил усы и снова крутанул глобус. – Конечно, я вызвал тебя сюда, вернее сказать, она вызвала тебя сюда не для того, чтобы предаваться воспоминаниям. Тот факт, что эти воспоминания ожили, означает, что пора открыть для тебя часть правды. Вопрос в том, готова ли ты ее принять.
– Конечно, я… – Хоури оборвала фразу.
В том, что говорил Фазиль, было много странного, но ее больше волновало смутное воспоминание о другом месте, о страшном стуле в какой-то железной комнате. В этом воспоминании было нечто недосказанное, какая-то ошибка таилась в самом процессе раскрытия воспоминания. Казалось, что где бы ни находилась та комната, она – Хоури – обязана быть там, чтобы принять участие в какой-то борьбе, присоединиться к чьему-то сопротивлению. И было ясно, что времени осталось совсем мало и нельзя тратить его на то, что находится у нее перед глазами.
– О, не беспокойся, – сказал Фазиль, видимо без труда читавший ее мысли. – Наш разговор не происходит в реальном времени. Да и в ускоренном времени ЦАПа тоже. С тобой бывало когда-нибудь такое: кто-то будит тебя, но его действия становятся частью твоего сна задолго до того, как ты просыпаешься по-настоящему? Понимаешь, о чем я? Твоя собака лижет тебе лицо, чтобы разбудить, и ты падаешь в море с корабля, и потом кажется, что корабль снился тебе всю ночь. – Фазиль помолчал. – Память, Хоури. Воспоминания откладываются мгновенно. Сон казался реальностью, но он возник внезапно, в тот момент, когда собака стала лизать твое лицо. Ретроспективно сконструировалась ситуация, которую на самом деле ты не переживала.
Упоминание Фазиля о ЦАПе кристаллизовало концепцию стальной комнаты. Хоури еще острее ощутила необходимость оказаться там и принять участие в схватке. Детали по-прежнему были туманны, но Хоури чувствовала важность своего участия в борьбе.
– Мадемуазель, – продолжал Фазиль, – могла почерпнуть множество сведений из твоего прошлого, а многое могла и сочинить, исходя из единичного факта. Но она понимала: для пользы дела следует поместить тебя в такую обстановку, где обсуждение военных проблем покажется совершенно естественным.
– Военных проблем?
– Собственно говоря, войны как таковой. – Фазиль улыбнулся, отчего его усы встопорщились, словно демонстрируя принципы строительства консольных мостов. – Но эта война не из тех, в которых ты участвовала или о которых хотя бы читала. Нет. Боюсь, та война случилась слишком давно. – Фазиль резко встал, одернул китель и поправил ремень. – Пожалуй, нам лучше перейти в конференц-зал.
Глава двенадцатая
Конференц-зал, куда Фазиль привел Хоури, ничем не походил на те, в которых ей доводилось бывать раньше. Он явно был слишком велик для надувных палаток вообще и уж никак не мог поместиться внутри этой. И хотя Хоури имела дело с разными типами моделирующей аппаратуры, ни один из них не смог бы создать картину, которая сейчас открылась ее глазам. Она занимала почти все пространство комнаты шириной примерно двадцать метров и была окружена со всех сторон дорожкой с металлическими перилами.
Это была карта всей Галактики.
То, что, с точки зрения Хоури, делало это изображение невозможным, заключалось в одном-единственном факте: глядя на карту, она воспринимала – то есть видела и каким-то образом усваивала – информацию о каждой звезде в Галактике, от еле теплящихся красных карликов до ярчайших неустойчивых белых супергигантов. И здесь присутствовали не только те звезды, которые можно увидеть, когда на них совершенно случайно падает взгляд. Нет, их было несравненно больше. Но всю Галактику здесь можно было охватить с одного взгляда. Хоури так и восприняла ее – как единое целое.
Она могла запросто сосчитать точное количество звезд в ней!
Их было 466 311 922 811. Пока она считала, один из супергигантов превратился в сверхновую, так что ей пришлось изменить итог.
– Это фокус, – сообщил ей Фазиль. – Кодификация. В Галактике звезд больше, чем клеток в человеческом мозгу: если их запоминать, это заняло бы слишком большую часть ассоциативной памяти. Хотя это не значит, что ощущение всеведения не поддается имитации.
Картина Галактики была столь детальна, что назвать ее картой просто язык не поворачивался. Все звезды были изображены согласно своим качествам: цвет, светимость, размер, бинарность, положение, вращение. И все это отражалось с абсолютной точностью, причем были отмечены еще и области формирования звезд – прозрачные, мягко светящиеся облака конденсированных газов, в которых мерцали угольки эмбрионов будущих светил. Были там и совсем недавно сформированные звезды, окруженные дисками протопланетного материала, а если того хотела Хоури, то открывался вид и на планетные системы, вращающиеся вокруг своих центральных солнц на невероятных скоростях. Были там и совсем старые звезды, уже сбросившие скорлупу своих фотосфер, обогатив ими нищее межзвездное пространство и превратив его в основной протоплазменный резервуар, из которого когда-нибудь родятся будущие поколения звезд, миров и цивилизаций. Были там и останки сверхновых – регулярных и случайных, типичных и нетипичных, расширявшихся по мере охлаждения и излучавших свою энергию в мировое пространство. Иногда в гуще процессов звездной гибели Хоури могла наблюдать появление молодого пульсара, выбрасывающего пучки радиоволн на точных и почти не меняющихся диапазонах, работающего словно часы в каком-нибудь всеми забытом императорском дворце, давным-давно заведенные в последний раз и обреченные тикать, пока их не остановит ледяная вечность. А еще она видела черные дыры. Одна из них (ныне еще спящая) находилась в центре Галактики, окруженная сопутствующими роями обреченных звезд, которые в один прекрасный день по крутым спиралям рухнут в недра дыры и, разрываемые в клочья, дадут пищу для апокалиптического взрыва рентгеновского излучения.
Но не только галактическую астрофизику показывала эта объемная картина. Хоури видела и понимала нечто гораздо большее по мере того, как новые слои воспоминаний ложились на предыдущие. Она узнала, например, что Галактика кишит жизнью, что миллионы культур разбросаны в квазибеспорядке по ее гигантскому, медленно вращающемуся диску.
И все, что она видела, было в прошлом. В далеком-далеком прошлом.
– Таким, – произнес Фазиль, – было состояние Галактики примерно миллиард лет назад. Если считать, что начало Вселенной положено за пятнадцать миллиардов лет до этого, то миллиард – огромный кусок времени, даже по галактической шкале.
Они стояли рядом, склонившись над перилами, украшавшими дорожку, – совсем как влюбленная парочка, остановившаяся на минуту полюбоваться своим отражением в темном пруду с утками.
– Чтобы ты имела более четкое представление, скажу, что миллиард лет назад человечество еще не существовало, – продолжал Фазиль. – Больше того, еще и динозавров не было! Они появились порядка двухсот миллионов лет назад, то есть примерно за одну пятую того периода, о котором мы с тобой говорим. Сейчас у нас тут докембрий. Жизнь на Земле уже есть, но не многоклеточная. Если очень повезет, можно встретить что-нибудь вроде губки. – Фазиль снова поглядел на модель Галактики. – А вот в других местах дела обстояли иначе.
Около миллиона различных цивилизаций (Хоури не была уверена в точности этой цифры, но решила не впадать в детскую педантичность; это как определять возраст человека с точностью до месяца), возникших в разное время, а следовательно, имевших разный возраст, существовали тогда в Галактике. Если верить Фазилю (хотя Хоури лишь частично улавливала ход его рассуждений), Галактика только четыре миллиарда лет назад достигла такого состояния, чтобы в ней могли появиться разумные существа и цивилизации. Но когда эта точка минимальной галактической зрелости была достигнута, и развитие цивилизаций пошло отнюдь не синхронно. В процессе распространения разума некоторые культуры возникли в мирах, где по тем или иным причинам ход эволюции замедлился и отстал от нормы или возникшая жизнь подверглась чрезмерному воздействию природных катастроф.
Так или иначе, через два-три миллиарда лет после появления жизни на тех или иных планетах некоторые из цивилизаций вошли в эру космических перелетов. По достижении этой точки развития многие из них расползлись по всей Галактике, хотя, разумеется, были и такие домоседы, которые предпочитали колонизировать лишь собственные солнечные системы, а некоторые даже ограничивались спутниками своей планеты. Обычно же темп продвижения по Галактике был достаточно быстрым: средняя скорость составляла от одной десятой до одной сотой скорости света. Это может показаться медленным, но на самом деле скорость была потрясающая, учитывая, что разумной жизни исполнился всего миллиард лет, а диаметр Галактики равнялся ста тысячам световых лет. Если бы не всякого рода препятствия, то любой народ, обладавший космическими кораблями, мог бы стать доминирующим в Галактике за сравнительно короткое время – каких-нибудь несколько миллионов лет. И возможно, что если бы такое на самом деле случилось, то есть установилось бы политическое господство одной цивилизации, то дела пошли бы совсем иначе.
На самом же деле первая космическая цивилизация имела очень малую скорость экспансии, и она столкнулась с экспансионистской волной второй цивилизации. Та, хоть и была моложе, не уступала первой по технологическому уровню и вполне была способна при необходимости стать агрессивной. За неимением лучшего термина их отношения можно назвать галактической войной. Там, где обе расширяющиеся империи сталкивались, возникали сильнейшие трения, и культуры с грохотом крушили друг друга, как огромные тектонические плиты. А вскоре возникла третья, а там и четвертая силы, которые тоже были вовлечены в конфликт. Закономерно, что в свалку в конце концов оказалось втянуто несколько тысяч космических цивилизаций.
Именовалась эта война по-разному на тысячах языков ее участников. Некоторые названия едва ли могут быть адекватно переведены на современные человеческие языки. Но несколько участников боевых действий назвали ее почти одинаково: со скидкой на трудности перевода и взаимопонимания это что-то вроде Войны Рассвета.
Война охватила всю нашу Галактику и еще две сателлитных, вращавшихся вокруг Млечного Пути. В нее втянулись не только отдельные планеты, но и целые солнечные системы, созвездия и спиральные рукава. Хоури поняла, что следы этих сражений видны еще и сегодня, надо лишь знать, где их искать. Последствия войны обнаруживаются в виде аномальных концентраций погасших звезд в некоторых районах Галактики или в появлении странных сочетаний еще горящих звезд, расположенных, например, в виде строгих цепочек. На многие десятки световых лет тянутся полосы обломков от гигантских систем вооружений. Есть громадные объемы пустоты, где должны быть звезды, а по законам динамики – формирования солнечных систем и планеты, но там нет ничего, кроме холодных обломков и прочего космического мусора. Война Рассвета длилась долго – дольше, чем эволюционные процессы самых горячих звезд. Впрочем, если сравнивать с жизнью Вселенной, то война не очень уж долга – так, слегка исказивший Галактику спазм.
Могло случиться, что в Войне Рассвета не осталось бы победителя. Хотя по меркам Вселенной она была не такой уж долгой, но с точки зрения разумных существ длилась бесконечно. Сотни их видов за это время появились и успели исчезнуть, погибнув или изменившись до неузнаваемости при ассимиляции. Некоторые уподобились машинам, другие описали, так сказать, круг в обратном направлении, то есть из машин превратились в органические субстанции. Третьи сублимировались и полностью сгинули с полей сражений. Еще кое-кто превратил свое тело и дух в информационную матрицу и нашел вечное убежище в тщательно оберегаемых компьютерных пространствах. Были и такие, которые уничтожали сами себя.
И все же одна цивилизация вышла из горнила войны окрепшей. Возможно, ей посчастливилось оказаться среди самых малозначительных участников войны, и, пострадав меньше других, она превратилась в мощную силу, восседающую на руинах Галактики. А может быть, эта цивилизация развилась из коалиции нескольких по горло сытых войной видов. Все это, впрочем, значения не имеет, так как сами эти существа, надо думать, о своем происхождении ничего не ведали. Были они – во всяком случае, тогда – гибридом машин и химериков, с примесью каких-то местных позвоночных. Они даже не удосужились придумать себе постоянное имя.
– Но все же, – сказал Фазиль, – имя они получили, нравится оно им или нет.
Хоури поглядела на мужа. Пока он излагал ей историю Войны Рассвета, она ухитрилась узнать кое-что о месте своего пребывания и о нереальности происходящего. То, что Фазиль сказал о Мадемуазели, наконец-то соединилось с какими-то задержавшимися в разуме Хоури воспоминаниями об истинном настоящем. Теперь она почти ясно представляла себе ЦАП, знала, что сцена, в которой против воли участвует, этот искаженный обрывок прошлого, – всего лишь интерлюдия. А мужчина – вовсе не Фазиль. Это просто реконструкция. Правда, он мало отличается внешне от Фазиля, каким она его помнит.
– И как же их назвали? – спросила она.
Он помолчал, прежде чем дать ответ, а заговорил уже с театральной серьезностью.
– Ингибиторы. И на то была причина, которая вскоре стала очевидной.
И он объяснил Ане, объяснил простыми словами, чтобы лучше дошло. Знание обрушилось на Хоури холодной и безжалостной лавиной – и она поняла, что никогда не сможет забыть услышанное. Поняла она и кое-что еще – то, что, возможно, являлось главным содержанием всего урока. Она поняла, почему Силвест должен умереть.
И почему, если при этом необходимо погубить планету, такая цена не будет непомерной.
Охрана явилась как раз в тот момент, когда Силвест погрузился в сон без сновидений. Последняя операция изнурила его.
– Собирайся, соня, – сказал тот, что повыше, – здоровяк с вислыми седыми усами.
– Зачем вы пришли?
– Так мы и согласимся испортить сюрприз, – сказал второй, похожий на хорька, поигрывая винтовкой.
Его повели какой-то нарочно запутанной дорогой: слишком много поворотов, чтобы можно было принять это за случайность. Своей цели охранники добились быстро – подконвойный напрочь потерял ориентацию. Сектор, куда доставили Силвеста, показался ему незнакомым. Это была или старая часть Мантеля, перестроенная людьми Слуки, или совсем новая группа тоннелей, прорытых уже после захвата города. Какое-то время Силвест думал, не переселяют ли его, но это казалось маловероятным: одежда осталась в камере, и там совсем недавно сменили постельное белье. Фолкендер говорил о возможности изменения статуса Силвеста в связи с какими-то визитерами, о которых он упомянул вскользь.
Однако, как вскоре убедился Силвест, план Слуки остался прежним.
Комната, в которой он оказался, была такой же спартанской, как и его камера. Точная копия, начиная от голых стен и заканчивая лючком в двери для доставки пищи.
И все то же губительное для надежды ощущение, что стены невероятно толсты, а тоннель уходит в самую глубь горы. Все так похоже, что подумалось даже: его заставили пройти на полусогнутых по круговому тоннелю, в результате чего он очутился в своей прежней камере. От них и не такого можно ждать… Ладно, не все ли равно? Будем считать это прогулкой или физическим упражнением.
Но как только Силвест пригляделся, ему стало ясно, что комната другая. На постели сидела Паскаль, и, когда жена подняла глаза, он понял, что она удивлена ничуть не меньше его самого.
– У вас ровно час, – сказал усатый, хлопнув своего напарника по спине.
Оба вышли и тут же заперли дверь.
Последний раз, когда Силвест видел Паскаль, она была в свадебном платье, волосы уложены блестящими пурпурными волнами, и ее окружал целый рой иллюзорных фей и волшебников. С равным успехом все это могло бы и присниться Силвесту. Теперь на ней был комбинезон – такой же грязный и не по размеру, как и на нем самом. Стрижка под горшок, под глазами то ли круги от бессонницы, то ли синяки – может быть, и то и другое. Она казалась тоньше и меньше ростом, чем помнилось ему, – наверное, потому, что сутулилась. Ноги босые… а белая пустота комнаты кажется такой огромной.
Силвест не помнил, было ли время, когда Паскаль казалась такой хрупкой и такой прекрасной. Ему даже трудно было поверить, что это его жена. Он хорошо помнил ночь первого мятежа. Паскаль ждала его в раскопе со своими бесчисленными вопросами, которые позже сплетутся в главный: кто же он на самом деле? Что он мог совершить и что совершил? Ему казался невероятным поток событий, который свел их вместе в этой самой одинокой из комнат.
– Они все время твердили мне, что ты жива, – шепнул Силвест. – А я боялся им поверить.
– А мне сказали, что ты ранен, – отозвалась Паскаль. Ее голос был тих, будто она боялась стряхнуть дремоту, нарушив тишину. – Они не хотели сказать, что именно с тобой произошло, а я боялась расспрашивать, допуская, что они могут сказать и правду.
– Меня ослепили, – сообщил Силвест, впервые после операции трогая твердую поверхность глаз.
Вместо взрыва боли, сравнимого со взрывом сверхновой, к чему он уже привык, появился лишь туман тошноты, который исчез, как только он убрал пальцы.
– Но сейчас ты видишь?
– Да. И если по правде, то ты – главное, ради чего стоит иметь зрение.
Она вскочила с кровати и бросилась к нему на шею, обвила ногой его ноги. Силвест ощутил ее легкость и хрупкость – было страшно ответить объятием; казалось, можно запросто раздавить. И все же он крепко прижал Паскаль к себе, и она ответила тем же, хотя тоже, видимо, опасалась нанести ему какой-то вред, будто каждый из них не был уверен, что перед ним не призрак. Они обнимались так долго – целые часы, куда больше, чем им было отпущено. И вовсе не потому, что время тянулось медленно, а потому, что оно просто перестало играть самомалейшую роль. Теперь оно подчинялось им, его можно было укорачивать или удлинять простым усилием воли.
Силвест жадно пил ее красоту, тогда как она искала нечто человеческое в пустоте его механических глаз. А ведь было время, когда Паскаль боялась даже мельком коснуться взглядом его лица. Теперь это время кануло в бездну. Силвесту же никогда не составляло труда проникать в глубину глаз Паскаль, поскольку она не стереглась, не задумывалась, что он там ищет. Но сейчас ему хотелось, чтобы она поняла, почему он так пристально вглядывается в ее лицо. Потому что страстно хочет, чтобы она испытала радость, догадавшись, что он считает ее такой пленительной и пьянящей.
И вот они уже целуются, вот, спотыкаясь и не размыкая объятий, идут к постели. Через минуту тюремные комбинезоны лежат грязной грудой на полу. Силвест подумал, что за ними, возможно, наблюдают. Это было не исключено, даже вероятно. Но, как оказалось, не имело ни малейшего значения. В течение этого часа, который им дали, кроме них с Паскаль, во всем мире не существует никого. Стены как будто раздвинулись до бесконечности; ничто не отделяло их от Вселенной. Они занимались любовью уже не впервые, хотя раньше это случалось нечасто – трудно было найти возможность уединиться. Теперь же – и при этой мысли Силвест чуть не расхохотался – они муж и жена, им не надо больше прятаться! Не надо прятаться – но они не могут дарить друг другу интимные ласки в любой момент, когда захотят. Силвест даже ощутил за собой вину, причина которой была непонятна. Уже потом, когда он лежал, спрятав лицо на груди Паскаль, ему стало ясно, откуда это чувство. Дело в том, что между ними осталось недосказанное, им надо открыть друг другу так много, а они тратят драгоценное время на обмен телесным жаром. Но Силвест знал: так и должно быть.
– Жалко, что все так быстро кончается, – произнес он, когда чувство времени вернулось к нему.
Сколько еще осталось минут от подаренного часа?
– В последний раз, когда мы были вместе, – заговорила Паскаль, – ты мне сказал кое-что.
– Да, о Карине Лефевр. Я не мог больше от тебя это скрывать, понимаешь? Это может показаться глупым, но я ведь думал тогда, что жить мне осталось минуты. Необходимо было поделиться с тобой. Да хоть с кем-нибудь! То, что я держал в себе столько лет…
Бедро Паскаль казалось ледяным. Она провела ладонью по его груди, словно старалась запомнить ее рельеф.
– Что бы там ни случилось, ни я, ни кто другой не вправе судить тебя.
– Но ведь я струсил!
– Нет, то была не трусость. Просто инстинкт самосохранения. Ты находился в самом страшном месте Вселенной, Дэн, не забывай этого. Филип Ласкаль не трансформировал свой мозг у жонглеров образами; ты помнишь, чем это кончилось. То, что ты вообще сохранил рассудок, уже доказывает твою смелость. Ведь безумие было для тебя куда более легким выходом.
– Но она же могла выжить! Черт побери, даже оставив ее умирать, я мог бы потом хоть частично облегчить свою вину, если бы нашел смелость рассказать всю правду! Это послужило бы своего рода искуплением. Бог свидетель, Карина заслуживала лучшего, а я погубил ее, да еще и оболгал.
– Ты не убивал. Убила завеса.
– Я даже в этом не уверен.
– О чем ты?
Он повернулся на бок, вглядываясь в лицо Паскаль. Когда-то его зрение имело свойство сохранять прочные отпечатки увиденного.
– Я хочу сказать, – сказал Силвест, – что не знаю, действительно ли она погибла там. Во всяком случае, не знал тогда. Сам-то я выжил, хоть и потерял свойства, полученные от жонглеров. А что, если и она спаслась, как спасся я? Ее шансы были выше, чем мои, хотя и ненамного. Что, если ей просто не удалось известить меня о своем спасении? Ее могло унести далеко от завесы, прежде чем я сам вырвался оттуда. Я же, когда починил субсветовик, и не подумал искать ее. Мне и в голову не пришло, что она могла выжить.
– По очень весомой причине, – ответила ему Паскаль. – Она погибла. Ты можешь критиковать свои действия сейчас, но тогда интуиция подсказала тебе, что она мертва. Ведь если бы она не умерла, то наверняка нашла бы способ связаться с тобой.
– В этом я не уверен. Мне-то связаться не удалось.
– Тогда перестань думать об этом. Иначе никогда не расстанешься с прошлым.
– Слушай! – воскликнул он, вспомнив слова Фолкендера. – Ты говорила с кем-нибудь, кроме тюремщиков? Например, со Слукой?
Читать бесплатно другие книги:
