Уроки дыхания Тайлер Энн

Глава 1

Мэгги и Айре Моран нужно было поехать на похороны в Дир-Лик, штат Пенсильвания. Умер муж школьной подруги Мэгги. Дир-Лик стоял на узком провинциальном шоссе милях в девяноста от Балтимора, похороны были назначены на десять тридцать субботнего утра; значит, выехать следовало, решил Айра, около восьми. Настроение из-за этого было у него сварливым – Айра был не из ранних пташек. К тому же суббота – самый бойкий в его работе день, а замену себе не найти. Да еще и машина находилась на станции техобслуживания. Машина нуждалась в серьезном ремонте, и получить ее назад раньше восьми часов субботнего утра (время, когда открывалась станция) было никак нельзя. Айра сказал, что, может, им лучше просто-напросто никуда не ехать, но Мэгги ответила: надо. Она и Серина дружили с младенчества. Или почти с младенчества – сорок два года, начиная с первого класса школы мисс Киммель.

Подняться они собирались в семь, однако Мэгги неправильно поставила будильник, и оба проспали. Одеваться пришлось второпях, а на завтрак обойтись наспех заваренным кофе и хлопьями. Проглотив их, Айра пешком отправился в свою мастерскую, чтобы прилепить к двери записку для клиентов, а Мэгги пошла за машиной. Она надела лучшее свое платье, синее с белым рисунком и рукавами наподобие пелерины, и новенькие черные туфли-лодочки – похороны все-таки. Каблуки у туфель были не очень высокие, тем не менее быстро идти не позволяли: Мэгги больше привыкла к каучуковым подошвам. А тут еще колготки как-то перекосились в промежности, отчего шажки ей приходилось делать мелкие, неестественно ровные, и по тротуару она продвигалась, точно какая-нибудь коренастая заводная игрушка.

На ее счастье, станция находилась всего в нескольких кварталах от дома. В этой части города все было перемешано – небольшие каркасные дома, такие же, как у Моранов, а рядом ателье фотографов-портретистов, маленькая, способная обслужить лишь одну клиентку за раз парикмахерская, водительская школа и ортопедическая клиника. Но погода была чудесная: теплый, солнечный сентябрьский денек, и ветерок такой приятный – в самый раз, чтобы освежить Мэгги лицо. Она шла, приглаживая свою челку, которая все норовила закурчавиться и обратиться в вихор. Шла, сжимая под мышкой нарядную сумочку. Шла, потом повернула налево – вот и станция, «Кузов и Крылья». Облупившаяся зеленая дверь уже поднята, за ней, в пещерном нутре, стоит резкий запах краски, наводящий на мысль о лаке для ногтей.

Чек у Мэгги был заготовлен заранее, управляющий сказал, что ключи в машине, ничто ее не задерживало. Автомобиль – пожилой серовато-синий «додж» – стоял у задней стены гаража. Выглядел он лучше, чем в последние несколько лет: задний бампер выпрямлен, покореженная крышка багажника отрихтована, с полдюжины вмятин тоже, пятна ржавчины на дверцах закрашены. Айра прав: в конце концов, покупать новую машину им ни к чему. Мэгги уселась за руль, включила зажигание, и тут же заработало радио – «АМ Балтимор» Мела Спрюса, ток-шоу «Звоните – отвечаем». Ладно, пусть немного поработает. Она подправила сиденье – кто-то, выше Мэгги, слишком отодвинул его назад, – наклонила слегка зеркальце заднего вида. Собственное лицо уставилось на нее, круглое, чуть лоснящееся, с некоторой неуверенностью и как будто тревогой в голубых глазах, хотя на самом деле она всего лишь прищурилась, чтобы лучше видеть в полумраке. Включив передачу, Мэгги плавно поплыла к выезду на улицу, рядом с которым стоял, мрачно созерцая прикрепленную к двери его офиса доску извещений, хозяин станции.

Сегодня на «АМ Балтимор» обсуждался вопрос: «Что делает брак идеальным?» Позвонившая в студию женщина сказала: общность интересов. «Типа, когда вы смотрите по телику одни программы», – пояснила она. Мэгги вопрос об идеальном браке интересовал меньше всего, она уж двадцать восемь лет как замужем. Опустив стекло, Мэгги крикнула: «Ну, пока!» – и хозяин станции оторвал взгляд от доски.

Мягкий голос сказал по радио: «А я вот снова замуж собралась. В первый раз вышла по любви. По настоящей искренней любви, и ничего из этого не получилось. В следующую субботу выйду ради уверенности в завтрашнем дне».

Мэгги взглянула на шкалу настройки и спросила:

– Фиона?

Она собиралась нажать на тормоз, а нажала на акселератор и вылетела из гаража на улицу. Накативший слева фургон «Пепси» вмазался в ее переднее левое крыло – единственную часть машины, с которой ничего хоть в малой мере дурного до сих пор не происходило.

В далеком детстве Мэгги играла с братьями в бейсбол и, если ей случалось пораниться, уверяла их, что все у нее хорошо, потому что боялась, как бы они не выкинули ее из игры. Собиралась с силами и бегала, не прихрамывая, несмотря на мучительную боль в колене. Теперь она вспомнила об этом, и когда хозяин станции подбежал к ней с криком: «Какого… Вы целы?» – Мэгги, величаво глядя вперед, ответила: «Разумеется. А почему вы спрашиваете?» – и отъехала еще до того, как водитель «Пепси» выбрался из кабины. Судя по его лицу, с ним тоже все было в порядке. Однако, сказать по правде, крыло издавало весьма неприятный звук, примерно как пустая консервная банка, когда ее волокут по гравию, и потому, свернув за угол (двое мужчин, один чесал в затылке, другой размахивал руками, исчезли из зеркальца заднего вида), Мэгги остановилась. Фионы в эфире больше не было. Вместо нее какая-то женщина скрипучим тенором проводила сравнительный анализ своих пятерых мужей. Мэгги выключила двигатель и вышла из машины. Причину неприятного шума она обнаружила сразу: крыло вдавилось внутрь и цепляло покрышку – удивительно, что колесо вообще вертелось. Мэгги присела на бордюрный камень, взялась обеими руками за край крыла и потянула его на себя. (И вспомнила, как сидела на корточках в высокой траве дальнего поля и воровато, наморщась, отлепляла штанину джинсов от окровавленного колена.) Несколько хлопьев серовато-синей краски упали на подол платья. Кто-то прошел за ее спиной по тротуару, однако она, притворившись, что ничего не замечает, снова потянула крыло. На сей раз оно поддалось – не так чтобы очень, но от покрышки отлипло, и Мэгги встала и отряхнула руки. Потом снова забралась в машину, но примерно минуту просто сидела в ней. «Фиона!» – повторила она. А когда запустила двигатель, радио уже рассказывало что-то о банковских ссудах, и Мэгги его выключила.

Айра ждал ее перед своей мастерской, непривычный и странно франтоватый в темно-синем костюме. Над ним покачивалась на ветерке железная вывеска: БАГЕТНАЯ МАСТЕРСКАЯ СЭМА. РАМЫ, ПАСПАРТУ. ПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ ОФРМЛЕНИЕ ВАШИХ ВЫШИВОК. Сэм был отцом Айры, но с тех пор, как обзавелся тридцать лет назад «слабым сердцем», бизнеса своего и пальцем не коснулся. Мэгги всегда брала «слабое сердце» в кавычки. И подчеркнуто игнорировала окна расположенной над мастерской квартиры, где Сэм влачил в тесноте свои праздные, брюзгливые дни в обществе двух сестер Айры. Наверное, он стоял сейчас у одного из окон, наблюдая за Мэгги. Она притормозила у бордюра и переползла на пассажирское сиденье.

Подходя к машине, Айра внимательно осматривал ее. Для начала он с довольством и одобрением окинул взглядом капот, однако, увидев левое крыло, остановился. Длинное, худое, оливковое лицо его вытянулось. Глаза, и без того настолько прищуренные, что трудно было сказать черные они или просто темно-карие, превратились в озадаченные, уставившиеся вниз щелки. Он открыл дверцу, сел и направил на Мэгги полный печали взгляд.

– Непредвиденная ситуация, – сказала Мэгги.

– Всего лишь между автостанцией и мастерской?

– Я услышала по радио Фиону.

– Каких-то пять кварталов! Всего-навсего пять или шесть.

– Айра, Фиона выходит замуж.

Машину он из головы выбросил, с облегчением отметила она. У него даже лоб разгладился. Несколько мгновений он смотрел на Мэгги, а потом спросил:

– Какая Фиона?

– Твоя сноха, Айра. Ты много Фион знаешь? Фиона, мать твоей единственной внучки, выходит замуж за какого-то совершенно неизвестного человека ради уверенности в завтрашнем дне.

Айра сдвинул сиденье назад и отъехал от бордюра. Казалось, он к чему-то прислушивался – возможно, к стуку колеса. Но, по-видимому, с крылом она надрывалась не зря.

– Где ты об этом услышала? – спросил он.

– По радио, пока вела машину.

– Теперь о таких штуках по радио объявляют?

– Она позвонила в студию.

– Ну, если хочешь знать мое мнение, это свидетельствует о… несколько завышенной самооценке, – сказал Айра.

– Да нет, она просто… и потом Фиона сказала, что Джесси – единственный, кого она любила по-настоящему.

– Так прямо по радио и сказала?

– Это же ток-шоу.

– Не понимаю я, почему нынче каждый норовит раздеться догола на глазах у публики, – сказал Айра.

– Как по-твоему, Джесси мог ее услышать? – спросила Мэгги. До сих пор ей это в голову не приходило.

– Джесси? В такое-то время? Да если он просыпается до полудня, так уже праздник.

С этим Мэгги спорить не стала, хоть и могла бы. На самом деле Джесси вставал рано, к тому же он по субботам работал. Айра просто хотел сказать, что Джесси лентяй, и вообще относился к сыну куда суровее, чем Мэгги. Не желал видеть даже половины его достоинств. Мэгги смотрела вперед, на скользившие мимо дома и магазины, на редких пешеходов с собаками. Нынешнее лето было самым сухим на ее памяти, тротуары белели, точно намазанные известкой. И в воздухе словно кисея повисла. Перед «Бакалеей для бедных» мальчик нежно протирал тряпочкой спицы своего велосипеда.

– Значит, ты выехала на Эмпри-стрит, – сказал Айра.

– Ммм.

– Там расположена станция.

– Ну да, на Эмпри-стрит.

– Потом направо на Даймлер…

Он снова вернулся к крылу. Мэгги сказала:

– Все случилось, когда я выехала из гаража.

– Ты хочешь сказать, прямо там? Перед станцией?

– Хотела нажать на тормоз, а нажала на газ.

– Это как же?

– Просто услышала по радио Фиону и перепугалась.

– Я к тому, Мэгги, что о педали тормоза человеку и думать-то не приходится. Ты водишь машину с шестнадцати лет. Как же ты могла перепутать тормоз с газом?

– Ну вот перепутала, Айра. Тебя это устроит? Испугалась и перепутала. И хватит об этом.

– Я хотел сказать, что нажать на тормоз – это более-менее рефлекс.

– Если для тебя это так важно, оплати починку из моего жалованья.

Тут уж ему пришлось прикусить язык. Мэгги видела, он собирался сказать что-то, да передумал: жалованье-то у нее было смешное. Она ухаживала за стариками в доме престарелых.

Если бы нас предупредили пораньше, думала Мэгги, я бы хоть в машине прибралась. Приборная доска была завалена корешками парковочных квитанций; пол усеивали банки из-под прохладительных напитков и бумажные салфетки; под бардачком свисали петли черного и красного проводов. Зацепи их, перекрещивая ноги, – и отключишь радио. Она считала, что этим следовало заняться Айре. Мужчины, куда бы они ни попали, непонятно как сразу обрастают проводами, кабелями, изолентами. Иногда и сами того не замечая.

Машина уже ехала по Белэр-роуд на север. Окрестные виды постепенно менялись, спортивные площадки и кладбища чередовались со скоплениями небольших предприятий – винных магазинов, пиццерий, маленьких темных баров и кабачков, обращенных в карликов огромными тарелками антенн на их крышах. А следом вновь внезапно появлялась спортивная площадка. Движение с каждой минутой становилось плотнее. Все куда-то ехали в праздничном, не сомневалась Мэгги, подобающем субботнему утру настроении. В большинстве машин задние сиденья занимали дети. Время уроков гимнастики и бейсбольных тренировок.

– Пару дней назад, – сообщила Мэгги, – я умудрилась забыть выражение «совместная машина».

– А зачем тебе его было помнить? – спросил Айра.

– Вот и я про то же.

– Пардон?

– Я говорю о том, как летит время. Я хотела сказать одному пациенту, что его дочь сегодня не приедет. Сказала: «Сегодня ее очередь водить, э-э…» – и не смогла вспомнить, как это называется. А кажется, я только вчера везла Джесси на матч или в хоккейный лагерь, а Дэйзи – на слет девочек-скаутов… Господи, да я целые субботы за рулем проводила!

– Кстати, о руле, – сказал Айра. – Ты в другую машину врезалась? Или просто в телеграфный столб?

Мэгги рылась в сумочке, отыскивая солнечные очки.

– В фургон, – сказала она.

– О господи. Сильно его покорежила?

– Не обратила внимания.

– Не обратила внимания.

– Просто не остановилась, чтобы посмотреть.

Она надела очки, поморгала. Краски померкли, все стало более изысканным.

– Мэгги, ты скрылась с места аварии?

– Да какая там авария! Обычное мелкое… ну, происшествие, такие случаются сплошь и рядом.

– Так, давай посмотрим, правильно ли я все понял, – сказал Айра. – Значит, ты вылетаешь из гаража, врезаешься в фургон и катишь дальше.

– Нет, это фургон в меня врезался.

– Но виновата была ты.

– Ну да, наверное, раз уж тебе непременно нужны виноватые.

– И ты просто уехала.

– Да.

Он замолчал. Добра это молчание не предвещало.

– Это был здоровенный фургон «Пепси», – сказала Мэгги. – Практически танк бронированный! На нем и царапины не осталось, даже не сомневаюсь.

– Ты ведь не проверяла.

– Я боялась опоздать, – пояснила Мэгги. – Ты же сам твердил, что нам нужен запас времени.

– Ты понимаешь, что на станции есть твое имя и адрес, не так ли? Все, что нужно водителю, – спросить их. Когда мы вернемся, у двери нас будет поджидать полицейский.

– Айра, ты не мог бы оставить эту тему? – спросила Мэгги. – Мне и без того есть о чем подумать. Я еду на похороны мужа моей самой старой, самой близкой подруги, Серине с чем только сейчас справляться не приходится, а нас с ней целый штат разделяет. А тут я еще слышу по радио о предстоящем замужестве Фионы, хотя и ежу понятно, что они с Джесси по-прежнему любят друг друга. Всегда любили, не переставали любить, просто им почему-то не удается, ну, достучаться друг до друга. Мало того, моей единственной внучке придется вдруг прилаживаться к новоиспеченному отчиму. Мы с ней словно разлетаемся в разные стороны! Все мои подруги, все родственники улетают от меня, как… как в расширяющейся вселенной или еще где. Мы больше не увидим нашу девочку, хоть это ты понимаешь?

– Да мы ее и так не видим, – кротко ответил Айра. И остановился на красный свет.

– Откуда нам знать, может, этот ее новый муж – растлитель малолетних, – сказала Мэгги.

– Уверен, что Фиона выбрала бы кого-нибудь получше, Мэгги.

Она бросила на мужа косой взгляд. (Хорошо отзываться о Фионе – это на него не походило.) Айра смотрел на светофор. От уголков его прищуренных глаз расходились морщинки.

– Ну разумеется, она постаралась бы сделать выбор получше, – настороженно произнесла Мэгги, – но ведь даже самая разумная на свете женщина не способна предвидеть все проблемы до одной. Может быть, он такой, знаешь, вкрадчивый и льстивый. И будет ласков с Лерой – пока не пролезет в семью.

Светофор переключился. Айра повел машину дальше.

– Лерой, – задумчиво произнесла Мэгги. – Как по-твоему, сможем мы когда-нибудь привыкнуть к этому имени? Звучит совсем по-мальчишески. Такие имена у футболистов бывают. А как они его произносят: Лии-рой. Совершенно по-деревенски.

– Ты прихватила карту, которую я оставил на кухонном столе? – спросил Айра.

– Я иногда думаю, что нам следует просто начать произносить его по-нашему, – сказала Мэгги. – Ле-рой.

И призадумалась.

– Карта, Мэгги. Ты взяла ее?

– Она у меня в сумочке. Ле Руа. – На сей раз она произнесла «Р» с французской раскатистостью.

– Как-то не похоже, что нам теперь удастся часто общаться с ней, – сказал Айра.

– А стоило бы. Мы могли бы навестить ее сегодня под вечер.

– Как это?

– Ты же знаешь, где они живут – в Картуиле, Пенсильвания. Практически по пути к Дир-Лику. – Мэгги копалась в сумочке. – Мы могли бы побыть на похоронах, понимаешь? – а потом… Да где же эта карта? Побыть на похоронах, а потом поехать по Первому шоссе к… Знаешь, похоже, карту я все-таки не взяла.

– Отлично, Мэгги.

– Наверное, оставила на столе.

– Я же спросил у тея, когда мы собирались, помнишь? Сказал: «Карту ты возьмешь или я?» И ты ответила: «Я. Положу ее в сумочку».

– Просто не понимаю, почему ты из-за нее такой шум поднимаешь, – сказала Мэгги. – Нам только одно и требуется – следить за дорожными знаками, а с этим кто угодно справится.

– Все немного сложнее, – ответил Айра.

– Кроме того, у нас есть указания, которые Серина дала мне по телефону.

– Мэгги. Ты действительно веришь, что указания Серины способны привести нас туда, куда мы должны попасть? Ха! Да мы скорее в Канаду заедем. Или в Аризону!

– Послушай, не надо так волноваться по пустякам.

– И никогда больше не увидим нашего дома, – пообещал Айра.

Мэгги вытряхнула из сумочки свой бумажник, пакетик салфеток «клинекс».

– По милости Серины мы на ее собственный свадебный обед опоздали, помнишь? – сказал Айра. – Нам пришлось целый час искать тот дурацкий банкетный зальчик.

– Нет, ну правда, Айра, ты всегда говоришь так, будто все женщины – пустоголовые болтуньи. – Поиски в сумочке Мэгги прекратила, ясно было, что и указаний Серины там нет. И добавила: – Я думаю о том, как облегчить Фионе жизнь. Мы могли бы взять девочку к себе.

– К себе?

– На медовый месяц.

Айра бросил на нее взгляд, которого она не поняла.

– Она выходит замуж в следующую субботу, – объяснила Мэгги. – Нельзя же ехать в свадебное путешествие с семилетним ребенком.

Айра по-прежнему молчал.

Они уже миновали городскую черту, домов вокруг стало меньше. Проехали стоянку подержанных машин, реденькую рощицу, торговый пассаж с несколькими разбросанными по бетонной пустоши автомобилями ранних пташек. Айра начал насвистывать. Мэгги перестала теребить ремень сумочки и сидела неподвижно.

Бывали времена, когда Айра и десятка слов за день не произносил, а если и говорил что-то, понять, о чем он думает, было невозможно. Человеком он был замкнутым и нелюдимым – самый серьезный его недостаток. Но при этом не понимал, что его насвистывание способно много чего о нем рассказать. Однажды – не самый приятный пример – после жуткой ссоры в ранние еще дни их супружества они более-менее помирились, и Айра отправился на работу, насвистывая песенку, которую Мэгги узнала не сразу. Слова она вспомнила только потом. Уж так ли крепко я люблю, как любил тогда…[1]

Впрочем, нередко ассоциация оказывалась тривиальной, отчасти случайной – тот же «Этот старый дом» исполнялся при мелком ремонте, а «Монтер из Вичито», когда Айра привозил из прачечной белье. А «Колдуй, колдуй, вуду…»[2] бессознательно насвистывалась через пять минут после того, как он обходил оставленную собакой на тротуаре кучу. Но разумеется, бывало, что он свистел и нечто неизвестное Мэгги. Вот, скажем, сейчас: что-то тихое, проникновенное, такое передают по балтиморскому радио. Хотя, возможно, он просто услышал эту песенку, когда брился, и тогда она вообще ничего не значит.

Песня Пэтси Клайн, вот что это такое. «Чокнутая» Пэтси Клайн.

Мэгги резко выпрямилась и заявила:

– Совершенно нормальные люди присматривают за своими внуками, Айра Моран.

Он даже испугался слегка.

– Держат их у себя месяцами. Берут в дом на целое лето, – продолжала она.

Айра ответил:

– Но в гости без предупреждения все-таки не приезжают.

– Еще как приезжают!

– Энн Ландерс[3] считает такие визиты неразумными, – сказал он.

Энн Ландерс, его личная героиня.

– И потом, мы же не кровные родственники, – продолжал Айра. – Мы теперь Фионе вообще никто.

– Мы дед и бабушка Лерой и останемся ими до самой смерти, – отрезала Мэгги.

Айра промолчал.

Этот участок дороги отличался редкой бестолковщиной. Чего на нем только не было – там закусочная барбекю, тут выставка-продажа плавательных бассейнов. На обочине стоял нагруженный тыквами пикап. ВСЕ, ЧТО СМОЖЕТЕ УНЕСТИ, ЗА 1,5 ДОЛЛАРА, – было написано от руки на листе картона. Тыквы напомнили Мэгги об осени, хотя было до того тепло, что у нее над верхней губой пот выступил. Она опустила стекло, отшатнулась от напора жаркого воздуха и подняла стекло снова. Хватит с нее и ветерка, задувающего со стороны Айры. Машину он вел одной рукой, локоть левой лежал на краю окна. Рукава пиджака отъехали вверх, выставив напоказ запястья.

Серина называла его загадочным. В те дни это считалось комплиментом. Мэгги даже на свидания с ним не ходила, у нее был другой молодой человек, но Серина твердила: «Как тебе удается устоять против него? Он такой загадочный». «Что значит устоять? Он за мной не ухаживает», – отвечала Мэгги, хоть и думала о нем (Серина была права – загадочности в нем хватало). Впрочем, сама-то Серина выбрала самого открытого парня на свете. Смешной старина Макс! Вот уж в ком никаких загадок не наблюдалось. «Одно из самых счастливых моих воспоминаний, – рассказал однажды Макс (ему тогда было двадцать, он только что закончил учебу на первом курсе университета Северной Каролины), – я и двое ребят из студенческого братства отправились на вечеринку. Там я малость перебрал и по пути домой отключился на заднем сиденье машины, а когда очухался, оказалось, что они заехали в Каролина-Бич и бросили меня на песке у моря. Шутка: ха-ха. Было шесть утра, я сидел на берегу и видел лишь небо, пласт за пластом мглистого неба, которое сливалось с морем без малейшего намека на горизонт. И я встал, сбросил одежду и побежал в волны – на берегу-то никого, только я. Счастливейший день моей жизни».

Что, если кто-то сказал бы тогда Максу: тридцать лет спустя ты умрешь от рака, а то утро у океана останется для Мэгги самым ярким воспоминанием о тебе? Дымка, теплые дуновения воздуха на голой коже, первая дрожь от холодной воды, пахнущая рассолом волна – Мэгги словно сама там побывала. Внезапно ей захотелось поблагодарить проскакавшее мимо скопление залитых солнцем рекламных щитов и даже виниловую обшивку сиденья, которая липла сзади к рукам.

Айра поинтересовался:

– Хотелось бы знать, за кого она выходит?

– Что? – не поняла Мэгги. Мысли ее как-то спутались.

– Фиона.

– А, – произнесла Мэгги. – Она не говорила.

Айра пытался обогнать бензовоз. Склонил голову налево – посмотреть, кто едет навстречу. И миг спустя сказал:

– Странно, что она и об этом не объявила, раз уж начала откровенничать.

– Она сказала только, что выходит замуж ради уверенности в завтрашнем дне. В первый раз вышла по любви, и ничего хорошего из этого не получилось.

– Любовь! – фыркнул Айра. – Ей было семнадцать лет. Она ни аза о любви не знала.

Мэгги взглянула на него. «И в чем эти азы состоят?» – хотелось спросить ей. Но Айра уже бурчал, ругая бензовоз.

– Может быть, на этот раз за человека постарше, – сказала она. – Который будет по-отечески ее опекать. Раз уж ей нужна уверенность в завтрашнем дне.

– Этот типчик отлично знает, что я пытаюсь его обогнать, и все время вылезает на соседнюю полосу, – сказал Айра.

– А может быть, замужество нужно ей, чтобы не ходить на работу.

– Вот уж не думал, что она работает.

– Она работает, Айра. Тебе это прекрасно известно! Отводит Лерой в детский сад и идет работать в косметический салон.

Айра гуднул бензовозу.

– Не понимаю, зачем ты сидишь с людьми в гостиной, если даже слушать их никакого труда себе не даешь, – сказала Мэгги.

Айра спросил:

– Мэгги, у тебя сегодня что-то не так?

– О чем ты?

– Уж больно ты раздражительная.

– Я не раздражительная. – Мэгги сдвинула немного выше темные очки и увидела кончик своего носа – маленький, круглый, торчащий из-под перемычки.

– Это все Серина, – сказал Айра.

– Серина?

– Ты расстроилась из-за Серины вот и пытаешься мне голову открутить.

– Конечно, расстроилась, – ответила Мэгги, – но только голову я тебе открутить не пытаюсь.

– Пытаешься. По той же причине и от Фионы никак отцепиться не можешь, хоть и не вспоминала ее годами.

– Неправда! Откуда тебе знать, как часто я вспоминаю Фиону?

Айра наконец обогнал бензовоз.

Теперь они въехали в местность по-настоящему сельскую. Двое мужчин рубили на просеке дрова; черная, лоснящаяся собака наблюдала за ними. Деревья еще не сменили окраску, но вид у них был уже чуть отрешенный, означавший, что это вот-вот случится. Мэгги смотрела на деревянную изгородь, что тянулась вдоль поля. Занятно, как некоторые картины застревают у тебя мозгу, а ты и не знаешь об этом. Увидишь оригинал и думаешь: боже! так она же все время сидела в моей голове, как сновидение, которое утром наполовину возвращается к тебе, кусочками. Эта изгородь, например. Машина ехала по дороге, ведущей к Картуилу, значит, она видела эту изгородь во время своих «шпионских вылазок» и бессознательно присвоила ее.

– Рифленый, – произнесла она.

– Ммм?

– Такие заборы называют «рифлеными», верно?

Айра взглянул в окно, однако изгородь уже исчезла.

Мэгги парковала машину на некотором расстоянии от дома матери Фионы и сидела в надежде хоть мельком, хоть на минуточку увидеть Лерой. Айру удар хватил бы, узнай он об этом. Это было, когда Фиона только-только ушла из дома после сцены, которую Мэгги вспоминать не любила. (Про себя она называла ее «То Ужасное Утро» и старалась стереть из памяти.) Да, в те дни она была маньячкой – Лерой совсем еще малышка, а что Фиона понимает в малышах? Без Мэгги она была как без рук. Вот Мэгги и ездила по своим неполным рабочим дням в Картуил, и сидела в машине, и ждала, и вскоре Фиона выходила из дома с Лерой на руках, и шла в другую сторону, быстро, ее длинные светлые волосы спадали, словно завесы, на лицо малышки, казавшееся яркой пуговкой на плече Фионы. Сердце Мэгги взлетало вверх, как у влюбленной. Да она и была влюблена – и в Лерой, и в Фиону, она даже в собственного сына влюблялась, увидев, как он неуклюже укачивает дочку, прижав ее к своей черной кожаной куртке. А признаться во всем боялась – по крайней мере, тогда. Просто приезжала домой и говорила Джесси: «Я сегодня в Картуиле была».

Лицо его словно распахивалось. Один пугающий миг он смотрел на нее, а потом отводил взгляд и спрашивал:

– Ну и?..

– Я не разговаривала с ней, но видела – она по тебе скучает. Она гуляла одна, с Лерой. Больше с ними никого не было.

– Думаешь, мне это интересно? – спрашивал Джесси. – По-твоему, меня это волнует?

Впрочем, на следующее утро он просил у нее машину, и Мэгги испытывала облегчение. (Он любящий, мягкий, добросердечный мальчик, одаренный сверхъестественным умением привлекать к себе людей. Все уладится, и очень скоро.) Джесси отсутствовал целый день – Мэгги каждый час звонила домой с работы – и возвращался, когда она готовила ужин.

– Ну что? – спрашивала она.

– Что – что? – говорил он, уходил наверх и запирался в своей комнате.

И Мэгги понимала – времени потребуется гораздо больше, чем она ожидала.

Три раза – в первые три дня рождения Лерой – она и Айра наносили Фионе традиционные визиты, заранее обговоренные, с подарками; но настоящими визитами были для Мэгги ее шпионские вылазки, которые она даже не планировала, просто некие длинные, незримые нити тянули ее на север. Она, скажем, думала, что едет в супермаркет, а оказывалась на Первом шоссе, уже пряча лицо в воротник плаща, чтобы ее не узнали. И околачивалась потом рядом с единственной в Картуиле детской площадкой – стояла у песочницы и бесцельно разглядывала свои ногти. А могла затаиться в проулке, напялив ярко-рыжий парик Айриной сестры Джуни. И чувствовала в такие мгновения, что стареет. Может быть, когда Лерой пойдет учиться, придется нанять кого-нибудь, кто будет регулировать перед школой движение транспорта? А может быть, ей стоит изобразить из себя вожатую девочек-скаутов, сколотить собственный отряд? Или заделаться распорядительницей выпускного вечера в школе Лерой? Ладно. Не надо отвлекаться. Она же понимала – по мрачному молчанию Джесси, по вялости, с которой Фиона раскачивала на детской площадке качели, – что долго они прожить в разлуке не смогут. Ведь не смогут, правда?

Как-то после полудня она пошла по пятам за матерью Фионы, которая гуляла с коляской по Мейн-стрит. Миссис Стакки была неряшливой, бесформенной женщиной, курившей сигареты. Мэгги ей не доверяла, и правильно делала, потому что только посмотрите, что она учинила: поставила коляску с Лерой перед детской аптекой, а сама скрылась внутри. Мэгги просто в ужас пришла. Лерой же могли похитить! Любой прохожий мог. Мэгги подошла к коляске, присела перед ней на корточки. «Солнышко, – сказала она. – Хочешь, бабушка тебя увезет?» Девочка уставилась на нее. Ей было тогда года полтора или около того, однако личико ее казалось на удивление взрослым. И ножки уже лишились младенческой пухлости. Глаза такие же светло-голубые, как у Фионы, взгляд ровный, пустой, она не узнала Мэгги. «Это бабушка», – сказала Мэгги, но Лерой заерзала, вытянула шею и произнесла: «Мам-мам?» И посмотрела, тут уж не ошибешься, на дверь, за которой исчезла миссис Стакки. Мэгги встала и быстро ушла. Отвергнутая, она ощущала физическую боль, словно от настоящей раны в груди. На том ее шпионские вылазки и закончились.

Когда она проезжала здесь по весне, в рощах обильно цвел кизил. От его белых цветов зеленые холмы светлели, как от нескольких веточек гипсолюбки светлеет любой букет. А однажды Мэгги увидела зверушку, какую-то необычную – не кролика или енота, постройнее, поглаже, – и резко затормозила, и повернула зеркальце заднего вида, чтобы посмотреть на нее, оставшуюся позади. Но зверушка уже удрала в кусты.

– Заскучал без мороки – обращайся к Серине, – говорил тем временем Айра. – Могла же позвонить сразу после смерти Макса, так нет, дотянула до последнего. Он умер в среду, а она позвонила в пятницу вечером. И обращаться в «Три А»[4], чтобы узнать, как до нее доехать, было уже поздно. – Он хмуро взглянул на дорогу. – Слушай, ты не думаешь, что ей хочется, чтобы я гроб помог нести или чего-то в этом роде, а?

– Она об этом не говорила.

– Но сказала же, что ей нужна наша помощь.

– Думаю, речь шла о моральной поддержке.

– А гроб нести – не моральная поддержка?

– Скорее, физическая.

– Ну, может быть, – согласился Айра.

Они проезжали через городок, где группка магазинчиков разделяла пастбища. Несколько женщин стояли у почтового ящика, разговаривая. Мэгги повернула голову, разглядывая их. Она чувствовала себя отвергнутой, жаждущей общества этих женщин – как будто знала их.

– Если она хочет, чтобы я нес гроб, так я одет неправильно, – сказал Айра.

– Одет ты как надо.

– Костюм-то на мне не черный, – напомнил он.

– Так у тебя и нет черного.

– На мне темно-синий.

– Сойдет и темно-синий.

– И вообще обман получится.

Мэгги повернулась к нему.

– Я же не был с ним так уж близок, – сказал Айра.

Мэгги потянулась к рулю, положила свою ладонь на ладонь мужа.

– Не думай об этом, – попросила она. – Наверняка ей хочется лишь одного: чтобы мы посидели в церкви.

Он скорбно улыбнулся. Вернее, просто дернул щекой.

Как странно он относится к смерти! Даже пустяковых болезней не выносит. Когда ей удаляли аппендикс, он нашел причину не навещать ее в больнице, заявил, что простужен и боится ее заразить. А всякий раз, как заболевал кто-нибудь из детей, делал вид, будто ничего не случилось. Говорил, что у нее воображение разыгралось. От любого намека на то, что жить вечно ему не придется, – например, когда он вынужден был заниматься страховкой, – лицо его каменело, он становился упрямым и обидчивым. А вот Мэгги боялась жить вечно – может быть, из-за того, что ей приходилось видеть в доме престарелых.

Но если она умрет первой, Айра, скорее всего, тоже притворится, будто ничего не случилось. Станет по-прежнему заниматься своим делом и, как всегда, насвистывать.