Инспектор и бабочка Платова Виктория

Не слишком удачная шутка, но таков уж инспектор Субисаррета в период спячки, длящейся от «Джаззальдии» до «Джаззальдии»: не самый остроумный на свете человек. И с юмором у него туговато, в противовес Альваро. Альваро может изящно пошутить и выдать фразу, больше похожую на афоризм кого-нибудь из давно умерших великих. И неуклюжая шутка Икера ни за что не осталась бы безнаказанной, ни за что…

Только не в этот раз.

– Я знаю, где ты работаешь, потому и обращаюсь к тебе. Скажи, ты мог бы найти человека?

– В принципе?

– В принципе найти может любой и любого. Имея на руках определенную информацию. Но я говорю о частностях, которые существенно затрудняют поиск.

– То есть… Определенной информацией ты не обладаешь?

– Не обладаю.

– Но ею могу обладать я? – ввернул Икер первое, что пришло в голову. – Вернее, человек, связанный с полицией… И тот, кого ты намереваешься найти, попадал в ее поле зрения?

– Да нет же! – Альваро как будто даже рассердился на непонятливость Икера. – Поле зрения полиции здесь совершенно ни при чем. Может ли полицейский инспектор найти человека по имени?

– Только по имени? Или есть еще и фамилия?

– Тогда все было бы слишком просто, тогда и разговора бы не возникло.

– А кроме имени есть еще что-то?

– Образец почерка…

– Вряд ли это поможет делу… Речь идет о какой-то расписке? – Почему в голове Икера вдруг забрезжила странная идея с распиской?

Альваро перестал быть похож сам на себя – вот почему. Не связано ли это с какой-нибудь малоприятной историей, вроде той, что обычно случается с доверчивыми интеллектуалами? И вообще – творческими людьми, не способными отстоять свои интересы в одиночку. Если приглядеться, в окружении таких людей обязательно найдутся не только женщины, пейзажи и друзья-полицейские, но и парочка мошенников, готовых погреть руки на чужом таланте. Когда-то у Альваро был агент, некий Рамон Гонсалес, мутный тип, вызывавший у Икера стойкую неприязнь: блудливые маленькие глазки, вечно мятые костюмы, дешевые галстучные заколки и перстень на мизинце – он делал Рамона похожим на мафиози средней руки. Из тех, что пожизненно отсиживаются в тюрьмах вместо своих боссов. А то, что по прощелыге Рамону плачет тюрьма, стало ясно после того, как всплыли его махинации с переводом денег от проданных картин. Но устраивать скандала Альваро не стал, ограничившись разрывом деловых отношений, и с тех пор вел свои дела сам.

– Тебя кто-то надул? – напрямую спросил Икер.

– Господи, о чем ты? Что за идиотские предположения?

– Тогда толком объясни мне, в чем дело, чтобы идиотских предположений не возникало.

– Это не телефонный разговор.

– Можем увидеться после матча, – сдался наконец Субисаррета. – Если не хочешь у Хавьера, найдем место поспокойнее, и ты мне все расскажешь.

– Отлично. Я перезвоню.

Но Альваро не перезвонил.

Несмотря на обещание и даже несмотря на то, что «Барса» нащелкала «Манчестер» по носу. Молчание Альваро было тем более странным, что именно он являлся инициатором встречи. Засунув в задницу смутное недовольство происходящим, Икер решил отзвониться сам, но ответом ему служили лишь длинные гудки. Выслушивать их у Икера не было никакого желания, да и объяснение телефонному молчанию всегда найдется: поговорив с другом, Альваро вполне мог вернуться в мастерскую, она служила продолжением его большой запущенной квартиры на улице Сан-Роке. Такой вариант не только не исключается, он – самый вероятный из всех возможных.

Успокоив себя столь нехитрым способом, Икер отправился спать, мысленно сделав ставку на то, что Альваро объявится через час-другой, максимум – завтра с утра.

И – проиграл.

Утро четверга закончилось и плавно перетекло в день, но вестей от Альваро все еще не поступало. И лишь ближе к четырем, когда Икер, слегка задавленный ежедневной бумажной рутиной, и думать забыл о вчерашнем нелепом разговоре, Альваро наконец позвонил.

– Вчера я кое о чем тебя просил… – сказал он.

– Я помню.

– Забудь об этом.

– Что-то случилось?

– Может быть, а может быть, и нет…

– Может быть, все-таки объяснишь, что происходит?

– Когда вернусь.

– Из Мадрида?

– Из Брюгге.

– А это где – Брюгге? – Икер даже не попытался скрыть удивления.

– В Бельгии.

– Странно… Ты же говорил, что в пятницу должен быть в Мадриде. У тебя вроде бы открывается выставка и все такое…

– Да? – теперь уже удивился Альваро.

– А теперь вдруг всплыл какой-то Брюгге… С тобой все в порядке?

– Более чем… Поэтому я и улетаю в Брюгге. Через полчаса.

– А Мадрид?

– К черту Мадрид! Мне нужно быть в Брюгге, и я там буду – в Брюгге…

– Это как-то связано с тем именем? С образцом почерка? – В Икере неожиданно пробудился полицейский инспектор.

Кажется, Альваро еще что-то сказал ему, но из-за шума и электронных голосов на том конце провода (объявляли посадку на какой-то рейс) он так и не услышал – что именно. Впоследствии, уже после того, как Альваро пропал, затерялся в крошечном, как доска для карманных шахмат, Брюгге, Икер так и не простил эти чертовы электронные голоса. Основная часть вины лежала на них, из-за них Субисаррета, возможно, не услышал самого главного. Чего-то такого, что пролило бы свет на последующее исчезновение. Но тогда он просто проорал в трубку:

– Что-что? Повтори!..

– Мне пора, я позвоню из Брюгге. Может быть…

– А может быть, и нет, – проворчал Икер. – Позвони хотя бы когда вернешься…

Альваро не вернулся.

Он не позвонил ни из Брюгге, ни из какого-либо другого места. Никто и никогда больше не видел художника Альваро Репо€льеса, нигде. Ни живым, ни мертвым. Два дня, взятые Икером за свой счет и проведенные в чертовом Брюгге, тоже ничего не дали. Доподлинно было известно, что, прибыв в этот средневековый городишко, он поселился в пансионе с претенциозным названием «Королева ночи», больше соответствующим борделю, чем гостинице. Владелица пансиона, полусонная фламандка средних лет, долго не могла взять в толк, чего хочет от нее симпатичный молодой человек из Сан-Себастьяна и почему он трясет перед ее носом полицейским удостоверением. Такие штуки со мной не пройдут, – заявила хозяйка, – это Брюгге, а не какой-нибудь вшивый Чикаго, так что засунь свою бумажку подальше, сынок.

И лишь когда Икер последовал ее совету и отпустил пару дешевых комплиментов «Королеве ночи», согласилась поговорить.

Да, человек по фамилии Репольес останавливался здесь полгода назад, она хорошо его запомнила, и на фото – он самый, только прическа другая.

– Чем-то похож на вас, – сказала фламандка и, пожевав губами, добавила: – Все южане похожи. И все северяне похожи. А Брюгге – это Брюгге. Он ни на что не похож.

– Вернемся к сеньору Репольесу… А потом уже поговорим о Брюгге.

– Отчего же не вернуться. Давайте вернемся.

– Почему вы его запомнили? Он вел себя как-то… – тут Икер задумался, подбирая нужное слово, – …необычно?

Хозяйка «Королевы ночи» тоже задумалась, мучимая сходной проблемой: подобрать нужное слово, снимающее как минимум с десяток ненужных вопросов.

– Он… выглядел счастливым, – наконец произнесла она и покачала головой.

– Это как?

– Не знаете, как выглядят счастливые люди?

– Я ведь не живу в Брюгге, – мелко польстил Икер.

– Ну да, бедный вы бедный… Вы никогда не были влюблены?

– А он был влюблен? – Субисаррете все-таки пришлось задать ненужный вопрос. – Встречался здесь… с какой-нибудь девушкой?

– Откуда же мне знать, был ли он влюблен. Но с девушкой он здесь не встречался. И ни с кем другим тоже. Переночевал, но не позавтракал, потому что спешил. Спросил у меня только, где находится башня Белфорт, и все.

– Но вы почему-то решили, что он влюблен.

– Ничего подобного. Я просто сказала, что он выглядел счастливым. А про то, что влюблен, – это чтобы вам, южанам, было понятнее. Все южане счастливы, когда влюблены.

– А северяне? – Еще один ненужный вопрос.

– Ну, северяне не такие романтичные. Если северянину жмут ботинки и предоставляется возможность скинуть их – чем не повод для счастья?

– Действительно… Так сеньор Репольес был ближе к влюбленности или все-таки к ботинкам?

– Думаю, это было что-то третье. Хотя мне как женщине хотелось бы думать, что он влюблен. Влюбленные люди нравятся мне больше, чем все остальные. Вы не женаты?

– Нет.

Я даже не влюблен и терпеть не могу разговоров о всякой там любви, – хотелось бы добавить Икеру, но кто их знает, этих странных жителей Брюгге? Вдруг они так же романтичны, как южане?..

– Когда вздумаете жениться и будете выбирать место, где бы провести медовый месяц… Лучше Брюгге вам не сыскать.

– Я уже понял это… Значит, сеньор Репольес интересовался башней Белфорт? Это какое-то особенное место?

– В Брюгге все места – особенные. И башня, и ратуша, и церковь Святой крови Христовой… Да что уж тут говорить!.. Вы и сами все увидите, когда прогуляетесь по городу.

– Обязательно прогуляюсь, как только закончу все дела… Он больше не возвращался в «Королеву ночи»?

– Кто?

– Сеньор Репольес.

– Нет.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– Даже для того, чтобы забрать вещи? Или он отправился к башне Белфорт с вещами? С чемоданом, с дорожной сумкой…

– Почему вы ищете его? – Хозяйка понизила голос до шепота. – Он совершил что-то? Преступление?..

– Нет, никакого преступления он не совершал. Он – мой друг. Я просто ищу своего друга, от которого нет вестей уже полгода. Я здесь как частное лицо.

– Господин Репольес должен мне небольшую сумму за проведенную здесь ночь. Сорок евро ведь не слишком обременительная плата за удобства и чистую постель?

Заплатить сорок евро за ночь не составит труда даже для Икера, не говоря уже о таком состоятельном человеке, каким был Альваро Репольес. И почему, кстати, он остановился в сомнительном пансионе, а не выбрал гостиницу подороже? С тем уровнем комфорта, к какому привык? Вот черт… Почему «был»?..

«Королева ночи» неожиданно оказалась тем самым местом, в котором инспектор впервые подумал об Альваро в прошедшем времени. И если быть совсем уж точным, мысль выглядела так: «Альваро больше не стоит искать среди живых». Она была мимолетной, эта крамольная мысль, и Икер тотчас же попытался откреститься от нее. Оттолкнуть подальше, как отталкивают полуразложившийся труп кошки, случайно наткнувшись на него в темноте. Мысль об Альваро-мертвеце и пахла так же дурно. Как полуразложившийся кошачий труп. Икер даже затаил дыхание, чтобы вонь не шибала в нос, хотя над маленьким холлом «Королевы ночи» витал довольно приятный жасминовый дух.

Освежитель воздуха, не иначе.

– Правда, за полгода успели набежать проценты…

– Что?

– Небольшие. Скажем, сумма в семьдесят пять евро меня вполне бы удовлетворила. Здесь, в Брюгге, мы не какие-нибудь крохоборы. И чужого нам не надо, но наше кровное – вынь да положь. И не говорите мне, что я неправа. Тем более что ваш друг отправился к башне налегке. А его вещи так и остались в номере.

– Хотите сказать, что…

– Они и сейчас здесь. Лежат у меня в чулане. Вы, наверное, хотели бы их осмотреть, не так ли?

– Если это возможно.

– Вам придется выложить семьдесят пять евро. Не за его вещи, а за ночь, которую он не удосужился оплатить.

– Но…

– И не надо больше пугать меня полицейским удостоверением. Вы здесь не при исполнении, а как друг господина Репольеса. Вы сами об этом сказали, я не тянула вас за язык.

– Хорошо, – вздохнул Икер. – Расплатиться карточкой можно?

– Предпочла бы наличные. И скажите спасибо, что я не выставила его сумку за порог.

После того как расчет был произведен, Икер остался наедине с вещами Альваро в маленьком чулане под лестницей. Впрочем, «вещи» – это сильно сказано. Тусклая лампа под потолком освещала небольшой дорожный саквояж, хорошо знакомый Субисаррете по поездке в Доломитовые Альпы. Правда, тогда к саквояжу прилагался внушительных размеров чемодан и лыжи в чехле. А нынешнее одиночество саквояжа говорило лишь о том, что Альваро не собирался задерживаться в Брюгге дольше, чем на несколько дней. И вещи, в нем лежащие, лишь подтверждали очевидное:

– кашемировый свитер,

– джинсы,

– пара белья,

– футбольный журнал «Don Baln» с вратарем Икером Касильясом на обложке – гораздо более удачливым и знаменитым, чем его тезка Субисаррета,

– небольшой пухлый блокнот с эскизами.

Блокнот нисколько не удивил инспектора: Альваро всегда возил с собой блокноты, потому что всегда что-то зарисовывал, его руки ни минуты не оставались в покое. В комплекте с блокнотами обычно шли простые мягкие карандаши – Икер обнаружил и их (в мягком пенале во внутреннем кармане саквояжа). Но не хватало еще чего-то. Без чего Альваро не был бы Альваро.

Рубашки!

Рубашки и еще носки. И то, и другое Альваро менял по нескольку раз на дню, но в саквояже не обнаружилось ни рубашек, ни носков. Ни одной завалящей пары. И его походного «Cristobal pour Homme» от Баленсьяги тоже не было, зато нашелся флакон с надписью «Cuir Mauresque». Что ж, со времен Доломитовых Альп Альваро вполне мог сменить парфюм, вот только неизвестные Икеру «Cuir Mauresque» были явно женскими духами. Чуть тяжеловатыми, терпкими, с привкусом мускуса и кожи, и все равно – женскими.

И флакон оказался наполовину пуст.

С каких это пор Альваро стал пользовать бабскую парфюмерию?.. С тех пор, как отдалился от верного друга Икера Субисарреты в поисках человека, чье имя даже не захотел произнести? С тех пор, как ему стали тесны ботинки и он не нашел лучшего места, чем Брюгге, чтобы их снять?..

Скрипнувшая за спиной дверь заставила Икера вздрогнуть. Чертова фламандка, всюду ей нужно сунуть свой нос!

– Все в порядке? – поинтересовалась хозяйка «Королевы ночи», шумно втянув ноздрями воздух.

– Больше вещей не было?

– Здесь то, что я выудила из его номера. Были еще бритвенный станок и зубная щетка, их я положила во внешний боковой карман.

– Саквояж я забираю с собой.

– Забрать его может только хозяин. Ну, или полицейские при предъявлении соответствующих документов.

– Я же предъявил…

– Вы сказали, что вы здесь как частное лицо. И одного удостоверения недостаточно, тем более нездешнего, в нем сам черт ногу сломит! Нужны еще кое-какие бумажки. Мы в Брюгге знаем законы, нас не проведешь.

– Я и не собирлся, – проворчал Субисаррета, незаметно сунув в карман блокнот Альваро.

– Чем это здесь пахнет?

Запоздалая реакция патриотки Брюгге на «Cuir Mauresque» застала Икера врасплох:

– Понятия не имею.

– Вроде духами, нет?

– С обонянием у меня не очень, – соврал Субисаррета и застегнул молнию на саквояже.

Прощайте мускус и кожа, прощай везунчик Касильяс с обложки. И мягкие карандаши – прощайте! Неизвестно, увидит ли их еще кто-нибудь, кроме бдительной хозяйки «Королевы ночи». И самое главное – увидит ли их сам Альваро?

Для этого ему нужно вернуться в Брюгге.

Бритвенный станок, джинсы и кашемировый свитер не такая уж большая потеря для человека, любая из картин которого стоит столько, сколько Икеру и за год не заработать. И пес с ним, с дорожным саквояжем, пусть только Альваро вернется.

Хоть куда-нибудь.

– Опасный запах, – неожиданно сказала хозяйка.

– Опасный?

– У нас в Брюгге так иногда пахнет вода под мостами. В Брюгге ведь куда ни кинь взгляд – везде мосты…

– Да, я успел заметить. Вот только не могу взять в толк, при чем здесь опасность.

– Утопленники.

– Утопленники?

– Иногда они всплывают. И в том месте, где они всплыли, вода пахнет именно так.

В неверном, дрожащем свете и сама фламандка на секунду показалась Икеру утопленницей. Метаморфоза тем более поразительная, что до этого она напоминала хрестоматийную, пышущую здоровьем пейзанку, не хватало только чепца и подойника. А вот поди ж ты, на румяные щеки взбежала зелень, в гладко причесанных волосах закопошились морские, жрущие плоть черви; и губы… Теперь это были и не губы вовсе – створки раковины: из тех раковин, что обычно налипают на днище кораблей. Острые края створок терлись друг о друга, издавая неприятный скрежет, и каждое слово, пропущенное через них, выползало наружу с содранной кожей и приобретало зловещий смысл. Икер даже потряс головой, чтобы избавиться от наваждения.

– И часто у вас… случаются утопленники?

– Последнего выловили месяцев пять назад, под мостом Деревянных башмаков. Пять или около того.

Пять месяцев назад! А со дня исчезновения Альваро прошло полгода. И если бы именно его нашли под мостом с совершенно идиотским названием, то… Где он пропадал еще месяц, без кашемирового свитера, но главное, без своих карандашей и блокнота?..

– И он был свежим, этот утопленник, я сама видела. – Створки раковины распахнулись в подобии улыбки.

– Свежим?

– Пролежал в воде не больше двух суток, так сказали знающие люди.

– И… кто это был? – Икер затаил дыхание.

– Пришлый человек. Турист или что-то в этом роде. Но не южанин, как вы. И как господин Репольес.

Хоть какое-то утешение.

– Бледный, как поганка. Со светлыми волосами. Вы можете справиться о нем у полиции. А за пару недель до этого утонул бедняга Андрес. Его я знала, он держал кофейню в квартале отсюда. Теперь там всем заправляет его брат Питер, и дела идут все хуже. А все потому, что Андрес был умником, а Питер – самый настоящий осел. А еще поговаривают, что Андрес влюбился в какую-то женщину… Она всего лишь зашла выпить кофе, и вот пожалуйста, такие последствия! Никто толком не успел разглядеть эту дамочку, но только Андрес стал сохнуть прямо на глазах. А потом и вовсе свел счеты с жизнью. Хотя особо впечатлительным человеком я бы его не назвала… Любовь иногда проделывает с людьми страшные штуки, милый мой.

Страшные штуки.

Опасные, как мускус из флакона «Cuir Mauresque», намертво приклеившийся к коже инспектора.

Городские сплетни полугодичной давности не слишком-то интересуют Субисаррету, но в этом есть и положительный момент: наваждение кончилось. От червей и ракушечных створок не осталось и следа, на лице фламандки снова играет безыскусный здоровый румянец, – что ж, пора выбираться из чулана на свет божий и заняться наконец башней Белфорт и окрестностями.

– И знаете, что я вам скажу? От Андреса в последние дни его жизни пахло так же, как от воды под мостами.

Час от часу не легче, коренные жители Брюгге, несмотря на наплыв туристов с ноутбуками, фотоаппаратами и мобильными телефонами, все еще пребывают в мрачном, опутанном суевериями Средневековье.

– И от вас идет тот же запах.

– Я не понимаю…

– Берегите себя, вот и все, что я хочу сказать. Вы долго пробудете в Брюгге?

– Пару дней.

– Не хотите остановиться в комнате, которую занимал ваш друг? Как раз сейчас она свободна, так что можете оставить там свои вещи. Больше, чем с господина Репольеса, я с вас не возьму.

Интересно, речь идет о сорока евро или о семидесяти пяти, уже уплаченных Субисарретой? Инспектор напряженно думает о цифрах, лишь бы не думать о воде под мостами. О ее запахе, который хозяйка назвала «опасным». Это было еще до того, как ее губы превратились в створки мертвой раковины, и неизвестно, как выглядело бы слово «опасный», пропущенное через острые, зазубренные края.

Сними кожу с опасности, сдери продубленную шкуру – что останется в итоге?..

Вещей у инспектора еще меньше, чем у Альваро, а дорожный саквояж заменяет маленькая спортивная сумка через плечо. И из всех туалетных принадлежностей в наличии имеется только зубная щетка, даже бритвенного станка он не прихватил.

Сорок евро или все же семьдесят пять?..

– Как мне найти башню Белфорт?

– Дойдете до Рыночной площади, это в десяти минутах отсюда. Там башня и стоит последние семь столетий. Так мне придержать для вас номер?

«Королева ночи» не показалась Субисаррете слишком уж многонаселенным местом, за то время, что он находится здесь, ни один человек не вошел в нее и ни один ее не покинул, и под сводами пансиона стоит звенящая тишина. Может быть, а может быть, и нет, – хочется ответить Икеру: расслабленно, уклончиво, в стиле пропавшего Альваро. Но, подумав, он отдает предпочтение первой части:

– Может быть. А как называется та кофейня? – еще один ненужный вопрос. Быть может, самый бессмысленный за сегодняшний день.

– Которая принадлежала покойному Андресу?

– Да.

– «Старая подкова». Только с тех пор, как Андреса не стало, кофе там испортился, не говоря уже о горячем шоколаде. Если хотите перекусить, могу посоветовать вам пару приличных мест… И еще у нас в Брюгге есть отличные пивоварни.

– Спасибо, но «Старой подковы» будет вполне достаточно.

– Ну, как знаете. Только не говорите потом, что я вас не предупреждала.

Икер вовсе не собирался пить кофе в «Старой подкове», но вдруг туда полгода назад, когда все было в порядке с кофе и горячим шоколадом, заглядывал Альваро? Подобного развития событий исключать нельзя, ведь кофейня находится совсем рядом. К тому же Альваро любил посидеть в тихих, пропитанных кофейным духом местах с блокнотом и карандашами. Правда, блокнот Альваро покоится теперь в кармане Икерова пиджака, но нет никаких гарантий, что он был единственным. Еще один блокнот художник мог взять с собой, ведь сидеть сложа руки и не рисовать – это так не похоже на Альваро, каким его знал Икер.

Каким его знал – то-то и оно!

Существенная поправка.

Может ли Икер с уверенностью сказать, что Альваро периода Доломитовых Альп и Альваро, позвонивший ему за день до отъезда в Брюгге, – один и тот же человек?

Нет.

Работа была смыслом его жизни, потому и факт, что он попросту забил на персональную выставку («К черту Мадрид!»), променял столь эпохальное событие на скоропалительный отъезд в какой-то там Брюгге, выглядит невероятным. Как будто Брюгге, простоявший на одном месте уйму столетий, не мог подождать его еще несколько дней… Человек, с которым Икер разговаривал по телефону в последний раз, вел себя совсем не так, как обычно ведет себя Альваро. Но в том-то и загвоздка, что этот человек и был Альваро, его голос ни с каким другим не спутаешь: мягкий, чуть глуховатый, обволакивающий. Такие голоса нравятся женщинам и не очень нравятся собакам. Впрочем, собак Альваро никогда не заводил. И к кошкам тоже был равнодушен. Да и женщины, в отличие от работы, не были смыслом его жизни. Скорее, приятным дополнением к ней. «Приятным», другого слова не подберешь. Не особо обременительные для души и кошелька романы и такие же безболезненные расставания. Ничто не могло выбить прежнего Альваро из колеи, а новый… Новый явно был чем-то озабочен. Взволнован. Отсюда и спонтанные решения, необдуманные поступки типа визита в проклятый Брюгге. Что он забыл в этом Брюгге?..

Нестыковки в образе раздражают Икера.

Сколько лет они знакомы? Не меньше двадцати пяти, все начиналось с детской дружбы, освященной глупыми, но захватывающими дух мечтами, болячками на губах и содранными коленями. И эта дружба не прерывалась ни на год, за исключением того времени, что Икер провел в полицейском управлении Бильбао. И за исключением того времени, что Альваро обучался в Королевской академии изящных искусств в Мадриде. Но и тогда они не теряли друг друга из вида.

Теперь Альваро потерян, и единственное, чего боится Икер, – он потерян навсегда.

…Визит в «Старую подкову» никаких результатов не дал. Да и глупо было рассчитывать, что по одной-единственной фотографии хоть кто-то сможет опознать случайного посетителя полугодичной давности. Так ему и заявил мрачный одутловатый тип за стойкой, без видимой надобности тут же ставший протирать и без того чистые чашки: вы бы меня еще спросили о том, кто пил здесь кофе двадцать лет назад.

На вид мрачному типу было не больше тридцати, так что в таком случае мог бы вспомнить десятилетний ребенок?

Всё.

Детская память – цепкая, как репей. Во всяком случае, Икер хорошо помнит себя мальчишкой. Он без труда смог бы восстановить любое лицо из своего тогдашнего окружения, любой предмет. Любую царапину на спинке деревянной скамьи в кафедральном соборе Памплоны, куда дед с бабкой брали его на воскресную службу. Тащили волоком, хотя в списке неотложных дел Икера-мальчика спасение души не значилось. Те воскресенья были скучнее не придумаешь, даже разноцветные стеклянные шарики и машинки, лежащие в кармане, не делали их веселыми. Шарик или машинку не вытащишь посередине проповеди – Иисус этого не одобрит.

А дедушка – тем более.

Но в одно из воскресений все волшебным образом изменилось: тогда в соборе впервые появился Альваро. Он пришел на службу с теткой и большим альбомом. За ухом у Альваро торчал огрызок карандаша, именно на этот огрызок Икер и пялился все то время, пока шла месса и священник бубнил что-то из Ветхого Завета. И лишь звуки органа заставили Икера отвести взгляд. Они с Альваро познакомились чуть позже, когда в его руки, прямо из-за уха, перекочевал карандаш. И он стал зарисовывать что-то в свой альбом. Тогда-то малыш Икер и подошел к малышу Альваро и самым бесцеремонным образом уставился на лист, который стремительно терял свою белизну. Мгновенно возникающие на нем линии складывались в картинку и не шли ни в какое сравнение с палочками, крючочками и кривыми кругами, которые обычно являлись плодом творчества самого Икера.

Вот пастор.

Вот алтарь.

Вот Икерова бабка собственной персоной.

Вот Иисус.

Все они были почти живыми, во всяком случае, узнаваемыми, у Икера даже захватило дух – так правдоподобно они выглядели на бумаге. И какой-то незнакомый мальчишка с огрызком карандаша в руках показался Икеру намного значительнее, чем Христос и Дева Мария, хотя и они вроде бы совершали чудеса. Но свидетелем тех божественных чудес ему стать не пришлось, а этот хлюпик с тонкими руками и хрупкими пальцами сотворил чудо здесь и сейчас.

От полноты чувств Икер толкнул мальчишку в плечо, а мальчишка с неожиданной для его худосочного телосложения сноровкой ответил ударом на удар. Да еще врезал Икеру по носу ребром альбома. Было больно, но последующее знакомство с Альваро стоило любой боли.

Оно стоило воскресных месс, которые с трудом переносил десятилетний Субисаррета. Оно стоило всех причастий и исповедей, а все потому, что Альваро Репольес оказался самым необычным парнем из тех, кого знал Икер.

Альваро был художником. И не только потому, что ни на минуту не расставался со своими альбомами, а потому что пространство, в котором он находился, удивительным образом менялось, поворачивалось к Икеру новыми гранями. С Альваро легко было потерять чувство реальности, вернее, погрузиться совсем в другую реальность. Альваро часами мог разглядывать какой-нибудь предмет, пусть и самый обыкновенный, вроде пыльной бутылки из-под сидра, а потом… Потом эта бутылка возникала на его рисунках, но была уже не просто бутылкой, а домом для ночных мотыльков, или дневных бабочек, или потерянных детей. Запомнить рисунки Альваро было невозможно, они все время менялись, уже без всякого вмешательства извне, – так, во всяком случае, казалось маленькому Икеру.

Взрослый же Икер даже не пытался заглянуть во взрослого Альваро: того и гляди провалишься в узкое горлышко сидровой бутылки. Да так, что потом и не выбраться никогда, сколько ни хватайся руками за гладкие стеклянные стенки. А становиться ночным мотыльком, дневной бабочкой или потерянным ребенком вовсе не входило в планы Субисарреты.

Он – полицейский, и этого вполне достаточно.

А тип за стойкой «Старой подковы» если кого и напоминал, то только гусеницу. И воплотиться в бабочку у него не было никаких шансов, даже Альваро с его недюжинным воображением не смог бы превратить его во что-нибудь приличное.

Наверное, это и есть Питер. Осел и брат утопленника Андреса по совместительству.

– Закажете что-нибудь или так и будете на меня пялиться? – спросил осел равнодушным голосом.

Но последние тридцать секунд инспектор пожирал глазами вовсе не нынешнего владельца «Старой подковы», а простенок между кофемашиной и полкой с сиропами. Там, среди нескольких выцветших литографий с видами Брюгге, висел карандашный рисунок.

И это был рисунок Альваро Репольеса.

Подобные прихотливые линии Икер узнал бы из тысяч других. Только Альваро был способен рассказать о человеке больше, чем видно глазу. Чем человек сам знает о себе. Вопреки ожиданиям, на листе бумаги были изображены не пейзаж, не женщина – мужчина.