Пыль грез. Том 1 Эриксон Стивен

Глава четвертая

• Гляди на этих веселых едоков
• Земля выложена блестящими
• Подсвечниками из мягчайшего олова
• И напиленными деревянными кругами
• Проложены дороги через лес
• Который был тут – до бревен
• (поваленных и попиленных) —
• Мы говорили просечная дорога и мы
• Говорили лесная дорога когда
• Не хватало воображения
• Можно сделать веера из ребер
• Овец и сумочки для побрякушек
• Если растоптать уши
• Старух и стариков —
• Старые уши лучше ведь они растут
• Всю жизнь, даже когда
• Есть совсем нечего
• И мы несем наше богатство
• В маятниках-кошельках морщинистых
• И волосатых, алмазов и самоцветов
• Хватит чтобы купить лес или дорогу
• Но только что-то одно
• Хватит и на тапочки
• Из мягчайшей кожи пушистой
• Как щека младенца
• Мы знаем один секрет
• Когда больше ничего не останется
• И небо перестает плакать
• И живот распухнет
• От алмазов и самоцветов
• И лес может сделать дорогу
• Из того чем был
• И тени уже не найдешь

Маятники когда-то были игрушкамиБадаль из Змейки Корбанса

Шаманы и ведьмы эланов путешествуют по другим мирам верхом на Крапчатом Скакуне. Семь трав, замешанные в пчелиный воск, скатанные в шарик и расплющенные в маленький диск – его нужно положить в рот, между губой и десной. Рот постепенно охватывает онемение, и слюна течет, как будто глотка превращается в родник, покалывание поднимается к глазам радужными цветами, и вдруг, с ослепительной вспышкой, завеса между мирами исчезает. В воздухе крутятся узоры; сложные фигуры плывут по ландшафту – а ландшафт разворачивается на бесконечной кожаной стене шатра или на бугристой стене пещеры, где бегают звери, – пока не появятся пятна в форме сердца, пульсирующие, покрывающие сцену волнистыми рядами, сладкие и вкусные, как молоко матери.

И появляется Крапчатый Скакун: каскад пятен в форме сердца растекается по длинной шее, вдоль холки и от гривы до хвоста.

Скачка в чужой мир. Скачка среди предков и еще не рожденных, среди высоких мужчин с вечно раздутыми членами и женщин с вечно набитыми утробами. Через леса черных нитей, любое прикосновение к которым приведет к вечным мукам, ведь это путь возвращения к жизни, а родиться – значит найти предназначенную нить, найти сказку о предстоящей смерти, которой не избежишь. Скакать в обратный путь, однако, следует с особой осторожностью, избегая этих нитей, чтобы не запутать, не скомкать ничью жизнь, обрекая человека на вечное узилище, затерянное внутри противоречивых судеб.

Среди этих черных нитей можно отыскать пророчества, но величайший дар – мир по ту сторону леса. Существующее вне времени пристанище для всех когда-либо живших душ, где горе смывается, а печаль уносится, как пыль, где исчезают шрамы. Отправиться в это владение значило очиститься, обрести цельность, избавиться от сожалений и темных желаний.

Умчаться на Крапчатом Скакуне и вернуться значило возродиться невинным и простодушным.

Калит все это знала, но только по чужим рассказам. Шаманы и ведьмы ее народа передавали правду из уст в уста из поколения в поколение. Любая из семи трав, принятая по отдельности, убьет. Семь трав, смешанные в неправильной пропорции, приведут к сумасшествию. И, наконец, только признанный шаманами и ведьмами достойным может свершить путешествие.

Для таких, как Калит, погрязших в заурядности, жизненно необходимой для поддержания жизни семьи, деревни и всех эланов, осмелиться на такой ритуал – даже просто попробовать вкус семи трав – было бы равнозначно осуждению на смерть и проклятию.

Разумеется, эланов больше не осталось. Уже не отыскать ни шамана, ни ведьмы. Нет семей, нет деревень, нет кланов и стад: каменные круги – основания хижин-типи – у подножия высоких холмов остались безжизненными следами последнего лагеря, в который уже никто не вернется; а камни будут постепенно уходить в почву, лишайник на их нижней стороне высохнет, трава, раздавленная ими, побелеет. Эти круги булыжников останутся картой вымирания и смерти. У них не осталось будущего, лишь печаль завершения.

Калит переживала собственное проклятие, не вызванное никаким преступлением, никакой виной, кроме трусливого бегства, трагичного отказа от семьи. Не осталось ни одного шамана, чтобы произнести проклятие вслух, но ведь это и неважно?

Пока солнце тускнело на западе, а трава вокруг становилась жесткой и серой, Калит сидела, уставившись на лежащий на ладони маленький диск.

Магия эланов. Чуждая для ее теперешнего мира, как чужды были машины че’маллей в Ампеласе Укорененном, когда она впервые увидела их. Ехать на Крапчатом Скакуне через прах ее народа – значит… что? Она не знала и знать не могла. Встретит ли она духов своих родичей… взглянут ли они на нее с искренней любовью и прощением? Этого она втайне желает? А вовсе не поиска тайного знания в царстве пророчеств; не розыска Смертного меча и Кованого щита для к’чейн че’маллей?

Какой конфуз: ее мотивы подозрительны… ха, да просто прогнили насквозь!

А может быть, она ищет здесь совсем иного спасения? Безумия, самой смерти? Возможно…

«Бойся вождя, которому нечего терять».

Ее народ гордился мудрыми поговорками. А теперь, в смертном молчании, мудрость и гордость идеально сравнялись в цене. Они не стоили ничего.

Че’малли встали лагерем – если можно так выразиться – за пригорком за спиной Калит. Они разожгли костер, чтобы обеспечить уют для Калит, но этой ночью ей было не до уюта.

Гу’Рулл, убийца Ши’гал, все еще кружил над ними в темнеющем небе – ночной страж, неустанный и молчаливый; однако всем ясно (подозревала Калит), что он и их потенциальный палач, провали они миссию. Духи благословите, это было ужасное существо, демон из ее злейших кошмаров. Ах, как он парил по ночному ветру, хладноглазый хищник, воплощение единственной цели.

Калит вздрогнула. Потом, когда последний солнечный серп скользнул за горизонт, зажмурилась и положила маленький диск в рот.

Укол, подобный укусу змеи, а потом онемение, которое ширится, ширится…

– Не верь вождю, которому нечего терять.

На это бормотание человеческой самки, доносившееся из-за холма туда, где стояли к’чейн че’малли, охотник К’елль Саг’Чурок повернул громадную, покрытую шрамами голову. Глаза его поочередно закрывались тремя парами век, на которых мокро отражался костер лагеря. Дочь Матроны, Гунт Мах, похоже, вздрогнула, но не отреагировала на незаданный вопрос Саг’Чурока.

Два других охотника К’елль, которых вовсе не интересовало, что там говорит человек, присев, отвернулись от камней, окружавших полдюжины горящих бхедериновых лепешек, от огня, который мог повредить ночному видению. Огромные клинки на запястьях упирались концами в землю, руки были разведены в стороны. От природы охотники К’елль не любили холуйскую работу охранников. Они ведь рождены для преследования добычи. Однако Матрона решила отправить их без стражников Дж’ан; еще одно доказательство: Гунт’ан Асиль сохраняла всех стражей при себе, потому что боялась за жизнь.

Старший среди этих охотников К’елль, Саг’Чурок был защитником Гунт Мах, а если Дестриант отыщет Смертного меча и Кованого щита, то он будет обязан сопровождать их на пути в гнездо Асиль.

Ошибочные суждения подтачивали Ампелас Укорененный. Ущербная Матрона производила ущербное потомство. Это всем известно. Этого не избежать, не скрыть. Потомство продолжает родителей. И все равно Саг’Чурок не мог отделаться от чувства неудачи, от тупой постоянной боли.

Бойся вождя…

Да. Тот, кого они когда-то выбрали, по имени Красная Маска, оказался столь же ущербным, как и любой к’чейн че‘малле из Улья, и жестокая логика этого открытия все еще больно жалила. Возможно, Матрона права, что выбрала на сей раз для поиска человеческое существо.

Саг’Чурок ощутил видение. Убийца Ши’гал, кружащий во тьме высоко над их головами, отправил послание в мозг охотника К’елль. Холодное, жесткое, безразличное к боли, которую доставляет – послание было такое сильное, что даже Гунт Мах вскинула голову и уставилась на Саг’Чурока – дрожь захлестнула ее чувства.

Пришельцы, громадная толпа, бесчисленные огни.

«Может быть, среди этих?» – отправил в ответ Саг’Чурок.

Тот, кто ведет их – не для нас.

Послание сопровождал звериный запах – Саг’Чурок узнал его. Под прочной чешуей встрепенулись железы вдоль позвоночника – первое инстинктивное приготовление к охоте, к битве; чешуйки словно вздыбились, смазанные нарастающим слоем масла, внутренние нижние веки прикрыли глаза, защищая зрение. Валуны на далеком холме вдруг вспыхнули – они еще хранили солнечное тепло. Мелкие животные двигались в траве – их выдавало дыхание, быстрое биение сердца.

Охотники К’елль – Риток и Кор Туран – уловили горький запах масла и выпрямились, высвободив клинки.

Саг’Чурок получил последнее сообщение: Их слишком много, чтобы убивать. Лучше избежать.

«Как можно избежать, Ши’гал Гу’Рулл? Они перекрыли нам дорогу?»

Однако убийца не счел нужным отвечать на такой вопрос; Саг’Чурок ощутил презрение Ши’гала.

Гунт Мах отправила своему защитнику тайное сообщение: Он хочет, чтобы мы не справились.

«Если он так жаждет убивать, то почему не этих чужаков?»

Не могу сказать, – ответила она. – Гу’Рулл ведь говорил с тобой, а не со мной. Он ни за что не признается, но он уважает тебя. Ты охотился; ты, как и я, получил раны и знаешь вкус своей крови – и этот вкус сказал нам обоим о нашей смертности. И в этом Гу’Рулл похож на тебя, а Риток и Кор Туран – нет.

«И при всей его беззаботной силе его мысли просочились к тебе…»

Знает ли он, что я выросла? Думаю, нет. Только ты знаешь правду, Саг’Чурок. Я никому другому не открыла ничего. Меня считают все еще личинкой, обещанием, возможностью. А я близко, первая любовь, очень близко.

Да, он знал, или думал, что знает. Однако потрясение могло выдать его, и охотник К’елль постарался подавить его.

«А Гунт’ан Асиль?»

Она ничего не видит из-за своих страданий.

Саг’Чурок не был в этом уверен, но ничего не ответил. Не ему учить Гунт Мах, в конце концов. И потом, идея о том, что убийца Ши’гал хочет иметь с ним нечто общее, беспокоила. Ведь ощущение смертности – начало слабости.

Неожиданно к нему обратился Риток, пробившийся сквозь внутреннее смятение Саг’Чурока.

«Ты отреагировал на угрозу, но мы ничего не чувствуем. И все равно: не затоптать ли этот бесполезный огонь?»

Да, Риток. Дестриант спит, и огонь не нужен.

«Идешь на охоту?»

Нет. Но мы не одни на этой земле: на юге толпы людей.

«Разве не это нужно Асиль? Не то, что ищет Дестриант?»

Не эти, Риток. Но нам нужно пройти через эту толпу… думаю, скоро ты узнаешь вкус собственной крови. Ты и Кор Туран. Готовьтесь.

И с легкой тревогой Саг’Чурок ощутил, как они довольны.

Воздух густел, чистый, как секрет слезной железы, и все, что видела Калит, мерцало и двигалось, плыло и дрожало. Звезды крутились в несогласованном танце, трава на колеблющихся холмах волновалась, словно напуганная своенравными ветрами. Комья мусора летали повсюду, чуть пульсируя алым; одни спускались, чтобы катиться по земле, другие поднимались в небо, словно в восходящих потоках.

Каждое место хранит воспоминания о том, чем было когда-то. Равнина, бывшая дном озера, мелкого моря, темной глубиной громадного океана. Холм, бывший вершиной молодой горы, одним из цепи островов, зазубренным клыком земли, погребенным в леднике. Пыль, оставшаяся от растений, песок – бывший камень, пятна – то, что осталось от костей и плоти. Большинство воспоминаний, поняла Калит, скрыты, невидимы, погребены под внешним блеском жизни. Но для пробужденных глаз все воспоминания раскрываются: фрагмент здесь, намек там, сонм истин, шепчущих о вечности.

Такое знание может своей необъятностью раздавить душу, залить ее потопом невыносимой тщетности. Стоит только отделить саму себя от всего остального, от потустороннего мира – с его бесконечной мерой времени, с его причудливой игрой в перемены в ходе долгих осад и внезапных катастроф, – твое «я» становится сиротой, теряет защиту и сталкивается лицом к лицу с миром, ставшим теперь в лучшем случае чужаком, а в худшем – безжалостным заклятым врагом.

«В самонадеянности мы становимся сиротами, а затем жалуемся на ужасное одиночество, которое обретаем на пути к смерти».

Но как можно вернуться в мир? Как научиться переплывать эти потоки? Горделивая душа решает, что противостоит всему, что находится вовне. Внутри – снаружи, знакомое – чужое, чем обладаешь – чего домогаешься, что под рукой – что недосягаемо. Разделение это глубоко, как злая рана от ножа, прорезавшая сухожилия и мышцы, артерии и нервы.

Ножа?

Нет, это не то оружие – жалкий плод ограниченного воображения. А на самом деле разделяющая сила… в чем-то другом.

А может быть, поняла она, даже в ком-то другом.

Многослойный вид перед ее глазами внезапно изменился. Трава высохла и улетела по ветру. Высокие песчаные дюны закрыли горизонт, а во впадине прямо перед собой Калит увидела фигуру, стоящую на коленях к ней спиной в густой тени какого-то монолита. Камень – если это был камень – был покрыт пятнами ржавчины, свежей на фоне черно-зеленого монолита.

Калит приближалась. Она разглядела, что человек не просто преклонил колени в молитве или в почтении. Он копал – руки погружались в песок почти по локоть.

Это был старик с иссиня-черной кожей. Со шрамами по всей лысине. Если он слышал ее приближение, то не подавал виду.

Это какой-то момент из прошлого? Слой за слоем разворачивались тысячелетия? Калит стала свидетелем воспоминаний Пустоши?

Калит вдруг осознала, что монолит вырезан в виде пальца. И камень, который сначала смотрелся черно-зеленым, оказался полупрозрачным, сквозь темно-зеленый просвечивали внутренние потоки и грани. Глубоко внутри можно было разглядеть прослойки, похожие на вены, цвета темного изумруда и уплотнения в виде костей – цвета нефрита.

Старик – кожа его была вовсе не иссиня-черной, как сначала показалось, а так плотно покрытой вьющимися волосами, что самой кожи не было видно, – заговорил, не переставая запускать ладони в песок у подножия монолита.

– В Санимоне было племя, – сказал он, – которое считало, что они первыми начали обрабатывать железо. Они до сих пор изготавливают орудия и клинки в традиционной манере – закаляют их в песке, вот как я сейчас, видишь?

Хотя она не знала языка, но понимала старика и, услышав вопрос, посмотрела на его руки; если он и держал оружие, то запихнул его в песок очень глубоко.

И нигде не было видно кузни – и никакого очага.

– Только не уверен, – продолжал старик, то и дело шумно вздыхая, как от боли, – не уверен, что все делаю правильно. Видимо, есть еще какой-то секрет. Закаливание в воде или куче навоза… у меня нет опыта в таких вещах. – Он помолчал. – По крайней мере, думаю, что нет. Столько… позабыто.

– Ты не из эланов, – сказала Калит.

Старик улыбнулся ее словам, хотя смотрел не на нее, а на монолит.

– Но есть вот что, – сказал он. – Я могу назвать, ну, сотню разных племен. Племена Семи Городов, племена Квон Тали, племена Корела, Генабакиса – и общее у них одно, только одно; знаешь, о чем я?

Он словно ждал ответа от монолита, а не от Калит, которая стояла так близко, что могла дотронуться до него.

– Я скажу, – продолжал старик. – Каждое племя уже вымерло или вот-вот вымрет. Растает, как и все прочие народы. Может остаться некое бледное, разбавленное подобие в новых жилищах. А может не остаться ничего, кроме праха; даже их имена стираются навсегда. И никто не будет горевать о потере… Вот и все.

– Я – последняя из эланов, – сказала она.

Он продолжил опускать руки в песок, как можно глубже.

– Я готовлюсь… владеть самым грозным оружием. Они думали спрятать его от меня. Не вышло. Оружие, конечно, нужно закалять, и хорошенько закалять. Они даже хотели уничтожить его. Как будто такое вообще возможно… – Он подумал. – Или возможно? Дело в том, что ключ ко всему – это чистый разрез, прямо посередине. Чистый разрез – вот о чем я мечтаю.

– А я мечтаю… вот о чем, – сказала она. – Я ехала на Крапчатом Скакуне. И встретила в потустороннем мире тебя – почему? Ты призвал меня? Кто я для тебя? Кто ты мне?

Он засмеялся.

– Это забавно! Я вижу, о чем ты – думаешь, не вижу? Думаешь, мне не дано?

– Я скакала…

– Да хватит уже! Ты что-то приняла. Вот как ты попала сюда, вот как все сюда попадают. Или танцуют до упаду – пока не покинут собственное тело. Что бы ты ни принимала, это просто помогает войти в ритм, существующий во всем – пульс вселенной, если хочешь. С некоторой практикой тебе уже не нужно будет ничего; и это хорошо, ведь после десяти или двадцати лет потребления трав или чего-то еще большинство шаманов подсаживаются на них. И глотать нужно только как ритуал, как разрешение на путешествие. – Он вдруг замер. – Крапчатый Скакун… да, зрительные галлюцинации, образы, плывущие перед глазами. Бивики называли это барабанные раны – наверное, имели в виду кровавые цветущие пятна. Бум, бум, бум… А фенны…

– Матрона ищет кого-то среди нашего вида, – прервала Калит. – Старые пути подвели ее.

– Старые пути всегда подводят, – сказал старик. – Как и новые, в большинстве своем.

– Она в отчаянии…

– Отчаяние – плохой советчик.

– Ничего полезного сказать не можешь?

– Весь секрет в закалке, – ответил он. – Вот что можно сказать полезного. Твое оружие должно быть хорошенько закалено. Крепко выковано, искусно отожжено и как следует наточено. А палец указывает прямо на них – ну если бы небо было настоящее, ты увидела бы. – Его широкое лицо прорезала улыбка, впрочем, больше похожая на гримасу, чем на знак довольства; и она подумала, что, несмотря на его слова, старик, возможно, слепой.

– Ужасная ошибка, – продолжал он, – считать, что смертные и боги противостоят друг другу. Ошибка. Самая фундаментальная. Потому что когда опустится лезвие, то они навеки потеряют друг друга. А понимает ли она? Возможно, но тогда она меня пугает: такая мудрость кажется почти… нечеловеческой. – Он встряхнулся и выпрямился, вытягивая руки из песка.

Она глядела с любопытством: какое же оружие он держит? И увидела – никакого. А его ладони, цвета ржавчины, блестели, как полированные.

Старик поднял ладони.

– Думала – зеленые, да? Ага, нефритово-зеленые и сияют. Нет, не сейчас, не в этот раз, нет. Готовы они? Готовы схватить самое смертельное оружие? Думаю, нет.

И ладони, опустившись, снова нырнули в песок.

Отряд пешей разведки людей, далеко продвинувшись от основных сил на север, засек блеск одинокого костра. Разведчики двинулись к тому месту – хотя далекий огонек и погас – и, развернувшись полукругом, очень ловко шли, совершенно невидимые, по равнине.

Один из разведчиков, спрятавший покрытое белой краской лицо под темной тканью, прошел мимо неподвижного зайца всего в пяти шагах, а тот даже не заметил воина.

Равнина редко бывает совершенно плоской. Повсюду ямы и бугры; тянутся подъемы, издеваясь над чувством расстояния и перспективы; под травой прячутся кочки; тянутся узкие, предательские вымоины, которые не заметишь, пока нога не провалится в них. Чтобы оставаться незамеченным в таких условиях, нужно передвигаться, как четвероногие хищники или добыча, от одного скудного укрытия к другому, рывками и бросками, юркий, как тень. И все равно Пустошь получила свое название не зря: по большей части почва была содрана, оставив лишь проплешины камня и нанесенного ветром песка, что только усложняло задачу.

Но, несмотря на сложности, эти разведчики – их было восемнадцать – продвигались, не выдавая себя даже дыханием, к тому месту, где заметили костер. У всех было оружие – дротики и необычные сабли с односторонним лезвием – первые были закреплены на широких спинах, а укутанные клинки – на боку.

Понятно, что им хотелось узнать, что это за одинокий лагерь и кто ходит рядом с ними по этой земле.

Пройдя две тысячи шагов, разведчики оказались в широкой впадине – теперь их освещал только бледный нефритовый свет таинственных путников в ночном небе.

Полукруг медленно перестроился: разведчик, шедший в центре, выдвинулся в начало клина. Когда отряд приближался на определенное расстояние, этот воин действовал на свой страх и риск.

Гу’Рулл поджидал его. Возвышающийся к’чейн че’малль должен быть ясно виден, но ни один человек его не замечал. Когда приходило время убивать, убийца Ши’гал умел затуманить мозги жертвы, хотя обычно это работало, когда цель ничего не подозревала; а против других охотников Ши’гал, стражников Дж’ан и старших солдат Ве’гат вовсе не действовало.

А эти люди, разумеется, были жалки, и как бы ни старались таиться, их теплые тела сверкали, как сигнальные огни, в глазах Гу’Рулла.

Ведущий разведчик семенил прямо к убийце, который ждал, подобрав сложенные крылья. На узких, длинных пальцах медленно выдвигались из-под мембран когти, смазанные нервным ядом – хотя для этих мягкокожих людишек яд был и ни к чему.

Когда воин подошел на нужное расстояние, Гу’Рулл уловил его нерешительность – словно инстинкт предупреждает его, – но было уже поздно. Убийца взмахнул передней лапой. Когти вонзились в голову человека сбоку, пробив кость и плоть, и сила удара наполовину сорвала голову разведчика с плеч.

Первая жертва еще падала на землю, а Гу’Рулл пришел в движение: изогнутая коса ночи устремилась к следующему разведчику. Когти ударили в середину тела, подцепили нижние ребра, убийца поднял воина над землей и отшвырнул обмякшее, кровоточащее тело прочь.

В воздухе мелькнули кинжалы: вперед бросились остальные разведчики. Два брошенных ножа достигли Гу’Рулла – и отскочили от толстой лоснящейся чешуи. Воины взяли дротики наизготовку; но убийца Ши’гал уже оказался в гуще разведчиков, отражая отчаянные удары; когти пронзали тела, голова на длинной шее щелкала пастью, челюсти крошили черепа, грудные клетки, прорезали плечи. Кровь густым дождем поливала каменистую землю и блестела густым туманом после смертельных ударов убийцы.

Два разведчика бросились прочь, спасаясь, и сначала Гу’Рулл не обратил внимания, разбираясь с остальными воинами вокруг него. Он понимал, что они не трусы – эти двое неслись во всю прыть на юг, врозь – нет, они спешили доложить о бойне, о появлении нового врага, вожаку стада.

Разумеется, этого нельзя допустить.

Через несколько мгновений убийца стоял в одиночестве, покачивая хвостом, с лап стекали струи крови. Он набрал воздуху в верхние легкие, потом в нижние, восстанавливая силы и энергию мышц.

И расправил крылья.

Последние двое должны умереть.

Гу’Рулл поднялся в воздух, взмахнул крыльями; перьевые чешуйки зажужжали погребальную песнь.

Сверху яркие формы двух разведчиков светились, как погребальные костры на равнине. А позади убийцы, летящего за ними следом, медленно остывали шестнадцать трупов, бледнея, как угасающие угли разворошенного очага.

Саг’Чурок чуял в воздухе кровь. И слышал разочарованное фырчание двух неокропленных охотников; их конечности дрожали от сладкого тока Нектара Убийства по венам и артериям, хвосты свистели в воздухе. Они просто потеряли контроль над своими боевыми железами – это знак отсутствия опыта, беспечной юности; Саг’Чурок ощущал сразу и веселье, и презрение.

Впрочем, он и сам боролся с желанием освободить поток нектара и полностью открывал сонные железы в ответ на яростный огонь внутри.

Этой ночью охотился убийца Ши’гал, издеваясь над охотниками К’елль, воруя их славу, отнимая у них удовольствие, которого они жаждали, для которого были рождены.

С рассветом Саг’Чурок поведет их подальше от места бойни. Дестрианту Калит не нужно знать о ночном происшествии – ее разум и так слаб. Они отправятся на восток – дальше в пустынные земли, где чужакам не найти пропитания. Разумеется, такая предосторожность не поможет, если людская толпа так велика, как говорил Гу’Рулл.

И Саг’Чурок понимал, что юные охотники прольют первую кровь уже скоро.

Они шипели и фыркали, дрожали и нервно зевали. Тяжелые клинки стучали и скребли по земле.

Гу’Рулл и представить не мог, что десятки и десятки псов, вившихся рядом с человеческой толпой, – это не обычные падальщики, вроде зверей, сопровождавших к’чейн че’малльских фурий во время войн. И поэтому убийца не обратил никакого внимания на шесть животных, двигавшихся параллельно с людьми-разведчиками, и не пытался затуманить им мозг. И даже теперь, когда эти животные понеслись на юг, к людям, Гу’Рулл не придал этому особого значения. Падальщики – обычное дело, их нужды очень просты.

Гу’Рулл убил обоих разведчиков, спикировав на каждого и сорвав голову с плеч – оба замерли, услышав над собой жужжание его крыльев. Завершив дело, убийца Ши’гал поднялся высоко в темное небо, ища сильных воздушных потоков, через которые хотел пролететь в преддверии наступающего дня: холодный воздух должен предотвратить перегревание; он обнаружил, что днем его расправленные крылья впитывают очень много тепла, что нарушает его самообладание и естественный покой.

А это не годится.