Простые чудеса. Новые истории, изменившие жизнь Астахов Павел
Отслужил я и поступил учиться. Мне тогда уже двадцать первый год пошел. Встретил свою будущую жену Светлану. Это была удивительная встреча, изменившая всю мою жизнь, и о ней надо отдельно подробно рассказывать, чтобы яснее показать, как Господь тонко и прочно кружева нашей жизни создавал. Мы расписались.
Бабушка Светланы, Анна Герасимовна, царствие ей небесное, в малолетстве внучку окрестила и тем сразу предопределила и путь, и защиту для нее. У Светланы моей всегда было особое отношение к вере, хотя росла она в обычной советской семье. Отец – профсоюзный работник, мама – исполкомовский. А она всей душой к Богу тянулась: со студенческих лет, как поступила в институт, стала часто в храм заглядывать, просить о помощи Господа. Она жила в Сокольниках, там есть красивый старинный храм Воскресения Христова. В храм Светлана перед каждым экзаменом заходила, по-своему молилась, ставила свечки и шла в институт. И про посещения храма, не стесняясь, мне рассказывала, когда мы стали жить одной семьей…
А я все нехристем был и только-только начинал потихоньку-помаленьку на эту тему задумываться. Для меня необычно все это было, но интересно, притягивало. Я с огромным уважением к вере относился, к тому же и мама моя примерно в это же время стала искать свой путь к Богу и решение креститься приняла.
Мы со Светланой жили вместе уже больше года, но я все не мог самый важный шаг сделать: не понимал, с какой стороны к крещению подойти. А просветить, подсказать, помочь было некому.
Тут еще забот, хотя и приятных, прибавилось – ребенок родился у нас, первенец, сын Антон. Радость неимоверная, но и хлопот для молодой студенческой семьи предостаточно. Между семинарами, лекциями, зачетами и коллоквиумами – еще экзамены по стирке пеленок и подгузников сдавать приходилось. Помимо материальных вопросов, скоро возник и еще один, морально-нравственный: «Хорошо бы, конечно, малыша покрестить!»
Поначалу с опаской и осторожностью родственники нас об этом спрашивали, а потом уже и прямо убеждали: «Надо, надо! Хуже не будет!»
А я-то не возражал. И хотя умом не понимал, но чувствовал, что малышу это необходимо. И Светлана радовалась.
Выбрали храм Илии Пророка в Черкизове, он находился по соседству с нашим домом. Второй священник, отец Георгий, молодой еще батюшка, нашего Антошу и покрестил. А до начала таинства с нами беседовал, меня спрашивал:
– Матушка крещеная?
– Да.
– А вы?
– Я – нет.
– Ну как же так? Ребенок раньше вас будет крещен? Надо подумать. Хорошенько подумать, Павел…
Вот тогда я уж серьезно задумался. И впрямь неудобно выходит: жена и ребенок, мои самые близкие люди, – крещеные православные христиане, а я какой-то «нехристь партийный». Антона крестили в самом конце ноября, двадцать второго числа (опять совпадение!), но морозы уже стояли очень крепкие, помню, холодно очень было. Только на крестинах я не был: батюшка строго наказал приходить в следующий раз, чтобы самому креститься. Разговор тот я запомнил, да уже и сам был готов.
Вспоминаю себя в то время: учусь на отлично, семью завел, сына родил. И все хорошо в жизни знаю, в двадцать один-то год. Ведь в двадцать лет вроде все о жизни знаешь и только потом, взрослея, начинаешь сомневаться и раздумывать…
Мама моя в то время уже воцерковилась. Мы жили отдельно, общались нечасто, но изредка она все же делилась своими переживаниями. Рассказывала разные истории, от людей слышанные. О том, как, веруя в Бога, человек спасся, а то и наоборот – от безверия сгинул. Интересно, захватывает, а порой и жутковато становится.
В детстве я жил в Зеленограде. Там храмов не было. Новый современный город, бурно растущий, был создан для молодых людей, работающих в электронной промышленности. Разве думали его создатели о Боге и «культовых учреждениях»? По тем временам отдавали предпочтение кинотеатрам да домам культуры, а не дому Божьему. Но один храм все же на окраине Зеленограда сохранился, единственный старый храм. Находился он меж двух деревень – Матушкино и Савелково, в районе деревни Ржавки. Большой, красивый, хотя и разоренный во времена мракобесия и гонений на православную церковь.
Мы с мальчишками в храм втихаря проникали, и там нас всегда окутывало какое-то мистическое чувство. Забирались в полуразрушенный храм через окно – двери-то заколочены. Внутри полумрак, какие-то станки с военных времен, на стенах и потолке обвалившиеся и затертые фрески, старославянские буквы проглядывают. Завораживает… А под полом храма подвалы были большие, так туда совсем страшно было заходить. Мы очень боялись, но бродили по церкви с фонариком, и в душе возникало некое особенное чувство – необъяснимый трепет, что ли. Мне до сих пор этот храм часто снится. Разоренный, разрушенный, но неубитый храм Божий, таких храмов еще огромное количество по всей России. Этот храм – мои первые детские ощущения от церкви. Слава Богу, его восстановили, и мама туда часто ходила на службы. А спустя сорок лет в этом храме отпевали моего отца и похоронили неподалеку.
Моя любимая жена уже не только перед экзаменами ходила в церковь, но и малыша Антошу носила причастить. Я слушал мамины рассказы и сам начал задумываться о том, как мне покреститься. Не понимал еще, что это главное в жизни. По-своему рассуждал: как, в какое время удобнее… Вроде бы и хорошо, что шел к Господу, но пока мысли были чересчур рациональные. А в этом деле надо не холодный разум включать, а по зову души мчаться бегом, пока можешь, пока Господь тебя зовет, принимает и приободряет. Но и то уже хорошо, что я был на этом пути.
В то время мы жили с родителями моей жены. Никто нам материально не помогал. Теща молодая и активная – тридцать девять лет! Работала в исполкоме с утра до вечера, бабушкой отказывалась себя называть. Я крутился как мог: учился и на четырех работах подрабатывал, чтобы семью содержать, сына растить. Светлана тоже вязала, шила, за любую подработку бралась. Сами, слава Богу, себя содержали.
На летних студенческих каникулах времени побольше было. Ездили на дачу. Огурцы, помидоры, кабачки выращивали, делали запасы на зиму. Время все-таки очень тяжелое было – восемьдесят восьмой год. Мыло, масло, тушенка – по талонам. Приходилось за грибами ходить, чтобы просто себе обед и ужин приготовить. Хорошо, что отец тогда ульи с пчелами держал. Можно было рамку меда взять, чаю сладкого попить, потому что сахар-то тоже был по талонам.
Планировали мы со Светланой тем летом, что вернемся двадцатого августа в Москву. Покрестят меня, а двадцать третьего августа поедем к моим родителям. Младшему брату аккурат в этот день тринадцать лет исполнялось. Сестра старше меня на семь лет, она с юности со мной нянчилась, помогала растить и учиться. А младший брат Алексей моложе меня на девять лет. Его, можно сказать, я вырастил. Родители работали, а я с ним занимался с грудного возраста. С пяти месяцев его уже со мной оставляли. До армии воспитывал, учил, защищал. Он от меня не отходил, потому что я ему был и папа, и мама, и все на свете. Так что обязательно мы должны были к нему на день рождения приехать.
Несмотря на все учебные и бытовые трудности, мы были очень счастливы. Еще бы: родился ребенок, мальчик, в большой нашей семье – первый внук у тещи. У моих-то родителей уже были внуки, у старшей сестры росли двое детей.
Я был настолько счастлив, что решил как можно больше картинок из нашей жизни и детства Антошки запечатлеть на фото и сохранить. Как только сын появился на свет, с первого дня, я постоянно фотографировал. Был у нас старенький фотоаппарат «Смена» за двадцать пять рублей. Я накупил пленки и сделал триста с лишним фотографий, снимал, как сын растет: дома, в бассейне, на прогулке, на даче…
Помните ли вы, друзья, как раньше проявляли и печатали снимки? В ванной, в специальном бачке, в полной темноте крутили пленку, потом сушили, потом те, кто мог себе позволить такую роскошь, как персональный фотоувеличитель, закрывались в той же ванной, и начинался волшебный процесс создания семейного фотоальбома. У многих был советский фотоувеличитель «Смена». Ну а любители, которые особо ценили искусство фотографии, разорялись на польский «Крокус» за сто рублей. Это была мечта не только каждого фотолюбителя, но и знающего профессионала. Большой, мощный, с несколькими рядами линз и объективов. Отличное увеличение, хорошее разрешение… Мой отец когда-то на полученную премию купил такой «Крокус», и он занял почетное место на шкафу. Возвышался там высокомерной серой громадиной, закрытой чехлом, важный, как ракета перед запуском. Под него и в ванной было место приспособлено. Изредка папа разрешал мне им пользоваться. И тогда в отдельно взятой советской ванной комнате возникала целая домашняя фотолаборатория. Тесно, душно, но под красным фонарем и с волшебным увеличителем ты сам творишь чудо истории в лицах и картинках. Освещаешь, отмеряешь, отсчитываешь, проявляешь, промываешь листы фотобумаги, а потом сушишь снимки на прищепках. Большую часть ванной комнаты занимала, естественно, чугунная чаша ванны, расположенная вдоль стены. Слева от нее – раковина. Маленький, размером 60100 сантиметров кафельный пятачок холодного пола между ними. Превращаясь в мини-фотолабораторию, чугунная ванна накрывалась двумя специальными деревянными щитами с брусочками, чтобы они не соскользнули. На щиты ставился увеличитель с предметной доской. Слева от него – две ванночки с проявителем и фиксажем, то есть закрепителем. В раковину из крана пускалась проточная вода (счетчиков тогда еще не придумали, оплату за литры не брали) для промывки проявленных снимков перед отправкой в ванночку с фиксажем. Устанавливался таймер для точного отсчета времени экспозиции изображения на фотобумагу и для проявки. Самым важным после увеличителя, конечно, был красный фонарь, без которого невозможно представить ни одну фотолабораторию в то время.
В общем, ты находился в плотном окружении техники. Кое-как уместившись на оставшемся свободном островке, ты должен был вставить пленку, навести изображение на фотобумагу, выбрать требуемый масштаб и размер изображения, включить таймер, закрыть объектив, подхватить пинцетом облученный лист, положить в проявитель, снова посчитать, промыть под струей воды, отправить его в закрепитель, а потом опять бросить ополаскиваться под водой…
Одному – сложновато, вдвоем – тесновато. Но с любимой женой – одно удовольствие. Вот я и пригласил в помощницы Светлану, объяснив весь нехитрый алгоритм действий. Я печатаю, она проявляет и промывает…
Но прежде чем рассказать о незабываемом и, возможно, самом чудесном спасении моей жизни, расскажу об одном событии, предшествующем этому, событии, которое стало для нас знаковым и особенным, предопределившим дальнейшую жизнь. Спустя годы оно видится особенно отчетливо и ярко.
Вернувшись после дачных каникул в Москву двадцатого августа, мы договорились с батюшкой Георгием привести меня в достойное состояние православного крещеного христианина. Двадцать первого августа, в воскресенье, после литургии в храме Илии Пророка в Черкизове отец Георгий, который пять месяцев назад крестил моего старшего сына, покрестил и меня. Удивительное светлое ощущение легкости и радостной приподнятости навсегда осталось в памяти от этого таинства. Жизнь вокруг вроде бы не изменилась. Кажется, что все по-прежнему: лето, солнце… А в душе иной, особенный свет зажегся. И так важно его сохранить: сберечь, не растерять.
Отпраздновали дома, в узком кругу. Тесть, даже не зная, что его слова станут пророческими, пошутил:
– Со вторым рождением тебя, Павел!
Утром мы поехали в Зеленоград и уже к полудню были у моих родителей. Светлана разобрала вещи, покормила Антошку и стала укладывать малыша, чтобы он днем поспал. Я же тем временем превращал ванную в фотолабораторию, чтобы к вечеру моей большой семье новые фотографии для обсуждения предоставить. Все провода от приборов и ламп собрал в один пучок, воткнул в удлинитель и провод удлинителя из-под двери выпустил наружу, в коридор. В те времена электрические розетки в ванных комнатах не ставили из соображений безопасности. Я вставил удлинитель в наружную розетку между выключателями на дверном косяке, проверил и стал ждать, когда жена уложит малыша и придет ко мне, ведь она попросила: «Без меня не печатай, пожалуйста! Я хочу с тобой вместе».
Моя мама тем временем решила сходить в магазин, хотела к завтрашнему праздничному столу что-то купить. Собирается, приговаривает: «Ой, надо и на ужин что-то собрать, и на завтра купить вкусненького…»
Я говорю:
– Мам, ты только недолго. Антона Светлана уложила, он часа полтора проспит. А мы пока будем печатать фотографии. Ты возвращайся, нас с малышом подстрахуй, если что.
А мой младший брат Алексей и отец в тот день с дачи должны были вернуться только к вечеру. Они грядками да дровами перед грядущей осенью занимались.
А мама все суетится, мельтешит, но никак в магазин не уходит.
Я снова ее поторапливаю:
– Мама, иди уже скорее. А то сейчас ты ненароком дверь откроешь и засветишь пленку, или Антошка раньше времени проснется…
Мама, как задумается, может и дверь в «фотолабораторию» распахнуть. Так уже было…
Нет, все равно не уходит. Я настаиваю:
– Мам, вдруг ты случайно засветишь снимки. Мне все переделывать придется.
– Да-да-да, сынок, сейчас я ухожу… – И продолжает собираться.
В нашей советской ванной вдвоем было не повернуться, я себе поставил стул, а Светлане рядом табуреточку. Светлана уселась бочком, да еще и за меня придерживалась. Но нам было хорошо, даже интересно и загадочно: красный свет, мы воскрешаем застывшие моменты нашей жизни. Романтика!
Я приборы включил, все работает. Красный фонарь светится, увеличитель греется, таймер щелкает. Усаживаемся теснее, закрываемся изнутри на защелку, чтобы мама ненароком дверь не открыла. Я сижу на своем деревянном стуле: по бокам подлокотники, спинка удобная, но упирается в стену – маленькая же ванная! Коленями утыкаюсь в чугун ванны. Начинаем. Печатаю первый снимок, второй… Смотрим, выбираем, какие лучше. В основном это дачные фото – природа, цветы, Антон улыбается, мы на снимках счастливые… Любуемся. А я краешком уха слышу, что мама за дверью в коридоре все возится, чем-то шуршит… Полчаса прошло, она никак не уйдет.
Я через закрытую дверь снова ее подгоняю:
– Мама, иди же, наконец! Антон скоро проснется. Иди. Мы не успеем все напечатать. Т мешаешь!
– Да-да-да. Сейчас уйду… Сейчас уйду… – Но продолжает свои сборы…
Нужно один технический момент объяснить. Увеличитель «Крокус» не только престижный и дорогой, но еще и тяжелый, килограммов двадцать весит. Крепится на железной вертикальной штанге, двигается по ней, корпус у него тоже из металла.
Я погрузился в фотопроцесс, даже маму уже не слышал. Выбрал удачный ракурс, привстал на стуле, навел увеличитель и вдруг чувствую – он меня щиплет. Резко и неприятно – током. Я отдернул машинально руку, подумал, что показалось. Сажусь, снова протягиваю правую руку теперь уже вверх к увеличителю, и… моя рука вмиг к нему прилипает! Мало того, что рука припаялась, так и нога левая, которой я касался чугунной ванны, тоже прилипла. Вот это ловушка! Я прилип правой рукой к фазе, причем всего-то тремя пальцами. А левой ногой к голому чугуну – к краю ванны, которая была не покрыта эмалью. Фаза вышла на корпус увеличителя, как оказалось потом, из-за поврежденного провода, где основная лампочка. И патрон лампочки был поврежден. Я замкнул собой новую электрическую цепь! Через меня пошел переменный ток, причем такой силы, что я не только крикнуть, пошевелиться не мог. Меня подчинила себе невероятная сила. Ощущение, что попал под каток, который просто закатывает тебя. Скручивает, скручивает, скручивает… Сильнее и сильнее. Я пытаюсь сопротивляться, из последних сил стараюсь оторвать руку от увеличителя, а она не отлипает!
Забегая вперед, скажу, что стальная штанга увеличителя, диаметром два сантиметра, согнулась в дугу, как детский лук, – с такой силой я стремился вырваться из лап смерти. Но штанга лишь гнулась и не отпускала, позади мешала спинка стула, да подпирала стенка ванной. А моя левая нога к чугунной чаше прилипает все плотнее. И бегут веселые вольты с амперами через меня по кратчайшему пути: от пальцев правой руки к левому бедру, прожигают себе ход в моем теле и скручивают все плотнее в трубочку. Дыхания нет, сердце останавливается, сознание мутнеет. Не оторваться никак… Короткими вспышками мелькают перед глазами фрагменты событий: прошлая жизнь… закрытая защелка на двери ванной… провода, находящиеся снаружи… ребенок, спящий в комнатке… мама, ушедшая в магазин…
Светлана, увидев, что со мной происходит, вскрикнула и схватила меня за руку, чтобы помочь. И… тоже прилипла! Я вижу, что и ее бьет током… Промелькнуло в голове: «Ну, все! Да, я пропал, а она-то за что? Господи, если мы сразу вдвоем уйдем, что же с нашим сыном будет?! Еще пара секунд, и сознание покинет навсегда…» Яркой вспышкой последняя страшная мысль, словно чужим голосом вслух произнесенная: «Все! Это конец!»
Я потом много литературы прочитал на тему поражения человека электрическим током. Узнал о первой помощи и механизме воздействия тока на живой организм. Ничего утешительного, находил все новые и новые подтверждения фатальности той ситуации. Это действительно был конец, потому что если через вас пошел электрический ток, то нет никаких шансов вырваться самостоятельно. Потом мне говорили опытные знающие люди, что мне еще повезло – я прилип правой рукой, а не левой. Через левую руку ток кратчайшим путем неизбежно прошел бы через сердце. Удар током опасен тем, что наступает паралич всех мышц, поэтому через минуту-полторы, пока человек не дышит и сердце не стучит, начинает отмирать мозг. С отмиранием мозга возникают необратимые последствия. Через несколько минут человек погибает.
В тот роковой момент я всего этого не знал…
Как только полыхнуло в моем уходящем сознании слово «конец!», словно по волшебству отключилось электричество. Это был не волшебник и даже не ангел-хранитель, а моя мама. Как выяснилось, она в магазин так и не ушла.
Услышав крик Светланы, мама не поняла, что у нас случилось. Но не стала стучать, дознаваться: «Что там у вас, ребята? Все в порядке? Что произошло?!» Она моментально вырвала весь пучок проводов из розетки. Одним махом!
До сих пор мама не может объяснить две вещи: почему так долго не могла уйти в магазин и почему первым делом так резко выдернула провода. Ведь ни спасателем, ни электриком она никогда не работала…
В тот же момент я рухнул набок, а увеличитель завалился на меня сверху. Дышать не могу, говорить тоже, только хриплю и корчусь. Светлана открыла защелку. Я вывалился наружу. Мама смотрела на нас в ужасе…
Я пополз по коридору на балкон за воздухом, стоял на карачках, пытался отдышаться. Вернулось сознание, с ним – боль. Светлана тряслась от пережитого и маме пыталась объяснить, что произошло. На мне были тонкие тренировочные штаны. Смотрю, на трениках дырка сантиметров двадцать и шрам на ноге – обожженное черное мясо… В том месте, которым я прижался к чугуну. И на пальцах белые точечки, кожа вытянулась трубочками по полсантиметра, оттого что я пытался оторвать руку и не мог. Эти белые пятнышки у меня на всю жизнь остались.
Я задумался, почему это со мной произошло? И вдруг понял, что мне через две недели исполнится двадцать два года. Двадцать два! И произошел этот случай двадцать второго августа. Я вспомнил давние предсказания по линиям руки, в которые я никогда не верил…[2]
Я и теперь этому предсказанию не верю. Скорее, уповаю на чудесное спасение. Накануне я принял таинство крещения. А на следующий день, двадцать второго августа, ангел-хранитель просто мне помог. Не хочу даже представлять, что произошло бы со мной в том случае, если бы я не крестился, – сослагательного наклонения здесь быть не может, ибо Господь невидимо, но настойчиво подвел меня к этому событию. И хорошенько подготовил меня и моих близких. Господь меня спас! Наверное, пожалел моего сына, пожалел моих жену и маму. Но для чего-то он меня сохранил? Ведь шансов-то не было. Ни единого! Но Господь не мог не услышать мольбу гибнущих людей. Услышал, увидел, пожалел, помиловал…
Так что обугленный шрам на ноге – это не страшно, это ерунда. И что удивительно – сейчас от ожога не осталось и следа. Его нет, исчез.
А наш шестимесячный сын крепко спал. Даже когда мы уже отдышались, привели себя в порядок, он так и не проснулся. Мама наконец-то отправилась в магазин. На следующий день мы отпраздновали день рождения моего брата. И наше со Светланой второе рождение…
Но главное событие, подтвердившее наше чудесное спасение, ждало нас еще впереди. Именно 21 августа, в день моего крещения во Христа, спустя двадцать один год Он послал нам долгожданного сыночка Арсения! И это – настоящее Чудо!
Двадцать первое августа. Истории продолжаются
Вот, око Господне над боящимися Его и уповающими на милость Его.
Псалтирь, 32:18
История рождения моего сына Арсения, упомянутая в конце предыдущего рассказа, стоит того, чтобы изложить ее чуть подробнее. А начинается она задолго до самого этого события и опосредованно, но более чем «промыслительно», связана со Святейшим Патриархом Алексием Вторым и, конечно, с двадцать первым августа…
Утром 21 августа 1963 года из аэропорта Таллина вылетел самолет Ту-124, направлявшийся в Москву. На борту, помимо экипажа, находилось сорок четыре человека, и одним из пассажиров был епископ Таллинский Алексей Ридигер, будущий Патриарх Московский и Всея Руси Алексий Второй.
Во время взлета носовую стойку шасси заклинило, и она не до конца ушла в свою нишу. Даже тем, кто не имеет отношение к авиации, понятно, что ситуация сложнейшая, чтобы не сказать катастрофическая. Как машина сможет приземлиться с полуубранным шасси? Командиру борта поступило указание возвращаться в Таллин, но будто на грех в районе аэропорта сгустился туман и сесть стало попросту невозможно. Тогда самолет переориентировали на Ленинград и аэропорт Шоссейная (который впоследствии переименуют в Пулково); там можно было сесть на грунтовую полосу.
По пути до северной столицы члены экипажа пытались устранить поломку. Они пробили фюзеляж и с помощью шеста подталкивали опору шасси, чтобы она встала в правильное положение, но все усилия оказались тщетны. Подлетев к городу, Ту-124 начал кружить над ним, вырабатывая топливо, и, когда уже почти вся горючка была израсходована, вдруг заглох один двигатель, а за ним и второй.
Всё, до аэропорта не дотянуть! Самолет может рухнуть в любую минуту. Что делать? Садиться прямо посреди жилых домов? Или использовать единственный шанс и попробовать опуститься на Неву?
До этого дня в мировой авиации был зафиксирован лишь один случай удачного приводнения пассажирского самолета. В 1956 году американский «Боинг» благополучно сел на поверхность Тихого океана, и все жизни на борту оказались спасены; остальные же происшествия такого рода заканчивались самым печальным образом. Но делать было нечего, и от диспетчеров Шоссейной, тоже действовавших в авральных условиях, немедленно пришло согласие на водную посадку. Теперь все находилось в руках Бога и летчиков.
Я более чем уверен, что епископ Ридигер в этот момент всем сердцем молился Господу и пресвятой Божией Матери о милости и спасении душ человеческих, потому что сохранить людей могло только чудо.
Постепенно снижаясь, лайнер пролетел над мостами Невы – со строящегося тогда моста Александра Невского рабочие попрыгали прямо в воду, настолько низко шел самолет. Впереди показался следующий мост, железнодорожный, садиться нужно было немедленно! Но прямо по курсу – речной буксир… Ту-124 пронесся над ним буквально в нескольких метрах, сначала хвостом, а потом уже и всей плоскостью коснулся воды и через какое-то время наконец остановился.
Спасены! Все до единого. Ни у кого даже ни царапины.
Команда того самого буксира тут же поспешила на помощь и приняла людей на борт. Надо сказать, и экипаж, и пассажиры все это время вели себя спокойно и мужественно. Наверное, настоящее понимание и шок наступили уже на берегу, когда стало до конца понятно, что произошло и от какой беды уберег их Господь. Случайные свидетели, наблюдавшие чудесную посадку, приветствовали спасшихся радостными возгласами и рукоплесканиями.
Ювелирная работа летчиков достойна восхищения. Но я думаю, что, если бы мы могли видеть духовный мир, возможно, заметили бы и ангелов Господних, на своих руках пронесших самолет по Неве. К слову, приводнение Ту-124 случилось напротив часовни иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость». А рядом захоронена блаженная Матрона Босоножка, петербургская подвижница XIX века – после произошедшего 21 августа 1963 года люди стали ходить к ее могиле, чтобы помолиться о благополучных полетах.
Так, чудом Божьим, будущий патриарх спасся от гибели. Его жизнь, патриаршее служение и многие благие дела, которые он затем совершал, исполняя волю Божию, привели Русскую православную церковь к возрождению и вдохнули в нее новые силы. А спустя много-много лет уже к его могиле потянулись люди со своими молитвами и просьбами. В Богоявленском Елоховском соборе сохраняют записи о чудесах, исполненных молитвах, пожеланиях, которые были обращены к Святейшему Патриарху.
В день похорон Алексия Второго, 9 декабря 2008 года, в храме Христа Спасителя стояла огромная очередь, все хотели проститься с патриархом. Мы со Светланой были знакомы с ним и очень переживали его уход, поэтому, разумеется, тоже пошли в храм. Мой знакомый, ректор православной гимназии Зураб Михайлович Чавчавадзе, напутствуя нас, сказал:
– Вы, когда будете прощаться со святейшим, попросите его о чем-нибудь очень для вас важном. Он же сейчас предстанет перед Богом. Попросите обязательно…
Светлана кивнула и подошла к гробу. Встала на колени, заплакала, я видел, как трясутся у нее плечи и текут по щекам слезы. Поднялась, постояла, гроб поцеловала, отошла. Я не спрашивал, о чем она просила, посчитал неделикатным.
Через месяц после этих похорон, в начале января, Светлана мне сказала, что ей надо сходить к врачу. И врач ее обрадовал: «Вы беременны». Мы даже не поверили сразу. Не может быть!
Доктор предупредил нас, что дальше нужно обязательно наблюдаться, потому что перед этим у Светланы была трагическая беременность и она входила в зону риска. Мы так и сделали. Переживали, конечно, сильно, но, слава Господу, 21 августа 2009 года родился наш младший сын Арсений.
На основании УЗИ, всех замеров, графиков, таблиц, сравнений, где рассчитаны все допустимые нормы, отклонения и превышения, врач сделал вывод, что ребенок был зачат 10 декабря. И вот тогда потрясенная Светлана призналась мне: в день прощания с патриархом Алексием Вторым она попросила только одного – ребеночка.
Но на этом история не заканчивается. У Арсения, как положено, есть крестная мама, а у нее, в свою очередь, – невестка Катя, которая в какой-то момент сказала нам, что очень хочет ребенка, но почему-то у них с мужем никак не получается. Светлана, вдохновленная недавно произошедшим чудом, посоветовала ей:
– Катя, нужно молиться святейшему Алексию Второму. У меня такая история в жизни была – я помолилась, попросила. И сбылось. Надо попросить, и он тебе даст ребеночка. Я за тебя тоже помолюсь.
Проходит время. Арсению 21 августа исполняется годик, мы празднуем его день рождения. Беременная Катя с уже большим животом находится вместе с нами за столом, и вдруг у нее начинаются роды. Тот же самый доктор, который принимал роды у моей жены, сидит здесь же, рядом с Катей, он тут же хватает ее и везет в клинику. Там она благополучно разрешается от бремени.
И после этого случая было еще с десяток подобных историй! Подруги жаловались Светлане, что не могут забеременеть, и всем она говорила одно и то же: «Молитесь Святейшему Патриарху Алексию Второму, как молилась я, и он обязательно пошлет ребенка». А потом, как по заказу, у них рождались дети, причем все в промежутке с 20 по 24 августа. И если прикинуть вероятные даты зачатия, получается, что они крутятся возле 9 декабря – дня патриарших похорон…
«О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его», – только и могу я повторить вслед за апостолом Павлом, написавшим эти строки в послании к Римской церкви.
Еще одна небольшая история про 21 августа не имеет непосредственного отношения ко мне, но связана с моей поездкой на святую гору Афон – известнейшее место сосредоточения православного монашества. О самом пребывании там я расскажу чуть дальше, но именно на Афоне я узнал, что 21 августа 1903 года в местном Свято-Пантелеимоновом монастыре было чудо явления Пресвятой Богородицы.
Начиная с конца XIX века русские монахи на Афоне регулярно раздавали милостыню нуждающимся. Этот обычай завел иеросхимонах Иероним. Еженедельно из Одессы и Таганрога, где находились подворья Свято-Пантелеимонова монастыря, приходили к афонской пристани корабли с продуктами и другими нужными вещами для обители и насельников Святой горы. У Великих ворот монастыря собиралась толпа бедных монахов-пустынников, живших на Афоне в пещерах и землянках, а также много паломников, аскетов и прочих странников – в разное время их число могло доходить до восьмисот человек.
Однако этой милостыней стали пользоваться не только люди, подвизающиеся в духовной жизни, но и никому не подчиняющиеся откровенные бездельники, которые не совершали никакого труда, только желали жить за чужой счет. Видя такое, Кинот – Высшее священное управление Святой горы прислал в Пантелеимонов монастырь официальное письмо, в котором потребовал отменить раздачу продуктов и денег и найти какой-то другой способ помощи. В послании, например, были такие строки: «Подаваемая евангельски милостыня только тогда бывает приятна и любезна Богу, когда подается в разуме – людям, достойным милостыни и нуждающимся в оной. Даваемая же людям, которые недостойно представляют собой просителей милостыни и которые только на это посещение и рассчитывают, и ради этого и проживают здесь, тогда уж такая подача милостыни становится причиной вреда».
Замечание, в целом, справедливое. Но как же тогда быть настоящим подвижникам этих земель? В урочные дни они, в частности, получали от пантелеимоновских монахов хлебные лепешки, что помогало им выжить, ведь добыть еду или взрастить какие-то овощи в горной местности весьма трудно, не у всех это выходило.
Однако делать нечего, ровно через неделю после того, как пришло письмо, а именно 21 августа 1903 года, монастырь решил в последний раз раздать милостыню, и уже затем зачитать собравшимся указание из Кинота.
Сотни людей, как всегда, столпились у ворот, и монахи принялись выдавать им хлеб. В обители было такое новомодное чудо техники, как фотокамера, и одного из иноков по имени Гавриил благословили запечатлеть этот день на пленку. Он-то и сделал ставший впоследствии знаменитым фотоснимок, на котором портарь монастыря отец Алипий раздает лепешки нуждающимся. Проявив негатив, инок, к своему изумлению, увидел на фотографии, помимо отца Алипия и мужчин, получавших милостыню, фигуру бедно одетой женщины, тоже смиренно принимающей кусок хлеба.
Как? Откуда там женщина? Когда раздавали милостыню, никого подобного там не было, ведь Гавриил и все остальные видели все своими глазами! Кроме того, издревле существует афонское правило – никаких женщин на горе.
Этот запрет связан с преданием, что после вознесения Господа Христа Божия Матерь посетила Афон и была так очарована этим местом, что помолилась Сыну с просьбой выделить это место Ей в личный удел. Молитва была услышана. Уезжая, Она благословила всех жителей, а через некоторое время те в свою очередь назвали Афон «садом Богородицы» и полностью посвятили гору Ее славе, сделав так, чтобы лишь Она представляла здесь свой пол. Конечно, женщин не допускают на Афон не в силу какой-то «дискриминации», а просто потому, что это место особого молитвенного подвига монахов-мужчин. Ничто и никто не должен их от этого отвлекать – в этом и есть смысл древнего обычая.
Внимательно рассмотрев фотографию, монахи поняли, что никем иным, как только самой Покровительницей Святой горы, эта женщина просто не может быть. Явления Божией Матери были здесь и раньше, многие афонские подвижники свидетельствовали, что Она приходила к ним во сне или наяву. Но раз Богородица оставила столь видимый знак своего присутствия – значит, это четкое послание всей монашеской братии: «Видите, Я сама пришла к вам в виде убогой просительницы, приняла из ваших рук кусок хлеба. Мне угодна эта милостыня, как угодна Богу любая милость, проявленная к нищим, страждущим и голодающим. Я не хочу, чтобы вы прекращали ее раздавать».
Весть о чудесном событии сразу же облетела весь Афон. И поскольку оно было очевидным и совершенно однозначным ответом на полученное ранее письмо, братья отправили в Кинот собственное послание с приложением фотографии и прошением продолжать выдавать милостыню. Четкого приказа оттуда не последовало, но милостыня не была отменена, и с тех пор ее раздавали всегда, даже в самые тяжелые для обители времена.
Впоследствии фотографию инока Гавриила увеличили и повесили на стену Свято-Пантелеимонова монастыря. В 2011 году на месте явления Богородицы построили часовню, с подведенным источником воды для совершения молебнов; уже отмечены случаи облегчения болезней после принятия воды из него.
Негатив фотографии был, как считалось, утерян. В течение ХХ века обитель постигло изрядное количество бедствий, включая несколько пожаров, в которых погибло много ценных материалов и пленок, а что-то разошлось и в частные коллекции. Но спустя сто десять лет после чудесного события во время работ со старым фотоархивом монастыря свершилось еще одно чудо – оригинальный негатив был найден! Радость была неимоверная. Тогдашний игумен монастыря схиархимандрит Иеремия засвидетельствовал, что: «Обретение негатива – первообраза светописанной иконы Божией Матери, – это милость Пресвятой Богородицы, свидетельствующая о том, что Игумения Афонская благоволит к обители и принимает посильный подвиг ее насельников».
Эта история, безусловно, выходит за рамки отдельно взятого монастыря и даже самой Святой горы. Она имеет значение для всех православных христиан, говоря нам о том, чтобы даже в своих трудах и заботах, мы никогда не забывали о милости к страждущим, принимая их, как приняли бы Христа, постучавшегося в наши двери. Просто на Афоне с большей силой, чем в нашей повседневной жизни, проявляются общие законы христианского бытия. Все, кому повезло там побывать, рассказывают об удивительных явлениях промысла Господня и чудесах, произошедших в результате молитв и прикосновений к афонским святыням.
Я – не исключение. Не только узнанная мной на Афоне история обретения светописанного образа Богородицы, произошедшая в знаковый для меня день 21 августа, но и вся моя поездка на Святую гору оказалась в каком-то смысле судьбоносной.
Думаю, про это стоит рассказать отдельно.
Афон
И сказал ему Господь: «сними обувь с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая».
Деяния апостолов, 7:33
Айо Орос – так греки называют это уникальное место. Святая гора. Почти полторы тысячи лет на одноименном полуострове селятся только православные монахи – в больших и малых монастырских обителях, а также просто в скитах, пещерах, хижинах и землянках. С древних дней этот район признан отдельным духовным государством со своими уставами, законами и даже со своим особым временем. И я думаю, если на нашей земле есть святость, то живет она именно здесь.
Поехать на Афон я собирался очень давно. Еще лет двадцать назад, когда мы с семьей жили за городом, у меня был духовник, батюшка местной церкви, который по три-четыре раза в год летал на Святую гору. Мы всегда снаряжали его в дорогу, да и вообще старались помогать, как могли, а он в свою очередь привозил нам из афонских монастырей небольшие подарки: иконочки, освященные свечки, ладан, благословленные старцами вещи и так далее. Все восемь лет, что мы с ним дружили и общались, он постоянно звал меня с собой, предлагал: «Давай поедем как-нибудь на Афон вместе». И я очень хотел, но все никак не мог собраться. В том числе и собраться с духом – мне кажется, нужно немалое мужество, чтобы, будучи обычным человеком, преодолеть внутренний трепет и отправиться в такое освященное Богом место.
Хотя мы с семьей потихоньку двигались в этом направлении. Даже моя мама, которая уже в зрелом возрасте выбрала для себя путь монахини, в конце концов сумела съездить на Афон. Точнее говоря, к Афону, так как в силу многовековых установлений (я писал о них в предыдущем рассказе) на саму гору женщины не допускаются. Свод правил, запрещающих вход определенных лиц внутрь монастырей во избежание соблазна, называется аватон. Вот такой аватон действует и на Святой горе, причем запрет распространяется даже на домашних животных женского пола. Дикие звери являются исключением, ведь они – естественная часть природы; еще два исключения сделаны для кур-несушек, так как яичная эмульсия используется в иконописи, и для кошек, которые успешно ловят досаждающих монахам грызунов.
Впрочем, у женщин тоже есть возможность увидеть местные монастыри и приложиться к святыням. В определенные дни из Уранополиса к Афону отправляются небольшие кораблики, катера, на которых можно совершить паломнический круиз. В прибрежной акватории Святой горы они на несколько часов останавливаются, а монахи из разных афонских монастырей подплывают на лодках, привозя на борт главные святыни: Пояс Пресвятой Богородицы, чудотворную икону «Всецарица», частицу Животворящего Креста Господня, мощи святых и великомучеников.
Но вернемся к нашей истории. В общем, звал меня с собой этот наш батюшка, а у меня все не получалось. Хотя я столько слышал и читал о святогорских обителях, старцах и святынях, что желание попасть туда росло с каждым днем.
Потом, когда я начал работать на государственной службе, у меня появился новый знакомый, Сергей, человек известный и глубоко православный, который вкладывал очень много личных средств в один из афонских монастырей – Ватопедский. Пару раз Сергей обращался ко мне по службе (я тогда работал уполномоченным по правам ребенка): в одном случае детей отбирали у родителей, в другом – не могли определить, с кем из родителей останется ребенок. Я постарался в меру своих сил помочь ему разобраться, так мы и познакомились.
И вот однажды он предложил мне поехать с ним вместе на Афон.
Я тут же отозвался:
– Сереж, поеду с радостью. Но скажи когда? Сам понимаешь, дел много, не так просто оторваться.
Он говорит мне:
– Я езжу каждый месяц. Для меня это дело важное, может быть, попозже расскажу почему.
Я кивнул:
– Ладно, это здорово, буду иметь в виду.
И через некоторое время Сергей действительно рассказал мне свою историю.
В свое время он сильно заболел. Врачи диагностировали у него четвертую стадию рака и, хотя пытались лечить, но не давали никаких положительных прогнозов, только качали головой. Тогда Сергей собрал последние силы и приехал в Ватопедский монастырь.
Надо сказать, что самая главная ватопедская святыня – икона Богородицы «Всецарица» (по-гречески – «Пантанасса»). Уже с момента ее написания, то есть с семнадцатого века, известны случаи, когда икона благотворно влияла на тяжелобольных людей, особенно с онкологией, вплоть до полного их исцеления. А к нынешним дням свидетельств о чудесах, свершающихся по молитвам к ней и рядом с ней, стало уже просто не счесть. Люди получают облегчение даже от ее списков (копий), находящихся в других местах, или предметов, приложенных к «Всецарице».
Каждая служба в Ватопеде начинается с того, что все, кто в данный момент находится в монастыре, идут и поклоняются этой иконе, а потом уже выстраиваются на литургию. Сама она небольшого размера, в красивом окладе, и вся завешана дарами от людей, которые почувствовали идущую через нее благодать и излечились. Я видел ее – чего только на ней нет, висят чьи-то золотые кресты, медальоны, цепочки, даже часы дорогие: представьте, кто-то в душевном порыве просто снял часы с руки и повесил на угол иконы. И я могу понять этих дарителей. Сам лично знаю несколько случаев исцеления, произошедших благодаря «Всецарице». В том числе и тот, про который мне рассказал Сергей.
Он приехал на Афон в совершенно безнадежном состоянии. Бог и ватопедская икона Божией Матери были его последней надеждой. Несколько недель Сергей провел в монастыре и каждый день вместе с монахами молился возле «Всецарицы». Спустя время он стал чувствовать себя все лучше и лучше, а затем понял, что полностью излечился. Вернувшись в Москву, Сергей тут же пошел к онкологам, и те, осмотрев его, лишь руками развели: «А у вас ничего нет, никакого рака».
Забегая вперед, скажу, что во время моей поездки на Афон я познакомился еще с одной группой паломников, оказавшихся там одновременно с нами, и один из них рассказал, что прилетел из-за больной жены, у которой тоже рак в четвертой стадии. Говорит: «Я приехал сюда и попросил монахов помолиться за нее. Те начали молиться возле “Всецарицы”. Через некоторое время звоню в больницу – жене стало легче! Более того, врачи сделали все исследования и анализы, сказали: опухоль уменьшилась». То есть даже так, на расстоянии, икона продолжает оставаться чудотворной, потому что Богородица помогает везде. Для Нее, для святых, для нашего Господа нет таких понятий, как расстояние или стены.
И подобных чудес много. Наслушавшись на Афоне самых разных рассказов, мы даже как-то пристали к местным монахам: «Почему вы не записываете все удивительные случаи? Это же такая благодать, столько всего происходит, люди должны знать. Пишите!» Они улыбнулись: «Друзья, если бы мы записывали все происходящие здесь чудеса, то на это вся жизнь бы ушла, нам некогда было бы заниматься всем остальным». Но, конечно, все же что-то остается в памяти братьев и в их записях, да и простые люди передают из уст в уста свои и чужие удивительные истории.
Рассказав мне о себе и своем духовном опыте, Сергей снова позвал меня на Афон. И потом звал еще несколько раз. Я же никак не мог собраться: то работа, то командировки, то съемки, то дела семейные – все некогда. Как-то я почти уже подготовился, написал Сергею, чтобы узнать подробности, но тот, видимо, занят был, пропустил мое письмо, а дальше я снова закрутился.
Другой мой товарищ, тоже православный меценат и подвижник, по имени Константин, также неоднократно бывал на Афоне, и в какой-то момент они решили поехать туда вместе с Сергеем. Пригласили и меня, конечно, а я опять не смог.
Даже крестник мой однажды позвонил и говорит: «Лечу на Афон в хорошей компании, вместе с православным епископом. Давай с нами». Я уже и тогда знал, что на Святую гору лучше ехать со священником, чтобы у тебя был опытный проводник, который помог бы на месте, объяснил, что делать, как подобающе себя вести, показал бы, куда и зачем надо сходить и так далее. Потому что, когда приезжаешь на Афон, тебя там за ручку никто не водит. Хочешь – иди на службу, не хочешь – не ходи, хочешь – спи в своей келье, хочешь – гуляй вокруг. А куда именно идти и что делать, ты сам толком не знаешь. Вот на такой случай желательно быть со сведущим человеком. Так что крестник предложил замечательный вариант, но и в тот раз у меня не получилось полететь с ними.
А потом началась пандемия…
Всё, дождался, подумал я, теперь точно никуда не попаду. И очень расстроился. Тем более что как раз в то время вдруг отовсюду навалились сложности и жизненные проблемы; я стоял на перепутье, растерянный, подавленный, не зная, что делать. Молился, разумеется, но ответ как будто бы не приходил. В общем, это был действительно тяжелый период, когда мои душевные силы оказались почти на исходе.
Ровно в этот момент мне внезапно звонит мой товарищ Александр (я рассказывал про него в первой книге «Простые чудеса») и радостно сообщает:
– Паша, мы устроили поездку на Афон. Небольшой группой.
Я чуть телефон от удивления не выронил:
– Как вам удалось?! Европа же закрыта, и Греция тоже, да и сама Святая гора…
Он только рассмеялся:
– С Божьей помощью. Слушай, у нас в группе есть одно место, и я всем сказал, что Паше нужнее всех… Поехали, я беру тебя с собой.
И я понял – вот он, знак. Если не сейчас, то, может быть, уже никогда. Говорю:
– Я готов!
Собрался буквально за день: отменил все дела, перенес встречи, договорился с семьей, покидал вещи в сумку и уже назавтра был готов к отлету, ведь Саша позвонил мне всего за пару суток до поездки.
Полетели. Всю дорогу до полуострова я волновался: неужели это взаправду и я еду на Афон? А вдруг все отменится в последний момент? Документы грекам не подойдут, или тест ПЦР не устроит, или просто возьмут и развернут без объяснений – пандемия же. В конце концов, вдруг Богородица не пустит…
Афон – особое место, находящееся под покровительством Божией Матери, и я слышал о разных случаях, когда человек никак не мог попасть на Святую гору из-за внешних обстоятельств или попадал туда, но не с первого раза, будто сама Богородица говорила: «Тебе сюда еще рано». Как-то я прочитал статью на новостном портале о том, что даже президент нашей страны побывал на Афоне отнюдь не сразу. Один раз хотел приехать, но помешала снежная буря, во второй раз произошла трагедия в Беслане, и президент прервал свой визит, не доехав до Греции, так что лишь на третий раз все получилось. Он посетил местные монастыри, встретился с афонскими старцами и, как говорят, долго-долго с ними беседовал. О чем – неизвестно. Но после того пребывания на Святой горе Владимир Владимирович стал очень много делать для Афона. Например, то, как сегодня выглядит Пантелеймонов монастырь, с его огромной гостиницей, с паломническим центром, с вымощенными дорогами, с ремонтом и реставрацией древностей, – это заслуга нашего президента, все сделано при его непосредственном участии. Дважды он встречался с архимандритом Ефремом, игуменом Ватопедского монастыря и одним из самых почитаемых ныне живущих святогорских старцев. Отец Ефрем нередко вспоминает об этих беседах с президентом и даже просит передать поклон, если есть такая возможность.
Да и обычных житейских препятствий на дороге к Святой горе тоже оказалось много. Наша группа вынуждена была четыре раза сдавать тесты ПЦР: на вылете из Москвы, в Салониках по прилете, в Уранополисе и уже на самом Афоне. Ограничения везде колоссальные: строго по два человека в машину, полиция останавливает, считает по головам, переписывает. Так что в Салониках нам пришлось платить за три микроавтобуса вместо одного. И еще еле-еле успели доехать до Уранополиса! В шесть вечера у них начинается комендантский час, перекрывают все дороги. А мы днем прилетели, пока багаж получили, пока туда-сюда, затем из-за пробок два с лишним часа на машинах нас везли – в общем, в город мы попали уже в семнадцать часов. Водители микроавтобусов чуть ли не повыкидывали нас из салона вместе с сумками и скорее-скорее рванули обратно, чтобы успеть вернуться до комендантского часа.
На катер в Уранополисе тоже так просто не сядешь: хотя кораблик на двадцать мест, но пускают только по четыре человека. Говорят: «Если хотите ехать, выкупайте два катера». Ладно, разместились на двух, плывем, смотрим, какие-то темные тучи нас догоняют. Февраль на дворе – и дождь может пойти, и снег, а если буря начнется, так нас просто развернут и увезут обратно в город, не попадем никуда. В общем, всю дорогу я молился, чтобы нам удалось добраться до места.
Но, слава Богу, тучи нас не догнали, и мы все-таки высадились на Афоне. А он, как оказалось, чуть ли не весь закрыт. Вход в любой монастырь только с тестами ПЦР, передвижение между монастырями запрещено, кое-какие обители и вовсе полностью заперты в карантине, так как монахи болеют. И всем паломникам, которые, несмотря ни на что, туда добираются, каждые два дня делают тесты на ковид. Однако Ватопед все же был открыт для посещения. Кстати, удивительно, в нем живут триста монахов, и ни один из них не заболел!
В общем, мы приехали в Ватопедский монастырь, кое-как разместились. Я вышел на улицу, стою, смотрю на серое февральское небо, думаю: «Какое чудо, что я сюда попал. Вопреки всему!» А потом понял, что в нашем приезде именно в это нелегкое время есть один большой плюс: из-за того, что пандемия и все закрыто, на Святой горе никого нет. Очень мало паломников: нас семь человек да еще одна группа тоже из России – четверо ребят, с которыми мы потом познакомились (между прочим, переписываемся с ними до сих пор). Русские люди, они такие, готовы рвануть куда угодно вопреки всему.
Итак, время шесть часов вечера. Нам говорят: «В шесть тридцать можно прийти на службу». А мы только с дороги, голодные, ничего не ели несколько часов, но вещи бросили и пошли. Хорошо, что в гостинице, где паломники живут, стоят вазочки с конфетами, печеньями, сухарями и фруктами, а также есть вода, поэтому мы успели чуть-чуть перекусить и в половину седьмого уже были в храме.
Служба длится до часу ночи, шесть с половиной часов. Мы провели там какое-то время, потом нам тихонько сказали: «У вас сейчас будет исповедь. Придет владыка, отец Ефрем, он примет на таинство тех, кто завтра хочет причащаться». И где-то в половину двенадцатого настоятель Ефрем действительно позвал нас и начал исповедовать. Заходили каждый по одному, при игумене уже был переводчик, иеромонах. Вот так все и исповедовались.
Выходим мы с Александром после исповеди, довольные такие, на душе легко, свободно – ни с чем не сравнимое ощущение. Видим, что служба вроде как уже к концу подходит, решили пойти на улицу. Стоим там, дышим свежим воздухом, вокруг темно, звездное небо над головой… Афоризм Канта в чистом виде! И вдруг идет какой-то монах и говорит нам:
– Братья, а вы что, католики?
Мы переглядываемся:
– Нет.
– А что ж вы тогда со службы уходите? Ну-ка давайте обратно.
Улыбнулись, пошли обратно и уже стояли там до часу ночи.
Но везде с нами обращались деликатно и мягко. Например, монахи видят, что ты паломник, и ставят поближе к алтарю. А когда в самом начале и в самом конце литургии все идут поклониться иконе Богородицы, они всегда пропускают тебя вперед. Все время помогают, однако при этом никто ничего не навязывает, ты должен определиться сам.
Как завершилось все, нам говорят: «Идите отдохните. И помните, в семь часов – новое богослужение». Мы вздохнули и наконец пошли спать, этот долгий, полный волнений день был окончен.
В половине седьмого утра нас разбудил стук, раздающийся в коридоре, – как оказалось, это местный «будильник». Представьте, ходит монах, у него в руках длинная палка, и он стучит по ней другой палкой: «Тум-тум, тум-тум». Выбивает определенный ритм. Потом стук становится все быстрее и быстрее – значит, время уже совсем на подходе, нужно вскакивать и бежать на службу. И эти монахи как тысячу лет назад ходили с палками, так и ходят до сих пор: никаких часов, мобильных телефонов и даже механических будильников.
Интересно, что во многих афонских монастырях пользуются византийской системой исчисления времени, когда новые сутки начинаются с заходом солнца, а дневное время считается с момента рассвета. Получается, что вечер, в привычном нам понимании, становится ночью, а ночь превращается в утро. Из-за того, что в разное время года световой день тоже разный, то в весенние месяцы разница между официальным греческим и местным афонским временем составляет три часа, а зимой может достигать аж семи часов. Для паломников, которые с непривычки во всем этом путаются, время богослужений мирянам сообщают по греческому исчислению. А византийское время можно посмотреть на часах колоколен.
Как бы то ни было, мы застали такой порядок: служба в семь утра (длится несколько часов), затем трапеза, следующее богослужение с четырех до шести часов дня, потом еще какой-то перекус и затем вечерняя (по-нашему обычному восприятию времени) литургия в двадцать два часа. В общем, получается, что четырнадцать часов в сутки ты проводишь на службе. И ладно еще мы, гости, как приехали, так и уехали, а монахи живут так постоянно, совершая ежедневный молитвенный подвиг.
На служении обычно приходится стоять. Однако вдоль стен есть специальные места – стасидии, там можно и присесть, прислонившись спиной к стене. Это такие деревянные ячейки на одного человека, с высокими перилами, чуть ниже располагается складное сиденье. Там ты стоишь или складываешь сидушку вполовину и находишься как бы в полуприседе, что позволяет расслабить ноги, а сложенные деревянные планки в этом случае тебя поддерживают. И есть моменты в литургии, когда можно полностью сесть, например, при чтении «Апостола» или причастии; тогда эта подпорка раскладывается обратно, и ты на нее опускаешься, отдыхаешь.
В греческих храмах на Афоне во время службы монахи не стоят посередине помещения. Центр храма – пустой. Они поют в хоре, служат или размещаются в этих стасидиях вдоль стен. К паломникам относятся с пониманием, как видят, что ты зашел, ставят тебя на свободное место. Если ты отлучился, к кресту приложиться или еще куда, возвращаешься, а твоя стасидия занята, то какой-нибудь монах обязательно уступит тебе место.
На нашей первой службе мы простояли шесть с половиной часов. До этого весь день в дороге, отдохнуть не успели… конечно, в какой-то момент сознание выключается. Отключился на пару секунд, потом очнулся, дальше стоишь. Тяжело? Да, тяжеловато, особенно с непривычки, однако монахи правильно говорят: лучше в храме спать, чем в келье бодрствовать. Плохо тебе, хорошо, грустно, весело, хочешь спать, не хочешь – иди в храм, там всегда лучше.
В какой-то момент богослужения в помещении становится очень темно, только лампадки горят кое-где, да еще маленький светильник со свечкой у того, кто читает, ну или у певчих, чтобы ноты видеть. А так абсолютная темнота. И вот тогда время для тебя вообще останавливается. Остаешься только ты, твоя молитва и Бог. И лишь где-то там, вдалеке слышны голоса певчих, напоминающие тебе об ангелах, суровых, могучих и добрых.
Мы были там всего три дня, поэтому почти все время провели на службах. Те, кто остается подольше, просят какое-то послушание. Можно, например, на кухне работать, помогать картошку чистить, еще что-нибудь делать. Или убираться в монастырских помещениях. Мы сами видели, как люди приходят и прибираются там. Ни один монах тоже не сидит праздно, между службами все работают, кто где. Нас же освободили от этого, так как почти не было посетителей. В лучшие времена, когда еще не началась пандемия и монастырь был открыт, в нем собиралось до тысячи паломников. А сейчас людей было очень мало: нас всего семеро, четверо ребят из второй группы и греки еще, несколько человек: какие-то военные и два богослова известных, один мирянин, а другой тоже монах.
После утренней (во всяком случае, для меня она была утренней) службы, нас пригласили на трапезу вместе с монахами. Там все очень правильно устроено: не отслужили и бегом кушать, а всё спокойно, размеренно, с достоинством. Сначала пришел владыка Ефрем, игумен, все вместе помолились, затем он рассказал что-то интересное (на каждый день – своя тема), и лишь потом все приступили к еде. Причем у них есть чтец, который во время трапезы читает жития святых – получается сразу и телесная пища, и духовная.
Стол полный, россыпь всего. Даже вино стоит, белое, розовое, красное, можно брать, пожалуйста, в монастыре это разрешается. Еды достаточно много и весьма вкусной. Все поели. После трапезы игумен, который сидит на центральном месте, опять же, всегда читает, рассказывает что-то на богословскую тему: о нестяжании, например, или послушании.
В тот раз была очень интересная беседа о пути к Богу через молитву. Владыка Ефрем говорил о том, что человек, знающий все молитвы, не всегда обретает благодать Божию, а вот тот, кто (пусть не зная молитв) идет по пути смирения, находит ее. Иными словами, через молитву к смирению можно и не прийти, а через смирение к молитве – точно можно. Еще игумен попросил выступить перед всеми двух приезжих богословов, о которых я уже упоминал. Они рассказывали о своем духовном опыте и изысканиях, и это тоже оказалось очень познавательно.