Дипломная работа Панфилов Василий

– Соня девочку родила, – зажмурился Коста счастливо, – красивая… в мать!

– Ишь ты, поздравляю! – искренне порадовался старый приятель, который во времена Одессы бывал иногда и неприятелем. А потом случилась война и другое государство, и давешнее неприятельство вспоминается сейчас с умилением и словами "А помнишь?!" Жизнь…

– Вот, – остановился Яков у приземистого длинного барака из самана, вписавшегося в здешнее безобразие с органичностью навозной лепёхи, сброшенной вилами с тачки на преющую на задах огорода кучу такого же добра, – военное ведомство Иудеи.

– Погодь… – остановил он жестом Косту, – секретность и всё такое.

– Хаим! Хаим! – заорал истошно Лебензон, вспугивая каких-то птах, устроившихся на соседней крыше, – До тибе пришли! Коста!

– А! Сейчас… минутку! Документы уберу!

– … не то штоб прям секретность, калимэра… – минуту спустя объяснялся Хаим, выпроводив Лебензона с каким-то поручением.

– Шалом, – отозвался Коста, пожимая мозолистую потную руку.

– … просто делаю изначальный орднунг, – закончил иудей, снимая сохнущую на спинке стула стираную рубаху и перекладывая её в сторонку, – Ну, садись! Я таки понимаю, Фольксраад Кантонов внял мольбам бедного мине и направил тибе на сверку и координацию?

– Будим вас координировать и сверять, – по-своему перевернул грек, поудобней устроившись на скрипнувшем стуле и обведя взглядом кабинет, – малой-то твой где?

– Моше? На тренировке батальона, – важно отозвался хозяин кабинета, покосившись на грубо сколоченные полки с личными делами.

– Батальона, – усмехнулся Коста, – сколько там в морской пехоте Иудеи? Сотня хоть есть, а? У меня под началом полторы тысячи, и почти все – ветераны! А у тибе?

– Дело не в том, сколько нас, – жабой надулся Хаим, вильнув взглядом, – а в перспективах!

– Ша! – Коста хлопнул ладонью по столу, – Хаим, мы с тобой сколько годиков уже знакомы, так што давай не будем делать друг другу нервы! Лично тибе я уважаю уже давно, и ещё больше зауважал после войны! Но сколько таких, как ты, в ваших жидких рядах?

– Морская пехота Иудеи… – торжественно начал Хаим, кривясь как от зубной боли и пытаясь раздуться много больше, чем позволяет аскетичная обстановка небольшого кабинета, где нет даже телефона.

– И снова ша! Хаим, друг мой! Я не претендую на формальное главенство в нашем Союзе, ты мине понимаешь? Формально ты и мы равны, и так всё и останется, по крайней мере – до очередной войны. А пока давай не делить песочницу, потому как мы играемся в разных!

– Ой-вей… – встряхнув головой, Хаим с силой потёр лицо и осунулся на стуле.

– Всё так плохо? – поинтересовался грек после короткого молчания.

– Нас меньше тридцати тысяч, Коста, – мрачно отозвался старый друг, – всего! На всю Иудею, понимаешь?

– А писали вроде…

– Да! Писали! – прервал его иудей, – На заборе вон тоже… написано. Решили так вот, духоподъёмно. Преувеличиваем численность и успехи, преуменьшаем неприятности.

– Не всплывёт?

– По головам считают, в порту, – мрачно отозвался Хаим, доставая из стола бутылку и два стакана, – будешь? Твоё здоровье…

– Твоё здоровье… – эхом отозвался грек, выпивая крепчайший горлодёр, как воду, – это шо же выходит – в Дурбане живёт человек или в Претории, но если он обрезанный, то вы числите его своим?

– Здесь я тибе не помогу, – подытожил Коста после короткой паузы.

– Здесь – нет, – кивнул Хаим, – а вот…

Встав, хозяин кабинета снял со шкафа увесистую папку, сдув с неё пыль.

– … здесь – могёшь!

Видя, что грек не спешит хвататься за каку, Хаим усмехнулся кривовато.

– Просто ситуацию описал, как есть, – пояснил он, – обстановку в нашей дружной стае товарищей. Кто там против кого дружит, поддруживает и альянсирует.

– Хм… – взвесив папку на ладони, Коста открыл её, обозначив начало помогания, и вопросительно уставился на иудейского морпеха.

– Одна большая политическая жопа, – ёмко охарактеризовал ситуацию иудей, – Не скажу, шо вовсе уж лишён политических амбиций, и если бы нашёлся кто-то сильно хороший и компетентный на моё место, я бы подвинулся. Вот те крест!

– Х-хе… – мотанул головой грек, давя усмешку.

– Рувим? – осклабился Хаим, – Тожи вспомнил?

– Он самый. Так шо, так-таки и подвинулся бы? – подначил друга грек, приподняв недоверчиво бровь.

– Без восторга и с нытьём, но таки да, – уверенно кивнул старый контрабандист, – В историю я уже немножечко вошёл, и могу входить дальше как первый командующий морской пехотой Иудеи, а могу – в морские перевозки и накопление капитала всерьёз, а не как сейчас. Так што гонор боролся бы в мине с жадностью, и жадность имела бы все шанцы!

– Хм… совсем не на кого оставить?

– А я о чём?! – Хаим развёл мосластыми руками, показав ненароком пропотелые подмышки старого френча, – В теории таки да, а на практике – одна сплошная политика выходит! Я таки понимаю за неё, но не до такой же степени, штоб сливать уже имеющиеся достижения в угоде политической конъюктуре!

– С доказательствами? – пожестчел лицом грек.

– А как же! – осклабился Хаим, похлопывая по папке, – Да не умствования старого мине, а доказательства за былое! Планы-то у них можит быть…

Он прервался, смачно харкнув в плевательницу.

– … хорошие, да беда в том, шо хорошесть и толковость их будет тока в том случае, когда и если они получат всю полноту власти. Ты мине понимаешь?

– Ага… распихать локтями конкурентов, а потом уже устроить светлое, в своём понимании, будущее? Та-ак… Иудея, как слабое звено?

– Потенциально – да, – закивал Хаим, отмахиваясь от мухи, норовящей усесться на потное лицо, и подвигая папку ближе к гостю, – Только распихивание будет вплоть до убийств, чему я совсем не удивлюсь, а планы их на прекрасное будущее прервутся британским десантом! Держусь пока на старом авторитете и одесских знакомствах. Но они, суки, тоже на авторитете, только што не нашем!

– Одесса-мама… – Коста прикусил губу, решительным жестом забирая папку, – ладно! Возьму на поглядеть, и если всё так…

– … не обижайся! – выставил ладони грек, – Ты можешь банально ошибаться, с этим-то согласен?

– Да, – нехотя выдавил Хаим, сдуваясь на скрипнувшем стуле.

– Если, – выделил Коста голосом, – ты не ошибаешься, будем помогать. Есть идеи и идейки, как поднять твой личный авторитет. А всё-таки, неужели так плохо? С Одессы чуть не половина здесь, и шо, тебе перестали узнавать в лицо и по авторитету?

– Да… – перекосился Хаим, как от лимона пополам с уксусом, – так-то посмотришь, вроде как вокруг свои да наши, а на деле всё сложней! С Европы всё больше не вдовы да сиротки приезжают, а либо представители серьёзных людей и общин, либо такая отморозь, шо хоть в почётные казаки принимай!

Выдохнув, он снова налил себе местного вина и подвинул греку бутылку.

– Так-то… – отпив чуть, продолжил иудей с усмешечкой, – наши-то, одесские, всё больше семейные, и как люди умные, чуть не в большинстве решили осесть в Дурбане. Так што… не в большинстве мы, совсем не. Если в мужчинах брать, то у европейцев перевес, и не самый слабый. Благо, у них единства нет, а так…

– … в Семэна Васильевича два раза уже стреляли, понимаешь? Даром што шериф всея Иудеи!

– Вот так-так… – откинулся Коста на спинку стула, – и ты молчал? И Семэн?

– Как-то стыдно было, – Хаим не поднимал глаза, – вроде как не справляемся.

– Боевые отряды? – деловито уточнил грек.

– Ну… так, – пожал плечами иудей, – если как бойцы, то не очень, а если как террористы, то каждый второй.

– А т ж Бога душу… – заругался Коста зло, выплёвывая слова и чернея лицом, – дебилы, блять! Вы! И не смотри так! Подумать не могли, шо те же Ротшильды могут иметь в Иудее свой козырный интерес?! И Фима, поц на премьерстве, расхорош! Шо мы, не помогли бы по старой памяти?! А то тухес какой-то, ей Богу! Делали войну одни люди, а их потом в сторонку отодвигать? Хуй там!

– В общем, так… – могучая рука грека легла на папку, – будет ли помощь лично тибе, я пока не знаю! Не вскидывайся! А вот этих, гиен европейских, мы точно укоротим!

Переведя взгляд на стоящие в углу простецкие ходики с кукушкой, Коста осёкся.

– Заболтался… – он встал, подхватывая со стола фуражку и отбирая у Хаима обгрызенную галету, – пока искал, пока то-сё… Егорка в Кнессете выступать будет – пошли, а то опоздаем!

– … неделю как прибыл Егор, – на ходу рассказывал Коста поспешая за старым другом по извилистым переходам, – ну сходу – дела, дела, дела… Говорит – разделается с самыми наипервейшими, и смоется далеко и надолго, в сине-море-окиян! И ругается стихами! Из Парижу сбёг, потому как забодали, а здесь он в два раза забоданней.

В Кнессете, рассчитанном на сто двадцать человек, толпилось как минимум двести и ещё немножечко. Депутаты, члены правительства разных рангов, авторитетные политики, представители общин, раввины, наиболее уважаемые дельцы, военные и репортёры, и разумеется – случайный люд.

Вся эта уважаемая публика беседовала, местами галдела, а местами и вовсе – норовила перейти на личности, вплоть до хватания за грудки.

Впрочем, она и обстановка – ни разу не парламентская, а так – сарайчик больших размеров. Сараище.

Только что окна большие, через которые заглядывают любопытные, да ряды кресел и невысокая сцена с президиумом и трибуной. Отделка самая простая – штукатурка с синькой, да развешены невпопад фотографии с примерами героизма времён прошедшей войны, и портреты государственных деятелей Иудеи, чтоб не путался народ. Пахнет штукатуркой, пылью, потом, табаком и алкоголем, едой и больными зубами, одеколоном и ваксой.

– Привоз! – гыкнул Хаим, ввинчиваясь в толпу безо всяко стеснения и чувствуя сибе так хорошо и по родному, как только можит чувствовать одесский жид в родной стихии! На ходу он здоровался, хлопал по спине приятелей, огрызался на враждебные выкрики и уверенно шёл к своей цели – местам в первых рядах.

– Самый цимес, – довольно констатировал Хаим, пристраивая костлявый зад на подлокотнике чужого кресла, – не только хорошо видно, но можно и подискутировать с выступающим, не надсаживая горло.

– Шо ви сибе позволяете! – взвился придавленный задом, интеллигентного сложения человек.

– Ша! – Хаим даже не повернулся, – Я тут вообще-то имею право находиться, а вот за тибе ещё надо посмотреть! Твоей личности в списках што-то не припоминаю!

– Я…

– Головка от патефона, – равнодушно осадил соплеменника Хаим, – а если вдруг шо, то окошко – вон оно, а лететь низенько!

– Ну хоть ви скажите вашему другу, – не унимался придавленный, неуклюже поправляя перекособочившиеся очки, – Ви же из Кантонов, да?

Он говорил как человек, родившийся и выросший в напрочь жидовском местечке, с таким жутким акцентом, что Коста понимал его через раз, хотя казалось бы!

– Из Кантонов? – не унимался очкарик, – Так? У вас, говорят, нет таких безобразий, а…

– Есть, – вздохнул Коста, – вплоть до мордобоя…

Грек машинально потёр кулак, потому как причиной, следствием и главным героем последнего был он сам, и вышло немножечко неудобно, потому как не того…

… и не тех.

Придавленный замолк, а на сцену один за другим начали подниматься выступающие. Повестки самые разные – от международного положения, до вопросов иудаизма и починки изгороди, которую проломили люди шерифа в погоне за нехорошим кем-то.

Председательствующий спикер, перерывая шум, сломал два деревянных молотка и…

… это вызвало ещё одну повестку, о замене штатного плотника Кнессета, ибо ну халтура же! Плотник, сидевший в зале, не постеснялся встать и предложил заменить спикера, ибо болван!

Свои сторонники, к вящему удовольствию Косты, нашлись у каждого, и минут десять было потрачено на интересную и увлекательную ругань – с идиомами, гиперболами и аллюзиями.

Потом был короткий националистический спор, должен ли говорить Панкратов на идише или пусть его на русском? Предмет спора сидел на столе, и болтая ногой в побитом жизнью ботинке, по-дружески общался с президиумом, грызя какой-то сочный фрукт и нимало не беспокоясь обсуждением.

Националисту напомнили, что Егор, он же Шломо, может хоть на иврите не хуже ребе, а вот насчёт личной образованности его, националиста, ещё большой вопрос! Спор закрыл один из авторитетных раввинов, указав на наличие делегатов из Кантонов, и потому говорить присудили на русском.

Панкратов разродился цветистым приветствием на иврите и перешёл-таки на русский. Для начала он объявил о закладке университета в Кантонах…

… после чего перескочил на вопрос признания Иудеей светского брака, и ряда столь же специфических вопросов. Столь недвусмысленное послание игнорировать было нельзя, и…

– Процентная норма какая?! – послышался пронзительный фальцет, и на кресло вскочил с ногами прыщавый юнец, уставившийся на оратора, как на Мошиаха.

– Ноль! – отрезал Егор, – Учащийся берёт кредит непосредственно у университета, а каковы его религиозные убеждения и гендерная принадлежность, роли не играет!

… Иудея сделала решительный шаг на пути становления светским государством.

* * *

– Вопрос кафров… – начал докладчик, и в зале разом поднялся шум. Спикер застучал молотком, призывая Фольксраад Русских Кантонов к тишине. Сломав молоток, он застучал по столешнице ладонью, которая, судя по звуку, твёрже иной деревяхи!

– Надоели уже! – с места заорал одиозный Марков, вскакивая в кресло памятником самому себе, – Национальная партия давно предлагает ввести департамент Туземных дел, и свалить всё текучку с кафрами на него! Сколько можно? Только и слышно, что о жалобах шона на матабеле, да о необходимости компенсировать тсвана отобранные угодья! Это не тот масштаб, штобы тащить на обсуждение Фольксраада, заминая действительно важные вопросы!

– Тратим время чорт знает на што! – поддержал Маркова один из соратников, и Фольксраад зашумел.

– Я понимаю желание националистов замять тему туземцев, – вскинулся докладчик, непримиримо сверкая очками и собирая губы в жопку, своеобразно выглядящую над узкой козлиной бородкой, – но мы, партия "Социалистической Африки", считаем…

– Да похуй, што вы там считаете! – эпилептиком задёргался на кресле Марков, – два процента…

– Тишина! – вовсе уж в голос заорал спикер, багровея лицом и вставая с места о весь свой немалый рост, – Гражданин Марков, ещё один выкрик такого рода, а тем паче с места, и я вынужден буду вспомнить о регламенте и вывести вас из зала! Если мы будем ограничивать права своих политических оппонентов, в том числе и на свободу слова, то чем мы лучше, блять, Николашки?!

– Гражданин Калинин, – уже спокойней сказал спикер, усаживаясь в кресло, – честно выиграл выборы в Фольксраад, и имеет те же права, што и вы, гражданин Марков, это вам ясно?

– Ясно, – пробурчал глава "Национальной партии Русских Кантонов", садясь в кресло с видом Наполеона, ещё только начавшего свой путь в Консулы.

– К сведению гражданина Маркова, – ехидно сказал Михаил Иванович, – наша партия представляет отнюдь не два процента, а несколько более количество избирателей.

– Цветных! – выкрикнул Марков, багровея лицом.

– Избирателей, – поправил его Калинин, улыбаясь ехидно, – полноценных граждан Русских Кантонов, имеющих право голоса. А если гражданин Марков не уймётся со своими выкриками, то я напоминаю ему, что стреляю я лучше него, а право на дуэль в нашей стране внесено в Конституцию!

– Тишина! Тишина! – заорал спикер, – Гражданин Марков, гражданин Калинин! Хватит! Михаил Иванович, хватит отстреливать оппонентов, выступайте уже наконец!

– Благодарю, – церемонно поклонился Калинин, – Вопрос касается кафров, но на сей раз это не текучка, как выразился гражданин Марков, а проблема, и очень серьёзная!

– Кооперативное движение, зачинателями которого были Егор Кузьмич и Феликс Эдмундович… – он церемонно поклонился в сторону главнокомандующего армией Кантонов, сидящего в президиуме, – в целом дало положительный эффект, и прежде всего в экономике. Множество мелких собственников, объединённых в мощные, но вместе с тем гибкие структуры, разом двинули важнейшие экономические показатели страны вверх. Эффект социальный оценивать пока рано, но и здесь прогнозы благоприятны.

– Вместе с тем… – Калинин остановился, отпив воды из стакана, – появился ряд непредвиденных сложностей, связанных с кафрами. Так, уставы кооперативов, отличаясь порой довольно-таки значительно, фундаментально сходятся, в частности – в требовании платить работникам определённый процент с дохода хозяйства.

– Ха! – выкрикнул с места один из "националов", и наклонившись к лидеру партии, зашептал ему что-то на ухо. Марков, слушая его, расплывался в широкой улыбке, полной самого искреннего, незамутнённого злорадства.

– Сейчас, пока плантации расчищаются и требуют много чернового, неквалифицированного труда, – Калинин неприязненно оглядел блок "Националов", – эта проблема не видна, поскольку доходов, собственно, и нет. Кафры нанимаются на работы целыми племенами, получая взамен социально гарантированный минимум.

– Та-ак… – заинтересованно протянул спикер, переглядываясь с президиумом и наваливаясь на стол, – продолжайте.

– Благодарю, – чуть поклонился Михаил Иванович, вкладывая в поклон изрядную долю язвительности, – Механизация плантаций идёт опережающими темпами, не в последнюю очередь благодаря ценным ископаемым на участках кооператоров, а также взаимопомощи, прописанной в уставе кооперативов. Ещё год-два, и значительная часть хозяйств перестанет нуждаться в массовой неквалифицированной рабочей силе.

– Таким образом, – повысил голос Михаил Иванович, перекрикивая поднявшийся шум, – механизация вытесняет неквалифицированную рабочую силу, а вместе с ней и кафров!

– Проблемы кафров русских не ебут! – выкрикнул с места Марков и захохотал гиеной. На некоторое время выступление прервалось в силу естественных причин, но потихонечку спикер навёл порядок, и глава "Социалистической Африки" продолжил выступление.

– … таким образом, чернокожие вытесняются из экономики Кантонов естественным путём.

– Заметьте, вы сами это сказали! – перебил Калинина один из соратников Маркова, – Не мы! Естественным путём!

– Да, естественным! – согласился Калинин и сердито сверкнул очками, – Но радоваться вам, граждане националисты, рано! Кафры вытесняются естественным путём, но сама ситуация выходит противоестественной! Я знаю вашу позицию "Африка для белых" и в корне с ней не согласен!

– Да, не согласен! – повторил выступающий, – И не только в силу социалистических убеждений, но и здравого смысла! Здесь и сейчас складывается парадоксальная ситуация, когда чернокожие и отчасти цветные вытесняются из экономической жизни Кантонов, и вместе с тем они не могут быть вытеснены из страны! Да, не могут! В том числе и соображений экономического характера!

– Я так понимаю, – с места сказал Дзержинский, – Михаил Иванович имеет в виду, что неквалифицированный, черновой труд ещё долгие годы, и то и десятилетия, не исчезнет в небытие?

– Совершенно верно, Феликс Эдмундович, – кивнул Калинин, – таким образом, чернокожие выпадают из поля действия нашего законодательства! А это, граждане, опасная тенденция!

– Поясните подробней, Михаил Иванович, – попросил спикер, – суть, я полагаю, все уловили, но уточнить не помешает.

– Суть в том, что чернокожие нужны нашей экономике, и ещё долго будут нужны. Однако платить им процент с доходов кооператива, установленный законодательно… – Калинин сверкнул очками в сторону Дзержинского, – кооператорам часто не выгодно, да и попросту невозможно! В том числе и потому, что "Закон о кооперативах" регулирует не только процентное отчисление в фонд заработной платы, но и количество этих самых работников.

– Вы предлагаете снизить процент заработной платы в пользу владельцев хозяйства?! – выкрикнули из зала, – Или повысить лимит на найм работников?!

– Нет! – моментально отреагировал Калинин, – Это бессмысленный поступок, потому что при прочих равных фермеры всё равно выберут белого, как более грамотного и соответственно – квалифицированного!

– Ну не скажите, – живо возразил спикер, – грамотного, хм… грамотных и у нас не хватает! Ликбез работает, но с большим скрипом!

– И всё же! – не дрогнув, возразил Михаил Иванович, – Даже если брать самого тёмного и неграмотного русского крестьянина, то перед кафром у него есть неоспоримое преимущество – знание русского языка!

– Раса! – выкрикнул Марков, и в зале одобрительно зашумели его сторонники, – Землячество, если хотите!

– Аргумент, – не стал спорить Калинин, протирая очки, – При прочих равных преимущество получает родственник или земляк. Повторюсь – в этой ситуации кафры выпадают из юридического поля если не де-юре, то как минимум де-факто!

– Так давайте оформим это законодательно! – предложил один из…

… центристов?! Предложение бурно поддержали националисты, да и среди социалистов правого толка нашлось немало сочувствующих.

– Нет! – резко отреагировал Калинин, – Сразу скажу, что "Нет" в данном случае не только с точки зрения социалиста-интернационалиста, но с точки зрения экономиста! Мы с товарищами по партии взялись просчитать последствия, и ваше предложение означает неминуемые, и очень серьёзные экономические проблемы в будущем…

– Не верю!

– … не говоря о последствиях социальных, – не дрогнув, закончил Михаил Иванович.

– Повышение лимита работников также палка о двух концах, – прогудел спикер, – Повышая лимит на рабочие руки, мы даём в руки недобросовестным кооператорам оружие против работников в части урезания заработной платы и социальных условий.

– С русскими проблем нет! – встал Марков, – И если убрать из этого уравнения кафрскую переменную, то проблема предстаёт вполне решаемой! Я вижу несколько вариантов решения проблемы, к примеру – контрактную систему при работе с чернокожими! Контракт на несколько месяцев или недель, после чего кафры будут выдворены в пределы своих бантустанов, нагруженные купленными у нас товарами.

– Нет, нет и ещё раз нет! – резко возразил Калинин, – Повторю – помимо того, что такое предложение неприемлемо для меня, как для социалиста, оно несёт ряд проблем экономического характера! Мы готовы поделиться своими выкладками с коллегами по Фольксрааду, и может быть, вместе найдём выход из создавшегося положения!

– Хорошо, – встал Иванов Второй, один из лидеров правых центристов, – мы готовы к работе, но пока вы можете сказать вкратце, как ваша партия видит решение проблемы?

– Для начала… – Михаил Иванович снял очки и протёр их платочком, пережидая гул, поднявшийся после вопроса Иванова, – для начала мы предлагаем усилить социальные программы среди чернокожих, и прежде всего образовательные и медицинские. Детская смертность у них просто ужасающая…

– За чей счёт? – перебили его из зала.

– Мы полагаем, что некоторым образом можно оказать её в кредит, – живо ответил Калинин. Поднялся шум, и выступающего начали форменным образом освистывать.

– … два-три десятилетия… – пытался перекрикивать зал Михаил Иванович, – и мы не узнаем Африку! Экономика и культура…

– Культура?! – перебил его Иванов Первый, признанный лидер социал-дарвинистов, – Да некоторые племена в каменном ещё веке живут, а вы хотите их за тридцать лет вытащить в век железа и пара?! Для эволюции культурной нужны если не тысячелетия, то как минимум – века!

– Бастеры и гриква успешно… – вскочил один из соратников Калинина.

– Успешно! – перебил его Иванов Первый, – Успешно переняли культуру белых! Это никак не эволюция, а скорее мимикрия! Капля в море, если сравнивать с аморфной массой кафров, коллективное бессознательное которых пребывает даже не в каменном веке, а пожалуй, на уровне инфузорий!

– Надорвёмся! – поддержал его Марков.

– В настоящее время чернокожие не могут конкурировать с европейцами в естественных условиях, – проговорил Калинин, упрямо наклонив голову.

– Заметьте, это сказали вы! – выкрикнул Марков.

– А я поддерживаю Михаила Ивановича, – пошептавшись с лидером партии, встал Давид Абидор, заместитель "Фабианской[12] партии". Калинин приподнял было удивлённо брови при виде столь неожиданной поддержки, но почти тут же его удивление было развеяно.

– Мы поддерживаем, – встал Илья Решетников, возглавляющий фабианцев, и заложив большие пальцы за отворот пиджака, оглядел зал, – Постепенное, поступательное вовлечение кафров в орбиту европейской цивилизации снизит социальное напряжение и позволит консолидировать лучших из них в Русский Мир!

– Кафрский вопрос нужно решать немедля, а не откладывать его на десятилетия, как по сути предлагаете вы! – непримиримо рубанул Михаил Иванович.

– Для начала, – негромко сказал Дзержинский, и все замолкли, – предлагаю создать комиссию, которая рассмотрит вопрос в кратчайшие сроки, не затягивая. Нужно хотя бы вчерне понимать, о чём идёт речь, и куда нам двигаться дальше.

– Кто за? – спросил спикер, – Принято!

Восьмая глава

– Улыбаемся… – с натугой пыхтит Владимир Алексеевич, подпирая плечом длинную вагу[13] и пытаясь подпихнуть её поглубже под тяжёлый валун. Санька понизу, подбивает опорное брёвнышко кувалдой, стараясь никого не зацепить и самому не поскользнуться на глинистой грязи, оставшейся после недавнего дождя.

– …и машем, – сиплю я, вцепившись в свою жердину, и нависаю на ней всем своим невеликим весом. Строители, ведомые лучшими побуждениями и гигантоманией, подготовили нам Царь-валун многотонный. Перестарались… ф-фу… мать их ети!

– Давай… х-ха! – Коста вбивает вагу чуть поглубже в глину, и валун самую чуточку качнулся на краю котлована.

… вспышки…

… фотографируют нас, кажется, буквально все, у кого есть фотоаппарат, пусть даже и дрянненький. Съехались репортёры со всего Южно-Африканского Союза, любопытствующие и Бог весть, кто ещё.

Университет! Сотни вспышек, десятки художников с этюдниками и без. Событие!

– И р-раз… – командует Феликс, пружиня ногами и подпирая плечом длинную жердину.

– Навались, православные! – весело командует дядя Фима, подавая пример. Православные, давя смешки и щедро отсыпая ответные реплики, наваливаются…

… и валун, качнувшись, гулко падает на дно котлована. А следом, не удержавшись на стёсанном краю, я оскальзываюсь, и…

… извернувшись каким-то чудом, выхваченный вовремя руками дяди Гиляя, памятником самому себе седлаю краеугольный камень.

Вот эта фотография, со мной-памятником и смеющимися друзьями, и обошла все газеты. Удачные кадры.

Но это потом, а сейчас…

… Фира разбивает бутылку шампанского о валун, и закладка университета официально состоялась.

Вспышки, вспышки… ловлю себя на дурной ревности, но уж больна она хороша! Уезжал – девчоночка ещё, а приехал – барышня! Не взрослая ещё, далеко не… но уже сейчас вижу, что совсем не хуже Клео де Мерод[14]! Лучше, чорт побери!

– … господа, господа… не толкайтесь! Месье Мартен… пропустите человека!

К чести собравшихся, нет ссор и попыток как-то протолкнуться вперёд, "бремя белого человека" в Африке воспринимается совершенно иначе. География этих мест странным образом влияет на мозжечок, подкорку или иные части европейского мозга. Стоит распоследнему трущобному оборванцу ступить на красноватую землю Африки, как начинается преображение в гордого кабальеро времён Конкисты.

Многоголосица на десятке языков, включая английский и идиш, создаются сотни групповых фотографий перед краеугольным камнем первого в Африке университета[15]. Все, мало-мальски причастные и вовсе непричастные, но…

… если Луис Бота хочет попасть на первые полосы вместе с нами, то глупо отказывать президенту ЮАС в этом невинном желании. Все всё понимают, но формально вот так вот. Улыбаемся и машем!

Отношения между кантонами и собственно бурскими республиками непростые. Сразу после войны всколыхнулся африканерский национализм, желание обособиться и заморочки людей, привыкших считать всю Африку – своей.

Чем дальше, тем больше среди африканеров разговоров о "глухом нейтралитете" в случае войны. Глупо… или всё же нет? Какие там подводные течения в Большой Политике, Бог весть.

… но об этом потом. А сейчас, прервав неуместные размышления, выдёргиваю из толпы Самуила и Товию для группового фото. Потом земляков…

… какие ни есть, а родня. Мне – несложно постоять несколько лишних минуток, а им – не просто память, а козырный документ, который в некоторых случаях весомей иные удостоверений.

– Лыбисся, как дурак, – пхается Санька локтём.

– Ну… – только плечами пожимаю, – и чорт с ним!

Хоть как, хоть не как… а лёгко на душеньке так, что и словами не передать! Сильно ещё не всё, чего в жизни хотел достигнуть, но вот…

… стоит краеугольный камень. Есть строительная документация, деньги… всё есть!

"– Панкратовский университет" – шепчу одними губами. Почему-то немножечко неловко… а с другой стороны, а как иначе-то?! Стэнфорд, Гарвард… Третьяковская галерея, наконец! Чем я хуже-то?!

Поначалу хотел назвать "Георгиевским" – вроде как не напрямую, а в честь святого. Дядя Гиляй с Феликсом переубедили. Дескать, мощный политический жест с посылом всем слоям населения.

И если честно…

… я не слишком сопротивлялся. Чем я хуже…

– Иди, – подтолкнул меня Владимир Алексеевич, – пора говорить речь!

Забежав на невысокую трибуну, некоторое время молчал, глядя на волнующееся людское море. Сколько их… тысячи? Десятки тысяч? Не знаю уж, как меня услышат те, кто с краю стоит…

Наконец поднял руку, прося тишины. Не сразу, но волнение смолкло и тысячи людей устремили свои взоры на меня. Вдох…

– Свободные люди на свободной земле! К вам обращаюсь я, друзья мои! Всё мы знаем цену свободе, потому что взяли её – в бою! Отстояв свободу здесь и сейчас, мы готовы драться и дальше, защищая свои дома, свою землю и отныне и навсегда – свою страну!

Короткая пауза…

– Здесь и сейчас мы строим наш общий дом – на века. Строим, не отставляя далеко оружие, и если понадобится, пойдём защищать наши дома, нашу страну – от любого врага, кто бы он ни был!

– Я знаю! – обвожу глазами толпу так, что каждому почти кажется, что смотрю я – лично на него. В упор. Глаза в глаза, – Каждый из нас выполнит свой долг, и если надо – до самого конца, даже ценой собственной жизни. Потому что за спиной – дети и жёны! Это и есть Родина!

Снова пауза, дабы прониклись и осознали.

– Вы, ваши родные и друзья, ваши дома, и отныне и навсегда – земля. Ваша! Земля и воля – за это можно воевать, и если понадобиться, то и со всем миром!

Пережидаю гул толпы, и снова поднимаю руку, требуя тишины.

– Я полностью уверен в вашем мужестве и готовности умереть за свободу! Но я хочу, что вы… все вы – жили! Если все выполнят свой долг[16], если ничто не будет забыто, и если будут приняты наилучшие меры, как это делается сейчас, вам не придётся умирать!

– Выполняя свою долг до конца и делая всё для защиты нашего дома, мы переживём любые бури! Я знаю, что вы умеете работать до кровавых мозолей и сорванных спин! А сейчас я прошу… нет, требую! Требую от вас, чтобы вы с таким же усердием – учились!

Толпа загудела, начались было обсуждения…

… и снова рука требовательно взлетает вверх, призывая к молчанию.

– Учиться, учиться и ещё раз учиться[17]! Учиться надлежащим образом – военному делу и грамоте, наукам и языкам! И не лениться, пребывая в праздности и чванстве!

– И… – делаю несколько шагов вперёд и чуть наклоняюсь, создавая более доверительную атмосферу, – я прошу вас отнестись к учёбе, как к военной операции. Забудьте слово "Я!", отныне и навсегда есть "Мы"!

– Ваши личные успехи – ничто! Если сосед, состоящий в одном коммандо с вами, не умеет стрелять, если не умеет читать карту и перевязать раненого товарища – погибнет не только он, но и вы! Всё коммандо!

Выдох… такие аналогии понятны большинству собравшихся.

– Один в поле не воин, вы знаете это! Вместе мы преодолеем любые невзгоды, как уже преодолели войну! Так неужели не одолеем неграмотность?! Мы, сумевшие отбиться от Британской Империи?!

И тут же, не давая возможности задуматься…

– Хотим ли мы, что наше обретённое отечество утеряло свою независимость[18]? Нет! Но если мы действительно не хотим этого, то необходимо в кратчайший срок ликвидировать его отсталость! Мы отстали от передовых стран на пятьдесят-сто лет, и нужно пробежать это расстояние за несколько лет! Либо мы сделаем это, либо нас сомнут.

– Сегодня вы вырубаете заросли на плантациях, строите железные дороги и заводы, а уже завтра должны быть готовы сесть на механическую жатку, занять место машиниста и встать у станка! Либо гибель нашего государства, либо догнать передовые страны и перегнать их экономически[19]!

Страницы: «« 12345 »»

Читать бесплатно другие книги:

Два увлекательных расследования миссис Брэдли – психоаналитика и гениального детектива-любителя!Эксц...
Франц Кафка – один из самых знаменитых и загадочных гениев XX века, «непостижимый мастер и повелител...
«Становясь Милой» – первая книга нового захватывающего и волнующего цикла Эстель Маскейм, автора три...
Вчерашний архимаг попадает в другой мир, где он – подросток, напрочь лишенный магических способносте...
Есть писатели славы громкой. Как колокол. Или как медный таз. И есть писатели тихой славы. Тихая – с...
Боб Ли Свэггер, прославленный герой Вьетнамской войны и один из лучших стрелков Америки, давно вышел...