Замкнутый круг Робертс Нора
– В ближайшее время? – Сердце Келси отчаянно застучало, когда Гейб лениво погладил ее сосок большим пальцем. – Я не могу… Ты не можешь…
– Еще как могу! – Гейб изогнул бровь. – Или хочешь поспорить?
Она поспорила и проиграла. Несколько раз подряд. Когда рассвет вполз в окна, Келси пластом лежала на Гейбе. Сил больше не было, но ее тело продолжало слегка вздрагивать после последнего бурного финиша. Мозг сковала усталость, она отупела, но спать почему-то не хотелось.
– Мне нужно идти, – пробормотала она. – Надо на ипподром.
– Тебе надо поспать и поесть, – возразил Гейб. – Потом мы вместе пойдем на ипподром.
– Нельзя ли заказать кофе? – Усталость все же взяла свое, и речь Келси звучала невнятно. – Я… – Не договорив, она широко зевнула.
– Конечно. Чуть попозже. – Он погладил ее по волосам и по спине, но не для того, чтобы снова возбудить, а для того, чтобы убаюкать. – Вздремни.
– Который час?
Гейб посмотрел на часы.
– Начало пятого, – соврал он без колебаний. На самом деле было ровно шесть.
– Ну хорошо… пару часиков. – Келси свернулась калачиком, и ей сразу стало казаться, будто она, легкая точно перышко, летит вниз по все расширяющемуся тоннелю.
Гейб осторожно сдвинул ее на середину кровати, убрал с лица спутанные волосы и накрыл одеялом. Лицо Келси все еще было бледно, темные круги под глазами напоминали мазки теней на молочно-белом мраморе. Несколько минут Гейб просто смотрел, как она спит, смотрел и чувствовал, что влюбляется все сильнее. Это ощущение было ему настолько непривычно, что он отшатнулся от кровати, напомнив себе, что между жарким сексом и горячей любовью обычно пролегает огромная дистанция.
Он хотел ее – теперь он ее получил. Что будет дальше, Гейб сказать затруднялся. Для него было очевидно, что Келси нужен не только любовник, но и преданный друг, и, поскольку он собирался выступить в обеих этих ипостасях, Гейб решил, что настала пора попробовать быть другом.
Он принял душ, потом вернулся в спальню и стал одеваться. Келси не пошевелилась. Нисколько не колеблясь, Гейб разыскал в гостиной ее сумочку и открыл ее. Внутри он обнаружил кошелек, пачку салфеток, записную книжечку в кожаном переплете и – к своему огромному удивлению и удовольствию – деревянный крючок для чистки копыт. Ключ от комнаты Келси был заперт на «молнию» в маленьком боковом кармашке, где, кроме него, хранился тюбик натуральной губной помады, миниатюрный флакончик духов (Гейб не удержался и, отвинтив крышку, понюхал) и двадцатидолларовая банкнота. Что ж, именно эти вещи и должны были быть в сумочке у такой женщины, как Келси.
Он сунул ключ в карман брюк и вышел в коридор бесшумно, притворив за собой дверь.
У комнат Наоми Гейб остановился и постучал. Не успел он опустить руку, как дверь отворилась – на пороге стоял Моисей. Тренер выглядел усталым и озабоченным, но, увидев Гейба, улыбнулся и протянул руку.
– Поздравляю. Извини, что не сделал этого раньше… Твой Дубль отлично справился.
– У него были сильные соперники. – Гейб покачал головой. – Не так бы я хотел выиграть…
– Да… – Моисей хлопнул его по плечу и проводил в гостиную. – Нам всем было тяжело, а когда мы узнали, в чем дело, так стало еще хуже.
– Значит, никаких новостей пока нет?
– Официальное расследование идет полным ходом, но «Ивы» обязательно предпримут свое собственное расследование. – Глаза Моисея холодно сверкнули. – Пока мне известно только одно – кто-то очень хотел, чтобы эта лошадь умерла. Для нас это большая потеря.
– Все, что я смогу… я или кто-нибудь из моих людей – вам достаточно будет только сказать. Мне не меньше вашего хочется узнать, кто это сделал… – Гейб увидел, что дверь спальни отворилась, и невольно повернул голову. В гостиную вышла Наоми.
Если бы она была боксером, то про нее можно было бы сказать, что после вчерашнего нокаута она вполне оправилась и пребывает в полной боевой готовности. По лицу ее, во всяком случае, нельзя было заметить ровным счетом ничего. Ни следа пережитого, никаких признаков горя, вчерашней незащищенности, хрупкости… Наоми была одета в темно-бордовый костюм – единственный из всех, что были у нее с собой, который мог сойти за траурный; лицо не выдавало никаких чувств, кроме сосредоточенной решимости.
Как и предвидел Гейб, Наоми восстала из пепла.
– Я рада, что ты пришел. – Наоми подошла к нему, обняла за шею и прильнула щекой к щеке. – Нам обоим придется нелегко. – Она чуть-чуть отодвинулась от него, но рук не расцепила. – Уже появились самые разные слухи, в том числе и о том, что ты можешь быть в этом замешан. Я хочу, чтобы мы объединили свои силы.
– Я тоже.
– Мне очень неприятно то, что случилось, неприятно и обидно, Гейб. Обидно за себя, за тебя, за скачки вообще… И все-таки нам придется как-то улаживать этот вопрос. Я только что назначила пресс-конференцию и хочу, чтобы ты тоже на ней был.
– Где и когда?
– Сегодня в полдень на ипподроме. – Наоми улыбнулась и погладила его по щеке. – Мне кажется, это важно, чтобы пресс-конференция состоялась именно там. Горди мы заберем домой сразу после того, как получим подробный отчет о вскрытии…
Наоми ненадолго замолчала, потом решительно выдохнула воздух и добавила:
– Впрочем, в ближайшее время пресса все равно не оставит нас в покое. Скачки на приз Прикнесс на носу, это неизбежно породит новые домыслы и слухи. – Ее взгляд стал жестким. – Ты должен выиграть их, Гейб. Так будет лучше для тебя и для всех нас.
– Именно это я и собираюсь сделать.
Наоми удовлетворенно кивнула.
– Я намерена позвонить Келси примерно через час – пусть поспит. Вчера ей пришлось очень нелегко, и мне не хотелось бы нагружать ее снова.
– Собственно говоря… – Гейб смущенно кашлянул и удивился, что по спине его побежали мурашки. Чтобы вернуть себе уверенность, он с независимым видом сунул руки в карманы, но наткнулся на ключ от комнаты Келси. – Келси провела эту ночь со мной, – сказал он небрежно. – Сейчас она спит. Я как раз иду к ней в номер, чтобы взять кое-что из одежды. Когда она проснется, я прослежу, чтобы она позавтракала.
В воздухе повисла мертвая тишина. Пять секунд. Десять. Наконец Наоми облегченно вздохнула.
– Я рада, что ты был с нею. Я рада, что это – ты.
– Возможно, ты изменишь свое мнение, когда узнаешь, что и впредь это буду я, и только я.
Наоми приподняла бровь.
– Кажется, я слышу звон обручальных колец! Ты не о браке ли заговорил, Гейб? – И впервые за последние несколько часов она засмеялась. – Ага, побледнел! Как это по-мужски!
Гейб продолжал молча смотреть на нее, и Наоми потрепала его по плечу.
– Тебе лучше уйти, пока я не начала задавать тебе другие, еще более интимные вопросы. Если сумеешь разбудить Келси и привести ее сюда, скажем, к одиннадцати, то мы вместе отправимся на ипподром. Да, захвати для нее темно-голубой костюм и коралловую блузку.
Обняв Гейба за плечо, Наоми проводила его до дверей и, закрыв за ним дверь, привалилась к ней спиной.
– Какими трудными были последние двадцать четыре часа, Мо… И вот как они закончились! Честное слово – я рада. Как ты думаешь, Келси догадывается, что он влюблен в нее?
Ни о чем таком Келси не догадывалась. Единственным, что она испытывала в эти первые минуты после своего пробуждения, была ярость. Гейб не только не разбудил ее вовремя, но и ушел сам, ушел вместе с ключом от ее номера. И вот теперь она вынуждена сидеть в его комнате, потому что у нее не осталось ничего, что можно было бы надеть.
В конце концов она решила принять душ, но холодная вода нисколько не остудила ее ярости. Закутавшись в махровый халат, висевший на двери ванной комнаты, и обернув вокруг головы полотенце, она принялась расхаживать по номеру из спальни в гостиную и обратно.
Сгоряча Келси хотела позвонить Наоми, но сразу отказалась от своего намерения, ибо не могла придумать никакого удовлетворительного объяснения тому, как она оказалась в номере Гейба и что случилось с ее одеждой.
Келси как раз была в спальне, когда услышала, что дверь номера открывается. Вскочив с кровати, Келси ринулась в гостиную, чтобы разом вонзить в Гейба все свои напитанные ядом стрелы.
– Что ты, черт тебя побери, себе позволяешь? Ох!
Несколько мгновений она и коридорный растерянно смотрели друг на друга. Бой первым нарушил молчание.
– Прошу прощения, мисс. Джентльмен сказал, чтобы я не стучал. Он не хотел вас будить, поэтому велел мне подать завтрак, пока вы спите.
– Конечно, конечно… Да… Все в порядке, я уже встала, – она с достоинством сложила руки. – А где этот джентльмен, которого вы упомянули?
– Понятия не имею, мисс. Он дал мне распоряжение и пошел по своим делам. Хотите, чтобы я зашел попозже?
– Ни в коем случае! – Келси с вожделением поглядела на блестящий эмалированный кофейник. У нее разорвалось бы сердце, если бы бой снова его забрал. – Нет, все в порядке. Извините, если я вас напугала.
Пока коридорный сервировал завтрак, Келси раздумывала, сейчас ли собрать разбросанные по полу белье и одежду или притвориться, будто она ничего не замечает. Выбрав последнее, она просмотрела чек и, добавив чаевые, которые, она надеялась, заставят Гейба пожалеть о своем неджентльменском поступке, поставила свою подпись.
– Спасибо, мисс. Приятного аппетита.
Келси как раз наливала вторую чашку кофе, когда в номер вошел Гейб.
– Ты свинья! – заявила Келси и сделала большой глоток кофе, обжигая горло и язык. – Где мои ключи?
– Вот они. – Гейб вынул из кармана ключ, потом повесил на спинку стула ее темно-голубой костюм. – Кажется, я ничего не забыл. Ты удивительно организованный человек, Келси, – косметика, зубная щетка, тюбик с пастой. Между прочим, у тебя роскошное белье. Вот… – Он протянул ей шелковое лонжере цвета морской волны. – Надевай. Мне показалось, что это прекрасно сочетается с костюмом.
Келси выхватила у него из руки изящную тряпочку.
– Ты рылся в моих вещах!
– Я просто хотел принести тебе что-нибудь из одежды. Твоя мама посоветовала взять этот костюм.
– Моя… – Келси заскрежетала зубами. О господи, дай мне терпения! – Ты заходил к Наоми?
– О, она вполне оправилась и готова ринуться в бой. В двенадцать на ипподроме состоится пресс-конференция с ее участием. И твоим… Как кофе, ничего? – Гейб налил себе полчашки. – В одиннадцать мы пойдем к Наоми, а оттуда отправимся на Черчил-Даунз. Все вместе. Ей хотелось, чтобы ты надела этот синий костюм, но, поскольку Наоми ничего не сказала про белье, я выбрал то, что мне понравилось.
– Она сказала тебе, что именно мне надеть? – Келси набрала в легкие побольше воздуха и медленно выдохнула через нос. – Значит, она знает, где я? Ты ей рассказал?
Гейб подсел к столу и снял с тарелки серебряную крышку, под которой обнаружилась яичница с беконом.
– Я рассказал ей, что эту ночь ты провела со мной. – Он быстро глянул на нее. – Тебя это волнует?
– Нет, но… – Сдавшись, Келси прижала руку к виску. – Голова кружится.
– Сядь и поешь как следует – тебе сразу станет лучше.
Когда она послушалась, Гейб протянул руку и крепко взял ее за запястье.
– Отныне мы вместе. Понятно?
Келси посмотрела на их сцепленные руки. Гейб имел в виду не пресс-конференцию, не только пресс-конференцию, и они оба это понимали. Снова риск, подумала Келси, но подняла глаза и встретилась с ним взглядом:
– Да, понятно.
2
– Ты не говорил, что собираешься прикончить лошадь, – проворчал Канингем, вытирая влажный лоб. В последнее время он слишком много потел – потел перед телекамерами, выдавливая из себя улыбку; потел на праздничных вечеринках, когда незнакомые люди хлопали его по плечам и покупали ему выпивку; потел лежа в собственной постели, когда, глядя в высокий потолок, снова и снова воспроизводил в памяти последний отрезок дистанции Кентуккийского дерби.
Ему очень хотелось победить, но он благоразумно удовлетворился вторым местом, вот только цена этого успеха… Цена превзошла все его ожидания.
– Ты не говорил, – повторил Канингем, чувствуя, как липнет к спине рубашка и как мерзкая липкая влага стекает в углубление у основания позвоночника. – Ты обещал, что Горди дисквалифицируют, чтобы у Шебы появился шанс на призовое место.
– Ты сам не захотел вдаваться в подробности. Ты предоставил это мне, – напомнил ему Рик Слейтер, который стоял у окна со стаканом дорогого бурбона и любовался видом, открывавшимся с верхнего этажа шикарного отеля. Теперь он мог себе это позволить. Это и многое другое.
– И ты получил то, что хотел. Твоя кобыла заняла на дерби второе место, так что теперь никто не посмеет назвать тебя старым пустобрехом, никто не посмеет шептаться за твоей спиной.
– Ты должен был только устроить так, чтобы жеребца дисквалифицировали.
– Я и устроил. Разве это не успех? – Рик ухмыльнулся. – Чедвик осталась с носом, да к тому же и попала под подозрение вместе с моим щенком. Зато ты, Билли-бой, вышел из переделки сухим. – Он вернулся к столу и, плюхнувшись в кресло, взял из вазочки засахаренный миндаль. – Давай говорить откровенно, приятель. Разве ты не хотел, чтобы все, что мы спланировали, обратным концом ударило и по Гейбу? По-моему, ты с самого начала был не прочь поквитаться с ним за то, что пять лет назад он отнял у тебя твою ферму, да еще и опозорил на весь штат.
– Нет, конечно, я не против посадить его в лужу, но…
– Мы оба прекрасно знаем, что у твоей Шебы не было ни одного сраного шанса выиграть эту гонку, – продолжал Рик. – Особенно если участвуют такие классные крэки, как Дубль и Горди. Единственное, на что ты мог рассчитывать, это на третье место, да и то твою дохлятину пришлось бы лупить кнутом от старта до самого финиша. И это в лучшем случае. Объективно ее законное место – четвертое или даже пятое. А ведь это не то, что второе, верно?
– Конечно, ты прав, но… – Канингем подумал о яме, которую он сам себе выкопал.
– Никаких «но»! – Рик с хрустом разгрыз еще один орех, и на лице его появилось серьезное выражение, свойственное торговцам подержанными машинами. – Тебе нужен был успех, и я его обеспечил. Откровенно говоря, я не рассчитывал ни на что, кроме обычной показухи, но твоя девочка пробежала на одном сердце. Она нарожает тебе чемпионов, – Рик подмигнул. – Ведь в этом все дело, правда? Теперь ты впишешь Шебу в племенную книгу породы и будешь ежегодно получать по мешку денег, пока она будет задирать хвост перед жеребцом.
Это было правдой, чистейшей правдой, но Канингем продолжал обливаться потом.
– Если что-то откроется, я погиб.
– Почему это должно открыться? Я, например, никому не собираюсь рассказывать о наших с тобой делах. – Рик снова подмигнул. – Разве что ты проболтаешься той цыпочке, которая ждет тебя в постельке. Некоторые мужчины просто не способны держать язык за зубами, стоит девчонке пошире раздвинуть ножки.
– Я ей ничего не сказал и не скажу. – Канингем вытер губы тыльной стороной ладони.
«Да и сама она вряд ли что заподозрит», – подумал он. Марлу куда больше интересовало, сколько его денег она может потратить, чем то, откуда они взялись.
– Вот только другие люди непременно начнут задавать вопросы. Пресса – так та мне просто прохода не дает.
– Пусть это тебя не удивляет, – Рик покровительственно хлопнул Канингема по плечу. – Твое дело – делать печальную морду, качать головой да снимать сливки со своей популярности. Можешь сказать им, что ты хорошо знаешь Наоми Чедвик и Габриэла Слейтера и что тебе трудно свыкнуться с мыслью о том, что кто-то из них пал так низко. Я буду тебе очень обязан, если ты упомянешь Гейба в данном контексте.
Канингем облизал губы и наклонился вперед.
– Что ты собираешься предпринять?
– Ну-ну, Билли-бой, это мой маленький секрет. Меньше знаешь – крепче спишь, верно? Твое дело – разыгрывать из себя простого парня, которому повезло отхватить на классификации резвую кобылку и подготовить ее к дерби.
– Через две недели состоится Прикнесс.
Рик ухмыльнулся и пошевелил бровями.
– Не жадничай, приятель. Это довольно опасно. К тому же ты сам прекрасно знаешь, что эту гонку Шеба может не потянуть.
– Ну, сердца-то у нее хватит. – Канингем мигом забыл о чувстве вины и обо всех своих страхах, забыл о двух убитых людях и о гнедом жеребце, упавшем у шестнадцатого столба. – Мне только и надо-то, чтобы Шеба финишировала в призах.
– Ничего не выйдет. – Рик погрозил ему пальцем. – Даже если ты заявишь ее, даже если она не сломается на половине дистанции, эта скачка должна пройти чисто. Иначе кое-кто может начать посматривать и в твою сторону, Билли-бой, а мне этого совсем не хочется. Кто знает, вдруг у кого-то хватит ума копнуть поглубже, и тогда… – Он погремел в стакане – уже пустом – кубиками подтаявшего льда. – Мы больше не сможем быть друзьями и обделывать наши делишки вместе.
– Но на кону будут большие деньги.
– Тебе нужны еще деньги? Поставь на жеребца из Гейбовой конюшни. Я знаю своего сына – он сделает все, чтобы быть у столба первым. Чтобы доказать всем, что он чист и что его Дубль действительно сильнейший. – Улыбка Рика стала кислой, и он налил себе еще бурбона. – Это у него пунктик: выигрывать честно. Я научил его всем трюкам, всем уловкам, какие знал, а он… Должно быть, воображает себя лучше папаши – даже не хочет разок «посолить» гонку, чтобы не запачкаться…
Рик поднес к губам стакан. Пока он пил, глаза его сузились и стали жесткими.
– Ну, мы еще поглядим, кто на этот раз выиграет, – пробормотал он, вытирая губы ладонью. – Поглядим.
Спорить было бесполезно, тем более что Рик начал наливать себе все чаще и все щедрее.
– Как же мне быть?
– Сними Шебу со скачки в Пимлико. Ну, как будто она потянула мышцу во время утренней разминки и ты не хочешь рисковать ею. И постарайся при этом выглядеть расстроенным. Потом пустишь на пастбище, пока не придет время подыскать ей женишка.
– Да, ты прав. – Канингему было очень обидно, но он сумел справиться со своей жадностью. – Лучше не рисковать. Я оформлю на нее все документы, а следующей весной подберу ей жеребчика порезвее. – Он слегка улыбнулся. – Возможно, через пару лет я даже договорюсь с твоим сыном, чтобы его вороной чемпион покрыл мою Шебу.
– Ну вот, теперь ты говоришь дело. – Рик наклонился вперед и с размаху опустил руку Канингему на колено. – Кстати, Билли, мне кажется, я заработал небольшую премию.
– Премию? – Канингем мгновенно насторожился. – Мы же договорились, Рик. И я свои обязательства выполнил.
– Не спорю. Никаких претензий к тебе у меня нет, но… Видишь ли, Билли, на дерби ты загреб целую кучу денег; по моим прикидкам, чистый барыш составил где-то триста-четыреста кусков. – Рик заметил, что на лбу Канингема снова выступила испарина, и его улыбка стала шире. – Ну а если ты начнешь торговать жеребятами, которых она тебе принесет, то через десяток лет у тебя будет завидный капитал. А теперь скажи, разве ты добился бы этого без меня?
– Я заплатил тебе…
– Да, заплатил, только давай посчитаем получше. Во-первых, мне пришлось платить Липски.
– Это была твоя идея, я не имею к этому никакого отношения.
– Послушай, Билли, я – что-то вроде субподрядчика, – принялся терпеливо объяснять Рик. – Что бы я ни делал – все ради тебя, и ты не должен об этом забывать. Липски прикончил этого старого конюха, а я позаботился о Липски. Мне не хотелось бы вдаваться в подробности и перечислять всех, кого мне пришлось подмазать, но это тоже необходимые издержки, которые ты должен покрыть. Не забывай также, что на данный момент у нас на руках два трупа и дохлая лошадь, и единственный, кто может связать их с тобой, это я…
Он щелкнул пальцами и наклонился еще ближе к Канингему.
– Так что тебе невыгодно со мной ссориться, Билли-бой. А мое расположение будет стоить тебе еще сто тысяч.
– Сто ты… Да это же черт знает что, Рик! Чепуха какая-то. Послушай, разве я мало тебе заплатил? Да ты вообще-то знаешь, сколько это стоит – держать чистокровных лошадей? Даже одну лошадь? Да еще взносы…
– Только не надо со мной торговаться, Биллибой. Честное слово, не надо.
Приветливая улыбка Рика напоминала теперь оскал черепа, а руку он продолжал держать на колене Канингема, сдавливая его все сильнее и сильнее. Именно так он собирался держать кошелек своего приятеля, по мере надобности выдавливая оттуда крупные суммы.
– Сто тысяч все окупят. Вот тебе мое слово, Билл. Даю тебе неделю на то, чтобы привести в порядок все свои записи и приготовить деньги. Принесешь их сюда за день до Прикнесс. И наличными. – Он убрал руку с колена Канингема и, весьма довольный собой, откинулся на спинку кресла. – А то я хочу поставить несколько тысчонок на Гейбова жеребца. Полезная это штука – семейные связи…
Он засмеялся и снова наполнил свой стакан.
Семейные связи Келси не принесли ей ничего, кроме жуткой головной боли. Она, разумеется, предвидела, что путешествие на берега Потомака будет не из легких, однако все оказалось гораздо хуже. Отец был в ярости; таким Келси его еще не видела, и ее ничуть не утешало, что его гнев был направлен не против нее. Как хладнокровно заметила Кендис, именно Келси была первопричиной всех проблем.
Милисент сделала все возможное, чтобы осуществить свои угрозы. К счастью, ей не удалось изменить условия завещания деда Келси, но зато она переписала свою последнюю волю. Выражаясь в терминах викторианских романов, у нее больше не было внучки.
Остановив свой автомобиль на подъездной дорожке к «Трем ивам», Келси прижалась пылающим лбом к прохладному рулю. Сцена вышла совершенно безобразной: холодное бешенство Милисент, объявившей о своем решении, шок и ярость отца, кажущиеся хладнокровие и непредвзятость Кендис, которая воспользовалась случаем, чтобы вонзить в Келси несколько стрел, отравленных ядом вины.
Застонав от сильной боли в висках, Келси выключила зажигание. Нет, она и представить себе не могла, что разговор с близкими ей людьми дастся с такой мукой и болью. Правда, с Милисент они довольно давно были на ножах, так что, казалось, она должна была испытывать одно лишь облегчение, когда нарыв наконец прорвался, но облегчение не приходило. Келси была морально изранена, уязвлена, и даже самые мелкие царапины продолжали саднить.
Мечтая о паре таблеток аспирина, Келси медленно выбралась из машины и потерла руками лицо.
Из-за угла доносилась громкая музыка, и Келси сразу узнала энергический драйв ранних «Роллингов». Мик Джеггер со товарищи как умели выражали свои симпатии к дьяволу и прочим потусторонним силам. Она пошла на звук и остановилась у террасы. Магнитофон на легкомысленном кофейном столике со стеклянной столешницей изрыгал рок-н-ролл, а каменный пол патио был застелен какой-то неопределенного цвета тряпкой, защищавшей его от капель краски. На тряпке был установлен мольберт, а перед ним – в широкой мужской рубашке, свисающей до колен, с волосами, стянутыми простой резинкой в упрямый коротенький хвост, – стояла Наоми с длинной и тонкой кистью в руках. Кончик ее кисти пламенел алым.
Келси подумала, что Наоми действует кистью, словно гибкой рапирой и что она не рисует, а скорее ведет бой с натянутым на подрамник холстом, который и так взрывался небывалыми резкими формами и брызгал яркими красками. Повернутое в профиль лицо Наоми казалось высеченным из камня, а глаза как будто метали дым и огонь.
Потом Келси пришло в голову, что эта битва, возможно, имеет интимное свойство, поэтому она осторожно попятилась назад, но скрыться не успела. Наоми повернулась к ней, и взгляд ее грозных глаз пригвоздил Келси к земле.
– Извини, я… – начала было Келси, но ее слова утонули в громе рока. Наоми шагнула к магнитофону и убавила громкость, так что из динамиков доносился теперь еле слышный ритмичный стук.
– Извини, – повторила Келси, – я не хотела тебе мешать.
– Ничего страшного. – Страсть и огонь понемногу гасли в глазах Наоми, словно для того, чтобы успокоиться, ей достаточно было не смотреть на холст. – Это один из моих излюбленных ритуалов. Он помогает мне избавиться от…
Она не договорила и, положив кисть, вытерла руки тряпкой.
– Давненько я не рисовала.
– Как здорово! – Келси подошла поближе, разглядывая резкие мазки яростного цвета. Свежая краска все еще блестела, словно сочась кровью. – Какая первобытная слепая сила! Симфония трех стихий…
– Да, пожалуй… Ты расстроена?
– Черт побери! – Келси сунула руки в карманы. – Похоже, у меня все на лбу написано!
– Просто у тебя очень выразительное лицо, – утешила ее Наоми, вспоминая. Когда-то и ее лицо было таким же и говорило яснее всяких слов. Когда-то… – Как я понимаю, праздничный обед в кругу семьи прошел не лучшим образом?
– Все с самого начала пошло псу под хвост. Из-за меня отец здорово разругался с бабушкой. И я думаю, что теперь между ним и Кендис тоже пробежала трещина. И все из-за меня!
– Из-за того, что ты живешь здесь, – поправила Наоми.
– Из-за того, что я хочу оставаться собой. Такой, какая я есть! – Келси схватила со столика забытый Наоми стакан чая со льдом и сделала большой глоток. – Милисент вычеркнула меня не только из своего завещания, но и из памяти, и из сердца тоже. Для нее меня больше не существует.
– О, Келси! – Наоми взяла ее за плечо. – Я уверена, что она это не серьезно. Просто она погорячилась.
Стекло звякнуло о стекло, когда Келси поставила стакан обратно на столик.
– А ты? Серьезно?..
Сочувствие и беспокойство, которые испытывала Наоми, немедленно превратились в холодное бешенство.
– Милисент слов на ветер не бросает. Подобное решение как раз в ее духе. Прости, Келси, это я ввергла тебя в неприятности.
– Это мои неприятности! – вспыхнула Келси. – Никто в них не виноват. Всем вам пора понять, что я уже давно способна думать сама за себя, чувствовать и поступать так, как считаю нужным. Если бы я не захотела жить на твоей ферме, никто бы меня не заставил. Да и приехала я вовсе не потому, что мне жаль тебя, или потому, что мне хочется им досадить. Я здесь ради себя самой.
Наоми вздохнула.
– Ты права, абсолютно права.
– Я уеду, когда захочу или когда мне это будет нужно. Они пытаются стыдить меня, подкупить, бьют на жалость – лишь бы заставить меня бросить то, что для меня важно. Но что для меня важно? Моя семья и «Три ивы». И ты.
– Спасибо… – Наоми сама потянулась за стаканом и поднесла его к губам, чувствуя, как предательски дрожит ее рука.
Келси с трудом удержалась, чтобы не наподдать ногой горшок с геранью.
– Не за что меня благодарить. Ты – моя мать, и ты мне небезразлична. Я восхищена тем, как ты сумела распорядиться своей жизнью. Может быть, я не совсем хорошо представляю те годы, когда тебя… когда ты была далеко, но ты теперешняя мне очень нравишься. Кроме того, я не собираюсь уезжать отсюда только потому, что так хочется Милисент.
Наоми почувствовала, что ноги не держат ее, и оперлась руками о столик, чтобы не упасть.
– Ты не представляешь… Просто не можешь себе представить, каково мне слышать это от взрослой дочери, Келси. Что теперешняя я тебе нравлюсь. Я очень люблю тебя, Келси.
Весь гнев Келси куда-то улетучился.
– Я знаю.
– Я не знала, какой ты будешь, когда мы снова встретимся. Все эти годы я любила маленькую девочку, которую потеряла. И вот ты приехала в «Три ивы», чтобы дать мне возможность начать все сначала. Я восхищаюсь тобой, Келси, горжусь тобой, как не гордится ни одна мать. И даже если завтра ты уедешь, чтобы никогда не вернуться, знай, что ты все равно дала мне больше, чем я когда-либо надеялась получить.
– Никуда я не уеду. – Повинуясь велению сердца, Келси шагнула к матери и широко развела руки, чтобы обнять ее. – Никуда я не уеду. Мне хочется быть только здесь.
Крепко зажмурившись, Наоми наслаждалась прикосновением, запахом дочери.
– Я попробую помочь тебе, – прошептала она. – Я найду способ, чтобы заставить ее смягчиться.
– Не надо. Это не должно тебя беспокоить. – Немного успокоившись, Келси разжала объятия. – Иначе ты сойдешь с ума, как и я.
Настроение ее снова переменилось, и она стала расхаживать из стороны в сторону.
– Как больно и ужасно обидно! – воскликнула она. – Мне даже не верится… Она думала, что мне нужны ее деньги, и пыталась использовать их, чтобы манипулировать мной. Их и мои собственные чувства. Она пыталась диктовать мне, что я должна делать и как поступать!
– Диктовать – это вполне в духе Милисент. Так было и раньше.
– Она не смогла изменить завещание деда и остановить выплаты из моего фонда попечения. Бьюсь об заклад, это привело ее в бешенство: она – она! – и вдруг оказалась бессильна. Бедный папа… Он был очень расстроен и даже накричал на бабушку, а ведь раньше он никогда не повышал на нее голос.
– Еще как повышал. – На лице Наоми отразилось что-то вроде мрачного удовлетворения. – Впрочем, это было давно. Я рада, что Филипп принял твою сторону.
– Как бы мне хотелось сказать то же самое, но я нисколько не радовалась, нет. Это было ужасно – видеть, как они ссорятся, как нарастает отчуждение между папой и Кендис, и знать, что права я или нет, но именно я в этом виновата. Бабушка такая… несгибаемая, она никак не может переломить себя и хоть на минутку поставить себя на место другого человека.
А разве не то же самое говорили о ней самой? – вдруг вспомнила Келси и дернулась как от удара.
– У Милисент есть только два выхода: уступить или умереть в одиночестве, – вставила Наоми.
– Мне хочется верить, что они помирятся, – проговорила Келси. – Очень хочется. Что касается нас с бабушкой, то вряд ли мы когда-нибудь придем к компромиссному решению. Во всяком случае, не после сегодняшнего скандала. Она… Она попыталась использовать против меня даже смерть Горди и открытым текстом заявила, что ты сама наняла кого-то из твоих дружков-головорезов – это ее подлинные слова, – чтобы накачать наркотиками несчастное животное. В конце концов, если ты застрелила человека, то… – Келси смешалась и не договорила.
– …То что мне какая-то лошадь, – закончила за нее Наоми. – В самом деле – что?
– Извини. – Чувствуя непреодолимое отвращение к самой себе, Келси ожесточенно потерла все еще гудящие виски. – Я слишком взвинчена.
– Это не имеет значения. Я не сомневаюсь, что многие – слишком многие – думают так же. Почему я, собственно, взялась сегодня за кисть? – спросила она, жестом указывая на холст. – Да потому, что кое-кто начал распространять слухи, будто я убила Горди, чтобы получить страховку.
Келси в бессильной ярости сжала кулаки, потом снова разжала.
– Чудовищно! Да в эту чушь не поверит ни один человек, который знает тебя достаточно хорошо.
– К несчастью, в этом нет ничего из ряда вон выходящего. Наш мир не такой уж совершенный, и такие вещи случались. Как говорится, данная версия имеет право на существование, хотя… – Она нахмурила лоб и взяла в руку кисть, словно что-то прикидывая. – Хотя простой арифметический расчет мог бы положить конец этим нелепым домыслам. Разумеется, Горди был застрахован на значительную сумму, однако живой он стоил во много раз больше – и как призовой скакун, и как производитель. Просто этот случай вызвал к жизни кое-какие воспоминания. И во мне, и, видимо, в других.
Несколько успокоившись, Наоми снова принялась рисовать.
– В тюрьме я только этим и спасалась, – пояснила она. – Это был способ выжить, дать выход эмоциям, и другого я не знала. Там… там не хочется копаться в своем собственном внутреннем мире, который полон болью, гневом, страхом. Особенно страхом.
– Расскажи мне о тюрьме, – попросила Келси. – Если можешь, конечно… На что это было похоже?
Наоми продолжала молча рисовать. Уже не раз она задумывалась о том, когда же Келси наконец спросит… Именно «когда», а не «спросит ли» – стремление знать все ответы было такой же неотъемлемой составляющей характера Келси, как и ее нетерпимость ко лжи.
Ну что же, придется ей нарисовать еще одну картину, только сделать это надо будет словами, а не кистью и красками.
– У тебя отнимают все… – Наоми сказала это тихо, словно напоминая самой себе, что все это в прошлом. – И не только одежду, хотя это – одно из самых первых унижений, через которые приходится пройти. У тебя отнимают платья, свободу, права, надежду. У тебя остается только то, что тебе дают взамен, а дают они немного. Ты даже не представляешь, как сильно давит этот надоедливый, раз и навсегда заведенный порядок. Тебе говорят, когда вставать утром, когда принимать пищу – не завтракать или обедать, а именно принимать пищу! – когда ложиться спать. Никого не интересует ни что ты чувствуешь, ни чего ты хочешь.
Келси шагнула вперед и остановилась рядом с матерью. В кустах и кронах деревьев радостно галдели птицы, празднующие весну, воздух был напоен запахами цветов, молодой листвы и масляных красок.
– Ты ешь то, что тебе дают, – продолжала Наоми, – и через некоторое время ты привыкаешь к этому однообразному меню. Ты забываешь, каково это – отправиться в ресторан или просто спуститься ночью в кухню, чтобы пошарить в холодильнике… – Сама того не заметив, она негромко вздохнула. – Для тебя же самой будет проще, если ты забудешь обо всем, что было в той, другой жизни. Если принести с собой за решетку слишком много воспоминаний о свободе, то они сведут тебя с ума, потому что ты постоянно чувствуешь, что все это больше тебе не принадлежит. Из окон тюрьмы видны холмы, цветы, деревья, смена времен года, но они где-то снаружи, за стеной, и не имеют к тебе никакого отношения. Ты перестаешь быть тем, кем ты была раньше. И даже если тебе одиноко, не вздумай сблизиться с кем-то, потому что люди постоянно уходят и на их место приходят новые.
Наоми переменила кисть и стала рисовать быстрыми, энергичными мазками, давая выход бурлящим внутри чувствам.
– Некоторые женщины зачеркивали числа в календаре, но не я. Мне не хотелось думать о днях, которые складываются в недели, месяцы, в годы. Да и как я могла о них думать? У других были фотографии детей, они любили рассказывать о своих семьях, о том, что они будут делать, когда выйдут… Семью я потеряла, а думать о будущем – боялась. У меня не было другого выхода, кроме как сосредоточиться на скучной повседневности.
– Ты была одинока, – пробормотала Келси.
– Это и есть самое сильное наказание – наказание одиночеством. Да еще, пожалуй, когда ты постоянно на виду и не имеешь ни одной минутки для себя лично. Ты думаешь, в тюрьме главное – решетки, которые держат тебя внутри и не пускают на свободу? Ничего подобного.
Наоми перевела дух и заставила себя продолжать.
– В личное время можно читать или смотреть телевизор. Нам приносили толстые модные журналы, однако после первых двух лет я перестала в них заглядывать. Слишком тяжело было видеть, как все меняется, пусть даже это такие пустяки, как длина юбки или покрой плеча.
– Тебя никто не навещал?
– Навещали. Отец, Мо… Я не знаю такой силы, которая помешала бы им прийти. И, бог свидетель, я тоже хотела видеть их, хотя потом я и страдала с особенной силой. Только представь себе, Келси, – я видела, как стареет мой отец. Наверное, это было тяжелее всего – видеть, как годы оставляют следы на его лице. Его седина и морщины – вот каким был мой календарь, Келси.
Ну а самым тяжелым был последний год. Адвокаты долго пытались добиться для меня досрочного освобождения, и вот стало известно, что мой приговор может быть пересмотрен. Знать, что свобода так близко и в то же время бояться покинуть мир, в котором просуществовал столько времени, было тяжелее всего. Ведь на свободе некому будет указывать тебе, что и когда делать. Дни еле-еле ползли, и времени для размышлений, для надежды было слишком много, так что последние месяцы перед освобождением я едва выдержала.
А потом, в один прекрасный день, отец привез мне новый костюм. Серый в тонкую полоску, довольно элегантный и строгий. Господи, как у меня дрожали руки! Я не могла даже застегнуть блузку. А когда мы вышли за ворота, солнце буквально ослепило меня, и дело было вовсе не в том, что в тюрьме нас держали в сырых заплесневелых подвалах. Это, кстати, была очень приличная тюрьма, и работали там вполне приличные люди… во всяком случае, в подавляющем большинстве. Дело было в том, что в этот день само солнце показалось мне другим – горячее, ярче, ослепительнее. В первые мгновения я вообще ничего не видела. А потом увидела слишком многое.
Она снова переменила кисти и, прищурившись, поглядела на свою работу.
– Ты и в самом деле хочешь услышать все остальное? – спросила она, не оборачиваясь.
– Да, – пробормотала Келси. – Продолжай.
– Я увидела, каким измученным и старым стал мой отец. Я увидела новый, ослепительно-белый «Кадиллак», в котором отец приехал за мной, чтобы везти домой. Я знаю, что по дороге мы о чем-то говорили, но не помню о чем. Единственное, что я тогда чувствовала, это что время вдруг понеслось вскачь и что вокруг слишком много людей и машин. И еще я боялась, что что-то вдруг изменится и меня заберут обратно. Или – наоборот – не заберут.
Читать бесплатно другие книги:
