Убийства в поместье Лонгер. Когда я в последний раз умирала Митчелл Глэдис
– Простите.
– Итак, если у вас нет ключа, то как вы вытащили кресло из сарая вечером в четверг и вечером в пятницу?
– Я вообще не понимаю, о чем вы говорите, – пожал плечами Энтони.
– Господи! – воскликнул Блоксхэм.
После короткой паузы Энтони спрыгнул со стенки и на этом завершил свои упражнения.
Инспектор же опять отправился к мисс Кэддик.
– Что бы вы сказали, мисс Кэддик, – начал он, – если бы я сообщил вам, что мистер Энтони получил доступ к сараю и вытащил кресло наружу?
Она нервно заморгала.
– Ну, раз уж вы завели об этом речь со мной, инспектор, то я должна заметить, что не удивлена. Не удивлена ни в малейшей степени! Ужасающе недостойный молодой человек во всех отношениях. У меня нет сомнений, что у него в мыслях было сделать так, чтобы дорогая миссис Паддикет умерла от простуды, чтобы он мог унаследовать ее состояние, которое, согласно новому завещанию, он определенно получит, если она умрет раньше, чем кто-либо из ее внучатых племянников станет международным чемпионом.
Инспектор воззрился на нее.
– Повторите это, – тихо попросил он.
Мисс Кэддик с охотой исполнила просьбу.
– Конечно, мое маленькое наследство в безопасности, – добавила она. – У меня есть слово дорогой миссис Паддикет по этому поводу. Так что, надеюсь, инспектор, вы понимаете, что у меня нет мотива для совершения любого преступления.
Блоксхэм внимательно посмотрел на нее.
– А теперь, – сказал он, – что вы делали между девятью и одиннадцатью тридцатью в вечер убийства?
Мисс Кэддик побледнела и замерла с открытым ртом.
– Я же читала, инспектор! – воскликнула она. – Уверяю вас, инспектор, я читала! И отправилась в кровать в половине одиннадцатого…
– После того, как убийство было совершено, – жестко произнес Блоксхэм.
Мисс Кэддик испуганно вскрикнула и закрыла лицо ладонями.
– О, пожалуйста, пожалуйста, инспектор! Как неблагородно говорить нечто подобное!
В этот напряженный момент стук в дверь, произведенный вроде бы палкой, но на самом деле кончиком любимого зонтика миссис Паддикет, возвестил о прибытии кресла. Ричард Кауз толкал его.
– Итак, итак, итак! – пропищала старая леди с обычной для себя энергией и дружески похлопала мисс Кэддик зонтиком по плечу. – В пятницу мы развлекаем тренера в малой столовой в десять часов вечера, а во вторник…
Она осеклась, а мисс Кэддик, лишившись чувств, упала на пол.
Инспектор и Ричард Кауз попытались оказать ей мужскую, то есть совершенно неэффективную помощь. Тетушка же Паддикет отпраздновала этот час своей славы, каждые пять секунд восклицая: «Не будь дурой, компаньонка Кэддик!» – до тех пор, пока бедная женщина не пришла в себя.
Тогда инспектор оставил сию драматическую сцену, отправил служанку за одной из девушек, а сам пошел искать Коста. Тренер, читавший газету, поднял голову, когда тень Блоксхэма упала на развернутые страницы.
– Насчет той истории, которую вы мне поведали, – произнес инспектор любезно, но глаза его недобро посверкивали. – Почему вы не сообщили, что нанесли визит мисс Кэддик в малой столовой уже после того, как оставили паб? Я знаю, что часть вашего повествования – правда, поскольку я его проверил.
Кост опустил газету и пожал широкими плечами.
– Я расскажу вам, ага, – сказал он, – мне жаль, что вы раскрыли меня как обманщика, но я определенно он и есть. Все произошло таким образом. Я собирался упомянуть об этом визите, но потом сказал сам себе: «Людвиг, ты идиот, ага. Это было слишком близко ко времени убийства, этот твой визит. Все было невинно, и ты оставался совсем недолго… даже не пятнадцать минут, нет, но более десяти, ага. И пока ты находился там, этот Хобсон – полиция уже разобралась – как раз и был убит. Не было шума, кроме граммофона в соседней комнате, и они еще подпевали, ага. Очень шумно там, да. Только никакого Хобсона. Поверит ли полиция тому, что ты скажешь, Людвиг? Нет, ага».
– Вы не видели труп в парке, когда покидали дом?
– Я не возвращался через парк, ага. Я прошел через дом и кухонный огород. Этим путем я воспользовался. Я боялся, что кто-нибудь меня увидит и донесет обо мне боссу. Рисковать так я не мог.
– Когда вы вытолкнули Хобсона на дорогу?
– Тогда. Немедленно. Он только что прибыл, я думаю. Он был в крайне предосудительном состоянии. Я опасался, что Хобсон своими воплями напугает леди, ага, так что я вытолкал его за ворота и думал, что он упал в канаву. Затем я вернулся в свой домик.
– Да? – сказал Блоксхэм с каменным выражением лица. – Позвольте мне провести вас по вашей истории еще раз, чтобы посмотреть, не найду ли я в ней каких-либо изъянов.
Кост усмехнулся:
– Я лжец, ага. А кто нет? И я боюсь вашего английского закона, поэтому и соврал. Сейчас я все еще опасаюсь вашего английского закона, поэтому на сей раз я поведал вам правду.
– Действительно, – буркнул инспектор. – Так, теперь пройдемся по вашей истории. Сначала вы отправились в бар. Затем вернулись в дом, где нанесли визит мисс Кэддик. Время – примерно без четверти десять. В десять часов или около того вы оставили ее и вышли через кухню наружу. Столкнулись с Хобсоном и силой вывели его на дорогу. Позднее, то есть практически сразу, он отправился в водяной парк и был убит, ну а вы в это время возвращались в свой домик.
– Так.
– Ага! А когда вы открыли задний сарай своим ключом и вытащили наружу кресло?
– Зачем мне нужно было кресло, ага? – удивился тренер.
– Чтобы отвезти труп Хобсона к озеру.
Кост мягко рассмеялся:
– Расскажите это жителям острова Авалон, который как раз на озере, ага.
– Расскажу, когда отыщу морских лошадок, – буркнул Блоксхэм, после чего развернулся и двинулся обратно в дом.
Кост смотрел ему вслед, а потом снова уткнулся в газету.
Инспектор же вернулся в комнату, где он оставил мисс Кэддик. Ее работодательница, к его большому облегчению, удалилась, и рядом не было никого, кроме Амарис Кауз.
– Итак, мисс Кэддик, – начал Блоксхэм, стараясь говорить любезно, – я не хочу, чтобы вы волновались и нервничали, но обязан задать вам еще несколько вопросов.
Она часто задышала, прикрыла глаза и замахала рукой, показывая, чтобы он удалился.
– Не будьте такой раздраженной, – жестко сказала Амарис Кауз. – Инспектор – вполне приятный молодой человек и очень добросердечный. Кроме того, вы же знаете, что вам нечего бояться. Вы же не убивали этого Хобсона?
Мисс Кэддик испустила негромкий стон, но страха или отрицания – понять было невозможно. Амарис ободряюще похлопала ее по плечу и добавила:
– Говорите же! Поведайте нам правду и не думайте о последствиях!
– Но… но я не могу!
Инспектор решил, что настало время вмешаться.
– Если вы позволите, мисс Кауз, – произнес он. – Не уходите далеко, конечно… если вы считаете, что мисс Кэддик может потребоваться помощь, то… оставайтесь прямо за дверью, если это вас не затруднит.
Мисс Кэддик с печалью посмотрела на уходящую Амарис, а затем повернулась к инспектору.
– Я бы охотно поведала вам истину, инспектор, – заявила она, – но надо принимать в расчет дорогую миссис Паддикет. Я поступаю правильно, но наша дорогая миссис Паддикет имеет склонность быть немного придирчивой и критичной. У нее не было той свободы, которой пользуемся мы, современные люди.
– Миссис Паддикет нет нужды знать о том, что вы расскажете мне, мисс Кэддик, – заметил инспектор. – Вы имеете в виду, что Кост провел ночь с вами? Так ведь?
– Инспектор! – воскликнула мисс Кэддик, заламывая руки. – Нет, не со мной! Как вы могли вообразить что-то столь ужасное?! Я никогда не думала, что полиция читает воскресные газеты и знает их содержание! Но он провел ночь в доме. Я… признаю это.
– Ага! – воскликнул Блоксхэм.
Он взглянул ей в лицо, а потом вниз – на чистую страницу своего блокнота.
– Все было так, – начала мисс Кэддик, набравшись храбрости. – Тренер несколько раз доверительно сообщал мне, насколько спартанские условия для атлетов предоставила дорогая миссис Паддикет. Кровати, говорил он, были жесткими. Пища – обильной, но однообразной. Рабочие часы – просто катастрофа. Они отлично подходили для молодых людей, но он считал, что для тренера требуется больше почтения. Конечно, я с сочувствием отнеслась к его словам, хотя это не мое дело – передавать его жалобы дорогой миссис Паддикет. Это вызвало бы у нее один из ее приступов, а они… эти… они просто ужасны. В общем, я ничего не сказала ему, только несколько слов женского утешения, которые могут быть озвучены и приняты как образец сестринского отношения и пример украшения нашего пола. Но утром пятницы… вы знаете, о какой пятнице я говорю?.. роковой пятницы… Кост сказал, что не может больше этого выносить и должен предупредить об отставке немедленно, если для него не будет найдена достойная постель. Бедный малый! Он выглядел таким благородным, и казалось, что у него хватит решимости выполнить эту чудовищную угрозу. Я поняла, что должна помочь ему.
– И что же это была за чудовищная угроза? – спросил Блоксхэм.
– Предупреждение об отставке, инспектор. Как неприятно для меня!
– Почему для вас?
– Я пригласила Коста на место тренера. Письмом, разумеется. Миссис Паддикет возложила эту проблему на меня, и просто подумайте, как она разозлится, если выбранный мной человек захочет уйти через какие-то две недели!
– Понимаю.
– Я сказала Косту, что мы встретимся в малой столовой примерно без четверти десять тем вечером, и он должен принести его… все вещи, что ему требуются для сна. Он явился вовремя, но, увы, забыл… свое… облачение. Я рассказала ему о моем плане, и затем он удалился, пройдя через кухню – с любезного позволения миссис Макбрай, – и вернулся в малую столовую уже с вещами.
– Где же он спал?
– Ну, – сказала мисс Кэддик, нервно оглядывая комнату, – только одну кровать можно использовать, и мне пришлось достать… взять достаточно белья для нее, так, чтобы никто не заметил!
– Где эта кровать? – уточнил Блоксхэм.
– Ну… – мисс Кэддик содрогнулась, вспоминая собственную отвагу, – это кровать в малой гардеробной комнате, которая прилегает к большой спальне миссис Паддикет. Ведь она никогда не используется, и кровать, пусть и небольшая, исключительно комфортна, поскольку я спала на ней однажды, когда миссис Паддикет подхватила инфлюэнцу. Я предупредила Коста, что ему надо вести себя исключительно тихо, он не должен храпеть и ему придется освободить комнату в половину шестого утра в субботу, и все эти инструкции, я бы сказала, он исполнил точно.
– Ему нужно было пройти через спальню миссис Паддикет, чтобы попасть в эту малую гардеробную комнату? – поинтересовался инспектор.
– Пересечь один из ее углов. Но дорогая миссис Паддикет очень крепко спит.
– Ясно. Теперь, мисс Кэддик, мы пришли к очень важному моменту всего дела. Я хочу, чтобы вы были со мной полностью откровенны, поскольку только в этом случае смогу добраться до истины. А ваше повествование является лишь малой ее частью. Что насчет времени убийства? Для меня все выглядит так, что вы и Кост вполне определенно слышали что-то от Хобсона.
– Мистер Кост рассказал вам, что он вытолкнул того человека за ворота около десяти часов?
– Он упомянул данный факт.
– Когда мы услышали, что Хобсон кричит внизу таким ужасающим образом, мистер Кост сказал мне: «Это опять тот тип. Глупый парень. Я должен пойти и вразумить его». Но я помешала ему сделать это, поскольку я не желала, чтобы он раскрыл кому-то – пусть даже из жителей деревни – собственное присутствие в доме этим вечером. Вы же понимаете мое отношение в данной ситуации, инспектор, я надеюсь?
– Вполне, – кивнул Блоксхэм. – Еще один вопрос, и мы закончим. Вспомните, в какое время эти крики прекратились?
– Этого я не могу сказать, инспектор. Видите ли, был такой шум в соседней комнате, граммофон, и пение, и смех, и я так тревожилась, чтобы доставить мистера Коста до кровати безопасным образом, что едва могу вспомнить, прекратились они, когда мы еще находились в малой столовой, или продолжались, когда мы двинулись по ступенькам вверх.
– Понятно. Мисс Кэддик, я думаю, что вы проявили мудрость, рассказав мне все это, и, полагаю, вам не нужно бояться последствий своей откровенности.
Блоксхэм собрался уходить, когда его посетила новая мысль.
– Кстати, Кост съел что-нибудь на ужин, прежде чем отправиться спать? – спросил он.
– Он получил обычное питание, которое примерно совпадает с нашим собственным рационом, – с удивлением ответила мисс Кэддик. – Но зачем вам это?
– Просто хотел узнать. А теперь, будьте добры, покажите мне дверь своей спальни, а затем, если это вас не затруднит, я попросил бы, чтобы вы вывели меня наружу и показали окно спальни. Я посмотрю, куда именно оно выходит.
Озадаченная мисс Кэддик выполнила эти просьбы: дверь ее спальни располагалась рядом с той, что вела в опочивальню старой миссис Паддикет, а окно выходило на восточную сторону дома.
Задумчивый, но довольный инспектор вновь отправился к Косту и атаковал его историей мисс Кэддик. Невозмутимый тренер признал, что все, изложенное в ней, правда.
– На данный момент, – сказал Блоксхэм, – вы уже создали мне немало проблем. Не следует ничего больше скрывать. Почему бы вам не признать, что вы вышли в водяной парк около часа ночи и бросили камень в то, что вы считали, является окном мисс Кэддик, желая привлечь ее внимание? Также почему бы вам не прояснить ситуацию с теми ночными шутками в доме, например с Браун-Дженкинсом, которого столкнули с лестницы? Почему вы не сказали, что в поисках двери мисс Кэддик потерялись внутри дома и зашли в спальню мисс Йеомонд по ошибке? И видели вы или слышали что-либо в ту ночь, связанное с креслом старой леди?
Кост изумленно уставился на него.
– А почему я должен совершать все эти поступки, ага? – воскликнул он. – Если я впервые за две недели спал на кровати, которую можно назвать кроватью, я должен вскакивать в час ночи и кидать камни в окно моей благодетельницы, этой бескорыстной, гуманной дамы, которая вовсе не красива… нет, но она обладает добрым и большим сердцем, да! Должен я беспокоить ее камнями и хождением по дому, ага? Спросите себя! Я бы плюнул в лицо тому, кто проявил бы свою неблагодарность подобными деяниями!
Все это тренер проговорил на одном дыхании, причем искренне.
– Теперь слушайте, Кост. Вы солгали мне столько раз, что я не собираюсь верить вам сейчас. Я никому более не скажу, что вы поднимались, одевались и валяли дурака. Я не обвиняю вас в чем-либо еще, это я особенно хочу подчеркнуть… так что сделайте для себя что-то хорошее. Клайв Браун-Дженкинс говорит, что узнал вас! Так что вперед, сейчас. Возможно, вы были голодны и хотели, чтобы мисс Кэддик нашла вам что-нибудь поесть? Примите совет – скажите правду или вы попадете в весьма неприятное место!
Лицо Коста перекосилось от ярости.
– Убирайтесь отсюда, вы, глупый полисмен! – заорал он. – Или я точно перекину вас через мой домик, ага! Что до Браун-Дженкинса, обиженного, ленивого парня, то я сломаю ему шею раньше, чем он сам это сделает, ага! Арестуйте меня за это убийство, если вам хочется, но не смейте оскорблять добрых дам, пусть некрасивых, однако добросердечных, хотя добросердечие не в силах оценить большой вульгарный полицейский, ага! Убирайтесь! Прочь, я говорю!
Глава 10. Ночное происшествие
Проныра напряженно вглядывался в ночь, которую можно было назвать поэтической – «холодной, но не темной», поскольку ее освещали звезды. Пруд, гладкий и мирный, как бы тянулся прочь в призрачный сумрак, а из зарослей камыша доносились тихие странные звуки; они привлекали внимание и будили воображение одинокого путника на его берегах. Ивы, удивительно красивые днем, почти невидимые под звездами, качали неуклюжими ветвями под внезапным порывом ветра, налетавшего с юго-запада, а потом столь же резко затихали. Водяная крыса плыла через водную гладь, чтобы найти некий тайный проход в Страну чудес.
Когда она исчезла, Проныра, выбивавший давно потухшую трубку, сплюнул наудачу и выбрался из укрытия.
Предзнаменования, судя по всему, были благоприятными, так что Херринг оставил убежище позади одной из ив, за узловатым, древним и жутким стволом которой прятался последнюю четверть часа, и прокрался вдоль берега, перебегая от дерева к дереву. Маневр этот завершился, когда он оказался позади вышки для прыжков в воду на верхнем конце пруда. Левой рукой Проныра держал маленький деревянный ящик, внутри которого кто-то возился и скребся. Усевшись на нижнюю ступеньку вышки, Джозеф вытер лоб правым рукавом.
– Боже, – сказал он с чувством, поставил ящик на землю и прошептал: – Как же я все здорово провернул, извлек тебя! Ты не находишь? Я отнесу тебя туда, где тебе будет получше. Эта вот самая Кэддик, ха-ха! Только как это сделать? Если бы я знал время, это бы вообще отлично помогло. Пока я должен оставить тебя тут. Ничего, посидишь один. До встречи. Веди себя хорошо, пока папочка возвращается домой.
Проныра аккуратно поставил ящик на ступеньку выше той, на которой находился сам. Потом бесшумно двинулся в путь – под прикрытием изгороди, вокруг спортивной площадки в направлении огорода. Когда Проныра проходил мимо домика, в котором спал Гилари Йеомонд, кто-то кашлянул. От страха он замер, поскольку кашель донесся снаружи домика, а не изнутри. Капля холодного пота потекла у него по спине, Проныра вздрогнул.
От домика отделилось черное пятно и приобрело очертания человеческой фигуры. Тихо, словно тень, она двинулась в направлении пруда. Джозеф Херринг пересчитал собственные пальцы семь раз, потом отпрянул от ограды и рванул к калитке огорода, которую оставил открытой два часа назад. Менее чем через три минуты он пробрался в наружную комнату для мытья посуды, где принялся методично и дотошно отчищать желтоватую глину и темно-коричневую грязь с ботинок. Множество раз за время работы Проныра останавливался, прислушивался, но все было тихо; он различал только шорох бегущей в раковину воды.
Джо закончил с левым ботинком и поставил его на каменный пол, когда у него вдруг возникла идея. Мягко ступая в носках, он прошел туда, где аккуратным рядком стояли ботинки и туфли обитателей дома, ожидая его утреннего внимания, и выбрал пару прогулочных женских туфель. Подняв их, Проныра отнес добычу к раковине, а затем с помощью ножа, сняв как можно больше глины и грязи с подошвы собственного правого ботинка, он аккуратно оштукатурил этими материалами подошвы и каблуки выбранных им туфель. Затем Проныра шагнул к окну с одной из туфель в руке, прижал ее сначала к чистому белому подоконнику, а затем повторил операцию с каменным полом. Стерев все прочие отпечатки, он вернул туфли на прежнее место.
Херринг сладостно улыбнулся и, держа ботинки в руках, пробрался во внутреннюю комнату для мытья посуды, прошел через нее в кухню и по задней лестнице поднялся к себе. Будильник у кровати показывал время: пять минут второго. Вскоре Джозеф накрылся одеялом и уснул сном младенца.
У мисс Кэддик выдался беспокойный вечер. Начать с того, что мисс Селия Браун-Дженкинс, прискорбно независимая леди незрелых лет, но полностью развитого твердого нрава, не появилась за обедом. Поэтому мисс Кэддик, связанная обещанием скрывать не совсем законное местонахождение данной леди, вынуждена была сидеть на долгом и скучном приеме пищи, слушая рассуждения миссис Паддикет по поводу юных девушек, которые убегают по пустякам или обижаются, заперевшись у себя в комнате. Мисс Кэддик совершенно точно знала, что заблудшая Селия не находится в доме, она тайно удрала из особняка тетушки Паддикет, из его буквально удушающей атмосферы, и погрузилась в блестящую жизнь одного из танцевальных залов Лондона и что она вернется поздно.
Насколько поздно – мисс Кэддик не могла определить.
Клайв также не появился за обедом, но очень удобное предположение тетушки Паддикет, что он отправился покататься на велосипеде днем и потерялся на обратном пути, сделало меньшим душевное напряжение, в котором оказалась бы мисс Кэддик, если бы старая леди попыталась каким-нибудь образом выпытать правду. Клайв, уставший от сельского уединения, ускользнул на велосипеде в Саутгемптон, где играл в бильярд с неким спортсменом по имени Гарри в гнезде порока неподалеку от доков. Естественные склонности Клайва вовсе не тяготели ни к бильярду, ни к гнездам порока, однако он ощущал, что полная смена обстановки и компании благотворно скажется на его нервах. В тот момент, когда тетушка Паддикет впитывала ячменный отвар, который потребляла перед сном, спортсмен Гарри затеял объяснения, что семнадцать шиллингов и десять пенсов – то, что его противнику необходимо заплатить прямо сейчас по решению арбитра, а Клайв в обычной воинственной манере выставил мощную челюсть и отправился туда, где арбитр хранил свои записи. Результат разногласий случился в лучших традициях заведения, так что Клайв очнулся в 22:24 на самой убогой мостовой, какую он когда-либо видел в жизни, с ухом, раздутым до размеров тыквы, и глазом, которым он не мог видеть, в тридцати трех милях плохих дорог между собой и Литтл-Лонгер и без единой мысли, как лучше выбраться отсюда.