Повестка Гришэм Джон

John Grisham

The Summons

© Belfry Holdings, Inc, 2002

© Перевод. Ю. Г. Кирьяк, 2003

© ООО Издательство «АСТ МОСКВА», 2008

Глава 1

Послание доставили обычной старомодной почтой – судье было почти восемьдесят, к тому же он не доверял современным новшествам типа электронной почты или факсов. Ни разу в жизни он не пользовался автоответчиком и вообще старался как можно реже подходить к телефону. Всю свою корреспонденцию он отстукивал двумя пальцами на древнем «Ундервуде», сидя за рассохшимся бюро под портретом Натана Бедфорда Форреста[1]. Во времена Гражданской войны дед судьи плечом к плечу с Форрестом участвовал в битве при Шило[2], и даже сейчас во всей истории страны для его внука не существовало фигуры более значительной. На протяжении тридцати двух лет судья с неизменной твердостью отказывался вести какие-либо дела в день 13 июля – день рождения генерала.

Вместе с толстым журналом и счетами за электроэнергию письмо лежало в канцелярии юридического факультета, в ячейке профессора Рэя Этли. Конверт профессор узнал сразу: точно такие он получал еще студентом. Других отец, которого он, как и все остальные, называл просто судьей, не признавал.

На мгновение профессор задумался: вскрыть конверт сразу или сделать это чуть позже? Зная судью, определить, хорошие в письме новости или плохие, он не мог. В последние годы отец здорово сдал, так что рассчитывать на добрые вести не приходилось. Судя по толщине конверта, в нем находился, как обычно, один-единственный листок бумаги. Судья никогда не отличался пристрастием к эпистолярному жанру, хотя в былые времена обращал к присяжным пространные и почти страстные речи.

Без сомнений, письмо было чисто деловым. Пустословия судья не выносил ни в беседе, ни на бумаге. Попивая с сыном на крыльце дома чай со льдом, он неизбежно заводил разговор о давних баталиях, о Шило. Вину за поражение конфедератов отец возлагал исключительно на франтоватого генерала Пьера Борегарда[3], человека, к которому он испытывал бы ненависть даже на небесах – если бы, волей случая, они там встретились.

Жить судье оставалось недолго. Рак желудка прогрессировал медленно, но верно. Избыточный вес, диабет, вечно дымящаяся во рту трубка, больное сердце (выдержавшее тем не менее три инфаркта) и множество других хворей, которые мучили его уже почти двадцать лет, предвещали скорый конец. Накатывавшая когда-то приступами боль стала неотступной. Три недели назад, во время их последнего разговора (звонил, конечно, Рэй – междугородные звонки судья считал непозволительной роскошью), голос отца звучал в телефонной трубке довольно невнятно. Они не проговорили и двух минут.

Обратный адрес был оттиснут на конверте золотом: Ройбен В. Этли, председатель суда, округ Форд, Клэнтон, штат Миссисипи. Рэй сунул конверт под глянцевую обложку журнала и вышел из канцелярии. Никаким председателем суда отец давно не был: девятью годами ранее избиратели отправили его в отставку, и от этого удара Ройбен Этли так и не оправился. Подумать только – тридцать два года безупречной службы, и досточтимые сограждане решили променять его на какого-то бойкого молодого человека, о котором узнали из рекламных плакатов! Судья наотрез отказался принять участие в избирательной кампании. Сказал, что ему и без того хватает работы, что люди его знают и, если захотят, переизберут. Такую позицию многие сочли вызывающей. Получив всего одну пятую голосов, Ройбен Этли оказался не у дел.

На то, чтобы выселить его из здания окружного суда, потребовалось три года. Располагавшийся на втором этаже кабинет уцелел при большом пожаре и каким-то чудом даже избежал ремонта. Судья просто не пустил туда ни плотников, ни маляров. Когда власти все-таки убедили Этли оставить помещение (в противном случае они грозили выдворить его силой), он набил картонные коробки из-под блоков сигарет скопившимися за тридцать лет работы никому не нужными папками, блокнотами, старыми справочниками и перетащил бесполезный архив к себе домой. Разместить все это богатство в одной комнате не удалось, от его тяжести прогибались полки стеллажей в коридорах, гостиной и даже в прихожей.

Рэй приветственно кивнул знакомому студенту, обменялся парой слов с коллегой, вошел в свой кабинет и запер дверь на ключ. Положив корреспонденцию на стол, он снял пиджак и повесил на ручку двери, окинул взглядом хаотическое нагромождение книг. Черт побери, нужно все-таки выкроить время и навести хотя бы минимальный порядок.

Обстановка кабинета состояла из небольшого письменного стола, рабочего кресла и крошечной софы. Заваленный бумагами стол наводил на мысль, что хозяин его – человек чрезвычайно занятой. Но думать так было бы ошибкой. В весенний семестр Рэй читал лишь один курс – по антитрестовскому законодательству. Считалось, правда, что он пишет очередное исследование о промышленных монополиях. Труд был явно обречен на забвение, зато добавил бы лишнюю строку в список его научных публикаций. Как всяким уважающим себя профессором, Рэем двигало незыблемое правило академической жизни: «Печатайся либо канешь в безвестность».

Опустившись в кресло, он локтем сдвинул к краю стола бумаги.

Письмо было адресовано Н. Рэю Этли, профессору юридического факультета Виргинского университета, Шарлотсвилл, Виргиния. Буквы «о» и «е» в тексте выглядели совершенно одинаковыми черными кружками. Новая лента «Ундервуду» отца требовалась уже лет десять, а шрифт в машинке не чистили, наверное, ни разу. Литера «Н» означала «Натан», в честь генерала Форреста, однако знали об этом единицы. Самая громкая ссора между отцом и сыном произошла тогда, когда по окончании школы молодой человек решил отказаться от первой части своего имени и идти по жизни всего лишь Рэем.

Все свои письма судья упрямо адресовал в университет, ни единым посланием не удостоив квартиру в центре города, которую занимал сын. Судья с большим почтением относился к научным степеням, званиям, титулам и прочим регалиям, свидетельствующим о статусе. Он хотел, чтобы жители Клэнтона, хотя бы почтовые служащие, были в курсе, что его сын не кто-нибудь, а профессор юриспруденции. Впрочем, преподавал Рэй уже четырнадцатый год, и все в округе Форд, для кого данный факт что-то значил, об этом помнили.

Вскрыв конверт, он вытащил белый стандартный лист. В верхней его части типографским способом были отпечатаны строки с именем судьи, названием его прежней должности и полным адресом – за вычетом почтового кода: старик питал неизъяснимое отвращение к цифрам.

Обращался отец в письме к Рэю и его младшему брату Форресту – плодам неудачного брака, закончившегося в 1969 году со смертью их матери. Послание, как обычно, было кратким:

«Позаботьтесь о том, чтобы прибыть в воскресенье седьмого мая к пяти пополудни в мой кабинет для обсуждения вопроса о поместье.

Искренне ваш,

Ройбен В. Этли».

Гордая и четкая когда-то, выведенная готическими буквами подпись выглядела поблекшей и неуверенной. На протяжении многих лет благодаря ей вступали в силу решения, коренным образом менявшие жизни сотен, если не тысяч, людей. В свершившийся факт эта подпись превращала супружеские разводы, усыновление детей, лишение родительских прав. Она разрешала споры земельных собственников, мелкие семейные дрязги или проблемы, которые вспыхивали между кандидатами на выборные должности. Она служила олицетворением закона. Росчерк судьи был отлично известен жителям округа Форд. Но сейчас он свидетельствовал лишь о старческой немощи.

Рэй знал, что в любом случае явится на зов. Только что он получил повестку, и как бы эта повестка, диктат отцовской воли, ни раздражала, сомнений не оставалось: в указанный час вместе с братом он предстанет перед его честью, чтобы выслушать очередную лекцию. Когда судья назначал кому-то время, он считался только с собственными интересами. Мнения других людей его не волновали.

По-видимому, судьям вообще мало присуще проявление заботы об удобствах и нуждах простого человека. Подобный склад характера объясняется постоянным общением с нудными и ленивыми адвокатами, себялюбивыми истцами и ответчиками, с нерешительными, вечно колеблющимися присяжными. Членами собственной семьи Ройбен В. Этли всегда управлял точно так же, как переполненным залом суда. Именно поэтому Рэй предпочел преподавать право в Виргинии, вместо того чтобы остаться практикующим юристом в Миссисипи.

Он еще раз прочел текст повестки, а затем отложил лист бумаги в сторону, поднялся и подошел к окну. Кусты жасмина во дворе стояли в полном цвету. Особого раздражения письмо отца не вызвало, ощущалось лишь чувство слабой горечи: судья так и не сумел избавиться от замашек деспота. Ладно, Господь с ним. Сколько старик еще протянет? Пусть потешит себя. Предстоящая поездка домой, наверное, одна из последних.

Поместье судьи всегда окутывала некая таинственность. Главной его достопримечательностью являлся, конечно, дом, построенный еще до войны руками того самого Этли, что сражался бок о бок с генералом Форрестом. На тенистой улочке где-нибудь в Атланте особняк стоил бы не меньше миллиона долларов – но только не в Клэнтоне. Дом стоял посредине заросшего диким кустарником участка в пять акров, который находился всего в трех кварталах от центральной городской площади. Полы в доме давно покоробились, крыша протекала, стены на памяти Рэя не красились ни разу. Продать эту недвижимость можно было от силы за сотню тысяч, причем безрассудный покупатель потратил бы вдвое больше, чтобы как-то приспособить особняк к жизни. Поселиться там не решился бы ни один из братьев, тем более что под отчим кровом Форрест не бывал уже лет десять.

Поместье носило гордое название – «Кленовая долина», как если бы представляло собой ухоженное владение со штатом прислуги, куда не реже раза в неделю съезжаются на званый ужин именитые гости. Последней работницей в доме была Ирен. Когда четыре года назад Ирен умерла, наводить порядок в комнатах стало некому и мебель покрылась толстым слоем пыли. Судья платил двадцать долларов в неделю местному алкоголику, чтобы тот регулярно подстригал траву, однако газон выглядел не лучшим образом. По мнению забулдыги, за восемьдесят долларов в месяц от него требовали слишком многого.

Насколько Рэй помнил, мать всегда звала особняк «Кленовой долиной». Обеды давали не дома, а в «Кленовой долине», да и проживало семейство Этли не на Форс-стрит, а в «Кленовой долине». Немногие из горожан Клэнтона могли похвастаться тем, что их обиталище носит собственное имя.

Когда жизнь матери оборвала аневризма, гроб с телом установили в гостиной. За два дня через особняк проследовал почти весь город. Со скорбными лицами люди шли через гостиную и оказывались в столовой, где их ждали кувшины с пуншем и разложенные на больших блюдах куски бисквита. Спрятавшись на чердаке, Рэй и Форрест в душе проклинали отца, который устроил подобный спектакль: ведь лежавшая в гробу молодая красивая женщина приходилась им как-никак матерью.

С мальчишеской поры Форрест именовал поместье не иначе как «Кленовой руиной». Красные и желтые клены, что некогда в изобилии росли на участке и окаймляли его, погибли от неизвестной болезни. Деревья спилили, но никому не пришло в голову выкорчевать пни: теперь они медленно превращались в труху. Окна парадного фасада затеняли четыре раскидистых дуба. С приходом осени листва облетала, однако никто ее не убирал. Время от времени какой-нибудь из исполинов терял прогнившую ветвь. Она с грохотом падала на крышу и, зацепившись за каминные трубы, оставалась там долгие годы. Годы шли, особняк ветшал, но какая-то необъяснимая сила удерживала его от окончательного разрушения.

Даже в теперешнем своем состоянии дом с портиком не утратил привлекательности. Величественный памятник собственному создателю, сейчас он служил печальным свидетельством былой славы семьи. Рэя с этим зданием уже ничто не связывало. Для него родовое гнездо являлось всего лишь источником безрадостных, разочаровывающих воспоминаний; каждый очередной приезд погружал в пучину тяжелой депрессии. Перспектива возвращения поместью утраченного блеска представлялась ему черной дырой, которая без следа поглотит любые деньги. Нет, единственное разумное решение – пустить особняк под нож бульдозера. Что же касается брата, то Форрест скорее согласился бы сжечь дом, чем стать его новым владельцем.

Однако судья твердо рассчитывал передать поместье Рэю. «Кленовая долина» не должна уйти из семьи! На протяжении последних пяти или шести лет данная тема обсуждалась неоднократно, хотя формулировки обеих сторон звучали довольно туманно. Рэю не хватало мужества задать отцу простой вопрос: о какой семье идет речь? Детьми сыновья так и не обзавелись. После развода Рэй не утруждал себя поисками достойной половины, а Форрест, расставшись с законной супругой, некоторое время наслаждался в компании многочисленных подружек – чтобы, нагулявшись, удовольствоваться необременительным совместным проживанием с толстухой художницей, которая была на двенадцать лет старше его.

Факт отсутствия отпрысков у младшего брата являлся, бесспорно, биологическим феноменом. Рэй, во всяком случае, ни о каких племянниках не слышал.

Линия рода Этли истончалась и грозила сойти на нет, но Рэя это не волновало. Он жил ради себя – не ради фантазий отца или героического прошлого своих предков. В следующий раз он приедет в Клэнтон только на похороны.

Разговора о каком-либо ином наследстве между отцом и сыном не возникало ни разу. Семейство считалось когда-то весьма состоятельным, однако деньги растаяли в воздухе задолго до рождения Рэя. Со времен Конфедерации Этли владели земельными наделами, плантациями хлопка, рабами, пароходами, банками, но к концу двадцатого века все эти активы распылились и в плане наличных денег оказались равны нулю. Молва же упорно продолжала твердить о «наследственных капиталах».

Когда Рэю исполнилось десять лет, мальчик вдруг осознал, что родители его живут далеко не бедно. Отец – судья, дом имеет название. В Миссисипи это означало лишь одно – богатство. До своей кончины мать сумела убедить сыновей, что они по своему положению намного выше других. У них есть особняк, они пресвитериане и отдыхать каждый третий год ездят во Флориду. Семейные торжества привыкли справлять в Мемфисе, в зале роскошного ресторана отеля «Пибоди». И одежда на них – самая лучшая.

А потом Рэй решил продолжить учебу в Стэнфорде[4]. Пелену с глаз сорвала фраза отца:

– Это мне не по плечу.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что сказал. Стэнфорд мне не по плечу.

– Не понимаю.

– Тогда скажу проще: можешь учиться где хочешь. Если выберешь колледж в Сьюани, я готов оплатить твою учебу.

Не отягченный родительскими деньгами, Рэй отправился в Сьюани, куда отец отсылал ему сумму, едва достаточную для оплаты лекций, учебников и весьма скромного проживания. Юридический факультет молодой человек оканчивал в Тулейне[5], подрабатывая официантом ночного бара во Французском квартале.

На протяжении тридцати двух лет отец получал жалованье председателя окружного суда. Его должностной оклад считался одним из самых низких в стране: больше зарабатывал даже таксист. Еще в Тулейне Рэй прочел как-то отчет о расходах на содержание судейского аппарата и с горьким недоумением обнаружил, что годовой доход судьи в Миссисипи составлял около пятидесяти двух тысяч долларов, тогда как по стране в целом он равнялся девяноста пяти.

Овдовев, отец денег на содержание дома почти не тратил и обходился без вредных привычек – если забыть о трубке, которую набивал самым дешевым табаком. Ездил он на стареньком «линкольне», ел, причем в изрядных количествах, дурно приготовленную пищу, носил черные костюмы, что были сшиты еще в пятидесятых, и знал единственную страсть – благотворительность. Судья копил деньги лишь для того, чтобы пожертвовать их другим.

Никто не знал, какими суммами исчислялась его благотворительность. Десять процентов дохода автоматически шло на счет пресвитерианской церкви. Две тысячи долларов в год получал колледж в Сьюани, столько же судья перечислял фонду «Дети конфедератов». Три этих адресата были Рэю известны. О других он и понятия не имел.

Деньги судья давал любому, кто удосуживался их попросить. Матери увечного ребенка – на инвалидную коляску. Группе местных рок-музыкантов – для поездки на всеамериканский конкурс. Активистам городского отделения клуба «Ротари»[6] – чтобы могли вылететь в Конго и сделать детишкам прививки от оспы. Приюту для бездомных собак. Краеведческому музею Клэнтона – на новую крышу…

Список был бесконечным. Чтобы получить чек, следовало лишь написать кратенькое письмецо и указать требуемую сумму. Бескорыстное начинание захватило судью Этли сразу после того, как оба его сына встали на ноги. Никому еще не приходилось получать от него отказа.

Перед глазами Рэя возник образ отца: судья сидит за покрытым пылью столом, выстукивает двумя пальцами лаконичные послания и сует их в конверты вместе с неразборчиво заполненными чеками – пятьдесят долларов одному просителю, сотню – другому, и так до тех пор, пока не опустеет кошелек.

Особых сложностей с поместьем не возникнет: скрупулезная инвентаризация явно ни к чему. Пожелтевшие от времени юридические справочники, рассохшаяся мебель, трогательные безделушки, альбомы с семейными фотографиями и кучи папок с архивными бумагами. Мусор, годный лишь на то, чтобы в дождливый день разжечь хороший костер. Ничего, Рэй и брат продадут участок вместе с особняком за любую сумму. Оба будут рады выручить за доставшееся наследство хоть какие-нибудь деньги.

Форресту, конечно, нужно позвонить, но, слава Богу, это всегда успеется. Иметь дело с братом намного обременительнее, нежели с умирающим, одержимым мыслью облагодетельствовать человечество отцом. В свои тридцать шесть лет Форрест продолжал оставаться сущим enfant terrible[7], мальчишкой, испорченным всеми мыслимыми и немыслимыми сторонами американского образа жизни.

«Ну и семейка!» – вздохнул Рэй.

Он вышел в коридор, прикрепил к доске объявлений листок, где говорилось о том, что назначенная на одиннадцать тридцать лекция отменяется, и неторопливо зашагал к выходу. Пора на терапию.

Глава 2

Весна в Пидмонте, долина Шенандоа. Пронзительно-голубое, без единого облачка небо, яркая зелень холмов, уходящие к горизонту ровные ряды хлопчатника. По прогнозу синоптиков, дождь ожидается только завтра – хотя жители центральной части штата Виргиния не привыкли верить прогнозам.

Налетав почти триста часов, Рэй поставил себе за правило во время ежеутренней пятимильной пробежки то и дело посматривать на небеса: бегать можно в любую погоду, а вот летать – нет. Он дал страховой компании твердое слово, что не станет поднимать машину в воздух ночью и откажется от полетов в облаках. Девяносто пять процентов всех катастроф с небольшими самолетами произошло либо по причине плохих погодных условий, либо из-за недостаточной видимости, поэтому даже после трех лет за штурвалом Рэй очень скромно оценивал собственный опыт. Он был абсолютно убежден в справедливости присловья, гласившего: «Бывают пилоты старые, бывают дерзкие, но не бывает старых дерзких пилотов».

Кроме того, исключительная по красоте природа центральной Виргинии вряд ли заслуживала того, чтобы любоваться ею сквозь низкую облачность. Рэй всегда выжидал хорошей погоды, когда взлет и посадку не осложняет боковой ветер, когда не застлан дымкой горизонт, а барометр не предвещает грозы. Чистое во время пробежки небо обычно определяло распорядок всего дня. Рэю не составляло никакого труда перенести на пару часов обед, отменить лекцию или повременить с работой в архивах до той поры, когда разверзнутся хляби небесные. Благоприятный прогноз означал одно: можно смело отправляться в аэропорт.

Аэропорт находился к северу от города, в пятнадцати минутах езды от университета. За решетчатыми воротами Рэя грубоватыми армейскими шутками приветствовали Дик Докер, Чарли Йейтс и Фог Ньютон, вышедшие в отставку морские летчики и владельцы частной школы, где азы летного мастерства постигали пилоты-любители всей округи. Троица рядком восседала в старых театральных креслах, стоявших у входа в школу. Здесь, в «кокпите», бывшие асы поглощали галлоны кофе, делились воспоминаниями и сочиняли немыслимые профессиональные байки. Каждый клиент вне зависимости от того, новичком он был или ветераном, получал от троицы свою порцию весьма едких насмешек. Замечания звучали подчас почти оскорбительные, кое-кто обижался, однако инструкторов это ничуть не беспокоило. Выплачиваемые министерством обороны кругленькие пенсии делали их неуязвимыми.

Появление Рэя спровоцировало череду забористых, но лишенных даже намека на юмор анекдотов о юристах.

– Ясно, почему вы лишились клиентуры, – невозмутимо бросил Рэй, заполняя бланк предполетного осмотра машины.

– Куда намерен двинуть сегодня? – поинтересовался Докер.

– Так, проделаю пару дырок в небе.

– Какая неосмотрительность! Смотри, парень, придется натравить на тебя службу воздушного контроля.

– Для этого ты слишком ленив, Дик.

Через десять минут, потраченных на беззлобные препирательства и оформление необходимых бумаг, Рэя милостиво отпустили. За восемьдесят долларов в час он получил в свое полное распоряжение «сессну», птичку, которая вознесет его на милю от земли – подальше от телефонов, запруженных улиц, студентов, рутины архивов и, по крайней мере на сегодняшний день, от умирающего отца, беспокойного брата и тех изматывающих душу хлопот, что навалятся завтра.

Сбоку от взлетной полосы тянулся ряд из тридцати легких крылатых машин. По большей части это были почти игрушечные «сессны», самые, наверное, надежные среди созданных человеком миниатюрных летательных аппаратов. Но в этом ряду обращали на себя внимание и несколько куда более солидных бортов. Рядом с машиной Рэя стоял одномоторный красавец «бонанза», под капотом которого прятались двести лошадиных сил. Чтобы научиться держать в повиновении этот табун, Рэю потребовался бы всего месяц. Крейсерская скорость «бонанзы» была на семьдесят узлов выше, чем у «сессны», а его оборудование и приборная доска являлись пределом мечтаний любого пилота. Хуже того, неделю назад «бонанзу» выставили на продажу – всего за четыреста пятьдесят тысяч! Владелец машины занимался строительством торговых центров и, судя по поступившей из «кокпита» информации, твердо вознамерился пересесть за штурвал престижного «кинга», настоящего короля воздуха.

С сожалением отвернувшись от элегантного соседа, Рэй приступил к детальному осмотру своей «сессны». Скрупулезно, как и всякий любитель, следуя инструкции, он проинспектировал каждый узел. В ходе учебных занятий Фог Ньютон не упускал случая, чтобы не ужаснуть подопечного леденящей душу историей о том, во что обходится нерадивым дилетантам собственная беззаботность.

Когда с осмотром было покончено, Рэй забрался в кабину и перехлестнул тело ремнями. Музыкой прозвучал в ушах ровный рев двигателя, ожили наушники. Обведя взглядом многочисленные циферблаты, он связался с диспетчерской башней и получил разрешение на взлет. После короткого разбега «сессна» взмыла в воздух. Поворотом штурвала Рэй направил самолет на запад, к долине Шенандоа.

В четырех тысячах футов от земли машина проплыла над вершиной Эфтон-Маунтин. Поднимавшиеся от склонов турбулентные потоки вызвали ощутимую, но в общем-то абсолютно ничем не угрожавшую тряску. Когда под крыльями раскинулись зеленые поля хлопчатника, самолет выровнялся. Согласно прогнозу, видимость составляла двадцать миль, но на деле с такой высоты глазу открывались поистине необозримые дали. Ни дымки, ни облачка. Пять тысяч футов, линию горизонта рвут острые пики горного хребта, который пересекает Западную Виргинию. Отрегулировав подачу топлива, Рэй впервые после взлета расслабил мышцы.

Звучавшие в наушниках чужие переговоры с землей смолкли. Возобновятся они лишь при подлете к Роуноуку – диспетчерской вышке, что стоит милях в сорока южнее. Рэй решил обогнуть Роуноук.

В окрестностях Шарлотсвилла услуги психоаналитика – это было ему известно по личному опыту – стоят порядка двухсот долларов в час. Полеты обходились куда дешевле, да и эффект от такой «терапии» был намного благотворнее. Но подобрать себе новое хобби Рэя заставил все-таки врач. Одно время Рэй приходил к нему на прием – ведь нужно же хоть с кем-то общаться. Спустя месяц после того, как миссис Этли подала на развод, уволилась с работы, собрала свои вещи и навсегда покинула дом (с ее методичностью на все это потребовалось менее шести часов), Рэй навестил психоаналитика в последний раз – чтобы прямо от его порога направиться в аэропорт и подвергнуть себя граду уничтожающих насмешек то ли Дика Докера, то ли Фога Ньютона. Сейчас он уже не мог вспомнить.

Колкие фразы принесли облегчение: здесь по крайней мере к нему не безразличны. Быстро осознав, что добродушные издевки не смолкнут, Рэй почувствовал себя в родной стихии. Уже четвертый год он бороздил кристально-чистое небо, привыкнув усмирять вспыхивавший иногда в душе гнев, смахивая случайную слезинку, исповедуясь пустому соседнему креслу. «Забудь, нет ее, нет, – отвечало кресло. – И не будет».

Одни женщины уходят, а потом возвращаются. Уход других вызывает мучительные воспоминания. Решительность третьих не позволяет им, уходя, хотя бы оглянуться назад. Вики спланировала свой уход столь четко и осуществила его столь хладнокровно, что, юрист до мозга костей, Рэй честно сказал себе: «Парень, выброси ее из головы».

Похоже, Вики удалось заключить более выгодную сделку. Так поступает спортсмен, когда перед началом соревнований вдруг уходит в другую команду: новая форма, ослепительная улыбка фотографам и – на старт! Проводив одним прекрасным утром Рэя на работу, Вики бросила в багажник машины свои туалеты и укатила. Через двадцать минут она уже была в просторном особняке, выстроенном на ранчо, что располагалось к востоку от города. Возле мраморной лестницы с распахнутыми объятиями и брачным контрактом ее встретил Лью Родовски, более известный в округе как Носорог. Повадка истинного хищника позволила Лью вырвать из дебрей Уолл-стрит состояние в полмиллиарда долларов. На шестьдесят пятом году жизни он удалился от дел, по никому не известной причине осел неподалеку от Шарлотсвилла и начал разводить лошадей.

В какой-то момент пути Носорога и Вики пересеклись, он запихнул в утробу новой знакомой двух младенцев – отцом которых должен был стать Рэй! – и теперь, заведя очередную семью, явно рассчитывал снискать восторженное почтение местных жителей.

– Хватит! – приказал себе Рэй.

Возглас прозвучал неожиданно громко, но откликнуться было некому. На высоте пяти тысяч футов отсутствовало даже эхо.

Рэй надеялся, что мозг брата не одурманен алкоголем или наркотиками, – хотя подобные надежды часто оборачивались разочарованием. После двадцати лет, в течение которых Форрест долгие недели проводил в различных клиниках, было весьма сомнительно, чтобы он избавился наконец от своих пристрастий. Сейчас Форрест почти наверняка на мели, это вполне соответствовало богемному образу жизни. А если брат на мели, то активно занят поиском денег и уже до цента просчитал причитающуюся ему долю наследства.

Доллары, что оставались у отца после щедрых жертвований, уходили на безуспешные попытки избавить Форреста от его пагубных привычек. Такие попытки на протяжении многих лет предпринимались столько раз, что судья, с присущей лишь ему одному категоричностью, фактически отказался от общения с младшим сыном. Убежденный в собственной правоте, он расторгал браки, лишал родительских прав, отправлял на принудительное лечение, а то и просто за решетку, недрогнувшей рукой подписывая строгий вердикт. В самом начале карьеры источником своих полномочий судья полагал законодательство штата Миссисипи, однако по прошествии пяти или семи лет единственным для него авторитетом стал Господь Бог.

Если кто-нибудь из отцов мог отречься от собственного сына, то в Соединенных Штатах таким человеком был именно бывший председатель окружного суда и советник юстиции Ройбен В. Этли.

Форрест привык делать вид, что изгнание ничуть его не тревожит. Считая себя личностью абсолютно свободной, он со спокойным удовлетворением не показывался на пороге отчего дома уже девять лет. Как-то он навестил судью, лежавшего с инфарктом в палате кардиологического центра, причем, поразительно, явился туда трезвым. «Пятьдесят второй день, братец», – с гордостью шепнул он Рэю, когда оба шагали по пустынному коридору. В очередной раз выходя из клиники, Форрест неизбежно исполнялся стремлением побить предыдущий рекорд.

Если судья включил-таки непутевого отпрыска в число своих наследников, то подобное решение изумит Форреста. Младший сын понимал, что в лучшем случае может рассчитывать лишь на какие-то крохи.

Над прихотливым изломом ущелья Нью-Ривер, Западная Виргиния, Рэй совершил пологий разворот и лег на обратный курс. Хотя полеты и обходились дешевле, нежели услуги психоаналитика, они тоже стоили денег. Ничего, пусть только купленный неделю назад лотерейный билет принесет удачу, тогда можно будет приобрести «бонанзу» и летать, где душе угодно. Через пару лет университет должен предоставить Рэю годичный отпуск для научной работы: нужно же когда-то закончить фундаментальный восьмисотстраничный труд по промышленным монополиям! Вот тогда-то он сядет за штурвал «бонанзы» и растворится в небесах.

В двенадцати милях от аэропорта Рэй связался с башней и получил разрешение заходить на посадку. Слабый встречный ветер не сулил никаких неожиданностей. Когда до начала посадочной полосы оставалось менее полутора тысяч футов, в наушниках раздался голос еще одного пилота:

– «Челленджер», бортовой номер два-четыре-четыре-дельта-майк, нахожусь в пятнадцати милях к северу.

– Будьте внимательны, «челленджер», перед вами снижается «сессна», – ответил диспетчер.

Выбросив из головы мысли о неприятном соседстве, Рэй сосредоточил внимание на рычагах управления. Колеса шасси мягко коснулись бетона, и вскоре «сессна» уже выруливала с полосы к месту своей стоянки.

«Челленджер» представлял собой небольшой реактивный самолет канадского производства. Он мог без промежуточных посадок долететь от Нью-Йорка до Парижа. В воздухе над Атлантикой стюард предлагал пассажирам неплохой выбор горячих блюд и изысканных напитков. За новую машину покупатель платил что-то около двадцати пяти миллионов долларов. Точная цена зависела от прихотей конкретного заказчика.

Владельцем бортового номера два-четыре-четыре-дельта-майк являлся Носорог, выкупивший «челленджер» за гроши у какой-то разорившейся благодаря его стараниям компании. Провожая взглядом изящный силуэт самолета, который уже скользнул с небес к полосе, Рэй пожелал, чтобы машина врезалась в землю. Разумеется, этого не произошло, и «челленджер» благополучно порулил в сторону частного ангара.

За миновавшее после развода время Рэй всего пару раз видел бывшую жену и сейчас не испытывал ни малейшего желания наблюдать за тем, как Вики спускается по трапу. А может, ее нет на борту? Может, Родовски вернулся из очередного, совершенного в одиночку, опустошительного набега на бывших конкурентов?

Рэй отключил подачу топлива и, глядя на приближающуюся машину, начал медленно сползать по спинке кресла.

Когда футах в ста от него «челленджер» остановился, из ворот аэропорта с включенными фарами к ангару на скорости рванул сияющий черным лаком джип с тонированными стеклами. Впечатление было такое, будто в захолустный Шарлотсвилл прибыл член королевской семьи. Из автомобиля выпрыгнули двое одетых в оливкового цвета рубашки и такие же шорты молодых людей. Дверца самолета распахнулась, к земле опустилась лестница трапа. Чуть приподняв голову, Рэй увидел, как на нее ступил пилот с двумя объемистыми сумками в руках.

Следом появились в сопровождении Вики фигурки близнецов. Мальчикам, Симмонсу и Рипли, шел третий год. Кто, интересно, выбрал для них эти напрочь лишенные каких-либо признаков пола имена, подумал Рэй, – бездумная мать или же сам Носорог, успевший наплодить уже девятерых и, по-видимому, безразличный к тому, как назвать пару новых сыновей? О рождении мальчиков Рэй узнал из колонки местной газеты, где сообщались городские новости. На свет Симмонс и Рипли появились в госпитале имени Марты Джефферсон спустя двадцать четыре дня после того, как развод супругов Этли вступил в законную силу, или, пользуясь другой точкой отсчета, на двадцать третий день совместной жизни молодоженов Вики и Лью. Для Родовски этот брак был четвертым.

Крепко держа сыновей за руки, Вики осторожно спускалась по ступенькам трапа. Принадлежавшие мужу пятьсот миллионов долларов выгодно оттеняли ее красоту: сшитые на заказ джинсы на длинных ногах – ногах, которые стали значительно стройнее, если сравнить с временами, когда их обладательница еще не располагала собственным реактивным самолетом. Лечебное голодание способно творить чудеса. Мало кого из мужчин внешность Вики оставила бы сейчас равнодушным: аристократически тонкие лодыжки, плоский животик, небольшие, задорно приподнятые ягодицы, гладкие упругие щеки. Глаз ее Рэй видеть не мог – они были скрыты под тенью широкополой шляпы, творением парижского – или голливудского? – кутюрье.

Носорог же диетой себя не утруждал. Возвышаясь в дверном проеме, он нетерпеливо покусывал нижнюю губу, ожидая, когда самка с пометом ступит на землю. Газетных репортеров Родовски уверял, будто трижды в неделю пробегает марафонскую дистанцию, однако лишь немногие наивно принимали его слова на веру. Приземистый, коренастый Лью прежде всего заявлял о себе громадным животом. Значительная часть его шевелюры исчезла, а прожитые годы сделали пепельно-серой оставшуюся. Вики же на сорок втором году жизни вполне могла сойти за тридцатилетнюю. Носорогу исполнилось шестьдесят четыре, а большинство окружающих давали ему семьдесят. Это приносило Рэю хоть какое-то утешение.

Супруги забрались в джип. Пилот вместе с напарником и двумя водителями укладывали в просторный багажник саквояжи, сумки, бесчисленные фирменные пакеты с именами Сакса и Бергдорфа[8]. Завершение короткой прогулки по Манхэттену, всего-то сорок пять минут лёта для «челленджера».

Джип почти бесшумно взял с места. Спектакль был окончен. Рэй с наслаждением выпрямился. Не души его ярость, он бы еще долго сидел в кабине «сессны», предаваясь воспоминаниям.

Ничто в семейной жизни не предвещало краха. Не было ни сцен, ни выяснения отношений. Вики просто подвернулась сулившая хорошую прибыль сделка.

Только открыв дверцу, Рэй осознал, что воротник куртки насквозь пропитался потом. Тыльной стороной ладони вытер лоб, спрыгнул на землю.

Впервые за три года он пожалел, что приехал в аэропорт.

Глава 3

Здание юридического факультета соседствовало с факультетом экономики бизнеса. Оба находились на северной оконечности кампуса, широко раскинувшегося к востоку от городка ученых, который был заложен еще Томасом Джефферсоном[9].

В университете, где воля и архитектурные вкусы его основателя были окружены безмерным почтением, это здание считалось образчиком безликого зодчества начала 70-х: невысокий параллелепипед из красного кирпича, методично расчлененный вертикальными плоскостями зеленоватого стекла. Правда, благодаря многочисленным спонсорам, что оплатили труд ландшафтных дизайнеров, композиция в целом смотрелась довольно неплохо. Юридический факультет входил в десятку сильнейших в стране, и это являлось предметом законной гордости как преподавателей, так и студентов. Лишь немногие члены «Лиги плюща»[10] выглядели в глазах обывателя более престижными, среди же государственных школ равных ему просто не существовало. На восемьдесят мест первокурсников ежегодно претендовали около тысячи абитуриентов.

Рэя полностью удовлетворяло чтение курса по ценным бумагам в стенах Северо-Восточного университета[11]. Но примерно через год после зачисления в штат некоторые его монографии привлекли внимание руководителей исследовательского центра, и вскоре молодому преподавателю предложили перебраться на Юг. Будучи родом из Флориды, Вики быстро освоилась с подчиненной четкому ритму деловой жизнью Бостона. Однако привыкнуть к промозглой местной зиме оказалось выше ее сил. Супруги без колебаний сменили суетный мегаполис на тихую идиллию Шарлотсвилла. Рэй занял должность профессора, Вики с блеском защитила докторскую по романским языкам. Они уже планировали обзавестись потомством, когда царивший в семье покой рухнул под натиском Носорога.

В жизнь вторгается посторонний мужчина, начиняет твою жену своими детишками, уводит ее с собой. Естественно, у тебя возникают к нему некоторые вопросы, как, собственно говоря, и к ней. Первые дни после ухода Вики Рэй просто не мог спать – так хотелось ему задать эти вопросы. Но с течением времени он осознал, что уже не сумеет заглянуть Вики в глаза. Боль начала стихать, однако инцидент в аэропорту разбередил старую рану. На пути от стоянки машин к кабинету Рэй снова и снова пытался найти ответ: почему? Почему?

На работе он привык засиживаться допоздна. Дверь кабинета оставалась открытой, приглашая зайти любого, а студенты, как назло, беседе с профессором предпочитали теплыми майскими вечерами совершенно иные занятия.

Рэй еще раз перечитал письмо отца и вновь испытал тягостное ощущение несвободы.

В пять вечера он запер кабинет, вышел из здания и направился к спортивному комплексу, где на поле для софтбола студенты-третьекурсники яростно атаковали ворота команды преподавателей. Первый тайм профессура позорно проиграла, и ход второго не оставлял сомнений в том, кому достанется победа.

Трибуна была заполнена жаждавшими крови студентами первого и второго курсов. Самые азартные расселись на невысокой деревянной загородке, возле которой капитан команды противника безуспешно пытался втолковать что-то своим игрокам. Чуть левее трибуны вокруг двух вместительных холодильников толпились легкомысленные первогодки. Пиво текло рекой.

Более притягательного уголка весной в кампусе не найдешь, подумал Рэй, высматривая местечко. Девушки в коротеньких юбочках, холодное пиво, ликующие возгласы, шутливые потасовки – во всем чувствовалось предвкушение лета. Изнывающему в свои сорок три года от одиночества Рэю ужасно хотелось вернуться в бесшабашное студенческое прошлое. Преподавание, уверяли товарищи по работе, дает душе возможность оставаться молодой, заряжает мозг энергией. Очень может быть. Но сейчас Рэя грызло острое желание опрокинуть банку ледяного пива, подмигнуть приятелям и усесться вплотную к какой-нибудь симпатичной девчонке.

Стоявшие группкой по правую сторону от трибуны немногочисленные коллеги со снисходительными улыбками взирали на то, как их друзья выдвигаются на исходные позиции. Кое-кто прихрамывал, у некоторых колени охватывал эластичный бинт. Среди зрителей Рэй заметил Карла Мерка – заместителя декана факультета и своего лучшего друга. Карл опирался на загородку: воротник рубашки расстегнут, галстук болтается, пиджак заброшен на плечо.

– Полный разгром? – приблизившись, спросил Рэй.

– Подожди, ты еще не видел игры.

В Шарлотсвилл Карл приехал из крошечного городка, затерянного на просторах Огайо, где отец его, окружной судья, слыл местным святым и являлся крестным едва ли не каждому появлявшемуся в семьях сограждан младенцу. Как и Рэй, Карл без сожаления оставил родные места и поклялся в душе, что никогда туда не вернется.

– Да, первый тайм я пропустил.

– Жаль. Было всего две подачи, а счет семнадцать – ноль.

Подающий команды третьекурсников вбросил мяч. Левый нападающий и центрфорвард бросились в атаку, но противник успел перехватить инициативу. Пару раз мяч свечой взмыл в воздух, скрылся на мгновение под кучей тел и каким-то чудом оказался вдруг в воротах преподавателей. Восемнадцать – ноль. Трибуна взорвалась криками.

– Дальше будет еще хуже, – сквозь зубы процедил Марк.

Он не ошибся. После третьего гола Рэй решил, что с него достаточно.

– В начале следующей недели мне придется съездить домой, – сказал он, когда проигрывающая сторона взяла тайм-аут.

– Какие-нибудь неприятности? Опять похороны?

– Пока нет. Отец созывает семейный совет, на повестке дня вопрос об имении.

– Извини.

– Не за что. Имение яйца выеденного не стоит, делить там совершенно нечего. Предстоит рутинная морока.

– Из-за брата?

– Не знаю, кто из них докучливее – он или отец.

– Что ж, крепись.

– Как-нибудь. Студентов своих я предупрежу, оставлю им задание. Учебный процесс не пострадает.

– Когда отправишься?

– В субботу. Здесь рассчитываю быть во вторник или в среду, но без гарантии.

– Не переживай. – Карл повернул голову к полю. – Скорее бы они нас разгромили!

В это мгновение мяч вкатился в ворота меж ног вратаря.

– Вот и конец, – сказал Рэй.

Ничто не портило Рэю настроение так, как мысли о поездке домой. Последний раз он посетил отчий кров больше года назад. Казалось, это было вчера.

В киоске, торговавшем мексиканской снедью, он купил наперченный буррито[12] и съел его возле уличного кафе, где обычно собирались черноволосые выходцы из Латинской Америки. Мэйн-стрит давно стала пешеходной: антикварные и букинистические лавки, уютные магазинчики, развешанные на нижних ветвях деревьев клетки с певчими птицами. В сухую и ясную погоду, такую, как сейчас, официанты выносили из ресторанов столики под открытое небо, застилали их белоснежными скатертями.

Оставшись после развода в полном одиночестве, Рэй перебрался из просторного особняка в центр города, где старые, еще довоенной постройки здания были отреставрированы и оснащены современными удобствами. Квартира из шести комнат располагалась над магазинчиком торговца персидскими коврами. Не реже раза в месяц Рэй приводил домой своих студентов, из ближайшего ресторана им приносили лазанью и пять-шесть бутылок красного вина.

Уже почти стемнело, когда он ступил на лестницу, что вела к дверям квартиры. Обитал в ней Рэй совершенно один: ни любимого пса, ни кошки, ни хотя бы аквариума с золотыми рыбками. За последние годы ему повстречались всего две более или менее привлекательные женщины, однако сколь-нибудь прочного союза не сложилось ни с первой, ни со второй: мешал печальный опыт. Третьекурсница Джоан Кейли неоднократно оказывала своему преподавателю знаки внимания, но Рэй упрямо отказывался замечать их. С тревогой обнаружив, что не испытывает абсолютно никакой тяги к противоположному полу, Рэй намеревался проконсультироваться с врачом; временами в голову приходила даже мысль попробовать травки.

Он включил свет, чтобы проверить записи на автоответчике.

Оказывается, звонил Форрест. Редкое само по себе, событие это вполне можно было предвидеть. Как обычно, координат своих брат не оставил. Набираясь решимости снять телефонную трубку, Рэй заварил чаю, включил музыку. Почему, интересно, разговор с родственничком всегда требует от него неимоверных усилий? Откуда берется чувство подавленности? Какие они все-таки разные. У них ничего общего – кроме отца.

Он набрал номер жившей в Мемфисе Элли. Минуты две звучали длинные гудки. Наконец трубку на том конце провода сняли.

– Привет, Элли, это Рэй Этли.

– О! – Собеседница фыркнула, как если бы Рэй замучил ее своими звонками. – Его здесь нет.

– Я просто стараюсь быть вежливым. Он позвонил первым.

– Сказано: его здесь нет.

– Это я слышал. Может, существует другой номер?

– У кого?

– У Форреста. Или тот, что я набрал, самый надежный?

– Самый. Почти все время он торчит тут.

– В таком случае передавай ему привет.

Познакомился с ней Форрест в клинике. Элли привело туда чрезмерное увлечение спиртным, брата – стойкая зависимость от наркотиков. В то время Элли весила девяносто восемь фунтов[13] и уверяла знакомых, что живет исключительно водкой. Врачи сделали свое дело. По выходе из клиники она утроила свой вес и лишь Богу известным способом умудрилась увлечь собственным примером Форреста. Став ему скорее матерью, чем подругой, Элли поселила Форреста у себя.

Рэй не успел отойти от телефона, как раздался звонок.

– Мое почтение, братец. Искал меня?

– Поиски начал ты. Как дела?

– В общем-то все было в норме, пока не пришло письмо от старика. Ты тоже получил весточку?

– Сегодня.

– Похоже, он по-прежнему считает себя судьей, а нас – набедокурившими мальчишками, а?

– Он всегда будет оставаться судьей, Форрест. Ты говорил с ним?

Брат хмыкнул, и в трубке повисло молчание.

– Последний раз я звонил ему года два назад, а навещал родные пенаты уже и не помню когда. Не уверен, что появлюсь там в это воскресенье.

– Появишься.

– Вы общались?

– Три недели назад. Он позвонил сам. Голос был никакой. Наверное, отец скоро уйдет. По-моему, тебе следует серьезно подумать о…

– Прекрати, Рэй. Обойдись без лекций.

Некоторое время оба молчали. Еще подростком познав вкус наркотиков, Форрест за долгие годы устал выслушивать бесконечные увещевания и добрые советы.

– Извини, – сказал Рэй. – Словом, я приеду. Каковы твои планы?

– Постараюсь.

– Ты в завязке?

Вопрос звучал не очень деликатно, однако для обоих являлся рутинным, чем-то вроде «Как погода?». Ответ Форрест дал с присущей ему прямотой:

– Сто тридцать девять дней, братец.

– Превосходно.

Превосходно… Каждый проведенный Форрестом без наркотиков день действительно мог считаться праздником, но, когда подсчет ведется в течение двадцати с лишним лет, праздновать уже нечего.

– К тому же я работаю, – с гордостью добавил брат.

– Отлично. Кем?

– Консультирую местных лекарей, которые отбивают хлеб у больниц и «скорой помощи». Составляю за них налоговые декларации и беру процент.

Ну и убогая работенка, подумал Рэй. Но если Форрест хоть чем-то занят, то это уже достижение. За свою жизнь брат успел потрудиться судебным приставом, служащим архива, налоговым инспектором, сотрудником охранного агентства, частным детективом – то есть истоптать все низшие ступеньки карьеры дипломированного юриста.

– Что ж, неплохо.

Форрест затянул бесконечную и, как всегда, нудную историю о каком-то своем клиенте. Рэй оставил ее без внимания. Одно время брат работал даже вышибалой в стриптиз-баре, правда, недолго: будучи дважды избитым в течение ночи, он почел за благо уволиться. Вскоре после этого Форрест приобрел новенький «харлей-дэвидсон» и целый год гонял на мотоцикле по Мексике. Откуда взялись деньги, осталось тайной, покрытой мраком. Затем в Мемфисе он нанялся к некоему толстосуму – выбивать из нерадивых должников долги, но вновь доказал свою несостоятельность: силовые методы решения проблем были ему не по зубам.

Брату в голову не приходило подыскать себе достойное и вполне легальное занятие. В ходе первого же собеседования очередной потенциальный работодатель с ужасом узнавал о двух связанных с наркотиками отсидках, причем обе имели место еще до того, как Форрест достиг совершеннолетия. На этом собеседование обычно заканчивалось.

– Собираешься звонить старику? – спросил он.

– Нет. Поговорим в воскресенье, – ответил Рэй.

– Когда ты думаешь быть в Клэнтоне?

– Не знаю. Наверное, где-то около пяти. А ты?

– По-моему, он и настаивал на пяти. Так?

– Так.

– Значит, я подъеду к половине шестого. До встречи.

Минут сорок Рэй просидел возле телефона, решая, стоит ли все-таки позвонить отцу. Но какой смысл? Все, что будет сказано сейчас, можно сказать позже и не в трубку. Отец не выносил телефонные разговоры, особенно те, ради которых приходилось жертвовать драгоценными мгновениями сна. На поздние звонки он предпочитал вообще не реагировать. Если же и удостаивал абонента словом, то звучавшая в его голосе враждебность тут же заставляла человека пожалеть о том, что он набрал этот номер.

Одет судья будет в черные брюки и белоснежную рубашку с крошечными дырочками на груди, прожженными сыпавшимся из трубки пеплом. Ткань должна хрустеть от крахмала – других рубашек судья не признавал. Одна сорочка служила ему примерно десятилетие вне зависимости от количества дырок и пятен. Раз в неделю за ней приезжали из ближайшей прачечной. Под стать рубашке и галстук, темный, в узкую полоску и со строгим узлом. Другой обязательный атрибут отцовского облика – синие подтяжки.

Встретит судья сыновей в кабинете, сидя с невозмутимым видом за столом под портретом генерала Форреста. Приветствовать их на крыльце? Никогда. Пусть видят: он по-прежнему занят, даже в воскресенье. Прибыли? Будьте любезны подождать.

Глава 4

Дорога до Клэнтона занимала примерно пятнадцать часов – с учетом того, что двигаться приходилось по переполненной трейлерами четырехполосной автостраде и подолгу выстаивать в пробках при приближении к небольшим городкам. Если поспешить, весь путь можно проделать за один день. Но Рэй никуда не спешил.

Бросив сумку с одеждой в багажник «Ауди-ТТ», двухместной спортивной модели, купленной всего неделю назад, он выехал из Шарлотсвилла. Прощаться Рэю было не с кем: его местонахождение коллег, приятелей особо не интересовало. Для себя он твердо решил ни при каких условиях не нарушать скоростной режим и по возможности держаться в стороне от автострады. Главное – избежать заторов. На кожаной подушке соседнего сиденья лежали дорожные карты, термос с крепким кофе, три тонких кубинских сигары и пластиковая бутылка минеральной воды.

Выехав из города, Рэй направил машину на запад. Минут через пять «ауди» свернула к северу, на змеившееся по зеленым холмам неширокое шоссе. О новой модели «ТТ» он узнал полутора годами ранее из рекламного буклета, но денег на покупку хватило только сейчас. Элегантный открытый автомобиль вызывал восхищенные взгляды горожан: второго такого в Шарлотсвилле не было, хотя, по уверениям дилера, модель пользовалась бешеной популярностью.

Остановившись на обочине, Рэй опустил крышу, сделал пару глотков горячего кофе, закурил сигару и тронул машину с места. Спидометр смиренно выдерживал сорок пять миль в час. Но и на этой скорости Клэнтон приближался чересчур стремительно.

Четыре часа спустя, в поисках автозаправочной станции, Рэй оказался на перекрестке крошечного городка где-то в Северной Каролине. Светофор вспыхнул красным, и прямо перед капотом «ауди» на пешеходную «зебру» ступили трое мужчин, по виду явно юристов: темные деловые костюмы, галстуки, кожаные кейсы, потертые с боков не меньше, чем ботинки всей троицы. На правой стороне улицы Рэй увидел здание местного суда. Скорее всего минуту назад мужчины покинули его, чтобы перекусить в расположенном напротив небольшом кафе. Внезапно дал о себе знать голод. Захотелось не только есть, захотелось услышать звуки человеческой речи.

Увлеченная беседой троица сидела за столиком возле окна, коллеги рассеянно крутили ложечками в чашках с кофе. Рэй устроился за соседним, попросил пожилую официантку принести сандвич и бокал чая со льдом. Прилежно записав перечисленное в свой блокнот, та удалилась. На кухне командует, наверное, совсем старуха, подумал Рэй.

Судя по доносившимся до него фразам, все утро мужчины провели в суде, пытаясь разрешить спор о правах на участок земли где-то в окрестностях. Участок был продан, сделка оказалась нечистой, последовала тяжба. На рассмотрение пригласили кучу свидетелей, каждая из сторон выдвигала убийственные аргументы, судья разводил руками. В конце концов участники спора выдохлись и единодушно признали необходимым сделать перерыв.

«И отец хотел, чтобы этому я посвятил всю свою жизнь», – едва не сказал вслух Рэй, прячась за развернутой газетой и ловя каждое слово коллег.

Самой сокровенной мечтой судьи Ройбена Этли было дать сыновьям высшее юридическое образование и навсегда привязать их к Клэнтону. Тогда можно было бы уйти на покой и открыть семейный бизнес, небольшую, но пользующуюся безусловным авторитетом в профессиональных кругах адвокатскую контору. Под его бдительным руководством мальчики очень скоро превратятся в изощренных правоведов.