Васёк Трубачёв и его товарищи. Все повести Осеева Валентина

Глава 31

На пруду

К вечеру работа на пустыре утихла. Рабочие расходились по домам. Свернув трубочкой фартуки и засунув их под верстак, ушли и два Мироныча. Закончил работу кровельщик и, постукивая молоточком по новенькой водосточной трубе, поджидал директора. Две женщины спешно домывали лестницу и комнату на втором этаже, предназначенную для учительской. Ребята собирали разбросанные по двору инструменты и вносили их в дом.

В передней, возле сваленных в кучу дранок и обрезков, Грозный, присев перед табуреткой, кипятил на керосинке чан.

Леонид Тимофеевич, выглянув из окна второго этажа, махнул ребятам рукой:

– Кончайте! Кончайте! Домой пора!

Васёк сгрёб лопаты, покрыл их брезентом и выпрямился. Исцарапанные плечи его, чёрные от солнца и грязи, ныли от усталости.

Но сквозь эту усталость он чувствовал, что горячий призыв Вити Матроса влил в него какие-то новые силы.

Казалось, всё можно преодолеть в жизни.

Девочки принесли в кружке воды и поливали друг другу на руки. Мазин молча взял у них из рук кружку, жадно выпил тепловатую водичку и, сплюнув, сказал себе в оправдание:

– Всё равно не отмоетесь здесь. Незачем и грязь разводить.

Спорить никому не хотелось. Все молча отряхивали платье от въедливой известковой пыли, чистили о траву побелевшие тапки.

– Вот и ещё день прошёл… – как-то значительно и печально сказал Одинцов.

Васёк поднял глаза и встретил тоскующий взгляд Петьки.

– Пойдём на пруд! – бодро сказал Васёк. – Там и вымоемся и поговорим.

Он знал, что у всех на душе лежит тяжёлый камень – беспокойство за учёбу. Аккуратное посещение уроков всё ещё не налаживалось, каждый день кто-нибудь отсутствовал.

– Надо посоветоваться, – как всегда в трудных случаях, говорил Одинцов.

День уже кончался, но впереди был ещё длинный вечер.

– На пруд! На пруд! – оживились ребята. – Девочки, не расходитесь!

– Мне домой надо, – покачала головой Нюра.

– Васёк, я сегодня обещала маме прийти пораньше. Она очень много занимается сейчас политучёбой. Мне надо ещё ужин сварить и посуду убрать, тихо сказала Лида. – А завтра мама работает, так, может быть…

– Нет, у нас нет больше завтрашних дней. Мы можем потерять шестой класс, понятно?

– Давно понятно! – буркнул Мазин.

– Объявляю сегодняшний сбор на пруду обязательным! – решительно закончил Васёк.

Сбор! Знакомое слово всколыхнуло и сразу мобилизовало ребят, все повеселели. Петя Русаков с благодарностью взглянул на Трубачёва.

– Молодец! – одобрительно сказал Одинцов.

К Лиде и Нюре подошёл Сева Малютин.

– Вы куда?

– Пойдём, пойдём – у нас сбор! Сейчас Трубачёв объявил!

– Как? А я ничего не знаю! Мне даже не сказали! – обиделся Сева.

– Да это только сейчас. Мы тоже ещё ничего не знали – вдруг он говорит: сбор! – взволнованно зашептали девочки.

– Давно не слышали! – усмехнулся Мазин и, так же как Одинцов, одобрительно сказал: – Молодец Трубачёв!

Васёк шёл впереди, не оглядываясь, но слышал всё, что говорили товарищи. Слово «сбор» вырвалось у него неожиданно. И теперь он сам был взволнован этим коротким и торжественным напоминанием о том, что они пионеры, что им необходима пионерская работа, что в ней есть всё, чего им не хватает в их жизни и труде. В ней есть чёткость, мужество, дисциплина и многое другое, что делает жизнь увереннее и проще и не даёт возможности растрачивать бесполезно своё время. Ещё минуту назад Васёк не знал, о чём будет говорить с товарищами и как выйдут они из своего трудного положения. Но теперь он знал. Да, сбор! На нём всегда решались самые серьёзные вопросы.

Васёк шёл твёрдым, уверенным шагом и чувствовал, что в его товарищах тоже появились спокойствие и бодрость.

В редкие часы отдыха любимым местом ребят был старый пруд. Заросший и заброшенный, он напоминал им Слепой овражек. Так же на закате в зелёной воде отражались светлые лучи солнца, так же качались над головой шумливые ветки и кричали, пролетая, птицы. Только не было затонувшей в воде коряги. Здесь, среди ёлок, на тёмном берегу, как случайная гостья, гляделась в пруд нарядная белая берёза. На её нежном стволе чернели вырезанные Мазиным буквы: «Р.М.З.С.». Л около бывшей землянки, широко раскинув разлапистые ветки, крепко сидела в земле старая ель.

Нет, это не был Слепой овражек! По краю пруда не рос густой орешник, здесь не могли спугнуть ребят чужие, страшные шаги… Но в густой тени, у заросшего пруда, вставали в памяти дорогие, знакомые лица, и чудилось, что протянешь руку – и опустишь её на тёплое загорелое колено сидящего рядом Генки, а закроешь глаза – и стоит перед тобой в шапке-кубанке Игнат, крепко сведены у переносья чёрные брови… А из-за спины Игната выглянут серые выпуклые глаза Федьки…

И Грицько протянет через головы товарищей крепкую ладонь:

«Здорово, хлопче, давай твою руку…»

А то вдруг покраснеет вода на пруду, и почудится оттуда детское удивлённое лицо мёртвого Ничипора, покажется серебряная голова Николая Григорьевича, а рядом с ней другая – с густыми, нависшими бровями и пересечённой шрамом щекой… Острой болью рванётся сердце, тихо застонет над головой берёза, и страшно припомнится худенькое вытянувшееся тело деда Михаила.

Ой, не забудьте ж того, пионеры, что видели, что слышали, не забудьте нашего лютого ворога!..

Нет, не похож родной пруд на Слепой овражек, только память здесь острей и жалостней да как будто ближе далёкие друзья. Поэтому и полюбилось так ребятам тихое местечко…

– Мойтесь! – говорит Васёк и с удовольствием погружает в воду горячие пыльные руки.

Ребята следуют его примеру и насторожённо следят, как он приглаживает водой свой непокорный чуб, неторопливо повязывает галстук. Вот он уже приготовился – чистый, свежий, приглаженный. На мокром лице синие глаза с знакомым блеском глядят на товарищей. Руки у всех невольно поднимаются к галстукам, старательно разглаживают их концы.

– Мы пионеры, – говорит Васёк, – и сейчас, на этом сборе. Нам нужно разобрать все свои дела. Что у нас получается? Уроки мы пропускаем, в госпиталь никак не попадём, даже навестить Васю не можем. На работе толчёмся целый день все вместе. А потом ходим друг за другом и спрашиваем: что делать с учёбой? Верно я говорю?

Ребята молча наклонили головы.

– Так ты сам знаешь – времени не хватает, – пожал плечами Мазин.

– Времени? – переспросил Васёк. – А где наше расписание? Вспомните, сколько уроков было в школе, сколько кружков… да сколько мы на коньках да на лыжах бегали, да в кино ходили… На всё это было у нас время?

Лида Зорина подняла руку:

– По-моему, с теперешним это нельзя сравнивать. Ведь тогда с нами и Сергей Николаевич был и Митя. Они сами за всем следили. И дисциплину подтягивали.

Васёк быстро повернулся к Лиде:

– А ты что хочешь, чтобы сейчас, когда идёт ремонт школы, к тебе взяли и прикрепили бы учителя и вожатого специально подтягивать твою дисциплину? Потому что ты сама ничего не можешь? Маленькая?

– Почему это я? – возмутилась Лида. – Разве я про себя говорю?

Ребята зашумели.

– Васёк правильно говорит! – выкрикнул Одинцов. – Мы пионеры, мы должны сами на себя надеяться, да ещё и взрослым помогать в такое трудное время!

– Нам нечего барчуков из себя корчить и нянек себе искать! – сердито сказал Мазин.

– Подождите! – остановил товарищей Васёк. – Будет у нас школа – будут и учителя и вожатые. А сейчас мы, конечно, должны надеяться только на себя. Значит, давайте решим: что для нас главнее всего? Учёба! А для учёбы нужно время. А время у нас как вода в решете. Вот это, по-моему, хуже всего.

Нюра откинула с плеч выросшие за лето косы:

– Васёк правду сказал, что время у нас как вода в решете! Работаем мы хорошо, я ничего не скажу, никто не ленится, но во всём другом мы просто какие-то неуспевающие! А против как дети были… у нас того, что раньше, когда мы… вообще совсем другая жизнь стала…

– То, что было раньше, – вставая, сказал Одинцов, – мы вспоминать не будем. Сейчас война, н каждому человеку труднее стало…

– А я, например, ни на что и не жалуюсь, – перебил его Мазин. – Я не белоручка! – Он вытянул руки, оглядел свои шершавые, загрубевшие ладони и с удовлетворением сказал: – Вот они, ручки-то! Красота!

Ребята засмеялись.

– Да хватит вам, ребята! – крикнула Нюра. – Какой тут смех! На самом деле! Разобраться надо, почему мы ничего не успеваем!

Васёк покачал головой:

– Нам нужно точное расписание, чтобы мы знали, куда нас время уходит.

Петя Русаков поднял руку:

– Трубачёв, дай мне слово!

Васёк кивнул головой.

– Моя мама говорит… – начал Петя.

Но Мазин, сморщившись, как от зубной боли, махнул рукой:

– Ничья мама нам тут не поможет!

– Мазин! – сердито прикрикнул Васёк.

Петя вспыхнул, закусил губы.

– Ну, рассказывай, что говорит твоя мама, – немного смутившись, согласился Мазин.

Но Петя уже рассердился.

– Она говорит, – закричал он в лицо товарищу, – что ты понабирал себе жалких слов и носишься с ними, как дурак с писаной торбой!

– Что? Что? – Мазин остолбенело уставился на товарища.

– Что твоя мама говорит? – заинтересовались ребята.

– Повтори, Петя, – сказал и Васёк.

– Она говорит, что Мазин понабирал себе где-то жалких слов: не можем, не успеваем, не справляемся – н что такие слова надо совсем забыть и выбросить! – залпом выпалил Петя.

Ребята переглянулись.

– Вот это здорово! – с восторгом сказал Одинцов.

Мазин вдруг склонил набок голову и, закрыв глаза, повалился навзничь.

– Убил! Прикончил! – заорал он, дрыгая ногами.

Ребята расхохотались. Даже Петя не выдержал и улыбнулся. Но Васёк прыгнул к Мазину и сердито дёрнул его за руку.

– Не кривляйся! Поделом тебе! И нам всем поделом! О чём мы тут говорим? На что жалуемся? Не можем, не успеваем, не справляемся… Екатерина Алексеевна нас всех насквозь видит! И с этого дня… – Васёк тряхнул головой и смял ладонью упавшие на лоб волосы, – чтоб с этого дня у нас было всё иначе… Сева Малютин, пиши!

Сева поспешно вытащил из кармана карандаш и записную книжку.

– Пиши так: «Постановили…» Постой! – Трубачёв вопросительно взглянул на Петю.

– «Не говорить жалких слов», – торопливо подсказал Петя.

Васёк кивнул Севе головой:

– Пиши!

Сева записал.

– Дальше?

– «Сделать точное расписание…» – диктовал Васёк. – Пиши: «Постановили единогласно: учитывать каждый час…»

– Подожди, Васёк, а если что-нибудь… ну, случайное случится? – спросила Лида.

– Да, правда, если какой случай случится? Давайте уж сразу на это время класть! – предложила Нюра.

– Конечно! Ведь у нас всё случаи да случаи какие-то. Вдруг опять что-нибудь произойдёт, а времени на это не положено, – пожал плечами Саша.

Ребята задумались.

– А ведь и правда, Васёк! Как ты думаешь? Васёк нетерпеливо кивнул Малютину:

– Пиши: «На случайные случаи выделить полчаса в день».

– Маловато… – пробормотал Мазин, но, взглянув на Васька, спорить не решился.

– Кому поручим составить расписание? – спросил Малютин.

– Я возьмусь, – протянул руку Васёк и, спрятав на груди листок из Севиной книжки, торжественно объявил:

– Пионеры, сбор считаю законченным!

Глава 32

Забытый дневник

На другой день Васёк позвал к себе ребят, чтобы отдать им составленное расписание.

Большая часть времени уходила на занятия с Екатериной Алексеевной. Нашлись часы и для дежурства в госпитале, и даже на непредвиденные случаи отводилось полчаса в тот день, когда этот «случай случится».

Казалось, всё было просто. Беспокоило только то, что по утрам не придётся работать на пустыре.

– Как-то неудобно перед Леонидом Тимофеевичем так поздно приходить. Подумает ещё, что ленимся, – говорил Васёк.

– Конечно, может подумать, но что делать! Хорошо, что народу теперь прибавилось, есть кому помогать, – успокоил товарища Одинцов.

– Мне Иван Васильевич говорил – ещё двое каких-то новеньких приходили, шестиклассники, – вспомнил Петя.

Васёк снова взглянул на расписание. Нет, до чего всё просто получилось! Можно и работать и учиться.

Конечно, трудно всё-таки, но зато какая школа будет! Просторные окна, внутри широкий коридор, внизу большой зал. Всё как полагается! Одна комната, в конце коридора, уже заранее намечена для шестого класса. Эта комната внизу… Вчера они убрали под её окнами мусор и немного вскопали землю.

Ребята размечтались…

Скоро они все вместе возьмутся за внутреннюю отделку и за ограду. Ограду они сделают очень нарядную, выкрасят в зелёный цвет и осенью на школьном дворе посадят деревья.

Было уже поздно. Васёк заторопился:

– Ну, ребята, сейчас я каждому дам листок бумаги, перепишите себе начисто расписание, и чтобы уж никаких отговорок у нас не было!

Васёк подошёл к шкафу:

– Тут у папы бумага есть. И дневник наш тут лежит. Давно я его не смотрел!

– Какой дневник? Покажи, Васёк!

Маленький круглый шкафчик замысловатой работы Павла Васильевича повернулся вокруг своей оси. Васёк распахнул дверцы и взял с полочки знакомую всем толстую клеёнчатую тетрадь. На первой странице её было написано большими печатными буквами:

ЖИЗНЬ НАШЕГО ОТРЯДА. 1941 ГОД.

Ребята вскочили, налегли на стол. Одинцов с волнением дотронулся до гладкой чёрной обложки:

– Наш дневник!

– Как это мы могли о нём забыть! – удивились ребята. – Ведь здесь всё написано! И про Митю, и про Матвеича, и про Степана Ильича.

Одинцов раскрыл последнюю страницу.

– «Хвеко-хвеля Хвео-хведин-хвецов…» – медленно прочитал он в конце.

– Мы должны закончить этот дневник и подарить его школе, чтобы все ребята узнали, какими героями были дед Михайло, Матвеич, Николай Григорьевич! – горячо сказал Васёк.

– Мы положим этот дневник в пионерской комнате, чтобы все пионеры могли прочитать про Марину Ивановну, про нашу Валю, про всех… – заглядывая в тетрадь, предложила Лида.

– Конечно… Одинцов, поручаем тебе дописать этот дневник до конца! – торжественно обратился к товарищу Васёк. – Сможешь?

– Смогу, конечно! Я всё помню. А в случае чего, и вы поможете. Я сейчас же начну писать! – охотно согласился Коля Одинцов.

Польщённый довернём товарищей, он осторожно свернул в трубку тетрадь и спрятал её за пазуху.

– Подожди прятать. Может, почитаем сейчас? Интересно ведь, как всё было! – вопросительно глядя на ребят, сказал Петя Русаков.

Но Васёк покачал головой:

– Не время сейчас. Давайте переписывать расписание… Кстати, Коля, пока ты будешь писать дневник, не ходи в госпиталь.

Одинцов запечалился:

– Мне очень Васю повидать хочется. Я только один раз схожу, ладно?

Глава 33

В тот же вечер

Когда ребята ушли, в комнату тихонько вошла тётя Дуня, поставила перед Васьком чай. Васёк заметил, что чашка с блюдцем дребезжала в её руке. «Устала…» – подумал он.

– Ну что ты всё ходишь, тётя? Как будто я сам себе чая не налью!.. – с беспокойством сказал он. – Садись вот тут лучше. Посиди немножко.

– А что это ты пишешь? – присаживаясь к столу, поинтересовалась тётя Дуня.

Васёк кратенько рассказал ей про свои дела: про учёбу, про ремонт. Всё это тётя Дуня слышала не раз, но всегда принимала близко к сердцу.

– Директор сегодня уже в учительской стол себе поставил, а Иван Васильевич скоро из госпиталя в новую школу переедет. У него здесь точь-в-точь такая же комнатка около раздевалки. Он в ней и ночует сейчас – боится, как бы кто материал по унёс.

– Ну, это уж напрасно! – возмутилась тётя Дуня. – Кто ж это из школы материал унесёт! Да таких злодеев-то во всём городе не найдётся. Экий подозрительный старик стал!

– Да нет, может, и не оттого он ночует, а просто хочется ему сторожить… ну, по своей специальности работать, что ли.

– Но специальности – это другое дело. А на людей клеветать нечего. Школой все дорожат. Постоянно народ около неё толчётся… Я тоже вчера проходила мимо. Заглянула во двор. Дом-то какой красавец будет! А уж школьников, мальчишек да девчонок во дворе – не сосчитать! И тебя видела, только уж окликать не стала.

Она отхлебнула из своей чашки чай, осторожно прикусила кусочек сахару, потом закашлялась, вынула носовой платок и вытерла кончиком глаза:

– Помню, когда уезжал твой отец… Пришёл в шинели, сел вот тут рядом, обнял меня. А я плачу. «Что ж, говорю, Паша, голубчик, Ваську от тебя передать? Может, хочешь что-нибудь на прощанье сказать?» А он так покачал головой и говорит: «Не надо, сестреночка. Он всё знает, что я могу сказать». – «Да откуда же, Паша, ему знать?» Улыбнулся он мне и опять своё:

«Знает, сестреночка! Хороший сын всегда знает, что скажет в том или ином случае отец». – Тётя Дуня облокотилась на ладонь и тихонько спросила: – А ты и вправду знаешь ли?

– Знаю, я всегда знаю! – радостно улыбнулся Васёк. – Вот и сейчас знаю… Он подмигнул бы мне одним глазом на тебя и сказал: «Что-то у нашей тёти Дуни глаза нынче на мокром месте… А ну-ка, Рыжик, подойди к ней поласковее…» – Васёк встал и, обняв тётку, прижался щекой к её щеке. – Ничего, – сказал он, – проживём как-нибудь…

– Не хватает моих сил… – прижимая к себе его голову, прошептала тётя Дуня. – Писем-то нет у нас… Письма-то куда же подевались?

– Ничего, ничего, придут письма. Ведь бывает – задерживаются в пути. Ты не плачь только, всё будет хорошо! – с горьким спокойствием уговаривал тётку Васёк.

В эту минуту ему казалось, что отец слышит его и одобрительно кивает ему головой: «Не давай, не давай ей плакать, Рыжик… Старая она, больная. Кто её, кроме тебя, пожалеет…»

– Давай, тётя, поглядим по карте, где бои идут. Васёк принёс карту, разложил на столе, вынул из коробочки красные флажки:

– Вот, гляди, где наши теперь находятся!

Тётя Дуня полезла в карман за очками. Слёзы её высохли, и, расставляя вместе с Васьком красные флажки, она сурово сказала:

– Ничего, придёт наше время! Мы их до самого Берлина гнать будем!

– Тебе бы на фронт, тётя Дуня! – пошутил Васёк. Спать легли поздно. Ночью Ваську снился отец. Снилось, что где-то в открытом поле сквозь дым и огонь мчится санитарный поезд. Мимо Васька в паровозной будке промелькнуло бледное, напряжённое лицо отца, голубые серьёзные глаза, знакомые, опущенные книзу усы. Васёк бросился вслед поезду, но из дымной тучи налетел вражеский бомбардировщик, и тяжёлый снаряд ударил в бок паровоза. Васёк закричал, забился и, сонный, ещё долго рвался из чьих-то тёплых рук… Потом открыл глаза и увидел встревоженную тётю Дуню.

– Проснись, проснись, Васёк, голубчик… – удерживая его, ласково шептала она.

Васёк зарылся головой в подушку.

– Писем, писем нет, тётя Дуня… – простонал он.

– Ничего, ничего, придут письма. Ведь бывает – задерживаются в пути… – уговаривала его тётя Дуня.

Глава 34

Андрейка

Утром Васёк долго думал о своём сне. Тоска, как огромный камень, навалилась на его сердце. Близкий, родной человек – тётя Дуня, но без отца родительский дом кажется пустым и неприютным.

«Сегодня пойду в депо», – думает Васёк.

В депо всё напоминает мальчику отца. Там идёт своя жизнь, ч рабочие ходят в таких же пропитанных маслом и паровозной гарью куртках, в какой ходил отец; там в светлой мастерской и сейчас висит среди стахановцев портрет, а под ним большими печатными буквами стоит подпись: «Павел Васильевич Трубачёв».

Васёк выхолит из дома и жадно смотрит в ту сторону, где за улицами и переулками чуть виднеется высокая крыша вокзала, а за ней вдоль железнодорожной линии – длинное серое здание депо. Васёк в нерешительности стоит у ворот.

В девять часов он должен быть на пустыре, где уже соберутся его товарищи. Они сговорились пойти к Екатерине Алексеевне все вместе. После пропущенных уроков никому не хочется прийти первым. Но сейчас ещё рано. Если сбегать в депо… хоть на полчасика!

Васёк срывается с места и, прижав к бокам локти, бежит по улице. Дома, палисадники, ворота, калитки и магазины мелькают у него в глазах. Вот и вокзал… Железнодорожные пути скрещиваются, длинными чёрными змеями лежат на шпалах рельсы. Васёк пошёл медленно, жадно вдыхая знакомый запах, влажный от пара и душный от угольной пыли. Какая-то женщина торопливо перебегает ему дорогу. В ведре у неё полыхает горящий уголь, выброшенный из паровоза.

Васёк усаживается на пригорке. Отсюда видны ворота депо. На запасном пути стоит паровоз. Рабочие в брезентовых комбинезонах тащат брандспойты. Васёк знает – сейчас паровоз будет принимать душ. Потом, блестящий, чёрный, красивый, он отправится куда-то в новый путь.

За ворота депо но пускают посторонних. Васёк не считает себя посторонним, но он не хочет, чтобы его остановили в дверях. Ему было бы это обидно. Лучше посидеть на пригорке и подождать своего знакомого парнишку Андрейку.

Андрейка – белобрысый, маленький, озабоченный. В депо его взяли уже во время войны. Андрейка ещё и сам хорошенько не знает, какая его должность, – он старается помогать всем и каждому.

Васёк познакомился с ним случайно. Однажды в обеденный перерыв, завидев на горке одинокую фигуру Васька, белобрысый Андрейка, важничая своей брезентовой непромокашкой, не спеша поднялся к нему и сел рядом, на прогретую солнцем глинистую насыпь. Прищурив светлые глаза и морща пёстрое от веснушек лицо, он долго и беззастенчиво разглядывал своего соседа. Потом вытащил из-за пазухи сушёную воблу и кусок хлеба. Оба мальчика молчали. Васёк искоса смотрел, как «деповщик» сдирает с воблы присохшую шкуру и ест, с удовольствием разжёвывая жёсткую рыбу крепкими, белыми зубами, как на лбу его под жёлтыми, пшеничными волосами собираются мелкие капельки пота.

Молчать становилось неинтересно.

– Работаешь здесь? – с уважением спросил Васёк, мотнув головой в сторону депо.

– Работаю. – Андрейка шмыгнул вздёрнутым носом. – Помощником.

– Чьим помощником? – заинтересовался Васёк.

– А кто его знает… Чьим придётся! Около паровозов хожу. А то на сортировочную посылают.

Андрейка повертел в руках объеденную воблу, внимательно обследовал, не осталось ли где-нибудь мякоти на рыбьих костях, и вдруг подозрительно спросил:

– А ты чего тут торчишь? Я тебя уже не один раз здесь вижу. И сейчас из-за тебя без кипятка обедаю. – Он прихмурил белёсые брови. – Может, ты шпион? Или подосланный кем? Гляди, я разоблачу живо!

– Дурак ты, а не помощник! – рассердился Васёк. – Мой отец тут работал в депо. Павел Трубачёв, коммунист, стахановец.

– Ишь ты! – удивлённо сказал Андрейка. – Павла Трубачёва я видел… Он у нас на портрете изображён. Машинист? Верно! Нам и на собрании Трубачёва в пример ставили!

– А я – его сын! – гордо сказал Васёк.

Андрейка окинул нового знакомца одобрительным взглядом и, обтерев полой комбинезона руку, протянул её Ваську:

– Будем знакомы. Андрей Иванович!

Васёк крепко тряхнул его чёрную от угольной пыли руку и с волнением спросил:

– А что о моём отце говорят?

Андрейка разломил пополам оставшийся хлеб и протянул Ваську румяную горбушку:

– Угощайся! Про машиниста Трубачёва я на сортировочной слышал. Герой он. Поезда с ранеными водит, под самым носом фашистов проскакивает.

– А куда возит он их, раненых-то, не слыхал?

– Нет, не слыхал. Ясное дело, куда ближе. Один раз по нашей дороге проезжал, только без останову, в Москву.

У Васька помутились в глазах.

– По нашей дороге… здесь? – тихо спросил он.

– Ну да. Ответственный поезд вёл… Да что ты побелел весь? Ведь это давно было, ещё когда фашисты к Москве подходили, когда их гнали отсюда почём зря.

– Я отца с начала войны не видел… Я его ждал, ждал… А он проехал… мимо проехал… – в отчаянии пробормотал Васёк.

Андрейка нахмурился:

– По делу проехал, не на гулянку… А ты что ж больно за отца цепляешься? Ты и сам не маленький, сам себя обосновать можешь – работа везде есть. Я вот тоже за родителей цеплялся, а как пришли в наше село фашисты, тут уж всё перемешалось: и отец партизан, и сын партизан… старые деды и те в партизанах. На годы свои никто не глядел. Разве что грудной при матери находился.

Васёк всё ещё думал об отце:

– Не написал, проехал мимо, а я не знал ничего…