Герой империи. Битва за время Маркова Юлия

А ведь там, на «Полярном Лисе», Гудериана хотели именно в плен и не иначе, потому что один из самых гениальных тактиков хумансов представляет собой высокую ценность хотя бы в качестве генетического материала для возможного размножения. Правда, в настоящий момент под рукой у Иртаз Далер и Ватилы Бе не было пригодных для осеменения лишних горхинь и темных эйджел (от тактиков предпочтительно получать гибриды боевого назначения), но это дело наживное. Набег «Полярного Лиса» на территорию кланов эйджел в ближайшем будущем представлялся почти неизбежным, потому что с одними хумансами полноценную Империю не построить. Кроме того, Ватила Бе считала, что если сейчас в Галактике и в самом деле идет доимперская эпоха, то разведывательно-ударный крейсер типа «Гончий Пес» будет если не самым сильным, то самым быстрым и малозаметным боевым кораблем – то есть идеальным капером, способным захватить плохо вооруженный приз с ценным грузом и с легкостью скрыться от погони. И никому в голову не придет, что его база здесь, на окраине запретной зоны, еще во времена Древних закрытой для посещения кораблями эйджел. Но это будет потом, а сейчас важно помочь стране Эс-Эс-Эс-Эр победить страну Германия, что станет первым шагом на пути ее преобразования в новую Империю.

Именно поэтому, в то время пока бронегруппа под общим командованием генерала Мостовенко (изрядно обалдевшего от событий последних дней) лязгала гусеницами по дороге от места переправы через Гривду к перекрестку с Московско-Варшавским шоссе, на Чемелы обрушился десант роты штурмовой пехоты. Это был тот самый момент, когда рациональнее использовать тяжеловооруженных воительниц не для того, чтобы они гонялись за разбегающимися дейчами, а чтобы полностью обезглавить крупное подвижное соединение врага, уничтожив собравшиеся в кучу штабы различного уровня. Главной задачей, поставленной как перед рядовыми бойцыцами, так и перед командиршами участвующей в операции роты, был захват в плен или нейтрализация высшего командно-тактического состава дейчей, находящегося в некотором отрыве от своих войск. В то же время задачей бронегруппы генерала Мостовенко являлся разворот на перекрестке на девяносто градусов в западном направлении и удар в тыл оборонительным позициям войск второй танковой группы…

Дальнейшее очень легко представить. Прикрытые защитные полями советские танки, и без того слывущие неуязвимыми, внезапно врываются на огневые позиции артиллерийских батарей, развернутых в противоположную сторону. Следует нежданный удар с тылу по оборонительным рубежам и исходным позициям сосредоточения подвижных бронегрупп дейчей, предназначенных для активного парирования вклинений вражеских войск. Ярость и хаос. Непрерывный гром выстрелов пушек и пулеметов, скрежет сминаемого металла, яростные кличи атакующих, крики паники и отчаяния застигнутых врасплох… В такой ситуации обычно везет тому, кто успел сбежать с позиции и потеряться в ближайшем лесном массиве, и то лишь потому, что советским войскам и их союзникам сейчас отнюдь не до ловли одиночек. Особой ярости атакующим советским танкистам добавляло то, что они сейчас вымещали на своих врагах все пережитое в течение последних десяти дней, боль от поражения в приграничном сражении и унизительную горечь отступления, в то время как враг торжествует победу. Сейчас, получив преимущество внезапности удара и абсолютной защиты, они делали все возможное для полного уничтожения вражеских войск, и так понесших тяжелые потери в схватке с войсками группировки генерала Борзилова. Кроме прочего, разгром боевого ядра второй танковой группы открывал возможность поэтапного отступления по тому же Московско-Варшавскому шоссе на Слуцк-Бобруйск вместо отхода в Пинские леса с предварительным уничтожением тяжелого вооружения, как предполагалось первоначально. Наступление на правом фланге группы армий «Центр» в любом случае сорвалось, и теперь можно было озаботиться сохранением личного состава и хотя бы части танков, автопарка и артиллерии.

Впрочем, в Чемелах в это время тоже было весьма интересно. На деревню перестали падать снаряды, прогремел последний взрыв и наступила тишина – это позволило «Быстроходному Гейнцу», уже уставшему от вздрагивающей под ногами земли, грохота разрывов и посвистывания осколков, поднять голову над бруствером и оглядеться. От избы, где он ночевал, осталась только бесформенная груда мусора, его командирский танк пылал; и вообще, в поле зрения подобных костров хватало. В этот момент все и случилось. Прямо над головой раздался оглушительный хлопок, потом громкий свист – и задравший голову Гудериан увидел, что чуть ли не прямо на него опускается тяжелая бронированная фигура, похожая на средневекового рыцаря. Причем этот «рыцарь» опускался на деревню не в одиночестве; их было много, слишком много для того, чтобы понадеяться остаться в живых. До этого Гудериан уже слышал о такой разновидности демонов-воинов, покровительствующих большевикам. Когда они участвовали в рукопашных схватках, спасения для немецких солдат не было. Сила этих демонов-богатырей позволяла им буквально разрывать людей на части голыми руками – и это притом, что они были прекрасно вооружены.

«Быстроходный Гейнц» решил подороже продать свою жизнь (если, конечно, демону вообще возможно причинить вред) – лапнул рукой свою кобуру… но она, будто в дурном сне, оказалась пуста. Видимо, во всех этих пертурбациях, скачках и кульбитах пистолет где-то выпал и бесследно потерялся. Вообще-то пистолет генералу сам по себе и не нужен, разве только для того, чтобы застрелиться; но в данном случае, увы, у Гудериана отсутствовала даже эта возможность – не даться врагу живым. А это было важно, потому что ходили слухи, что демоны на допросах подвергают своих пленных врагов ужасным мучениям (хотя было непонятно, откуда взялась эта информация, ведь никто из тех, кто подвергался таким допросам, не мог вернуться обратно и рассказать о том, как это было). Наверное, это опять происки доктора Геббельса и своры его пропагандистов. Эти, не краснея, соврут на любую тему – такая уж у них работа.

Последнее, что Гудериан помнил из своей прошлой жизни – это то, что некая неодолимая сила подняла его в воздух и засунула в подобие то ли пенала, то ли помеси спального мешка со смирительной рубашкой, в которой он мог дышать, но был не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. И, кстати, он вошел в число тех немногих счастливцев, которым повезло выжить в этом нападении. Бойцыцы штурмовой пехоты сочли достойными захвата только несколько самых высокопоставленных офицеров, остальных же истребили без всякой пощады, ибо перед ними не ставилась задача брать пленных низкой сортности.

3 июля 1941 года, полдень, Ивацевичи.

Капитан штурмовой пехоты Ария Таним.

Мы, будто гиря на ноге, висим на правофланговой части главной группировки дейчей наступающей в направлении столицы страны Эс-Эс-Эс-Эр; и это продолжается уже четверо суток. Деньки эти были горячими, не без того; не зря же каждую ночь штурмовые шаттлы вывозят от нас на основную территорию раненых, доставляя взамен боеприпасы и продовольствие. Надо сказать, что поток отступающих частей страны Эс-Эс-Эс-Эр, уходящих от очень неприятной ситуации в окружении, к сегодняшнему дню почти иссяк, а значит, нам больше не для кого держать приоткрытой дверь к спасению. Да, мы уходим, но поставленную задачу мы выполнили до конца. Вражеская военная машина серьезно поломана, и починить ее в ближайшее время просто не сумеют.

К тому же и дейчи снизили накал атак на наши позиции. Это и неудивительно – у них тяжелейшие потери. Третий день мы планомерно отходим с рубежа на рубеж, и каждый раз оставляемая позиция оказывается доверху заваленной мертвыми телами в серых мундирах. У нас тоже имеются некоторые потери, но они незначительны. Ведь действия врага против нас не идут ни в какое сравнение с той бойней, какую мы устраиваем им раз от разу. Лишившись качественного преимущества, впервые на этой войне дейчи вынуждены оплачивать кровью каждый шаг вперед, и это только начало. Мы превосходим их в разведке, в качестве управления войсками, наше господство в воздухе на этом, очень важном, участке лишает дейчей привычной поддержки сверху, а артиллерия страны Эс-Эс-Эс-Эр, при использовании наших возможностей в разведке и корректировке, на две головы перевешивает оппонентов на той стороне фронта. Говорить о том, что каждый выстрел идет прямо в цель, еще нельзя, однако никто не разбрасывает снаряды впустую, так сказать, по кустам. Добавьте к этому умелое управление отрядами боевых машин, которые в самые критические моменты боя появляются на угрожаемых участках и огнем и маневром обращают вражеские атаки в прах. А возможности штурмовой пехоты – как с точки зрения создания плотности огня, так и в смысле умения наших девочек крушить все вокруг в рукопашной схватке… Вот и приходилось простым солдатам дейчей своими жизнями платить за желание тактиков скорее прорваться через наши позиции к отрезанным нашим ударам товарищам, оставшимся без поддержки и снабжения.

Кроме того, та группировка, которую дейчи так рвались спасти, тоже не существует более. Она сегодня утром пала под натиском наших товарищей, которые, пока шла битва за Ивацевичи, сумели накопить силы, перегруппироваться и нанести внезапный разящий удар во фланг, прикрытый только слабым заслоном. Крупнейшие тактики врага при этом попали в плен, а остальные были безжалостно убиты или просто разбежались кто куда. Разгром был настолько полным, насколько это вообще возможно. Уничтоженные нашим ударом части можно смело списать со счетов, а их техника после стараний саперов годится разве что для переплавки.

Теперь у войск страны Эс-Эс-Эс-Эр, входящих в нашу группу, есть возможность планомерно отступать вдоль дороги на восток всем соединением, вместо того чтобы бежать в леса, разбившись на мелкие группы, в надежде, что уцелеет хоть кто-нибудь. Такое медленное отступление боеспособной силы на второстепенном направлении тоже будет способствовать сдерживанию вражеского наступления, ибо у врага теперь нет возможностей атаковать эти войска с прежней яростью; при этом угрозы с фланга не потерпит ни один нормальный тактик. Самый важный вывод, который можно сделать из этого факта, заключается в том, что мы, (штурмовая пехота) на этом участке фронта больше не нужны. Пехотные соединения дейчей из второго эшелона в предшествующих боях понесли тяжелые потери и вряд ли захотят преследовать вполне боеспособную и готовую дать отпор группировку войск страны Эс-Эс-Эс-Эр, в опасении получить от нее очередное поражение. И в то же время они будут смотреть на нее одним глазом, опасаясь еще каких-нибудь неожиданных маневров.

Поэтому наше высшее командование в лице главного тактика Ватилы Бе решило перебросить нашу роту на новый участок фронта, где предстоят ожесточенные сражения. Конечно, жаль расставаться с новыми боевыми товарищами, с которыми мы сроднились за эти несколько дней. Но приказ есть приказ, и его надо выполнять. Понимает это и мой генерал, который сегодня был сам не свой. За все это время мы так и не уединились…

Его скромный подарок – букетик полевых цветов – я спрятала под броню к самому сердцу. Да, не увидала я прелести русских лесов, о которых он мне так вдохновенно рассказывал. Эх, жаль… Но, может быть, у нас еще все впереди… Кто знает, как все сложится… Не хочется думать о плохом; такой прекрасный день сегодня: небо синее-синее, будто вымытое, дует приятный легкий ветерок, неся чудесные ароматы цветущих лугов… Все будет хорошо! Звезда Любви будет всегда сиять над нашими головами! А умирать нам рано еще. Да и чего бы? Ха!

Впрочем, на самом деле до безмятежности мне было далеко. Почему-то именно сейчас мысли о возможной гибели настойчиво лезли мне в голову. Умирать и вправду было жаль – теперь, когда я полюбила мужчину, полюбила по-хумансовски, нежно, трепетно, страстно…

– Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону… – сказал мой генерал, глядя на меня с оттенком грусти, но в то же время таким сияющим взглядом, что меня будто теплом окатило. Я догадалась, что он процитировал слова из какой-то песни – я почему-то всегда об этом догадывалась. – Ария… – тихо произнес он, пытливо вглядываясь в мои глаза, – я очень рад, что мы встретились. И я надеюсь, что однажды мы увидимся снова… хотя, конечно, на войне случается разное…

– Мое сердце в твоих руках… – сказала я своему любимому, теребя свою косу, которая так нравилась ему. – Я тоже верю, что мы еще встретимся после войны, а если нет, то…

И тут я осеклась. Ведь в стране Эс-Эс-Эс-Эр еще не практикуют генные банки! Это значит, что в случае гибели моего любимого от него не останется ровным счетом ничего. Ничего! То есть я не смогу взять его генетический материал, чтобы родить от него посмертного ребенка… Да уж, трагическая правда – тут человек если умирает, то умирает навсегда, и любящие его люди не могут дать ему продолжение в виде детей. Ужасная несправедливость! К тому же о множестве погибших не будет известно вообще ничего, потому что их части полностью уничтожены, и некому написать родным о том, где погиб и покоится их сын, муж, брат или отец… Жизнь вообще ужасно несправедлива… Но нас, воительниц Империи, как раз для того и рожали на свет, чтобы мы каждым своим действием старались изменить ее к лучшему.

Мой генерал не стал просить меня договорить начатую фразу. Наверное, договори я ее – и он уставился бы на меня круглыми глазами… Конечно же, он не мог знать о том, что я подумала, ему бы и во сне подобное бы не привиделось! И наверняка он сам мысленно закончил это предложение – так, как ему показалось логичным: «…ты навсегда останешься в моем сердце…», «…все равно это было прекрасно…», «…значит, такова судьба…» Хумансы Старой Земли! Как же это чудесно – вся эта их романтика… А мы – практичные, рассудительные, так много знающие. Какие мы все-таки разные… Однако это не мешает мне любить этого доблестного сына Старой Земли. Любить – но совсем не так, как это происходит в НАШЕМ понимании. Я научилась любить так, как ОНИ – и это действительно чудо. Я научилась видеть пленительную тайну в простых вещах… О, какое же это удовольствие – взглянуть на мир глазами хуманса! Пусть я никогда не смогу стать такой же, как они, но хоть чуточку приблизиться к их восприятию мне удалось – и это большая удача. Даже не то что удача, а, как выражаются они сами, «улыбка Бога»… Выражения хумансов вообще удивительно точны. Я только сейчас поняла это; а ведь раньше я вообще никак не воспринимала лирику и прочее подобное; да, впрочем, не особо часто я с этим и сталкивалась. Те хумансы, с которыми мне приходилось контактировать до этого Большого Приключения, были все же несколько другими. И разница вот в чем – они тоже воспринимали романтику, но относились к ней с долей снисходительности и даже доброй насмешки. Как взрослые, что, снисходя, ради шутки, играют в детские игры. Но обитатели Старой Земли ко всему относятся всерьез. Они живут этим. Романтика течет в их крови… Наверное, именно поэтому они пишут картины, слагают стихи, вкладывая в свои творения всю свою суть… Они – творцы в гораздо большей степени, чем мы. Их могучее воображение открывает им путь в любом направлении. Не потому ли именно эта планета является прародиной всех нас? Неужели мы тоже можем быть такими, как ее обитатели? Конечно, можем. Я убедилась в этом на своем опыте, хоть и прикоснулась к романтике совсем слегка, совсем чуточку – все благодаря моему генералу…

Мы неловко обнялись. Я чувствовала к нему безмерную благодарность. Не знаю, слышал ли он, как трепетно бьется мое сердце, но он прижимал меня к себе порывисто и страстно, как будто и вправду в последний раз. И, странное дело – я ощущала себя в его объятиях маленькой и хрупкой…

Так он и запомнился мне – этим крепким прощальным объятием, горьким запахом папирос, нежным прикосновение губ и глубиной своих глаз, в которых таилась тихая печаль. И последняя моя мысль тоже запомнилась – я подумала, что если Бог улыбнется нам еще раз и мы с моим генералом встретимся, то я непременно рожу от него, и сделаю все, чтобы наше дитя развило в себе творческое начало… Пусть он, наш ребенок, напишет в будущем такие же прекрасные стихи, как те, что однажды читал мне на крыльце мой возлюбленный… Ах, как бы это было прекрасно! Пусть это все сбудется! Ведь имею же я право надеяться? Точнее, верить…

Новые заботы несколько отвлекли меня от любовных терзаний, связанных с вынужденной разлукой. В частности, в связи с переброской нас на новый участок фронта встал вопрос о том, что делать с моим юным любимцем-пеончиком. А делать что-то надо было. Ведь если просто отпустить его на свободу, он, чего доброго, вернется в войска страны Германия и снова будет убивать солдат войск страны Эс-Эс-Эс-Эр. Он, правда, клянется, что никогда никого не убивал, что ему не нужны ни чужая земля, ни чужие вещи, и что он хочет только вернуться живым домой к своим фатер унд муттер… Ну, я очень хочу ему верить. Не похож он на матерого фашиста – и все тут. Простоватый, наивный парень, сохранивший в себе некоторую порядочность. Тем не менее никакого «домой» уже нет и, пожалуй, не будет. Поскольку я даровала ему пощаду на поле боя, то теперь мне решать, где он будет жить, на чем спать и что есть. Ведь, проявив к нему милосердие и даже приказав нашему фельдшеру позаботиться о его ране, я взяла на себя ответственность за его будущую судьбу. Вдобавок ко всему, этот Альфонс Кляйн – очень молодая особь, еще не дающая себе полный отчет в своих действиях. С одной стороны, этот факт содействовал проявлению моего милосердия (я не убиваю детей и тех, кто к ним приравнен (например, сибх, даже если они собственность клана из группировки Непримиримых)), а с другой стороны, крайняя молодость моего пеона возлагала на меня дополнительную ответственность за его судьбу…

Одним словом, немного подумав, я отправила этого Альфонса Кляйна наверх, на «Полярный Лис», поручив заботу о его нуждах моей сибхе-ординарцу Эри. Как капитан штурмовой пехоты я имела право иметь на борту корабля трех своих личных пленников, и ничего не значит тот факт, что до сей поры я им никогда не пользовалась. Я надиктовала для Эри специальное личное послание с инструкцией о том, как кормить раненого юного хуманса и какие процедуры к нему применить, чтобы он скорее адаптировался к нашему обществу. В первую очередь его стоило отвести в кабинет гипнопедии и научить нормальному русскому языку, потому что на дейче у нас никто не разговаривает, за исключением разве что некоторых егерей-франконцев. Я еще не знаю, что буду с ним делать, но мне точно известно, что этот юный хуманс никогда больше не будет тем, чем он был прежде.