Псы Вавилона Атеев Алексей

– Если, конечно, выживут. Не пойму, куда вы клоните.

– Сейчас большинство национальных групп живут обособленно, но близок тот час, когда они начнут перемешиваться. Возникнут многонациональные семьи…

– То есть произойдет всеобщая метизация?

– Вот именно. Вы не хуже меня знаете о продуктивности метисов. Вспомните: на лошадиные скачки коней-метисов не допускали, поскольку они резвее чистокровных рысаков.

– Ну, допустим.

– Значит, метис работает намного эффективнее?

– И что?

– Идем дальше. Кто эти люди, которые сосланы или просто сбежали сюда, чтобы не подвергнуться репрессиям? Так называемые кулаки, то есть наиболее энергичная, предприимчивая часть сельского населения, не желавшая жить, как окружающие. Они работали больше других, а значит, и имели больше. Их раскулачили, согнали с насиженных мест и бросили в голое поле. Они раздавлены, унижены, обескровлены, но жизненная энергия, сформировавшаяся за счет естественного отбора, осталась. Вы посмотрите на них. Большинство – физически крепкие, здоровые люди. Каждый второй – красавец. Естественный отбор, батенька, естественный отбор! Да, сегодня на их лицах тоска и тупое равнодушие. Да, они согнуты непосильным трудом, но это пока. Завтра они получат свободу, а их дети свободны уже сегодня. И вновь спины разогнутся и лица просветлеют.

– Ну и что?

– А то! Вот вам, так сказать, физическая составляющая нового человека. А теперь о психологической. Как я уже говорил, в результате длительного естественного отбора формируются определенные физические качества, а нынче происходит искусственный отбор. Свободомыслие, сопротивление властям жестоко карается. Значит, чтобы выжить, нужно затаиться, молчать… Это властям и требуется. Пораженный страхом человек и детям своим передает этот страх. Физически сильный, грамотный, но покорный народ – вот к чему стремятся большевики. Не зря сейчас такое значение уделяют физкультуре как выходу дополнительной энергии у молодежи.

– Да какая же это новая порода? – засмеялся дядя Костя. – Это просто рабы.

– Нет. Раб трудится на хозяина. А нашим внушают, что они трудятся на себя. Для всеобщего благоденствия. Да ведь так оно и есть. Хозяева-то отсутствуют.

– А партия большевиков?

– Да разве это хозяева?! Вспомните местного партийного божка, секретаря горкома Логидзе. Чуть подул ледяной ветер в его сторону, он не раздумывая застрелился. И правильно сделал. Уж лучше одним махом покончить счеты с жизнью, чем дожидаться, пока из тебя сделают мешок для битья. А на самом верху? Все эти Троцкие, Каменевы, Зиновьевы, Кировы… Где они теперь? Иных уж нет, а те далече. А ведь были первыми людьми в государстве. Есть только один хозяин.

– Но и он не вечен.

– Да, не вечен. И прекрасно это понимает.

– Но ведь, если следовать вашей логике, вокруг него не останется сильных личностей, одна мелкотня. Кому же он передаст власть? Сыну, что ли, как государь-батюшка?

– Не знаю. Я думаю, его это не особенно волнует. Он – человек идеи. А коль вы любите цитаты, напомню еще одну: «Жизнь – ничто, идея – все». Наш вождь не стремится к роскоши. Думаю, в быту это самый обычный человек. Власть для него – исключительно возможность осуществить задуманное и построить рай на одной шестой земного шара. Пускай для этого придется уничтожить остальные пять шестых. Вы же видели, как растет картошка. Чтобы получить хороший урожай, нужно ее окучивать, поливать, выпалывать сорняки. Точно так же и общество. С сорняками нужно бороться, с сорняками! Тогда и картошка будет хорошей и вкусной.

– Н-да, после ваших речей кусок в горло не лезет, – заметил дядя Костя и опрокинул очередную рюмку. – И все же вы противоречите самому себе. Вот говорите: всеобщая грамотность… Но ведь грамотный человек так или иначе осознает свою рабскую зависимость от государства.

– Повторяю: селекция, только селекция. Инакомыслящих вон! Все помыслы народа в русле единой идеологии. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» или «Мы – русский народ!» – это уж как пожелают правители, но только единомыслие, никаких разночтений.

– По вашей концепции получается нечто вроде Вавилона. Рабский труд и смешение языков. А Соцгород – Вавилонская башня… А башня, как известно…

Но дядя Костя не успел закончить свою мысль. Дверь с шумом распахнулась, и на пороге возник милиционер Хохлов.

– Ну вот, дождались, – без особого испуга сказал дядя Костя. – Вавилоняне, они же халдеи, тут как тут…

– Гуляете, – вместо приветствия сказал милиционер.

– Имеем право, согласно конституции, – отозвался Фужеров.

– И неплохо, я смотрю, гуляете, – с уважением заметил Хохлов, разглядывая богатый стол. – Может, позволите присесть?

– Табурет в сенях, – спокойно сообщил дядя Костя.

– Мы люди не гордые, – сказал милиционер, – сами принесем, сами присядем. – Он опустился на табурет, явственно затрещавший под ним. – По какому случаю пируете?

– Отмечаем трудовые отпуска, – сообщил Фужеров.

– Законный повод. А откуда такое великолепие? Вроде в нарпите подобной шамовки не купишь.

– Так то в нарпите, а в торгсине пожалуйста, – отозвался дядя Костя.

– Богатые люди! Уважаю, хотя и не приветствую. Может, угостите по случаю знакомства?

– Мы в знакомые не набиваемся, – хмыкнул дядя Костя. – Да и вы, наверное, при исполнении.

– Ради такого случая нарушу инструкцию. – Хохлов потянулся к полупустой бутылке водки. Дядя Костя молча подвинул стражу порядка стакан.

– Ну, будем знакомы! – громко сказал милиционер, одним глотком выдул водку и взял заскорузлыми пальцами кусочек сыра.

– Вас как величать, уважаемый? – спросил дядя Костя.

– Кузьмой Ивановичем.

– Очень приятно. Так зачем пожаловали, Кузьма Иванович? Неужто проверять, чем мы питаемся? Так на то есть домком… поселком… черт его знает, кто еще.

– Да боже упаси! Я по другому вопросу. Вы, говорят, с нечистой силой знаетесь? – обратился он к помалкивавшему до сей поры Фужерову.

– Чего?! – вытаращил тот глаза.

– Весь Шанхай гутарит.

– Да как же вы, представитель власти, наверное, коммунист, можете предполагать такое?! – скрывая иронию за нарочитой серьезностью, спросил дядя Костя.

– Вы, товарищ дорогой, спасибо вам, конечно, за угощение, насмешки строить не могите. И про вас нам тоже кой-чего известно. Так что сидите и не рыпайтесь. Разговор пойдет серьезный. Так знаетесь или не знаетесь? – вновь обратился милиционер к Фужерову.

– Я, собственно, не понимаю…

– В поселке толкуют: имеется, мол, питерский барин высланный, он в колдовстве дюже разбирается. Вот я и спрашиваю: так это или не так?

– А что случилось?

– Нет, вы мне толком ответьте.

– Да как сказать… Ну, допустим, немного понимаю. Только не в колдовстве, а в мистике… Сюда же, собственно, можно отнести колдовство.

– А вот я не понимаю, – вновь встрял дядя Костя, – зачем Кузьма Иванович нам голову морочит. А вам, куманек, стыдно на себя наговаривать. Какое колдовство может быть в советское время да еще в социалистическом городе?! Что за вздор! Если пришли нас проверять, проверяйте. И вообще, говорите по делу!

– Я и толкую по делу. Тут вот какая история, – не обращая внимания на гнев дяди Кости, спокойно продолжал Хохлов. – С мальчишкой этим… Скворцовым.

– Который умер? – спросил Фужеров.

– Вот-вот. Ходит он по ночам…

– К кому ходит? – изумленно вытаращился Фужеров.

– К родне своей… Люди видели…

– А вы сами?

– Я – нет. Но ведь говорят.

– Кто говорит?! Бабки полоумные! – опять вступил дядя Костя. – Вы, товарищ милиционер, в какое время живете? На дворе вторая пятилетка. В двух шагах дает металл стране промышленный гигант, а вы утверждаете, что покойники по дворам шастают. Да в своем ли вы уме?!

– Молчать, гада контрреволюционная!!! – заорал Хохлов и так треснул кулаком по столу, что стоявшая на нем посуда подпрыгнула, а одна тарелка упала на пол и разбилась. Дядя Костя едва успел подхватить бутылки. – Я не с тобой разговариваю!!! Вы меня уж извините, гражданин хороший, – вновь обратился милиционер к Фужерову совершенно иным, искательным тоном. – Мне всего лишь требуется разъяснение, возможен сей факт или нет? Потому как я в горотделе у одного спросил, так тот на меня как на дурака вызверился. И к врачу знакомому ходил, интересовался – та же история. Теперь вот вы. Что же мне, к старухе Салтычихе идти, к ведьме этой? Так я ее в прошлом месяце оштрафовал и самогонный аппарат у нее изъял. Не будет она со мной гутарить, да к тому же темнота. А вы, сразу видать, человек ученый. Интеллигент. Прошу разъяснить. А тарелку взамен разбитой я вам принесу. И сала принесу. Не сомневайтесь.

– Хорошо, – поморщился Фужеров, – расскажите толком.

– Слышали, наверное, про мальчишку. Дней десять назад схоронили. Вроде змеючка его укусила. Я, правда, не верил… Ну ладно. Схоронили мальца, поминки справили… Все честь по чести. А я сильно сомневался: не может змеючка до смерти закусать, да и рана на змеиный укус не похожа. Ладно, думаю, разберемся. И вот мне докладают, будто этот парнишка, как вы выразились, – обернулся милиционер к дяде Косте, – шастает по ночам домой. Думаю, враки, бабские сказки. Понятное дело, поверить трудновато. Раз сказали… два сказали… я в понятие не войду. Кто слухи пускает, а главное, зачем? Может, контрреволюция? Информаторы надежные, зря брехать не станут. Ладно, пошел к Скворцовым. Вижу, явная буза. Сам хозяин сказался больным. Остальные тоже вроде не в себе, но веселые. Мамаша ихняя прямо сияет от радости. Казалось бы, с чего? Спрашиваю – молчат. И даже не это странно. Скотина не кормлена, корова мычит, свинья из загона вырвалась и куда-то сбежала. Собака исчезла, одна цепь валяется на земле. А эти Скворцовы сидят в доме и на хозяйство глаз не кажут. Не могу сие объяснить! Ведь такие рачительные хозяева. Все в дом, все в дом… Как же понять? Может мальчишка из могилы вставать?

– Даже не знаю, – неуверенно произнес Фужеров, – что и сказать. Вообще-то такие случаи известны.

– Были, что ли?!

– Вроде имели место.

– Я так и знал! Еще до революции, пацаном совсем фильму видел в кинематографе. Называется: «Вампиры». Как сейчас помню. Там тоже…

Дядя Костя захохотал:

– Ну, вот и договорились. Конечно, Скворцовы– вампиры. А как же иначе? Иного и быть не может.

– Нужно наглядно убедиться, ходит или не ходит, – веско произнес Фужеров. – И тогда расставить все точки над «i».

– Я и сам думал… – озадаченно сказал Хохлов. – да место там больно неудобное. Не спрячешься толком. Плетни эти… Хотя попытать удачу стоит.

– Я могу пойти с вами, – осторожно вымолвил Фужеров.

– Идиот, – пробормотал дядя Костя.

– Это кстати, – обрадовался Хохлов. – Сегодняшней ночкой и спытаем, кто там шастает. А пойдем, дорогой товарищ ученый, глянем на диспозицию. Произведем, так сказать, рекогносцировку.

Фужеров поднялся.

– Не ходите, куманек. Жалеть потом будете.

– Да ведь интересно, – возразил дяде Косте Фужеров. – Представился случай, о котором я всю жизнь мечтал. Вступить в прямой контакт с инфернальным.

– Ну, как знаете. Не смею удерживать.

– И правильно, – встрял Хохлов. – Они ведь не малое дитя.

Идти к дому Скворцовых пришлось задами. Перепрыгивая через канавы и спотыкаясь о разный хлам, Фужеров несколько поостыл в своем стремлении лицом к лицу встретиться с нечистой силой. До сих пор он не имел никаких дел с властями, а теперь вот поддался на провокацию и дал себя уговорить. Милиционер не производил впечатления умалишенного и вряд ли собирался морочить ему голову, но человек он был простой, хотя употреблял военное словечко «рекогносцировка». И, по необразованности, верил всякой чепухе.

А может, не чепухе?

Хохлов шагал впереди, неукротимый, как Голиаф, сапогами отбрасывая с пути всякую дрянь, и изредка чуть слышно чертыхался.

– Пришли наконец, – сообщил он, обернувшись к Фужерову. – Вон видите плетень? За ним хозяйство Скворцовых. Глядите, на дворе ни души. – Он огляделся. – Спрятаться здесь мудрено.

– Это сейчас, а ночью никто не заметит, – сказал Фужеров. – Кстати, где у них вход в дом?

– Калитка с другой стороны, а дверь – вон она. Если кто и приходит, то только через нее. Не в окно же лезть. Но в потемках разве разберешь… Так и так, что-то делать придется. Я мыслю, все равно точку, как вы выразились, поставить нужно. – Хохлов выразительно похлопал по кобуре с «наганом». И Фужеров еще раз пожалел, что связался с этим человеком.

– Вот тут и схоронимся, – Хохлов указал рукой на закуток между двумя заборами, – самое место подходящее, и дверь входную видно.

– Но ведь в потемках ничего не разберешь.

– Нынче полнолуние. Светло как днем. Если кто сунется, хоть как засечем.

– Так это если в дверь.

– А как же еще?

– Вампиры имеют обыкновение превращаться в летучих мышей.

– Чего?!

– Вы, Кузьма Иванович, хоть понимаете, с чем связываетесь?

– Как это?

– Ну, если действительно сюда ходит оживший мертвец. Это и не человек вовсе, а нежить, исчадие тьмы. Его из «нагана» не прикончишь.

– А как же тогда?

– Существуют различные методики…

– Методики-периодики… – передразнил Хохлов. – Вы что же, любезный, думаете, я с мальчонкой не справлюсь? Э-э, нет! Плохо знаете старого казачину Кузьку Хохла. Я таких орлов обламывал, какие вам и в дурном сне не привидятся. А тут пацан сопливый. И не нужно мне гутарить про мертвяков. Я их столько перевидал, что иному на десять жизней хватит. Сам, бывало, в «штаб Духонина» пачками отправлял. – Он зловеще усмехнулся. – Ладно, чего до поры базары разводить. Главное, увидеть его, а там посмотрим. А покель вертаемся назад. Я, как стемнеет, за вами забегу.

Часов в одиннадцать вечера Хохлов вновь появился. Дядя Костя к тому времени уже храпел, а Фужеров, дожидаясь милиционера, пытался читать при свете керосиновой лампы и все больше сожалел, что впутался в авантюру.

Дядя Костя пилил своего компаньона весь вечер. Каких только эпитетов – насмешливых, злых и вовсе бессмысленных вроде «рыцарь, лишенный наследства» – не было произнесено, однако Фужеров остался непоколебимым. Слово дворянина священно.

Поглумившись еще некоторое время, дядя Костя лег спать.

Хохлов высился на пороге, словно гранитная глыбища. Облаченный в брезентовую плащ-палатку до пят с наброшенным на голову капюшоном, он сам напоминал выходца с того света, пришедшего по чью-то грешную душу.

– Готов? – спросил он. Голос из-под капюшона звучал глухо и сумрачно.

Фужеров кивнул.

– Тогда вперед.

Они вышли на улицу. Сумерки сгущались, и Шанхай постепенно погружался во тьму. На редких поселковых фонарях горели тусклые лампочки, дневная жара спала, потянуло прохладой. Атмосфера в поселке менялась в зависимости от направления ветра. Если ветер дул со стороны завода, то над Шанхаем стоял тяжелый удушливый смрад промышленных выбросов, но в этот раз индустриальные ароматы перебивал исконный сельский дух: смесь запахов парного молока, навоза и свежей травы.

– Шагайте за мной, тютелька в тютельку, – сказал Хохлов, – а то сверзитесь в буерак. – Они вышли на зады и двинулись вдоль заборов. Милиционер шел медленно, по-медвежьи переваливаясь, но при этом так легко, словно и не было в этом мужичине шести пудов веса. Фужеров, напротив, двигался как-то неуверенно, поминутно спотыкаясь, а один раз и вовсе чуть не упал, не подхвати его вовремя обернувшийся Хохлов.

– Аккуратнее, а то всех поселковых кобелей перебудите, – шепотом попросил он.

Наконец достигли места засады. Фужеров не представлял, каким образом Хохлов так здорово ориентируется в этих трущобах. Милиционер между тем, сбросив свой замечательный плащ, расстелил его на земле.

– Ложитесь, – скомандовал он Фужерову.

Чувствуя себя последним дураком, тот кряхтя кое-как опустился на брезент и вытянулся во весь свой не маленький рост. Лежать было страшно неудобно. Под тканью плаща находились не то мелкие камешки, не то сучки, которые больно впивались в тело. Рядом, пыхтя, улегся Хохлов. Некоторое время он переваливался с боку на бок, устраиваясь поудобнее, наконец на некоторое время затих, но сопеть не переставал. Так они молча лежали некоторое время, потом Хохлов приподнялся на локте и извлек алюминиевую фляжку, в которой плескалась какая-то жидкость.

– Может, хлебнете? – предложил он.

– А что это?

– Да первачок.

Фужеров отказался.

– Ну, как знаете. – Судя по звуку, милиционер сделал основательный глоток и тут же смачно зачавкал. Запахло копченым салом и чесноком. Фужеров сглотнул слюну и отодвинулся, в результате очутившись на голой земле, где лежать и вовсе было неудобно.

«А, черт с ним, – решил про себя Фужеров. – Наверное, необходимо выпить и мне».

– Давайте ваш самогон, – прошептал он. На ладонь легла фляжка. Фужеров отхлебнул и закашлялся, однако тут же получил мощный удар по спине. Фляжку у него тотчас отобрали, зато вручили кусок хлеба с толстым ломтем сала.

– Жуйте шибче, – произнес вполголоса милиционер, – а то самогонка у вас поперек дыхалки встала.

Фужеров последовал совету и неожиданно ощутил, что почти счастлив. Сладкое, неясное чувство охватило его рыцарскую душу. Умиление, легкая грусть и покой. Бесконечный умиротворяющий покой. Замечательная все-таки вещь – алкоголь!

Фляжка вновь забулькала где-то над ухом. Еще один глоток…

– А хороша нынче луна, – неожиданно изрек Хохлов. – Прямо-таки полыхает.

– Светит, да не греет, – отозвался Фужеров и сам изумился идиотизму собственных слов.

– А вот если бы грела, – заметил Хохлов, охотно поддерживая беседу, – то какая урожайность могла бы быть.

– Какая урожайность?

– Озимых и яровых. Все бы росло в два раза быстрее. Ведь так?

Фужеров издал неопределенный звук, не то соглашаясь, не то отрицая предположение своего собеседника.

– А тогда и урожай был бы в два раза больше, – продолжил Хохлов агрономические наблюдения. – А коли хлебушка в достатке, и народу жить легче. Ведь так?

– Наверное.

– Не наверное, а точно! А коли так… – Он сделал паузу, всмотрелся в сторону дома. – Тишь какая. Ни огонька. Чего они в потемках там делают?

– Наверное, спят.

– Хорошо бы.

Где-то вдалеке заголосили собаки. Их остервенелый, злобный лай вдруг сменился длинным тоскливым воем.

– Непонятно брешут, – заметил Хохлов. – Как на волка… И стервенеют, и боятся одновременно. На кого бы это? А может, наш пожаловал?

Похоже, предположение было не лишено оснований. Собачий лай шел как бы по цепочке. Замолкали одни, начинали другие.

– Брех приближается, – сказал Хохлов. – Гостюшка где-то рядом. Подбирается к дому, зараза!

– Неужели вы всерьез верите?

– А вот сейчас и узнаем. Да вот он!

В полумраке Фужеров различил, как худенькая детская фигурка мелькнула у забора и направилась ко входу в дом. Скрипнула дверь, и фигурка исчезла.

– Двигаем туда, – громко произнес Хохлов.

– Погодите. А если это просто какой-нибудь поселковый мальчик? Мало ли зачем пришел. Время-то еще не позднее.

– Как же не позднее – двенадцать. Заводской гудок только-только прозвучал. Какой человек в такую пору по гостям ходит? Либо воришка, либо… Хотя вы правы. Подождем малость. Что, интересно, в дому происходит?

Они прислушались.

– Нет, тишина, – констатировал милиционер. – Как же быть? А вы что присоветуете?

– Мне кажется, нужно пойти на кладбище, посмотреть на могилу…

– А ведь верно! Вот что значит – ученый человек. Пока он у родни ошивается, двинем туда, и все станет ясно. Как же я раньше не допер! Так, вперед, не будем мешкать.

– Я не пойду, – твердо сказал Фужеров.

– Почему?

– Не пойду – и все!

– Эвон как. Струсили, должно…

– Я не испугался, но…

– Ладно, чего уж… Вы лучше мне скажите: какое оружие годится для этой нечисти?

Фужеров задумался.

– Крест животворящий, – наконец запинаясь произнес он.

– Крест? Это с Христом? – Хохлов хмыкнул. – А вот креста на мне и нет. В шестнадцатом годе в Галиции выбросил. Насмотрелся на войне страстей и понял для себя: нет никакого бога. Брехня все. А еще какие средства?

– Чеснок.

– Как чеснок?

– Вампиры, как пишут в умных книгах, чеснока боятся.

– Этот завсегда при мне. Из пасти, как из нужника, прет. – И Хохлов выдохнул резко пахнущий воздух прямо в лицо Фужерову. – Я больше вот в какой «чеснок» верую. – Он достал револьвер, с треском крутанул барабан. – Семь «зубчиков» – и все в яблочко.

– На них оружие не действует. Если только пули крестом пометить.

– Опять крестом?! Вздор! Ладно, проверим на практике. А может, все ж таки составите компанию?

– Нет.

– Ну, на «нет» и суда нет. Ждите, спозаранку все доложу. Обязательно приду, так и знайте.

«Если, конечно, дойдешь», – подумал про себя Фужеров.

Хохлов забежал к знакомому железнодорожнику, взял у него фонарь и отправился на кладбище.

Дорогу милиционер знал прекрасно. Он миновал Шанхай и вышел в чистое поле. Где-то в отдалении светились тусклые огоньки, потом чуть слышно запиликала гармошка, и Хохлов машинально прикинул: где это веселятся в полночный час? Но размышлять на профессиональные темы не хотелось. Не хотелось и загадывать, как обернется дело.

Местность, по которой он шел, не являлась степью в прямом смысле слова. Скорее это было то, что осталось от степи: местами – будущая строительная площадка, местами – свалка. Скоро и здесь понастроят хибар, закопошатся людишки со своими жалкими горестями и радостями.

Хохлов презирал эту мелкотню, сброд, понабежавший невесть откуда. И для этих людей строится светлое царство социализма? Он плохо в это верил. Разве можно представить всех этих мелочных, жадных, распутных, пьяных гундосов живущими в голубых дворцах из стекла и стали? Вот толкуют: их будут перевоспитывать. Да как такого перевоспитаешь? Он за копейку удавится, да ладно хоть бы сам, и соседа удавит. А ребятня ихняя… Сопля соплей, а те же замашки: мое!.. мое!.. Народишко понимает лишь одну форму воспитания – кулак. Вот с такой педагогикой он считается. Конечно, имеются и другие люди. Не дрожащие за кусок, не крохоборы, не жлобы… Но где они? Комсомольцы эти? Встречаются среди них и неплохие парни, но в целом уж больно правильны. Как бабки на паперти. Ротик поджат, в глазах строгость. Такие все знают наперед. Книгочеи!

Хорошо было в Гражданскую: все просто и ясно. Впереди враг, а рядом друг. Прикажут рубить – рубишь, а прикажут стрелять – стреляешь. Ни дома, ни бабы. Кисет с махоркой да шашка – вот и все имущество. А потом захлестнула мелкобуржуазная стихия, как пишут в газетах, нэпманы и прочие кустари без мотора. Прикрыли лавочку, слава товарищу Сталину. Одумались там, наверху. Но все равно, быт заедает. Галоши и этажерки с фикусами застили глаза. Какой уж тут социализм!

Разгорячившись от собственных мыслей, Хохлов незаметно для себя стал энергично размахивать железнодорожным фонарем, словно предписывал кому-то перевести стрелки.

Вокруг размышляющего над мировыми проблемами милиционера кипела ночная жизнь. В бурьяне продолжали потрескивать кузнечики, в какой-то луже поблизости страстно голосили лягушки, тоскливо прокричала пронесшаяся над степью сова, а следом раздался предсмертный писк застигнутой совиными когтями мыши. Неразрывно шагающие рука об руку жизнь и смерть правили бытием.

Наконец Хохлов подошел к кладбищу и на время остановился, вспоминая, куда идти дальше. В мерцающем лунном свете погост мало чем отличался от окружающей степи. Он поднял над головой фонарь желтым стеклом вперед. Блеклый луч высветил несколько могильных холмиков с крестами и звездами.

«И тут все смешалось», – с непонятной злобой подумал милиционер, озираясь по сторонам. Наконец он вспомнил, где могила мальчика, и все так же, как медведь, переваливаясь с боку на бок, затопал громадными сапожищами по глинистой почве. Сумрачный, нереальный свет фонаря, бесформенная фигура с надвинутым на лоб капюшоном привели бы в неописуемый ужас любого очутившегося здесь в столь нехороший час. Но самому Хохлову страх перед городом мертвых был совершенно не свойствен.

Могилу он увидел еще издали и в изумлении остановился, не веря своим глазам. Потом осторожно приблизился. Она была вскрыта, а крышка гроба лежала сверху на земле. Хохлов подошел к краю и заглянул вниз. Гроб стоял на дне, но он был пуст.

– Ничего себе, – вслух произнес милиционер. – Как же это понимать? Неужели старикашка-интеллигент оказался прав, или это просто чья-то дурацкая шутка? Но кто может шутить таким зловещим способом? Или мальчишка оказался жив и каким-то образом самостоятельно выкопался?

Хохлов присмотрелся. Могильная земля сложена в правильную насыпь продолговатой формы. Если бы могилу раскапывали, то вряд ли так аккуратно. Как же понимать происходящее?

Оставалось только ждать. Если действительно верить бабьим сказкам об упырях, мальчишка скоро появится. Хохлов достал из кармана большие серебряные часы. Почти три. Скоро начнет светать, а мертвец должен вернуться в могилу до первых петухов. А если тело просто вырыли и с непонятной целью куда-то уволокли?

Хохлов вновь снял свой плащ, постелил его на землю недалеко от могилы, достал заветную фляжку и сделал внушительный глоток. Да, чеснок, вспомнил он и усмехнулся. Кусок хлеба с пропахшим чесночным духом салом был наготове. Еще один глоток, крепкие прокуренные зубы впились в нежное сало… Вдали послышался шорох. Хохлов отложил бутерброд, извлек «наган» и притаился.

На фоне зарева городских огней возникла тщедушная фигурка, которая двигалась по направлению к Хохлову. Когда она приблизилась, милиционер окликнул:

– Эй, паренек!

Мальчик замер. Так на мгновение замирает волк, если на него падает яркий луч света.

– Не бойся, паренек, иди сюда. Чего это ты по ночам бродишь?

Мальчик продолжал неподвижно стоять на том же месте, где его настиг голос Хохлова.

– Экий ты нынче робкий, – со зловещей лаской в голосе произнес милиционер. – А вот в потемках блукать не боишься. Ну иди ко мне, малютка.

Мальчик не двигался.

– Тогда я сам… – Хохлов подхватил фонарь, до времени прикрытый полой плаща и двинулся вперед. Он приблизился к ребенку и поднял над головой фонарь. Мальчик (а это, несомненно, был Ваня) смотрел на него неподвижным мертвым взглядом, глаза явственно отливали красным. Неожиданно он открыл рот и зашипел.

Хохлов от неожиданности отпрянул.

– Эвон, эвон как! – удивленно произнес он. – Шипишь, как та гадючка. Это ты зря. Докладай лучше, как могло получиться, что ты выбрался на свет божий?

Вместо ответа Ваня бросился на пытливого милиционера, однако Хохлов был готов к нападению. Он отшвырнул фонарь и, схватив мальчика своими могучими руками, поднял перед собой. Мальчик яростно вырывался, и Хохлов поразился тому, насколько он силен. Стало ясно, что справиться с ним непросто. Тогда Хохлов собрался с силами и бросил мальчика в разверстую могилу. Раздался звук упавшего тела, но тотчас, словно подброшенный пружиной, мальчик вновь очутился на ее краю.

– Ах, гад! – закричал Хохлов. – Ну, держись! – Рядом с могилой валялся длинный железный штырь со звездой на конце, служивший памятником усопшему ребенку. Хохлов схватил железяку и, выставив ее перед собой словно алебарду, двинулся на Ваню. Несмотря на столь грозное оружие, тот пошел навстречу. Хохлов сделал выпад, и верхний луч звезды ударил Ваню в плечо. Мальчик вновь зашипел и подался назад.

– Ага! – яростно выкрикнул Хохлов. – Проняло тебя, падлу! То ли еще будет, упырь сраный!

Но Ваня либо вовсе не чувствовал боли, либо не обращал на нее внимания. Он вновь бросился на храброго милиционера. Теперь Хохлов понял, что противник значительно опаснее, чем он предполагал. Он отошел подальше от могилы и приготовился к обороне, выставив перед собой штырь со звездой. Валявшийся на земле фонарь причудливо освещал поле битвы. Все вокруг было залито красным светом. Он был столь ярок, что казалось, светил не один, а целая дюжина фонарей.