И оживут слова. Часть II Способина Наталья

Глава 1

Кто-то предаст, кто-то молча пойдет на смерть…

Примет земля без остатка горячую кровь.

Кто-то доверится, кто-то шагнет под плеть,

Кто-то прикроет себя, ну а кто-то собой.

Кто-то солжет, кто-то даст себя словом увлечь,

Дрогнет, отступит, поддавшись глухой мольбе.

Кто-то сломается. Кто-то поднимет меч.

Кто-то поверит в себя, ну а кто-то — тебе.

Я металась по двору и никак не могла остановиться. Куда увели Альгидраса? Что с ним будет теперь, когда он лишился защиты воеводы?! Чертов мальчишка! Радим был тысячу раз прав, говоря, что он и дня не проживет после разрыва побратимства. Мое сердце то и дело замирало от ужаса, когда мозг подсовывал картинки возможного будущего Альгидраса: одну страшнее другой. Больше же всего меня угнетала неизвестность. Я отчетливо понимала: что бы ни происходило сейчас в Свири, женщины узнают об этом в последнюю очередь. А особенно сестра воеводы, которую вся родня оберегала от потрясений. Я сжала виски и опустилась на лавку. Серый тоненько заскулил. Он, подобно мне, до этого метался по двору, насколько позволяла цепь, а теперь прилег, опустив морду на лапы.

— Не скули, Серый. И так тошно, — попросила я. — Все хорошо будет.

Я врала Серому, врала себе. И мы оба это понимали. Пес снова заскулил, а я осознала, что ничего хорошего не будет. Не в этой истории.

Серый вдруг вскинул голову и тут же подскочил. Спустя миг в ворота постучали. Я вздрогнула и поспешила открыть, уже даже не гадая, кто бы это мог быть.

На вошедшей Добронеге не было лица, из чего я сделала вывод, что мать Радима в курсе случившегося. Она рассеянно откликнулась на мое приветствие, потрепала Серого по голове и направилась к дому, сжимая в руках плетеную корзинку. Поставив корзинку у крыльца, Добронега вынула из нее несколько связок трав и молча отправилась в дом. Я поспешила за ней.

Добронегу я нашла в сенях. Та ловко обматывала связки грубой ниткой и подвязывала к веревке, тянувшейся под самым потолком вдоль стены. Я остановилась рядом и, взяв один из пучков, тоже начала его обматывать. Получалось у меня не так ловко, однако Добронега не обращала на меня внимания. Я попыталась привязать связку, но руки сорвались, и я больно поцарапала палец о гвоздь. Добронега забрала у меня травы, я засунула палец в рот, а потом не выдержала, повернулась к матери Радима и спросила:

— Что теперь будет, а?

Добронега ловко скрутила петельку, молча встала на цыпочки и накинула ее на гвоздь, затягивая потуже, после чего аккуратно расправила травы, чтобы лучше сохли, и только потом повернулась ко мне. Она взяла меня за руку, осмотрела пораненный палец и сказала:

— Ну, ничего. Заживет. Царапина, — и больно сжала мою руку.

Я вдруг поняла, что в эту минуту ей самой нужна поддержка, вероятно, гораздо больше, чем мне, поэтому крепко обняла мать Радима.

— Все будет хорошо, да? — спросила я.

Она тоже обняла меня в ответ крепко-крепко, пожалуй, как никогда еще меня не обнимала, и сказала:

— Конечно, все будет хорошо, дочка. Все образуется. Князь не допустит расправы над невинным.

Впрочем, уверенности в ее голосе не было вовсе. И от этого беспомощное объятие и беспомощная ложь выглядели еще страшнее. Не отстраняясь, я заглянула в голубые глаза матери Радима. Ожидала увидеть слезы, но взгляд Добронеги был абсолютно ясным. И очень решительным.

— Ранен он, — проговорила она.

Я вздрогнула.

— Кто ранен?

— Олег ранен, надо ему мазь снести.

Она направилась в дом. Я бросилась следом.

— Как ранен? Когда?

Почему-то я подумала, что когда его забрали со двора, с ним что-то сделали. Прошло совсем мало времени, но долго ли умеючи? Тем более, здесь такие лихие ребята.

Добронега обернулась ко мне и посмотрела слегка растерянно:

— Так кварской стрелой. Да пес еще подрал.

Я почувствовала такое неимоверное облегчение, как будто мне сказали, что Альгидраса уже освободили. На нетвердых ногах я добралась до стены, провела по ней рукой и, ощутив опору, прислонилась спиной.

— Фух! Что ж так пугать-то? — пробормотала я себе под нос. — Я уж думала, что люди князя что-то сделали…

Добронега внимательно на меня посмотрела. Медленно покачала головой.

— Не сделают они ничего без суда. С побратимом воеводы даже человек князя ничего без суда не сделает.

— Так он же… — начала я и внезапно осознала, что Добронега не в курсе. Случившееся во дворе этого дома осталось тайной, о которой в Свири пока никто не знал. Кроме дружинников, которые увели Альгидраса. И как раз они-то могут сделать все, что угодно.

— Пойдем быстрее, снесем мазь.

Я почувствовала, что не могу стоять на месте. Сама бросилась к полкам и начала снимать горшки… Добронега посмотрела на меня удивленно, впрочем, удивление быстро сменилось усталой улыбкой.

— Не те горшки берешь, — посетовала она. — Вот тот, дальний, дотянись.

Я быстро схватила указанный горшок, протянула ей.

— Корзина на улице… — Добронега еще не договорила, а я уже выбежала на крыльцо, схватила оставленную ею корзинку, вытряхнула из нее остатки травы и прибежала обратно.

Я понимала, что нужно действовать очень-очень быстро. Спустя пару минут мы заперли калитку, оставив во дворе притихшего Серого, и поспешили по тихим улочкам спасать бестолкового мальчишку. Мы шли довольно долго. Ориентируясь на шум Стремны, я поняла, что мы недалеко от внешних стен, в той части города, куда я еще не забиралась. За очередным поворотом перед нами вырос глухой забор, и я испугалась, что Добронега от расстройства свернула не туда и мы заблудились. Однако, приблизившись, я заметила в заборе неприметную калитку, которую Добронега не мешкая толкнула. Мы вошли в небольшой двор, чем-то похожий на двор при дружинной избе. Справа вдоль забора были аккуратно сложены дрова, напротив калитки стояла изба с низким навесом. Изба была невысокой, но тянулась вдоль всей противоположной стороны забора, и я не увидела в ней ни одного окна. Тут же из-под навеса показался воин в цветах князя Любима. Он был молод, но то, как он двигался, выдавало бывалого воина.

— Вам нельзя сюда, — приблизившись, без улыбки отчеканил мужчина и покосился за наши спины. Я тоже посмотрела туда, но увидела только затворенную мною калитку. Он что, ожидал, что мы здесь с подмогой?

— Олег ранен, — негромко произнесла Добронега, приподнимая покрытую тканью корзину. — Мазь здесь и настой. Можешь проверить.

— Князь запретил.

— Что запретил? — все так же спокойно откликнулась Добронега, и я поразилась тому, как она держалась. У меня самой зуб на зуб не попадал, и я никак не могла унять дрожь.

— Запретил к хванцу кого-либо пускать!

— Травниц пускали всегда, Вадим. Даже к врагам, что в плену. А уж к своим…

В голосе Добронеги послышался холод. Воин на миг стушевался, а потом тяжело вздохнул.

— Уходите. Не пущу я.

В этот момент я вдруг поняла, что все это по-настоящему. Альгидраса не просто арестовали. К нему еще и не пускают. Мне вдруг пришло в голову, что я могу никогда его больше не увидеть. Сразу вспомнились погребальные костры и то, что смерти здесь совсем не книжные. А что, если он ошибся и он все же Прядущий? Как он там говорил? Прядущие приходят из ниоткуда и уходят вникуда, когда они больше не нужны. А что, если он теперь не нужен?.. Только… как же так?! Так не может быть!

Все эти мысли промелькнули в моей голове за считанные секунды, пока Добронега молча смотрела на княжеского воина. Я вдруг с ужасом поняла, что она ничего не сможет сделать. Более того, я не была уверена в том, станет ли она вообще пытаться, ведь женщины в этом мире были почти бесправны и уж точно бессильны.

Внезапно скрипнула дверь избы, и по узенькому крыльцу сбежал дружинник в красном плаще. Плечи Добронеги тотчас расслабились.

— Добронега? Что случилось? — встревоженно спросил дружинник, переводя взгляд с матери Радима на княжеского воина.

Его лицо показалось мне смутно знакомым, но только когда он подошел совсем близко и я увидела его глаза, я смогла его вспомнить. В самую первую прогулку по Свири я прибежала в дружинную избу и поздоровалась тогда с кучей полуголых незнакомых мужчин. Этот воин стоял ближе всех и первым ответил на приветствие. Я запомнила его, потому что еще тогда поразилась тому, какие у него неправдоподобно синие глаза, и даже списала это на то, что они так выделялись на фоне измазанного лица. Сейчас лицо его было чистым, но глаза казались все такими же яркими.

— Олег ранен. Как помнишь, кварской стрелой. Раны обработать надобно.

Дружинник нахмурился.

— Ра-а-анен, — протянул он. — Я забыл совсем. Иди. Там. В клети.

Однако, стоило Добронеге сделать шаг в указанную сторону, как княжеский воин подал голос:

— Ростислав, князь не велел. Ты не хуже меня слышал.

— Мать воеводы пройдет туда, куда ей надобно, — Ростислав говорил спокойно, но то, как он смотрел при этом на княжеского воина, говорило само за себя. Они были по разные стороны, и оба это очень хорошо понимали.

— Приказ князя, — упрямо повторил Вадим.

В это время по тем же ступеням сбежал второй свирский воин, молча пересек двор, кивнул Добронеге и скользнул нам за спину. Я нервно оглянулась и увидела, что он так же молча запирает калитку изнутри, отрезая нас всех от внешнего мира.

— Вадим, — негромко проговорил Ростислав. — Мать воеводы пройдет. И князь ее не остановит. Не доводи до беды. Раны обработать недолго. Мы дольше тут стоим.

— Приказ князя!

— Вот заладил, — возвел глаза к небу Ростислав. — Где это видано, чтобы раненому помощь не оказали?

— Он осужден.

— И что? Вот как казнят, так и говорить не о чем будет. А пока пусть идет.

— Он даже не побратим воеводы больше, — негромко произнес Вадим, касаясь рукояти меча. — Ради чего на измену идешь?

— Побратим — не побратим, это не нашего ума дело. Он — свирский воин. И измены здесь нет, Вадим. Измена — это когда своего в беде бросаешь.

— Измена — это идти поперек приказа князя.

— Свирь служит Радимиру, Вадим! — рука Ростислава тоже скользнула к поясу.

— Князь всему голова!

— Не здесь. Мы зря спорим. Они пройдут, и князь ни о чем не узнает.

— Я прямо сейчас ему скажу.

Я сглотнула, следя за рукой Ростислава. Смуглая ладонь легла на рукоять, и меч медленно пополз из ножен. Солнце заблестело на лезвии.

— Если ты скажешь князю, накличешь беду. Вас мало здесь, Вадим. А Свирь за Радимира встанет. Так что ты останешься здесь и столько хороших людей завтра солнышко увидят.

— Нас немного, ты прав. Но каждый — отменный воин.

— Так и мы тут не зря хлеб едим, — коротко улыбнулся Ростислав. — Ты не выйдешь. Видят Боги, я не хочу причинять вред, но сделаю.

— Так коль меня убьешь, с хванцем в клети окажешься. За убийство-то воина из личной дружины князя!

— Что ты! Какая клеть?! — с напускным удивлением воскликнул Ростислав. — Все подтвердят, что мы с тобой поссорились. Молоды да горячи, девку не поделили, м? — Ростислав внезапно повернулся ко мне и весело подмигнул. — В Свири вон какие красавицы. До беды не далеко.

Я покосилась на Добронегу, ожидая, что она хоть здесь вмешается. А что, если они вправду друг друга убьют? Это же будет настоящая катастрофа. Радим от одной-то беды не известно как оправится! Но Добронега молча смотрела в землю. Я попыталась вдохнуть полной грудью, потому что внезапно почувствовала дурноту, и закашлялась. Со мной это иногда случалось.

Все обернулись в мою сторону. Вадим смотрел пристально, словно я только что совершила диверсию, Ростислав — напряженно, и я вдруг поняла, что ему совсем не просто дается этот разговор, хотя со стороны он и выглядел так, будто ему море по колено.

— А мне что так, что так головы не сносить, — вдруг озвучил свою мысль Вадим, глядя прямо на меня. — Князь крут, сами знаете.

И мне вдруг стало невероятно жалко этого воина, который просто выполнял приказ. Ведь он не хотел нам зла. Никому не хотел. Лязгнул меч, и я вздрогнула. Но оказалось, что это Ростислав всего лишь вложил свой меч в ножны.

— Князь не узнает, — смуглая рука опустилась на плечо в синем плаще. — Они быстро. Да, Добронега?

— Мы быстро, — откликнулась Добронега и устало улыбнулась: — Спасибо, Вадим. Я этого не забуду.

Вадим дернул плечом, сбрасывая ладонь Ростислава, но видно было, что напряжение спало.

Добронега потянула меня по двору вдоль забора, и я быстро пошла за ней, все еще оглядываясь на воинов. Ростислав, склонив голову на бок, разглядывал Вадима, а тот ковырял землю носком сапога. Второй свирский воин подпирал плечом запертую калитку.

Я шла за Добронегой, стараясь не думать о том, что сейчас произошло, и вместе с тем понимая, что звук, с которым меч покидает ножны, и то, как в мгновение ока обычные мужчины превратились в воинов, готовых убивать, я забуду очень нескоро.

Оказалось, что двор вовсе не прямоугольный: забор уходил влево, огибая скрытую от посторонних глаз часть двора. Стоило мне свернуть за Добронегой, как все мысли тут же вылетели из головы. Здесь стояло что-то похожее на телегу. Только вместо колес днище подпирали толстые пни. «Телегу» оплетала деревянная решетка. Прутья были связаны веревками в местах перекрестьев. По большому счету, их можно было бы распилить или разрезать веревки, но пленникам вряд ли оставляли что-либо режущее.

Я прокручивала эти нелепые мысли в голове, изучая клеть и всеми силами оттягивая момент, когда придется смотреть на Альгидраса. Я чувствовала, как сердце колотится в ушах, и понимала, что мне нужно перевести взгляд на него. Только я не могла. Я боялась того, что увижу в его глазах. Сегодня я уже видела его после моего чудовищного рассказа. Больше мне не хотелось. И самое страшное: я ведь ничем не могла ему помочь. Как же я буду жить, если с ним что-то случится?! И дело даже не в какой-то там любви! Мою душу жгло осознание того, что трагедия свершается прямо сейчас, на моих глазах, а я стою в стороне и ничего не делаю. Как тогда у погребальных костров.

Наконец я решилась посмотреть на хванца. Он сидел на полу клети у самой решетки, высунув правую руку наружу, и Добронега обрабатывала его запястье. Вот уж кто не рефлексировал, а действовал. Я приблизилась почти вплотную к клети и сосредоточила взгляд на раненой руке. Добронега уже наложила мазь и теперь ловко перевязывала запястье.

— Как там? — подала голос я.

Добронега просто покачала головой, а Альгидрас поднял голову и посмотрел на меня. Я глубоко вздохнула, заставила себя отвести взгляд от его руки и посмотреть в лицо. Ничего. Я выдержу. Выдержала же уже сегодня во дворе. И сейчас смогу.

Ко лбу Альгидраса прилипли мокрые пряди, на переносице были разводы грязи, а нижняя губа кровоточила. То ли он ее прокусил со своей извечной привычкой кусать губу в моменты раздумий, то ли его все же избили. Мне очень хотелось узнать, что еще пострадало, но я не знала, как спросить. А потом посмотрела в серые глаза, и все вдруг стало неважно. Почему я должна подбирать слова или думать о последствиях? Возможно, я вижу его в последний раз.

— Что еще пострадало? — тихо спросила я.

Он не отвел глаз, просто после бесконечно долгого взгляда помотал головой. Это могло означать как то, что он не пострадал, так и то, что ничего он мне не скажет.

Впрочем, правильно. Кто я такая? Особенно после случившегося во дворе. Я усмехнулась и уже собралась обратиться с тем же вопросом к матери Радима, когда заметила какую-то странность. Альгидрас по-прежнему смотрел прямо мне в глаза, и взгляд его был таким, словно он то ли пытался что-то понять для себя, то ли что-то мне сказать. Вот только что?

Я нахмурилась и помотала головой, давая понять, что не понимаю, чего он хочет. Альгидрас покусал нижнюю губу, и та начала кровоточить сильнее.

— Кровь, — не удержалась я.

— Ерунда, — ответил он, по-прежнему глядя мне в глаза.

— Все, — сказал Добронега, и мы оба вздрогнули от неожиданности. — На, попей!

Мать Радима извлекла из корзины кувшинчик с каким-то напитком, вынула пробку из горлышка. Альгидрас суетливо сдвинулся, чтобы оказаться еще ближе к решетке, оглядел ее и вынес вердикт:

— Не пройдет. Ростислав через решетку воду лил, — закончил он.

Тут я поняла, что волосы на его голове мокрые не только от пота. Видимо, Ростислав усердно поил пленника: мокрым были еще ворот, штаны и солома на досках у решетки.

— Через решетку пей, — все так же тихо сказала Добронега, и только тут я наконец посмотрела на нее. Она выглядела не просто уставшей и осунувшейся. Она выглядела, как человек, в семье которого случилось горе. Я закусила губу. То есть горе уже случилось? Точно? Хорошего исхода не будет?

Альгидрас меж тем встал на колени и прижался лицом к решетке. Добронега поднесла к его губам кувшин. Мне почему-то стало неловко, и я отвела взгляд только за тем, чтобы обнаружить, что он босиком. Интересно, почему? Я зачем-то рассматривала его испачканные в земле пятки и думала о том, что это все вдруг стало напоминать фарс. Мне страшно захотелось проснуться в своей спальне, в своем мире, подальше от Свири, которая отнимает у меня слишком много. Гораздо больше, чем дает.

Альгидрас напился и скованно поблагодарил Добронегу. Я видела, что ему очень неловко. Сперва я списала это на свое присутствие, но потом Альгидрас набрался смелости коснуться руки Добронеги, которая словно специально для этого не стала сразу отнимать кувшин, и едва слышно спросил:

— Как Радим?

И тут я поняла, что дело совсем не во мне. Альгидрас разорвал побратимство. Для меня побратимство было лишь словом, но для них тут все было cовсем иначе.

— А сам как думаешь? — резко спросила Добронега, отступая прочь от клети. — Мечется, точно зверь раненый. Ты, коль ранить его хотел, ничего лучше придумать и не мог.

То есть, она знала о разрыве побратимства. Просто не хотела обсуждать это со Всемилой. Альгидрас медленно опустился на пятки и сложил руки на коленях. Я заметила, что его пальцы слегка подрагивали.

— Я не мог иначе, — тихо сказал он. — Против меня все. Даже свидетель нашелся, — горько усмехнулся Альгидрас. — Я не делал этого, Добронега, а Радим защищал бы меня до последнего — сама знаешь. Только против кого? Против князя? Так князю только того и надо, чтобы была причина Свирь усмирить.

Добронега покачала головой.

— Глупый ты еще, Олег. Хоть и вырос, вроде. Не знаю, как было в ваших краях, но у нас брат стоит за брата до последнего, а не бежит, точно крыса.

Альгидрас побледнел так, что я всерьез решила, что он свалится в обморок. Я повернулась к Добронеге, открыла рот, чтобы что-нибудь сказать, да так и закрыла. Мать Радима говорила серьезно. И Альгидрас так же всерьез был задет ее словами. Вот такими они были, люди этого мира: слова ранили их, точно кинжалы. Видно, они еще не знали, что можно просто пропускать их мимо ушей. Или же наоборот, слишком хорошо знали то, что давно забыли в моем мире: каждое слово имеет свою цену.

— Добронега, — Ростислав вырос рядом с нами, точно из-под земли. — Пора. Малуш прибегал. Сказал, князь сюда собирается. Уходите мокрой тропкой.

Выдав это указание, он исчез за поворотом. Добронега быстро собрала все, что успела вынуть из корзины, шагнула прочь, потом резко остановилась и вернулась к клети. Протянув руку, она ласково убрала мокрые пряди со лба Альгидраса. И так этот жест не вязался с тем, что она говорила до этого, что у меня защипало в глазах. Я сглотнула, стараясь взять себя в руки.

— Да хранят тебя Боги, сынок, — прошептала она и быстро пошла прочь, дернув меня за рукав.

Я двинулась в сторону выхода, но поняла, что не могу уйти просто так.

— Я быстро, — шепнула я Доронеге и бросилась назад. Альгидрас уже сидел на полу по-турецки и смотрел вниз, то ли на мокрую солому, то ли на свои сцепленные руки.

Заметив движение, он поднял голову.

— Мне показалось, ты сказать что-то хотел, — зашептала я, сжав прутья клети изо всех сил, так, что сучок больно впился в ладонь.

На секунду в голову пришла глупая мысль, что в фильмах или романах герой в этот момент должен непременно стремительно вскочить, накрыть руки героини своими, прижаться лбом к прутьям, прошептать что-то очень важное, такое, от чего сердце должно заколотиться, как сумасшедшее. Хотя мое и так колотилось в горле — даже сглатывать в попытках остановить подступающие слезы было трудно. Альгидрас же, видимо, был плохим героем, или роман у нас был так себе, потому что он не сделал ничего из вышеперечисленного. Он чуть подался вперед и прошептал на грани слышимости:

— Вправду хотел. Передай княжичу, что на его обереге, том, что на кольчуге, на старокварском слова выбиты.

— Что? — опешила я, ожидая чего угодно, но не этого.

— На кварском. Это важно. Не забудь!

— Всемила! — с нажимом произнесла Добронега, вновь появившись из-за угла. — Поспеши!

— Иду! — ответила я, и обернулась к хванцу: — Я передам. Только ты же говорил, что тебе его любить не с чего. Тогда почему…

— Просто передай! — в отчаянии повторил Альгидрас. — Это важно!

Вот мужики!

— А как же ты? — прошептала я, потому что не произнести эту киношную фразу была просто не в силах.

— Я не умру, — быстро ответил он. — Про оберег скажи!

— Я скажу, но Миролюб… это ведь он всем рассказал. Больше некому!

— Неважно это уже. Слова мои передай.

— Да передам я! — отмахнулась я от него, как от навязчивой мухи. — Я помочь тебе могу?

— Можешь, — он быстро переместился к решетке, встав на колени, — уходи быстрее. Не только Радима — всю Свирь подведешь!

— А что будет с тобой?

— Да не умру я!

— Откуда ты…

— Уходи! — прошипел Альгидрас и с силой разжал мои пальцы, отталкивая мои руки прочь от прутьев.

«Вот тебе и герой», — вертелось у меня в голове, пока я неслась через двор, путаясь в юбке под осуждающими взглядами охраны.

— Вот девки! — прошипел синеглазый Ростислав, придавая мне ускорения довольно ощутимым толчком в спину. Калитка закрылась бесшумно, только засов тихо лязгнул позади.

Платье Добронеги мелькнуло за поворотом. Я бросилась за ней, свернув на узкую улочку, и почти сразу поняла, почему Ростислав назвал тропку мокрой. Мне удалось сдержать визг лишь невероятным усилием воли, когда ноги по щиколотку оказались в ледяной воде. Мы убегали от ворот тюрьмы по ручью. Замысел Ростислава был гениальным. Кому придет в голову искать здесь мать и сестру воеводы? C князем и его людьми мы разминулись.

Добронега за всю дорогу не проронила ни слова. Было видно, что ей претит необходимость прятаться в родном городе, хотя надо сказать, что пробиралась по узким улочкам она с обычным достоинством. Я сама не спешила затевать разговор, потому что в голове вертелась фраза про оберег на кварском. Почему Альгидрас хочет, чтобы Миролюб непременно об этом узнал? Ведь по всему выходит, что Миролюб его подставил. Вчера он сказал, что волен убить Альгидраса и не делает этого только потому, что не хочет выглядеть зверем в моих глазах. Насколько сказанное было правдой? Действительно не хотел? И уехал потому, что знал, что суд все равно будет, а сам он ничего не сможет сделать? Не хотел показывать слабость, потому что не мог пойти против отца? И все же, несмотря ни на что, Альгидрас хочет, чтобы Мироюб узнал об обереге.

Откуда у княжича земель, воюющих с кварами, кварский оберег? Миролюб сказал, что тот достался ему от дядьки и сам он думал, что это всего лишь узор. Мог ли дядька снять его с убитого квара? В мозгу тут же вспыхнула картинка, которую я уже видела: мальчик с иссиня-черными волосами смотрит осуждающе. Он очень молод — лет пятнадцать-шестнадцать. Как он погиб? Во многих ли боях успел поучаствовать, сколько трофеев захватил? Вдруг и правда пластина с надписью была трофеем? Вот только мальчик выглядел еще моложе Альгидраса и был княжеских кровей. С какого возраста его могли бросать в битвы? Похоже, единственный способ выяснить, как он погиб, — успокоиться и подумать о нем. Вдруг это все же сработает? Потому что спросить мне было не у кого. Я уже не была уверена, что Миролюб скажет правду. Я вообще уже ни в чем не была уверена.

Пока я стаскивала с себя промокшее и грязное до колен платье, меня очень волновал вопрос: был ли Радим среди людей князя и, если был, то защитит ли он теперь Альгидраса? Я притащила в покои Всемилы лохань с теплой водой и погрузила в нее заледеневшие ступни. Почему Альгидрас сказал, что он не погибнет? Откуда такая уверенность? Или же он просто меня так успокаивал?

Я собиралась глубоко вздохнуть, но вместо этого громко всхлипнула. Пришлось зажать рот ладонью, чтобы Доронега не услышала — дверь в покои осталась открытой, потому что я несла тяжелую лохань. Я закусила губу, чтобы не расплакаться. Он сказал, что выживет… Только вот формулировка получилась странной. Выживет — это же не значит не пострадает, верно?

Я вынула согревшиеся ноги, обтерла их полотенцем и босиком прошла к окну. Солнце по-прежнему нещадно палило. Забравшись с ногами на сундук, я обхватила колени и опустила на них подбородок. Нужно что-то придумать. Вот только что? Что было в том свитке на самом деле?

Добронега вошла бесшумно, и я невольно вскрикнула, когда она коснулась моего плеча.

— Испугалась? — спросила она, хотя ответ был очевиден.

— Не ожидала просто, — пробормотала я и попыталась улыбнуться. Получилось плохо, впрочем Добронега и сама не была расположена сиять улыбкой.

— Что происходит, дочка? — неожиданно спросила мать Радима, присаживаясь на край сундука и комкая в руках подол платья.

— Ты о чем? — я очень надеялась, что недоумение в моем голосе звучит натурально.

По-видимому зря, потому что Добронега прищурилась, разглядывая меня, точно видела впервые. Я напряглась, вдруг вспомнив, кто я на самом деле. Ведь, по большому счету, никто до сего момента на разглядывал меня, кроме Альгидраса. А что, если Добронега все сейчас поймет? Я старше, я другая… Я закусила губу, потому что почувствовала, что меня опять начинает трясти.

— Я про Олега спрашиваю, — вдруг произнесла Добронега.

— Что?

Меня точно ветром сдуло с сундука. Я сделала несколько шагов к кровати, резко развернулась, посмотрела на мать Радима, сцепила руки в замок, расцепила, расправила подол платья, с ужасом понимая, что веду себя как уличенная на месте преступления и ничего не могу с этим поделать.

— Что с Олегом? — нервно выпалила я, всем своим видом стараясь отмести малейшие подозрения. — Ну, кроме того, что он в клети…

Добронега поудобней устроилась на сундуке и, по-прежнему глядя мне в глаза, спросила:

— С Миролюбом, гляжу, добром поладили?

Я с облегчением выдохнула. Ну хоть тут врать не придется.

— Да. Он славный.

— Славный, — медленно проговорила Добронега. — Говорят, его воины тут конями всю дорогу истоптали, пока он с тобой прощался…

— Да, он заходил, — не имело смысла скрывать очевидное. — Попрощался, потом с Олегом переговорил и уехал.

— Олег, стало быть, тут же был?

— Да. Его Радим прислал. Он сперва за дом уйти хотел, но Миролюб попросил его остаться. Так что мы были втроем. И ничего… такого не было.

Добронега прищурилась, а потом негромко спросила:

— А до того было?

— Что было? — нервно спросила я, прекрасно понимая, о чем она.

— Целовал он тебя, обнимал? В этот раз он совсем другой. Раньше едва смотрел в твою сторону, а в этот раз… Я бы сказала, что дело к свадьбе, вот мочи терпеть уже и нет, да не тот человек Миролюб. Он выше простых утех. В строгости воспитан. А в этот раз видно, что осмелел.

Ну, вот и ответ на мой вопрос, какие отношения были у Всемилы с Миролюбом. Получается не любил он ее, но за мной-то ухаживает! Я в задумчивости закусила губу и даже вздрогнула, когда Добронега потребовала ответа:

— Что скажешь, дочка?

Ну, что я могла сказать? Только правду.

— Да, он… целовал меня несколько раз.

— Когда? — потребовала Добронега.

— Ну зачем тебе?

— Ответь! — неожиданно жестко произнесла мать Радима, и я застыла. — Я не из простого интереса спрашиваю.

— Один раз во время пира, во дворе. Потом здесь. Перед отъездом.

— Олег видел?

— Олег? При чем здесь он?

— Видел или нет?

— Да, сегодня он был во дворе.

— Что было потом?

— Потом они поговорили, и Миролюб уехал.

— Ссорились?

Я вспомнила их «танец с саблями».

— Не знаю. Я у Серого была. Не слышала толком.

Добронега резко согнулась, закрыв лицо руками. Я испуганно бросилась к ней, в очередной раз подумав, что так и не знаю, звала ли Всемила ее мамой, потому просто спросила:

— Тебе плохо?

— Из-за девки, — неразборчиво пробормотала Добронега в ладони. — Опять из-за юбки. Глупцы.

— Да о чем ты?! — я опустилась на колени перед матерью Радима, стараясь заглянуть ей в лицо. Та отняла руки и выпрямилась.

— Отец уже голову сложил из-за меня. И эти туда же!

— Подожди! Ты хочешь сказать, что…

— Миролюб уехал в Красно Дворище, а воин из его дружины остался здесь говорить от его имени. Говорит, Олег убил одного из их людей. Ночью, когда к тебе ходил. Этого воин не говорит, но кому надобно, знают. Он не только княжеского воина убил, получается, еще и тень на побратимство бросил.

— Какую тень, о чем ты?

— Мать-Рожаница, как же так! Что с ним было, отвечай? — Добронега вдруг резко схватила меня за запястье. Больное, между прочим, но похоже в этот момент это волновало ее меньше всего.

От неожиданности я уселась на пол. А как же болезнь Всемилы, а как же не волновать? Или она устроит мне разнос, а потом зелье вольет?