И оживут слова. Часть II Способина Наталья

— Без глупостей.

Миролюб примирительно поднял руки.

— Пока ты мне ответа не дал… — продолжать он не стал, все и так было понятно.

— Недолго только, — напутствовал Радим.

Миролюб поклонился Добронеге и пожелал спокойной ночи, пообещав довести меня до дому. Потом крепко обнял сестру и поблагодарил. Хлопнул по плечу Радима и уже у ворот оглянулся:

— Не отказывай Азару в щенке, Радим. Малой у него по осени ногу сломал. Охромел. А псы у вас вон какие. Будет мальчонку по зиме в санках катать.

Я сперва не поняла, о чем речь, а потом вспомнила молодого воина с повязкой на глазу, которому Миролюб задавал вопросы на площади. И, выходя за ворота, я подумала, что Миролюб все же невероятный: после такого тяжелого дня, разбираясь в куче собственных проблем, он не забыл о мимолетной просьбе и своем обещании одному из воинов. То, что он вообще помнил о несчастье в семье отдельно взятого воина даже не из его, а из отцовской дружины, делало его просто удивительным. Таким, каким и должен быть настоящий правитель. Вот потому его все так и любили. Потому его дружина позволяла себе зубоскалить и в то же время слушалась его беспрекословно и, совершенно очевидно, уважала.

Я думала обо всем этом, пока Миролюб осторожно притворял калитку, пока отходил в сторону, пропуская пожилую женщину, при этом одарив ее короткой улыбкой. Потом он осторожно взял меня за локоть и потянул по улице в сгустившихся сумерках. Миролюб не спешил заводить разговор, и я тоже молчала, вновь и вновь прокручивая в голове его появление на площади и то, как он встал на защиту Альгидраса. Недописанная книга постепенно превратилась в настоящую жизнь. Но если мыслить книжными категориями, то Миролюб определено был героем. Тем, в кого главная героиня непременно должна была бы влюбиться. Я покосилась на княжича и задалась вопросом: что же со мной не так? Почему я не чувствую к нему ничего, кроме огромной симпатии? Почему не дрожат колени, не пересыхает в горле? Почему я совсем не волнуюсь?

Миролюб перехватил мой взгляд и чуть улыбнулся самыми уголками губ, а потом спросил:

— Испугалась сегодня?

Я решила, что врать бессмысленно.

— Испугалась. За тебя, что погибнуть можешь, за Радима, что резня может начаться, и за Олега. Его едва не убили у того столба. Ты успел в последний момент.

— Не все так страшно было с Олегом, — ответил Миролюб, глядя под ноги. — Поправится. Да и Радиму ничего не грозило, — он покосился на меня: — Не стал бы отец в Свири войну начинать.

Я остановилась и внимательно посмотрела на Миролюба. Тот тоже остановился и ответил на мой взгляд. Лицо его было серьезным. А я снова удивилась. Он вот так просто и открыто обсуждал со мной то, что с женщинами здесь не обсуждали вообще. Он видел во мне человека! И доверял. Это заставляло и меня быть откровенной.

— За что князь ненавидит Радима? — отважилась я спросить.

Миролюб глубоко вздохнул, так что грудь под рубахой резко поднялась, а потом посмотрел мимо меня, точно не желая встречаться взглядом.

— Не Радима ненавидит отец.

— А кого?

— Мы с ним о том не говорили. Да и другие молчат. Пойдем, — с этими словами Миролюб потянул меня за локоть. — Злобу отец на прошлого воеводу Свири держал.

— На отца? — я едва не добавила «Радима», но вовремя спохватилась, напомнив себе, что тот был и Всемилиным, то есть моим, отцом.

Миролюб коротко кивнул.

— За что?

— А сама как думаешь? — вдруг спросил Миролюб. — Не верю, что за столько лет ничего не надумала.

Он криво усмехнулся и пнул попавшийся под ногу камешек. Тот со свистом рассек воздух и врезался в бревенчатую стену. За стеной тут же залаяла собака. Лай подхватили ее собратья по всей улице. Миролюб втянул голову в плечи и принялся озираться по сторонам. И не был он в эту минуту похож на сурового княжича, скорее на нашкодившего школьника, поэтому, стоило нашим взглядам встретиться, как мы, не удержавшись, рассмеялись.

Странно это было — смеяться после произошедшего. Впрочем, я вдруг подумала: «Кто я такая, чтобы менять законы этого мира? Это не удалось даже Альгидрасу, хотя он здесь и не совсем чужой. Так что просто стоит принимать все как есть».

— Я надумала, — посерьезнев, ответила я. — Мне всегда казалось, что князь… он… по-особому смотрит на… Добронегу.

Я не была уверена, что стоило это говорить. Но Миролюб относился ко мне не так, как другие, и я подумала, что ему все же можно доверять.

Миролюб скорчил непонятную гримасу.

— Вот и я надумал то же.

— Правда?

Он отрывисто кивнул.

— Я думала, мужчина придумает другую причину.

— Другие я тоже надумывал, но все не выходило.

Некоторое время мы шли в молчании.

— А что об этом думает твоя мать?

Миролюб передернул плечами.

— Вот уж не знаю. Никогда не спрашивал. Верно, о чем-то догадывается. Но отец никогда Добронегу ни словом, ни делом не обидел, потому это пустое все.

— Где уж пустое?! Чуть война не началась, — вздохнула я и, подумав, добавила: — Не может все быть только из-за этого. Еще что-то должно быть.

Миролюб посмотрел на меня долгим взглядом, и мне стало неуютно. Не перегнула ли я палку? Все же речь о его отце.

— Ну, как надумаешь что еще, скажи.

— А ты скажешь, как надумаешь?

Он улыбнулся:

— Тебе первой.

Вряд ли он говорил правду, но мне было лестно. У перекрестка мы остановились. Людей на улице уже почти не было, а те, что были, спешили по своим делам, впрочем, на княжича оглядывались — слишком много шума он наделал сегодня своим появлением. Он, казалось, вовсе не замечал всеобщего внимания, точно привык к нему с самого детства. А ведь, вероятно, вправду привык. Он же наследник князя. Да еще увечье это. Я вдруг почувствовала острую жалость к маленькому Миролюбу, которому приходилось не только оправляться от пережитого и учиться жить со своим увечьем, но еще и терпеть косые взгляды везде, куда бы он ни пошел. Это какой же силой духа надо было обладать, чтобы вырасти не в запуганного неврастеника, а в самодостаточного и уверенного в себе человека?

Миролюб кивнул на очередное приветствие и огляделся по сторонам.

Я тоже повертела головой, раздумывая, почему он так себя ведет. Сперва мне пришло в голову, что он осматривает окрестности на предмет свидетелей, потому что хочет меня, например, обнять. Но потом я поняла, что после разговора с Радимом он не просто не делал никаких попыток флиртовать, он вообще даже виду не подавал, что между нами когда-либо что-либо было.

— Сюда, кажется, — неуверенно произнес Миролюб и вопросительно посмотрел на меня.

— Куда, «сюда»? Что мы ищем?

Миролюб повернулся ко мне и смиренно произнес:

— Повиниться хочу. Не просто так тебя погулять отпросил. Помощь мне нужна.

— Что случилось? — тут же прошептала я.

— Ищу дом, где хванец живет. Прямо спросить не мог, а окольными путями только улицу вызнал.

— Э-э-э… — пробормотала я, лихорадочно пытаясь сориентироваться. За разговором я не следила за дорогой.

— Сюда! — наконец решила я, хотя, признаться, не была уверена. Вот Миролюб удивится, что я в знакомом с детства городе не ориентируюсь. — А на что он тебе?

— Поговорить, да и посмотреть, как он.

— Следующий дом, — с облегчением воскликнула я, увидев в желтоватом свете фонаря резьбу на воротах. Любопытно, что на самом деле привело Миролюба сюда? И удастся ли мне это выяснить?

Меж тем мы подошли к воротам. Миролюб остановился и оглядел деревянные створки, явно изучая рисунок в свете горящего у дома фонаря. По окончании осмотра Миролюб хмыкнул, словно что-то для себя решил. Мне было интересно, к каким выводам он пришел, но спросить я не успела — княжич уверенно постучал в ворота. А я-то думала, он сперва меня домой отведет.

Миролюб повернулся ко мне и серьезно спросил:

— Ты хочешь с ним увидеться?

— С кем? — у меня даже пересохло в горле от волнения. Уж на что на что, но на это я даже рассчитывать не могла.

— Да с хванцем, — досадливо откликнулся Миролюб, словно сетуя на мою недогадливость.

— А можно? Радим же запретил, — я внезапно оробела, растеряв всякий задор.

— Радим тебя ругать не будет. Если что, скажешь, что моя воля была. Да мы и ненадолго. Я подумал, что ты за него тревожишься, — вполголоса добавил он, в то время как за калиткой послышался звук отодвигаемого засова.

Ворота распахнулись, и перед нами предстала встревоженная Велена. Она куталась в теплую шаль и не спешила радоваться незваным гостям.

— Что надобно? — неприязненно спросила она, окинув княжича цепким взглядом. На меня она даже не посмотрела, словно Миролюб был один.

— Здравствуй, добрая женщина, — Миролюб учтиво поклонился, и я вдруг подумала, что он понятия не имеет, как зовут Велену. — Олега проведать хотели.

— Не в том он виде сейчас, чтобы гостей зазывать.

— Я знаю, Велена, — примирительно отозвался Миролюб, удивив меня осведомленностью. — Поговорить мне с ним надобно.

Велена несколько секунд размышляла, не торопясь впускать нас во двор. Потом все же решила, что держать княжича у ворот не самое верное решение, и медленно отступила в сторону.

Миролюб бросил на меня быстрый взгляд, точно спрашивая согласия, я кивнула, и мы проскользнули во двор, будто крадущиеся в ночи преступники. Я подумала, видел ли нас кто-то из свирцев, донесут ли Радиму? Но сейчас все это было неважно, потому что где-то там, за бревенчатыми стенами дома, который был вдвое меньше Радимова, находился израненный Альгидрас. И моя мечта хоть что-то узнать о нем, кажется, вот-вот должна была стать явью.

— Ты пойдешь со мной или обождешь здесь? — взгляд Миролюба был испытывающим, и в другой раз мне стало бы неуютно, но сейчас я просто подумала, что он снова дает мне выбор, и уверенно кивнула.

— Не утомляй его, княжич, — недовольно бросила Велена и отошла к собачьей будке, рядом с которой, низко пригнув голову, скалилась крупная собака. В моей памяти всплыла ее кличка: Ветка. Псина была вправду такой огромной, как мне показалось той злосчастной ночью. Велена что-то тихо сказала собаке, и та перестала скалиться. Только шерсть на загривке так и не опустилась.

Миролюб пообещал управиться быстро и ничем не побеспокоить хванца и потянул меня в дом. Я поднялась по ступеням, которые видела совсем недавно во сне. В сенях я уверенно повела Миролюба в комнату, где во сне Всемила разговаривала с Альгидрасом. В печи теплился огонь, несмотря на то, что на улице сегодня стояла жара. Миролюб поклонился печи и что-то негромко произнес.

На влажном полу стояла большая миска с окровавленными тряпками, и это поубавило мой пыл. Я остановилась у миски и поняла, что не могу сдвинуться с места. В мозгу стучало «он ранен!». Не знаю, почему я замерла, ведь сама же видела, во что превратил его спину кнут Борислава.

— Неужто она сама его лечит? — хмуро прошептал Миролюб, оглядывая комнату, где царил беспорядок: на столе валялись чистые тряпки, стояли глиняные миски, кувшины. То тут, то там была разлита вода. — Сильно же Радим осерчал.

Мы синхронно обернулись к двери, которая, очевидно, вела в покои. Миролюб осторожно ее толкнул, и мы оказались в маленькой комнате, где стояли сундук, лавка и узкая кровать. Альгидраса не было. Увидев вязание на подоконнике, я озвучила мысль:

— Это Веленины покои.

Миролюб согласно кивнул и немного растерянно оглядел комнату. Было видно, что ему нечасто приходилось бывать в маленьких домах, потому он слегка потерялся, впрочем почти сразу отыскал еще одну дверь, за которой, как мне показалось, должен был находиться чулан. Впрочем, моя догадка не оправдалась, потому что из-под неплотно прикрытой двери пробивалась полоска желтоватого света.

Миролюб осторожно открыл дверь и шагнул внутрь. Для этого ему пришлось согнуться почти пополам. Я вошла в комнату следом за Миролюбом и почти врезалась в его спину. Вероятно, эта комната вправду некогда служила чуланом. Впрочем, все для жизни здесь было. Кровать, сундук, лавка, даже маленькое окно. В комнате резко пахло какой-то мазью и немного кровью. Я рассматривала стены без единой завитушки, кованый фонарь на сундуке, жестяную кружку рядом с фонарем, снова, как и у клети, оттягивая момент, когда мне придется смотреть на Альгидраса.

— Олег, — шепотом позвал Миролюб, и я невольно вздрогнула, когда с кровати раздалось слабое:

— Кто?

— Это я… Миролюб, — тут же откликнулся Миролюб, а я перевела взгляд на кровать.

Альгидрас лежал на животе, отвернувшись к стене. Его спину укрывала чистая тряпица, на которой проступили розовые разводы.

— Ты один? — едва слышно спросил Альгидрас, и я бросила быстрый взгляд на Миролюба. Тот посмотрел в ответ неуверенно, но все же честно сказал:

— С сестрой воеводы.

После этих слов Альгидрас пошевелился и, сделав над собой усилие, повернул голову в нашу сторону. На белом, как мел, лице четко выделялись глаза, которые сейчас казались почти черными. На потрескавшихся губах засохла корка.

— Воды вот попей…

Я даже не заметила, как в руке Миролюба оказалась смоченная водой тряпица, которую он тут же поднес к губам Альгидраса. Тряпица коснулась иссохших губ, и Альгидрас благодарно закрыл глаза. Я сглотнула и посмотрела на Миролюба. Стоило ли приходить?

— Как ты, хванец? — шепотом спросил Миролюб, вновь отступая к стене.

— Жив, как видишь, — губы Альгидраса скривила усмешка. — Сестру воеводы на что привел? Мы не побратимы, как слышал. Негоже девке ночью одной по чужим домам…

Я возвела глаза к потолку. Миролюб покосился на меня, коротко улыбнувшись.

— Тревожилась она за тебя. А я дорогу к тебе найти не мог.

Альгидрас уперся руками в узкую койку и привстал, шумно втянув воздух сквозь зубы.

— Ну, куда скачешь? — Миролюб бросился к нему на помощь и по пути едва не снес с ног меня, что в такой комнатушке было неудивительно.

— Сам, — огрызнулся Альгидрас и неловко уселся на койку, болезненно морщась.

— Не нужно было вставать, — пробормотала я, не в силах оторвать взгляда от его груди, где свежий шрам, спускавшийся с плеча, встречался с полоской строго рубца. И он мне рассказывал, что он не воин?

Я с усилием отвела взгляд от шрамов и посмотрела в его глаза. Комнату освещал лишь фонарь, стоявший на сундуке у кровати, потому половина лица сидящего Альгидраса терялась в тени.

— Радим-то прийти дозволил? — серьезно спросил он и тут же, словно не ожидая от меня правдивого ответа, поднял взгляд на Миролюба.

Миролюб скорчил гримасу и потер лоб.

— Он пока не знает, — наконец честно ответил он.

Альгидрас какое-то время молчал, рассматривая Миролюба, точно что-то для себя решал, а потом негромко проговорил:

— Ты ее домой сведи, а потом приходи. Поговорить ведь хотел?

Миролюб покосился на меня, потом повернулся к Альгидрасу.

— Хотел. Только Велена на меня собаку спустит, если снова приду, — коротко улыбнулся он.

— Если у вас разговор не для моих ушей, я во дворе побуду, — подала голос я, даже не пытаясь скрыть обиду. Как до дома доведи, так сразу нужна, как слова передай, так тоже…

Кстати, о словах.

— Не успела я княжичу о его доспехе сказать, — сказала я, разворачиваясь к выходу.

— А что с доспехом? — быстро спросил Миролюб.

— А на нем надпись на старокварском, — будто здесь не было Альгидраса, ответила я.

— Что?

Я посмотрела на Миролюба, и меня встретил совершенно потрясенный взгляд. Княжич тут же развернулся всем корпусом к Альгидрасу и навис над ним:

— На каком, говоришь?

— На старокварском, — сказал Альгидрас, выпрямляясь, отчего влажная тряпица сползла с его спины, заставив хванца на миг зажмуриться. Я тут же бросилась к нему, отодвигая Миролюба, и подхватила край пахнущей мазью ткани.

— Вы разговор никак отложить не можете? — прошипела я Миролюбу, осторожно набрасывая ткань на исполосованную спину, отмечая про себя, что у вновь ссутулившегося от боли Альгидраса торчат позвонки, будто его не кормят.

— Я уезжаю на заре, — в голосе Миролюба послышалось некое подобие вины, хотя лично я сомневалась, что ему вправду жалко хванца.

Я бросила на княжича еще один сердитый взгляд, но он не заметил, пристально глядя на макушку согнувшегося Альгидраса. И мне снова не понравился этот взгляд.

— Может, тебе снадобья какие нужны? — спросил Миролюб.

— Есть все, — ответил Альгидрас, стараясь отдышаться. — Через пару дней уже подживет.

Лично я в этом сильно сомневалась. Миролюб, вероятно, тоже. Но что изменилось бы, если бы мы сейчас хором опровергли оптимистичное заявление хванца?

Альгидрас осторожно выпрямился, и я с состраданием заметила, что его слегка потряхивает. Я надеялась, что просто от боли, а не оттого, что у него начинается жар. Тонкие бледные пальцы теребили штанину на колене, а сам Альгидрас упорно не поднимал голову. Я смотрела на выступавший позвонок на его шее, и мне жутко хотелось сделать хоть что-то, чтобы он перестал так страдать. А потом я почувствовала на себе взгляд Миролюба и резко вскинула голову. Он смотрел так, будто все давно понял, и я снова вспомнила слова Добронеги о том, что княжич хорош и добр, пока его добро не трогают. Я постаралась справиться с лицом, чтобы не выглядеть так сочувствующе. Впрочем, вряд ли это смогло бы переубедить Миролюба, однако вслух он не сказал ничего, так что я снова, в который раз, почувствовала себя виноватой, а еще в голове всплыла мысль о том, что помолвка теперь под вопросом и, возможно, мне самой придется решать судьбу наших с Миролюбом отношений. От этого что-то тревожно сжалось в груди.

— Хванец, если у тебя силы есть, расскажи про доспех. Да мы пойдем. Мы вправду только справиться зашли.

Альгидрас чуть тряхнул головой, убрал волосы с лица и поднял голову:

— На пластине дядьки твоего слова на старокварском, — повторил Альгидрас то, что я уже сказала и без него.

— Откуда они?

— А вот то у отца своего спроси.

— Но домыслы у тебя есть?

Кажется, в эту минуту обо мне напрочь забыли. Альгидрас с Миролюбом смотрели друг на друга, не отрываясь. Альгидрас медленно кивнул.

— Эти слова… древний уговор со Святыней.

— С какой?

— А вот этого я не знаю, княжич. На острове хванов хранился Священный Шар. Для него совершали обряды. Он хранил род. Слова «да не перервется род» — слова договора.

— Но хваны погибли, — Миролюб, прищурившись, прислонился спиной к стене, настраиваясь на долгий разговор. — Прости, Олег. Я понять хочу.

— Погибли, — медленно кивнул Альгидрас, — потому что она не хранила всех — лишь род старосты. Они погибли, но род не прервался. Я выжил.

— Как? Выжил как?

Я покосилась на Миролюба, злясь на его неуместное любопытство. Вваливаться к полуживому человеку и выспрашивать, как погибла вся его родня — это, по-моему, было верхом бестактности. Однако никто из них не обращал внимания на такие мелочи.

— Они взяли меня в обряд.

Миролюб выдохнул и нервно убрал с лица упавшую прядь.

— Ты был в обряде, хванец?

По его тону я поняла, что с Альгидрасом там случилось что-то страшное. Я бросила быстрый взгляд на хванца. По его лицу было невозможно что-либо понять. Он был все так же бледен, на лбу блестели капельки пота, влажные волосы в беспорядке падали на лицо, мешая ему смотреть на Миролюба. Однако он не спешил их убирать, равно как и отвечать на вопрос, который, похоже, не требовал ответа.

— Ты прошел обряд до конца? — все тем же странным голосом спросил Миролюб и покосился на меня. Мне даже не пришлось притворяться испуганной — я и так в ужасе переводила взгляд с одного мужчины на другого. Миролюб выглядел так, будто был близок к тому, чтобы схватить меня в охапку и опрометью броситься прочь из этого дома — столько тревоги было в зеленых глазах. Однако, когда Альгидрас заговорил, он просто перевел на него взгляд и остался стоять, прижимаясь спиной к стене.

— Прошел, княжич. И выжил, как видишь, — взгляд Альгидраса был тяжелым. — Я не мог умереть. Святыня хранила.

— Так это не сказки? — в голосе Миролюба слышалось недоверие. — Если хранит, так и от стрелы не погибнешь?

— Коль нужен ей, не погибнешь.

Миролюб пожевал губу, словно размышляя.

— Так то хванская Святыня. А ты сказал, что те же слова на моей пластине да на кварском. Что это значит?

Альгидрас медленно покачал головой:

— Я не могу знать точно, княжич. Это лишь догадка. Но по всему выходит, что того, кто носит эту пластину, хранит Святыня.

— Но почему на кварском?

— Видно, Святыня кварская.

— Думай, что мелешь!

Мне показалось, что Миролюб отшатнулся бы, если бы не стена. — Ты обвиняешь меня в том, что у меня уговор с кварами и Святыня их меня от стрел бережет?

Я впервые видела Миролюба в такой ярости. Сегодняшнее холодное бешенство на площади нельзя было сравнить с той ненавистью, которая полыхала в его взгляде сейчас.

— То-то они меня хранят! Так, что часть меня на память той Святыне отдали! — зло выплюнул он.

Я попыталась слиться со стеной, отчаянно жалея, что не ушла из комнаты, когда у меня еще была такая возможность. Этот разговор явно не предназначался для посторонних ушей.

— Я ни в чем не обвиняю тебя, княжич, — устало произнес Альгидрас. — Лишь говорю, что твой дядька носил пластину с заговором.

— И умер!

— Значит, перестал быть нужен Святыне. Дядька умер, но род не прервался. Есть ты. И то, что тебя мальцом не всего забрали, а часть, — ее заслуга.

Миролюб зло выдохнул и потряс головой.

— Это лишь догадки, хванец. Как точно узнать?

— Должны быть свитки. Вспомни, не видел ли ты где такие же письмена?

Мне показалось, что после этих слов Миролюб замешкался, всего на секунду, но все же. Я бросила быстрый взгляд на Альгидраса, чтобы понять, заметил ли он эту заминку, но Альгидрас смотрел в пол и пропустил то, как на миг сузились глаза княжича, а потом Миролюб спросил:

— А ты откуда старокварский знаешь?

— Я — тот, кто ведает, княжич. Младший сын, которому передают знания в роду.

— Но почему кварский?

Альгидрас усмехнулся.

— Не только. Я много языков знаю. А кварский и хванский похожи.

Я вновь внимательно посмотрела на Альгидраса. Хванский язык не был похож ни на один из слышанных мною ранее. И если они схожи с кварским, то это может означать, что оба эти языка принадлежат к одной языковой группе. И значит, когда-то вполне могли быть вообще одним языком, на котором говорил один народ. Я мысленно поставила себе галочку попытаться выяснить подробнее историю хотя бы хванов, коль уж желающих рассказать про кваров здесь немного.

Миролюб вновь пожевал губу, бросил на Альгидраса еще один сочувствующий взгляд и медленно проговорил:

— Как оправишься, в Каменицу поезжай, хванец. Будут тебе свитки.

Альгидрас вскинул голову так резко, что я невольно поморщилась. Влажная тряпица вновь соскользнула с напряженных плеч, однако хванец даже не заметил.

— У тебя свитки есть? На старокварском?

Альгидрас осторожно встал, придерживаясь рукой за стену. Мой взгляд зацепился за кожаный шнурок на его шее. Я тут же вспомнила свое любопытство в нашу первую встречу, когда я задалась вопросом, что же висит на шнурке, уходящем за ворот рубахи. И вот теперь я могла рассмотреть небольшую резную бусину, кажется, похожую на те, что Альгидрас подарил Злате. В тусклом свете невозможно было рассмотреть нормально. Альгидрас покачнулся, бусина мотнулась из стороны в сторону, и я очнулась. Первым моим желанием было броситься к хванцу и поддержать. И я почти сделала движение навстречу, только вдруг смутилась от того, что он неодет, а я собираюсь за него хвататься, тем более на глазах у Миролюба. К тому же сам Миролюб по-прежнему стоял у стены и не делал попыток подхватить раненого.

Я замерла и осмелилась поднять взгляд на Альгидраса. Между нами было меньше полуметра. В дрожащем свете лампы Альгидрас в упор смотрел на княжича, точно взял того на прицел. Тишину нарушало лишь его сорванное дыхание. И в этот миг я вдруг поняла, что меня едва не смывает волной нервной надежды. И она совсем не моя.

Отвечай, княжич! — произнес Альгидрас таким тоном, словно выше него тут никого по рангу не было.

Я затаила дыхание и посмотрела на Миролюба, которого, по-моему, даже не позабавил приказной тон Альгидраса. Он смотрел на хванца серьезно. Почувствовав мой взгляд, Миролюб покосился на меня и тут же быстро ответил:

— Чего у меня только нет, хванец. Приезжай. Все покажу.

Ну, не могла же я всерьез рассчитывать, что кто-то начнет открывать тайны при мне? Я и так, признаться, была сильно удивлена, что эти двое наговорили уже столько всего, что не предназначалось для посторонних ушей. Неужели они оба настолько мне доверяют? Или же Миролюб прикопает меня в ближайшей рощице? Я нервно усмехнулась и покосилась на Альгидраса, встретив такой же вороватый взгляд. Миролюб кашлянул, и Альгидрас перевел на него взгляд, явно говоривший, что нам с княжичем пора бы и честь знать.

— Ну, поправляйся, хванец. Я до рассвета еще в Свири. Коль надо будет чего… Хотя… — перебил он сам себя, — не Велену же ты ко мне пошлешь? Хочешь, на заре к тебе загляну?

— Не стоит, княжич. Радим осерчает. Ты и так набаламутил тут сегодня. Не стоит на глазах у всей Свири еще и к бывшему воеводиному побратиму бегать.

Я вздрогнула от этих слов, Альгидрас же сказал их совсем спокойно. Я больше не чувствовала никаких эмоций. То, что он мог хорошо себя контролировать в таком состоянии, представлялось мне маловероятным. Значит, он вправду ничего не чувствовал на этот счет. Мне бы его умение так быстро расставаться с привязанностями. Миролюб меж тем согласно кивнул:

— Твоя правда. И так я сегодня…

Мне показалось, что Альгидрас что-то хотел спросить, но, бросив на меня взгляд, передумал. Мне надоели эти переглядывания, и я негромко сказала Миролюбу:

— Я во дворе тебя ждать буду, — и добавила уже глядя на хванца: — Поправляйся. В гости ходить не обещаю.

Он выдавил из себя подобие улыбки:

— Куда уж теперь ко мне в гости. Разве что с кем из семьи.

Краем глаза я видела, что Миролюб демонстративно изучает потолок, делая вид, что его здесь нет. Это меня отрезвило, и я, бросив последний взгляд на хванца, быстро вышла из комнаты.

На крыльце я столкнулась с Веленой. Старая женщина сидела на верхней ступени и перебирала какие-то травы в тусклом свете кованой лампы.

— Помочь? — спросила я, хотя понятия не имела, что нужно делать. Просто вид сгорбленной старушечьей фигурки не мог оставить меня равнодушной, к тому же очень хотелось выкинуть из головы то, что я увидела в этом доме.

Велена медленно обернулась ко мне, точно пытаясь удостовериться, что это и вправду сестра воеводы, как будто у Альгидраса там вереница посетителей за день прошла, а потом только усмехнулась:

— Да нешто ты тут поможешь? Твои ж ручки окромя иголки ничего и не держали.

В ее словах слышалась неприкрытая издевка, и я вновь вспомнила, что Всемила — отнюдь не всеобщая любимица. В семье это легко забывалось.

Я обошла Велену и быстро спустилась по ступеням, пересекла темный двор и остановилась у калитки. Я не собиралась выходить на улицу, потому что мне было банально страшно, но и стоять рядом с этой женщиной мне не хотелось. Пусть она хоть трижды любит Альгидраса… Ветка, к счастью, была привязана коротко и могла только скалиться, глядя на меня.

Мои мысли вернулись к хванцу, пока я рассматривала смутные очертания резьбы на балке над воротами. Почему-то я не чувствовала жалости к нему — нет. Вероятно, все это придет потом. Пока же все происходившее казалось мне каким-то сном. Особенно поединок и смерть Златана. Вероятно, мой мозг, если уж решил считать случившееся выдумкой, то записал сюда сразу весь день от начала и до конца. Мне еще даже не верилось, что Альгидрас вправду разорвал побратимство, потому что представить их с Радимом друг без друга я просто не могла.

— Ты бы не ходила сюда больше, девонька, — нарушила тишину Велена. — Не рады тебе здесь. Я уж о том молчу, что срам это — по ночам с молодцами по чужим дворам ходить.

Приехали. Она меня еще и жизни сейчас поучит.

— Княжич попросил проводить его к побратиму воеводы, — спокойно ответила я, хотя внутри все клокотало от злости. Только нотаций мне не хватало.

— Бывшему побратиму, Всемила. И ты о том не хуже меня знаешь. Воевода даже не справился о нем. Даже Добронега не зашла.

Я нахмурилась. А ведь правда. Мы все время были с Добронегой вместе. Почему она даже не проведала Альгидраса? Он же ранен! Или, что бы она тут не говорила, каждый сам за себя?! И раз сын запретил, то и она ничего не станет делать? А что если он умрет? В этом мире не существует антибиотиков! Как Добронега будет с этим жить? А Радим?

Я почувствовала, как внутри все сжалось. А как с этим буду жить я? Я решительно развернулась и почти бегом бросилась к крыльцу. Плевать мне на все!

— Никто тебе не указ, да? — недобро произнесла Велена и медленно поднялась, всем своим видом показывая, что уходить с дороги она не собирается.

— Мне слова передать надобно, забыла я, пока они с княжичем говорили, — соврала я, и Велена после небольшой заминки отступила к перилам. Я взбежала по крыльцу и в темных сенях буквально налетела на Миролюба, схватившись за его руки чуть повыше локтей. От неожиданности я коротко взвизгнула, он же что-то пробормотал, видно я его тоже испугала, и хрипло спросил: