И оживут слова. Часть II Способина Наталья

— Ну, куда летишь? Что стряслось?

— Меня Велена бранила, — пожаловалась я. — Вот я и пошла обратно.

Я почти не врала. К тому же верила в то, что Миролюб ничего не скажет пожилой женщине, в чей дом он так бесцеремонно ворвался на ночь глядя.

— Ну, со мной, глядишь, бранить не будет, пойдем.

Миролюб чуть шевельнул левой рукой, высвобождаясь. Под моими пальцами скользнули напряженные мышцы и мягкая складка подвернутого рукава. Ожидаемо и все равно неожиданно. Я не смогла удержаться и вздрогнула. Правое плечо Миролюба, которое я все еще сжимала, ощутимо напряглось, и над моей головой раздался негромкий голос:

— Что? Испугал тебя сегодня суженый без рубахи-то?

Я замотала головой, но он не поверил.

— Да я понимаю все. Порой и сам себе противен.

Голос Миролюба звучал ровно и отстраненно, и именно это говорило о том, насколько эта тема для него болезненна.

— Ну что ты выдумываешь?! — горячо воскликнула я, выпуская его плечо и отступая на шаг. Скудный свет от уличного фонаря едва проникал в сени через распахнутую дверь, поэтому мне с трудом удавалось различить лицо Миролюба.

— Не смей так о себе говорить! Ты ведь сам знаешь, какой ты красивый.

И в эту минуту я даже не врала.

— Без рубахи-то? — усмехнулся Миролюб.

— И без рубахи тоже. А рука болит? — не удержалась я от вопроса.

Миролюб кашлянул:

— К непогоде. Да еще чешется ночами, будто есть она до сих пор. Хотя я уж и не помню, как это — с двумя.

— Мне очень жаль, — пробормотала я, ничуть не покривив душой. А в мозгу снова всплыл мой персональный кошмар. Если бы не я…

— Пустяки, — неловко отмахнулся Миролюб.

Мы оба замолчали, как по команде. А я подумала, что Велена со стороны думает невесть что. Ведь мы шепчемся тут впотьмах. Миролюб, вероятно, подумал о том же, потому что слегка подтолкнул меня к выходу, сжав мое плечо.

— Пора нам.

Я набрала полную грудь воздуха, вспомнив о том, зачем я вернулась.

— Миролюб, я… Олегу еще пару слов сказать хотела. Узнать, не нужна ли мазь какая, — сбивчиво залепетала я, стараясь понять выражение его лица. — Велена со мной и говорить не станет. Хочешь, вместе вернемся? — закончила я, понимая, что должна увидеть Альгидраса хотя бы так. Пусть даже при Миролюбе.

Миролюб несколько секунд молчал, и я уже успела пожалеть о своих словах, впрочем, отступать было поздно. Наконец княжич пошевелился и негромко произнес.

— Здесь обожду. Только ты… недолго. Утомили мы его.

Мне показалось, что Миролюб хотел озвучить совершенно другую причину, но я не стала уточнять. Ни к чему испытывать судьбу.

— Спасибо тебе. Я скоро, — пробормотала я и быстро направилась в сторону чулана.

Перед тем, как отворить дверь, я все же постучала. Вряд ли это было так уж необходимо, но мне было спокойнее. Ответа не последовало, и я открыла дверь, чтобы тут же наткнуться на внимательный взгляд. Альгидрас сидел на кровати, крепко держась за ее край. Я запоздало подумала, что мы его действительно утомили, поэтому быстро произнесла:

— Я ненадолго. Просто спросить хотела, не нужно ли тебе чего. Мази, может, или…

— Княжич где? — его голос прозвучал непривычно хрипло.

— В сенях дожидается.

— Зачем одна пришла? Весь ум растеряла?

— Не надо так. Я хочу помочь.

— Да когда же ты поймешь, что самая главная твоя помощь — не лезть, куда не просят?!

Я могла бы сказать, что если бы я никуда не лезла, то Радима уже бы не было в живых. Впрочем, если бы не я, то и сегодняшнего кошмара бы не случилось, поэтому я просто закусила губу и какое-то время молча его разглядывала. Он смотрел на меня безо всякого выражения, на глаза ему падала влажная прядь, но он не сделал ни одного движения, чтобы ее убрать. То ли она ему не так уж и мешала, то ли он просто не мог выпустить из рук край кровати, боясь упасть.

— Сильно болит? — наконец спросила я.

— Не сильнее, чем должно.

Ну вот как с ним быть? Я посмотрела на его плечи. На левое заходил вздувшийся рубец, пересекая острую ключицу. Еще один виднелся на шее, правый бицепс был исчерчен темной полосой. Да он же не то что сидеть, он наверняка в сознании-то одним упрямством держится. Глупый мальчишка! Мое сердце рванулось от жалости. Если бы я могла хоть как-то облегчить его страдания.

— Альгидрас, послушай, — я присела на корточки перед кроватью и осторожно коснулась его колена. Острое, мальчишеское, оно чуть дрогнуло под моей ладонью. — Не злись и не упрямься. Здесь любая царапина может быть смертельной. Хочешь, я завтра передам мазь? Найду с кем. Обещаю. Да хотя бы Миролюба попрошу, чтобы он через своего воина передал.

Альгидрас теперь смотрел на меня сверху вниз, неровно дыша и то и дело облизывая пересохшие губы.

Едва я подумала, что нужно предложить ему попить, чтобы ему самому не пришлось тянуться, как после слов о Миролюбе он усмехнулся так резко, что после этого вздрогнул всем телом.

— Да издеваешься ты, что ли? — прошептал он, зажмуриваясь. — Ты думай хоть чуть-чуть! Миролюб — жених твой. А мы с воеводой больше не побратимы. То, что ты сейчас со мной одна, да еще и его о том попросила… Да у меня даже слов на тебя нет.

Ну что опять за проблема? Мы ведь ничего плохого не делаем. Что у них за пунктик такой, а?

— Да что вы все заладили?! — воскликнула я. — Ты ранен! Я просто хочу помочь. О каком сраме вы тут твердите, Альгидрас?

Он посмотрел на меня, и я не выдержала, отвела взгляд, тут же смутившись, потому что перед глазами оказалась обнаженная кожа, пересеченная рваным, словно выцветшим шрамом. Как раз под грудью слева, где сердце. Выше был такой же шрам у ключицы, только чуть поменьше.

— Откуда эти шрамы? — спросила я, чтобы скрыть смущение.

— От кварского обряда, — раздалось над головой. — И вот сейчас ты должна была испугаться.

— Я ничего не знаю об этом обряде, потому и пугаться мне нечего. Хотя видела, что Миролюб насторожился.

— Насторожился? Княжич испугался! И любой бы испугался. Ты даже не понимаешь, что это значит. Со мной даже рядом быть теперь нельзя! — хрипло закончил он.

Он был прав — я не понимала. Но я очень сомневалась, что знание о том, что он побывал в кварском обряде, заставило бы мое сердце стучать ровнее при взгляде на него или бы вовсе заставило не думать о нем. Я снова подняла взгляд к лицу Альгидраса. Он выглядел совсем паршиво: дыхание было рваным, а лицо блестело от испарины. И я вдруг некстати подумала, что это очень странный мир, потому что мои эмоции здесь совершенно не похожи на те, что я испытывала в своей прошлой жизни. Никогда мое сердце не колотилось вот так и дыхание не перехватывало, и колени не дрожали. «Это и есть любовь, да? Вот такая, что хочется задохнуться от нежности и страха за него? Я не уверена, что мне это нужно», — подумала я. Впрочем, что-то тут же отозвалось глухим: «Нужно. Ты просто умрешь без этого». И было что-то совсем уж мистическое в этом неуместном внутреннем диалоге.

— Я не буду тебя больше утомлять, — прошептала я, вставая на ноги. — Ты… поправляйся, пожалуйста. Если что-то нужно…

Все то время, что я вставала, взгляд Альгидраса не отрывался от моих глаз, и снова что-то мистическое было в том, как его непривычно темные в скудном освещении глаза следили за мной. Он смотрел сейчас снизу вверх, словно хотел о чем-то спросить или же что-то сказать, или попросить остаться. Я вздрогнула, осознав, что снова перехватила тень его эмоций.

Он моргнул, разрывая контакт, и прошептал:

— Ты… иди. Я… правда устал.

Вот, значит, как работает все в этом мире — и в Свири, и в том — большом и уже почти ненастоящем, — эмоции кричат об одном, вслух же произносится совсем другое.

— Конечно, — приняла я старые, как мир, правила игры. — Ты… держись, ладно?

Вот сейчас я уйду, а он останется. Радим приставит ко мне охрану, и я больше не выйду за ворота, потому что кто-то пытался меня убить. Альгидраса тоже явно пытались убить, но пока воеводу это не волнует. Я не знала, надолго ли, но вполне возможно, что убийцам этого хватит. Миролюб — наша последняя надежда на хоть какую-то защиту — на заре уезжает и, как он сам говорит, понятия не имеет, когда вернется. Дурацкая мысль, что эта наша встреча может быть последней, заставила меня протянуть руку и неуверенно коснуться влажной пряди, убирая ее с его лица. Альгидрас медленно моргнул, словно успел впасть в транс, и закрыл глаза, отгораживаясь от всего, снимая с себя всякую ответственность за происходящее. И я вдруг поняла, что ему на самом деле очень-очень плохо, раз уж он перестал меня воспитывать и одергивать, а позволяет делать все, что хочется. Я провела рукой по его волосам, почувствовав, как мое сердце понеслось вскачь, хотя до этого казалось, что быстрее биться оно уже не сможет. Для названия чувства, которое охватило меня в этот момент, больше всего подходило «мучительная нежность». Я прочертила линию по его виску, по скуле, по шее, а потом, оторвав пальцы от кожи, провела ими над бордовой полоской свежего шрама, и легонько коснулась плеча. Его кожа была влажной и горячей, а еще неожиданно нежной. Я с усилием отняла руку, понимая, что не имею права задерживать ее дольше.

— Все будет хорошо, — зачем-то прошептала я и быстро поцеловала юношу в висок.

Когда я отстранялась, мне показалось, что Альгидрас сделал ответное движение, пытаясь удержать контакт. Впрочем, возможно, мне это просто показалось. Ведь ему и вправду было очень плохо.

Я быстро вышла, аккуратно притворив дверь, думая о том, что я понятия не имею, сколько я там пробыла. Мне казалось, вечность. Дойдя до сеней, я почувствовала, что комок в горле все никак не исчезает. Да что же это такое? Я попробовала сглотнуть, потом помахала ладонью перед лицом, однако, к моему ужасу, это не помогло. Кажется, все слезы, которые так и не выплакались сегодня до конца, разом попросились наружу. Я зажала рот ладонью, пытаясь сдержать всхлип, но у меня ничего не вышло. Рядом как из-под земли вырос Миролюб. Он быстро перехватил мою руку, отвел от лица, и мои рыдания прорвались наружу. Миролюб несколько секунд всматривался в мое лицо в полутьме сеней, а потом прошептал напряженно:

— Обидел он тебя?

Я разрыдалась еще сильнее, понимая, что это наверняка слышат и Велена, и Альгидрас. Миролюб чуть дернул меня за руку, вынуждая ответить. Я изо всех сил замотала головой и выдавила сквозь рыдания:

— Нет. Я… испугалась. За него, за тебя. Я…

Миролюб не дал мне договорить, быстро прижав к себе. Он гладил меня по волосам и бормотал что-то про то, что все хорошо, что все наладится и поправится мой хванец и будет лучше прежнего. И я бы возразила, что он совсем не мой хванец, да только рыдания все не прекращались, а еще что-то в глубине души было полностью согласно с этим определением. Он — мой. И все.

Не знаю, сколько времени я заливала рубаху Миролюба слезами, но ему явно пора было присваивать звание героя. Он вытерпел мою истерику стоически, ни словом не упрекнув. Когда я прорыдалась, он вывел меня во двор, усадил на ступени и попросил у застывшей на крыльце Велены кружку воды. Впрочем, сам же за ней сходил, сказав Велене не беспокоиться, у него, мол, ноги молодые. Я боялась поднять глаза на Велену, смотревшую на меня в молчании. Наконец Миролюб вернулся с водой, я сделала пару глотков, умылась, хотела привычно вытереться рукавом, но не успела: Миролюб размотал свой подвернутый рукав и деловито утер мое лицо, точно я была ребенком. В очередной раз меня кольнула мысль о том, что я не заслуживаю его хорошего отношения. Впрочем, я уже не могла этого изменить и с горечью сознавала, что не уверена, смогу ли в будущем, хотя прекрасно понимала, что Миролюб — друг и суженный был просто находкой, а вот Миролюб — враг… Я невольно вздрогнула. Мне не хотелось бы проверять, каким он может быть врагом.

Я взяла себя в руки, и мы распрощались с Веленой. Точнее распрощались они с Миролюбом, я же и рта не раскрыла, потому что мне все еще было невыносимо стыдно. На обратном пути Миролюб не спешил заводить разговор, Я тоже молчала, думая о том, что к страху за Альгидраса примешивается паршивое ощущение, что я обманываю Миролюба. Наконец я не выдержала.

— Ты надолго в Дворище?

Миролюб сбился с шага, словно мой вопрос вырвал его из глубокой задумчивости.

— Не знаю. Как князь велит. Пока условились на двух-трех днях.

— И два дня пути?

Он кивнул.

— И ты сегодня проскакал полпути один?

— Дружина была, но там дерево повалило. Они оcтановились убрать, я не стал дожидаться.

— А если бы это была ловушка?

Он повернулся ко мне всем корпусом, и я запнулась на полуслове. Кто меня тянул за язык? Есть ли тут такое понятие? Однако Миролюб лишь усмехнулся:

— Ишь ты, нахваталась. Не бойся. Мой конь врага за версту чует. А я чую его. Не попасть мне в ловушку.

Его самонадеянность напомнила мне о словах Альгидраса.

— Ты веришь в то, что Святыня тебя хранит?

Он ответил не сразу. Некоторое время молча смотрел под ноги, пиная попадавшиеся на дороге камешки, впрочем без злобы, а скорее в задумчивости.

— Не знаю. Хванец верит. А я… я хванам верю, знаешь. Вот как твой отец меня нашел со слов старого хванца, так я им и верю. Так что, раз Олег говорит, что хранит, да будет так. Пусть хранит. Она — меня. Я — княжество. Устал я, ясно солнышко, — вдруг сказал Миролюб. — Жуть как устал. От войны этой, от кваров проклятых. И коль смогу мир в наши земли вернуть, так любой Святыне поверю.

Я посмотрела на Миролюба, удивленная его откровенности и тому, сколько страсти было в его голосе. А ведь будущее княжества в его руках, не в княжеских. И как знать, вдруг он будет тем, кто закончит эту нелепую войну? А еще мне в голову пришли мысли из детства. Каждый раз, читая о личности, переломившей ход истории, я гадала, каким был этот человек. Портреты обычно рисовали героя суровым, хмурым, чаще всего некрасивым. И мне всегда было жутко интересно заглянуть за завесу времени и хоть одним глазком увидеть легендарную фигуру. И вот сейчас, глядя на Миролюба, я вдруг поняла, что жизнь дала мне шанс увидеть все своими глазами. Человек, шедший рядом со мной, не был ни суровым, ни хмурым и уж точно не был некрасивым. Он был грустным и безгранично усталым. И я поняла, что он не лукавил, когда говорил, что устал от этой войны.

— Скоро все закончится, — непонятно зачем сказала я, и сама вздрогнула от своих слов, потому что, стоило мне их произнести, как свирские сумерки на миг качнулись перед глазами, и реальности вновь смешались. Я потрясла головой, отгоняя морок. Вхглянув на Миролюба, я увидела, что он остановился и смотрит на меня так, как не смотрел никогда до этого, словно на кого-то незнакомого.

— Отчего ты так сказала?

— Как? — шепотом спросила я.

— Что все закончится вскоре, — тоже прошептал он.

— Не знаю, — честно ответила я. — Мне просто хочется верить, что скоро квары сгинут и будет мир.

Миролюб еще несколько секунд смотрел на меня, потом улыбнулся одними уголками губ.

— Будет, ясно солнышко. Будет мир, — ответил он. — Идем. И так мне головы не сносить, что полночи гуляем.

Я прибавила шагу, гадая, померещился ли мне его странный взгляд после этого безумного дня или же нет. Больше Миролюб не проронил ни слова. Я чувствовала, что все разладилось после моего невесть откуда взявшегося пророчества. И хоть Миролюб сделал вид, что это все глупый бабский лепет, я чувствовала, что он всерьез задумался. Интересно, а что лично он думает о Прядущих, да и вообще о возможности влиять на чью-то судьбу? Почему-то он казался мне на редкость здравомыслящим и лишенным предрассудков. Вон и с хванцем общается вопреки неприязни отца, и над легендами подшучивает. Впрочем, услышав про обряд, аж позеленел. Да и на суд Божий сегодня вышел. То есть все-таки верит? Вот как их поймешь? Спросить бы напрямую, но что-то мне подсказывало, что я не должна так поступать. Он, конечно, мне симпатизирует, но это все как началось, так и закончится в любую минуту.

Мы дошли довольно быстро, я даже успела запыхаться, потому что Миролюб развил просто крейсерскую скорость. Вероятно, он торопился побыстрее сдать меня родне, потому что отпрашивал ненадолго. При этом ничего романтического в нашей прогулке под луной не было вовсе. Впрочем, как и самой луны. Небо сегодня было затянуто облаками. Мне даже казалось, что с минуты на минуту пойдет дождь.

— А если дождь пойдет, ты все равно поутру выедешь? — спросила я почти у самых ворот.

Почему-то мне хотелось продемонстрировать Миролюбу хоть какое-то подобие участия в его жизни. Княжич чуть сбавил шаг, на миг задумался, словно вопрос не сразу до него дошел, а потом просто кивнул, и я поняла, что вновь вырвала его из каких-то своих мыслей. Но он тут же перестроился. Осмотрел меня с ног до головы и спросил невпопад:

— Замерзла?

Признаться, я уже начала подмерзать, но храбро помотала головой.

— Слушай, — вдруг произнес Миролюб, беря меня за локоть и понижая голос, хотя на улице никого не было, — о том, что было сегодня, — никому. Ни про свитки, ни про обряды. Поняла? Не шучу.

В его голосе не было угрозы, скорее предупреждение, но я невольно поежилась, мигом вспомнив княжича перед боем на поляне. Да и после боя тоже.

— Ты мог бы и не говорить. Я никому не скажу. Да меня и не слушает тут никто, кроме тебя и хванца, — добавила я непонятно зачем. То ли пожаловалась, то ли поделилась.

Миролюб нахмурился и открыл рот, словно хотел что-то сказать, а потом помотал головой и выпустил мой локоть. Мне оставалось только вздохнуть, потому что было понятно, что возобновить диалог с ним явно не получится. И все же, когда княжич взялся за ручку двери, я перехватила его запястье и спросила:

— Почему ты взял меня сегодня к Олегу?

Он медленно, словно нехотя, обернулся.

— Ты не была против, — последовал совершенно бессмысленный ответ, который звучит обычно для того, чтобы протянуть время.

— Не была, — так же бессмысленно подтвердила я и тут же предвосхитила вопрос: — Я хотела его увидеть, беспокоилась. Но ты зачем меня взял?

Миролюб несколько секунд пристально смотрел мне в глаза, а потом наклонился к самому моему уху, так близко, что, когда он заговорил, я поежилась от горячего дыхания:

— Ты порой задаешь слишком много вопросов. Не все это любят.

— Ты — не все, — парировала я, не отстраняясь.

По моей коже пробежала волна мурашек от смешка, прозвучавшего прямо в ухо.

— Избаловал тебя брат, да и хванец тоже.

Миролюб отстранился, глядя на меня с легкой улыбкой. Я подумала, что он снова сменил тему, как делал это часто, когда ему не нравилась беседа, однако он неожиданно произнес:

— Видел я, что тревожишься ты о нем.

Я открыла рот, но вдруг поняла, что мне нечего на это ответить. Я вправду тревожилась, и это было еще слабо сказано. Я почувствовала благодарность к Миролюбу за то, что он использовал именно это слово. Тревога — это все же не любовь и не наваждение. Пусть он думает, что тревога — единственное, что вызывает во мне хванец. Так всем будет спокойней. Правда ведь? Потому я просто кивнула и сказала «спасибо».

А Миролюб добавил:

— Только я жду, что суженая и за меня тревожиться будет.

Сказал он это с улыбкой, но во взгляде не было ни капли веселья. Мне бы встревожиться, но я так устала за этот бесконечный день, что просто коснулась руки Миролюба, которой он все еще сжимал массивную ручку, и совершенно искренне ответила:

— Я за тебя тревожусь. Каждую минуту. Сегодня на поляне у меня чуть сердце не остановилось.

Миролюб разжал пальцы, выпустив ручку, и я покорно отпустила его руку. Не поверил? Но он тут же перехватил мою ладонь и сильно сжал.

Я с замиранием сердца ждала, что он скажет, но он молча смотрел в мои глаза, казалось, целую вечность. Я не могла понять, что выражает его лицо. Свет от фонаря смазывал черты, и мне чудились то гнев, то тоска, то презрение. Наконец Миролюб дернул уголком губ, словно хотел улыбнуться, но вдруг передумал, и выпустил мою руку:

— Идем. Не то Радим мне голову снесет.

Голову Радим ему не снес. Встретил молча, коротко велел мне идти к себе, а сам остался во дворе беседовать с княжичем. Я тенью скользнула к приоткрытым ставням в надежде услышать хоть что-то, но именно в этот миг, как назло, начал накрапывать дождь. Сперва он тихо шуршал по деревянным карнизам, а потом припустил с такой силой, что все, что я слышала, был дробный перестук капель. Даже уходящего княжича я увидела размытой тенью. Не было слышно ни лая Серого, ни скрипа калитки.

Я присела на сундук, ожидая, что вот-вот постучит Радим, чтобы выяснить, где нас с княжичем носило, но время шло, а никто ко мне не приходил. Я долго сидела у окна на сундуке, поджав ноги, и слушала дождь. В моей голове было пусто: ни страха, ни сожалений. Все это, вероятно, придет завтра, а сегодня же я слишком устала, даже чтобы бояться. Лишь окончательно озябнув, я нехотя слезла с сундука. Наскоро переодевшись, я забралась в постель, укрылась одеялом до самого подбородка и, вопреки тому, что сегодняшний день был полон событий, моментально провалилась в сон.

***

«Приветствую тебя, славный князь Любим!

Пусть твои Боги будут добры к тебе и твоему роду, и пусть снизойдет на твои земли благодать.

Не спеши откладывать свиток, князь. Ибо не забавы ради проделал он столь длинный путь.

Ты, должно быть, слыхал о Савойском монастыре, что лежит к северу от твоих земель? Думаю, что слыхал ты много дурного, но немало и доброго. И то, и другое — правда.

Мое имя Алвар. Я — старейшина монастыря. И если твое княжество велико и богато землями, то мои владения не более десятины от твоих, однако в древних стенах монастыря сокрыта мудрость, которая множилась не одно поколение.

Ты, верно, захочешь спросить, что нужно мне от тебя — владыки земли, которая отделена от моей пятью морями. Не богатств и не земель ищу я, а мудрости. Я, как и все те, кто владел этими стенами до меня, ищу по свету легенды, старые свитки, упоминания о Святынях.

Дозволь мне и моим братьям приехать в твою землю добрыми гостями, князь, и ты получишь ответы на свои вопросы, даже если я не получу ответов на свои.

Ты ведь, верно, хочешь знать, отчего на твою землю свалилась такая напасть и что нужно кварам?

Я дам тебе ответы, славный князь, и расскажу о том, как их остановить.

Пишу тебе как другу.

Да не прервется твой род.

Старейшина Алвар.

Глава 3

В каждой истории больше одной истины,

Каждая истина с чьей-то душой венчана.

Коль сила в тебе, ждет тебя дорога тернистая,

И не цветами, а кровью она отмечена.

Верных ответов никто не шепнет заранее,

Платить за ошибки придется даже спустя века.

Ждет исцеления мир, ослабевший, израненный…

Цена же за это будет, как никогда, велика.

На следующий день я проснулась, когда солнце стояло уже высоко, и чувствовала себя при этом так, будто не ложилась вовсе.

Миролюб со своими людьми покинул Свирь еще до восхода, о чем мне поведала накрывавшая на стол Добронега, бросившая на меня долгий внимательный взгляд. Я сделала вид, что новость меня не слишком задела, хотя, честно признаться, ожидала, что Миролюб все же снова заедет попрощаться. Ради такого я бы даже встала до восхода. После вчерашнего разговора на душе остался неприятный осадок, и мне очень хотелось на свежую голову убедить Миролюба в том, что о нем я забочусь ничуть не меньше, чем о хванце, потому что он совершенно не заслуживал наплевательского отношения. Но выбора мне не оставили. Уже в который раз в этой истории.

Добронега поставила передо мной миску с кашей, от которой шел парок. Каждый раз я задавалась вопросом, что это за каша, потому что совершенно ее не узнавала, но, по понятным причинам, ответ так до сих пор и не выяснила. Не у Добронеги же спрашивать? А когда я общалась с Альгидрасом, мне как-то было не до обсуждения круп. При воспоминании об Альгидрасе сердце сжалось, а потом подскочило. Перед мысленным взором встала вчерашняя сцена: полутемная комната, сорванное дыхание и нежность, от которой перехватывает горло. Неуместная нежность вперемешку с состраданием. Как он там? Я подняла взгляд на Добронегу. Мать Радима смотрела на меня в упор, словно видела насквозь.

— А как… Радим? — я так и не решилась спросить о том, кто был на самом деле важен.

Во взгляде Добронеги что-то промелькнуло, будто она ожидала услышать другое имя. Что ж, она ошиблась, я не собиралась расспрашивать про Альгидраса: в моей памяти еще были живы ее наставления.

— Радим хорошо. А почему ты спросила?

— Мне кажется, он расстроен из-за Олега, — осторожно произнесла я и отправила ложку в рот, про себя отмечая, что сегодня я вкус еды вполне чувствую.

— Он много из-за чего расстроен, дочка, — устало вздохнула Добронега.

В этом я как раз нисколько не сомневалась: тут и Олег, и князь, и Миролюб с этим поединком, да еще куча всего, о чем женщинам и догадываться не положено.

Добронега вдруг удивила меня вопросом:

— Ты же про Олега хотела спросить?

Я с трудом проглотила кашу.

— А ты ответишь? — прямо спросила я.

Добронега несколько секунд смотрела мне в глаза, потом чуть покачала головой, как мне показалось, разочарованно.

— Ох, дочка. К Велене я сегодня ходила.

Мое сердце замерло. Сперва от мысли, что Альгидрасу стало хуже и послали за Добронегой, потом на первую мысль наскочила вторая: Велена рассказала Добронеге о моем визите.

Словно в подтверждение моих мыслей Добронега отодвинула миску с нетронутой едой и взгляд ее стал жестким:

— Чтобы это было в первый и в последний раз, когда сестра воеводы ходит с мужчинами по чужим дворам. Да в комнатах там запирается.

Я невольно втянула голову в плечи, хотя ничего плохого не сделала. Впрочем, память тут же некстати подсунула воспоминание о горячей гладкой коже под моими пальцами. Мысль о прикосновении, которое любой самый строгий цензор посчитал бы целомудренным, заставила кровь прилить к щекам. Я с ужасом поняла, что моя реакция выдает меня с головой, но ничего поделать с этим не могла.

— Прости, — выдавила я. — Этого больше не будет. И… не было там ничего. Миролюб просто попросил сходить с ним к Олегу — он дороги не знал.

— А покраснела отчего? — не сводя с меня глаз, спросила Добронега.

— Не знаю, — пробормотала я. — Просто ты так это сказала: с мужчинами по дворам, да запирается… Мужчины там не в том состоянии и настроении были, чтобы по комнатам запираться, — закончила я, запоздало понимая, что в моем тоне звучит вызов.

— Понимала бы что! — таких властных ноток в голосе обычно мягкой Добронеги я до сих пор не слышала. — Ты хоть понимаешь, что пока ты тут думаешь, будто ими двумя крутишь, это они тобой крутят, как им нужно?

— Что? — я тоже отодвинула тарелку. — Да о чем ты? Кто мной крутит?

— Я тебе еще раз повторяю: не запомнишь мои слова — беду накличешь, так и знай. Миролюб — княжич. В скором времени он место Любима займет. И коль ты думаешь, что он голову от тебя потерял, так сразу с небес спускайся! Правители головы от женщин не теряют! Не могут они себе того позволить.

— То-то я смотрю, Любим от тебя голову не потерял! — не выдержала я.

Мать Радима отшатнулась, точно я ее ударила, а я запоздало прикусила язык. Что теперь будет?

— Мне себя упрекнуть не в чем, дочка, — тихо, но четко проговорила Добронега. — Я Любиму ни одним взглядом думать не дала, что по нраву он мне. Впрочем, коль не была бы такой гордой, глядишь, отец бы до сих пор жив был и не пришлось бы Радимушке против князя стоять, — вдруг добавила она и поднялась из-за стола, тяжело опираясь на столешницу.

— Прости, — пробормотала я, не зная, как исправить случившееся. — Прости. Я не должна была…

— Не должна, Всемила! — Добронега в упор посмотрела на меня. — Ты много о чем забываешь. Дома сиди, покуда Радим иначе не решит!

С этими словами Добронега забрала свою миску и вышла прочь. В сенях она громко позвала котов — не иначе выплеснула им свой завтрак, а потом, судя по хлопнувшей двери и последовавшему за ней звяканью цепи во дворе, мать Радима и вовсе ушла.

Я некоторое время размешивала свою кашу, стараясь успокоиться механическими движениями. Однако это не помогло. Я резко оттолкнула миску прочь. Каша выплеснулась через край, и сквозь щели между неплотно пригнанных досок закапало на пол. Я закрыла лицо руками и наконец разрыдалась. Я рыдала до судорожных спазмов в груди, до головной боли. Если бы только я могла выплакать это чувство безысходности и беспомощности! Что мне делать? Что я здесь могу? Кому мне верить? Я никому на самом деле не нужна. Им нужна Всемила. Это ее они любят и прощают, несмотря ни на что. Впрочем, даже у этого всепрощения есть предел. И вот теперь я под домашним арестом. А что было бы, узнай они, что я — это я. В этот миг мне до боли в груди захотелось домой. К маме. Чтобы она обняла и сказала, что все это глупости, что все наладится. Только вот в моих мыслях мама почему-то говорила голосом Добронеги те самые слова, которые мать Радима иногда повторяла мне здесь: «Все наладится, дочка, все будет хорошо».

Осознав это, я испуганно отняла руки от лица. Что это значит? Я больше не помню свой мир? Мое прошлое замещается этими людьми? Стирается? Я в панике вскочила с лавки и оглянулась по сторонам, словно ожидала, что на меня начнут надвигаться стены, запечатывая намертво в этой реальности. Я даже икнула от страха. Потом глубоко вздохнула и схватила со стола кружку. Моя рука дрожала, пока я пила холодное молоко большими глотками. И только допив до дна и чуть успокоившись, я поняла, почему так вышло. Моя настоящая мама никогда не гладила меня по голове, приговаривая, что все наладится. Она вообще почти не обнимала меня. Разве только в далеком детстве. «Телячьи нежности», как называл это мой отец, были в нашем семействе не в чести. И вдруг оказалось, что Добронега с ее умением обнять в нужный момент была больше похожа на настоящую маму. А я ее обидела. И как теперь все исправить?

Я умылась из умывальника в углу, вытерла лицо белым рушником и принялась наводить порядок. Раз уж я все равно не могу выйти со двора, хоть какую-то пользу в хозяйстве принесу.

Убираясь в покоях Всемилы, я настежь распахнула окна и жадно вдохнула свежий воздух. Пахло дождем, а еще какими-то цветами. Запах был незнакомым и немного сладким. Я вдруг поняла, что не видела здесь ни одного цветника. Огороды с овощами — да. А вот праздное выращивание цветов было не в обычае у свирцев. Откуда же запах?

Когда я стирала пыль с небольшого столика, мой взгляд упал на сундучок со Всемилиными духами. Я вспомнила реакцию Альгидраса на запах из фиала, которым Всемила явно не пользовалась. Он, конечно, сказал, что ему все равно и я могу пользоваться этими духами сколько мне угодно, но что-то здесь было не так. Я открыла сундучок и вновь перенюхала все склянки. Тяжелые запахи вернули головную боль, утихшую было от свежего воздуха. Содержимое последнего фиала сильно отличалось ото всех остальных. Снова, как и в прошлый раз, я поймала себя на мысли, что эти духи мне очень нравятся. На ум пришло слово «сказочные». Причем в самом прямом своем значении. Было в них что-то волшебное. Словно с каждым вдохом в тебе крепла мысль, что все возможно, стоит только захотеть.

Я приложила палец к узкому горлышку, потом провела им за ушами, по запястьям, наслаждаясь запахом. Меня посетила странная мысль: вдруг, если мечтать очень сильно, то хотя бы духи в этом мире окажутся и вправду волшебными, раз уж я такая плохая героиня сказки.

То ли духи и вправду были волшебными, то ли я как-то правильно подумала — в ворота что-то стукнуло. Я бросилась к окну, но никого не увидела. Серый не издал ни звука.

«Свирские псы нападают без лая», — некстати вспомнила я слова Альгидраса.

Стук повторился. Впрочем, назвать это обычным стуком было нельзя. Больше походило на то, что кто-то что-то бросил в ворота. Как вчера, когда Миролюб пнул камень и тот отлетел в первую попавшуюся стену. Но это могло быть один раз. А вот так пинать раз за разом…

Я обвела взглядом стены и нервно усмехнулась. В фильмах обычно герои так осматривают интерьер в поисках оружия, потом лихо прихватывают какой-нибудь раритетный кинжал со стены и идут сражаться со злодеем. Раритетных кинжалов в покоях Всемилы не было, впрочем, даже если бы и были, мне бы это вряд ли помогло. Я еще раз выглянула в окно, некстати вспомнив, как Альгидрас спрыгнул отсюда, прикинула высоту и в очередной раз подумала, что он псих. Подушечки пальцев словно током прошило от воспоминаний о том, как я вчера его касалась. Да что же за бред такой? По плечу провела, а сердце при каждом воспоминании подскакивает. И ладно бы голого мужчину до этого ни разу не видела. Так нет же! И опять мелькнула какая-то непонятная мысль. Словно меня вот-вот чем-то должно озарить. Однако озарения так и не наступило, а стук в калитку повторился.

Я вышла из покоев, пробежала по дому, в сенях едва не наступила на развалившегося перед дверью котенка и сбежала со ступеней. Пересекая двор, я внимательно смотрела на Серого. Может быть, мне померещилось? Или же свирские мальчишки просто балуются на улице? Только смеха и криков, характерных для ребячьих игр, слышно не было. Были лишь обычные звуки бодрствующей Свири, к которым я уже успела привыкнуть: где-то скрипела колодезная цепь, вдалеке плакал ребенок, лаяла чья-то собака, причем, судя по звонкому лаю, щенок. Совсем далеко раздавался звон кузнечного молота. Стоило мне решить, что мне показалось, как одиночный стук вновь повторился. Я почти дошла до ворот и всем телом вздрогнула от этого глухого «бум».

— Серый, — прошептала я.

Пес повел ушами и медленно обернулся. Я застыла как вкопанная. Подойти к такому Серому решился бы только смертник. Почему-то вспомнилась фраза из курса анатомии, из тех времен, когда я еще пыталась поступить на лечфак: «За улыбку в человеческом организме отвечает собачья мышца. Она отвечает за поднятие верхней губы вверх и вбок». Мы так улыбаемся, а они с ее помощью скалятся. Переносица Серого была похожа на стиральную доску, а из оскаленной пасти виднелись такие внушительные клыки, что я невольно сглотнула. При этом Серый не издавал ни звука. Словно ждал и предвкушал, когда же кто-нибудь опрометчиво переберется через этот забор. А еще в этот момент он был очень похож на волка. Вот только я не была уверена, что в природе могут существовать волки таких размеров.

— Серый, кто там? — прошептала я, чтобы хоть чуть-чуть успокоиться.

Пес снова повел ушами и вдруг двинулся ко мне, продолжая скалиться. Я запоздало поняла, что до меня достает цепь, но при всем желании не смогла бы броситься прочь — ноги будто приросли к земле. Серый же медленно приблизился вплотную, и я малодушно зажмурилась, выставив руку в защитном жесте. Руки коснулся шершавый язык. А потом в бок мне толкнулась тяжелая голова, да с такой силой, что я едва не упала. Я не сразу поняла, что он делает, а когда поняла, распахнула от неожиданности глаза. Серый отталкивал меня от калитки в глубину двора. Вдруг стукнуло сбоку, по другой стене, словно кидавший камни переместился ближе к огородам. Серый глухо зарычал, я же вцепилась что было сил в широкий кожаный ошейник.

Сердце понеслось вскачь. Вот то, о чем меня предупреждал Альгидрас. Кого-то из нас хотели убить. Напали на него, но кто может с уверенностью сказать, что мишенью была не я? Я вспомнила приторно-красивого Ярослава. А что, если он жив? Ведь тело так и не нашли. Что-то стукнуло в забор с противоположной стороны двора, как раз там, где находилась калитка, выходившая в огороды. Меня сковало ужасом. Эту калитку мы обычно днем не запирали. Альгидрас в последние дни повадился закрывать ее на засов изнутри, но мы так не делали. Серый еще раз рыкнул, а я отошла от него на пару шагов, чтобы загородка у будки не мешала мне видеть калитку в противоположной стороне двора. Я выдохнула, потому что засов был задвинут. То ли Добронега еще не выходила на огород с утра, и калитка была заперта с ночи, то ли у нее тоже появилась привычка запирать двор. Однако не успела я порадоваться, как снова вспомнила Альгидраса и то, как он легко перемахнул через высоченный забор. Но это было ночью, осмелится ли кто-то повторить подобное днем?..

«Осмелился!»

Эта мысль прострелила мозг, когда я увидела мужчину, перелетевшего через стену и мягко опустившегося на ноги рядом с запертой калиткой. Я метнулась назад, прячась за Серого. Пес предупреждающе зарычал. Впрочем, я вдруг подумала, что если у незваного гостя есть лук или арбалет, то он все равно до меня доберется, перешагнув через труп Серого.

— Эй, — негромко окликнул мужчина, медленно переместившись по двору, так, чтобы будка Серого оказалась в поле его зрения. — Не кричи только, красавица. Не со злом я.

Я еще крепче сжала ошейник застывшего пса и сглотнула. Еще до того, как воин успел представиться, я его узнала. Но что ему может быть нужно?

— Горислав я. Миролюбу служу. Мы виделись вчера. Помнишь? Ты с Улебом была, я еще воды тебе дал.

— Ты зачем здесь? — медленно проговорила я, внимательно следя за мужчиной. В левой руке он сжимал что-то, похожее на кусок коры.

— Соскучился! — широко улыбнулся Горислав, сделав ко мне еще один шаг.

Я нащупала кольцо на шее Серого и с ужасом поняла, что у меня не хватит сил его разжать, а значит, я не смогу спустить пса. Однако Горислав, видимо, этого не знал, поэтому, бросив нервный взгляд сначала на мои руки, теребившие ошейник, потом на молча скалившегося пса, он пробормотал:

— Ты бы это… пса-то не спускала. А то княжич осерчает. Да и у брата твоего забот прибудет. Как он князю объяснит, отчего один из его псов воина княжеского сожрал?

— Не бойся. Я попрошу Серого тебя целиком сожрать, чтобы забот не было, — ответила я, удивляясь, что голос хоть и был звонче обычного, но почти не дрожал — саму меня просто колотило.

Горислав посмотрел на меня с неким подобием уважения, потом еще раз бросил взгляд на Серого.

— Не, — с сомнением проговорил он, — боюсь, за раз не осилит.

— Глядишь, к вечеру управится. Проверим?

Страницы: «« « 12345678 » ... »»