Любимая еда русских писателей Митрофанов Алексей
Е. Киселева писала: «Оставаясь равнодушным к тому, как выглядел интерьер квартиры, дядя Гиляй не был равнодушен к тому, как выглядел накрытый стол. Он не был гурманом – почти вся жизнь прошла на ходу. Но никогда не оставил бы дядя Гиляй без внимания, незамеченной картину хорошо сервированного стола к ужину, к обеду или к утреннему чаю. Не признавал сервизов, особенно не любил чайные, чтоб на столе было как можно больше разнообразных по форме и по краскам чашек. Разными были и сахарница, масленка, молочник и кольца для салфеток. Дяде Гиляю нравились кольца, сделанные из бересты и раскрашенные, – такие можно было найти только на родине дяди Гиляя, в вологодских местах. Посуду старался покупать сам, чтоб дома не было никаких повторений. Любил цветное стекло, не хрусталь, а именно стекло, но цветное».
Сидя за столом, Владимир Алексеевич нередко закручивал черенки чайных ложек. Домашние делали ему замечания. А Гиляровский, в зависимости от настроения, либо оправдывался и извинялся, либо, наоборот, уверял, что ложка штопором – тоже неплохо.
Если за столом присутствовали гости, то дарил им эти скрученные ложки на память о приятном вечере.
Гиляровский очень любил чашку, подаренную Маминым-Сибиряком. Тот выиграл чудо-чашку в детскую лотерею, и в нее вмещалось семь стаканов. Гиляровский дал ей кличку: «Пей вторую». Блюдцо же от этой чашки использовали в качестве салатника.
Кстати, к алкоголю Гиляровский был довольно равнодушен. Алкоголь его просто не брал – и пить не было смысла. Разве что произвести впечатление. А это дело наш герой как раз очень любил: «Я взял чайный стакан, налил его до краев, чокнулся с полковниками и с удовольствием выпил за один дух… Полковники пришли в восторг, а жандарм умилился…»
Зато Владимир Алексеевич любил нюхать табак.
Невыпитое шампанское
Всем казалось, что Владимир Гиляровский всю жизнь будет таким – могучим, сильным, бодрым и выносливым здоровяком. В первую очередь это казалось самому Гиляровскому. Он совершенно себя не жалел. И в результате встретил старость с множеством самых разнообразных болезней.
Окорока и пироги остались в прошлом. Мария Ивановна – по совету врачей – кормила его жидкой гречневой кашей. Говорила, что в ней очень много железа.
Гиляровский возмущался:
– Я уже вторую кочергу доедаю.
Тем не менее, от каши не отказывался.
Хранил в своем шкафчике бутылку «Аи». Говорил секретарю Николаю Морозову:
– Я берегу ее на самый торжественный случай. Когда мне станет еще хуже, я соберу вас всех, близких мне, сам открою спрятанную бутылку, налью каждому из вас по бокалу шампанского, скажу каждому по экспромту и с поднятым искристым бокалом весело, радостно сойду на нет. Довольно было пожито.
Но когда смерть подошла совсем близко, он не был способен уже и на это.
Николай Гоголь: макароны и грушевый квас
Бедный чревоугодник
Несмотря на субтильное, и даже тщедушное телосложение, Гоголь был очень неравнодушен к еде. За чревоугодие писатель постоянно расплачивался несварением желудка и другими болезнями. Особенно трудно ему было сдерживаться на своей родине. Николай Васильевич писал в 1832 году Михаилу Погодину из полтавского села Васильевка, в котором прошло его детство: «Здоровье мое, кажется, немного лучше, хотя я чувствую слегка боль в груди и тяжесть в желудке, может быть оттого, что никак не могу здесь соблюсть диэты. Проклятая, как нарочно, в этот год, плодовитость Украйны соблазняет меня беспрестанно, и бедный мой желудок беспрерывно занимается варением то груш, то яблок».
Николай Васильевич никак не мог смириться с тем, что детство кончилось, и его пищеварительные способности уже не те. Писал все из той же Васильевки: «Понос только прекратился, бывает даже запор; иногда мне кажется, будто чувствую небольшую боль в печенке и в спине, иногда болит голова, немного грудь».
А в 1840 году откровенничал: «Я, чтобы освободить еще, между прочим, свой желудок от разных неудобств и кое-где засевших остатков московских обедов, начал пить в Вене мариенбадскую воду».
Любитель украинской кухни
Впрочем, не будем о грустном. Тем более, что многие расстройства Николая Васильевича были мнимыми. Доходило до того, что он вдруг начинал всех уверять, что у него желудок расположен вверх ногами. Якобы, это установил консилиум лучших парижских врачей.
Лучше порадуемся вместе с Гоголем его любимым лакомствам.
На завтрак Гоголь часто ограничивался одной чашкой чаю. Но уже за обедом он устраивал пиршество. Любил родную украинскую кухню – вареники, галушки, всевозможные соленья. Пристрастил к ней своих приятелей – москвичей и петербуржцев. Часто сам готовил для своих гостей.
А галушки – специально для писателя – делали у Нащокиных.
Очень любил котлеты из смешанного фарша – свинина и говядина. Котлеты для него фаршировали еще одним фаршем, состоящим из гусиной печени, рубленых яиц, лука и мускатного ореха.
Будучи в Москве, предпочитал обедать и ужинать в Купеческом клубе. К предпринимательству он никакого отношения не имел, друзей среди купцов у Гоголя тоже особо не водилось. Просто ему нравилась еда тамошнего повара Порфирия – наваристая, жирная и сытная. Как он привык на своей родине.
К алкоголю Николай Васильевич был равнодушен. Похоже, он даже его опасался. Впрочем, мог выпить полынной настойки – она, видимо, больше всех прочих напитков напоминала лекарство.
Впрочем, по молодости Гоголь с удовольствием баловался спиртным. И даже придумывал клички напиткам. Вина у него были «квартальными» и «городничими». Ведь они наводили порядок в желудке, заполненном разными яствами. А жженка называлась Бенкендорфом.
Почему? Очень просто. Дело в том, что при приготовлении жженки возникает голубое пламя. Голубые мундиры в России в то время носили жандармы (вспомним лермонтовское «И вы, мундиры голубые, / И ты, им преданный народ»). А Александр Бенкендорф, соответственно, был шефом жандармов.
А еще писатель любил тюрю из картошки, хлеба, лука и кваса.
Мастер делать макароны
Но, оказавшись в Италии, Гоголь влюбился в итальянскую кухню. Она затмила все, включая ту же украинскую еду. Николай Васильевич писал из Рима Данилевскому: «В брюхе, кажется, сидит какой-то дьявол, который решительно мешает всему… рисуя какую-нибудь соблазнительную картину неудобосварительного обеда… Обедаю же я… у Фалькона, знаешь, что у Пантеона? где жареные бараны поспорят, без сомнения, с кавказскими, телятина более сыта, а какая-то crostata с вишнями способна произвести на три дня слюнотечение у самого отъявленного объедала».
Доходило до абсурда. Гоголь мог в какой-нибудь траттории довольно плотно пообедать, расплатиться и уже собраться уходить. Но тут появляется другой посетитель и заказывает себе какое-нибудь блюдо. Николай Васильевич с завистью на него смотрит – и требует себе то же самое.
Михаил Погодин так описывал итальянский полдник – по сути, всего лишь легкий перекус – Николая Васильевича: «Он садится за стол и приказывает: макарон, сыру, масла, уксусу, сахару, горчицы, равиоли, брокколи… Мальчуганы начинают бегать и носить к нему то то, то другое. Гоголь, с сияющим лицом, принимает все из их рук за столом, в полном удовольствии, и распоряжается: раскладывает перед собой все припасы, – груды перед ним возвышаются всякой зелени, куча склянок со светлыми жидкостями, все в цветах, лаврах и миртах. Вот приносятся макароны в чашке, открывается крышка, пар повалил оттуда клубом. Гоголь бросает масло, которое тотчас расплывается, посыпает сыром, становится в позу, как жрец, готовящийся совершать жертвоприношение, берет ножик и начинает разрезывать».
Привычку самостоятельно стряпать макароны Гоголь вывез из Италии в Россию. Часто он, придя в гости, доставал из карманов макароны и втолковывал хозяйскому повару, как именно их нужно сварить. После чего все из тех же бездонных карманов писатель доставал масло, пармезан, всяческие приправы и самостоятельно доводил блюдо до готовности.
Кстати, Гоголь любил недоваренные макароны.
Великий сладкоежка
Даже итальянское мороженое показалось ему лучше, чем французское. Гоголь писал в 1837 году коллеге Данилевскому из Рима: «Блюда за обедом очень хороши и свежи и обходится иное по 4 су, иное по 6. Мороженого больше не съедаю, как на 4, а иногда на 8. Зато уж мороженое такое, какое и не снилось тебе. Не ту дрянь, которую мы едали у Тортони, которое тебе так нравилось».
Хотя до этого мороженое из парижского кафе «Тортони» он дрянью не считал.
Вообще, Гоголь ужасно любил сладкое. Павел Анненков писал, как Николай Васильевич, будучи в немецком Бамберге, поинтересовался у него, нет ли поблизости «кондитерской или пирожной». «Пирожная» нашлась, и Николай Васильевич «выбрал аккуратно десяток сладких пирожков, с яблоками, черносливом и вареньем, велел их завернуть в бумагу и потащил с собой этот обед».
В карманах у Николая Васильевича практически всегда имелись пряники, конфеты, леденцы и просто куски сахару. Он постоянно что-нибудь жевал или грыз. И угощал этими лакомствами всех подряд, не только детей, но и взрослых.
У себя дома писатель всегда держал чай (в его время это еще не было устоявшейся русской традицией) к чаю же обычно находились булочки, калачи и прочие услады.
Михаил Погодин удивлялся: «И где он отыскивал всякие крендельки, булочки, сухарики, это уже только знал он, и никто более. Всякий день являлось что-нибудь новое, которое он давал сперва всем отведывать, и очень был рад, если кто находил по вкусу и одобрял выбор какою-нибудь особенною фразою. Ничем более нельзя было сделать ему удовольствия».
Повар на все руки
Гоголь очень любил квас из моченых груш и мастерски его готовил. А еще он варил козье молоко, добавлял в него ром, размешивал и приговаривал: «Гоголь любит гоголь-моголь». Хотя к настоящему гоголь-моголю этот напиток никакого отношения не имел.
А еще он любил за столом кидать хлебные шарики. И в течение дня выпивал очень много холодной воды.
Вообще же Николай Васильевич любил не только хорошо поесть, но и готовить. Макаронами, квасом и «гоголь-моголем» писатель, естественно, не ограничивался. А одно время всерьез задумывался о том, чтобы стать настоящим поваром. У него наверняка получилось бы.
Во всяком случае, Сергей Аксаков утверждал: «Если б судьба не сделала Гоголя великим поэтом, то он был бы непременно артистом-поваром».
Писатель-гастроном
Многие, кстати, считают, что именно Гоголь – первейший в русской литературе гастрономический писатель. Как потчевала гостей добрейшая Пульхерья Ивановна из «Старосветских помещиков»!
«Вот это грибки с чебрецом! это с гвоздиками и волошскими орехами!.. Вот это грибки с смородинным листом и мушкатным орехом! А вот это большие травянки: я их еще в первый раз отваривала в уксусе; не знаю, каковы-то они; я узнала секрет от отца Ивана. В маленькой кадушке прежде всего нужно разостлать дубовые листья и потом посыпать перцем и селитрою и положить еще что бывает на нечуй-витере цвет, так этот цвет взять и хвостиками разостлать вверх. А вот это пирожки! это пирожки с сыром! это с урдою! а вот это те, которые Афанасий Иванович очень любит, с капустою и гречневою кашею».
Многие гоголевские описания еды сделались мемами.
«Пацюк разинул рот, поглядел на вареники и еще сильнее разинул рот. В это время вареник выплеснул из миски, шлепнул в сметану, перевернулся на другую сторону, подскочил вверх и как раз попал ему в рот. Пацюк съел и снова разинул рот, и вареник таким же порядком отправился снова».
А вот няня, которой Собакевич угощал Чичикова.
«Щи, моя душа, сегодня очень хороши! – сказал Собакевич, хлебнувши щей и отваливши себе с блюда огромный кусок няни, известного блюда, которое подается к щам и состоит из бараньего желудка, начиненного гречневой кашей, мозгом и ножками. – Эдакой няни, – продолжал он, обратившись к Чичикову, – вы не будете есть в городе, там вам черт знает что подадут!»
Или домашний «ликерчик» бережливого Плюшкина.
«Ведь вот не сыщешь, а у меня был славный ликерчик, если только не выпили! народ такие воры! А вот разве не это ли он? – Чичиков увидел в руках его графинчик, который был весь в пыли, как в фуфайке. – Еще покойница делала, – продолжал Плюшкин, – мошенница ключница совсем было его забросила и даже не закупорила, каналья! Козявки и всякая дрянь было напичкались туда, но я весь сор-то повынул, и теперь вот чистенькая; я вам налью рюмочку».
Гадость, конечно же, этот «ликерчик». А читаешь – и радуешься.
Происшествие в доме Аксаковых
А как-то раз, будучи в гостях у Аксаковых, Гоголь вдруг принялся рыгать. Потом растерянно пробормотал: «Что это у меня? точно отрыжка!»
Хозяева, зная особенности гоголевского пищеварения, сразу переполошились. А Николай Васильевич продолжил: «Вчерашний обед засел в горле: эти грибки да ботвинья! Ешь, ешь, просто черт знает, чего не ешь…»
И после этого начал икать. А затем достал рукопись.
Оказалось, что он просто начал читать свою новую комедию под названием «Тяжба». Три этих понятия – Гоголь, литература и еда – были в принципе неразделимы.
Максим Горький: грибы и капуста
Высокая босяцкая кухня
От писателя Максима Горького подсознательно ждешь каких-то босяцких пристрастий. Что-нибудь вроде луковицы с коркой черного хлеба. И совершенно напрасно.
Вообще, отождествлять писателя с его героями не совсем правильно. Притом, чем выше его мастерство, тем больше обычно бывает разрыв. А Горький – писатель довольно талантливый.
Да, в ранние годы он далеко не роскошествовал. Но к Алексею Максимовичу (на всякий случай, поясню: Максим Горький и Алексей Максимович Пешков – это один и тот же человек) довольно рано пришла слава и, соответственно, большие деньги. Затем – продолжительное пребывание в Италии, неофициальный титул главного писателя СССР, роскошный особняк в центре Москвы. Все это мало вяжется и с черным хлебом и с горькой луковицей, которую съедают целиком.
Впрочем, к деликатесам Алексей Максимович действительно был равнодушным. Сказывались, видимо, привычки детства, юности. Да и вообще ел немного. Ромен Роллан писал: «Горький всегда трезв и ест на удивление мало, даже слишком мало… У Горького вне сомнения конституция человека, лучше приспосабливающегося к недостатку, а не к избытку».
Разве что пельмени пользовались исключением. Он съедал их даже не одну, а две тарелки. После чего, правда, не ел вовсе до наступления следующего дня.
Сатин из пьесы «На дне» говорил: «Я всегда презирал людей, которые слишком заботятся о том, чтобы быть сытыми».
Читать бесплатно другие книги:
