Две линии судьбы Данилова Анна

5. Май 2009 г. Соня

Она и сама не могла понять, как могло случиться, что она восприняла появившуюся в ее доме Валентину с радостью. Причем с искренней радостью. Прежде окруженная лишь чужими людьми, она вдруг увидела в лице тетки единственного близкого ей человека.

Довольно простая в общении, некрасивая, но ужасно добрая, Валентина оказалась, к счастью, невероятно чистоплотной женщиной. Все, к чему прикасались ее натруженные сильные руки, начинало блестеть, сверкать чистотой. «Это у нас наследственное – чистота», – любила повторять про себя Соня, с каким-то приятным трепетом глядя на то, как Валентина насухо вытирает тарелки и складывает их в шкаф или вычищает до блеска кафельные плитки в ванной комнате.

По словам Валентины выходило, что она – инвалид (после пожара в каком-то санатории у нее обгорело лицо, оказались повреждены сухожилия на кистях рук и открылись какие-то многочисленные хронические внутренние болезни), но работать может. Приехала к племяннице из далекого Сургута, чтобы не оставаться там одной.

«У меня есть деньги, я могу купить себе квартиру, – заявила она в первый же час пребывания в доме у племянницы. – Но это – не принципиально. Я могу отдать их тебе, чтобы ты вложила их в свое дело, а сама буду жить с тобой, помогать тебе. Я работы не боюсь. Буду вести все хозяйство».

Растроганная Соня сказала, что ничего вкладывать в ее дело не надо, у нее и так все идет хорошо, жаловаться грех. Посоветовала тетке держать деньги в банке и заниматься своим здоровьем.

Первый вечер как-то все расставил по своим местам. Соня угостила тетю ужином, после чего они долго пили чай с конфетами, рассказывали друг другу о чем-то важном, словом, пытались раскрыться и понравиться друг другу.

Валентина сидела за столом, раскрасневшаяся после горячей ванны, с тюрбаном из полотенца на голове, в красивом бархатном халате Сони, и была готова расплакаться от охватившей ее радости по поводу их встречи и такого душевного, теплого приема. Соня тоже испытала к приехавшей внезапно тете волну родственной нежности. Ей сразу захотелось сделать для тетки что-то хорошее…

Однако было еще что-то, мешавшее Соне окончательно расслабиться и найти покой в теплых теткиных объятиях. И это «что-то» требовало к себе внимания. Она должна была объясниться с Валентиной.

Они выпили по рюмке коньяку, и Соня, накрыв ладонью руку Валентины, сказала, краснея от жгучего стыда:

– Я помню… Я все помню. Ты приезжала сюда в прошлом году и пришла в мой магазин. Сказала, что ты моя родственница. Не знаю, что на меня тогда нашло, просто не знаю… Это потом, когда ты ушла и я поняла, что натворила, мне стало стыдно. Но я не знала, как совладать с собой. И все дело – не в тебе…

Она вдруг поняла, что именно поэтому, наверное, она и встретила свою тетку на этот раз так душевно – потому что чувствовала свою вину перед нею. Но Соня не могла не оценить и мужество самой тетки, рискнувшей приехать сюда, в незнакомый ей город, к своей непредсказуемой племяннице, после всего, что та наговорила ей тогда. Кажется, в тот раз Соня в довольно-таки грубой форме сказала ей, что родственников у нее нет и она просит тетю покинуть магазин.

Как раз в тот момент, когда она достигла определенных успехов в своем деле, когда ее магазины начали приносить хорошую прибыль, которая, однако, вместо того чтобы как-то успокоить Соню, наоборот, вызвала в ее душе новую волну депрессии, и появилась незнакомая ей женщина, представившаяся ее родственницей. Словно эта самая родственница только и ждала, что вот Соня разбогатеет и начнет раздавать свои деньги налево и направо.

Девушка видела много фильмов на эту тему, и хотя речь в них шла о знаменитых людях, актрисах к примеру, ей показалось, что эта схема могла бы сработать и на более скромном уровне. Как в ее случае, к примеру.

Хотя, возможно, Валентина элементарно попала Соне под горячую руку. Кажется, накануне ее появления в магазине Соня увидела Андрея в кафе, обнимающего свою невесту – Веру Клец. Или заметила их вместе в каком-нибудь другом месте. Эта сладкая парочка не сидела вечерами дома, их можно было встретить в ресторане или даже на дискотеках. И повсюду они сидели обнявшись. И Соня вновь и вновь мысленно готовила убийство этой самой Веры.

Потом, уже придя домой и вспомнив эту жуткую, унизительную для них обеих сцену в магазине (ведь это действо наблюдали продавщицы), Соня испытала чувство даже не то что вины, а какого-то омерзения к самой себе. Ей даже показалось, что, если бы они с Андреем не расстались и он случайно подсмотрел бы, как лихо Соня расправляется со своими бедными родственницами, он бросил бы ее незамедлительно. Ведь ясно же, что Андрей – мужчина нежный, ласковый и что женщина ему нужна такая же. Возможно, именно поэтому-то он и предпочел ей Веру?

Но она-то – не Вера! Не Вера! У нее свой характер, и в нем тоже есть много положительных черт. Она упрямая, трудолюбивая, терпеливая, серьезная, чистоплотная… Да и внешне очень даже ничего.

Сказать, что Соня вспоминала потом свою родственницу, которая сильно смахивала на ее покойную мать и, возможно, являлась родной маминой сестрой, то есть родной теткой самой Соне, – такого не было. Неприятный осадок остался, но не более того. Жизнь ее и так была до предела наполнена саднящими воспоминаниями и впечатлениями – она, вероятно, просто мазохистка от природы, все продолжает и продолжает по мере возможности следить за этой парочкой, – так что одним неприятным ощущением больше, одним меньше…

Чтобы не так страдать от боли, Соня пыталась найти способ переключить свое внимание на что-то другое, вернее, на кого-то другого. Даже знакомилась несколько раз с какими-то мужчинами, которых ей предлагало брачное агентство. Но даже ее деньги не помогли ей найти хотя бы просто нормального, непьющего и занятого работой мужчину. Попадались одни, на ее взгляд, идиоты, пьяницы, шизофреники или просто моральные уроды. И все они, конечно же, были нищими. А нищими их сделала не жизнь, как они себе говорили, а отсутствие ума, и это было ее твердое убеждение.

Ходила она и на прием к психоаналитику, который, узнав, кто она и чем занимается, предложил ей свои постоянные консультации. Соня сказала, что для начала она должна попробовать поработать с ним, чтобы определиться со своим будущим. Но после пары сеансов она поняла, что никому, даже самому умному и модному психоаналитику, не позволит заглянуть внутрь ее души и мозга. Тем более что там она складировала миллион способов убийства соперницы, целые тома записанных на тонкий материал разума – на подкорку – комплексов, страхов и фобий… Нет, пусть она остается такой, какая она есть, тем более что она-то отлично знает, откуда растут ноги ее хронической депрессии.

Достаточно Андрею вернуться к ней, как все сразу изменится и окружающий ее мир заиграет новыми, солнечными красками. Ведь так уже было, она же была счастлива…

– Так, значит, вот в чем дело, – вздохнула Валентина после того, как подвыпившая и рассиропившаяся Сонечка рассказала ей о своей душевной боли и своей огромной и неистребимой любви к Андрею. – Ты любишь его, а он, мерзавец, ушел к другой. Но можно же попытаться вернуть его…

Она, эта простая женщина с некрасивым, обезображенным шрамами и коричневыми пятнами сгоревшей кожи лицом, женщина без будущего, без любви и семьи (по глубокому убеждению Сони), нашла именно те слова, которые Соня и ожидала услышать от близкого человека. Валя как бы предложила ей свою помощь, хотя нуждалась в ней куда больше Сони.

– Я не могла никому рассказать о том, как я страдаю! – разрыдалась Соня у нее на плече. – Ты живи здесь, пожалуйста. Тебе не надо будет работать, у меня есть деньги. Зато я буду знать, что, когда я вернусь домой, меня встретит близкий, родной человек. И как же это здорово, что ты нашла в себе силы вернуться сюда, ко мне! Ты уж прости меня…

– Я давно уже тебя простила, – ответила Валентина. – Было же видно, что ты не в себе. Я так сразу и подумала, что у тебя что-то случилось и что ты, скорее всего, просто меня не узнала.

– Я только потом догадалась, что это была ты. Как там, в Сургуте?

– Я же говорила тебе, что мне просто страшно стало там жить одной… У меня одна знакомая в соседнем поселке вот так умерла. Стало ей плохо с сердцем, а жила она одна. И она тоже была на инвалидности. Словом, никто ее и не хватился. Она целую неделю лежала, мертвая, дома. И кошка ее орала…

– Не надо, не надо! Я все поняла. Ты правильно сделала, что приехала сюда. А квартиру ты продала?

– Нет, не продала, но, если ты скажешь, продам сразу же.

– Нет-нет, это я просто так спросила. Я же говорю – ты и деньги свои держи крепко, никуда не трать. Я буду давать тебе на расходы, на продукты. Ты готовить умеешь?

– Умею.

После того как они о многом рассказали друг другу и Соня почувствовала сильную усталость, да к тому же еще у нее разболелась голова, решено было ложиться спать.

– Я постелила тебе в той комнате, где раньше мы спали с сестрой, когда приезжали в гости к бабушке. Это она мне рассказывала. Знаешь, Валентина, иногда мне кажется, что это было не с нами. Словно это не мы поехали тогда в этот пансионат. Как он назывался?

– Твоя бабушка мне писала, но я не запомнила. Какие-то «зори»…

– Постой, дай-ка вспомню… Не «зори», а «дали»! Голубые или синие…

– Бирюзовые?

– Вот, точно! Пансионат «Бирюзовые дали». Знаешь, я всегда думала, что запомнила это название, но каждый раз почему-то забываю. Какое-то дурацкое название…

– Интересно, там до сих пор выдают лодки? И люди целыми семьями плавают вдоль берега.

– Говорят, что отец был сильным и орудовал веслами так, что и не заметил, как далеко они отплыли от берега. И никто не мог предположить, что в лодке дыра. Под решеткой. И лодка медленно, но верно наполнялась водой. И они кричали, сильно, громко – мама, моя сестра Женечка и отец. Но были сумерки, все ушли на ужин. Еще пошел дождь…

– Какая трагедия! А как случилось, что ты не поплыла с ними?

– Бабушка говорила, что у меня заболел живот, это меня и спасло.

– Сколько тебе тогда было? Три? Четыре?

– Три года.

– Ты что-нибудь помнишь?

– Думаю, нет. Хотя… Вроде за мной приехала бабушка, сказала, что мне лучше не быть на похоронах.

– Неужели ты совсем ничего не помнишь?

– Помню только, что в квартире бабушки – вот здесь, в этой квартире – было очень тихо. Я знала, что мои родители и сестра утонули, но представить себе это не могла. Я же не видела их мертвыми.

– Говорят, тела нашли не сразу.

– Не знаю я. Помню, что в доме сильно пахло лекарствами – это моя бабушка болела, к ней без конца приезжала «Скорая». И врачи делали ей уколы. На меня, на девочку, это производило большое впечатление.

– Их хоронили одновременно?

– Конечно. Как же иначе? Валя, давай не будем об этом. Так тяжело все… Думаю, моя жизнь сложилась бы иначе, если бы были живы мои родители. И вместе с сестрой мне было бы не так страшно идти по жизни. Я хоть и помню ее смутно, но без нее моя жизнь какая-то пустая. У меня так и не появилась подруга, близкая подруга, понимаешь?

– Понимаю. А вот у меня в Сургуте были две подруги. Но одна умерла, я тебе рассказала, как жутко все это произошло. А другая жива, но она вышла замуж и уехала в Сочи. Так хотелось ей пожить в теплых краях, что она вышла замуж за довольно-таки пожилого господина, который приезжал к нам, в Сургут, по делам.

– И как, она счастлива?

– Думаю, да. Она писала мне. Рассказывала, что у них квартира в Сочи и еще какой-то дом, где они размещают туристов летом. И что они хотят превратить свой гараж в двухэтажное строение, чтобы и туда пускать отдыхающих. Шла стройка, она готовила еду для рабочих, была очень занята, но все равно, выкроила время, чтобы черкнуть мне. И тон ее письма показался мне хорошим, оптимистическим. Может, там любви никакой и нет, но уважение и остальные теплые чувства – есть.

– Вот видишь, она нашла свое счастье в зрелом возрасте.

– Почему в зрелом? Она не намного старше и меня, и тебя.

– А тебе сколько лет?

– Я понимаю, что выгляжу старовато, но моя мама, твоя бабушка, которую ты постоянно упоминаешь, Лидия Козельская, родила меня в тридцать восемь лет.

– И какого же ты года рождения? Напомни, – попросила Соня.

– 1983-го. А ты, как я понимаю, 1985-го?

– Значит, ты старше меня всего-то на два года?! А я тебя все – «тетя» да «тетя»… Послушай, а почему вы с бабушкой практически не общались?

– Да так уж получилось… А она что рассказывала? – как-то особенно грустно, сощурив свои длинные глаза, спросила Валентина.

– Что ты очень рано связалась с каким-то парнем, сбежала, и тоже, кажется, в теплые края, – Соня попыталась улыбнуться.

– Если бы это еще принесло мне счастье! Знаешь, я не люблю об этом вспоминать.

– Ну и ладно. Давай спать, – Соня подошла к своей тетке, обняла ее и даже поцеловала в коричневую обожженную щеку. – Ты расскажешь мне завтра, что случилось с твоим лицом?

6. Май 2010 г. Глафира

Алевтина выполнила свое обещание и принесла Глафире поесть. Увидев размазанную по красивой, из дорогого сервиза, тарелке какое-то зеленое месиво, Глаша подозрительно посмотрела на Алевтину:

– Аля, что это такое?

– Суп-пюре из цветной капусты, – извиняющимся голосом ответила та.

– А колбаски в холодильнике не нашлось?

– Хозяева такое не держат. Едят вот эту… гадость. Очень себя любят, хотят подольше пожить. Ни соли, ни сахара, ни хлеба. Тоска страшная. Не понимаю, зачем тогда человеку столько денег, если он не может всласть поесть!

Кажется, эта рабыня-домработница в очередной раз нашла в лице пленницы благодарного слушателя.

Глафира вздохнула и зачерпнула ложкой зеленый густой супчик. Попробовала.

– Знаешь, ничего, особенно когда ты голодная как черт. Жаль только, что перед смертью придется мне хлебать это пойло, вместо того чтобы позволить себе поесть жареной свининки или угоститься пирожными из нашей кондитерской. – Тарелка очень быстро опустела. – Чувство голода осталось. Что делать? Может, ты принесешь что-нибудь еще?

Алевтина ушла, и Глафира совсем приуныла. Она так ждала, что теперь, когда прошло столько часов, ей дадут хотя бы телефон, чтобы она могла поговорить с Лизой. Но ничего подобного не произошло. Какая-то странная рабыня; суп-пюре из цветной капусты…

Дверь распахнулась, и быстрым шагом вошла Аля. В руках ее на этот раз был противень, прикрытый фольгой.

– Мясо?! – Глафира вскочила с кровати и почувствовала, как у нее закружилась голова. От слабости, подумала она.

– Нет, не мясо, конечно, но тоже кое-что интересное… Правда – остатки, так сказать, с барского стола. Вот! Тыква фаршированная овощами. Ты поешь, пока дают. Не знаю, где я буду вечером и, вообще, вспомнят ли о тебе. Есть еще чай, травяной, с медом.

Глафира с тоской вонзила вилку с желтую мякоть печеной тыквы. Хотела было заплакать, но передумала и принялась с аппетитом поглощать этот вегетарианский шедевр.

7. Май 2010 г. Лиза

Дверь интересующей их квартиры на самом деле оказалась незапертой. Лиза достала из сумочки резиновые хирургические перчатки, взялась за ручку и потянула ее на себя.

– Уверена, что это нехорошая квартира, – сказала она и без того перепуганной Любе. Сделала шаг. – Где здесь включается свет?

Свет вспыхнул, вероятно, Люба точно знала, где находится выключатель. И взорам обеих женщин открылся длинный просторный коридор, заваленный какими-то вещами, как если бы кто-то решил опустошить шкаф в прихожей. По полу были разбросаны шарфы, шапки, зонты, обувь…

– Ну вот, говорила же я вам! Разве Сонечка позволила бы сотворить такой беспорядок? – прошептала Лизе в самое ухо Люба, обдавая ее ароматами сдобы.

Лиза достигла конца коридора, открыла дверь, ведущую в кухню, и увидела распростертое на плиточном, с шахматным рисунком, полу тело женщины. Судя по описанию, это и была домработница. Сложно было бы определить ее возраст, поскольку лицо ее было обезображено странными коричневыми пятнами, словно в него (в свое время) плеснули кислотой. Длинное, худое тело. Коричневая юбка слегка задралась, открыв белые тонкие ноги в красных шерстяных носках. Спутанные волосы веером покрывали плитки пола.

Лиза осторожно приблизилась к телу, взяла женщину за руку.

– Господи, да она жива! Быстро звоните в «Скорую»! Судя по всему, это отравление…

– А как вы узнали? – Люба судорожными неловкими движениями доставала из сумки телефон. – Жива, слава богу!

И тут она проследила за взглядом Лизы – на кухонном столе стояла бутылка вина (Chateau Latour) и два высоких, тонких, возможно богемского стекла, бокала. Пустых. С розовыми от вина внутренними стенками. Блюдо с почти нетронутой запеченной курицей, салатница с зеленым салатом, приборы, салфетки… «Поужинали!»

Лиза продолжала держать бесчувственную женщину за руку, радуясь тому обстоятельству, что рука теплая, а значит, женщина живая.

– «Скорая»? Человек без сознания! Можно сказать, при смерти! – кричала Люба в трубку. И тут ее взгляд двинулся дальше, вдоль стены, скользнул за небольшой кухонный диван, обитый пестрой, красно-желтой гобеленовой тканью. Вопрос, по каким именно признакам Лиза определила, что домработница Сони была отравлена, Любу больше не интересовал. Она заметила за диванчиком какую-то странную тень, бросилась туда, в угол, и вскрикнула, моментально зажав рот ладонью, словно боялась, что своим криком привлечет внимание соседей.

На плиточном полу сидела, раздвинув ноги и свесив между колен голые руки, молодая женщина. Длинные волосы, волной ниспадавшие на плечи и грудь, закрывали ее лицо, но Люба знала, что это Соня. Вот только малиновая шелковая пижама показалась ей темнее обычного. А белые ступни босых ног с аккуратными, ровными, ухоженными пальцами, с ногтями кроваво-вишневого цвета выглядели как мраморные.

– Елизавета Сергеевна… – слабым голосом позвала она. – Здесь Соня! Посмотрите…

– А вы молодец, Люба, – сказала уже позже Лиза, когда «Скорая» отвезла пришедшую в себя, ничего не помнящую, но, к счастью, живую домработницу в больницу, а квартиру наводнили работники прокуратуры. Эксперты снимали отпечатки пальцев, фотографировали труп хозяйки, брали смывы и соскобы с предметов и дверных ручек, и делали все это как-то тихо, слаженно, общаясь междометиями, как люди, привыкшие работать в группе и понимающие друг друга без слов.

Знакомый судмедэксперт Туров подтвердил предположение Лизы, что женщины были отравлены.

Он долго принюхивался к пустым бокалам, вертел их в руках, затем, пробормотав: «Похоже на сулему», положил образцы в пластиковые пакеты. Отдельно была упакована и бутылка с остатками вина.

Лиза несколько раз порывалась подойти к открытому окну и покурить, но, вспоминая, что она уничтожила сигареты, сожгла их в камине, вздыхала. И еще – она постоянно ловила себя на остром желании позвонить Глафире. Ей все еще не верилось, что Глаша исчезла. Что ее нет нигде поблизости. Что с ней случилась беда. Где она? Может, ее пытают? А она, Лиза, ее близкая подруга, вместо того чтобы вплотную заниматься ее поисками, сидит в чужой квартире, где недавно погибла женщина (про убийство, если оно имело место, ей расскажет впоследствии знакомый следователь, который сейчас расхаживает по квартире и, причмокивая, записывает что-то в свой блокнот), и тратит впустую время. Какое ей дело до этой смерти? В городе каждый день умирают естественной смертью или становятся жертвами насилия десятки людей. Но она не может пропускать через себя всю эту людскую боль. Она тоже живой человек и должна позаботиться о себе и о своем будущем ребенке.

Бедный Гурьев! Какими глазами он на нее смотрел, когда она курила одну сигарету за другой. Другой муж ударил бы ее по губам, наорал, а он, словно понимая ее, лишь тактично делал ей замечания. Лиза подумала, что и он тоже успел за то время, что они женаты, привязаться к Глафире. Она такая большая, шумная, суетливая, но такая славная, добрая…

Лиза стояла в уголочке и шмыгала носом.

Следователь подошел к ней и сказал вполголоса:

– Говорят, у тебя, Лиза, помощница пропала? В какую авантюру ты ее втянула? Вечно занимаешься опасными вещами… Ты же адвокат, вот и защищай людей, а не лезь туда, где тебе могут оторвать голову.

Лиза от таких его слов просто опешила.

– Полегче на поворотах! Послушай, Андрей, а тебе не кажется, что…

– Нет, мне ничего не кажется, – резко, но одновременно как-то по-доброму, как заботливый брат, перебил он ее. – Ты в последнее время занимаешься делами весьма опасными. Я понимаю, что деньги нужны всем и что лишними они никогда не бывают, но не советую тебе защищать на стадии следствия людей, по уши увязших в дерьме. Понимаешь, о ком я? Пусть они сядут наконец! Ты прилагаешь неимоверные усилия, чтобы развалить дело, чтобы повесить всех собак на пешек, в то время как крупные фигуры, отряхнувшись, застегнутся на все пуговицы и сдернут отсюда, я имею в виду из страны, и поминай как звали!

– Ты ничего не знаешь о моей работе, – сказала Лиза. – Вообще ничего. Я, конечно, не господь бог, но пока еще могу отличить настоящих преступников от людей, которых втянули в нехорошие дела. Думаю, что я все же занимаюсь пешками. И вообще, здесь не место обсуждать мои дела.

– Но Глафира-то пропала! Я разговаривал с Мирошкиным. Он отправил своих людей по следу. Но я не верю, что ее исчезновение как-то связано с ее желанием похудеть. Это полный бред! Вот скажи, она говорила тебе хотя бы что-нибудь о своем желании обратиться в какую-нибудь фирму, торгующую препаратами для похудения?

– Нет! В том-то и дело, что нет! Конечно, я позволяла себе иногда высказываться по поводу ее комплекции (за что сейчас себя страшно ругаю), но она ни словом не обмолвилась, что куда-то собирается.

– А может, существуют такие лечебницы? Санатории?

– Да чтобы Глаша без моего ведома отправилась куда-либо? Ты что?! Это абсолютно невозможно! К тому же она человек очень организованный, ответственный…

– А что, если она занимается решением своих личных, так скажем, женских вопросов? Как бы это поделикатнее выразиться… Может, она была беременна и скрывала эту самую беременность, а теперь решила прервать ее, пока муж в отъезде?

– Нет, всякое, конечно, может быть, и Глафира не святая, но уж мне бы она доверилась, я знаю это точно. Больше того, она постаралась бы с моей помощью организовать себе алиби.

– Какие вы, женщины, однако, опасные!

Лиза оставила этот комментарий без ответа.

– Ты позволишь мне осмотреть квартиру? – без всякого энтузиазма спросила она его, чтобы переменить тему разговора и одновременно дать себе возможность отвлечься и поработать мозгами, а не чувствами, которые буквально захлестывали ее.

– Да пожалуйста! Уверен, что ты своим острым и опытным женским взглядом увидишь то, чего не увидел я. Мне Мирошкин так много о тебе рассказывает! Сначала я думал, что он в тебя влюблен, но потом, после парочки явно безнадежных дел, которые ты помогла ему раскрыть, мне просто пришлось изменить свое мнение и о тебе, и о нем.

– И на том спасибо, – Лиза покровительственно похлопала своего коллегу по плечу. – Начну со спальни…

Но не успела она переступить порог спальни, как в прихожей послышалось какое-то движение, шум, суета. Она сделала несколько шагов к двери и увидела бледную как смерть женщину, удивительным образом похожую на ту, которую не так давно увезли на «Скорой». Она была не одна, а в компании все той же Любы: та время от времени выглядывала из своей, расположенной напротив, квартиры, чтобы в очередной раз удовлетворить свое любопытство или, возможно, услышать от Лизы слова одобрения ее поступку. Ведь если бы не ее бдительность и внимательность, труп хозяйки этой квартиры пролежал бы там неизвестно сколько дней.

Лиза взглядом спросила стоявшую в нескольких шагах от нее Любу, что случилось, – та задрала подбородок и чуть пожала плечами. Их разделяли какие-то люди, не пускавшие в квартиру появившуюся чуть ли не с того света домработницу.

Лизе пришлось обратиться за помощью к следователю:

– Андрюша, прошу тебя, впусти эту женщину, она домработница или родственница, не знаю… позволь, я с ней побеседую. Видишь, она явно не в себе.

– Хочешь снять все сливки?

– Хочу.

– Ладно, действуй. У тебя все равно получится лучше.

«Он поступил непрофессионально, – подумала Лиза. – Такой важный свидетель, как домработница, отравленная одновременно со своей хозяйкой, может знать и помнить все».

– Проходите, пожалуйста. – Лиза взяла женщину под свою опеку и завела ее в спальню, где было тихо и им никто не помешал бы поговорить.

Она на самом деле выглядела ужасно. Бледность в сочетании с ввалившимися глазами, с уродующими ее лицо коричневыми пятнами на худом некрасивом лице. Очевидно было, что она больна и нуждается в медицинской помощи.

– Вас как зовут?

– Валентина. Валентина Козельская. Я – родная тетка Сонечки, – и женщина судорожным движением зажала рот стиснутыми кулаками. – Она умерла… Произошло что-то ужасное…

– Валентина, вы сбежали из больницы?

– Мне сделали промывание. Дали выпить что-то, какое-то лекарство… Словом, мне стало лучше, и я на самом деле сбежала. Вы поймите, в квартире много ценных вещей, и я не могла допустить, что… Господи, я понимаю, вы тоже из этих, из прокурорских, вероятно. Я не имела в виду вас или кого-то, кто будет заниматься расследованием. Но квартира открыта, двери нараспашку… Вы не представляете себе, сколько стоят все эти картины и безделушки. В сейфе много денег, ведь Сонечка держала ювелирный магазин.

А ведь она права. Кто знает, что может случиться, вдруг какой-нибудь нечистый на руку участковый, или санитар, или водитель сунет в карман мелкую вещицу?

Лиза огляделась. Спальня представляла собой комнату, обставленную с удивительной роскошью. Прекрасная дорогая мебель, выполненная в старинном стиле, вероятно, итальянского или испанского производства, чудесный ковер, туалетный столик, заставленный антикварными флакончиками и безделушками. В углу – полукруглый полированный застекленный шкафчик, полный редкой красоты посуды. Между шкафом и портьерами поблескивает матовая поверхность сейфа.

– Сейф… Валя, я думаю, сейчас самое время проверить, не ограбили ли вашу племянницу. Возможно, тогда будет проще найти ее убийцу.

Валентина, словно только и ожидавшая, что ей позволят это сделать, рванулась к сейфу, встала перед ним на колени (благо ковер был мягкий, шерстяной), замерла на какое-то время, словно проверяя свою память, а потом, неловко пытаясь скрыть табличку с кнопками, набрала комбинацию цифр. После этого раздался характерный щелчок, дверца открылась, и Валентина исторгла вздох облегчения.

– Кажется, все на месте… – она сразу как-то обмякла и теперь сидела с опущенной головой перед сейфом, в котором Лиза заметила стопки денег и папки, вероятно, с важными документами.

– Вот и славно, – попыталась вернуть ее к действительности Лиза. – Деньги не украли. А все остальное?

– Здесь, в шкафу, она хранила драгоценный фарфор. Все на месте, да и шкаф не открывали, ключ находится в тайнике.

Валентина поднялась и подошла к шкафчику, провела пальцем по чистой гладкой поверхности стеклянной стенки.

– Здесь все на месте… – И вдруг она резко повернулась и взглянула на Лизу: – А вы, собственно, кто? Почему вы не в прокурорской форме?

– Вообще-то я адвокат, меня зовут Елизавета Травина. Можете спросить обо мне вашу соседку, Любу. Кстати говоря, это ей вы обязаны жизнью.

При других обстоятельствах Лиза не стала бы объяснять, кто она такая, и вела бы себя совершенно по-другому. Но сейчас ей важно было расположить эту женщину к себе, постараться выяснить все обстоятельства дела.

– Она симпатизировала моей помощнице, вот и сегодня тоже пришла, чтобы угостить ее пирожными собственного производства. А потом выяснилось, что она пришла по делу, чтобы рассказать о том, что дверь в вашу квартиру приоткрыта, в квартире беспорядок, а это отнюдь не свойственно таким аккуратным женщинам. В милицию она обращаться не стала, по известным причинам.

Лиза говорила, не спуская взгляда с Валентины, которая с каждой минутой бледнела все сильнее. Она поняла, что еще немного – и женщина потеряет сознание.

– Валентина, у меня к вам предложение. Поскольку мы не можем заставить работников прокуратуры покинуть вашу квартиру… они там работают, понимаете? И чтобы вы были спокойны, чтобы не думали, что имущество вашей погибшей племянницы разворуют… Чтобы, в конце концов, следователь знал, что вы – на самом деле ее родная тетка, а не домработница и имеете право находиться здесь, вам следует показать ваши документы. Как вы понимаете, это простая формальность. В случае, если бы вы не являлись ее родственницей, вам пришлось бы покинуть квартиру и ее бы, в свою очередь, опечатали. Словом, предлагаю вам воспользоваться услугами моего врача, который появится здесь по первому моему зову. Вы будете находиться здесь и в то же самое время под присмотром врача.

– Господи, конечно! Мои документы находятся в моей комнате. В ящике письменного стола. Что же касается врача, то это прекрасная идея, за что вам большое спасибо. Я все-все оплачу! Вы сами видите, деньги у нас есть… – она вяло обвела рукой пространство вокруг себя.

Она вела себя настолько естественно и даже в какой-то степени глупо, словно ей и в голову не могло прийти, что она может стать первой подозреваемой по этому делу. Тем более что квартира буквально ломилась от ценных вещей.

И тут, словно прочитав ее мысли, Валентина, сев на пол, проговорила:

– Вы не думайте, это не я… У меня есть свои деньги. Я же приехала к Сонечке из Сургута. Все там продала и приехала. Можете проверить в банке. Знаете, мне что-то совсем плохо…

И она отключилась.

8. Май 2009 г. Соня

Жизнь Сони с появлением Валентины изменилась. Причем настолько, что она на какое-то время словно отвлеклась от своего источника боли, от своего еще недавно сильнейшего желания и дальше растравлять свою душевную рану, от этого мазохистского зуда.

Поначалу ее занимало обустройство комнаты для тети. Они ездили в мебельные салоны, выбирали кровать, шкаф, туалетный столик. Были куплены постельные принадлежности, белье, ковер.

Оказалось, что заботиться о ком-то – это так приятно! Соня тратила на нее деньги, буквально не считая их и постоянно твердя, чтобы Валентина свои деньги поберегла. Что жизнь – такая сложная и длинная штука и всякое еще может случиться.

Валентина принимала ее заботу настороженно, словно не веря в искренность поступков и желаний своей племянницы. Чувствовалось, что эта женщина не привыкла к тому, чтобы ее скромной персоне уделялось так много времени, не говоря уже о деньгах.

Вечерами Валентина, лежа на диване в гостиной перед телевизором, постанывала, растирая воспалившиеся суставы ног. Соня заботливо подтыкала толстый плед под ее больные ноги, разве что не гладила их рукой. Чувствовалось, что в ней дремлет и готов уже окончательно проснуться мощный материнский инстинкт. Ей пришла пора проявить свою любовь и нежность по отношению к детям, которых у нее пока что не было.

С утра Валентина была уже на ногах. Убирала постели – свою и Сонину. Готовила завтрак, мыла посуду, провожала Соню до самой машины.

– Валя, ты не особенно-то усердствуй. В квартире много техники, тебе не обязательно мыть посуду руками, даже при наличии горячей воды. И пылесос есть, и такая штуковина, я тебе показывала, которая чистит полы горячим паром. Ты побольше ешь, спи, отдыхай. Никому не открывай дверь – это железное правило! Исключением может быть только один человек – Любаша, моя соседка. Она хорошая, добрая женщина. Если она принесет торт или пирожные – непременно бери и расплачивайся с ней. Это значит, что все приготовлено на натуральном масле и деревенских яйцах. Она делает это специально для меня. У нас с ней договоренность. Я часто даю ей деньги в долг, вот она и благодарит меня таким образом. Но это не значит, что я не плачу ей за угощение.