Амальгама Торин Владимир

– Туда, туда, – мрачно подтвердил Сталин. – Ты не ослышался. А я ему сказал, знаешь что? – Сталин поднял вверх указательный палец, – Что ему нужно не новый командный пункт оборудовать, а могилу себе копать! Это все Жуков перепуганный придумал. Ну и сегодня не выдержал, сам мне позвонил. Просил перенести свой командный пункт к Белорусскому вокзалу.

Боится.

Тонкие губы Берии презрительно искривились.

– Это он боится в плен попасть, Коба. Он же когда в Ленинграде был, не только приказ издал расстреливать всех, кто в плен сдастся. Он еще и шифрограмму командующим отправил, чтоб разъяснили всем, будто семьи сдавшихся врагу будут расстреляны. Вот и опасается за своих. Думает, что ты тогда к его семье его же приказ и применишь. Правда, Маленков его распоряжение сразу отменил, но он, наверное, все равно боится.

– Смешно, – мрачно прокомментировал Сталин и улыбка Берии мгновенно исчезла с лица.

– Не смешно другое. Не смешно, что командующий фронтом не верит, что Москву удастся отстоять. Это грустно. Очень грустно. Вот я и думаю, может, зря ты, Лаврентий, за него летом заступался, а? Его же за провал под Смоленском просто сняли с поста начальника генштаба. И все. Может, и сейчас не поздно этого дуболома на умного человека заменить? И есть кем. Вон как армия товарища Власова сражается. Насмерть. Он и под Киевом точно так же стойко держался. Если бы соседи не подвели, думаю, фашисты об Киев непременно зубы сломали. Помнится, мы его еще до войны орденом Красного Знамени наградили за лучшую дивизию во всей РККА. Получается, по заслугам наградили.

И, договорив, вопросительно уставился на своего собеседника. Берия пожал плечами и уклончиво ответил:

– Решать вам, товарищ Сталин. Дуболома на умницу заменить – всегда на пользу делу, спору нет. Хотя и дуболомы подчас нужны. Людей на смерть десятками тысяч гнать, когда это требуется, не каждый решится. Тот же Власов, к примеру. И если бы не разгар боев, я бы первым такую замену поддержал, а сейчас… Вникнуть в обстановку – время нужно, а где его взять? Вон как фашисты лезут. А что касается отправки туда… Так ведь это никогда не поздно исправить. Туда отправить легко, вот обратно – навряд ли получится.…

– Ладно, – кивнул его собеседник. – Действительно, с этим действительно успеется. Давай тогда про туда и про обратно поговорим. Вопрос у меня к тебе. Ты вот упомянул, что туда отправить легко. Тогда почему у тебя так ничего и не получилось с зеркалом? – и он вопросительно уставился на Берию. – И где тот, который туда отправился? Неужели до сих пор не нашли? Странно. Я был о твоих людях лучшего мнения.

Берия помрачнел. Было заметно, что говорить на эту тему ему очень не хочется, но деваться было некуда. Однако ответил он не сразу, подыскивая нужные слова, которые обязательно должны быть правдивыми, ибо Хозяин, как называл его про себя Лаврентий Павлович, терпеть не мог лжи. Но правда – штука жестокая, поэтому следовало подобрать такие слова, чтобы максимально ее смягчить.

В этот момент он проклинал самого себя за то, что тогда, в далеком 39-м, он, заинтересовавшись странными показаниями арестованного пожилого преподавателя истории Ленинградского университета, из «бывших», распорядился разместить его в одной из шарашек НКВД. Впрочем, интерес был оправданный.

Звали историка Николай Петрович Дондулев и рассказывал он нечто неслыханное. Дескать, Петру Первому во время его путешествия по Европе было подарено какое-то зеркало, изготовленное в Венеции. Зеркало это, по рассказам врага народа, обладало удивительной силой и было способно творить самые необыкновенные чудеса. Но зеркало это было очень опасным, в том числе и для человека, который им владеет. Как Петр Первый в это зеркало глянул, так умом и тронулся. А еще через это зеркало можно было как-то на людей влиять. А еще, мол, это зеркало позволяло «уйти в иные времена». И хранилось чудо-зеркало в Эрмитаже и ученый знал, где и обещал, проведя какие-то предварительные исследования, заставить всю эту колдовскую силу работать на благо Советской власти.

Лаврентий Павлович не был легковерным, но распорядился отправить этого прохвоста в Эрмитаж, где тот достаточно быстро нашел старинное зеркало. И можно было бы принять за бред сумасшедшего все рассказы этого Дондулева про силу зеркала или, уж тем более, про «уход в другие времена», но останавливал очень простой опыт. Когда смотрел Лаврентий Павлович в это зеркало, вдруг шуметь в ушах начинало, голова болела, озноб какой-то странный в теле появлялся. Как убирал зеркало от глаз, самочувствие сразу становилось лучше.

Вот и решил он поэкспериментировать. Определил ученого в одну из многочисленных шарашек Подмосковья. Цель была одна: разобраться, как это работает и как это поставить на службу Советской власти. На всякий случай, к старорежимному профессору были приставлены несколько студентов исторического факультета, имевших к НКВД самое непосредственное отношение.

Изначально Николай Петрович Дондулев заявлял, что ему достаточно года, чтобы разобраться в том, как это работает. Потом потребовал два. И ведь не упрекнешь человека ни в чем. Трудился добросовестно, с азартом. Подчас ночей не спал, упросив Берию, чтобы ему изменили рабочий график. Не по правилам, конечно, но раз для дела лучше…

Словом, Лаврентий Павлович согласился, махнул рукой, пусть будет. Даже бочку с квасом поставил во дворе шарашки, на радость всем ее обитателям. Наливала квас в крупные стеклянные кружки румяная продавщица, бывшая, по совместительству, в звании старшего сержанта госбезопасности. Каждый день писала продавщица подробный отчет о любом движении питерского ученого, которого видела она очень часто: Николай Петрович квас очень любил и мог пить его литрами, как иные – пиво. Он даже иногда шутливо рассуждал о теории идентификации славянских народов посредством анализа того кваса, который был характерен для той или иной территории.

Короче, квас пил ученый изрядно, да и работал, в общем-то, тоже много, но результата добиться почему-то никак не удавалось. И чего только этот Дондулев не делал! Пропускал сквозь зеркало различные разряды электричества, тщательно фиксируя каждый результат в специальный журнал, обрабатывал зеркальную поверхность различными кислотами и щелочью, светил в зеркало свечкой, задымлял его различного происхождения дымами, исследовал влияние солнечного и лунного света на поверхность зеркала, подвергал его электромагнитным колебаниям различной степени интенсивности и термической обработке, крутил на центрифуге, помещал в барокамеру… Но зеркало упорно не хотело выдавать своих тайн.

И кто же знал, что этот хитрый историк решит вначале проверить действие зеркала на самом себе? И проверил. В одну прекрасную ночь Дондулев ушел. Совсем ушел.

Сперва думали, что сбежал, но уж больно непохоже было. Двоих «студентов», а на самом деле лейтенантов НКВД, которых дали в помощь хитрому ученому, допрашивали несколько месяцев, пока не убедились – правду говорят. Удивительную, можно сказать, невероятную, но правду. В зеркало почтенный Николай Петрович провалился. А вот куда именно – непонятно.

Однажды в полночь зарябило зеркало, запульсировало, даже звук какой-то стало издавать. Удивительно – звук низкий, не очень-то приятный, а тянет поближе подойти. Вот Дондулев и подошел. И даже рукой стекла коснулся. А дальше еще интереснее – прошел туда палец. Историк всю ладонь до запястья – и она преспокойно погрузилась. Тот по инерции дальше углубился, по локоть – вновь никаких препятствий. И по плечо – никаких, а дальше само зеркало сработало… Словом, исчез человек.

Бросились лейтенанты за ним. А зеркало мгновенно к своему прежнему виду вернулось: все вокруг отражает, а пальцем коснись – твердое стекло. А историка нет. В зеркале остался.

Зачем только Берия про это зеркало товарищу Сталину рассказал?! Сталин очень заинтересовался рассказом и, кажется, начал с этим зеркалом какие-то планы связывать. И не собирался товарищ Сталин от этих планов отказываться, уж больно они, видимо, были заманчивыми. А коль не собирался, значит, действуй, товарищ Берия, исправляй свой промах, тем более, что первый эксперимент все-таки удачным оказался: работает, значит, чудо-зеркало!

Но, увы – как ни старались лейтенанты НКВД в мельчайших подробностях повторить события той ночи, зеркало больше не рябило, не туманилось изнутри, и вовнутрь себя не то, что палец – ноготок не пропускало.

И тут пришла шифровка. Кто-то из агентов советской разведки доложил, что Гитлер распорядился установить у себя в кабинете рейхсканцелярии какое-то большое старинное зеркало, в обстановке строжайшей секретности привезенное откуда-то из Литвы. Сталин тут же потребовал зеркало Петра Первого тоже привезти к нему на дачу в Кунцево. Мол, лично хочу на него взглянуть.

Через три дня Берия предложил было увезти зеркало обратно, но не тут-то было. Промолчал товарищ Сталин, словно бы и не услышал этого предложения, а раз промолчал, значит, не хочет об этом говорить. И знал Лаврентий Павлович, почему Хозяин против. Завораживало оно, словно затягивало. Берии и самому, когда он навещал историка, всякий раз не хотелось от зеркала отходить – так бы и стоял подле. Но и смотреть в зеркало было нельзя – сразу плохо становилось. Такой вот парадокс получался. А потом война началась, не до зеркала стало. И вот, надо же, опять…

И вот, что было отвечать Хозяину в такой ситуации?

Однако с ответом вышла отсрочка. Приехали они. По рябоватому, в мелких оспинках, лицу Иосифа Виссарионовича было заметно, что разговор он не закончил, просто с продолжением не спешил.

Вышел хозяин из машины молча, недовольно ежась от крепкого морозца. Неспешно зашел в прихожую и, не говоря ни слова, стал раздеваться. Вешалка у него была особая, и даже располагалась отдельно, слева от двери, ведущей в зал, одновременно служивший и гостиной, и столовой. Берия свое пальто повесил на другую вешалку. Широкая, рассчитанная человек на двадцать, она так и называлась «гостевая», и была расположена справа.

В столовую они заходить не стали. Впрочем, и в кабинет они тоже зашли не сразу. Раздевшись, Сталин подошел к большой карте, висевшей тут же, в прихожей, с обозначением линии фронтов. Достав из кармана трубку, он принялся неторопливо набивать ее табаком.

Раскурив ее, товарищ Сталин указал чубуком на карту:

– Плохо.

– Плохо, – послушно согласился Берия.

Сталин искоса посмотрел на своего сподвижника, но ничего больше не сказал. Войдя в свой кабинет, он первым делом подошел к тому самому массивному древнему зеркалу, прислоненному к стене справа от входа. Некоторое время он постоял подле него, неспешно проводя пожелтевшим от никотина указательным пальцем по старинной деревянной раме. Вздохнув, он прошел к своему креслу, неторопливо уселся в него, и спросил, тыча чубуком трубки в сторону зеркала:

– Так что с ним?

Берия нехотя ответил:

– Пока…, – и обескуражено развел руками, однако тут же горячо заверил: – Но над ним продолжают работать и…

– Значит, надежды на него сейчас мало, – перебил его Сталин и, неожиданно для Лаврентия Павловича, покладисто заметил: – Ну и ладно. Нашей самой главной надеждой должны быть наши советские люди, их стойкость и вера в победу над врагом. Верно, Лаврентий?

– Верно, Коба, – послушно согласился тот.

Сталин встал и поморщился. Поясницу ломило сильнее обычного – не иначе, как снова разыгрался радикулит. Берии он ничего говорить не стал – не баба, чтобы жаловаться на хворобу. К тому же у него имелось хорошее народное средство. Вот только вначале надо отпустить Лаврентия. Он кивнул ему, на всякий случай добавив:

– Возвращайся обратно. Только вот что, – остановил он его у самых дверей. – Ты на передовую больше не езди, не надо. Ни к чему без особой нужды выказывать свою храбрость. Я и так ее знаю.

– Я к своим частям, – смущенно пояснил тот. – Ободрить не помешает. Раз они из войск НКВД, значит, я отвечаю за их бойцов, вот и хотелось лишний раз убедиться, что не подведут.

– Насколько я знаю, там, в большинстве, пограничники, которые вышли из окружения, а они уже летом показали прекрасную боевую выучку.

– Ни один отряд не отступил без приказа, – с легкой долей хвастовства в голосе подчеркнул Берия.

– Знаю, – кивнул Сталин. – Потому и говорю – ни к чему к ним ездить. Побереги себя. Жукова убьют, мы десять, двадцать жуковых найдем, а где я такого, как ты, отыщу? Так что считай мой запрет боевым приказом.

– Слушаюсь, товарищ Сталин, – кивнул Берия и, чуть помедлив (не будет ли каких дополнительных указаний) вышел.

А Иосиф Виссарионович пошел лечиться старым испытанным способом, который он успешно применял еще во время ссылки в Туруханске. Для этого на кухне, отделенная деревянной перегородкой, стояла большая русская печь. Обычно в ней пекли хлеб. Но когда Сталин простывал или его очень уж начинал донимать радикулит, он приходил к ней, раздевался, клал на горячие кирпичи широкую доску и, кряхтя, залезал на нее «лечиться». Так он сделал и сейчас.

Однако сон не шел. Уж больно непривычное время он выбрал – не было и двух часов ночи. От нечего делать, Иосиф Виссарионович прислушался к неспешному обстоятельному разговору прислуги. Перегородка чуть глушила их голоса, но в целом слышно было хорошо. Судя по беседе, там присутствовал еще один боец внешней охраны, забежавший с морозца погреться. Он-то и рассказывал о себе.

– Вообще-то я из Тверской области. Деревня там есть такая, Заречье. У нас там каждый пятый Шеломов. А до войны в Питере работал. Комнату нам с женой дали. Потом мы к себе еще и сестру пригласили, Анюту, вместе с мужем. Но жили дружно.

– Родня должна друг дружке помогать, – поддержал его кто-то из поваров.

– Во, во, – оживился охранник. – А тут не просто родня, а двойная.

– Это как?

– Да очень просто. У нас в соседней деревне, в Поминово, Путины жили. Так вот вначале Володя Путин на моей сеструхе Машке женился. Молодые они совсем были, обоим по семнадцать всего исполнилось. Давно это было, еще в 28-м. Вот пока на ихней свадебке гулеванили, я там себе и присмотрел сеструху Володькину, Анюту. Да так все закрутилось, что и женился.

– Закрутилось, – хмыкнул кто-то. – Тогда может ты вначале подженился, как оно бывает, а уж опосля и…

– А ты не мели, чего не знаешь! – возмутился охранник. – У них знаешь какой батька строгий. Вот так всех держал, хотя как и ты, из простых поваров. В Горках работал.

– Так это он что же, и самого Ленина кормил? – уважительно пробасил какой-то новый голос.

– Не-е, он потом туда пришел работать, уже после смерти Ленина. А вот жену его, Надежду Константиновну, и сестру Марью Ильиничну он и вправду кормил. Да и брата его, Дмитрия Ильича, тоже доводилось.

Однако на посыпавшиеся градом вопросы (какие они, что любили покушать, привередливые ли в блюдах), охранник ничего толком ответить не смог. Мол, тесть был не охоч до таких рассказов, разве что как-то вскользь обмолвился, будто сколько ни прошло через его руки людей, а лучше Ульяновых не было. Но в особые подробности никогда не вдавался.

Сталин лежал тихо. Не то, чтобы подслушивал, а просто сон не шел, вот поневоле и фиксировалось. Однако слушать перечень бед, о которых принялся рассказывать охранник, о том, как его семья (мать и трехлетний сын Генка) осталась в оккупации в Прибалтике, было неприятно. Как ни крути, а выглядели эти беды завуалированным упреком именно в его адрес: проворонил, прозевал фашистское нападение.

А он ведь не проворонил и не прозевал. Он прекрасно знал о том, что Гитлер готовится к нападению на Советский Союз. Но и у него самого почти все было готово к «освобождению Европы». И блицкриг получался на загляденье. По самым осторожным расчетам выходило, что уже на следующий день десантные корпуса захватывали нефтяные промыслы в Румынии, отрезав танки и автомашины бесноватого фюрера от единственного источника бензина. Еще через три дня передовые колонны красных танковых армий вышли бы на территорию Германии, а через неделю – Франции. Завершалась же «Гроза», как скромно была названа эта операция, там, где ей и положено, то есть на Гибралтаре, ибо перед армадой в пятнадцать тысяч танков не устоять ни одной стране.

Одного Сталин знал: что делать с Англией? Вроде бы ее освобождать не от кого, фюрер ее не захватывал. Но в отношении нее решил не заморачивать себе голову – позже решим. Все зависит от того, как пойдут события и как Черчиль отреагирует на захват Черноморским флотом Суэцкого канала. Если проглотит и не станет морщиться вслух, лучше его до поры до времени не трогать – слишком крепкий орешек.

И разве вина товарища Сталина, что Гитлер окончательно обезумел, начав войну столь неожиданно, по сути, не подготовившись к ней должным образом. Заводы на военный режим переведены не были, запаса горюче-смазочных материалов не имелось. Да что там бензин, когда этот идиот – иначе не назовешь – не позаботился даже о теплой зимней одежде для своих солдат!

Но в том-то вся и штука, что в очередной раз сбылась загадочная русская поговорка, о том, что судьба помогает влюбленным, пьяным и… дуракам. Гитлер, судя по необдуманности своих действий, явно относился к последней категории, вот она ему и помогла. Буквально за считанные дни до начала «Грозы» немцы неожиданно ударили первыми. Получилось все равно, что за полчаса до начала футбольного матча, когда одна из команд вышла на поле, а вторая еще находилась в раздевалке, босая и не переодетая. И в этот миг раздается свисток судьи о начале игры. Понятное дело, что те, которые на поле, сразу принимаются торопливо забивать голы в пустые ворота. И тренеру второй команды приходится срочно отправлять своих футболистов играть в чем были, а счет-то уже 5:0 и теперь попробуй отыграйся, да еще босиком.

Боль в пояснице отпустила. Сталин неспешно встал и поплелся в кабинет – припомнилось, что он так и не позвонил в Свердловск, хотя собирался. Зайдя к себе в кабинет, он мельком бросил взгляд в сторону зеркала и… обомлел от неожиданности. Оказывается, пока он лежал на печи, оно неожиданно… «заработало».

Да, да, именно заработало – это он понял сразу. На мутноватой поверхности уже ничего не отражалось – ни он сам, ни интерьер его кабинета. Только рябь, отчего-то показавшаяся ему зловещей.

С непривычной для себя торопливостью он метнулся к столу, не желая зря тратить время, сорвал телефонную ручку с аппарата, но затем спохватился. Кому звонить? Берии? А кто он такой? Да, умница, каких мало, но не специалист в таких вопросах, такой же дилетант, как и сам Сталин. И другого специалиста, помимо исчезнувшего невесть где дореволюционного историка, у него нет.

И еще одно. Лаврентий сейчас уже наверняка доехал до своего потаенного, скрытого за высоким забором, большого дома на Садово-Кудринской. Где гарантия, что за то время, пока он будет возвращаться обратно в Кунцево, зеркало по-прежнему будет оставаться таким же?..

Принимать скоропалительные решения Сталин терпеть не мог, но сейчас настал тот момент, когда любое промедление было чревато. Значит, требовался доброволец.

Он торопливо накинул на себя широкий овчинный тулуп и вышел на улицу. Было безветренно, но мороз, кажется, еще больше усилился. Сдерживая сам себя, он неспешно пошел в обход дачи. Темная фигура охранника с винтовкой за плечами выросла перед ним как из под земли. От неожиданности Сталин вздрогнул и раздражительно спросил:

– Ты кто?

– Красноармеец…

Рапорт охранника Сталин не слушал, зафиксировав лишь имя и фамилию: Петр Шеломов. Они показались знакомыми. Ах да, он же совсем недавно слышал их, лежа на русской печи. Получалось, это тот самый, который плакался на жизнь, горевал по поводу гибели своей матери, убитой в прошлом месяце, и сокрушался о неизвестной судьбе своей жены и сына.

– До сих пор ничего не известно о семье? – спросил он, сохраняя видимость неспешности и добродушия.

– Никак нет! – удивленно отрапортовал Шеломов.

– Ничего, – ободрил его Сталин. – Сейчас всем плохо, всей советской стране, а не только твоей жене и сыну.

– Хорошо бы, – вздохнул Шеломов и ошарашенно уставился на Сталина. – А откуда вы…

– Товарищ Сталин обязан все знать о советских людях, которые избрали его своим руководителем, – поучительно и чуть самодовольно ответил Иосиф Виссарионович, назидательно подняв вверх указательный палец. – Я уже дал поручение соответствующим органам, так что, полагаю, скоро найдутся и твоя жена Анна и сын Генка, – и он, не выдержав, чуточку усмехнулся – уж очень забавно выглядело лицо окончательно обалдевшего красноармейца.

– Однако забота о семье не должна отвлекать от служебных обязанностей, которые вы, товарищ солдат, сейчас выполняете.

– Так точно! – встрепенувшись, громко заорал Шеломов.

– Очень хорошо, – кивнул Сталин. – Тогда ступайте в караульное помещение и предупредите начальника, чтобы он поставил на ваш пост другого человека, а сами немедленно явитесь ко мне в кабинет. Знаете, где он?

– Никак нет! – вновь завопил Шеломов.

Сталин поморщился – терпеть не мог громких голосов. Разве что во время военных парадов, но тут уж деваться некуда. Однако замечания делать не стал – не до того.

– Тогда скажете начальнику дежурной смены, чтобы он вам указал дорогу, – наставительно произнес Сталин и на всякий случай уточнил: – Времени вам на все – пять минут. Все, – и, не дожидаясь очередного бравого ответа, развернувшись, поспешил обратно.

Торопливо вернувшись в кабинет, он облегченно перевел дыхание – зеркало продолжало работать. Вот только теперь ряби на его поверхности не было видно, как, собственно, и самой поверхности. Все зеркало, включая и деревянную раму, было окутано неким дымом, по виду больше всего напоминавшему туман. Отличие от обычного тумана было лишь в том, что этот чуточку икрился. Искорки были хаотичные, яркие, весело вспыхивающие и тут же гаснущие.

Некоторое время вождь смотрел на зеркало, не в силах оторваться от завораживающей картины, и лишь негромкое покашливание за спиной вывело его из столбняка. Сталин обернулся. Позади стояли бывший часовой и начальник караула. Доложить о выполнении приказа никто из них не успел. Сталин еще раз внимательно посмотрел на красноармейца, которому сама судьба предопределила пройти неведомое испытание. Ничего особенного во внешнем виде красноармейца не было: небольшого роста, с длинным носом, какими-то блеклыми серенькими глазками и незапоминающимся лицом, Шеломов этот впечатления, прямо скажем, не производил. «Кого попало берут охранять главу Советского государства», – раздраженно подумал Сталин, и, попутно решив позже высказать все это начальнику охраны генералу Власику, решительно подошел к робеющему красноармейцу.

Инструктаж солдата был краток, ибо следовало торопиться – неизвестно, сколько времени есть в запасе. Сказал лишь главное: ничего не бояться и, по возможности, как можно скорее вернуться обратно, где бы тот ни оказался. В самом крайнем случае, если он не увидит возможности вернуться, надлежало сообщить о себе. Ну и предупредил о секретности: никому о том, что увидит и услышит, ни слова, пока не появится у него. Подумав, добавил исключение: Берия (все равно тот знает основное) или сотрудник НКВД по рангу не ниже старшего майора.

Остальное произошло в точности, как с исчезнувшим историком, во всяком случае, как рассказывали о том на многочисленных допросах его помощники. Разве что намного быстрее, поскольку ничего не подозревающий Шеломов особо не колебался и хладнокровно шагнул в дым, после чего мгновенно исчез. Словно испарился. И тут же, вместе с испарившимся Петром пропал и дым. Бесследно, словно его и не было вовсе.

Сталин вытер испарину со лба и угрюмо уставился на свое отражение в зеркале.

– И сколько мне теперь ждать? – спросил он то ли у зеркала, то ли у самого себя. Но и зеркало, и отражение главы Советского Союза молчало. У двери столбенел начальник караула. Рассеянно посмотрев на растерявшегося майора, Сталин шагнул к своему столу, снял трубку телефона и, дождавшись, когда его соединят с нужным абонентом, глухо произнес:

– Не спишь, Лаврентий? Это хорошо. Приезжай срочно.

…Впоследствии сам Сталин, сколько ни припоминал, как ему удалось оживить древний артефакт, какой узор на раме зеркала и с какой силой он нажимал, «включить» его заново так и не смог. Ни разу. Да и красноармейца Шеломова в своей жизни Иосиф Виссарионович больше никогда не видел. Пропал солдат, как в воду канул.

А вот неверие Жукова в то, что Москву удастся отстоять, Иосиф Виссарионович не забыл и не простил. Поэтому, когда в самом начале января Сталин подписывал наградные списки отличившихся при обороне Москвы, Жуков в них не попал. Ни в один. Ему не досталось ни ордена Ленина, как Власову или Рокоссовскому, ни ордена Боевого Красного Знамени, которым Верховный главнокомандующий удостоил многих других полководцев, ни даже Красной Звезды.

Но и вовсе без награды Сталин его не оставил.

Справедливо предположив, что Жуков может посчитать, будто о нем попросту забыли, Верховный, немного подумав, принял решение все-таки наградить командующего Западным фронтом, но так, чтоб тот запомнил эту награду, равно как и свой телефонный звонок насчет переноса штаба фронта на восток, на всю свою жизнь. И Жукова, как и миллионы рядовых солдат, удостоили… медалью «За оборону Москвы».

Что и говорить, знал товарищ Сталин толк в изощренной мести.

Глава VII. Красная комната

Набережная Роз, Брюгге, 1434 год

Подполковник КГБ Николай Сиротин проснулся в маленькой узкой комнате. Его сознание цеплялось за последнюю запомнившуюся картинку: вот он стоит в Лондонской картинной галерее, потом какой-то японец предлагает ему посмотреться в маленькое зеркальце, а потом почему-то все плывет перед глазами… Комната, в которой очнулся подполковник, была чрезвычайно странной и менее всего походила на картинную галерею Лондона.

Значительную часть комнаты занимала большая деревянная кровать под диковинным красным балдахином. Потолок в комнате был тоже деревянный и, кажется, очень старый. По крайней мере, бревна, из которых потолок был сложен, почернели от времени. Рядом с кроватью стоял необычного вида, деревянный и, видимо, жутко неудобный диван, покрытый такой же ярко-красной тканью. На диване лежали или даже, скорее, стояли две подушки – такие же красные, как балдахин и диван. Окно в этой комнате было маленьким, его стекла казались затуманенными и состояли из множества мутных квадратиков и кружочков. Деревянные ставни были открыты вглубь комнаты. Под окном стоял старинный комод. На подоконнике и на комоде лежали рассыпанные кем-то апельсины. Эти апельсины и то, как они лежали, очень напугало подполковника. Забыть эти рассыпанные апельсины, да и всю эту красную комнату было совершенно невозможно – Сиротин уже много дней изучал картину голландского художника Яна ван Эйка и знал этот интерьер до мелочей.

Сиротин поднял голову вверх и еще раз посмотрел на потолок. Все так же горела единственная свеча на блестящей люстре. Сотрудник советского посольства перевел взгляд направо и увидел круглое зеркало-иллюминатор, висящее прямо над красным диваном. Сиротин теперь был абсолютно уверен, что находится в комнате, интерьер которой до мельчайших подробностей соответствует интерьеру, изображенному на картине, которую он рассматривал за мгновение до встречи со странным японцем и до того, как тот предложил посмотреться в его маленькое зеркальце. Прямо напротив зеркала-иллюминатора, на другой стороне комнаты, располагалась плотно закрытая дверь. На картине, которую Сиротин еще совсем недавно видел в Лондонской Национальной галерее, накануне своего пленения (а Сиротин был совершенно уверен, что попал в плен), в зеркале отображались какие-то люди, входящие в эту самую дверь. Фигуры людей были плохо различимы, но было отчетливо видно, что это несколько человек. Сейчас дверь была плотно прикрыта, а комната пуста.

Сиротин оглядел себя. Он был одет в чистую, но очень грубой ткани и странного фасона рубашку, которая больше напоминала холщовый свитер. В вырезе на груди рубашки он увидел несколько грубых дырок, сквозь которые была продета веревочка, позволявшая, при необходимости, ворот закрыть. Холщовые штаны, тоже на веревочке, дополняли ансамбль. Ботинок не было.

Подполковник быстро сообразил, что к нему применяют методы психологического воздействия, о которых так много и подробно рассказывали на спецкурсах в школе КГБ. Хитроумные американцы мастерили, например, якобы космический корабль, все отсеки которого были задраены так, что открыть их было невозможно, а в иллюминаторе проплывала в голубой дымке планета Земля. Однажды помещенный в такой аппарат советский резидент, будучи совершенно уверенным в том, что его отправили в открытый космос, к третьему дню заточения в этой псевдогалактике, сошел с ума. Его невнятное бормотание под нос было идеально записано на восхитительные японские магнитофоны – предмет мечты любого советского человека. Долго потом еще эта запись доставляла проблемы сотрудникам первого главного правления КГБ СССР! Половина американской резидентуры была безнадежно провалена, а от ряда операций пришлось просто отказаться – столько информации с перепугу наговорил сам себе под нос перепуганный и сошедший с ума разведчик.

Сиротин не растерялся и замысел английских (а, значит, американских!) спецслужб раскусил. Надо же, чего удумали! Поместить советского офицера в средневековый интерьер, срисованный с картины Ван Эйка, одеть в якобы средневековое тряпье и таким образом довести человека до помешательства! Понятно, что потом с таким «пациентом» можно будет делать все, что заблагорассудится: хочешь, сведения секретные из него вытаскивай, хочешь – двойным агентом делай, хочешь – просто вербуй.

Подполковник понимал, что ему сейчас требуется максимальная выдержка и полная концентрация сил. Он попробовал пошевелиться и приподняться с кровати. Сделать это ему удалось с трудом. Руки и ноги отказывались слушаться, голова гудела. «Вкололи психотропное что-то, сволочи…» – с ненавистью подумал он и, превозмогая боль, все-таки ступил босой ногой на грубые доски пола. Доски заскрипели так, как будто на них переминался с ноги на ногу не один босой Сиротин, а целый взвод солдат в кирзовых сапогах. Сиротин прислушался. После оглушительного скрипа досок опять наступила тишина. Он спустил на пол вторую ногу и, сделав два шага (доски пола дважды оглушительно сопроводили это действие), подошел к окну.

За окном он увидел узенькую улицу древнего города. Вот, не отнять у американцев умения декорации делать! Все – как настоящее! Голливуд просто! Вдоль улицы стояли средневековые дома с треугольными ступенчатыми фронтонами, из труб вился легкий дымок. На солнце блестели маленькие оконца, украшенные разноцветными стеклами, а над черепичными крышами гордо возвышалась красивая многогранная башня с часами, украшенная флагами и резными остроконечными шпилями. Узенькая улица упиралась в каменную набережную и Сиротин мог поклясться, что он видел совершенно реальную реку, по которой только что проплыла маленькая лодочка, а в ней стоял человек и отталкивался длинным шестом от дна, заставляя лодочку плыть быстрее. Женщина с корзиной, заполненной рыбой, стояла у маленького фонтанчика, мимо проезжала телега, запряженная лошадью, в лавке на углу торговец перекладывал на лотке товары, по запыленной булыжной мостовой шли прохожие – ботинки с пряжками, шляпы с перьями. Все было сделано очень правдоподобно и совершенно реалистично.

Брюгге, набережная Роз

Но Николая Сиротина этими спецэффектами пронять было невозможно, он уже был готов к борьбе. Полковник мгновенно оценил ситуацию – его окна расположены на втором этаже дома, не очень высоко, отсюда вполне можно выпрыгнуть в павильон, оборудованный под средневековый город. Очевидно, что самое слабое место этого павильона – река. Ее явно сделали как-то при помощи телевидения, уж очень реально все смотрится. А, значит, там – большое количество телеэкранов, проводов, каких-то телевизионщиков и обслуживающих всю эту искусственную речку работников, а не солдат и агентов. Значит, пробиваться на свободу нужно будет где-то в районе реки. Сиротин прикинул маршрут. На пути будет женщина с рыбой и торговец в лавке. С этими вполне справиться можно. А там уже – как судьба выведет…

Сердце учащенно забилось, путь к спасению был найден. Но Николай, на всякий случай, решил еще раз осмотреться. Понимая, что каждый изданный им звук сейчас пишут многочисленные микрофоны, а каждый шаг снимают специальные скрытые камеры (о таких камерах в спецшколе тоже рассказывали: японская разработка, удивительно, но, оказывается, видеокамеру можно сделать очень маленькой и спрятать ее так, что ты ее даже не увидишь), он нарочно медленно и очень спокойно повернулся к двери. И вовремя. Именно в этот момент дверь открылась и в комнату вошел Путин.

В этот раз персонаж с картины был одет совсем не так, как на картине Ван Эйка. Сегодня он был в нарядном зеленом камзоле. Камзол с множеством пуговиц подпоясывал широкий кожаный ремень, большой белый кружевной воротник был разложен по плечам, а на груди висела гигантских размеров золотая цепь с разноцветными эмалированными гербами между звеньями. На голове вошедшего красовалась черная шляпа с широкими полями, украшенная белыми перьями.

– Ну, что, пришли в себя? – на чистом русском языке спросил, широко улыбаясь, вошедший, – Меня зовут Петр Шеломов.

В этот момент Сиротин окончательно убедился, что это не Путин. Похож, даже очень, но не он. Чего же они комедию-то ломают? Если в ход идет психологическое давление со средневековьем, почему этот человек, похожий на Путина, говорит на чистом русском языке? Явно какая-то недоработка. Но тут вдруг все встало на свои места.

– Каков ваш чин в НКВД? – быстро спросил человек в зеленом камзоле, внимательно разглядывая советского резидента.

Маски были сброшены. Вот так просто, по-топорному, приступили к допросу. Видимо, поняли, что на всю эту средневековую муть Сиротин не «клюнул». Сиротин уже отчетливо понимал, что человек в зеленом камзоле – вовсе не Путин, хотя и очень похож на него и, справедливо рассудив, что дальше рассчитывать на снисхождение не стоит, громко выдохнул воздух и двинул ногой этому маленькому человеку в грудь, прямо в большую пластину на золотой цепи, с бело-красным эмалированным гербом. Человек с грохотом влетел обратно в дверь, которую он открыл минуту назад, а Сиротин вскочил на стол (апельсины покатились по комнате) и прыгнул в открытое окно, вглубь павильона, заполненного средневековыми декорациями.

Перекатившись несколько раз по булыжной мостовой, чтобы погасить силу удара, советский разведчик вскочил на ноги и быстро огляделся.

Взвизгнула женщина с рыбой, но Сиротин уже понесся в сторону реки, готовясь к нападению лавочника. Но тот нападать не стал и скоро стало ясно, почему. Из-за угла появились два крупных человека, видимо, отвечавших за охрану периметра павильона. У каждого на богатой перевязи висел меч. Сиротин несся прямо на них. Увидев это, они ловко выхватили мечи из ножен и приготовились к схватке. Другого пути к спасительной реке у Сиротина не было и он, не снижая скорости, выставив вперед правую ногу, прыгнул прямо на одного из вооруженных людей. Он удачно попал пяткой в челюсть и опрокинул противника, но тот успел его ранить своим мечом, проткнув ногу в районе бедра. Второй охранник попытался рубануть Сиротина своим мечом, но советский разведчик ловко увернулся и продолжил бег в сторону реки, оставляя за собой следы крови на пыльных булыжниках.

Он слышал, как гонятся за ним два охранника, но продолжал бежать, не оглядываясь, стараясь не обращать внимания на дикую боль в правом бедре и мысленно благодаря старого китайца, преподавателя ушу в школе КГБ, знания которого его сегодня уже дважды так выручили. Оглянулся он уже у самой реки, переводя дух и утирая лицо. Преследователей было уже гораздо больше. Но странно, подполковник пробежал уже несколько сотен метров, добежал до реки, а павильон все не заканчивался. Да и река, похоже, была настоящей.

Сиротин, обескураженный, побежал вдоль набережной, приближаясь к каменному однопролетному мосту, по которому можно было перебраться на другую сторону реки. Преследователи с криками и руганью неслись за ним. Очень скоро Николай выбежал на мост, и внезапно остановился. Прямо перед ним стояли три вооруженных человека, обнажившие мечи и спокойно ожидавшие нападения. Сзади подбегали к мосту человек семь преследователей, первым из которых был разъяренный здоровый мужик, которому Сиротин так удачно двинул в челюсть в прыжке.

Ситуация становилась безвыходной. Николай Сиротин сжал зубы и твердо решил живым не сдаваться.