Фебус. Недоделанный король Старицкий Дмитрий
– Все исполнено, сир, как вы и велели, – поклонился он от двери. – И это…
Он вынул из сумки лист прекрасной сарацинской бумаги и передал его мне.
Я прочитал начертанные на нем на латыни слова: «Я, дон Диего, сеньор Уэска, конде де Пенья-Велес, получил от дона Франциска, рея Наварры и Беарна двадцать пять золотых флоринов».
Дата.
Подпись.
Печать.
Поднял глаза на своего раба и спросил:
– Но, это же… твоя рука?
– Моя, – не стал запираться валет. – Зато подпись его собственноручная, как и печать с пальца.
Я только головой покачал, мерзенько подхихикивая. В руке я держал прямо-таки компрометирующий царедворца вербовочный документ.
– Ты заслужил еще один золотой премии, – сказал я Микалу. – Кстати, а почему сумма прописана не в серебре, а в золоте?
– Сир, я взял на себя смелость отсыпать в кошель вместо пятисот су двадцать пять флоринов по курсу. Таким образом, мы не потеряем на комиссии менялы, когда нам самим приспичит это золото поменять на серебро.
Я налил полный кубок анжуйского вина и ласково сказал:
– Пей. Ты заслужил.
Микал с охотой выпил вкусного анжуйского и, утерев губы ладонью, сказал:
– Там к вам еще местные рикос омбрес на встречу набиваются. Их как – гнать?
Утром отсидел еще и заупокойную службу по Мамаю уже по римско-католическому обряду.
Потом амхарцы взяли гроб с Грининым телом на плечи и вынесли из храма на расположенное рядом кладбище. Впереди них шел весь клир церкви Герники во главе с епископом, распевая по-латыни тягучие григорианские напевы религиозного содержания, позади вся моя банда пристроилась, кроме часовых и дежурных по лагерю.
Пока попы распевали, крестили и кадили, валлийцы украдкой кинули по мелкой монетке в заранее раскопанную могилу. Окупили последнее пристанище рыцаря у подземных богов.
Траурно зазвучал колокол, и гроб с казаком опустили в разверзнутый зев земли. Потом этот зев неторопливо засыпали, сформировав длинный холмик, в который воткнули простой крест, вытесанный из кипариса. Зарыли Гриню в шар земной на чужой сторонке. «Sic transit gloria mundi»[5] – очень справедливое выражение нам досталось от римлян, коих самих уже целое тысячелетие как нет. А уж как гремели…
«Requiem aeternam dona eis Domine, et lux perpetua luceat eis. Requiescant in pace?» – отзвучали последние звуки поминальной латинской молитвы, доставшейся нам от тех же римлян, и народ стал расходиться с кладбища.
Кастильцы проводить казака в последний путь не пришли. Каждый сам хоронит своих покойников. Где они хоронили своего секретаря, мне было неведомо. Но горожан было много. Похороны – развлечение в размеренной жизни, в которой не так уж много происходит значимых событий. А уж заморского принца так вообще не каждый день хоронят в их родном городе.
Около меня никого не осталось. Ближние проявили такт, а дальние просто не посмели лезть монарху под руку в такую минуту. Я стоял и тупо смотрел на свежий могильный холмик, как будто искал на нем какие-то тайные знаки, которые должны были мне указать дальнейшие пути. И не видел их. Разве что смерть казака Мамая была некой символической жертвой, которую высшие силы принесли для того, чтобы я больше думал о том народе, которым должен править, отвратившись от того, среди которого вырос.
– Не беспокойтесь, ваше величество, – проскрипел монсеньор Васко, поравнявшись со мной, теребя руками янтарные четки. – Деревянный крест тут временно, пока могилка не утрамбовалась. Я вам обещаю, что на могилу вашего верного мы обязательно положим камень с соответствующей хвалебной надписью.
Он помолчал немного и добавил с некоторой обидой в голосе:
– Не думал я, даже представить себе не мог, что вы у меня Жозефа заберете.
– Монсеньор, кандидатуру отца Жозефа мне предложил епископ. Сам. Я лишь попросил у него капеллана с военным опытом, – попытался я оправдаться.
– Жаль мне с ним расставаться, сир. Он мне как сын, которого у меня никогда не было. Что теперь будет скрашивать мою старость?
– Сознание выполненного долга, монсеньор. Я приложу все усилия, чтобы инквизиционный трибунал в моей стране был в руках вашего ордена.
– Это меня радует, сир. А какова будет действительная цена этого вопроса для нашего ордена? – Все же дело у отца Васко стояло на первом месте.
– Инквизиция будет получать от короны достойное содержание, но конфискованное имущество еретиков поступит в казну. Так, по крайней мере, инквизиторы не будут хватать только богатых, обвиняя их в ереси. Не стоит никого искушать без нужды. Человек слаб. Даже если он стяжает не для себя лично, но для своей организации, которая по определению – нищенствующий орден.
– Возможно, вы и правы, ваше величество. Впрочем, надеюсь, сравнение деятельности нашего трибунала с кастильским все расставит по местам. Подойдите ближе, сир, я вам дам свое благословение на дорогу. Оно вам не помешает, – улыбнулся он мне по-доброму. – Бог вам в помощь.
Нелишне будет. Нужна мне божья помощь, потому как до сих пор стучат в моей голове молотки, забивающие гвозди в крышку Мамаевого гроба.
До Лойолы добрались быстро по местным меркам. За два дня. И то потому что весь обоз с шатрами и прочими удобствами бросили на сохранение монсеньору в Гернике и мчались налегке, ночуя в лесу, завернувшись в попоны. Останавливаться в городках по дороге я счел ненужным. Ближники напьются, замлядуют, разленятся, разнежатся, собираться будут как тараканы беременные. А время не резиновое. Лучше так. Лесная ночевка осенью к лености не располагает.
Запахнувшись в попону, я ворочался на упругом еловом лапнике, а сон ко мне все никак не шел. Припомнилась старая русская сказка про то, как барин завидовал своему веселому холопу, отчего вредил тому, как мог, из зависти. У самого-то вечно настроение паршивое. А холоп все не унывает и песни поет. Все ему нипочем. Пока по совету колдуна не дал барин холопу горсть серебряных рублей. И песни как отрезало. Сидит холоп дома, все деньги считает, прикидывает, как и на что такие деньжищи потратить, да во что вложить с прибытком, да как сохранить их от лихих людей…
Вот и я так. Привел вечером Микал ко мне в дом викария бискайскую старшину из хунты Генеральной. И озадачили те депутаты меня по самое не могу. А я без легиста. И посоветоваться мне совсем не с кем. Не Саншо же привлекать… Он вообще инфант стороннего государства, даже не вассал. Не комильфо мне себя так ронять перед подданными.
Не всей кодлой хунта ко мне притащилась, а всего лишь троицей перцев, зато из самых авторитетных кренделей. Но вот с вопросом – хоть стой, хоть падай… такое на пленарное заседание выносить – только здоровье портить, враз депутаты хунты все утопят в словоблудии, а решать-то все равно сеньору, потому как его это регалия. Таково фуэро.
Вот и пришли с таким вопросом самые заинтересованные лица, можно сказать, хозяева самых крупных портов – Бильбао, Ируна и Сан-Себастьяна. Вопрос вечный на все времена – нехватка денег в обороте. Конкретно – серебра. Даже не серебра как такового, а мелкой монеты. Разменной.
Нет, клянчить денег они у меня не стали, а попросили разрешения дозволить им чеканку медной монеты. Они давно этот вопрос поднимали, но кастильская корона всегда была категорически проив таких мер, чего они от меня не скрывали.
– Сир, мы прекрасно понимаем, что медь полноценно не заменит серебро, но что-то делать надо. Нехватка именно мелкой монеты на корню подрубает мелкую торговлю горожан и обогащает только менял, которые уже подняли свою лихву до десятой доли от суммы обмена. А у нас порты транзитные, основные сделки крупные, в обороте подавляющее большинство монет крупного номинала. Мы понимаем, что медь также имеет свою стоимость как металл, так что тут никакого обмана с нашей стороны не будет, – вещал докладчик из Ируна, бородатый, лысый, кряжистый городской идальго с толстой золотой цепью на плечах. – Но так как монетная стопа есть прерогатива сеньора страны, то без вас мы этот вопрос решить не можем. И так уже серебряный мараведи нашей чеканки на добрую треть состоит из медно-оловянной примеси. Портить монету дальше можно, у франков обол вообще наполовину только серебряный, но… кто его брать тогда будет? Или навезут купцы турских оболов, как уже бывало, цены вздуются, что совсем не есть хорошо. Только запрет на торговлю чужой монетой и останавливает таких жуликов. Менялы наши не дураки, и эти оболы не берут.
Эту информацию я тут же вкурил, потому как не знаю еще, в какой монете мне заплатит за нобилитацию Вельзер. Хоть все монеты здесь и из драгоценных металлов, а вот поди же ты, каких всяких тонкостей навалом… А я и не в курсах.
– В то же время мараведи нашей чеканки, – продолжил свой доклад хунтеро, – франкские купцы не обменивают снова на свои деньги, а увозят к себе. А это временами приводит к нехватке серебряной монеты вообще. Меняют-то они на наши деньги в основном золото. А медь они по-всякому вывозить от нас не будут.
Пока он все это проговаривал, а остальные местные бугры согласно кивали пегими бородами, я с дикой скоростью копался в памяти, но, кроме Медного бунта в Москве, ничего пока там не находил. Успокаивало лишь то обстоятельство, что медная монета в следующем веке начнет свое триумфальное шествие по Европе, потому как серебро будет вымываться колониальными товарами, а денежный оборот повсеместно возрастет в разы. Так что тренд налицо, и не важно, кто его начнет первым. А вот когда мелкая медная монета появилась на Пиренеях? Кажись, еще при Колумбе. Точно не помню.
– А не боитесь? – прервал я докладчика, когда он пошел по второму кругу приводить свои доводы.
– Простите, сир?
– Не боитесь, что серебро припрячут, и в обращении останется только медь? Люди же не дураки.
– Сир. Монетная стопа. Мы будем чеканить столько монет из фунта меди, сколько этот фунт стоит в серебре.
Подумав, я понял, что соглашаться с нежданным предложением мне все же придется, разве что обусловив это разрешение такими поправками, чтобы медных бунтов, как на Руси или в Англии, тут не было. Как и фальшивых пятаков Российской империи, но там сама императрица всероссийская виновата, потому как чеканила больше пятаков, чем положено по монетной стопе с пуда меди. Таким образом, сумма пятаков, чеканенных с пуда меди, стоила дороже этого самого пуда. Причем маржа была такой, что делала любой риск оправданным. Вот и подделывали эти здоровенные пятаки и поляки, и шведы, и свои доморощенные умельцы – «блинопёки» из старообрядцев. Так что монетная стопа тут не панацея. Не стоит номинал медных монет привязывать к ней. Пусть медь в обороте будет символической, на авторитете эмиссионера, что накладывает на последнего массу ограничений.
– Тогда, мон сьеры, откуда вы возьмете мой сеньораж с этой медной чеканки? Если вы всю стопу пустите в обращение. С серебром же все не так обстоит, а медь я от вас в налог не возьму. Некуда мне ее тратить.
– Мы надеялись, что ваше величество сеньораж с медных денег брать не будет, – с апломбом заявил хунтерос от Бильбао, важно оглаживая свою шикарную бороду.
И замолкли. Все трое.
Депутат от Бильбао – последним, глядя на то, как изменились морды у остальных переговорщиков. А те просто с лица сбледнули, услышав такое…
Видали кренделя? Сейчас я его обломаю, как березку.
– Что, нашли маленького и глупенького? – вперил я в них свои гляделки. – Обрадовались. Сеньора без денег решили оставить? На пороге войны?
И даже головой с сочувствием покачал, как добрый учитель, который вымачивает розги перед поркой.
– Сир… – прокашлялся депутат от Сан-Себастьяна. – Вы нас не так поняли.
И смутился. Видно, так нагло врать ему все же непривычно.
– А как еще можно понимать эти ваши слова? – откинулся я на спинку кресла так, чтобы видеть сразу всех троих хунтерос.
– Сир. Бискайя не отказывается дать вам безвозвратную ссуду на войну. Согласно традиции и фуэрос, хунта соберет сумму, за которую не придется краснеть.
Я посмотрел на него и вопросительно поднял бровь. Какая такая безвозвратная ссуда? Почему не знаю?
– Именно так, сир. Мы уже обсуждали этот вопрос, – поддакнул депутат от Бильбао в стремлении реабилитировать себя в моих глазах.
И посмотрел на своих товарищей, ища у них поддержки, но те, видимо, это слышали в первый раз и не могли так быстро «переобуться».
– Слишком расплывчатая характеристика, – хмыкнул я и с трудом заставил себя не рассмеяться, представив, что не покраснеет он даже с горсти медных мараведи.
– Скажите, сир, сколько бы вы хотели получить, а мы посовещаемся и доложим вам, сколько мы вам сможем денег выделить, – депутат от Бильбао все же продолжал считать меня маленьким и глупеньким.
– Мне ничего не нужно сверхординарного, мон сьеры, – заявил я в ответ. В то же время мучительно соображая, сколько я смогу с них запросить, чтобы и в накладе не остаться и не выглядеть совсем уже оборзевшим щенком. Да и лохом педальным выглядеть совсем не хотелось.
– Я поклялся не только соблюдать, но и охранять ваши фуэрос, и это слово сдержу, так как под дубом сказано. Меня вполне устроит такая же сумма, которую вы собирали Фердинанду на войну с Сицилией, плюс один мараведи, – брякнул я наугад и внезапно понял, что ненароком попал в яблочко.
Морды у бискайских хунтерос вытянулись, а их выражение вполне соответствовало бы тому случаю, если бы я их угостил уксусом, а не великолепным анжуйским вином. Думаю, они меня и в случае с разменной медью хотели конкретно обсчитать, не говоря уже о тех деньгах, которые с них выбил в прошлый раз неистовый арагонский король. Это если не считать самой попытки совсем замотать мои коронационные деньги, пользуясь моим незнанием в этом вопросе. Они, конечно, не налог, даже не обязательны к выплате мне, но эти деньги – тот жест доброй воли, который давно вошел в традицию, как показатель лояльности короне. Надо же… Я про Фердинанда брякнул, потому что сам не знал, сколько они ему в прошлый раз в мешки серебра насыпали. Просто впросак попадать не хотелось, а оказалось – точно в цель! Это они неплохо ко мне зашли. Каждый раз бы так заходили.
– Микал, плохой из тебя Ганимед. Видишь, кубки моих гостей пустые. Непорядок, – высказал я валету свое неудовольствие.
Пока Микал выполнял мой приказ, я нахваливал вино:
– Это лоза из шато Боже, что в Анжу. Сорт каберне-фран с небольшой добавкой винограда сорта мерло. Срок выдержки вина в бочках – шесть лет. Напиток богов, как его назвал барон де Меридор, взрастивший эту лозу специально для покойного неаполитанского рея.
Понты типа «знай наших»! И проникнитесь… не только тем обстоятельством, С КЕМ вино пьете, но и ЧТО пьете. Я уже из беседы с епископом понял, что все в Европе пьют только местное вино. Разве что перепадет какой-либо транзит в Англию, но на этот остров никакого изыска пока не возят – британские алконавты выхлещут все, что им ни завези, они в тонких винах не разбираются. Лишь бы тисовая палка была в придачу к каждой бочке.
– Это все у вас про мои приготовления к войне?
– Нет, сир, не все… Действительно прекрасное вино, – подхалимски похвалил напиток хунтеро из Ируна. – Наши корабли – в вашем распоряжении для перевозки войск и припасов. Надо будет – мы вооружим корабли для боевых действий, но не подпустим врага к нашим портам.
– Но это вы и так обязаны будете сделать. По фуэро. Это ведь в ваших же интересах, – кинул я им неоспоримый аргумент. – Так что где флот и где медные деньги? Вещи несовместимые. Флот не занимается торговлей бакалеей и зеленью.
– Рыбаки страдают, сир. Была бы мелкая монета, то они могли бы после того как оптом расторгуются с хозяевами харчевен и коптилен, продать и остаток улова беднякам в розницу. А чеканить монету меньше мараведи не получается просто физически. Мы пробовали.
Рыбаки – это серьезно. Это почти четверть экономики тут. Мокрое серебро, как тут рыбу кличут.
– Пусть сушат и коптят остатки улова. И в Кастилию с Наваррой продают. Копченая треска – это вкусно. Как и селедка, соленная в бочках. Особенно если ее подать с луком, нарезанным кольцами да сбрызнуть оливковым маслом и уксусом.
Я аж причмокнул в щепоть, показывая, как это может быть вкусно. Даже для королевского стола. Эх, картошки бы еще к селедочке…
– И сушат, и коптят они рыбу, сир. И увозят купцы из Кастилии и Леона от нас сушеную рыбу к себе возами, только это не решает проблемы мелких расчетов в самих наших городах. Мы бы не поднимали так настойчиво этот вопрос, сир, если бы сами рыбаки не изобрели глиняные тессеры для расчетов с постоянными покупателями. А за ними и остальные торговцы потянулись. Если не ввести сейчас медную монету, ее вытеснит глиняная. И не наша, и не ваша, а их.
– Они что же, общегородскую тессеру у вас выпускают?
– Нет, сир, каждый – свою. Со своей эмблемой. И принимают в расчет опять-таки каждый только свою.
– Тогда никакого вытеснения монеты не произойдет, – успокоился я, – это всего лишь взаимные расчеты продавца и постоянного покупателя. Можно под запись продавать в кредит, а можно заранее тессер продать, обязательных к приему.
– Все равно это не дело, сир, когда начинают ходить денежные суррогаты по городу. Мелкая медная или оловянная монета нас бы выручила.
– Оловянная… – задумался я. – Оловянная… нет. Олово, во-первых, дешевле меди и легче ее. Во-вторых, оно привозное из-за моря, его придется покупать за то же серебро. В-третьих, этот металл мне нужен в больших количествах, ни к чему его тратить на что-либо стороннее. Олово не пойдет. Чистая медь – также, потому как она плохо чеканится, а литые монеты слишком просто подделывать. Обернуться не успеете, как город ваш будет наводнен подделками. Господь наш Живой призывал нас не искушать малых сих. Наверное, надо пойти по пути древних римских императоров, которые чеканили монеты из латуни – сплава меди и цинка. Этот металл великолепно держит штамп, так что фальшивомонетчикам нелегко будет найти в свою банду хорошего гравера, который обеспечит им качественную подделку штампа.
– Значат ли эти ваши слова, сир, что вы согласны дать нашим городам свое разрешение на чеканку медной монеты? – спросили они чуть ли не хором.
– Вы хотите, чтобы эта медная монета имела хождение по всей стране басков?
– Нет, сир, так далеко наши претензии не распространяются. Каждый город будет ее чеканить сам для себя, если на то будут ваше позволение и решение городской хунты.
– Два условия. Город этими монетами также принимает с населения городские налоги. И вы обеспечиваете свободный размен этой меди на серебро любому желающему.
Опять мордами скисли. Так и знал, что собирались крутануть именно ту аферу, что на поверхности же лежит. Впрочем, откуда им знать, что происходило в будущем? Пока такого еще не было, вот и понадеялись.
– Опасаюсь, сир, что в таком случае городу жители будут платить налоги только медью.
– А в противном случае, если вы начнете наводнять городской рынок медью, а собирать в налоги только серебро, то рано или поздно получите бунт, – возразил я. – Скорее рано, чем поздно. Иные монархи это уже проходили… Мало им не показалось. Вам это надо? К тому же если город выпускает медные деньги и принимает их по номиналу, то доверие к таким деньгам будет у населения полное. В Китае деньги вообще делают из оленьей кожи и даже из бумаги – и ничего.
– Как из бумаги? – ахнули они хором.
Да что-то сегодня для них день откровений. Слишком я увлекся аналогиями. Не припомню, писал ли что-либо Марко Поло о бумажных деньгах или нет. Впрочем, у меня могут быть и свои источники, им не доступные. Секретная служба короля, к примеру. Но свои слова требуется подкреплять конкретными примерами.
– Очень просто, мон сьеры. Лист бумаги определенного размера, с определенным штампом, печатью и подписями. Главное, что такую бумагу везде принимают к размену на серебро. И обратно. У них даже пословица такая есть: «Не важно, что бумажно, было бы денежно».
Прости, великая императрица Екатерина, обокрал я тебя на фразу, но уж больно она хлесткая и правильная. И к месту пришлась.
Посмотрел на ошарашенных отцов портовых городов бискайских и добил их:
– Ваши же горожане не гнушаются брать глиняные деньги. А почему? Потому что их не обманывают те, кто эти квазиденьги выпускает.
– А может, сразу делать деньги из бумаги? – мечтательно протянул хунтерос из Бильбао.
– Можно, – ответил я, – только вам это не поможет.
И, взглянув в их насторожившиеся лица, добавил:
– Бумажные деньги суть долговая расписка. Вексель без конкретного адресата, но с обязательством погашения его тем, кто этот вексель выпустил. И выгоден он только тогда, когда надо перемещать большие суммы, большие в первую очередь по весу. Внутри города это не имеет никакого смысла.
Это они поняли сразу. Все же деловые люди где-то. У каждого из них наверняка собственный бизнес, и к тому же успешный, раз в хунту выбрали не только города, но и страны.
Вроде договорились, осталось только поставить точку в шкурном вопросе.
– Сеньораж с медных денег будет иметь такой же размер, как и с серебра. – И тут же выставил ладонь в жесте, отметающем любые возражения. – Но я обязуюсь вам на эти деньги учить сирот из ваших городов картографии, судовождению и морской навигации в моей орденской школе в Сибуре. Думаю, вы сами не будете против того, чтобы заиметь грамотных штурманов и капитанов. Происхождение этих сирот меня не волнует. Признала же кастильская рения всех басков благородными. Главное, чтобы они были достаточно умны для обучения серьезным наукам. Если вас это устраивает, то готовьте документы, на обратном пути я их подпишу. И сразу можете отбирать сирот лет семи-восьми. Первый набор воспитанников я проведу авансом уже в этом году.
На этом мой приемный день перед отъездом, слава богу, закончился, и я смог пойти проконтролировать, как собирается в путь мой временный лагерь у кладбища. Самое смешное, что из моих людей никто покойников не испугался.
Вот теперь ворочаюсь и мучительно думаю: где меня эти хунтерос обули, в чем я прогадал, а в чем выиграл? Все. Больше никаких таких сомнительных сделок без консультаций с юристом. А то так и без последних порток можно остаться. Легко.
А коронационный заем – заем, который даже отдавать мне не надо, оказался в двести пятьдесят тысяч мараведи. Плюс еще один. Почти тысяча золотых флоринов. Будет на что нанять бордосских кинологов с их броненосными боевыми собаками. С этой мыслью я и заснул.
Однако снилось мне, что мы вместе с учителем, приняв на грудь плепорцию водовки, пытаемся в музейном подвале собрать пластинчатый доспех боевой собаки, гадая, какая деталь куда и как подходит и чем крепится. Вроде как в экспозицию готовим. И ругаемся мы друг с другом на чем свет стоит, но культурно и интеллигентно, то есть материмся, конечно, как водопроводчики, но без перехода на личности.
А под самое утро приснился мне Мамай, который, ухмыляясь, сказал, что он доволен, потому что умер, как и положено казаку, с саблей в руке, и теперь обитает в Ирии и всем доволен. Чего и мне желает.
Глава 4
Лойоколла
Горы с каждым днем становились все выше и застили на юге все большее пространство неба, несмотря на то что дорога также поднималась по предгорьям. И утром третьего дня мы увидели на взгорке небольшой замок Лопесов – Лойолу. Даже не замок в нашем представлении, а так – башню типа ингушской, только потолще и побольше. И просторный двор каменной стеной огорожен. С плоской башенкой над воротами.
Но до него еще надо добираться часа полтора-два. Так что торопиться уже не стали. Ехали шагом, жалея животных.
Встречного пожилого крестьянина, навьючившего на ослика две больших вязанки хвороста, мы спросили:
– Это ли дом Лопесов? – указав на замок.
– Он самый, ваши милости, – ощерился тот щербатым ртом, – Лойоколла.
– Не понял? – опешил я. – А где тогда Лойола?
– Это одно и то же название, – просветил меня кантабрийский инфант, – Лойола по-кастильски это же самое, что Лойоколла на эускара.
Дон Саншо весь этот поход находился рядом со мной как пришитый и постоянно, как только выдавалась удобная минутка, порывался развернуть меня на дорогу в По, но я отрезал, что без свидания со своим эскудеро Иниго ничего вообще делать не буду, потому как для меня это дело чести. И инфант от меня временно отстал со своими матримониальными потугами. Зато у него прорезался другой интерес.
– Я что все хотел спросить… – терся инфант своим жеребцом бок о бок с моей кобылкой. – Это правда, Феб, что ты вытряхнул бискайскую хунту на четверть миллиона суэльдо?
– Правда, – ответил я, – только, к моему сожалению, не суэльдо, а мараведи.
– Тоже неплохо, – хмыкнул Саншо. – Это столько же, сколько с них получил Фердинанд в прошлый раз?
– Больше, – усмехнулся я довольно.
– Больше? – удивился инфант. – Насколько больше?
– На целый мараведи больше, – заржал я.
– Даже так… – почесал Саншо затылок. – Как бы Фердинанд не обиделся.
– Если обидится – значит, дурак, – заключил я. – Значит, он не политик, не король, а тупой рубака. Я ему нужен. Он с Францией воюет уже сколько лет? То-то… Я ему сейчас естественный союзник, как и он мне. Вот увидишь, он мне еще сам денег даст, лишь бы я с Пауком воевал. Правда, только после моей коронации. До нее – вряд ли. Я бы на его месте так и поступил. А ты это к чему спросил про деньги?
Саншо сделал значительное лицо и просветил меня, неразумного:
– Я это к тому, что здесь, в предгорьях Гипускоа, ты можешь недорого нанять приличное количество прекрасных хинетов. Их даже вооружать не нужно. Они наймутся со всем своим оружием и конями. В искусстве конных маршей по горам и ущельям, разведке и преследовании врага им нет равных на всех Пиренеях. Сейчас как раз они возвращаются домой отдыхать и проматывать заработанное у Изабеллы после летней кампании в Севилье. Не все, но многие соблазнятся наняться к тебе до следующего военного сезона на юге.
– Ты рекомендуешь?
– Рекомендую, – кивнул в подтверждение своим словам инфант. – Тем более что в Наварре, в твоей меснаде легкой конницы нет.
– А как у них с дисциплиной? – спросил я о главном.
– Так себе, – честно ответил Саншо. – Но можешь пообещать командиру, что повесишь именно его в случае проступков его подчиненных. Главари у них в авторитете.
И я припомнил, что первый римский император Цезарь Август Октавиан, «сын бога», постоянно утверждал, что пользуется не прямой властью – «потестас», а косвенной – «ауторитас», однако умалчивая при этом о своей военной власти – «империи».
И минут двадцать мы с Саншо обсуждали этот вопрос. Является ли монаршая власть совмещением всех трех этих терминов или все-таки она что-то другое.
– Не всегда у монарха есть авторитет, – прервал наш диспут мой новый капеллан. – Авторитет – не приложение к родословной, каждый его заслуживает лично. Или не заслуживает. Однако, сир, пришла пора молитвы.
Даже не молитвы, а исполнения мною епитимьи. Отец Жозеф, наверняка по собственной вредности, оттого что сдернул я его с теплого места, задействовав непробиваемый административный ресурс епископа, с ходу взял дело окормления моей души в свои могучие руки и не отпускал уже. Его не волновало, пешком я, верхом ли, на привале или только из кустиков явился, оправившись. Время пришло – тверди латинские молитвы. И те, которыми меня нагрузил монсеньор за грех гордыни, и те, что достались мне в наказание за прелюбодеяние от падре из Эрбура. Да и не как пономарь торопливо пробубнить, а читать их с чувством, с толком, с расстановкой. От сердца. Иначе ждет меня персональная проповедь, во время которой весь отряд двигается шагом. А времени у меня не так чтобы много, можно сказать – вообще в обрез, вот и приходится стараться, чтобы не вылететь из графика. Король – это вам не лобио кушать, король – это обязанности, обязанности и еще раз обязанности. Не всегда приятные.
Зря я, что ли, этот рок-н-ролл кручу по землям басков? Представьте себе только на секунду, что я сразу с корабля ломанулся бы в По. Сам, только с Микалом, Саншо, горсткой ближников и тремя сотнями золотых в кармане. Ну и… что меня там ждет? Кому подчинится гвардия – мне или маман, которая пока в Беарне официальная регина? Вот то-то же. А так я уже вполне оброс людьми с оружием, которые его применят против тех, на кого Я укажу. Даже против маман. И хинетов, этих местных казаков с фронтира, обязательно найму не меньше сотни. Хотя бы для психической атаки на собственных придворных. У хинетов репутация еще тех отморозков. А эти еще и баски.
Напрасно историки утверждали, что в Средневековье жизнь текла медленно. Да я тут за две недели столько виражей намотал, столько дел сотворил, что иным и на годы хватит. А куда деваться? Жить-то хочется. По хроникам меня отравили. Но я сколько дел наворотить успел, что, боюсь, с этими хрониками мне уже никак не состыковываться. Впрочем, хроники гасконские весьма скупы на подробности. Так что вполне можно ожидать, что и до отравления могут всадить в мой организм четверть метра хорошо заточенной стали. Что ни разу не радует. Главное, не угадаешь, с какой стороны прилетит.
Кто меня встретит в По?
Неясно.
Кто будет мне верен из тех, кто охраняет двор?
Не знаю.
Так что хожу и стелю солому, даже не там, где планирую упасть, а тупо везде ровным слоем. А это совсем нерационально. Ресурсы нужно концентрировать на острие главного удара. По крайней мере, так учил отец стратегии фон Клаузевиц, которого тут не знают.
Никколо Макиавелли только еще первые черновики марает к своему знаменитому «Государю». Скандал готовит. Напишет откровенно то, что все политики делают, но в чем никогда не сознаются аж до двадцатого века. Аморально, видите ли.
Морально соблюдать Божий мир, как повелел римский папа. С понедельника по четверг воюем, друг друга зверски режем, а с пятницы по воскресенье вместе вино пьем и по маркитанткам млядовать ходим после воскресной мессы. Только в Реформацию в войнах с протестантами забудут про Божий мир, как забыли давно его в войнах с мусульманами. Морально государю соблюдать христианские заповеди и ценности, которые не совместимы с политикой изначально, поэтому тут реальная политика делается втихаря.
И вообще сейчас время революционное. Переход от феодализма к абсолютизму. К концентрации государственных ресурсов. Иначе невозможны ни постоянная армия, ни регулярный флот, ни нормальная разведка с контрразведкой. В этой тенденции, что Луи Паук в Турени, что Иван Великий в Москве, что Фердинанд Католик в Барселоне – все одним миром мазаны – объединители, земель собиратели. И никто из них не гнушается ничем для достижения своих целей. И они, и дети их, и внуки будут давить оппозицию и ее «феодальные свободы» как смогут и чем смогут. И чем сильнее фронда, тем кровавее будет ее принуждение к миру.
И ведь у всех земли объединены в перспективе в многонациональные государства. Соответственно после феодального вопроса будет решаться национальный вопрос. В России и Испании его решили религиозным объединением, во Франции подошли с точки зрения шовинизма – запретили в следующем веке на всей территории Франции все языки, кроме лангедойля – того, на котором говорил сам король Франциск Первый и его двор. Им так было удобнее.
А якобинцы конца восемнадцатого века шовинизма только добавили. И так добавили, что «коренные языки» и говорящие на них народности Франция со скрипом признала только в 1982 году. Так что французы – известные шовинисты. Впрочем, в нацизм, как те же немцы, они умудрились не скатиться. Может, просто потому, что немцы сильно опоздали с объединением.
Мне же достаточно только не отдать франкам народ, говорящий на васконских диалектах, а объединить его, хоть реальных предпосылок – экономических в первую очередь, для такого объединения еще нет. Как и самого единого языка нет. В наличии девять диалектов языка басков и гасконский язык – тот же эускара, слегка подпорченный окситаном. Суржик по сути. А письменный язык только еще предстоит создать. Чувствую себя просто свидомым укром на распутье. Но те просто по жизни опоздуны. То, что нормально в веке пятнадцатом, совершенно неприемлемо в двадцать первом.
Но это моя стратегия и цель, а вот тактика пока в тумане войны. Такая мешанина в моих мозгах порой образуется, что руки опускаются.
Куда бечь?
Кого хватать?
Брожу как в потемках там, где моей тушке все должно быть ясно и понятно. Просто на рефлексах. Потому и изображаю из себя черт его знает кого, но пока мой многозначительный вид и двусмысленные ответы прокатывают. Надолго ли?
Слава богу, что отец Жозеф в душу ко мне не лезет с принуждением меня к исповеди, памятуя, что у меня свой духовник есть. Есть, наверное… где-нибудь. Не может не быть. Только я его не знаю пока. Надо у Микала поинтересоваться, где этот крендель обитает и с чем его едят. Сразу его увольнять или чуток погодя удавить по-тихому.
Нынешний мой окормилец, отец Жозеф – вообще колоритная фигура, а в походе он меня так просто впечатлил до глубины души. Хоть и знал я, что в молодости монах воевал, но… одно дело ожидать, совсем другое – воочию видеть, как он привычно себя чувствует в походной обстановке. Как может парой соленых слов поднять настроение бойцам и заставить их с радостью делать тяжелую работу. Настоящий комиссар. Повезло мне.
Падре пришел к отправке отряда полностью собранный в дорогу, с двумя крупными пегими мулами – я таких еще не видел. Конечно, они не рыцарские дестриеры по размеру, но очень большие животные. Все правильно. Даже моему боевому андалузцу такой корпусный и тяжелый всадник, как отец Жозеф, был бы не под силу. Да и вроде как не по уставу монаху-францисканцу на лошадях кататься.
Второй мул был у него вьючный и нес как походный скарб самого священника, так и поклажу его помощника – молодого монашка, что прислуживал святому отцу при богослужениях в поле. Я не говорил о нем, нет? Тоненький такой хухусик пятнадцати лет с цыплячьей грудкой. Соплёй перешибить можно. Ряса на нем как парус хлопала при ходьбе. А выбритая тонзура на светлых волосах в придачу к конопушкам на скулах выглядела просто смешно. Наивный еще. Нетрудно догадаться, что этот монашек быстро стал в нашей банде объектом для незлобивых шуток и розыгрышей, которые он сносил со стоическим смирением. Звали монашка фра Иероним, потому как обеты малой схимы он уже поторопился принять.
Этот монашек передвигался на черном ослике с белой мордой. И, как оруженосец за рыцарем, таскал за падре большой деревянный крест, который они устанавливали там, где вся наша банда должна была молиться Богу. И несмотря на то что до этого я особого религиозного рвения за своими богохульниками и скабрезниками не наблюдал, эти импровизированные моления под открытым небом не вызывали у бойцов никакого недовольства. Наоборот, многие радовались, что не остались без духовного окормления в походе и воздавали за это хвалу почему-то не отцу Жозефу, а мне, своему сюзерену, который озаботился не только об их желудках, но и их душах.
Они и исповедоваться к капеллану добровольно ходили по вечерам в сторону от лагеря. Приходили потом к кострам с сияющими просветленными лицами, с искрой в глазах. Меня аж зависть пробирала. Черная.
Прохладный ветер нес по дороге палые листья, крутя из них небольшие смерчики. Кони фыркали, всхрапывая, и все норовили прибавить шагу, чуя постой и полные ясли зерна. В лесу летали между деревьев паутинки. Еще день-два, и начнется активный листопад.
Несмотря на осень, трава ярко зеленела. На лысых пригорках паслись овцы. Отар пять по видимой округе, сопровождаемые крупными лохматыми собаками и пастухами, неспешно гуляющими за неторопливыми животными. Пастораль.
Вицеконде де Базан в сопровождении трубача из свиты дона Саншо резво ускакал вперед требовать от благородных Лопесов приюта для меня и инфанта, как то и полагается по рыцарским понятиям.
Когда мы с Саншо подъехали к замку, то посередине настежь распахнутого воротного проема стоял невысокий господин. Одет он был в бежевый колет оленьей кожи, из-под которого выпростались наружу широкие рукава и большой воротник белой батистовой рубахи, умеренные по размеру черные пуфы и черные же шоссы. Башмаков на нем не было – шоссы были подшиты рыжей кожаной подошвой. На боку болталась длинная рапира со сферической чашкой гарды. На груди висела золотая цепь из искусно соединенных S-образных звеньев. Коротко стриженные волосы прикрывал свисающий на уши берет черного бархата. Борода и усы его были аккуратно подстрижены. А взгляд… Взгляд такой не стыдно было иметь и кастильскому гранду, который обладал правом не снимать перед королем шляпу. На вид было ему лет двадцать пять, и был он похож на актера Михаила Казакова, если тому бороду приклеить.
– Ваше величество, я сеньор этих земель Мартин Лопес де Рекальдо де Оньяс-и-Лойоколла, – представился он с легким поклоном. – Прошу вас оказать мне честь быть моим гостем.
Произнеся эти слова, сеньор Лопес твердо взял под уздцы мою кобылу и ввел ее вместе со мной, по-прежнему восседающим в седле, во двор своего замка. А головной убор так и не снял.
Оглянувшись в воротной арке, я увидел, что все остальные спешились, не проходя ворот, и, отдав коней слугам, вошли во двор пешими. Даже дон Саншо и отец Жозеф. Немного подумав, я понял, что мне в этом доме оказывают нехилые почести.
Знакомые валлийские стрелки, которых я услал сюда с деньгами для Иниго, подбежав, приняли повод Флейты из рук дона Мартина, одновременно поздравляя меня с прибытием. Морды у них были шалые, и они, услуживая мне, нетерпеливо стреляли глазами в сторону своих соплеменников, толпившихся у ворот.
Я спешился.
Оказавшись со мной лицом к лицу, хозяин замка еще раз мне поклонился и, выпрямившись, сказал:
– Хочу поблагодарить ваше величество за то серебро, что вы прислали на лечение моего брата. Мы хоть и одна из самых знатных семей в Гипускоа, но, увы, не самая состоятельная. Прошу вас пройти дом. Вам с дороги будет предложено молодое вино этого урожая.
И показал рукой на вход в башню.
Но прежде чем пройти туда, я позаботился о ближниках:
– Дон Мартин, прикажите распорядиться, где встать на постой моим людям. Мы так спешили, что весь обоз оставили в Гернике.
– О них позаботятся, ваше величество, – снова поклонился старший Лопес.
Осталось только войти в башню, куда вели стрельчатые двери с выбитым в камне гербом Лопесов над ними. Резной столб, который подпирают с двух сторон странные зверушки: не то медведи, не то волки, не то собаки – я не разобрал толком. Да и щит странный для геральдики – с длинным выступом вверх посередине верхнего среза.
Я не оглядывался, но и не сомневался, что дон Саншо увязался за мной.
Комната моего оруженосца находилась на втором этаже башни. Она была темной и прохладной. Единственное узкое окно-бойница давало достаточно света, чтобы все рассмотреть, но недостаточно для нормальной жизни. Обставлено помещение скудно. Главным предметом мебели являлась большая потемневшая кровать с резными столбиками для балдахина, но без самого балдахина. Когда-то лет так двести назад такая кровать, скорее всего, являлась предметом роскоши. Но не сейчас.
Раненый эскудеро валялся на ней, покрытый пестрым лоскутным одеялом и… играл на мандолине. Надо сказать, весьма мелодично терзал этот щипковый инструмент зажатым между пальцами костяным медиатором. Глаза его при этом были закрыты, а лицо одухотворенно, как у Гарика Сукачева на джем-сейшене.
У меня случился разрыв шаблона. Или как там по-научному… когнитивный диссонанс. Ну не вязался у меня образ этого юного рыцаря из Лойолы с мандолиной, хоть тресни.
Я поднял руку, чтобы остановить хозяина этого дома, который решительно направился прервать музицирование моего эскудеро, и жестом призвал всех к молчанию. После чего с удовольствием дослушал композицию, которая мне очень понравилась. До этого момента я не считал мандолину инструментом, способным на сольные партии. Талантливый парень этот Иниго.
С последней нотой эскудеро открыл глаза и увидел меня.
– Сир? Я так рад видеть вас, – заявил без улыбки юноша, откладывая мандолину в сторону. – И счастлив, что вы почтили мои раны своим присутствием. И одновременно я в безмерном горе оттого, что не могу больше служить вам на военном поприще.
Похоже, это действительно сильно огорчало Иниго, потому как из уголка его глаза побежала предательская слеза.
– Иниго, ты по-прежнему на моей службе, – заверил я юношу, – просто временно находишься на излечении от ран. Когда ты выздоровеешь, я найду твоим способностям достойное применение, поскольку твоя служба у меня в качестве эскудеро закончилась.
Юноша огорчился, но ничего не сказал. Видимо, он уже успел смириться с тем, что будущность его – удел инвалида. А кому нужен оруженосец-инвалид…
Я с шелестом обнажил эспаду из ножен и, подойдя вплотную к кровати, опустил плашмя конец клинка на плечо юноши.
– За проявленную тобой храбрость и героизм, за выполнение опасного поручения в тылу врага и за спасение моего корабля в морском бою жалую тебя, Иниго Лопес из Лойолы, званием кабальеро. Носи с честью.
После чего убрал шпагу и положил на его грудь заранее приготовленные золотые шпоры.
– Увы мне… – потряс Иниго этими шпорами, как младенец погремушками.
Шпоры в его руках мелодично звякнули.
– Я так об этих шпорах мечтал, сир, а теперь, когда моя мечта сбылась, мне их даже надеть некуда. Нет ли у вас с собой, сир, романов о великих кабальеро, чтобы я мог утешиться хотя бы их подвигами, если не могу больше свершить свои. Лежать пластом – это так скучно.
– Нет, Иниго. Я как-то не подумал о том, что тебе сейчас больше нужна духовная пища. Но я тебе пришлю книги с первой же оказией, – пообещал я.
– Только не присылайте мне, сир, романа про Амадиса Галльского, я его, еще служа при вашем дворе, наизусть выучил. И дома читал… – с кривой улыбкой уточнил свою просьбу Иниго. – Но можно и его… если ничего другого не подвернется.
Подошедший к нам дон Саншо, блеснув единственным глазом, заявил:
– Я никогда не сомневался в тебе, Иниго. Гордись. Ты, наверное, самый юный кабальеро на Пиренеях, если не брать особ королевской крови.
И инфант положил ему на грудь золотую печатку без гравировки. Интересно, он ее специально заказывал и с собой все это время носил?
– Печать кабальеро на этот перстень, надеюсь, закажешь граверу сам, – пояснил свой подарок инфант.
Ну да, у меня самого такая же печатка на мизинце, только вот беарнские быки на ней гравированы на плоском рубине. Ну так это печать принца, а не бедного кабальеро.
Оставив по просьбе отца Жозефа его наедине со скорбящим ранбольным, мы вышли в трапезную, где суетились несколько женщин откровенно крестьянского вида, накрывая на стол что бог послал. А бог послал нынче бедному идальго из Лойоколлы стол, за который не стыдно посадить и короля. Ну да, хозяйство-то натуральное. Оброк крестьяне приносят натурой. Если и есть у Лопесов какой-нибудь дефицит, то это только живые деньги.
Читать бесплатно другие книги:
