Жизнь замечательных людей и зверей. Короткие истории о всяком разном Акунин Борис

Образ кипучего долдона в российской истории

Из мемуаров князя Сергея Дмитриевича Урусова узнал некоторые подробности биографии моего старинного, еще со времен работы над романом «Статский советник», любимца – Д.Ф. Трепова. Он и его достопамятный папаша послужили мне коллективным прототипом для образа генерала Храпова. Эх, кабы я знал тогда эти колоритные подробности, персонаж получился бы более выпуклым и живым.

Меня всегда интриговало черепно-мозговое устройство тупого служаки треповского типа. Что за бездны таятся в подобной душе, на вид немудрящей, как начищенный сапог?

А всё, оказывается, презанятно.

Во-первых, любопытно происхождение треповской фамилии. Оказывается, Трепов-старший был августейших кровей. Его младенцем нашли на дворцовой лестнице (по-немецки Treppe) через некоторое время после визита принца Вильгельма, будущего германского императора. Малютка был похож на прусское высочество как две капли воды. Вероятно, именно происхождением и символикой дворцовой лестницы следует объяснять нерассуждающую преданность рода Треповых престолу.

Мой Храпов реально не въехал, чё он не так сделал (Р. Янковский в фильме «Статский советник»)

Ф. Трепов был столичным градоначальником в весьма нервный период российской жизни, когда в студенческой среде стали распространяться революционные идеи. Царь высоко ценил его беззаветную преданность и кипучее рвение, прощая генералу дубоголовость, проявившуюся, например, в известной истории с поркой народника Боголюбова. В некотором роде именно Ф. Трепов забил первый гвоздь в гроб горячо любимого императора: с выстрела Веры Засулич тогдашнее протестное движение перешло в террористическую фазу, закончившуюся взрывом на Екатерининском канале.

Трепов-старший: слуга царю, отец солдатам

Сын найденыша Дмитрий пошел весь в папу. С детства играл не в солдатики, а в городовых и нигилистов (каковых арестовывал и сажал в крепость). Когда вырос большой и стал служить при особе государя (где же еще?), то прославился отменным усердием в службе. Князь Урусов рассказывает о двух легендарных примерах треповской дотошности.

Во время похорон Александра III, командуя конногвардейским эскадроном, Трепов разъезжал перед строем и зычно покрикивал: «Веселей! Веселей глядеть, ребята!» Заботился, стало быть, чтоб его соколы глядели орлами.

А однажды, уже будучи полковым командиром и готовясь к высочайшему приезду по случаю Пасхи, немножко переусердствовал. Для нижних чинов, отряженных христосоваться с государем, Трепов подготовил специальный приказ, где всё было расписано до мелочей. «Усов не фабрить, в левой руке держать яйцо», – говорилось в документе. Перечитав, Трепов вдруг засомневался и на всякий случай приписал сверху «куриное». Так этот приказ стал историческим.

Летом 1905 года, на фоне военных поражений и ширящихся беспорядков, царь решил укрепить «вертикаль» верными кадрами и назначил кипучего долдона Трепова управлять всей внутренней политикой империи. В должности товарища министра внутренних дел Трепов стал руководить деятельностью всех губернаторов.

Д. Трепов – автор знаменитого приказа «холостых залпов не давать и патронов не жалеть». За короткое время сей ценный кадр энергично привел страну к революции.

Трепов-младший: такой не подведет

В истории раз за разом повторяется роковая закономерность. Слабые, не уверенные в себе правители на исходе царствования вечно совершали одну и ту же оплошность: окружали себя сановниками, которые были лично преданы и энергичны, но абсолютно бездарны. Кипучий долдон, последняя надежда престола, немедленно начинал, пыхтя от усердия, подпиливать ножку и без того шатающегося трона.

Повторно, уже в последний раз, Николай Второй исполнил этот смертельный номер в декабре 1916 года: назначил на главную должность в правительстве беззаветно преданного, но совсем уж ничтожного Протопопова.

Саморазрушающиеся системы разваливаются, увы, по одним и тем же законам.

Любовник революции (возрастное)

Троцкий, обожавший звонкие фразы, сказал: «Революция избирает себе молодых любовников». Один такой Ромео, влюбившийся в революцию и сгоревший в пламени этой страсти, интриговал меня еще со школьных лет.

Помните повесть Алексея Толстого «Похождения Невзорова, или Ибикус»? Она густо населена разными неприятными персонажами, и на этом тошнотворном фоне завораживающей кометой проносится загадочный граф Шамборен, поэт-футурист и большевистский агент, за которым гоняется в Одессе вся белая контрразведка. Он едет в Европу для того, чтобы взорвать Версальскую мирную конференцию, почему-то везет в баночках с сапожным кремом восемнадцать крупных бриллиантов, «живуч, как сколопендра», палит из револьвера, но в конце концов попадается. Сцена его казни описана, как умел Алексей Николаевич – скупо и сильно: «– Стыдно, граф, – баском сверху прикрикнул ротмистр, – давайте кончать. – Тогда Шамборен кинулся к лестнице. Едва его кудрявая голова поднялась над палубой, – француз [палач] выстрелил. Шамборен покачнулся на лестнице, сорвался, и тело его упало в море».

Тогда же я прочитал, что фамилия персонажа выдуманная, но человек был реальный. Некий юный чекист французского аристократического рода, чуть ли не маркиз, сыграл важную роль в освобождении Одессы от интервентов весной 1919 года. Время от времени я вспоминал о товарище маркизе и обещал себе, что обязательно его разъясню. Собрался только сейчас. Это оказалось нетрудно, слава Интернету.

Правда, про этого эфемерного человека понаписано много всякой сомнительной дребедени. Довольно трудно понять, что было на самом деле, а что приплетено и нафантазировано, причем давно, еще в двадцатые годы. Если заинтересуетесь – ройте дальше сами, разбирайтесь. Я расскажу коротко и без беллетризирования.

Во-первых, да – он был кудрявый. Это факт.

Впрочем, А. Н. Толстой его лично знал – видел в московских богемных кафе, где этот приметный юноша («с пушистыми светлыми волосами, правильными чертами лица и горящими глазами», вспоминает Н. Равич) читал свои стихи (кажется, не выдающиеся) и поэтические переводы из Теофиля Готье – великолепные (по отзыву не кого-нибудь, а самого Мандельштама).

Настоящее имя – Георгий Лафар, он же де Лафар, он же де ла Фар, он же де ла Фер, он же Делафар (последнее имя встречается в источниках чаще всего). Титулованный он был или нет, я так и не понял. Маркизов де ла Фар во Франции вроде бы не водилось. Зато граф де ля Фер, как мы знаем, по меньшей мере один точно имелся.

Автор «Записок контрреволюционера» Владимир Амфитеатров пишет: «Делафар носил космы до плеч, бархатную куртку, писал стихи и уверял, будто бы он французский маркиз, потомок крестоносцев; полагаю, что крестоносцем он был наоборот: те – шли в Палестину, а он – вышел из Палестины». Но это, впрочем, заблуждение типичного «контрика», который во всяком «комиссаре» подозревал сатанинское иудейское племя. На самом деле отец Георгия был обрусевший француз, инженер на военном заводе.

Как и положено юному стихотворцу, Делафар воспламенился революцией. Он был вообще-то не большевик, а анархист, но в ту пору два эти радикальные течения еще не враждовали между собой. Служил Георгий в ВЧК, где, невзирая на зеленые лета и поэтический темперамент, заведовал весьма серьезным отделом борьбы с банковским саботажем, а во время «Заговора послов» вел дела арестованных французских офицеров.

Из-за франкофонности молодого чекиста и откомандировали в Одессу, где высадился французский экспедиционный корпус. Большевики девятнадцатого года верили, что скоро грянет мировая революция, и надеялись распропагандировать иностранных солдат и матросов (что было не так уж и трудно, поскольку все устали воевать и хотели домой).

Но у графа Делафара было задание не агитаторское, а под стать титулу – он должен был вращаться в верхах. И отлично справился с поручением: близко сошелся с полковником Анри Фредамбером, по должности – начальником французского штаба, а фактически самым влиятельным человеком оккупированной Одессы.

Между прочим, этот Фредамбер – тоже интересный субъект. До галлизации его фамилия произносилась «Фрейденберг». По некоторым сведениям, этот человек был родом из Одессы. В тогдашней французской армии, пропитанной антисемитизмом и вообще очень скупой на чинопроизводство, еврей мог стать в 42 года полковником, лишь обладая какими-то исключительными способностями. (Потом Фредамбер сделает блестящую карьеру и в начале Второй мировой войны будет командовать армией. Умрет лишь в 1975 году, почти столетним, пережив всех других деятелей нашей Гражданской войны.)

Фредамбер, или Фрейденберг, уже в генеральские годы

Каким-то образом граф Делафар сумел настроить Фредамбера против белогвардейцев, так что в критический момент полковник настоял на эвакуации французских войск, в результате чего город был захвачен красно-зелеными. (Впоследствии за это самоуправство Фредамбер даже попал под суд.) Я читал любопытные, но сомнительные байки о том, что Делафар влиял на полковника через актрису Веру Холодную или же дал ему огромную взятку (вот вам и бриллианты в сапожном креме). Не верю. Иначе всемогущий полковник как-нибудь отмазал бы своего сообщника, когда контрразведка до него все-таки добралась.

А. Н. Толстой, пересказывая беседу с белым контрразведчиком Ливеровским, которого потом вывел в «Ибикусе», описывает гибель графа Делафара следующим образом (интересно сравнить с тем, как это описано в повести): «Темной дождливой ночью Делафара везли на моторке на баржу № 4 вместе с рабочим, обвиненным в большевистской агитации, и уголовником Филькой. Первым поднимался по трапу рабочий. Конвойный, не дожидаясь, пока он поднимется на баржу, выстрелил рабочему в голову, и он скатился. Филька, пока еще был на лодке, снял с себя крест и попросил отослать по адресу. Когда же взошел на баржу, сказал – это не я, и попытался вырваться. Его пристрелили. Делафар дожидался своей участи в моторке, курил. Затем попросил, чтобы его не застреливали, а утопили. Делафара связали, прикрепили к доске и пустили в море. Вот и все, что я знаю…»

Не захотел, стало быть, наш граф умирать прозаически, как рабочий и уголовник. На доске, в море. Поэт. 24 года ему было.

Какое я из этой грустной истории вывожу moralit?

Когда читал про романтического графа Шамборена в юности, думал: как всё это красиво. Хорошая все-таки вещь – революция. Влюбила в себя множество удивительных людей, подарив каждому звездный час, и еще больше людей обыкновенных, сделав их удивительными. Неважно, сколько жить, важно – как. И прочее, соответствующее возрасту.

В нынешние же свои годы думаю: какая гадость эта ваша революция. Если б не заморочила юноше голову, получился бы хороший литературный переводчик, о ком твердили б целый век: N. N. прекрасный человек. Любовников ей, стерве несытой, подавай, да еще молодых, и побольше. «Скажите: кто меж вами купит ценою жизни ночь мою?» И ведь сколько во все времена находилось желающих. Добро б еще ночь манила сладострастьем. А то ведь грубые лапы конвойных, пошляк ротмистр, запах мазута от грязной воды, веревки, мокрая доска…

Ответ на часто задаваемый вопрос, или Хорошо быть беллетристом

Знаете, в чем разница между героем-суперменом из жизни и из литературы?

Кто ответил: «В том, что в жизни героев-суперменов не бывает», – ошибся.

Правильный ответ: «В литературе герои-супермены всегда выходят сухими из воды, а в жизни – погибают». Потому что сколько веревочке ни виться – всякая фортуна в конце концов иссякает; и потому что Господь Бог – не беллетрист, а автор серьезный, Он туфты не терпит. Комарику, даже самому храброму, со злодеем-пауком не справиться и Муху-Цокотуху не спасти. Таков закон природы.

Вот вам самый что ни есть настоящий герой и практически супермен. Полюбуйтесь на красавца.

Это капитан Френсис Кроми, британский подводник. Вылитый Грегори Пек, правда?

Однажды, для очередного фандоринского приключения, мне пришлось углубиться в историю ранних субмарин. Как это часто со мной бывает, я увлекся, далеко ушел от темы и прочитал две толстенные книги про подводные баталии Первой мировой войны.

Какие там судьбы, какие характеры!

Грегори Пек в роли капитана

Моряки-подводники той эпохи были еще отважнее авиаторов. Летчики по крайней мере погибали быстро, на свежем воздухе, а экипаж субмарины чаще всего ждала мучительная, медленная смерть от удушья. И никакого почетного погребения – так и оставались гнить в консервной банке, под толщей воды.

На подводных лодках и просто плавать-то было очень опасно, а люди умудрялись еще и воевать.

Наш отечественный подводный флот находился в зачаточном состоянии и ничем выдающимся не отличился. Главными морскими акулами проявили себя немцы, ну и англичане тоже лицом в грязь не ударили.

Железные гробы, а не субмарины

В 1915 году капитан Френсис Кроми прорвался на своей убогой «Е-16» через контролируемые немцами проливы в Балтику – чтобы защищать Кронштадт и Петроград от атак кайзерского флота. Там (то есть здесь) молодой капитан до конца войны и оставался.

Кроми был смельчак, сорви-голова. К тому же ему отчаянно везло. Обратите внимание, что на первой фотографии половина орденов русские, в том числе «Георгий» и «Владимир» с мечами. (А медали «Королевского гуманного общества» за спасение утопающих не видно, хоть имелась и такая. Герой – он и в мирное время герой.)

Капитан Кроми утопил восемь вражеских транспортов, а в ноябре пятнадцатого отправил на дно бронепалубный крейсер «Ундине» – элегантно, без лишнего зверства: почти все немецкие моряки остались живы.

К концу боевых действий на Восточном фронте Кроми командовал всей британской подводной флотилией. Когда Советская Россия капитулировала, обязавшись передать боевой флот немцам, Кроми не подчинился и взорвал свои субмарины.

Назначенный военно-морским агентом (по-современному – атташе) в красный Петроград, этот человек действия не сидел сложа руки. Он не столько занимался дипломатией, сколько готовил антисоветский переворот. С точки зрения британцев, русские большевики были предателями, изменившими союзническому долгу, и церемонничать с ними было нечего. (Ленин, конечно, совершил ужасную ошибку, сдавшись немцам за несколько месяцев до их краха. Если бы не позорный Брестский мир, вся история нашей страны сложилась бы по-другому. Но не буду отвлекаться. Я ведь пишу не про политику, а про супермена.)

Заговорщик из Кроми получился довольно неуклюжий. Он попался в сети ЧК, которая повела с англичанином сложную агентурную игру. Но 31 августа, после того как правые эсэры убили Урицкого и стреляли в Ленина, Советы решили извести всю «контру» под корень, не миндальничая.

Лестница, с которой скатился отважный капитан

Наплевав на дипломатический иммунитет, отряд чекистов ворвался в здание британского представительства. Пока сотрудники жгли компрометирующие документы, капитан Кроми в одиночку отстреливался из двух «браунингов» – и, кажется, продержался достаточно, чтобы все бумаги сгорели.

Вообще-то в реальной жизни, в отличие от кино, если один человек затевает перестрелку с целой командой, его быстро убивают. Потому что в ответ на одну пулю летит десять или двадцать. Но Кроми метко стрелял не только торпедами. Он свалил трех чекистов, а потом был убит. Потому что жизнь – не кино и не роман.

Эх, если бы эту сцену описывал беллетрист, героический капитан обязательно уцелел бы. Ка-ак подпрыгнул бы, зацепился бы за портьеру, перемахнул на подоконник, все время продолжая палить из пистолета, да вышиб ногой стекло, да – во двор, в вихре осколков. А там, внизу, конечно, лежало бы какое-нибудь сено. Скок на забор, кувырк на улицу, и поминай как звали.

Но храброму капитану прострелили его отчаянную голову, и он упал, и его увезли в морг.

Это я всё к чему пишу?

К тому, уважаемые читатели, что я – не суровый Господь Бог, а беллетрист, и у меня супермены почем зря не погибают. Мало ли что Фандорину стреляли в голову? Разве супермены от такой ерунды погибают?

Сатурн почти не виден

К 150-летию Московского зоопарка

Любите ли вы крокодилов и бегемотов, как люблю их я? Бегемот для меня – царь зверей; крокодил – царевич.

За бегемотами я могу наблюдать бесконечно. В следующей жизни я хочу быть таким же бесстрашным, несуетливым и равнодушным к мнению окружающих.

Хочу быть таким

Когда-то давно я прочитал, что бегемот – неоспоримое доказательство наличия чувства юмора у Господа Бога, ибо только очень большой шутник мог придумать сардельку размером почти с автомобиль «Победа», какие ездили по улицам во времена моего детства, когда я специально ходил в Московский зоопарк смотреть на бегемотов.

Их было двое: царь и царица.

Они ничего не делали, просто лежали в большой грязной луже, время от времени ненадолго приоткрывая один глаз. В этом было нечто глубоко умиротворяющее и неподдельно величественное.

Мой приятель поэт Гандлевский в детстве состоял в юннатском кружке при зоопарке и любит вспоминать, как бегемот-самец поступал с зеваками, когда их собиралось у вольера слишком много.

Он (бегемот, не Гандлевский) царственно вставал из ванны – ко всеобщему восторгу.

Поворачивался к зрителям своей толстой попой. И начинал опорожнять кишечник. Этот процесс у бегемотов происходит под высоким давлением, а хвостик у царя зверей – такая смешная лопаточка, и лопаточка эта моталась быстро-быстро, на манер вентилятора. Хватало на всех зрителей.

Кормление бегемотов в Московском зоопарке

Я такой сцены ни разу не застал. Даже не знаю, радоваться или сокрушаться по этому поводу.

Когда Московский зоопарк попросил меня откликнуться на юбилей, я первым делом затребовал досье на кумиров моего детства.

Царь и царица на прогулке в сопровождении фрейлины

Теперь я знаю о них гораздо больше, чем тогда. Оказывается, их звали Петер и Грета. Они жили долго и счастливо. Петер в последние годы совсем ослеп и ходил, уткнувшись носом в пышный дерьер своей супруги.

Умерли Петер с Гретой, когда я учился в институте и в зоопарк по воскресеньям давно уже не ходил. Мне стыдно, что я даже не узнал об их смерти. Спасибо им за то, что они были. Да не пересохнут никогда грязевые ванны в болотах их бегемотьего рая.

Еще у них была дочка Ракета, но ее я, увы, никогда не видел. Она росла девкой-вековухой, жениха в Москве ей взять было негде, и когда папа с мамой умерли, Ракета уехала в Казанский зоопарк, где, кажется, нашла свое женское счастье. Казанским детям повезло, а московских жалко. И нам еще будут рассказывать про «сирот казанских». Эх, что за город без бегемотов? Одна суета.

Раз в зоопарке теперь бегемотов нет, я попросил, чтобы меня отвели к крокодилам. К ним я тоже неравнодушен. Люблю их за чрезвычайную позитивность. Они все время улыбаются, слезы льют, только чтоб вывести из организма избыток соли, а пасть разевают так, словно хотят проглотить весь мир. Если в следующей инкарнации не получится обладать бегемотьим характером, согласен на крокодилий.

Один раз, в Австралии, мне довелось гладить маленького крокодила. Он оказался не склизкий и жесткий, а теплый и мягкий. Пасть у него была перетянута канцелярской резинкой. У крокодилов очень сильные мышцы, отвечающие за смыкание, а размыкательные слабые, и простой резинки вполне достаточно. Я гладил и млел, вспоминая Московский зоопарк, где когда-то любовался на улыбчивых ящеров издали, из-за решетки. Крокодилу не нравилось, что я его глажу, и он злобно щурился. Резинка натягивалась, но держалась.

Зачем, зачем на белом свете есть безответная любовь?

В минувшее воскресенье, пользуясь блатом, я накрокодилился за всё свое обездоленное детство. Меня пускали прямо внутрь зимних вольеров и давали пообщаться с зубастыми красавцами и красавицами.

Ах, Соня, Соня, как можно спать?

Одна тупорылая крокодилица (это не оскорбление, а видовое название) была особенно хороша. Сидит такая скромная, юная, прелестная, прямо Наташа Ростова.

Сначала стесняется, на подарки даже не смотрит.

Потом вдруг ЦАП! И фотоаппарат не поспел за пастью.

Так бы вот и полетела бы!

Но больше всего я, конечно, волновался перед встречей с легендарным Сатурном, дуайеном Московского зоопарка и звездой мирового уровня.

Это миссисипский аллигатор, который в 1936 году был переправлен из США в Берлинский зоопарк и жил там чуть ли не в личном зверинце фюрера.

Насчет личного зверинца, может, и сказки, но юность у Сатурна, вне всяких сомнений, была драматическая. От голода и бомбежек погибло почти всё население Берлинского зоопарка: из 16 тысяч зверей уцелели только 96. Прямо в террариум попала бомба, убив большинство крокодилов, а остальные бегали по соседним улицам, страшные, как белая горячка.

Злые американцы готовят подростка Сатурна к отправке в неметчину. Он явно не хочет

Сатурну повезло. Он выжил, капитулировал вместе со всем Берлином и в качестве то ли трофея, то ли военнопленного отправился в Москву. Вместе с ним конфисковали тигрового питона, которому, разумеется, дали имя Гитлер, но питон прожил недолго, а Сатурн оказался долгожителем.

Он совершенно обрусел, со временем женился на молодухе (на тридцать лет младше), пережил и ее. Говорят, тосковал, когда она умерла. У Сатурна характер выдержанный, нордический, поэтому тоска выразилась лишь в том, что какое-то время он отказывался от пищи. Однако со старостью приходит мудрость, и Сатурн понял, что такова его карма – доживать одному. Сейчас ему за восемьдесят, но он в отличной форме. Проживет до ста, дай ему крокодильский бог здоровья.

Меня пустили к Сатурну в его личный апартамент, пообщаться.

Группенфюрер, к вам можно?

Я хотел расспросить ветерана – и про фюрера, и про войну, и про всякое разное. Но дедушка повел себя неприветливо. Зигу, правда, не кинул, но едва я переступил порог – недовольно заурчал, как пропеллер, и слегка оскалил зубы. На взятку в виде рыбины не польстился. Я очень хотел его потрогать, но мне не посоветовали. Сказали, что он неплохо относится к женщинам, особенно молодым, а мужчин не любит. Отлично его понимаю.

Зоопарк, конечно, совершенно волшебное место. Я вошел в его ворота сильно немолодым дядькой, у которого вся жизнь идет строго по ежедневнику («12.00–13.15 крокодилы; Сатурн?») – и вдруг словно попал в хронодыру. Будто мне девять лет, и у меня праздник: я в зоопарке, с крокодилами! Ни разу даже на часы не посмотрел, а ведь это мой вечный тик.

Сатурн. Живая зубастая история

Господи, ну почему я сорок пять лет не был в зоопарке?

Не повторяйте моей ошибки.

Японский бог

Японцы прежних времен очень любили воевать и погибать за Синто, Микадо и Ямато. Как говорил персонаж из моего романа «Алмазная колесница»: «Японцев хлебом не корми, только бы кто-нибудь красиво умер». Смерть на войне считалась у них самой красивой из всех. Павшие смертью храбрых удостаивались разных почетных наград, в том числе, с нашей точки зрения, странных – например, военных посмертно производили в следующий чин (то-то счастье). А наиглавнейшим героям присваивали звание («гундзин»), что означает «бог войны».

Про одного из таких богов я и хочу вам рассказать. Я этого конкретного японского бога давно люблю и хочу, чтобы вы тоже его полюбили.

Сначала объясню, при каких обстоятельствах мы познакомились.

В семидесятые годы, когда я был студентом-стажером в японском университете, телеканал NHK позвал нас сотоварищи на кинопробы. Для сериала про войну 1904–1905 годов нужны были русские морские офицеры. Сотоварищей взяли, меня забраковали. Помню, я ужасно обиделся, потому что был уверен в своей киногеничности. Утешил себя тем, что у меня просто слишком длинные волосы для морского офицера. И вообще японцы в европейской красоте ничего не смыслят.

Но потом оказалось, что мне здорово повезло. Моих приятелей, попавших на съемки, в бессчетном количестве дублей молотил и кидал на пол японский персонаж – какой-то туземный герой и гений дзюдо.

Так я впервые узнал о существовании капитана Такэо Хиросэ и заинтересовался им.

Кто из вас читал упомянутый выше роман, думаю, опознает в биографии капитана некоторые черты моего (и отчасти купринского) Рыбникова.

Такэо Хиросэ (1868–1904)

Хиросэ был военным моряком, талантливым дзюдоистом и, как говорят японцы, истинно «искренним человеком», а по-нашему, человеком чести.

Для нас он любопытен тем, что хорошо знал русский язык, перед войной славно пошпионил на русском Дальнем Востоке, а потом служил военно-морским агентом (по-современному атташе) в Петербурге, где обзавелся широкими светскими связями и оставил по себе самые добрые воспоминания. Кажется, он сильно полюбил Россию – как-то это в нем уживалось со шпионством и подготовкой к войне.

Когда она грянула, капитан третьего ранга Хиросэ оказался под Порт-Артуром. Погиб на первом же этапе боевых действий. Ему было тридцать пять лет.

Звание бога он заслужил вот чем.

Вызвался командовать брандером (судном, начиненным взрывчаткой), который должен был устроить диверсию на порт-артурском рейде. Вылазка оказалась неудачной – русские артиллеристы были начеку. Команде, состоявшей из добровольцев, пришлось срочно ретироваться. Они уже почти вышли из-под обстрела, когда Хиросэ заметил, что одного из людей не хватает – тот остался на брошенном, потерявшем управление брандере.

И капитан решил, что не уйдет, пока не выяснит, что с матросом.

Можно было просто какое-то время подождать, не выберется ли отставший вплавь.

Можно было послать на выручку кого-то из подчиненных.

Но Хиросэ поступил иначе. Вернулся на обреченный брандер один и трижды облазил его сверху донизу в поисках пропавшего члена экипажа. Наверняка спустился бы в трюм и в четвертый раз, но здесь японскому сорви-голове (сорри за безвкусный каламбур) оторвало голову снарядом.

Вот и вся история.

Мертвый Хиросэ на палубе русского корабля

Наши подобрали тело храброго япнца и предали почетному погребению.

А соотечественники произвели его в капитаны второго ранга, дали вместо четвертого дана дзюдо аж шестой и провозгласили «гундзином». Больше ста лет с тех пор прошло – помнят. Недавно еще один сериал про него сняли.

Отлично понимаю японцев. Настоящий герой и бог войны – не тот, кто накрошил кучу врагов, а тот, кто положил душу за други своя. Поэтому лично я не променяю капитана Хиросэ и на тысячу камикадзе.

Отважный капитан в бронзе и на телеэкране

А из русских «богов войны» я с детства больше всего любил Александра Матросова. И еще Якова Кульнева, первого русского генерала, павшего в войне 1812 года (прикрывая отход армии, был смертельно ранен возле пушки, что генералу вроде бы как-то и не по чину).

Еще немного про моего любимого японского бога.

Он очень серьезно относился к морской службе. Считал, что настоящий морской офицер не имеет права жениться – то есть правильно трактовал вопрос о Большом и Малом мирах: не хотел предавать ни тот, ни другой.

Интересно, как сложилась ее дальнейшая жизнь?

В Петербурге Хиросэ полюбил русскую барышню – некую Ариадну Ковалевскую. Она, кажется, тоже была к нему неравнодушна, но военный дипломат так с ней и не объяснился. Между прочим, правильно сделал. Не представляю, как столь цельный человек во время войны выкарабкивался бы из тяжкой моральной дилеммы. Наверное, сделал бы харакири. В общем, молодец, что не стал портить девушке жизнь.

Вот письмо (слева), в котором он рассказывает родственнице-японке об Ариадне-сан и говорит, что красавица с картинки очень на нее похожа.

На самом деле Ариадна Анатольевна выглядела несколько иначе (слева внизу).

Странные сближенья: разбила сердце японофилу Фандорину, потом русофилу-самураю

А справа внизу оба в недавнем телесериале, причем Ковалевскую играет изменщица Марина Александрова, некогда дебютировавшая в экранизации моего «Азазеля».

Неприятный факт

Давно известно, что литература плохо рифмуется с жизнью. В романах и легендах всё логично, одно проистекает из другого, там горбатого могила исправит, а от осины не родятся апельсины. Урия Гип не совершит красивого поступка, Ланселот Озерный ни при каких обстоятельствах не уронит рыцарскую честь.

В реальной жизни выходит иначе. Какое-то там всё не черное и не белое, а пятнистое.

Это я вот к чему.

Недавно, в связи с 200-летней годовщиной, много писали о войне 1812 года. Вот и мне вспомнился один маленький эпизод из недавнего прошлого, когда я довольно плотно занимался некоторыми аспектами Бородинской битвы.

Я тогда готовился писать роман «Квест», и мне нужно было изучить список французских военачальников – командиров соединений и частей, – которые сложили голову на Бородинском поле. Как вы знаете, в сражении полегло рекордное количество наполеоновских генералов и полковников. По уставам той эпохи командир должен был показывать солдатам пример доблести и при атаке скакать впереди, а его эполеты и плюмаж становились отличной мишенью для неприятельских стрелков.

В поисках героя-удальца с подходящей для романа биографией (потом этот персонаж не понадобился) я заинтересовался шефом первого конно-егерского полка. Барон Меда был сражен картечной пулей, когда вел своих солдат в сабельную атаку. Voil une belle mort, подумал я. Разыскал биографию полковника – и ахнул. Как будто встретил знакомого из далекого прошлого. Причем такого знакомого, которого когда-то сильно не любил, даже ненавидел. (Ну да, у меня очень личные взаимоотношения с историей, я этого и не скрываю.)

Это павший смертью храбрых барон Меда

Историей я увлекаюсь с детства. В пионерском возрасте (то есть за сорок лет до «Квеста») мне больше всего нравилось читать про Великую французскую революцию, а кумиром моим был Максимилиан Робеспьер. Я не виноват, такие уж были времена. Якобинцы у советских авторов считались предшественниками большевиков, а их вождь – вроде как французским Лениным. Только Робеспьер мне нравился гораздо больше Ленина, потому что был молодой, красивый, безукоризненно одетый и умер завидно, с достоинством.

Отлично помню, как я расстраивался из-за 9 термидора, когда буржуазные перерожденцы воткнули нож в спину революции – устроили подлый переворот.

«Группа захвата» ворвалась в здание, где засел Робеспьер с кучкой соратников. Один якобинец, молодой Лё-Ба, застрелился. Робеспьер хотел последовать его примеру, но самый шустрый из жандармов выстрелил раньше и ранил Неподкупного в челюсть. Я был уверен, что жандарм сделал это нарочно – чтоб Робеспьер, непревзойденный оратор, не смог на суде произнести речь в свою защиту. А потом тот же мерзавец подбежал к другому якобинцу, парализованному Кутону, и столкнул его вместе с инвалидным креслом с лестницы.

Впоследствии мое отношение к Робеспьеру и якобинцам изменилось (если б я жил в те времена, наверное, оказался бы среди жирондистов), но тот жандарм так и остался для меня символом подлого, жестокого вертухая, человека без убеждений и чести. Еще вчера по приказу Робеспьера и Кутона он волок кого-то на эшафот, а как только ветер подул в другую сторону, накинулся на прежних хозяев с удесятеренным усердием – чтобы продемонстрировать новому начальству свою полезность.

Видите этого гада в двухуголке?

Имя этого сяожэня я запомнил на всю жизнь, благо оно было говорящее: Мерд.

В общем, оказалось, что бородинский герой барон Меда и гнусный выродок Мерда – один и тот же человек. В какой-то момент своей блестящей карьеры бывший жандарм ради благозвучия добился сокращения природной фамилии на одну букву. (Это как если бы у нас кто-то избавился от буквы «Г» и сделался аристократичным «Овновым».)

Но дело не в фамилии. Меня озадачило, что боевой офицер Меда слыл одним из храбрейших кавалеристов Великой Армии и пал славной смертью.

В голове никак не совмещались два эти образа. Из литературы, на которой все мы выросли, мне было доподлинно известно: ну не может быть героем мерзавец, который из желания выслужиться стреляет великому человеку в лицо, а беспомощного инвалида сталкивает с лестницы! Может быть, 9 термидора всё было не так, как написано в книгах? Впору вслед за Сальери усомниться: «Или это сказка тупой, бессмысленной толпы – и не был убийцею создатель Ватикана?»

Увы, всё правда. Я нашел и прочитал рапорт, написанный в 1798 году тем же Мерда-Меда, в ту пору лейтенантом. Видно, что автор документа – негодяй: разоблачает тайных врагов революции, требует повышения в чине в память о своих термидорианских заслугах (и перечисляет, каких именно).

Я прямо расстроился. И мысли черные ко мне пришли: «Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет и выше!»

Вот ведь и мерзостный палач Малюта, как это нам, литераторам, ни огорчительно, тоже пал героически – при штурме ливонской крепости Вейсенштейн.

А верный соратник Орлеанской Девы, доблестный Жиль де Ре, превратился в исчадие ада.

Да мало ли в истории подобных примеров.

Я давно уже смирился с тем, что гении запросто бывают злодеями. Приходится признать и то, что герои бывают подлецами, а подлецы – героями.

Неприятно, но факт.

Жизнь и смерть веселого человека

Впервые я наткнулся на это имя, читая воспоминания Сергея Волконского (бывшего директора императорских театров) о революционных годах:

«Один случай мне рассказывали. Был в Москве приговорён к расстрелу некто Виленкин. В то время расстреливали в Петровском парке. Когда его поставили, тот, кто командовал расстрелом, вдруг узнаёт в нём своего бывшего товарища. Он подходит к нему проститься и говорит:

– Уж ты, Саша, извини их, если они не сразу тебя убьют: они сегодня в первый раз расстреливают.

– Ну, прости и ты меня, если я не сразу упаду: меня тоже сегодня в ервый раз расстреливают…»

Дорогого стоит, когда человек не теряет юмора перед расстрельным взводом, подумал я тогда и наверняка забыл бы не слишком приметную фамилию, если бы по случайности вскоре не наткнулся на нее опять в мемуарах гусара Владимира Литтауэра. Тот влюбленно пишет о солдате своего полка Виленкине, «романтике и поэте», который сочинял веселые стихи и отличался невероятной храбростью – получил семь из восьми возможных наград, причем от восьмой несколько раз отказывался, чтобы не слишком выделяться. Литтауэр, сам бравый офицер, с восхищением рассказывает, как весельчак, получив рану, начал немедленно сочинять стишок про это героическое событие, или как под ураганным огнем, когда все ждали смерти, Виленкин предложил полковнику шоколадку и был послан к черту.

Тут я заинтересовался этим шутником всерьез.

Оказалось, что человек он довольно известный: его поминают Роман Гуль, Ходасевич, Солженицын – и все самым приязненным образом. (В «Википедии», кто заинтересуется, есть отсылки на две хорошие и подробные биографические статьи.)

Знакомьтесь: нестандартный гусар Александр Абрамович Виленкин.

Почему нестандартный – понятно, да? Еврей, и вдруг гусар. Чудно.

С чего вдруг иудея, студента-белоподкладочника, сына купца первой гильдии, понесло в кавалеристы, совершенно непонятно. Семья была богатая, интеллигентная. Александр закончил с медалью (по тем временам большая редкость для еврея) знаменитую Царскосельскую гимназию, классным наставником у него был замечательный поэт Иннокентий Анненский. А потом, уйдя из Петербургского университета, зачем-то поступил вольноопределяющимся в Сумский гусарский полк. Вначале не знал, с какой стороны к лошади подходят, но потом освоил все кавалерийские премудрости и стал любимцем полка. Ставил смешные спектакли, однополчане распевали сочиненные им песенки. Офицерского звания не выслужил – для этого требовалось сначала креститься. Виленкин был нерелигиозен, но менять вероисповедание не пожелал. Всякий человек русского воспитания, но еврейской крови оказывался тогда перед серьезным искушением: прими христианство, и все двери перед тобой откроются. Но чувство собственного достоинства мешало пойти на сделку с совестью. Уверовал – тогда да, а просто так, на холодную голову, стыдно. Старший брат Александра, крупный дипломат, повел себя точно так же: редкий случай, когда чиновник получил генеральский чин, дававший права потомственного дворянства, но дворянином так и не стал по причине «неправильной» веры.

Отслужив в кавалерии, Александр окончил юридический факультет и стал адвокатом. Участвовал во многих политических процессах, считался блестящим судебным оратором. Правда, репутации серьезного юриста несколько мешали слишком живой нрав и чрезмерное увлечение модой – Виленкин слыл первым московским щеголем.

Война застала его в столице дендизма, Лондоне, где Александр вполне мог бы спокойно досидеть до конца войны, но уже через три недели он на фронте, в прежнем полку, связь с которым не терял все минувшие годы. Несколько раз был ранен, заслужил полный «георгиевский бант», но так и оставался унтер-офицером. Лишь после Февральской революции, отменившей дискриминацию, Виленкин получил первую звездочку, а к осени имел уже четыре.

Штабс-ротмистр Виленкин, теперь с офицерским «Георгием»

Боевые награды, отсутствие какого бы то ни было заискивания перед толпой, а главное – ораторское остроумие сделали Виленкина очень популярным среди солдат. Его выбрали председателем армейского солдатского комитета (то есть на должность, стоявшую вровень с командармом). И это при том, что Виленкин был членом непопулярной на фронте кадетской партии и вообще сторонником строгой дисциплины.

После развала фронта Александр стал одним из руководителей «Союза евреев-воинов», объединявшего ветеранов иудейского происхождения. Большевики объявили, что Россия выходит из войны, и многие члены Союза уезжали, чтобы сражаться дальше в рядах английской армии.

Однако Виленкина больше волновала судьба России. Он вступил в подпольный «Союз защиты Родины и Свободы», где возглавил кавалерийский центр. В мае 1918 года, после доноса, чекисты арестовали офицеров, входивших в эту организацию. Виленкина взяли не сразу, он мог бежать, но задержался, чтобы уничтожить документы, которые могли бы выдать товарищей, и упустил время.

Сидел он в Таганской тюрьме, где сильно облегчал жизнь товарищам по несчастью: обучал их английскому, помогал выстраивать линию защиты, устраивал шахматные турниры, выпускал юмористическую газету и даже затеял какое-то кабаре.

В Таганской тюрьме

Большевики долго не решались его расстрелять – многие из них помнили, как при старом режиме он защищал их в суде. Сам Дзержинский распорядился Виленкина не трогать – но и не выпускать.

На следствии участники заговора вели себя по-разному. Многие выдавали сообщников. Виленкин не назвал ни одного имени.

Как-то раз ему объявили, что смертный приговор вынесен и завтра будет приведен в исполнение. Он написал прощальное стихотворение: