Тим Маккалоу Колин

Глава 6

Субботний день выдался таким же ясным и жарким, как и пятница, и Тим отправился в Артармон в шесть часов утра, одетый в футболку, строгие шорты и гольфы. Мать всегда следила, чтобы он был одет опрятно и имел в сумке чистые рабочие шорты, готовила ему завтрак, давала с собой сверток с едой на день и не отпускала из дому, не убедившись, что у него при себе достаточно денег, чтобы избежать любых возможных затруднений.

В семь часов Тим постучался в дом Мэри Хортон, которая еще крепко спала. Надев темно-серый халат поверх скромной пижамы из белого хлопка, босая, она зашлепала к двери, в раздражении убирая назад падавшие на лицо волосы.

– Бог мой, вы всегда являетесь в семь утра? – проворчала она, моргая, чтобы прогнать остатки сна.

– В это время мне положено приступить к работе, – ответил Тим с улыбкой.

– Ладно, раз уж вы здесь, покажу вам, что делать, – решила Мэри и, пройдя через патио, направилась к маленькой папоротниковой оранжерее.

Тим последовал за ней.

На самом деле под оранжерею было замаскировано хранилище садового инвентаря, инструментов и удобрений. Сразу же за дверью стоял аккуратно припаркованный садовый мини-трактор. Он был накрыт брезентом – на тот случай, если крыша прохудится. Но крыша, разумеется, не протекала, ведь строение принадлежало Мэри Хортон.

– Вот трактор, косильная дека к нему уже прикреплена. Сумеете им управлять?

Тим снял с трактора брезент и с любовью погладил его блестящую поверхность.

– Красивый!

Мэри подавила раздражение.

– Красивый или нет, работать на нем вы сможете, мистер Мелвилл?

– Конечно! Папа говорит, с техникой я очень хорошо управляюсь.

– Это радует, – язвительным тоном прокомментировала Мэри. – Мистер Мелвилл, вам еще что-то нужно?

Тим уставился на нее в изумлении.

– Почему вы зовете меня мистером Мелвиллом? Мистер Мелвилл – это мой отец. А я просто Тим.

«Боже! Совсем как ребенок!» – воскликнула про себя Мэри, а вслух сказала:

– Что ж, тогда приступайте. Если что-то понадобится, стукните в заднюю дверь.

– Хорошо, миссис! – с готовностью пообещал Тим улыбаясь.

– Я вам не миссис! – вспылила Мэри. – Меня зовут Хортон, мисс Хортон!

– Хорошо, мисс Хортон, – поправился Тим, ничуть не смутившись.

Когда Мэри вернулась в дом, сна уже не было ни в одном глазу, и она отмела всякую мысль о том, чтобы еще пару часов поваляться в постели. С минуты на минуту затарахтит трактор. Какой уж тут сон! Даже в самую сырую и жаркую погоду в доме, оборудованном системой центрального кондиционирования, всегда было прохладно и сухо, но Мэри, сделав тост с чаем, решила, что ей будет приятнее позавтракать на террасе, откуда она сможет присмотреть за новым садовником.

Она привела себя в порядок и облачилась в домашнюю униформу выходного дня – простое темно-серое идеально отглаженное хлопчатобумажное платье. Волосы, которые на ночь она заплетала в длинную косу, были собраны в узел на затылке. Мэри никогда не носила ни тапочек, ни сандалий даже на своем загородном участке близ Госфорда: как только вставала с постели, надевала компрессионные чулки и черные туфли.

Мэри расположилась у балюстрады за железным столиком, выкрашенным в белый цвет, и налила себе чашку чая. Газонокосилка монотонно жужжала уже минут двадцать. Тим стриг траву в дальнем конце участка, за которым начинался глиняный карьер. Действовал он неторопливо, методично, как, наверное, трудился под началом Гарри Маркема: закончив одну полосу, слезал с трактора, чтобы убедиться, что следующая полоса не наезжает на предыдущую. Мэри жевала тост и пила чай, не сводя глаз с его далекой фигуры. Не имея привычки предаваться самоанализу или копаться в себе, она даже не задавалась вопросом, почему так пристально за ним наблюдает, и ни на мгновение у нее не возникло мысли о том, что ее завороженность сродни влечению.

– Добрый день, мисс Хортон! – раздался хриплый голос миссис Паркер, а в следующую минуту она сама, в ярком цветастом платье, плюхнулась на свободный стул.

– Доброе утро, миссис Паркер. Чаю не желаете? – холодно предложила Мэри.

– Спасибо, милочка, не откажусь. Нет-нет, не вставайте. Чашку я сама возьму.

– Сидите, прошу вас. Мне все равно нужно заварить свежий чай.

Вернувшись на террасу со свежезаваренным чаем и тостами, Мэри увидела, что миссис Паркер смотрит на Тима, подперев подбородок ладонью.

– Вы молодец, что попросили Тима подстричь вам газон. Хорошо придумали. Ваш-то газонокосильщик, я заметила, давненько не появлялся. Мне в этом плане повезло: сыновья помогают. Кто-нибудь из них непременно придет и подстрижет траву. А у вас ведь никого нет, да?

– Вчера, как вы и просили, я проследила, чтобы строители убрали за собой мусор. Тогда-то и познакомилась с Тимом. Его, как я понимаю, оставили одного наводить порядок. По-моему, он обрадовался, что я предложила ему немного подзаработать.

Последнюю фразу Мэри миссис Паркер пропустила мимо ушей.

– Жуки навозные! – сердито проворчала она. – Другого от них и не жди! Мало того, что целый день издевались над беднягой, так еще потом повесили на него всю грязную работу, а сами бегом в паб! И как только наглости у них хватило сказать мне, что они все придут и уберут за собой! У меня большое желание заплатить мистеру Гарри Маркему на двести долларов меньше!

Поставив чашку на стол, Мэри озадаченно посмотрела на соседку.

– Чем же он так вас разгневал, миссис Паркер?

Лилово-желтые фиалки на дородной груди пожилой женщины заколыхались.

– А вы бы не разгневались? Ах да, совсем забыла, что накануне вечером мы с вами не виделись и я не рассказала вам, что эти сволочи сотворили с несчастным мальчиком. Клянусь, порой я готова поубивать всех мужчин, что появились на этот свет! Они не проявляют ни сочувствия, ни понимания к сирым и убогим, если только те не пропойцы и не мерзавцы, как они сами. А к такому, как Тим, который старательно трудится и зарабатывает себе на жизнь, у них нет ни капли жалости. Они держат его за мальчика для битья, всячески над ним измываются, а у бедняги даже ума не хватает, чтобы это понять! Ну разве он виноват, что родился дурачком? А вообще-то это дикая несправедливость, да? Такой красавчик – и недоумок! Обидно до слез! Но вы послушайте, что они сделали с ним вчера во время утреннего перерыва…

Гнусавым вульгарным голосом, выдававшим в ней представительницу простонародья, миссис Паркер, причитая, поведала Мэри свою ужасную историю, но та слушала ее вполуха, неотрывно глядя на склоненную золотистую голову в дальнем конце участка.

Минувшим вечером Мэри перерыла все книжные полки в своей библиотеке в поисках лица, похожего на лицо Тима. «Боттичелли?» – предположила она. Но потом, найдя в одном из альбомов несколько репродукций художника, с презрением отказалась от сравнения. Лица на тех картинах были слишком изнеженными, слишком женоподобными, с некой неуловимой лукавинкой. В конце концов, абсолютно неудовлетворенная, она бросила поиски. Только в чертах древнегреческих и древнеримских статуй она обнаружила некое сходство с Тимом – возможно, потому, что такой тип красоты легче запечатлеть в камне, чем на холсте. Тим был трехмерным творением. И она горько сожалела, что ее бесталанные руки не способны запечатлеть его образ.

Мэри была раздавлена непосильным грузом разочарования, ее душили слезы. Присутствия миссис Паркер она почти не замечала. «Какая коварная ирония судьбы», – досадовала Мэри. Оказывается, трагический рот и тоскливый недоумевающий взгляд Тима – это отнюдь не отпечаток его внутренних переживаний; искра сознания в этом юноше погасла задолго до того, как он мог бы столкнуться с горем или тяжелой утратой. Он был ничем не лучше собаки или кошки, которых держат потому, что они радуют глаз и слепо преданы любимым хозяевам. Однако домашнее животное не способно думать, не способно дать умный ответ или вызвать трепетный отклик в другом пытливом уме. Животное только и может, что быть рядом и любить. Что и делал Тим, дурачок Тим. Его обманом вынудили съесть экскременты, но его не стошнило, как это случилось бы с любым мыслящим существом; он просто заплакал, как завыла бы собака, и снова заулыбался, когда его пообещали угостить чем-то вкусненьким.

Бездетная, не знавшая любви Мэри Хортон вела серую жизнь, лишенную переживаний, поэтому ей было трудно оценить эту новую пугающую информацию о глупеньком Тиме. Недоразвитая эмоционально в той же мере, в какой он был отсталым в умственном плане, она даже представить не могла, что Тима можно любить за его умственную неполноценность и уж тем более невзирая на этот его изъян. Еще недавно она думала о нем, как, наверное, стареющий Сократ думал об Алкивиаде – юноше, наделенном исключительной физической красотой и блестящим умом. Мэри воображала, как знакомит Тима с произведениями Бетховена и Пруста, как развивает его интеллект, дабы он впитал в себя музыку, литературу и искусство и внутренне стал бы столь же прекрасным, каким был внешне. Но Тим был дурачком, жалким несмышленым недоумком.

Австралийцы о других судили с присущей им житейской грубостью, давая недостаткам хлесткие образные определения. Умственный потенциал они мерили деньгами и исчисляли в денежном эквиваленте. Об обделенном умом человеке говорили, что он не целый доллар, а лишь какая-то его часть, но во сколько бы ни оценивали интеллект несчастного – в девяносто центов или в десять, – целого доллара он все равно не стоил.

Миссис Паркер не замечала, что Мэри ее почти не слушает, и продолжала увлеченно разглагольствовать о бездушии мужчин, пить чай и отвечать на собственные вопросы, которые обходила молчанием ее соседка. Наконец она грузно поднялась из-за стола и попрощалась.

– До свиданьица, милочка. Спасибо за чай. Если не найдете в своем холодильнике то, что ему по вкусу, пришлите Тима ко мне. Я его накормлю.

Мэри рассеянно кивнула. Гостья скрылась из виду, а мисс Хортон снова погрузилась в размышления о Тиме.

Посмотрев на часы, Мэри увидела, что уже почти девять, и вспомнила, что рабочие, трудившиеся на открытом воздухе, в это время устраивают перерыв. Она вернулась в дом, заварила свежий чай, разморозила шоколадный торт и украсила его взбитыми сливками.

– Тим! – крикнула она, поставив поднос на стол под виноградником: солнце уже наползало на конек крыши, и сидеть за столиком у балюстрады было слишком жарко.

Он поднял голову, махнул ей рукой и заглушил трактор, чтобы слышать ее слова.

– Тим, иди выпей чаю!

Его лицо озарила щенячья радость. Он спрыгнул с трактора и бегом бросился к папоротниковой оранжерее, нырнул туда и вскоре снова появился с бумажным коричневым свертком в руке. Перескакивая сразу через две ступеньки, Тим поднялся в патио.

– Мисс Хортон, спасибо, что позвали меня, а то я не следил за временем, – довольным тоном поблагодарил он и, усевшись на указанный стул, смирно ждал, когда ему разрешат есть.

– Тим, ты умеешь определять время по часам? – спросила Мэри, удивляясь мягкости своего голоса.

– Ой нет, не совсем. Я знаю, когда мне пора домой собираться: это когда большая стрелка наверху, а маленькая – на три деления ниже. В три часа. Но своих часов у меня нет. Папа говорит, я бы их потерял. Ну и ладно. Кто-нибудь мне всегда подскажет, когда перекур или обед и нужно заваривать чай или когда домой пора. Всем известно, что я не шибко умный и не стою целого доллара, поэтому разницы никакой.

– Да, пожалуй, – с грустью согласилась Мэри. – Ешь, Тим. Весь торт твой.

– Ой, здорово. Я люблю шоколадный торт, особенно со сливками, как этот! Спасибо, мисс Хортон!

– Как ты любишь пить чай, Тим?

– Без молока, и побольше сахара.

– Побольше – это сколько?

Тим оторвался от торта и наморщил лоб. Все его лицо было измазано сливками.

– Черт, не помню. Я просто сыплю в чашку сахар, и когда чай начинает переливаться на блюдце, значит, все, хватит.

– Тим, ты когда-нибудь ходил в школу? – осторожно полюбопытствовала Мэри, снова почувствовав к нему интерес.

– Недолго. Я не смог учиться, и мне разрешили не ходить. Я дома сидел, маме помогал.

– Но ведь ты понимаешь, что тебе говорят, и с трактором управляешься.

– Некоторые вещи мне даются легко, но читать и писать ужасно трудно, мисс Хортон.

Она встала, помешивая чай, и неожиданно для себя потрепала его по голове.

– Это ничего, Тим.

– Вот и мама так говорит.

Расправившись с тортом, он вспомнил про сандвич, который принес из дому, и тоже его умял, а затем все запил чаем, осушив чашку в три больших глотка.

– Уфф! – выдохнул Тим, расплывшись в блаженной улыбке. – Спасибо, мисс Хортон, было очень вкусно!

– Меня зовут Мэри. «Мэри» произносить легче, чем «мисс Хортон», согласен? Так что зови меня просто Мэри.

Тим с сомнением посмотрел на нее.

– Думаете, так можно? Папа говорит, старых людей я должен называть «мистер», или «миссис», или «мисс».

– Иногда можно и по имени, если они твои друзья.

– У?

Она предприняла новую попытку, мысленно вычеркнув из своего лексикона все многосложные слова.

– Не такая уж я старая, Тим. Просто у меня седые волосы. Не думаю, что твой папа станет возражать, если ты будешь звать меня Мэри.

– Но если у вас седые волосы, значит, вы должны быть старой. Так ведь, Мэри? У папы волосы седые, и у мамы тоже седые, а они, я знаю, старые.

«Ему двадцать пять. Значит, его родители не намного старше меня», – рассудила про себя Мэри.

– Я моложе, чем они, – объяснила она. – Я еще не очень старая.

Тим поднялся из-за стола.

– Мне пора приниматься за работу. У вас очень большой газон, Мэри. Надеюсь, я успею подстричь его сегодня.

– Ну, не успеешь – не беда. Можешь прийти и закончить в любой другой день, если захочешь.

На лице Тима появилось задумчивое выражение.

– Да, я, наверное, хотел бы прийти, если папа не будет возражать. – Он улыбнулся ей. – Мэри, вы мне нравитесь. Вы мне нравитесь больше, чем Мик, или Гарри, или Джим, или Билл, или Керли и Дейв. Вы мне нравитесь больше всех, не считая папы, мамы и моей Дони. Вы красивая, и у вас такие чудесные седые волосы.

На Мэри нахлынули сотни различных чувств, которым она не могла подобрать определения. Силясь побороть их, она натянуто улыбнулась.

– Спасибо, Тим. Ты очень любезен.

– Пустяки, – беспечно бросил он, затем приставил к голове ладони, отклячил зад и, шевеля пальцами, прыгнул с лестницы. – Это я так кролика изобразил, – крикнул он с газона.

– Очень похоже. Я поняла, что ты кролик, в ту же секунду, как ты запрыгал, – отозвалась Мэри, собрала со стола посуду и понесла ее в дом.

Ей было безумно трудно вести разговор с Тимом как с маленьким, ибо Мэри Хортон не общалась с детьми с тех самых пор, как сама перестала быть ребенком, да и ребенком-то она, в сущности, по-настоящему никогда не была. Но ей хватало чуткости понять, что Тима легко обидеть и что она должна следить за своей речью, контролировать свой вспыльчивый нрав, обуздывать раздражение, ведь если она даст волю язвительности, он мгновенно почувствует сарказм, хоть смысла слов, возможно, и не уловит. Вспомнив, что накануне вспылила на Тима из-за его нарочитой, как ей показалось, тупости, Мэри чуть не сгорела от стыда. Бедняга Тим. Он совершенно не способен распознавать нюансы и намеки взрослой речи, но при этом очень раним. Она ему понравилась. Он считает ее красивой, потому что у нее седые волосы, как у его родителей.

Почему у него на губах лежит печать горечи, ведь он так мало знает, и его жизнь ограничена весьма узкими рамками?

Мэри выехала из гаража и отправилась в супермаркет купить кое-что к обеду, поскольку в доме не было ничего такого, что понравилось бы Тиму. Шоколадный торт она припасла на случай непредвиденных гостей, сливки по ошибке оставил ей молочник. Она знала, что Тим принес с собой что-то на обед, но, возможно, этим он не наестся или же соблазнится чем-то вроде гамбургеров или хот-догов – традиционным угощением на детских вечеринках.

– Тим, ты когда-нибудь бывал на рыбалке? – спросила она его за обедом.

– Да. Я люблю рыбачить, – ответил он, принимаясь за третий хот-дог. – Папа иногда берет меня на рыбалку, когда не очень занят.

– И часто он бывает занят?

– Ну, он ходит на скачки, на крикет, на футбол, все такое. Я туда с ним не хожу, мне становится плохо в толпе. От шума и толпы людей вокруг у меня болит голова и живот крутит.

– Что ж, надо как-нибудь свозить тебя на рыбалку, – сказала Мэри, и на этом разговор был завершен.

Часам к трем пополудни Тим закончил стричь траву на заднем дворе и пришел спросить, можно ли ему приниматься за сад. Мэри посмотрела на часы.

– Думаю, Тим, сад мы сегодня трогать не будем. Тебе пора домой. Может, придешь в следующую субботу и доделаешь, если папа тебя отпустит?

– Хорошо, Мэри, приду, – радостно закивал он.

– Тим, забери из сарая свою сумку. Переоденешься и приведешь себя в порядок в моей ванной.

Интерьер ее дома, строгий и элегантный, его заворожил. Босой, он бродил по гостиной в серых тонах, пальцами ног зарываясь в густой ворс шерстяного ковра и поглаживая жемчужно-серую бархатную обивку мебели. При этом с его лица не сходило выражение, близкое к экстазу.

– Мэри, мне так нравится ваш дом! – восторженно произнес Тим. – Здесь все такое мягкое и прохладное!

– Пойдем посмотришь мою библиотеку. – Ей так хотелось показать ему свою гордость, свою отраду, что она взяла его за руку.

Но библиотека не произвела на Тима должного впечатления – напротив, он испугался и чуть не заплакал.

– Столько книг! – содрогнулся Тим, не желая задерживаться в этой комнате, хотя и видел, что его реакция расстроила Мэри.

Она несколько минут увещевала юношу, пытаясь избавить от этой странной боязни книг, а после старалась не повторять своей ошибки и не знакомить его ни с чем интеллектуальным.

Оправившись и от первоначального восторга, и от смятения, Тим вдруг проявил критические способности и упрекнул Мэри за то, что ее дом лишен ярких красок.

– Мэри, у вас так приятно, но все одного цвета! – возмутился он. – Почему в доме нет ничего красного? Мне нравится красный цвет!

– Ты можешь сказать, какого она цвета? – спросила мисс Хортон, показывая ему книжную закладку из красного шелка.

– Красного, конечно, – презрительно фыркнул он.

– Ладно, что-нибудь придумаем, – пообещала она.

Мэри вручила Тиму конверт с тридцатью долларами – таких денег не зарабатывал ни один разнорабочий в Сиднее.

– В конверте листочек с моим адресом и телефоном. Отдай это отцу, когда придешь домой, – наказала она, – чтобы он знал, где я живу и как со мной связаться. Ты ведь не забудешь ему отдать, да?

– Я никогда ничего не забываю, если мне хорошо объяснили, – ответил он, глядя на нее с обидой во взоре.

– Прости, Тим, я не хотела тебя обидеть, – улыбнулась Мэри Хортон, которая никогда не задумывалась о том, что ее слова могут кого-то задеть.

Не то чтобы она имела привычку намеренно обижать людей словами. Мэри Хортон избегала говорить обидные вещи из соображений такта, дипломатичности и воспитанности, а не потому, что боялась причинить боль.

Тим не захотел, чтобы она подвезла его до железнодорожного вокзала. Стоя на крыльце, Мэри помахала ему на прощание. Когда он отошел от дома на несколько ярдов, она прошла к калитке и, перегнувшись через нее, провожала его взглядом, пока Тим не скрылся за углом.

Любой, кто встретил бы его, подумал: «Какой красивый, пышущий здоровьем парень!» Крепкий, видный, он шел по жизни широким шагом, и весь мир лежал у его ног. Насмешка богов, думала Мэри. В духе греческих бессмертных, которые любили подшутить над своим творением – человеком, когда тот зазнавался и забывал, чем он им обязан. Тим Мелвилл должен вызывать у них гомерический хохот!

Глава 7

В субботу Рон, как всегда, коротал время в пабе «Взморье», только пришел туда раньше обычного. Сначала, загрузив пивом сумку-холодильник, он отправился на крикетный матч – в шортах, сандалиях и рубашке, которую не стал застегивать, чтоб обдувал ветерок. Однако Керли с Дейвом на игру не явились, а в одиночку дремать под солнцем на травянистом холме у крикетного поля – удовольствие небольшое. Он проторчал там пару часов, но игра развивалась в своем обычном медленном темпе, а обе лошади, на которых он поставил на ипподроме в Уорик-Фарме, пришли последними. Так что около трех Рон убрал пиво в сумку, прихватил радиоприемник и, повинуясь безошибочному чутью ищейки, двинулся во «Взморье». У него даже мысли не возникло, чтобы пойти домой, так как там никого не было. По субботам после полудня Эс со своими подружками играла в теннис в их местном «потешном» клубе, как он его называл. Тим находился на работе, а Дони где-то шастала с одним из своих бойфрендов-умников.

Тим прибыл в паб в начале пятого. Рон очень обрадовался сыну и купил ему кружку пива.

– Ну, как дела, малыш? – полюбопытствовал он.

Прислонившись к колонне, они оба смотрели на море.

– Ой, все так здорово, папа! Мэри очень хорошая леди.

– Мэри? – вздрогнул Рон и озабоченно посмотрел на сына.

– Мисс Хортон. Она велела называть ее Мэри. Я засомневался, но она сказала, что так можно. Пап, ведь можно, да? – спросил Тим, обеспокоенный реакцией отца.

– Не знаю, малыш. Какая она, эта Мэри Хортон?

– Она добрая, папа. Она мне столько вкусностей дала и дом свой показала. Представляешь, там всюду кондиционеры работают! А мебель у нее какая красивая, и ковер тоже. Только все серого цвета. Вот я и спросил у нее, почему в доме нет ничего красного, и она сказала, что попробует это исправить.

– Она тебя трогала, малыш?

– Трогала? – Тим непонимающе уставился на отца. – Ну, не знаю! Кажется, да. Она взяла меня за руку, когда показывала свои книги. – Он скривился. – Мне ее книги не понравились, их так много.

– Она симпатичная?

– Ага, симпатичная! Пап, у нее такие красивые седые волосы, прямо как у тебя и у мамы, только еще белее. Вот я и засомневался, что ее можно называть Мэри. Вы ведь с мамой всегда говорите мне, что невежливо пожилых людей называть по имени.

– А-а! – с облегчением выдохнул Рон, шутливо хлопнув сына по плечу. – Ох и напугал же ты меня, приятель. Так значит, она старая?

– Да.

– Она заплатила тебе, как обещала?

– Да, деньги здесь, в конверте. И еще там бумажка с ее телефоном и адресом. Она велела, чтобы я отдал это тебе, – вдруг ты захочешь с ней поговорить. Только разве ты захочешь с ней разговаривать? Зачем тебе с ней разговаривать, а, пап?

Рон забрал у сына конверт.

– Я не собираюсь с ней разговаривать, малыш. Ты закончил там работу?

– Нет, у нее очень большой газон. Она просила, чтобы я пришел в следующую субботу и подстриг траву еще в саду, если ты меня отпустишь.

В конверте лежали три новенькие хрустящие десятидолларовые купюры. Рон смотрел на деньги, на записку, написанную твердым почерком, который явно принадлежал властной образованной женщине. У глупых молодых девчонок и одиноких домохозяек почерк не такой, рассудил он. Тридцать долларов за день работы в саду! Рон убрал банкноты в бумажник и похлопал сына по спине.

– Ты молодец, малыш. Если хочешь, в следующую субботу возвращайся туда и докоси ее газон. Вообще-то за те деньги, что она тебе платит, ты можешь работать у нее в любое время, когда бы она тебя ни позвала.

– Ура! Спасибо, папа! – Тим повертел в руках кружку, показывая отцу, что она пуста. – Можно мне еще пива?

– Что ж ты никак не научишься пить медленно, а, Тим?

– Ой, опять забыл! – скуксился он. – Пап, я правда собирался пить медленно, но пиво такое вкусное, вот я и забыл.

Рон мгновенно пожалел, что выплеснул на сына свое минутное раздражение.

– Пустяки, малыш, не переживай. Иди попроси Флорри налить тебе еще кружку портера.

Очень крепкое, как и все австралийские сорта, пиво, казалось, не производит на Тима никакого эффекта. У иных дебилов голову сносило от одного запаха грога, недоумевал Рон, а Тим был способен перепить родного отца да еще потом и домой его притащить, – вообще не пьянел.

– Кто эта Мэри Хортон? – поинтересовалась Эс вечером, после того как Тима уложили спать.

– Какая-то старая гусыня из Артармона.

– Тим к ней очень привязался, да?

Рон подумал про тридцать долларов, что лежали в его бумажнике, и обратил на жену ласковый взгляд.

– Пожалуй. Она хорошо к нему относится, так пусть лучше по субботам занимается ее садом, чем озорничает.

– И тогда он не будет мешать тебе таскаться по пабам и ипподромам со своими дружками. Наученная многолетним опытом, жена истолковала его слова по-своему.

– Черт побери, Эс, ну и поганый же у тебя язык!

– Ха! – фыркнула она, отложив вязанье. – Правда глаза колет, да? Она ему хоть заплатила?

– Несколько долларов.

– Которые ты, конечно же, благополучно прикарманил.

– Да там и прикарманивать-то было нечего. Сколько, по-твоему, можно получить за стрижку газона на тракторе, подозрительная ты карга? Состояния не сколотишь, это уж как пить дать!

– Пока у меня есть деньги на домашнее хозяйство, мне плевать, сколько она ему заплатила! – Эсме встала и потянулась. – Чаю хочешь, милый?

– Не откажусь. Где Дони?

– А мне почем знать? Ей двадцать четыре, она сама себе хозяйка.

– Пока не стала чьей-то любовницей!

– У детей свои представления о жизни, – пожала плечами Эс, – и ничего тут не попишешь. А ты попробуй спроси у Дони, где она была и с кем обжималась.

Рон последовал за женой на кухню, ласково похлопывая ее по мягкому месту.

– Боже упаси! Она уж как глянет на тебя свысока да как разразится потоком непонятных слов, сразу себя дураком почувствуешь.

– Эх, Рон, милый, если б только Господь чуть справедливее распределил мозги между нашими детьми, – вздохнула Эс, ставя кипятиться чайник. – Тиму дал бы чуть больше, Дони – чуть меньше. И тогда у обоих все было бы в порядке.

– Что уж горевать о непоправимом, старушка ты моя. Пирог у нас есть?

– С фруктами или с тмином?

– С тмином, любимая.

Устроившись друг против друга за кухонным столом, они на пару уговорили полпирога с тмином и выпили по шесть чашек чая.

Глава 8

Благодаря самодисциплине Мэри Хортон благополучно отработала очередную неделю в «Констебль Стил энд Майнинг», словно Тим Мелвилл никогда и не входил в ее жизнь. Как обычно, она раздевалась перед тем, как пойти в туалет, эффективно исполняла обязанности личного секретаря Арчи Джонсона и устраивала разнос машинисткам, курьерам и клеркам, коих в ее подчинении находилось в общей сложности семнадцать человек. Но по вечерам она уже не блаженствовала в библиотеке, как раньше, а все время проводила на кухне, изучая кулинарные книги и экспериментируя с тортами, кремами и пудингами. Осторожно расспросив Эмили Паркер про Тима, Мэри получила представление о его пристрастиях в еде и собиралась к субботе приготовить разнообразные лакомства.

В один из будних дней во время обеденного перерыва она наведалась в мебельный магазин в северной части Сиднея, где купила очень дорогой стеклянный журнальный столик рубинового цвета и в тон к нему подобрала оттоманку с обивкой из кроваво-красного бархата. Поначалу, натыкаясь взглядом на эти два ярких пятна в гостиной, Мэри вздрагивала, но, попривыкнув, была вынуждена признать, что столик и оттоманка оживляют комнату. От жемчужно-серых стен внезапно повеяло теплом, и Мэри невольно подумалось, что у Тима, как и у многих слабоумных, от природы тонкое чувство прекрасного. Возможно, когда-нибудь она начнет его водить по художественным галереям и посмотрит, как он воспринимает произведения искусства.

В ту пятницу она легла спать уже поздно ночью: все ждала, что с минуты на минуту позвонит отец Тима и заявит, что он против того, чтобы его сын горбатился в ее саду в драгоценные выходные, – но тот так и не позвонил, а на следующее утро, ровно в семь, из глубокого сна ее вывел стук в дверь. На этот раз Мэри пригласила Тима в дом и предложила выпить чаю, пока она одевается.

– Нет, спасибо, я сыт, – ответил он с сияющими глазами.

– Тогда можешь переодеться в маленьком туалете рядом с прачечной. А я сейчас приведу себя в порядок и покажу, что нужно сделать в палисаднике.

Через несколько минут, бесшумно ступая, Мэри вернулась на кухню. Тим не слышал ее приближения, и, остановившись в дверях, она наблюдала за ним, вновь пораженная его красотой. Какая вопиющая несправедливость, подумала Мэри, что под такой совершенной оболочкой скрывается столь примитивное существо, но тут же устыдилась своих мыслей. Возможно, в этом и заключается raison d’tre[2] его красоты: путь Тима к греху и бесчестью был прерван в пору невинности раннего детства. Если бы Тим развивался и взрослел подобно всякому нормальному человеку, то, наверное, и выглядел бы теперь совсем иначе – как подлинное творение Боттичелли: с его лица не сходила бы самодовольная улыбка, а в глубине ясных синих глаз таились искушенность и хитринка. Тим совершенно не походил на взрослого человека, разве что внешне.

– Пойдем, Тим, я объясню, что ты должен сделать в палисаднике, – наконец произнесла она, нарушая очарование мгновения.

На улице в листве каждого куста, каждого дерева визжали и вопили цикады. Мэри, глядя на Тима, зажала ладонями уши и поморщилась, затем решительно направилась к своему единственному оружию – шлангу.

– Цикады в этом году словно с ума посходили. На моей памяти такое впервые, – сказала она.

Шум уже немного стих, а с пышных олеандров на дорожку капала вода.

«Бриииик!» – просвиристел басом хормейстер, после того как все остальные умолкли.

– Ну вот опять! Хулиган! – Мэри подошла к кусту олеандра, что рос ближе остальных к крыльцу, раздвинула мокрые ветки и стала осматривать их. – Никак не удается его найти, – посетовала она, присев на корточки, и улыбнулась стоявшему сзади Тиму.

– Хотите поймать? – серьезно спросил он.

– Еще как! Он у них запевала, без него они немы.

– Сейчас достану.

Нагнувшись, Тим скользнул в листву, скрывшись в ней по пояс. Сегодня он вышел работать без ботинок и носков, поскольку в палисаднике не было бетонного покрытия, о которое он мог бы поранить ступни, и к его ногам прилипла сырая земля.

«Бриииик!» – пробасил самец. Видимо, он уже достаточно обсох и решил попробовать голос.