Империя травы. Том 2 Уильямс Тэд

Глава 32

Дыра в двери

Порто не позволял сержанту Левиасу умереть в течение первой ночи и второго дня, давал понемногу воду, чистил и бинтовал рану в животе, изо всех сил стараясь сохранить ему жизнь, но видел, что проигрывает сражение, и это было ужасно. Однажды он уже побывал в таком же кошмаре.

Много лет назад, во время сражения за Врата Наккиги, молодой Порто ухаживал за умирающим другом по имени Эндри до его самого последнего вздоха. Но Эндри ранили отравленной стрелой норнов; а Левиас получил свою от сравнительно чистой стали тритингов, что давало Порто хоть какую-то надежду на то, что он выживет. Но до ближайшего ручья идти было далеко, и, хотя тело товарища старого рыцаря горело и он жалобно просил воды, Порто не хотелось оставлять его одного. Именно во время такой отлучки умер молодой Эндри.

Хаос, воцарившийся в Танемуте, казалось, отступил на второй день. Время от времени Порто еще слышал, как кричат тритинги где-то в стороне от их убежища, но, судя по всему, сражения прекратились. Тем не менее Порто старался не отходить от умирающего сержанта не только из-за гордости и скорби: он знал, что, если Левиас умрет, ему предстоит долгий и трудный путь до Эркинланда, а такое даже и двадцать лет назад было бы для него совсем не простым делом.

«Но до тех пор, пока я могу держать в руках меч и кинжал, – подумал он, – у меня есть шанс выбрать смерть».

Когда на рассвете второго дня после схватки с тритингами Левиас начал дышать не так тяжело, Порто рискнул перенести его поближе к воде. Он взвалил сержанта на спину, побрел в сторону от Танемута и вскоре опустил свою нелегкую ношу на берегу одной из речушек, впадавших в Кровавое озеро. К концу лета река обмелела, и теперь между заиленными берегами текла лишь тонкая струйка, но вода оставалась проточной и показалась Порто сладкой, поэтому он затащил Левиаса в тень под деревьями, выстирал окровавленную нижнюю рубашку сержанта и вытер лоб Левиаса перед тем, как в очередной раз промыть рану. Во время сражений ему приходилось видеть множество ей подобных, и Порто знал, что у сержанта мало шансов выжить, но оставить его умирать в одиночестве – значило во второй раз покинуть Эндри.

Он весь день просидел рядом с Левиасом, периодически передвигая его так, чтобы жаркое солнце не светило ему в лицо, смывал темную запекшуюся кровь и давал сержанту напиться, когда ему казалось, что того мучает жажда. Он знал, что не сможет перенести Левиаса на значительное расстояние, и ему лишь оставалось ждать, когда Господь заберет его друга к себе. Левиас перестал разговаривать. И у Порто не осталось компании, кроме его собственных мрачных мыслей.

Странный шум заставил Порто вынырнуть из легкой дремоты – скрипучий, продолжительный звук, словно кто-то пытался вытащить гвоздь из старого дерева. Он доносился со стороны ближайшей реки, поэтому, убедившись, что Левиас продолжает дышать, рыцарь взял меч и стал осторожно пробираться через высокую траву к воде, чтобы посмотреть, что там происходит.

Сначала Порто показалось, будто он видит великана, потому что всадник возвышался над своей лошадью, которая пила из реки, но потом понял, что незнакомец не так уж и велик – просто он сидел на спине небольшого ослика.

Мужчина повернулся в его сторону, хотя Порто не производил ни малейшего шума, лишь покрепче сжал рукоять меча, приготовившись сражаться или увести незнакомца от беспомощного Левиаса, но мужчина на ослике лишь кивнул и отвернулся, словно крадущийся по траве воин с мечом для него самое обычное зрелище. Незнакомец обладал мощной грудью и короткими ногами, как один из троллей, друзей принца Моргана, который вырос до размеров обычного мужчины, но от троллей его отличала длинная борода, заплетенная в косичку. Волосы почти полностью скрывали лицо, словно он был наполовину обезьяной или гюне, хотя черты показались Порто самыми обычными.

– Велагрум, – сказал незнакомец. – Вез жу хайа.

Порто потребовалось некоторое время, чтобы понять слова, произнесенные на языке тритингов, – всего лишь приветствие и пожелание здоровья.

– Жу данкан, – ответил Порто, – благодарю.

Бородатый мужчина понял, что Порто плохо владеет местным языком, и заговорил на хорошем вестерлинге, пусть и с сильным акцентом, который превращал каждое слово в звуки, состоявшие из острых колючек, точно сосновая шишка.

– Я вижу, ты не из Великой травы. Откуда ты?

– Из Эркинланда, хотя родился в другом месте.

– Мы не испачкали реку, мой друг Гилдренг и я? Не хочешь пить? Гилдренг очень своенравный, но я думаю, что он отойдет, если я его заставлю.

– У меня есть вода в бурдюке, – ответил Порто, оглядываясь по сторонам в поисках друга мужчины, старый рыцарь хотел ему верить, но опасался засады. – Но еды у меня нет. – Последние запасы остались в седельных сумках, исчезнувших вместе с лошадьми. И только после того, как он произнес эти слова, Порто вдруг понял, какой сильный голод испытывает. – Мой друг очень болен.

Мужчина внимательно посмотрел в его сторону.

– Выйди, пожалуйста, чтобы я мог на тебя посмотреть.

Порто выбрался из высокой травы, выпрямился и только теперь понял, что перед ним тритинг с татуировкой змеи, которая начиналась на правом запястье, шла по руке и выходила с другой стороны его рубашки без рукавов, чтобы обвиться уже вокруг левого запястья. Кроме того, на шее у него висело ожерелье из змеиных костей.

– А отчего заболел твой друг? – спросил тритинг.

Порто колебался, но потом решил, что лучше быть честным, – вдруг незнакомец знает кого-то, кто сможет помочь Левиасу.

– Он получил удар мечом. Сюда. – Порто показал на свой живот. – На нас напали – мы не искали схватки.

Бородатый мужчина кивнул, соскользнул в мелкую воду и, ведя ослика на поводу, пошлепал к берегу, где стоял Порто.

– Я посмотрю, – сказал мужчина. – У меня есть… умение. – Ему потребовалось время, чтобы отыскать нужное слово, но он его нашел, снова кивнул, словно не сомневался, что так и будет. – Я Рузванг, шаман Клана Змеи. Я кое-что знаю о целительстве. Сколько дней болеет твой друг?

– Два, – ответил Порто.

Волосатое лицо Рузванга стало печальным, и он покачал головой.

– Боюсь, уже слишком поздно. Но Обнимающий Землю может его пожалеть. Из какого клана твой друг?

– Он из Эркинланда, как и я.

Рузванг больше ничего не стал говорить, но последовал за Порто в лощину, где старый рыцарь спрятал Левиаса. Шаман привязал ослика к ветке и присел на корточки рядом со спавшим Левиасом, чье лицо показалось Порто таким бледным, что смерть, должно быть, стояла уже совсем рядом. Шаман проверил глаза и язык сержанта, осторожно снял повязки, сделанные Порто, и осмотрел рану, слегка пощелкивая языком.

Наконец, он повернулся к Порто.

– Ты молился и просил о помощи? – спросил Рузванг.

Удивленный Порто кивнул.

– Да, конечно. Нашему Богу.

Рузванг махнул рукой.

– Всем богам или одному богу. Должно быть, ты совершил много хороших поступков, раз они тебя услышали. Мы из Змеиного клана лучшие целители – это все знают.

– Ты можешь ему помочь?

– Я не говорю да, но и не говорю нет. Он очень слаб. – Шаман проверил, насколько надежно привязан к ветке ослик. – В ране и крови плохие духи. Только если он получит силу в дар от Безногого – Обнимающего Землю, – у него появятся шансы на спасение. Ты его отнесешь?

– Куда?

– Следуй за мной. Туда, где вода глубже.

К тому моменту, когда они остановились, Танемут оказался заметно ближе, и Порто снова слышал доносившиеся издалека голоса. Рузванг достал из седельной сумки пакет, завернутый в промасленную ткань, и направился к реке, которая в этом месте была гораздо шире, без малейших колебаний разделся догола и по бедра вошел в воду. Затем он стал мыться, тихонько напевая на языке тритингов, и на этот раз Порто не понял ни одного слова. Потом шаман вернулся на берег, натянул штаны и сел на землю рядом с Левиасом.

– Разожги костер, – сказал он и принялся доставать из сумки маленькие глиняные кувшины и кожаные мешочки, которые расставил перед собой на земле.

Когда костер разгорелся, Рузванг велел Порто принести воды в глиняной чаше, которую он ему дал, покрошил в нее какие-то листья, продолжая петь, и стал ждать, когда вода нагреется.

– А теперь скажи, как его зовут, – попросил Рузванг.

– Левиас.

– Странное имя, но я постараюсь назвать его духам так, чтобы они поняли.

Когда миновал полдень и тени потянулись на восток, шаман, продолжая непрерывно петь, промыл рану Левиаса водой с лекарственными растениями, потом накрыл ее кипячеными листьями и закрепил повязку при помощи длинных сухих листьев, которые достал из седельной сумки. Затем он попросил Порто принести еще воды, вскипятил ее, на этот раз добавив туда кусочки какого-то корня или клубня. Когда бульон немного остыл, он поднес его к губам Левиаса и стал потихоньку его поить. Эркинландер глотал, но он все еще выглядел ужасно, так что это ничего не изменило, во всяком случае, Порто не заметил улучшений.

– Остальное нужно давать понемногу, – сказал Рузванг, протягивая Порто чашу. – И так до захода солнца. Безногий ему поможет, если он того достоин.

– Он достойный человек, – сказал Порто, думая о юморе, отваге и вере Левиаса.

– Это решать не нам, а духам, – с некоторой суровостью заявил Рузванг. – Но теперь я расскажу тебе о Гилдренге, моем осле. Он свирепое существо, но если ты не станешь подносить руки к его зубам, то не пострадаешь.

– Почему? Зачем ты мне про него рассказываешь? – удивился Порто.

– Потому что я его тебе оставлю, – ответил Рузванг. – Я далеко от своего народа, и, даже если уйду сейчас, меня не будет долго. Они покинули Танемут шесть дней назад, чтобы вернуться на наши клановые земли на востоке.

– Ты отдашь мне своего осла?

– Даже если Обнимающий Землю спасет жизнь твоего друга, ему нельзя здесь оставаться, – сказал Рузванг, указывая на Левиаса. – Но и на моем осле ты не сумеешь доставить его живым в Эркинланд. – И тут в голову шаману пришла новая мысль. – Но я видел лагерь твоего народа, когда возвращался после обмена с шаманами Кланов Ястреба и Бизона.

– Моего народа?

– Я думаю, это было знамя Эркинланда – два дракона и дерево. Тебе оно знакомо?

Сердце Порто забилось быстрее.

– Да, это знамя Эркинланда. Ты действительно их видел?

– Об этом говорят все на землях, которые находятся к северу отсюда – народ утверждает, что обитатели каменных городов пришли договориться с новым шаном относительно важного человека, захваченного им в плен.

– Граф Эолейр? – спросил Порто. – Возможно, его зовут именно так?

– Больше я ничего не знаю. У шамана мысли совсем о другом. – Он пожал плечами, и косичка его бороды закачалась, точно хвост сидящей собаки. – Говорят, что Унвер хочет его обменять или попросить о чем-то у обитателей каменных городов, которые правят вашим Эркинландом.

– А ты знаешь, где они держат человека, которого захватили в плен? – спросил Порто.

Рузванг быстро приподнял бровь, похожую на весеннюю гусеницу, и на его дочерна загоревшем лице появилась улыбка.

– Ты задаешь вопрос не тому человеку. Змея дарует мне силу целителя, но не более того. Однако если новый шан собирается его обменять, значит, он у шана, тебе так не кажется?

Порто удивился еще больше. Зачем отряду эркингардов подходить к границе земель тритингов? Даже если речь идет о Эолейре, пусть он и очень важная птица? А потом он вспомнил о принце Моргане и провале их миссии, и стыд обрушился на него, точно клинок тритинга, нанесший рану Левиасу. Он не справился ни с одним заданием, которые ему поручили. И все же если он доберется до лагеря эркинландеров, то хотя бы сможет рассказать, что ему известно.

«Но я не могу бросить Левиаса, – сообразил Порто. – Я должен оставаться с ним до тех пор… до тех пор, пока он жив».

– Сейчас я уйду. – Рузванг снял седельные сумки со спины осла и забросил их на плечо, после чего стал еще больше похож на яйцо. – Я оставлю ягоды белой смородины для тебя и твоего друга – я их сложил вон там. Сначала ты должен их разжевать, а потом дать ему.

– Но я не могу взять твоего осла! – воскликнул Порто.

– Можешь. И должен. Так говорит мне Обнимающий Землю, а духи не лгут. Обращайся с ним хорошо, и тогда он понесет твоего друга с осторожностью. Он не такой злой, как кажется, старина Гилдренг, хотя может и лягнуть, когда у него плохое настроение. Я буду по нему скучать.

Потрясенный Порто продолжал сидеть на земле, а Рузванг поудобнее перехватил седельные сумки, подошел к ослу и потрепал его по носу – Гилдренг отвернулся, словно не верил, что его могут так легко оставить, – а потом шаман зашагал по тропинке, извивавшейся вдоль берега реки.

– И помни – держи руки подальше от его зубов! – крикнул Рузванг и вскоре скрылся за деревьями.

Остаток умирающего дня Порто провел рядом с Левиасом, вытирал пот со лба и давал по глотку отвара. Порто и сам хотел есть, но запах варева не внушал доверия, поэтому он съел немного ягод, которые ему очень понравились, но не смогли утолить голод.

Наконец, когда спустились сумерки, он заснул сидя, продолжая сжимать влажную рубашку Левиаса. Порто проснулся, когда наступила глубокая ночь, уверенный, что предыдущий день ему приснился, но осел Гилдренг был все еще привязан к ветке соседнего дерева, а его друг Левиас слабым голосом просил еще отвара.

Эолейру не очень нравилось, что он все еще остается пленником, но люди Унвера обращались с ним хорошо. Его посадили в один из множества фургонов, когда-то принадлежавших Рудуру Рыжебородому, дверь запирали снаружи, но окно в двери, пусть и не такое большое, чтобы он мог вылезти через него даже во времена своей юности, позволяло ему наблюдать за жизнью в лагере тритингов теперь, когда Танемут подходил к концу.

Безумие первых нескольких ночей после смерти Рудура отступило. Эолейру было трудно оценить различия в том, что происходило сейчас и в обычной жизни у Кровавого озера: женщины следили за кострами и готовили еду, мужчины занимались торговлей и обменом животными, играли в азартные игры и соревновались в силе. Но Эолейру казалось, что он видит изменения в настроении людей, бесцельное возбуждение первых дней Танемута уступило место относительному спокойствию и более осмысленному поведению. Возможно, это был результат каких-то действий Унвера, или так случалось каждый год после окончания буйных встреч тритингов.

Когда тритинги в первый раз подошли к его фургону, чтобы передать еду, Эолейра позабавило, что человека с подносом сопровождали двое вооруженных громил.

«Если они прислали к такому старику, как я, сразу трех воинов, значит, считают меня настоящим дьяволом», – подумал он.

Но когда мужчина с подносом поднялся по ступенькам и подошел к двери, Эолейр увидел, что он совершенно лысый, а еще у него не было усов и бороды – большая редкость среди обитателей лугов, где усы многое говорили о мужчине. А когда тритинг с подносом остановился возле двери, Эолейр заметил, что у него отсутствуют даже брови, хотя имелась короткая щетина, из чего следовало, что дело не в болезни. Тем не менее Эолейр нуждался в информации, и даже раб из другой страны мог что-то знать. Более того, опыт Эолейра подсказывал, что рабы охотнее говорят с чужаками. Убедившись, что два охранника стоят достаточно далеко от фургона, Эолейр заговорил.

– Я благодарю тебя, – сказал он на языке тритингов, как только дверь открылась и он взял поднос. – Как тебя зовут?

От запаха теплого хлеба и горячего супа у него потекли слюнки. Эолейра плохо кормили, пока он находился у разбойников Агвальта. Впрочем, они и сами ели не лучше.

Мужчина с легким удивлением посмотрел на Эолейра, но ничего не ответил. Вблизи Эолейр увидел, что его лицо и бритая голова покрыты синяками.

– Мой народ должен знать имя того, кто приносит еду, в противном случае мы не можем есть, – продолжал Эолейр, подумав, что, если бы аристократы из Эрнистира его услышали, то громко расхохотались бы, ведь большинство богатых людей не знали, как зовут их слуг. – Пожалуйста, ответь мне, чтобы я мог рассказать своим богам.

Мужчина покачал головой. Он не смотрел Эолейру в глаза.

– У меня нет имени, – только и ответил он.

– Что? У всех есть имя.

Безволосый слуга снова покачал головой, но на этот раз поднял глаза. Ненависть и отчаяние на его лице едва не заставили Эолейра отступить на шаг назад, и он с трудом удержал свой конец подноса.

– У меня отняли имя, – сказал безволосый мужчина так тихо, чтобы его не услышали другие. – Я предал свой клан. Я предал свой народ. У меня больше нет имени.

– Но я должен как-то тебя называть, – сказал Эолейр, которого заинтересовала история мужчины, – или боги не будут знать, кого следует наградить за то, что меня накормили.

В глазах мужчины загорелся огонь. Кожа вокруг них была пурпурной от старых ударов.

– Я же сказал тебе, у меня нет имени. А теперь я должен идти.

Когда он выпустил поднос и начал поворачиваться, Эолейр предпринял еще одну попытку.

– Тогда скажи мне, как тебя называют другие.

Лишенные волос брови выглядели противоестественно.

– Они называют меня Лысоголовый. – На мгновение на его губах появилась печальная улыбка. – Это можно считать моим именем, как видите. Когда вы будете беседовать со своими богами, скажите им, что они создали очень плохой мир.

Когда слуга повернулся, два вооруженных охранника повели его прочь, и Эолейр понял, что он не единственный пленник в лагере шана.

Второй посетитель пришел к Эолейру позднее, в тот же день, когда уже стемнело. Он не услышал, как она подходит, и понял, что рядом с фургоном стоит женщина, пока не услышал ее голос в окно в двери.

– Граф Эолейр, вы меня слышите? – К нему обратились на вестерлинге, что было немного неожиданно, хотя и с варварским акцентом.

Он встал с узкой кровати и подошел к двери.

– Я тебя слышу, – сказал он. – Я говорю на твоем языке, во всяком случае немного. Может быть, нам лучше перейти на него?

Стоявшая снаружи женщина была темноволосой и красивой, но в широко раскрытых глазах Эолейр видел волнение. В тусклом свете, падавшем от фургона, ему показалось, что она совсем недавно вышла из возраста деторождения. Эолейр подумал, что уже где-то видел ее лицо, но за последние месяцы его окружало столько тритингов, что он не мог вспомнить где.

– Нет! – Она огляделась по сторонам и заговорила тише. – Лучше использовать эти слова, пусть я не слишком хорошо их знаю, на случай, если нас кто-то услышит.

Он был заинтригован, и не только ее восхитительным лицом.

– Очень хорошо, миледи. – Он не мог удержаться и использовал уважительное обращение – она отличалась от других женщин, которых ему довелось здесь видеть, не говоря уже о том, что разговаривала с ним на чужом для себя языке. – Кто вы, если мне будет позволено спросить, и чего вы от меня хотите?

– Я Хьяра, – ответила она. – Шан, как я должна сейчас его называть, – мой племянник.

Эолейр был удивлен, и ему пришлось призвать на помощь весь свой опыт, чтобы это скрыть.

– Я рад с вами познакомиться, леди Хьяра, но я все равно не понимаю, почему вы здесь.

– Унвер планирует вас освободить – во всяком случае, так мне сказали, – продолжала Хьяра.

– Да, он и мне это говорил, хотя я уверен, что за мою свободу будет назначена цена и король с королевой, возможно, не захотят ее уплатить.

– Унвер совсем неглуп. Он хочет, чтобы вы вернулись и ваши правители были довольны. Война с вашим Эркинландом ему не нужна.

– Это не мой Эркинланд, если уж быть честным, но их интересы совпадают с моими. – Эолейр окинул девушку внимательным взглядом. Она выглядела встревоженной, но не испуганной, и он решил, что это хороший знак. И все же он не мог не опасаться, что она вовлечена в какой-то семейный конфликт или что-то еще более опасное. – Я снова вас спрошу – чего вы от меня хотите, миледи?

– Чтобы вы сказали своему королю и королеве, что тритинги не хотят с вами воевать. Рудур мертв, но Унвер умен. Его гнев направлен против Наббана. Расскажите об этом своим господам.

– Но Наббан является частью нашего королевства, – заметил Эолейр. – Они король и королева не только Эркинланда или моей родины Эрнистира. Верховный Престол включает в себя также и Наббан.

– Тогда народ Наббана должен оставаться под властью престола! – сердито сказала она, и вспышка гнева показала Эолейру, что в ней есть сила, о которой он не подозревал. – Они крадут наши земли, убивают людей, а потом винят нас. Унвер пришел с юга, где тритинги вынуждены постоянно сражаться с обитателями каменных городов. И его ненависть к ним, не может быть… – Она искала подходящее слово, но так и не нашла. – Он их ненавидит, – наконец сказала Хьяра. – И отбросит обратно к прежним границам. На траву прольется кровь, и нет способа это остановить. Но он не хочет воевать еще и с севером.

– Зачем ему война с севером? – спросил Эолейр. – Только глупец воюет с врагами, занимающими две разные стороны. Я расскажу своим правителям, что Унвер не хочет войны с ними, но они должны приглядывать за Наббаном как за собственным народом. Вот что значит Верховный Престол.

– Тогда они ввергнут мир в отчаяние, – решительно сказала она. – Вдовы и сироты, больше никого не останется. Вам известно, сколько воинов придет из лугов, чтобы сражаться за свои земли? Многие ненавидели Рудура, который утверждал, что является таном танов, однако ничего не делал, чтобы остановить атаки из Наббана. Тритинги созрели для войны, как плоды, висящие на ветвях осенью.

– Где вы научились так хорошо говорить на нашем языке? – спросил он, неожиданно даже для себя отвлекаясь в сторону. – Или вы жили в землях обитателей каменных городов, как вы их называете?

– Нет, хотя там жили другие члены моей семьи, – нетерпеливо ответила она. – Мой отец был таном. К нам приходили люди из других земель. Я научилась говорить, потому что внимательно слушала и хотела побывать в тех, других землях. – Она снова огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что рядом все еще никого нет. – Почему вы задаете столько вопросов?

– Потому что такова моя природа, моя добрая леди, – и работа. А Унвер так же хорошо знает вестерлинг? Какой он? Как мне с ним говорить, чтобы понять, чего именно он хочет от моих правителей? Я просил о встрече с ним, но никто не соглашается меня к нему отвести.

– Он ужасно пострадал от рук бешеного пса Рыжебородого, – ответила Хьяра. – Унвер едва выжил после пыток, и только воля духов помогла ему уцелеть. Он настоящий мужчина, поэтому станет говорить с вами, только когда не будет выглядеть слабым и страдающим от боли. Но снова став сильным, он возьмет в свои руки все кланы, как мужчина упряжку лошадей, и заставит их действовать заодно, направляя туда, куда захочет он. Твои правители понятия не имеют, что Унвер обладает несгибаемой волей, как он умен и каким яростным бывает его гнев, но я знаю хорошо и видела, что духи сражаются на его стороне, они послали воронов, чтобы уничтожить его врага, который был моим мужем Гардигом, – но я не скорблю о нем. Вашим хозяевам не следует провоцировать Унвера.

Эолейр почувствовал себя уязвленным.

– Король и королева – сильные и отважные правители, а не трусы, чтобы им кто-то диктовал условия, даже шан Унвер.

– Тогда мы увидим конец всему. Я знаю, что ваш народ многочислен и владеет сильными замками. Тритинги также будут умирать. – Ее лицо, пылавшее гневом всего несколько мгновений назад, побледнело и наполнилось ужасом, словно она увидела страшные события, которые только что предсказала.

– Леди Хьяра, я вас услышал, – сказал Эолейр, рассерженный на себя за то, что не сумел скрыть свои чувства. – Я не хочу войны между нашими народами и знаю, что ее не хотят наши король и королева. Поговорите с Унвером. Скажите ему, чтобы встретился со мной до того, как он отправит им сообщение, и мы вместе найдем способ сохранить мир.

Она решительно тряхнула головой.

– Я не могу говорить с ним – во всяком случае о таких вещах. Я не обладаю правом, и он не станет слушать.

– Если Унвер так умен, как вы говорите, – продолжал Эолейр, – и если он действительно любит свой народ, он вас послушает. Если же не готов принимать советы от женщины, быть может, согласится воспользоваться опытом старого эрнистирца, который видел многое и участвовал не в одной войне. – Эолейр похлопал ее по руке, которая лежала на раме окна. – У короля и королевы Верховного Престола есть враги куда более страшные и опасные, чем луговые кланы, – поверьте мне. Они хотят войны с тритингами не больше, чем вы. Скажите Унверу, что я буду посредником. До сих пор он обращался со мной достойно, и я позабочусь о том, чтобы мои хозяева, как вы их называете, поступили так же. Не отчаивайтесь, миледи. Пока на свете есть хорошие люди, всегда остается надежда.

– Но если войны хотят духи и сердца людей, ничто не сможет ее остановить. – Она повернулась и исчезла так же быстро, как появилась.

Когда Эолейр выглянул из фургона, он увидел лишь темную стройную тень, стремительно скользившую по траве.

Вернувшись в большой шатер, Хьяра обнаружила, что ее сестра стоит на коленях перед бывшей постелью Рудура, от которой воняло потом и засохшей кровью, и кормит бульоном сына. Раны Унвера частично зажили, но лицо оставалось изуродованным из-за порезов и воспалившейся плоти вокруг них. По его позе Хьяра видела, что спина все еще доставляет ему сильную боль, но, как и всегда, его лицо походило на застывшую маску. Она не раз видела такое мужество в мужчинах своего клана, восхищалась им и ненавидела. В результате любая боль, в том числе та, что испытывали другие люди, превращалась в нечто незначительное, и ее можно было игнорировать.

«Через месяц на коже Унвера появятся жесткие белые шрамы, – подумала Хьяра. – Но не все его раны исцелятся, как плоть».

Фремур также находился здесь.

– Тебе не следует разгуливать так поздно, Хьяра, – сурово сказал он. – Теперь ты родственница шана. Кто-то может захотеть причинить тебе вред.

«Интересно, какая часть его тревоги связана со мной, а какая с достоинством Унвера?» – подумала она.

Тритинги не любили, когда их женщины, даже старшие родственницы, гуляли свободно, без сопровождения или разрешения. Но Хьяра так долго прожила по этим правилам, что теперь не собиралась позволять снова лишить себя свободы, в особенности мужчине на десять лет младше ее.

«И он не запрашивал размеры моего выкупа невесты, – напомнила она себе. – Значит, кто он мне, если не считать того, что он является слугой сына моей сестры? Пусть говорит за себя, если хочет иметь право давать мне советы».

– Я лишь немного прогулялась, – сказала она. – Ничего больше. Как Унвер?

– С шаном все хорошо, – ответил Фремур.

– К нему вернулся аппетит, – добавила ее сестра Воршева.

– Клянусь Пронзающим небо, – прорычал Унвер, отталкивая в сторону костяную ложку, – разве я умер и мне нужен шаман, чтобы говорил за меня, точно духи предков?

Фремур выглядел довольным: быть может, его порадовало, что Унвер снова клянется тотемом Клана Журавля.

– Конечно нет, великий шан.

Унвер посмотрел на Хьяру.

– И что ты видела, когда гуляла?

Она колебалась.

– Много всего и ничего, как всегда. – Если бы он спросил, что она делала, следовало ли ей ответить?

Никто не приказывал ей держаться подальше от обитателя каменных городов, графа Эолейра, но она чувствовала, что Унверу не понравилось бы, если бы он узнал, что она просила чужеземца найти способ избежать войны, – скорее всего, он пришел бы в ярость. Ни один мужчина из луговых кланов не захочет, чтобы за него говорила женщина, тем более если речь шла о заключении мира.

К счастью для Хьяры, Унвера занимали другие вещи.

– Танемут практически закончен. – Он вытер суп с губ небрежным движением пальцев.

Воршева и Хьяра сбрили ему усы, чтобы промыть глубокие порезы, шедшие вдоль щек до верхней губы, и Хьяра не привыкла видеть мужчин такого возраста без усов. Он выглядел не так странно, как раб Фремура, мужчина, которого прежде называли Гездан Лысоголовый, – сейчас он сидел в углу шатра на корточках, уставившись в землю, – но вид Унвера все равно казался ей непривычным, точно он стал совершенно новым человеком.

«Он шан, – напомнила она себе. – Значит, действительно стал совсем другим человеком». Даже Эдизель из далекого прошлого не имел такой необычной истории, как ее племянник.

Хьяра впервые подумала об отце Унвера, принце Джошуа. Когда он впервые попал к тритингам, Хьяра была ребенком и практически не видела и не слышала его, ведь он являлся одним из послов своего отца, короля Джона, и встречался только с отцом Воршевы и Хьяры Фиколмием, таном Клана Жеребца. Когда через несколько лет Джошуа и Воршева вернулись, Хьяра стала достаточно взрослой, чтобы смотреть и понимать. Джошуа едва не умер от рук одного из любимцев ее отца, но, в конце концов, одержал победу, и пережитое унижение навсегда оставило злобную обиду в сердце Фиколмия. За следующие годы, пока Хьяра постепенно взрослела, лицо принца Джошуа исчезло из ее памяти, хотя она до сих пор помнила все, что он умел хорошо делать. Казалось, ее сестра вышла замуж за призрака, сверхъестественное существо, которое никогда не удается увидеть полностью.

Теперь, когда она смотрела в сильно израненное лицо Унвера, Хьяре казалось, что она видит черты давно забытого принца – высокий лоб, длинная челюсть и спокойные серые глаза.

«А что еще дал отец Унверу, человеку, который теперь будет править тритингами?» – подумала Хьяра.

Она не могла задать этот вопрос вслух – Хьяра даже сомневалась, что остальные ее поймут.

– Ты вырос среди обитателей каменных городов, шан Унвер, – вместо этого заговорила она. – Какие они?

Во взгляде его глаз иногда появлялось что-то невероятно далекое и холодное, но сейчас Хьяра почувствовала легкое недоверие, больше подходившее осторожному ребенку, чем правителю всех кланов тритингов.

– Что ты имеешь в виду, Хьяра?

– Не напоминай ему о плохих временах. – Воршева так резко поставила пустую суповую миску на пол, что ложка в ней задребезжала и закрутилась. – Нас бросили. Его отец нас оставил. Мы жили среди презиравших нас людей. Как ты можешь напоминать ему о таких вещах?

Легкая тень улыбки искривила губы Унвера, кое-где еще покрытые запекшейся кровью.

– Твои воспоминания не совпадают с моими, мать. Город возле болот не являлся для меня ненавистным местом, если не считать момента, когда меня оттуда насильно увезли. Вот тогда я их возненавидел, иначе мне бы пришлось ненавидеть себя.

Хьяру такой ответ обрадовал. Никогда прежде он не говорил о прошлом.

– Мне всегда было интересно, какой он, Кванитупул, – сказала она. – Один раз я видела торговца, который говорил о нем как о волшебном месте, полном разных людей и всевозможных вещей.

– Город был грязным и тесным, – быстро ответила Воршева. – Я часто стояла на крыше проклятой гостиницы и молилась, чтобы ветер изменил направление и я могла почувствовать чистый воздух лугов, а не отвратительное зловоние болот.

Унвер даже не глянул в сторону матери – он продолжал смотреть в глаза Хьяры, и по его губам бродила тень улыбки, хотя теперь на лице появилось нечто новое – гнев, причин которого Хьяра не понимала.

– Я думаю, ребенок может найти себе дом в любом месте, – сказал он. – Если там есть нечто твердое, на чем можно стоять.

Фремур неожиданно встал и подошел к тому месту, где сидел на корточках безволосый раб.

– Эй, ты! – сердито сказал Фремур. – Что ты тут делаешь, пес? Наши разговоры не для твоих ушей. Здесь шан, которого ты предал, однако ты сидишь в его шатре, как шпион, и все слушаешь. И только благодаря тому, что Хьяра просила сохранить тебе жизнь, иначе ты бы гнил на шесте. Убирайся отсюда, жалкое существо, или я сам вышвырну тебя вон.

Тот, кого звали Лысоголовым, молча встал и поспешно вышел, высоко подняв плечи и опустив голову, словно ждал, что в него бросят что-то тяжелое. Хьяра действительно просила Фремура сохранить ему жизнь, но не из-за сочувствия или мягкости. Отец безжалостно управлял ее жизнью, и она знала, что жестокие уроки порождают не послушание, а лишь предательское молчание.

– Мне бы следовало покончить с этим куском дерьма, как я и собирался, – сказал Фремур, глядя на Хьяру почти с упреком. – Если ты сохранишь жизнь псу, он тебя никогда не укусит, но людям доверять нельзя.

– Эй, Фремур, должно быть, ты знавал больше верных собак, чем я, – с коротким смехом сказал Унвер, хотя было видно, что ему больно смеяться из-за не совсем зажившего лица. – Я не знаю ни одного животного – собаки, человека или лошади, – которое, однажды получив оскорбление, не хотело бы отомстить.

– Нам больше не нужно бояться оскорблений и предательства, – сказала Воршева с твердой уверенностью человека, который не полностью во что-то верит, но очень хочет. – Теперь мы будем помогать тем, кто этого заслуживает, и наказывать всех, кто захочет причинить нам вред.

– А здесь, мать, – сказал Унвер, и улыбка исчезла с его лица, – мы с тобой находимся в полном согласии.

Глава 33

Тени на стенах

– Идемте, Верховный магистр Вийеки, – сказал принц Пратики. – Встаньте рядом со мной и смотрите, как наши воины делают свою отважную работу.

Принц-храмовник выглядел великолепно в древних доспехах из ведьминого дерева, которые стоили больше, чем все, чем владел Вийеки. Пратики заплел волосы в две нарочито небрежные боевые косы, на поясе у него висел знаменитый меч Лунный Свет. Однако Пратики не был обычным офицером Жертвой: принц-храмовник являлся родственником самой королевы, обладая чином, более высоким, чем те, о которых мог мечтать Верховный военачальник всех армий Наккиги. Пратики не достиг величия, оно было его частью, уверенностью, которой наполнялись каждый его вздох и мысль.

– Пожалуйста, милорд, – снова попросил он Вийеки, поворачиваясь, чтобы на этот раз посмотреть назад. – Присоединяйтесь ко мне.

Пратики, как узнал Вийеки, был чрезвычайно щедрым для аристократа Хамака и любезно держался со всеми, кто ему служил, даже с рабами. Но, как и все, кто с рождения обладал огромной властью, не понимал обязательств, которые его щедрость накладывала на тех, кто находился с ним рядом.

Вийеки присоединился к принцу с его отрядом личной стражи на вершине холма, хотя предпочел бы стоять в стороне, где ему не пришлось бы скрывать свои не всегда лояльные мысли. Луна исчезла за горами, но даже свет звезд позволял разглядеть армию генерала Кикити, безмолвно приближавшуюся к крепости смертных Наглимунд. Вийеки постоянно задавал себе вопрос: каково быть смертным внутри каменных стен, ведь они так плохо видят после захода солнца, а потому не смогут заметить, как из ночи появляется огромная армия врага.

«Смертные считают нас демонами и чудовищами. Как писал военный поэт Зинузо: «Силы тьмы и смерти перед нами, и они ненавидят все, чем мы являемся. Они ненавидят наше дыхание, ненавидят нашу теплую кровь». Однако он говорил о врагах, которым мы противостояли, когда первые тени сгустились над Садом. Мог ли он представить, что другие станут так же относиться к его собственному народу?»

– О, – сказал Пратики с живым интересом, как если бы наблюдал за особенно любопытной партией в «шейнат». – Смотрите! Вперед выходят Молотобойцы. Все говорят об их гордости. Как и ваши Строители, Вийеки, они, по словам многих, больше любят свои инструменты, чем собственные семьи. Но в наши дни их осталось так мало!

Дюжина Молотобойцев бежала вверх по склону под градом стрел, которые летели в них со стен. Несмотря на тяжелые инструменты, которые они держали в руках, Молотобойцы мчались вперед, словно птицы. Их действительно было немного, и один уже упал, пронзенный в грудь стрелой оборонявшихся смертных.

– Несомненно, их слишком мало, чтобы уничтожить стены, – сказал Вийеки. – Почему мы не привели с собой гораздо больше?

– Потому что в наше время армии полны полукровок, – ответил Пратики. – И большинство очень молоды, совсем дети, у них было слишком мало времени, чтобы овладеть древними искусствами. Но не беспокойтесь, магистр, – Кикити и остальные генералы все тщательно спланировали.

Защитники крепости появились на стенах, но обладавшие слабым зрением смертные лучники плохо видели хикеда’я и не могли как следует прицелиться, так что небольшой отряд Молотобойцев быстро добрался до внешней стены. По другим сражениям Вийеки знал, что они будут бить огромными каменными молотами с точностью ювелиров – каждый в определенную точку, пока стена не задрожит, точно звенящий кристалл. Если нанести достаточное количество таких ударов, даже самый толстый каменный барьер обрушится. Но отряд Молотобойцев был слишком маленьким!

Вийеки невероятно удивился, когда увидел, что первые удары Молотобойцы нанесли не по огромной стене, а по земле перед ней. Он смотрел, как они распределились вдоль стены и принялись долбить землю огромными молотами. Издалека удары казались беззвучными и совершенно бесполезными.

– Что они делают? – только и сумел спросить Вийеки, изо всех сил стараясь сохранить холодное спокойствие аристократа Наккиги. – Вы понимаете, принц-храмовник?

Пратики отвечал так, словно происходящее его развлекало.

– Я же сказал, чтобы вы не беспокоились, магистр. Стена рухнет довольно скоро – все стены падают. Но пройдет некоторое время, прежде чем остальная наша армия пойдет в атаку. Им предстоит пройти долгий путь от форта Дипинг, где они дожидались момента, чтобы выступить.

Вийеки не понял, что имел в виду Пратики, но его отвлекли Молотобойцы. Сначала уцелевшие воины разошлись вдоль внешней стены, но сейчас спешили обратно к центру и воротам форта. Наконец они встали почти плечом к плечу, одновременно взметнули вверх свое оружие и на этот раз сделали то, чего Вийеки ждал с самого начала, – обрушили огромные молоты на основание стены, на небольшом расстоянии друг от друга, и по связанным известкой камням смертных вдоль всей массивной стены разбежались трещины, подобные замерзшим молниям.

Они становились шире, и смертные в панике бросились в разные стороны, стараясь побыстрее покинуть верхнюю площадку зубчатой стены, а та ее часть, что находилась рядом с воротами, задрожала. Наконец, Вийеки почувствовал себя более уверенно – теперь то, что происходило, больше соответствовало его ожиданиям. Еще удар, и по меньшей мере одна секция внешней стены рухнет. Он уже видел бледные тени воинов-великанов, нетерпеливо ждущих своей очереди ниже по склону.

– Смотрите! Смертные не могут нас остановить или даже замедлить наше наступление, – заявил Пратики. – Генерал Кикити и его войска вместе с Северо-восточной армией возьмут крепость еще до рассвета. И тогда вы и ваши люди сделаете свою часть работы, Верховный магистр. Я уверен, что вам будет сопутствовать успех, как и нашим Жертвам.

И вновь Вийеки был немного смущен – он до сих пор не слышал упоминаний о Северо-восточной армии. Ну а слова о его собственной работе лишь напомнили ему, как мало он понимал в том, что здесь происходило.

– Надеюсь, вы правы, милорд.

Пратики бросил на него быстрый взгляд.

– Я слышу сомнение в вашем голосе, благородный Вийеки. Что вас тревожит?

Спокойные, даже мягкие манеры и разговор принца-храмовника иногда заставляли забывать о высоком положении и могуществе Пратики.