Сновидец. Мистер Невозможность Стивотер Мэгги
Он взглянул вниз. Один из детей вцепился в его руку и тряс ее, пытаясь заставить его следовать за собой. Другая заливалась смехом, поскольку на ее плече пристроилась Бензопила, изо всех сил стараясь быть необычайно осторожной со своими когтями.
«Аналогично, Бензопила», – подумал он.
Третья обняла его за ногу, и Ронан, не раздумывая, положил руку ей на макушку, невольно вспомнив Мэтью и Опал. За последние несколько недель он совсем позабыл, каково это – обнимать и быть обнятым. Казалось, прошла вечность с тех пор, как он испытывал это маленькое утешение.
Анжелика что-то быстро проговорила по-испански, и дети начали шумно спорить между собой.
– Дети покажут, куда вы можете положить свои вещи, – уже по-английски обратилась она к гостям. – Простите, парни, но это всего лишь двухъярусные кровати. У нас не так много места.
– Все в порядке, – ответил Брайд. – Было бы замечательно принять душ и перекусить перед сном.
Хеннесси увели в другую сторону, а Брайд и Ронан оказались в спальне с обещанными двухъярусными кроватями. В них не было ничего особенного, просто самодельные спальные места, сколоченные из грубо обработанного дерева, с резкими углами, и между тем вся обстановка казалась уютнее, чем в любом другом месте, где они останавливались с тех пор, как пустились в бега.
Впрочем, Брайду, похоже, было все равно. Не успел он молча поставить сумку на нижнюю койку, как тут же развернулся к выходу.
– Подожди секунду, – сказал Ронан. – Одну чертову секунду.
Брайд остановился, и Ронан едва не растерял весь свой запал. Он не ожидал, что мужчина прислушается.
– Что мы сделали? – спросил Ронан.
Прищурив глаза, Брайд слегка покачал головой.
Парень продолжал настаивать:
– Разве мы не старались? Чего еще ты от нас хочешь? Мы идем туда, куда ты говоришь идти, делаем то, что ты велишь нам делать. Ты просишь слушать, и я слушаю. Что я такого сделал? Где напортачил?
Выражение лица Брайда изменилось.
– Я не сержусь на тебя. С чего ты так решил?
– Я уже не знаю, что и думать.
– Я тоже, – сказал Брайд. – Почему последние несколько дней Адам продолжает искать тебя в снах?
Tamquam.
– И почему, – продолжал Брайд, – ты держишь его на расстоянии?
Внезапно Ронан почувствовал, как его лицо вспыхнуло, а руки похолодели. Он не предполагал, что Брайд узнает.
– Ты его не знаешь. Он не отступит. Адам дотошен. И он переживает. Тот факт, что едва появилось больше энергии и он нашел способ разыскивать меня в пространстве снов, просто еще раз все это доказывает. Если я позволю себе встретиться с ним во сне, он не оставит в покое Модераторов и прочую фигню, пока не решит проблему. А я не собираюсь становиться тем, из-за кого его вышвырнут из Гарварда.
– Ради его же блага, – произнес Брайд, но не так, будто верит или нет, а словно предвосхищая продолжение тирады Ронана. Мужчина посмотрел в сторону, и на его лице опять появилось то выражение, которое уверило Ронана, что он ими недоволен.
Сдвинутые брови, прищуренные глаза, плотно сжатые губы. Не тот непринужденный человек, с которым они познакомились пару недель назад.
– Нет, я не сержусь на тебя, – тихим голосом, почти про себя сказал Брайд. – Вы сделали все, на что я надеялся. Вы с Хеннесси оказались совсем не такими, как я ожидал. Лучше, чем я ожидал.
Ронан открыл и снова закрыл рот. Это было настолько противоположно тому, что он ожидал услышать, что парень начисто лишился дара речи.
– Так что нет, я не сержусь, – продолжил Брайд. – Я устал. Горжусь вами. И немного в замешательстве. Я знаю, что ситуация не может остаться такой навсегда, и поэтому мне грустно. Даже сейчас мы работаем над тем, чтобы все изменить, и такой момент может больше не повториться. Это нелепый способ мыслить, когда больше интересуешься настоящим, чем будущим, и если бы ты или Хеннесси поступали подобным образом, я бы постарался этого не допустить. Я не собьюсь с пути. Уверен в этом. Но могу себе это представить. Это на себя… на себя я злюсь.
Услышать все эти слова значило для Ронана больше, чем он думал, даже если он не совсем их понимал.
– Мы почти приблизились к последнему шагу, – сказал Брайд. – Осталась только плотина. И затем это будет совсем другая игра.
– Тогда почему мы здесь? – спросил Ронан, и Брайд прискорбно скривил губы, что навело Ронана на мысль, что мужчина ожидал от него какого-то вопроса, хотя парень никак не мог додуматься, какого именно.
– Это вашанаграда. Чтобы вы могли увидеть причины, по которым мы это делаем, поспать ночь на настоящей подушке и насладиться благодарностью нескольких голосов из множества, с уст которых все последние дни не сходят ваши имена. Ты герой. Наслаждайся.
Герой. Такое непривычное понятие. Ронан слишком долго был злодеем или вообще никем. Тем, у кого неприятности, тем, кто ходячая ошибка, тем, кого преследуют, тем, кого обвиняют. А до этого всего лишь ребенком-сновидцем. Секретом. Всегда. Теперь же он оказался героем для семьи юных сновидцев, которым никогда не придется познать одиночество.
И Брайд, и Ронан одновременно вздрогнули, услышав пиликанье. Присненный телефон. Ронан уже и забыл, что у него вообще есть телефон; он не пользовался им со времен того единственного звонка Диклану.
На этот раз это снова оказался Диклан. Само собой визуально определить звонившего не представлялось возможным, так как присненный гаджет выглядел просто как прокол туннеля. Тем не менее что-то в настойчивом жужжании кольца сильно намекало на то, что это именно он.
Момент был не самый удачный. Брат принадлежал другому миру и другой временной шкале, однако, взглянув на Брайда, Ронан постучал пальцем по уху, принимая вызов.
– Дикло.
– Отлично, получилось.
– Как ты это сделал? – спросил Ронан.
– Мне пришлось снова арендовать автомобиль, в котором мы были, когда ты звонил мне в прошлый раз, и отыскать звонок в журнале входящих. Ввести ту тарабарщину, которая определилась как твой номер, конечно, не удалось, но я просто нажал на повторный вызов.
– Подожди, о какой машине ты говоришь?
Диклан не потрудился ответить.
– Я хочу, чтобы ты пришел на мессу в эти выходные.
Ронану потребовалось мгновение, чтобы проанализировать его требование. Абсолютно привычное требование, которое за последние пару лет Диклан провозглашал бесчисленное количество раз, в результате чего Ронан закатывал глаза и вставал в несусветную рань, чтобы успеть на одиннадцатичасовую мессу со своими братьями на другом конце штата. Сейчас это больше походило на чьи-то чужие воспоминания. На сон.
Ронану пришло в голову, что, возможно, есть причина.
– Что-то случилось? Мэтью в порядке?
– Семейное собрание, – отрезал Диклан, его Дикланизм не переставал раздражать. «Семейное собрание» означало, что старший брат собирается погрозить пальцем перед носом младших.
– На тему?
– На тему будущего.
– Блин, так ты серьезно насчет мессы? Это всего через два дня.
– Я в тебя верю.
– У нас целая толпа плохих парней на хвосте.
– Назови церковь, место, и мы будем там.
Брайд выжидал, вскинув бровь.
– Меня хотят видеть братья, – сказал ему Ронан. Его пульс почему-то участился, то ли от мысли об этом, то ли от идеи сообщить о мессе Брайду. Он не мог сказать точно, от чего именно. – В эти выходные.
– С кем ты разговариваешь? – спросил Диклан. – Это Брайд?
– У нас встреча с Илидорином, – тихо напомнил Брайд.
– Мне надо подумать, – сказал Ронан в трубку. – Я далеко от Бостона.
– Что для тебя важней? – спросил Диклан. – Я бы не стал просить из-за пустяка.
Брайд все еще наблюдал за ним с тем же выжидательным выражением на лице, задержав руку на дверной ручке, собираясь присоединиться к маленьким сновидцам, к которым они приехали.
– Мне нужно идти, – сказал Ронан. – Я тебе перезвоню. – Он сбросил вызов.
Он почувствовал, что, наконец, понял, о чем говорил Брайд за секунду до звонка, потому что теперь также чувствовал себя раздираемым между возможностью хоть на несколько минут снова увидеть братьев и осознанием того, что сновидцы практически на пороге завершения первой части их начинания, и тем, как изменится мир, как только последнее препятствие на линии Илидорина будет устранено.
– Я не стану говорить, как тебе поступить, – произнес Брайд. – Однако пойду дальше. Я не могу остановиться, когда конец так близок.
– Знаю, – ответил Ронан.
Оказывается, быть героем не так просто.
26
Мэтью шел.
На этот раз не просто блуждал, а решительно шагал. Диклан сказал, что разговаривал с Ронаном, а после отправился по делам, велев Мэтью оставаться дома. Он не говорил, что эти два события как-то связаны, однако мальчик догадывался, что это так. Ему приходилось гадать, потому что, что бы ни говорил Мэтью, Диклан по-прежнему избегал настоящего общения с ним. Он доверял Джордан, если вообще был способен кому-то доверять, и продолжал показывать Мэтью собак. Все это наполняло мальчика плохим предчувствием, что вдобавок к его прежнему дурному настрою заставило его идти.
Не блуждать.
Идти.
Как человек, не как сон.
Он шел, опустив голову и спрятав руки в карманах ярко-синего пуховика. Вид его кроссовок, ритмично шлепающих по тротуару, заставил Мэтью прибавить шагу и твердости походке, темный асфальт и бордюры мелькали под ногами. Диклан считал нелепыми эти огромные белые кроссовки. Теперь он понимал. Хотя не сообразил раньше, когда только купил их, он был невероятно взволнован, что смог накопить нужную сумму денег. Разве они не супер? – спросил он, и Диклан пробормотал что-то вроде: – Это самая запоминающаяся пара обуви, которую я когда-либо видел. И Мэтью по своей наивности решил, что они понравились брату так же сильно, как и ему.
Он размышлял, каким идиотом он был, и его уши пылали огнем. Каким дураком всегда и во всем.
Нелепой казалась даже сама мысль о том, что он радовался, накопив сумму, достаточную для покупки обуви. Мэтью еженедельно получал деньги на карманные расходы за выполненную по дому работу. Это правило завела еще Аврора в Амбарах, а Диклан продолжил его придерживаться даже после их переезда в город. Мэтью никогда не задумывался, насколько это справедливо по отношению к нему. Да, разумеется, он получал плату за порядок в собственной комнате, пропылесосенные ковры, разгруженную посудомойку, натертую сосновым очистителем входную дверь городского дома, уборку мусора в «Вольво» Диклана после школы.
Боже, даже думать об этом казалось невыносимо. Просто невыносимо. Это просто деньги Диклана, которые старший брат подкидывал на карманные расходы глупому малышу, который так и остался дурачком, даже когда вырос. Все его школьные друзья подрабатывали, обслуживая столики или стоя за кассой, в то время как он получал довольствие в кружке, оставленной на кухонном столе. И сейчас происходило все то же самое: ему подкидывали деньжат на карманные расходы за случайные заказы в качестве одолжения его старшему брату, ну и потому что сочли младшенького Диклана милым, а его любовь к уродливым кроссовкам забавной.
Мэтью продолжал идти все дальше и дальше. Сердито топая. Он миновал их район, переполненные посетителями рестораны, симпатичные кирпичные дома с яркой вечерней подсветкой, прошагал мимо небольшого круглосуточного магазинчика, напомнившего ему тот, у которого иногда, возвращаясь домой, останавливался Диклан, вспомнив, что забыл на неделе купить молоко. Он подумал о тех долгих минутах, когда они просто сидели в машине у магазина, а Диклан смотрел в пустоту, прижав чек на молоко рукой к рулю. Мы не едем домой? – мог спросить Мэтью. Играй в свою игру, – отвечал Диклан, и Мэтью играл, просто играл в какую-то глупую игрушку на телефоне, в то время как старший брат порой на протяжении часа сидел на заправке в пяти минутах езды от дома, не собираясь возвращаться туда. И Мэтью ни разу не спросил, почему они там сидели или о чем думал Диклан, или ненавидел ли он свою жизнь.
А эта история с живительными магнитами, которую они затеяли, чтобы якобы обезопасить его, при этом ни слова ему не говоря?
Все вокруг продолжали обращаться с ним, словно он домашний питомец.
Ноги Мэтью несли его вперед, все дальше и дальше от дома. «Дома». В кавычках, потому что домом без кавычек он считал Амбары или таунхаус в Вашингтоне. А вот «дом» – это квартира в Фенуэй, которую Мэтью про себя называл «Брови Старикана», поскольку детали отделки над окнами очень напоминали толстые нахмуренные брови. Апартаменты имели семь комнат, и каждой из них Мэтью мысленно присвоил имя. Дважды. В первый раз он нарек их в честь Семи гномов, а второй по названиям семи смертных грехов. Веселое обжорство – кухня. Стыдливая лень – гостиная. Угрюмая похоть – спальня Диклана. И так далее. Брату нравилась квартира. Мэтью мог с уверенностью сказать, что нравилась. Диклану пришлась по душе жизнь в Бостоне, хотя мальчик и не знал точно, что именно эта самая жизнь подразумевала. Брат не обсуждал это с ним. Диклан не сказал, что чувствует себя счастливее, однако это и так было очевидно. Отчего на душе Мэтью стало еще хуже.
Намного хуже.
Он не знал причину.
Ноги сами привели его в ту часть города, что казалась ближе к воде и дальше от людей и заведений.
Неподалеку располагался приподнятый участок шоссе, резко заканчивающийся обрывом и зарослями сорняков внизу, словно готовая декорация для сцены в стиле экшен.
Диклан был бы крайне недоволен, обнаружив его здесь.
Когда Мэтью узнал, что он сон, Диклан сказал, что он такой же Линч, как и старшие братья, однако теперь Мэтью понимал, что это была ложь. Потому что его не заставляли ходить в школу. Не готовили к будущему. За ним ухаживали, его любили и им управляли. Суть в том, размышлял мальчик, что в жизни Диклана он был всего лишь вещью. Предметом грез. Щенком, которого нужно выгулять, чтобы он растерял энергию, а затем завести «домой».
Его внимание привлек пустующий строительный кран, невероятно роскошный. С огромной стрелой, похожей на лестницу, и крюком на конце.
«Я должен залезть на него», – без колебаний решил Мэтью.
И он полез. Сперва вскарабкался по основанию, а затем перебрался на стрелу, все выше, выше и выше. Мальчик представил, как взбесился бы Диклан. Ну и хорошо, подумал он. Замечательно, отлично. «Но я же велел тебе сидеть дома, – растерянно сказал бы Диклан. – Ты должен как послушная игрушка быть там, где я тебя оставил».
Отчасти он жалел, что вообще узнал о том, что он сон.
Добравшись до вершины стрелы, Мэтью закрыл глаза. Когда-то он представлял, что воздух – это бесконечное объятие, но, похоже, сейчас эта приятная мысль не будоражила его воображение.
Как много времени ему потребовалось, чтобы осознать, что он якорь в жизни Диклана.
– Боже мой!
Открыв глаза, он заметил, что за ним наблюдает крошечная фигурка человека. Маленькая Джордан. Ну, вернее, обычная Джордан, только очень далеко внизу.
Она прикрыла глаза рукой.
– Ага, так и знала, что это был ты!
– Тебе не заставить меня спуститься, – сказал Мэтью.
– Чертовски уверена, что нет, – согласилась она. – Вот только довольно трудно беседовать, когда ты там, а я здесь.
– Перестань говорить со мной, как с ребенком. Я все вижу, и мне это не нравится.
Джордан скрестила руки на груди – поза, отлично читаемая даже с высоты подъемного крана.
– Ладно, тогда получай: взобраться на палку в небо – не самый разумный способ решения проблемы любого рода, однако глупость – твое право, поэтому, если хочешь торчать там, просто дай знать, как долго, чтобы я понимала, мне просто подождать внизу или я успею смотаться за парой коктейлей.
– Почему за мной вообще нужно следить?
– Потому что ты залез на кран, приятель.
Мэтью обдумал ее слова, затем поразмыслил еще немного и после со вздохом спустился к поджидавщей его Джордан.
– Как ты узнала, что я здесь?
– Ты прошел мимо моей студии. Не заметил?
Конечно, нет. Идиот.
– Так что случилось? – спросила Джордан, когда они двинулись обратно тем же путем, каким он пришел. – Решил поднять бунт? Это из-за того, что братья тебя обманывают?
И поскольку она просто спросила прямо, а не стала ходить кругами, Мэтью ей рассказал. Поведал ей все. Все, что его беспокоило: от большого к малому, и наоборот.
– Все это звучит по-настоящему фигово, сочувствую, – произнесла Джордан, открывая дверь студии в Фенуэй. Рука об руку они миновали коридор, направляясь к ее жилищу. – Мне кажется, проблема в том, что частично эта ерунда связана с тем, что ты сон, а частично просто с твоим взрослением, и, честно говоря, если бы меня спросили, я бы ответила, что оба варианта одинаково неприятны.
– Я бы так сделал, – сказал Мэтью.
– Что именно, приятель?
– Спросил бы тебя.
Мальчик улыбнулся, и Джордан громко расхохоталась в ответ. Она шутя дала ему пять, а затем толкнула дверь, впуская их в студию.
– Ну вот.
– Ого, – сказал Мэтью. – Это круто.
С тех пор как он был здесь в последний раз, Джордан проделала огромную работу над копиями «Эль-Халео» и «Мадам Икс». Перед каждым холстом стоял мольберт меньшего размера, с прикрепленными фотографиями оригиналов, набросками палитры, инструкциями и визитными карточками. Но все его внимание было приковано к выполненному на заказ портрету Шерри и ее дочери, с которым он ей помогал в самом начале. Картина еще не была закончена, однако лица клиенток выглядели замечательно, а цветовая палитра столь же сдержанной и прекрасной, как на полотнах Джона Уайта Александра, изображения которых художница прикрепила на мольберт рядом.
– Спасибо, – отозвалась Джордан.
– Они намного лучше, чем те странные штуки.
Остальная часть студии была заполнена работами привычных обитателей этого места – красочными, вытянутыми, обнаженными фигурами с грудями в форме огурцов.
– Не совсем, – ответила Джордан. – В смысле, Сарджент, несомненно, выигрывает на фоне творений Мистера Титьки. Вот почему Сарджент знаменит, а этот парень, ну, знаешь, просто парень. Однако мои картины – копии. Этот чувак, по крайней мере, создает что-то свое. Думаю, в этом и секрет. Я мало что знаю о живительных магнитах, но уверена, что никогда не смогу создать оригинального Сарджента.
Мэтью отодвинул в сторону подушку Джордан и присел на ярко-оранжевый диван.
– Как думаешь, что может помочь?
Девушка пристроилась на подлокотнике.
– Помнишь, что сказал тот мужик? Тот самый с причала, куда нас возил твой брат. Искусство как-то влияет на художника. Вопрос больше в самом создании, чем в создаваемом предмете. Думаю, это как-то воздействует на автора. Если ты потрясающий художник, пишущий прекрасные картины, то еще одна замечательная работа может ничего не значить. Это должно быть что-то другое, эмоциональная травма не совсем, то слово, скорее… энергия и движение. Одно порождает другое. Движение в их жизни, их техника работы каким-то образом улавливает силовую энергию, вторя ей. Мне так кажется. Я, правда, не знаю. И сейчас несу какую-то чушь, так что если тебе слышится отчаяние в моем голосе, так это потому, что я плету полную ахинею.
Мэтью нравилось, что она разговаривала с ним так, как с нормальным человеком.
– Значит, ты предполагаешь, что если создашь… не копию, э-э, то есть оригинал, то у тебя может получиться магнит? Потому что обычно ты делаешь только копии?
Джордан указала на него, щелкнув пальцами.
– В точку. Именно на это я рассчитываю. Вот только узнать, сработало ли это, не получится, пока он мне не понадобится, верно? Я сейчас работаю над одним оригиналом, над портретом твоего брата, но пока трудно сказать, действует ли он. А вообще в последние дни я почти не ощущаю живительные магниты, наверное, причина в том, что Хеннесси и Ронан делают с силовой линией. Ты заметил? Обратил внимание, что сонные приступы стали случаться реже?
Мэтью почувствовал невероятное облегчение, услышав, как она это произнесла, словно рассуждая о нормальных, обыденных вещах.
– Я не блуждал!
– Правда? Когда я впервые приехала, то ощущала магниты невероятно остро. Я чувствовала, как «Эль-Халео» что-то со мной делает, наверное, потому, что сильно нуждалась в энергии. Сейчас мне кажется, ее стало намного больше вокруг, поэтому я чувствую себя нормально, глядя на картину. То есть, конечно, она по-прежнему мне нравится. Однако не уверена, что если бы сегодня впервые ее увидела, то смогла бы заметить, что она чем-то отличается от обычной картины. Так что вряд ли я сразу пойму, удалась моя работа или нет.
– Можно испробовать ее на другой грезе, – предложил Мэтью. – Спящей. Чей сновидец умер. У нас в Амбарах таких много осталось от отца.
– А это отличная идея.
Голос девушки прозвучал так, словно она действительно имела в виду то, что сказала. Поэтому мальчик почувствовал себя достаточно смелым, чтобы спросить:
– Могу я взглянуть?
– Что? Ох. Портрет. Знаешь ведь, что я еще не показывала ему.
– Ага.
– Ты будешь единственным человеком, кроме меня, кто его видел.
– Ага.
– Ладно, хорошо, только мое эго очень уязвимо на этот счет, так что не вздумай сказать ничего плохого. А лучше вообще ничего не говори. Просто охни, и затем я быстренько уберу его обратно.
– Ага.
Потолки в студии были достаточно высокими, чтобы вместить небольшой балкончик; с него Джордан взяла большой холст, а затем, скорчив гримасу, развернула его у подножия лестницы лицом к Мэтью.
Мальчик долго смотрел на портрет.
– Неважно, скажи что-нибудь, молчание намного хуже, – выпалила Джордан, что ему тоже понравилось, так как заставило почувствовать, что ей небезразлично его мнение.
– Диклан хоть примерно знает, как выглядит портрет? – спросил Мэтью. И когда она покачала в ответ головой, он посмотрел на нее чуть пристальней, а затем спросил:
– Ты собираешься замуж за моего брата?
– Боже, парень, а ты не церемонишься. Я ожидала, ты скажешь, что передний план слишком перегружен или я что-то напутала с его носом.
– Почему он относится к тебе, будто ты настоящая? – спросил Мэтью.
Джордан долго смотрела на него, так же долго, как он на картину, а затем унесла портрет Диклана обратно наверх. Когда она спустилась, то присела перед ним на корточки и сказала:
– Потому что я и есть настоящая.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что я разговариваю с тобой, приятель! Потому что у меня есть мысли и чувства! Не имеет значения, как ты сюда попал. Ты уже здесь.
Мэтью уставился на свои руки.
– Что, если Ронан создал меня таким? Вдруг это он сделал меня тем, кто я есть?
– Ну и что, даже если и так? – Она взяла его за руку и потрясла ее. – Как думаешь, почему у Диклана такие кудри? Почему ты считаешь Ронана засранцем? Каждому из нас что-то досталось от своих создателей. Наши тела функционируют, подчиняясь определенным правилам, с которыми приходится считаться. Мы не настолько разные, как тебе кажется.
Мэтью почувствовал, как сдается от ее последней фразы быстрее, чем смотался из «Бровей Старикана».
– Послушай, я не пытаюсь внушить тебе, что это легко, – сказала Джордан. – Справиться с тем, что ты сон. Я просто… просто имею в виду, если ты думаешь, что существует некая магия, которой можно оправдать, почему все так странно и неправильно и почему так сложно найти свое место в мире, что ж, так не получится.
В том, что действительно имеет значение, мы не отличаемся друг от друга. Твой братишка Диклан всего лишь делает вид, что считает это важным, поскольку так ему не приходится слишком задумываться о судьбе вашей матери и о своих чувствах по этому поводу. И потому что его пугает, что будь ты настоящим человеком, то вскоре вырос бы и бросил его, он остался бы без семьи и уже не знал бы, кто он такой. Вот. Вот тебе сеанс психотерапии за два доллара, не знаю, для тебя или для него, но вы можете поделить счет пополам.
– Ты реально крутая, – сказал Мэтью.
– О да, я такая, – она снова легко дала ему пять. – Так что скажешь о моей картине?
27
Хеннесси отлично помнила, как позировала для «Джордан в белом».
Джей все утро проплакала у зеркала на втором этаже их лондонского дома, а Хеннесси провела утро, наблюдая за ней через приоткрытую дверь. Она чертила фигуру матери на ворсе ковра, на котором сидела, вновь и вновь стирая рисунок, в попытках улучшить наклон ее плеч, изгиб шеи. Было сложно сказать, плакала мать по-настоящему или только для галочки. Она фотографировала свое отражение в зеркале на телефон, а затем проворно что-то в нем печатала.
Несколько часов спустя Джей внезапно появилась в холле, и хотя Хеннесси скрылась, опасаясь быть пойманной, мать обнаружила девочку замотанной в льняную занавеску в конце коридора.
– Маленькое привидение, – сказала она Хеннесси. – Пойдем в студию.
Хеннесси редко сюда пускали и тем более никогда не приглашали, поэтому девочка с благоговением приняла руку матери и на лифте поднялась с ней в студию на третьем этаже. Ничто не могло сравниться с мастерской Дж. Х. Хеннесси в расцвете ее карьеры. В этот тайный мир можно было попасть лишь двумя путями: на лифте с кодом доступа или по темной лестнице, ведущей к двери без ручки, открывающейся только ключом. Обстановка внутри представляла собой смешение старого и нового. Древние оконные рамы, гладкие белые стены. Старинный паркет, выкрашенный в современной черно-белой гамме. Огромные светильники, свисающие с потолка, подарки от коллег-художников, куча лампочек, сухих трав и листьев. Металлические торшеры, словно растущие из пола с фигурно вырезанными абажурами, отбрасывающими геометрические, кружевные тени. Цветные отпечатки пальцев усеивали каждую плоскую поверхность в помещении, включая белый рояль, где Джей беспечно пробовала новые краски. И конечно же, картины в разных стадиях завершения. Живые глаза. Выразительные руки.
Как только дверь лифта с шипением закрылась за ними, Джей на пару мгновений выглянула в одно из окон студии, а затем, не обнаружив там того, что искала, вернулась к Хеннесси, чтобы обрушить на нее все свое внимание. Мать заставила ее примерить несколько платьев, небрежно брошенных на диван. Девочка принимала различные позы на простом деревянном стуле. Джей взъерошила ее волосы, поиграла с косами, накрасила и стерла губы. И продолжала приговаривать, какой хорошенькой Хеннесси стала, какая замечательная картина получится у них вместе. Нет! Не картина. Серия картин. Выставка. Девочке казалось, все это происходит не с ней, а с кем-то другим. Она смирно сидела на стуле, словно животное у шоссе, боясь пошевелиться, чтобы из относительной безопасности не угодить куда похуже. Ей было холодно в одной белой сорочке, но она не смела даже дрожать на случай, если мать вдруг вспомнит, что обычно не так обращается с дочерью.
Однако чары не рассеялись. Они работали целый день и весь вечер. На следующее утро Джей все еще была полна энтузиазма. Она заказала на завтрак невероятно роскошную выпечку в одной из местных пекарен, а затем они снова поднялись наверх, на этот раз по шаткой запасной лестнице, которая заканчивалась дверью без ручки, чтобы продолжить работу. Так прошли две недели: Хеннесси неподвижно сидела на стуле, боясь вздрогнуть, мать рисовала ее, а на лестничной клетке громоздились пакеты с доставкой еды навынос.
В какой-то момент Джей отложила кисть в сторону и потрясенно произнесла:
– Я создала тебя. Однажды ты вырастешь и превратишься в женщину, и тебя создала я.
Джей взглянула на дочь, и внезапно у Хеннесси возникло ощущение, что мать действительно видит ее, действительно пытается понять, каково оказаться на месте Хеннесси и какой должна быть ее мать.
Джей перевела взгляд с дочери на ее изображение на холсте и обратно, а затем поизнесла:
– Ты вырастешь такой прекрасной, – это был лучший момент в жизни Хеннесси.
А затем раздался громкий хлопок. Входная дверь. Билл Дауэр вернулся из своей поездки. Джей резко вскочила, с грохотом опрокинув табурет на пол. Все еще влажная палитра оказалась забыта на пианино. Дверь лифта с жужжанием закрылась.
Хеннесси осталась в одиночестве так быстро, что не успела понять, что произошло.
Девочка еще долго сидела на холодном стуле, не желая двигаться на случай, если мать вернется. Спустя час она натянула ткань, обернув ее вокруг себя, и подождала еще немного (маленькое привидение!). В конце концов, она позволила себе вздрогнуть и признать, что Джей не вернется.
Слегка вздохнув, Хеннесси прошлепала босиком по холодному полу до лифта, но обнаружила, что он не сдвинется с места без кода, которого она не знала. Тогда девочка подошла к двери без ручки, но и та не открылась. Она была закрыта на замок, а замочная скважина пуста.
Хеннесси оказалась заперта в студии.
Сначала она позвала очень вежливо, хоть и сомневалась, что родители ее услышат, снизу доносились их повышенные голоса.
Затем закричала. Начала стучать.
Наконец, сдалась. И стала ждать.
Наступила ночь.
Хеннесси вытерла слезы и включила торшеры, которые покрыли пол и стены резкими кружевными узорами. Она решила взглянуть на холст, над которым мать трудилась все эти недели.
Портрет был ужасен.
Худшая картина, которую Хеннесси когда-либо видела у своей матери. Изящный, милый, но простой и скучный портрет глупой, отважной маленькой девочки, неловко сидящей на стуле. Глаза казались мертвыми. Руки тоже. Хеннесси, которая уже давно начала учиться рисовать и отрабатывать технику, стало стыдно за мать. Ужасно, что она не вернулась сюда за дочерью и ее урчащим от голода желудком, но еще ужасней, что кто-нибудь когда-нибудь увидит это творение.
Хеннесси долго смотрела на холст, а затем начала считать, сказав себе, что если один из родителей придет за ней, прежде чем она досчитает до шестисот, то она откажется от своей затеи.
Шестьсот секунд прошло.
Восемьсот.
Тысяча. Хеннесси перестала считать.
Девочка обшарила ящики у стены и собрала все тюбики, которые могли понадобиться. Затем снова нанесла масляные краски на палитру матери, взяла кисть и начала рисовать. Пару минут спустя она вытащила из-за дивана большое зеркало и придала безжизненной модели на портрете настороженное выражение своего лица. Затем перекрасила в нежные тона скучные тени на белом платье. Чуть приподняла плечи озябшей девочки, изобразив не совсем дрожь, но желание поежиться. После каждого взмаха кистью Хеннесси вставала, сравнивая свои мазки с картинами в студии. Она вдохнула жизнь во взгляд. Придала выразительности рукам.
Она написала портрет, который должен был принадлежать кисти Джей. На это ушла вся ночь.
Картина Дж. Х. Хеннесси, созданная силами Джордан Хеннесси. Прежде чем мать вернулась за ней, прошел еще день, и к тому времени мысли Хеннесси путались, она горела в лихорадке, начавшейся во вторую ночь. Билл Дауэр снова ушел.
– Получилось лучше, чем я думала, – сказала Джей, глядя на холст, держа пальцы над своей подписью в углу, нарисованной Хеннесси всего пару часов назад. – Ох, Джордан. Хватит ныть. Возьми парацетамол внизу. Ладно тебе, тоже мне проблема. В следующий раз не станешь так долго прятаться и тогда не будешь чувствовать себя так паршиво.
Первой подделкой Хеннесси стала она сама.
Сидя на скрученном матрасе по соседству с яблочным пюре в подвале дома Алданы-Леон, Хеннесси достала присненный телефон и положила его на колени. Она оглядела полутемный подвал. Помещение было под завязку забито картонными коробками, словно семья еще не распаковала вещи либо, наоборот, собиралась съезжать. В одном из углов подвала пристроился небольшой письменный стол, заваленный тюбиками с красками для плакатов и дешевыми кистями. Также на нем валялось несколько порванных изрисованных листов, однако кто-то из детей вместо бумаги разрисовал крышку стола. Она уважала этого малыша.
Вздрогнув, Хеннесси велела телефону набрать номер Джордану.
Почти минуту раздавались лишь гудки, а затем:
– Джордан Хеннесси, – вежливо сказала Джордан, не узнав номер. – Алло?
Голос ударил Хеннесси, как мешок с камнями.
Ее лучшая подделка. Джордан, созданная Хеннесси. Столько лет вместе. Все остальные девушки мертвы. Почему Хеннесси не позвонила ей раньше? Как она могла забыть, что Джордан была единственной, кто заставлял это чувство внутри отступать? Ужасающий кошмар, ощущение Кружева, даже наяву.
Хеннесси все еще не произнесла ни слова. Она не знала, что сказать.
Читать бесплатно другие книги:
