Сновидец. Мистер Невозможность Стивотер Мэгги

18

Джордан никогда не понимала, что значит быть великим художником.

Люди часто говорили, что она сильна в живописи. Они ахали от того, как быстро девушка могла набросать портрет. Восхищались легкостью, с которой она смешивала пигменты. Уверенностью мазков ее кисти. И дело было даже не в том, что она не догадывалась, почему они так говорили. Работы Джордан действительно впечатляли. Ее техника для ее возраста была выше всяких похвал. И ее способность быстро перенести на холст то, что она видела, казалась необыкновенной.

Однако она всего лишь подражала великим мастерам.

И не то чтобы она неспособна была стать великой. Вполне возможно (вероятно?), она обладала достаточным для этого талантом. Девушка отлично разбиралась в теории искусства. Знала, как заставить взгляд зрителя скользить по холсту в задуманном ей направлении. Как убирать и добавлять детали, позволяя вниманию задерживаться или порхать. Знала, какие цвета оживят объект и приблизят его, а какие приглушат тона и отправят на задний план. Помнила, как свет отражается на стекле, металле, траве, ткани. Какие краски сухие, а какие жирные. Знала, сколько скипидара добавить, чтобы получить мазок нужной плотности, и какие внешние дефекты можно исправить с помощью лака, а какие нет. Девушка разбиралась во всех тех замороченных тонкостях, что могли заставить эмоции и талант заиграть на холсте. Джордан обладала всеми задатками, чтобы стать великим мастером.

Однако она им не была. Она оставалась просто мастером, хорошо владеющим кистью. И лишь любуясь такими полотнами, как «Эль-Халео» и «Джордан в белом», у нее появлялся стимул. Их великолепие крылось не в техническом совершенстве. Было что-то еще. Нечто большее. То, чему, возможно, подошло бы словосочетание «живительный магнит», она не была уверена. Наверняка Джордан знала только, что каждый подобный предмет обладал собственным взглядом на мир, ранее не замеченным никем.

Величие.

Джордан чувствовала это каждой клеточкой своего существа. Всякий раз, подделывая Эдварда Лира, Генри Оссава Таннера, Фредерика Ремингтона, Джорджию О’Кифф и Гомера, она знала это. Лишь на время, копируя их работы, девушка могла примерить на себя великолепный образ маститого живописца, что, однако, не делало ее великой. Между тем, чем занималась она, и тем, что создавали эти художники, зияла огромная пропасть. По крайней мере, до знакомства с Ронаном она полагала, что все так и останется. Ее время истечет задолго до того, как появится шанс показать, на что она способна. Но сейчас в Бостоне ее сердце все еще билось, а глаза по-прежнему оставались открытыми. Завладев живительным магнитом, она получила бы столько времени в свое распоряжение, сколько и не мечтала.

Джордан не была великим художником, но, пожалуй, впервые осознала, что ей представился шанс узнать, суждено ли ей стать таковой.

– Спасибо за помощь, – сказала Джордан.

– Без проблем, – ответил Мэтью Линч. – Спасибо, что купила мне корн-дог.

– Это его ты ел? Я подумала, это носок. – Мэтью с энтузиазмом потер живот одной рукой, а другой закинул огромную сумку с одеждой на плечо. – Как сказал бы Дикло: «Чем больше носков, тем лучше».

Идея привлечь младшего Линча в качестве помощника приносила сразу тройную выгоду. Во-первых, дополнительная пара рук никогда не помешает. Не только потому, что невероятно удобно, когда кто-то другой за тебя передвигает свет и поправляет прическу модели, но и, кроме того, клиенты платили больше денег художникам, работающим с ассистентом. Поскольку казалось, что присутствие еще одного наемного работника удорожает весь процесс, что, несомненно, было правдой, что-то вроде психологического приема самовнушения. Во-вторых, Диклан Линч попросил присмотреть за Мэтью, пока решает кое-какие дела, скорее всего, не слишком легальные и не очень безопасные. Однако Джордан была рада оказать услугу и продемонстрировать, как ценит его приезд в Бостон. И наконец, самое главное, потребовалось совсем немного времени, чтобы обнаружить, что Мэтью Линч чем-то напоминает живительный магнит, только для людей. Он нравился всем. Никто не задумывался почему, все просто его любили. Абсолютно, безоговорочно, беззастенчиво. Что казалось большим плюсом в работе.

– Ты ведь скажешь, что мне делать, когда приедем, да? – спросил Мэтью.

– Таков был план, – ответила Джордан. – Необходимо создать приятную и расслабленую атмосферу. Заказчики долны почувствовать, что хорошо провели время. Сделай их счастливыми, и они расскажут о нас своим друзьям. А у людей в пободном районе есть много знакомых…

– Со значками доллара вместо глаз? – спросил Мэтью. – Погоди, наоборот, у тебя должны быть доллары в глазах, это же тебе платят. Или фунтовые купюры? Значки фунтов?

Парнишка продолжил болтать сам с собой, пока Джордан написала клиенту, сообщая, что они прибыли и ожидают у крыльца. Выглядело которое, кстати, впечатляще: вдвое выше их роста и облицованное камнем. Величественное старинное здание Бостонской церкви когда-то было реконструировано и превращено в четыре огромных элитных кондоминиума, каждый из которых не уступал в размерах загородному особняку. Вереница дорогих элегантных автомобилей протянулась вдоль обочины. Няня, толкающая по тротуару коляску, бросила на них настороженный взгляд. Мэтью помахал рукой маленькой девочке, идущей вслед за няней; та помахала в ответ.

Послышалось тихое жужжание электрического замка, и дверь открылась.

Женщина, представшая в дверном проеме, выглядела под стать роскошным автомобилям у тротуара. Дорого и со вкусом. Впрочем, ее улыбка казалась искренней.

– Привет, я Шерри. Вы Джордан Хеннесси?

Джордан улыбнулась в ответ.

– И мой ассистент Мэтью. У вас прекрасный дом.

– Нам тоже очень нравится, – ответила Шерри. – Здесь все еще пахнет покаянием. Прошу, входите.

Они прошли в дом. Взявшись за эту работу, Джордан преследовала и личный интерес, ну, или, по крайней мере, совмещала приятное с полезным. Шерри полагала, девушка приехала за образцами фотографий для портрета. Однако Джордан выяснила, что Шерри и ее муж Дональд несколько лет назад, вероятно, приобрели живительный магнит на одном из аукционов Боудикки. «Вероятно», поскольку Джордан не была уверена на все сто, что коллекция, в которую входил предмет, состояла из живительных магнитов. Она знала лишь, что та коллекция представляла собой довольно эклектичное собрание по неоправданно завышенным ценам. А кроме того, все держалось в строжайшей тайне. Слишком много секретности для набора лотов, включающего каркасы кроватей, лампы и фотографии предметов живописи. Джордан пришлось немало побегать и подключить все свои связи, чтобы нарыть даже эти крохи информации. Казалось, огромное количество времени потрачено лишь за мизерный шанс, что предмет действительно окажется магнитом, и за возможность взглянуть, что может роднить его с «Эль-Халео» и прочими виденными ею магнитами. Предмет был фотографией, так что, по крайней мере, в его уникальности сомневаться не приходилось. Да и вообще, разве у нее были другие варианты?

Внутри квартира выглядела современной и просторной и, используя преимущества головокружительных потолков церкви, легко вмещала высокую изящную скульптуру и подвесные светодиодные светильники. Не в ее стиле, но Джордан оценила. Диклан, вероятно, пришел бы в восторг от подобного интерьера. Это была очень взрослая, очень дорогая и очень специфичная версия его пустого таунхауса в сочетании с абстрактными полотнами, которые он прятал у себя на чердаке.

– Знаю, это немного банально, – сказала Шерри. – Вся эта затея. Но я влюбилась в эту идею еще когда была ребенком, а сейчас уже слишком взрослая, чтобы воплотить ее самой, но Харлоу подросла достаточно, чтобы ее можно было нарисовать, и я подумала, что должна решиться, так сказать, начать действовать, прежде чем передумаю или Дональд меня отговорит.

– У этой традиции длинная история, – заверила Джордан. – Так что вы будете в хорошей компании. Хотя Джон Уайт Александер – интересный выбор, я бы сказала неожиданный. Немного не в вашем стиле.

Шерри оглядела комнату.

– Ох, нет, этой комнатой занимался Дональд. Я заполучила библиотеку и спальню, а он приложил руку к гостиной и столовой. Мы заключили соглашение и в соответствии с ним разделили территорию.

– О, теперь понятно, – протянула Джордан, когда Шерри сопроводила их тандем в библиотеку. Комната выглядела гораздо более шикарно, чем можно было ожидать от поклонницы Джона Уайта Александера, сдержанного поклонника традиций и современника Джона Сингера Сарджента. Темные книжные шкафы от пола до потолка, вычурный, громоздкий письменный стол с лампой от Тиффани. Изящные бронзовые статуэтки, расставленные в нишах вдоль стен, и ковер ручной работы, настолько старый и потрепанный, что, должно быть, стоил целое состояние. Просвет между полками на одной из стен идеально подходил по размеру для будущей битвы Джордан Хеннесси и Джона Уайта Александера.

– Здесь очень красиво, – сказала Джордан.

– Спасибо, – ответила Шерри, с раздражением поглядывая на свой телефон. – Простите, что трачу ваше время, но, похоже, няня совсем не следит за телефоном. Она вообще не должна была приходить сегодня, но что-то напутала, и я разрешила ей остаться, и, конечно же, она повела детей на прогулку. Мне придется ее догнать, пока она не увела их в аквариум или еще куда-нибудь. У вас есть пара минут? Угощайтесь кофе. Я только сварила. Просто идите на запах… и отыщете кухню.

Едва оставшись одни, они сразу же отправились за кофе. Кухня выглядела красивой, но, по-видимому, ею редко пользовались, за исключением гаджетов на стойке: кофеварка. Блендер. Хлебопечка.

– Отвратительный кофе, – пожаловался Мэтью.

– Шикарный, – ответила Джордан.

– Как и все здесь. Что эта леди имела в виду, когда говорила о картине? Почему она уже считает этот портрет плохой идеей, вы же еще даже не начали?

– Ну, потому что он не будет оригиналом, – объяснила Джордан, мимоходом открывая и закрывая каждый ящик и шкаф в комнате. – Ей ведь нужна не я, понимаешь? Ей нужен Джон Уайт Александер, но он слишком мертв, чтобы оставаться в деле. Поэтому она обратилась ко мне, чтобы я скопировала одну из его картин и изобразила на ней ее маленькую дочь.

Шерри нашла Джордан довольно просто, посредством сарафанного радио. Женщина заказала один из самых скучных, но при этом наиболее распространенный вариант подделки: знаменитое полотно, где лица главных героев заменены лицами клиентов. Но у Шерри, по крайней мере, был хороший вкус, ее девочка будет выполнена в том же стиле, что и элегантные «Отдых» или «Алтея» Александера, достаточно утонченно, чтобы выглядеть как дань уважения, а не откровенная пошлость. Настал момент в жизни, когда Джордан старалась избегать связываться с клиентами, желающими увидеть себя на полотне вроде «Рождения Венеры».

– Почти как фотошоп, – сказал Мэтью. – Ой, боже мой, нет, это прозвучало гадко, я не…

Девушка рассмеялась. Мэтью не смог бы сказать гадость, даже если бы постарался.

– Ты не так далек от истины. Однако картина не должна быть точной копией, вот почему я проворнее других мастеров, берущих подобные заказы. Нужно создать не просто ксерокопию, а картину, которая могла бы принадлежать кисти Александера, если бы он был среди нас. Его палитра, мазки кисти, композиция. Плюс мой мозг. Плюс дочь Шерри. Равно новая картина.

– Звучит сложно.

– Совсем нет. Ну, сейчас уже нет. Просто моя работа. – Проглотив остаток роскошного кофе, девушка оттолкнулась от белоснежной стойки и отправилась взглянуть на стены в гостиной. И снова никаких фотографий. Она задавалась вопросом, был ли вообще в доме живительный магнит. Джордан ничего не чувствовала; с «Эль-Халео» происходило совершенно по-другому, она ощущала присутствие полотна задолго до того, как оно попадало в поле ее зрения. Барбара или Фишер вроде упоминали что-то о том, что живительный магнит может разрядиться. Может, это с ним и произошло.

– У тебя классная работа. – Мальчик разглядывал Джордан, когда думал, что она не смотрит. Вероятно, он считал, что делает это крайне осторожно, но это было не так. Его лицо светилось от любопытства. – Круче, чем у других друзей Диклана.

– А у него есть друзья? – забавляясь, спросила Джордан. Она сильно в этом сомневалась. Дружба требовала честности, а у Диклана с этим были серьезные проблемы.

– И чем они занимаются?

– Где работают? Они политики. Носят галстуки. И еще эти штуки… – мальчик сделал жест у лица, который видимо, означал наличие растительности на подбородке. – Диклановские заморочки.

Джордан крайне удивилась, обнаружив, что Мэтью, похоже, верит в ту серую, скучную версию человека, которую старший брат являл остальному миру. А значит, Диклан играл эту роль даже дома.

– Ты ходишь в школу, Мэтью?

Его счастливое, беззаботное лицо внезапно приняло обеспокоенный вид, а затем стало пустым. Она впервые видела подобное выражение на его лице. Джордан подумала: наверное, что-то случилось в школе или может…

Ох, нет. Что-то было не так.

Ее мысли ускользали сквозь высокие церковные окна, все выше поднимаясь в небо. Она видела облака, крылья, птиц, кроны деревьев… Сделав усилие, Джордан заставила себя вернуться в реальность. Не так много времени прошло с момента ее последнего сонного приступа. Неважно, подумала она. Все это мелочи. Она справится. Делала это раньше и может сделать снова. Только когда становилось невмоготу, посторонний человек смог бы заметить, как она борется.

Уфф. Снова накатило.

Вспышки образов мелькали перед глазами. Картинки из другого времени, другого места. Настоящего? Нереального? Прошлого? Будущего? Она не знала. Трудно было разобраться и еще труднее помнить, что это нужно сделать.

Ей хватило одного взгляда, чтобы понять, что Мэтью испытывает то же. Он поставил кружку с кофе и очень, очень медленно направился к двери, слегка покачивая головой.

Ну что они за парочка! Оба вляпались по полной. Скоро вернется Шерри с дочерью и обнаружит их в невменяемом состоянии развалившихся на ее диване. Ни одному клиенту такое не понравится. Однако ситуация может стать еще хуже, если этот клиент имеет хотя бы крохотное представление о живительных магнитах и нуждающихся в них грезах.

«Погодите минутку», – подумала Джордан. Магнит. Ну конечно.

Она встала со стула (когда она успела сесть на стул?) и попыталась прислушаться. Ощущение. Чувство. Если в доме есть живительный магнит, он может привести их в чувство, пока, будем надеяться, силовая линия не восстановится. Джордан показалось, она что-то уловила.

– Идем, – сказала она Мэтью, хватая его за руку и утаскивая в глубь квартиры. – Постарайся сосредоточиться. Давай же!

Они сообща обследовали квартиру, стараясь действовать как можно быстрее и тише. Здесь снова библиотека; они развернулись. Тут детская комната. Ванная, гардеробная, кабинет. Зеркала, картины, книги. У них с трудом получалось вспомнить, в каких комнатах они уже побывали. Они не могли запомнить предмет, который уже осмотрели, даже продолжая на него смотреть.

О, слава богу, вот оно.

Джордан ощутила магнит, едва переступив порог одной из комнат.

Шаг в это помещение ощущался как прыжок в реальность.

Комната оказалась главной спальней, и магнит, где бы его ни спрятали, был достаточно мощный, чтобы обеспечить поразительную ясность. Что делало каждую окружающую деталь невероятно четкой: каждый стежок на пуховом одеяле, каждый завиток на резных столбиках кровати, каждую складку на бархатных портьерах.

Джордан и Мэтью, испустив огромные вздохи облегчения, рухнули на разные концы тахты. Постепенно они оба возвращались на землю.

Девушка следила, как младший брат Диклана медленно приходил в себя. Замешательство на его лице сменилось облегчением, затем разочарованием, и наконец, выражение приняло свой привычный вид. Что, к несчастью, напомнило ей о девочках. Они тоже проходили через это, если Хеннесси слишком долго не грезила или силовая линия барахлила. Что случилось на сей раз? Трудно было сказать. Ведь Хеннесси так и не вышла на связь.

– Раньше я не знал, что со мной случается подобное, – сказал Мэтью. – А потом выяснил. Я не понимал, что причина в том, что я сон. И никогда раньше не видел, чтобы такое происходило с кем-то еще. Я имею в виду, с кем-то из людей. Ой, я не хотел показаться грубым, я не…

– Я понимаю, о чем ты. Не с присненной Ронаном живностью, а с человеком. До его птицы я тоже никогда не видела, чтобы такое было с животным, так что здесь мы с тобой на равных.

Мэтью продолжал хмуро смотреть в пол, задумчиво покусывая губу, поэтому Джордан встала и прогулялась по комнате, пока не обнаружила живительный магнит. Его засунули под кровать, вероятно, потому, что он не подходил ни к одной детали интерьера. Это была черно-белая фотография закусочной, перед которой стоял тощий мужчина в гетрах, его взгляд был устремлен на что-то за пределами объектива. Девушка чувствовала, что снимок – живительный магнит, но не понимала почему. Он напоминал тот пейзаж с вечеринки Боудикки, который по непонятной причине ей приглянулся, так же, как сейчас нравился снимок. Джордан вернула его под кровать, где и нашла.

– Мне кажется, Ронан приснил меня глупым, – произнес Мэтью. – Я тупее большинства людей и не слишком много думаю; у меня это плохо получается.

– А я думаю, ты нормальный.

– Ты вот сразу догадалась, что нужно искать эту штуку под кроватью. Я же просто ходил кругами.

– Может, это я слишком умная.

– Тебя приснили умной?

– Я умная, потому что Хеннесси умная, ну и еще не забываю принимать витамины.

– Ладно, пофиг, – в голосе Мэтью сквозило разочарование.

– Не думаю, что твой брат приснил бы себе братца-идиота, – сказала она. Однако это заставило ее задуматься, почему она не помнит Джей. Джордан всегда считала себя абсолютно идентичной Хеннесси, если не брать в расчет способнось сновидеть, но, очевидно, ошибалась. Она не думала, что Ронан намеренно создал брата глупым, возможно, парень всего лишь мечтал, чтобы его любили. Не исключено, что Хеннесси умышленно приснила Джордан без этих воспоминаний.

– Ох, вот вы где! – воскликнула Шерри. Заказчица держала за руку маленькую девочку, которой Мэтью ранее помахал на улице. Подозрительная няня топталась позади нее в коридоре, держа на руках ребенка из коляски.

– Извините, мы немного побродили по дому, – сказала Джордан.

– Мне нужно было пописать, – легко усмехаясь, заявил парень, и, поскольку Мэтью оставался Мэтью, Шерри засмеялась в ответ. Джордан решила, что он не так прост, как сам думает; это было чистой воды притворство.

– И пока мы искали ванную, я обнаружила этот диван, – сказала Джордан, указывая на тахту, на которой сидел Мэтью. – Думаю, это как раз то, что нужно. Естественное освещение от окна сыграет нам на руку. У вас превосходный вкус.

Шерри засияла от радости.

– Я приобрела его в прошлом году! Он показался мне необыкновенным. Я так рада.

Они выкрутились.

Джордан и Мэтью приступили к делу. Мальчик принес из другой комнаты сумку с платьями и, открыв ее, издал такой возглас удивления при виде пышных старинных платьев, что Шерри и ее дочь весело расхохотались над ним. Пока Джордан работала с девочкой, задавая ей позу и делая контрольные снимки, Мэтью рассказывал Шерри анекдоты. И в итоге так развеселил клиентку, что Джордан убедила ее примерить старинное платье и усадила на тахту рядом с дочерью. Одиночный портрет превратился в семейный, что не только на треть увеличило его цену, но и сделало работу намного интересней.

Из них с Мэтью и правда получилась отличная команда, подумала Джордан, когда они забрали задаток и спустились по ступеням бывшей церкви.

Остановившись на тротуаре, девушка протянула мальчику несколько купюр.

– Плата из жалости? – подозрительно спросил Мэтью.

– Ты о чем?

– Не знаю, видимо, ты решила заставить меня почувствовать себя взрослым.

– Ты выполнил работу; я плачу за нее. Не усложняй. Похоже, братья Линч любят так поступать, но со мной это не пройдет.

– Тогда спасибо. И за остальное тоже, – вздохнул он.

Дремота. Она уже успела позабыть, насколько серьезными бывают ее приступы и как стремительно они возникают. Позабыла, как в разгаре одного из них Диклан догадался, что она греза. Позабыла, почему решила, что это оттолкнет его. Никто не хотел остаться наяву в одиночестве.

Обычно приступ дремоты испортил бы настроение Джордан на весь день, однако она обнаружила, что осталась в прежнем легком расположении духа. Вот почему она здесь, в Бостоне. Именно по этой причине она шарила под чужими кроватями. Поэтому снова купила билет в «Гарднер». Она искала живительный магнит. Она найдет его. Она не заснет. Она будет бодрствовать так долго, чтобы стать великой.

19

Ронан Линч все еще помнил лучший сон из всех когда-либо ему приснившихся. Сейчас это видение казалось уже далеким прошлым, два года минуло с тех пор. Может чуть меньше. На временном отрезке до смерти его отца и после, это случилось После. И кроме того, После смерти матери. Но до Гарварда. До Брайда.

Когда сновидение явилось, Ронан уже был обладателем довольно длинного списка хороших снов. В основном это были грезы о жизни До, и большинство из них, как и положено хорошим снам, исполняли желания. Например, сны о разного рода ценностях: распахиваешь дверь спальни и обнаруживаешь вместо своего матраса на кровати новенькую дорогущую модную аудиосистему. Или сны о всевозможных сверхспособностях: полеты, ускорение, прыжки в длину, парочка суперударов, что вырубали злоумышленников на целый год. Сексуальные сны занимали почетное место в зависимости от действующих лиц (иначе они также легко могли скатиться в категорию кошмаров). Кроме того, в списке часто оказывались места нереальной красоты – скалистые зеленые острова, чистые голубые озера, цветущие поля.

И конечно, были грезы, в которых он возвращал свою семью.

«Как бы ты поступил, если бы случайно вернул свою мать? – спросил Адам однажды вечером перед отъездом в Гарвард. – Если бы приснил новую Аврору, ты бы ее оставил?»

«Я сейчас не в настроении решать дилеммы», – ответил Ронан.

«Но ты наверняка задумывался об этом».

Конечно, задумывался. Моральные принципы его отца в этом вопросе были предельно ясны – копировать реального человека «не комильфо», однако Аврора уже была сном, что только усложняло принятие решения. Он бы не стал довольствоваться присненной копией, но Мэтью мог бы. Способна ли новая мать положить конец скорби Мэтью? И снять с Диклана груз воспитания младшего брата? Окажет ли это дурную услугу памяти их настоящей матери, даже если она уже была сном? Что, если он где-то напортачит? Вдруг он приснит копию, абсолютно идентичную, за исключением какого-нибудь фатального недостатка? К примеру, Аврору, не любящую Мэтью. Или Аврору, которая не будет стареть. Аврору, которая постареет слишком быстро. Аврору, жаждущую поедать человеческую плоть. Что тогда, что?

«Не задумывался», – солгал Ронан. Он вообще не врал, особенно Адаму, но хотел поскорее закончить этот разговор.

«А что, если ты приснишь еще одного меня? Как ты поступишь с лишним Адамом?» – с любопытством спросил парень. Беззаботно. Он не был обидчив и, в любом случае, воспринимал этот разговор просто как упражнение для ума. Его сны не могли породить еще одного Ронана.

Но сны Ронана обладали этой способностью. Линч потерял сон из-за этого вопроса, снова и снова спрашивая себя, действительно ли он смог бы убить нежеланно присненного человека. Само собой, в снах парень научился убивать. Как только он понимал, что теряет контроль над ситуацией и не сможет предотвратить приснение, то уничтожал всех, кого видел, и, соответственно, не раз, проснувшись, обнаруживал поблизости мертвые тела. Но лишить жизни грезу наяву? Убить, когда они уже стали реальностью? Преступать эту черту казалось опасным.

«Этого не произойдет, – ответил Ронан, – так что какая разница».

«Мне кажется, ты должен быть готов, что в какой-то момент это случится, и заранее составить план», – сказал Адам.

«Этого не случится», – повторил Ронан.

Однако вероятность подобной угрозы прочно засела в голове, поэтому теперь, чтобы получить положительный рейтинг, от сновидения требовалось полное отсутствие любых персонажей. Он больше не мог рисковать Мэтьюсом. Никакой Авроры. И никакой малышки Опал, даже если она была скорее существом, а не человеком. Слишком сложно.

Итак, самый лучший сон. Вот что ему приснилось. Ронан сидел в прекрасном автомобиле. Потрясающе красивом – длинный блестящий капот, сверкающие черные колеса, матовый оскал решеток фар, урчание мощного двигатеря и зловещий рокот выхлопной трубы. Каждая деталь, которой касался взгляд Ронана, казалась произведением искусства. Металл и дерево, кость и виноградные лозы.

Эта машина представляла собой один из тех объектов сна, что не совсем соответствовали правилам реального мира.

Когда начался сон, машина уже была в движении, а Ронан сидел за рулем. Он видел себя в зеркале заднего вида. Его отражение, другой Ронан из зеркала, казалось старше, с более квадратной и щетинистой челюстью. Он был одет во что-то кожаное и прохладное.

Парень не знал, как здесь очутился; сон не занимало, откуда он. Его больше интересовало, куда направляется автомобиль, и вот куда: прямиком через забор из сетки. Сквозь картонные коробки, пластиковые бочки и прочую чепуху. Машина пролетела над малолитражкой, припаркованной посреди улицы, колесами разбив ей заднее стекло. Ронан пронесся сквозь вывеску магазина матрасов. Расплющил надувного снеговика перед другой торговой точкой. Снес рекламный щит, и тот рухнул, как подкошенный, позади него.

Он таранил автобусные остановки, светофоры, дорожные знаки и почтовые ящики.

В его сновидении не было ни души, так что никаких криков. Никаких жертв. Ни единого шанса случайно принести кого-то с собой. Лишь рев двигателя, глухие удары о бампер и скрежет апокалипсиса под его колесами. Музыка гремела из прекрасных резных динамиков автомобиля, наполняя собой сон.

Наконец, Ронан обнаружил, что мчится навстречу идентичному автомобилю с таким же Ронаном, сидящим за рулем. Ему потребовалось мгновение, чтобы осознать, что на самом деле это не другая машина, а зеркальный фасад клуба. Музыка, доносившаяся изнутри, заглушала любые звуки вокруг. Музыка, подобная той, что нравилось слушать Ронану во время учебы в Агленби, музыка, которая заставляла его чувствовать, что он действительно не похож на других людей, не потому что был геем, не потому что его отца убили и не потому что обладал даром приносить вещи из снов, а потому что не мог заставить себя подпевать той фигне, которой подпевали остальные ученики. Забавно, как горстка людей, любящих музыку, которую ты терпеть не можешь, способна заставить тебя засомневаться в собственной адекватности.

И вот во сне, в этом лучшем сне, выдуманный автомобиль с Ронаном за рулем врезался прямиком в окно клуба.

Внутри никто не танцевал. Только грохочущая музыка, стробоскопы, блеск и десять тысяч стаканов с алкоголем на полу там, где должны были быть люди.

Ронан принялся дрифтовать на танцполе.

Визжали шины; летели напитки; динамики опрокинулись; пластик крошился; металл корежился; стекла дрожали.

Звуки разрушения наполнили клуб, заглушив музыку из динамиков и из стереосиситемы Ронана, и это было великолепно.

Ронан проснулся. Сердце бешено стучало. Руки сжаты в кулаки. В ушах все еще звенело от громкой музыки. Паралич. Что он принес? Лишь безумную радость сна.

Таков был его лучший сон.

Первым, что уничтожили сновидцы во главе с Брайдом, стал съезд с автострады. Битва прошла малодраматично и без сопротивления. Много лет назад бульдозеры вытесали съезд глубоко в теле горы, и кусочек дикой природы оказался покрыт асфальтом.

И вот спустя еще немного времени развилки больше не существовало. От нее осталась лишь груда щебня, возвратившая склону холма его естественную форму. Работа присненного точечного взрыва, произошедшего под землей. Почему вообще здесь был асфальт, новое шоссе, новая развилка, посреди нигде? Просто так.

Затем была свалка. Горы мусора громоздились друг на друга. Лежалые гниющие продукты, ржавеющая новая бытовая техника, пластиковые бутылки, истекающие остатками своего содержимого. Ронану никогда не доводилось видеть такой огромной свалки, парень не верил, что подобные ей существуют в Соединенных Штатах. Он и представить себе не мог, что в стране так много мусора, тем более на одной свалке. Потребовалась целая ночь, чтобы присненный голубой огонь сжег все эти завалы, и когда огонь охватил вспомогательные здания и дорогу, ведущую к свалке, сновидцы не стали его останавливать. Лишь когда загадочное пламя поползло к стоянке трейлеров внизу, Брайд презрительно сплюнул и дал знак Ронану затушить огонь присненным исчезающим одеялом.

Следующим пунктом стал недавно построенный торговый центр, идентичный торговому центру в паре километров отсюда, который, в свою очередь, был идентичен другому, в паре миль от него, идентичному такому же в паре миль дальше, идентичному собрату еще дальше и идентичному дальше и дальше. Сновидцы прибыли, надели маски, и все строение исчезло меньше чем за час. Раскопали. Закопали. Огромный грязевой дракон поднялся с поверхности земли, уничтожил здание, а затем, когда хаос закончился, так же быстро рассеялся.

После сновидцы разрушили подводную линию электропередачи в 230 киловольт, которая не только соединяла генераторы на противоположных берегах реки, но также полностью блокировала местную силовую линию. С наступлением ночи стая, косяк, полчище черных как сажа дельфинов ринулась к кабелю. Их тела цвета ночи отражали свет, как и окружающая речная вода, что делало созданий практически невидимыми. Как-никак они полностью были созданы из темного льда. И поэтому постепенно таяли, продвигаясь к своей цели, не слишком быстро, чтобы поставить миссию под угрозу. Но достаточно, чтобы, пробираясь сквозь ил и осадок к линии электропередачи, охладить реку. Достаточно, чтобы, когда они уже не могли плыть, раскрыть свои бутылконосые пасти и обнажить блестящие голодные зубы. И ровно настолько, чтобы, когда существа закончили свою работу по уничтожению чьего-то многомесячного труда, от дельфинов не осталось ничего, кроме нескольких тающих сердец на дне реки.

Ежедневно сновидцы преодолевали сотни километров, сохраняя дистанцию между собой и своим последним преступлением. Снова и снова они приезжали на место, придумывали план по его уничтожению, погружались в сон, чтобы пригрезить оружие, приносили его с собой, а затем задерживались ровно настолько, чтобы убедиться, что не оставили никаких следов своих грез. Они ликвидировали колонну грузовиков, перевозивших трансформаторы. Растворили два акра простаивающей без дела бетонной парковки возле умирающего торгового центра. Наполнили каналы, опустошив плавательные бассейны. Куда ни направилась троица, после их ухода все выглядело иначе. Или, скорее, не иначе, а больше напоминало то, как было до появления людей.

Когда они спали, Ронану снился Илидорин. Ему снился медленно разворачивающийся зеленый побег, растущий внутри пня. С каждым днем этот росток становился все сильнее.

И Ронан тоже становился сильнее.

– Что ты чувствуешь? – спросил Брайд.

Они сидели на крыше заброшенного здания в викторианском стиле, глядя на разрушенный город вокруг. Солнце как раз уходило за горизонт, и его лучей едва хватало, чтобы разглядеть тусклые силуэты в естественном свете заката. Если бы кто-нибудь посмотрел вверх, то вполне смог бы заметить сновидцев, расположившихся на своем насесте, но в этом городе не один десяток лет никто не поднимал голову в небо.

– Ронан, – напомнил о себе Брайд, – что ты чувствуешь?

Парень не ответил. Это была одна из тех ночей, что заставляли его хотеть бежать, бежать и бежать, пока не остановится дыхание, но Брайд имел в виду не это ощущение.

– Я все еще чувствую запах той фабрики, – сказала Хеннесси. – Мне кажется, я буду вонять ею всю оставшуюся жизнь.

Сновидцы только что разрушили целлюлозный завод на другом конце города. Это был один из худших запахов, с которым Ронан когда-либо сталкивался, и это учитывая вонь Музея живой истории Западной Вирджинии, уничтоженной свалки мусора и трупов, которые он хоронил на протяжении многих лет. Парень задавался вопросом, сколько времени потребуется людям, чтобы обнаружить его исчезновение. Завода. Запаха. Всего этого. Заметят ли они еще до захода солнца, что силуэт фабрики исчез с горизонта? Возможно, лишь утром, когда придут на работу и увидят, что на месте производства теперь зеленеет луг. Если только завтра не выходной. Ронан понятия не имел, какой сегодня день недели. Время изменило свой бег. Выходные теперь казались понятием, которое имело значение когда-то До.

– Что ты чувствуешь? – настаивал Брайд. – Ничего?

– Этот динозавр, – произнес Ронан, пальцами поглаживая узловатые когти Бензопилы. Ворониха вцепилась в выступ крыши рядом с хозяином и уставилась на исчезающее солнце, приоткрыв клюв, словно раздумывая, насколько приятно оно могло оказаться на вкус. – И конек крыши вызывают у меня…

Хеннесси ахнула.

Брайд едва успел схватить девушку за руку, прежде чем она упала с крыши. Пальцы Хеннесси намертво вцепились в мужчину, пока он затаскивал ее обратно.

Ронану не хватило времени спросить, что случилось. Его поразило следующим.

Внезапно он почувствовал себя наэлектризованным.

Свободным, его мысли парили в воздухе. Плененным, тело словно срослось с чем-то глубоко под землей. Он был и тем и другим одновременно. Ронан чувствовал, что способен на все что угодно, все, что когда-либо хотел, все, кроме как выпутаться из той штуки, с которой так тесно переплелся. Эта штука, это явление. Сущность или энергия, что бы это ни было, но оно делало его таким сильным, таким живым.

Он понял это, услышал, он был этим…

– Черт возьми, – прошептал Ронан.

Брайд улыбнулся.

Не той улыбкой, которую Ронан иногда замечал на его лице, эта выглядела совершенно иначе. Зубы Брайда белели в сгущающейся темноте, глаза полузакрыты, голова откинута назад. Эйфория. Облегчение.

– Это силовая линия, – сказал Брайд.

Ронан ощутил, как она распускается внутри него, как виноградные лозы, стремящиеся к солнцу. Гудящая энергия его снов, осознание невероятных возможностей, однако он не спал.

С громким криком Бензопила бросилась с крыши и взмыла высоко в воздух. В глубине души он чувствовал, что мог бы присоединиться к ней.

– Почему это происходит? – тихо спросила Хеннесси. Брайд все еще крепко держал девушку, обхватив рукой ее плечо.

– Всплеск, – ответил мужчина. – Это ненадолго. Если повезет, мы почувствуем еще один. А может, и третий. Так бьется сердце выздоравливающей планеты.

Ночная грязь казалась чем-то настолько далеким, в миллионе километров отсюда, чем-то, что никогда не сможет коснуться Ронана. Он был ночь, он был мир и так же бесконечен, как они оба.

Бензопила прокаркала сверху, и Ронан внезапно вскочил на ноги, легко удерживая равновесие на коньке крыши. Он во всю силу легких каркнул в ответ присненному ворону. Звук эхом разнесся над крышам мертвого города, превращаясь в гвалт целой стаи воронов, гвалт стаи Ронанов, хотя их было только двое.

– Он настолько сильный, – произнесла Хеннесси, хотя всплеск уже начал ослабевать.

Мир менялся. Становился местом, для которого кто-то вроде Ронана был создан.

– Это только начало, – сказал Брайд.

20

Кармен Фарух-Лейн не рассказала Локу о мече Джордан Хеннесси.

В суматохе, вызванной смертью Рианнон Мартин, она поспешно засунула его в одно из оцинкованных вентиляционных отверстий в углу индюшатника. Позже, когда был проведен инструктаж и территория зачищена, она перепрятала оружие в арендованном автомобиле.

Кармен не впервые скрывала что-то от Модераторов, но этот секрет, безусловно, казался самым значимым. Меч невероятной, чудесной работы был длиной практически с ее рост. Он ощущался продолжением ее руки, не легче и не тяжелее, чем собственная ладонь. Сжимая в руке потрясающую рукоять из серебристого металла, можно было ощутить выгравированные слова «Из хаоса», даже когда они скрыты под пальцами. Клинок из ночного неба – фраза, которая не только звучит нелепо, но и странно воспринимается. Лезвие оружия выглядело словно окно в ночное небо в форме меча. Не клинок, раскрашенный под ночное небо. А настоящее ночное небо. Собственно, им он и был. Когда Кармен взмахивала мечом (а она, к удивлению Лилианы, смущающее количество раз доставала его в съемных комнатах, гостиничных номерах и на задних дворах домов, где они останавливались), за ним тянулся звездный и лунный свет, искрились кометы и мерцала космическая пыль. Он мог разрезать практически все, что угодно, но «разрезать» не совсем правильное слово. Клинок одерживал верх. Побеждал, как побеждала ночь, как побеждала тьма. Он просто обрушивался. Фарух-Лейн подозревала, что существовало лишь одно оружие, способное остановить его – солнечный клинок, который в последний раз видели в ножнах, пристегнутых за спиной Ронана Линча.

– Он тебе идет, – с веселой улыбкой сказала Лилиана, когда Фарух-Лейн достала меч во дворе арендованного коттеджа. Лезвие отбрасывало мерцающие резные узоры света сквозь заросли жасмина, скрывающие полутемную беседку, под крышей которой они стояли. На улице было немного прохладно, но Лилиана, желая быть поближе к Фарух-Лейн, все равно сидела рядом, устроившись в выцветшем плетеном кресле с вязанием на коленях, и добродушно покачивала ногой. Сейчас она была в среднем возрасте, в расцвете сил. Ее волосы сияли многообразием оттенков рыжего, казавшимся нереальным словно сон. Как обычно, Лилиана попыталась приручить локоны с помощью вездесущей синей ленты, однако узел у основания ее бледной шеи развязался. Кожа в этом месте всегда казалась невероятно мягкой.

Кармен снова взмахнула мечом «Из хаоса», изучая его, пытаясь понять меч и и постигнуть очарование Лилианы.

– Оружие не может кому-то идти.

Но в некотором смысле так и было, и девушка не могла сказать точно, что чувствует по этому поводу. Меч был сном, а Кармен усердно трудилась последние несколько месяцев, занимаясь их уничтожением.

Фарух-Лейн покрутила мечом, выписывая в ночном воздухе «Кармен». Коттедж, в котором они остановились на этот раз, оказался действительно прелестным местом: милое маленькое бунгало с беседкой, прудом с карпами кои и огородом позади дома. Приятным, как и все дома, где они жили. Так и должно было быть. Этого требовала Лилиана, соглашаясь работать на Модераторов. Женщина просила селить ее в те места, где она сможет чувствовать себя как дома, и непременно вместе с Фарух-Лейн. Простая сделка. Стабильность настоящего в обмен на видение будущего. Отношения Фарух-Лейн с Модераторами должны были складываться так же просто. Ее услуги в качестве Модератора в обмен на цель в жизни. Это лишь казалось простым, сказала она себе. Какой человек, узнав, что мир в опасности, сможет спокойно уйти?

– Оружие, которое использовал мой брат, так и не нашли, – произнесла Фарух-Лейн. Она не осознавала, что собирается сказать это вслух, пока слова не вырвались, и почти сразу же пожалела об этом. Девушка надеялась, что Провидица не слышала.

Однако Лилиана перестала вязать.

– Ты уверена, что хочешь поговорить об этом? – спросила Лилиана.

– Нет, – ответила Фарух-Лейн. А затем чуть опустила меч в руке и добавила: – Я в порядке.

– Этот клинок смертельно опасен, и тебя пугает, как сильно он тебе нравится. – Лилиана в любом возрасте прекрасно ее понимала.

– Ты не видела ее лица. Джордан Хеннесси, – произнесла Фарух-Лейн. – Она достала оружие не просто так. Чем бы ни являлась та штука, которую я покромсала… Этот меч, казалось, он создан, чтобы уничтожить ее. Что совершенно противоречит идее о разрушении мира.

Лилиана снова принялась за вязание, слегка покачивая ногой.

– Ничего не скажешь? – спросила Кармен.

– Ты уже все сказала, – ответила Лилиана в своей обычной мягкой манере.

Фарух-Лейн вновь взмахнула мечом.